Ник
Припорошенная снегом дорога петляла к огням внизу. Там, сквозь сумеречную темень, развевались на ветру флаги герцогства Остерманнов. Я уже давно отложил документы в сумку. Завтра рассортированные по папкам отчеты будут лежать на столе Филиппа – отсюда до столицы рукой подать, и гонцы свое дело знают. Сквозь окна кареты пробивался блеклый свет луны. Я слышал, как под колесами хрустит снег, даже чувствовал морозный холод на кончиках пальцев. На севере уже зима. Пусть и не календарная, но погода в округах Архаписа никого не щадит. В глубине души я даже рад, что получилось вырваться. Никогда не нарушал свою маленькую традицию, но этот год уже выдался неспокойным, могло не получиться. Да и Николь было совестно оставлять без присмотра, однако та беспокойства не выражала. Осталось понадеяться, что веселая компания скрашивала ее кукование в лазарете. – О чем задумался? – спросила Селена, приоткрыв левый глаз. Всю дорогу от Архаписа она дремала, безмятежно раскинувшись в кресле напротив. Но, я абсолютно уверен, на самом деле она притворялась. Такие, как Селена, никогда не позволят себе быть уязвимыми. Я неопределенно хмыкнул. Ответить ей было нечего: все мысли вертелись вокруг чего-то, что не предвещало бы ничего хорошего. В памяти просыпались моменты, о которых хотелось поскорее забыть. Да и разговаривать с Воскресенской – последнее дело. – Гадаю, что тебе понадобилось увидеть в герцогстве. Селена гаденько улыбнулась. Кривой изгиб губ чем-то напомнил оскал Хаоса, и от этого сравнения по спине поползли противные мурашки. Я уставился на свою ладонь. На пальце блестел ограничитель, и от одного его вида стало спокойнее. Все же с этим кольцом у меня была особая связь. Оставалось только ждать прибытия. В перезвоне снежинок за окном мороз рисовал узоры на стекле. От колючего холода в землях Остерманнов я уже отвык, но всегда возвращение сюда ощущалось по–особенному. Или виной этому моя бесконечная тоска по старому герцогству, которое когда–то я звал домом. Поэтому от затеи привезти сюда Воскресенскую меня воротило. Впустить ее в имение, следить за тем, чтобы она не выкинула чего-нибудь. Сколько же головной боли. Наш уговор был довольно прозрачен, и Селена, надеюсь, понимала, что если я заподозрю ее хоть в чем-нибудь, ей придется несладко. Убивать ее не стану, но выдать наследникам – запросто, мне только лучше будет. Однако сомнения все еще горчили на языке. Селена – сумасбродная дамочка. Разыграла свою смерть, выставила великих правителей дураками несусветными, а сейчас так просто согласилась помочь мне, главному советнику одного из ее врагов. Больная. Но, признаться честно, на ее планы мне плевать. Как помощник Филиппа я должен рвать и метать, а после связать ее и вручить в руки наследникам, чтобы те хорошенько ее допросили. Но как Ник Остерманн…я просто хочу узнать, что произошло в моем доме пять лет назад. Только Селена могла мне помочь. – Господин, прибыли. – В дверцу кареты учтиво постучал кучер. Селена натянула на лицо тканевую маску, волосы скрыла за капюшоном. В темноте сверкнули зеленые глаза, и те она опустила в пол, ожидая, что я первым вылезу из кареты. Воскресенская изъявила желание скрывать свою личность от слуг в герцогстве, якобы те могут ее выдать. Я не стал перечить, желая как можно скорее разобраться с делом и распрощаться с Селеной, однако в своих людях был уверен. Они бы молчали, даже стоя на коленях перед королем, если бы я приказал. Тем более, вряд ли сюда дошли последние новости. Пусть даже за любые следы Воскресенских полагалось немалым пять тысяч золотых. Я выбрался из кареты и тут же по щиколотку увяз в сугробе. Снега навалило много: настоящие горы возвышались повсюду, а к вечеру снегопад лишь усилился. Селена выскользнула следом; она тихо зашипела, сетуя на холод – ее пальто было намного тоньше моего. Что ж, она должна была знать, куда собиралась. Ветер выл, как раненый снежный волк в лесах около Стеклянных гор, мечась на просторах ледяных долин. Он пробирал до самых костей и замораживал изнутри – в том была убийственная красота севера. На расстоянии пятнадцати шагов угадывались очертания ворот. У них нас уже ждали экономка Роана и дворецкий Дьярви. Их силуэты размывались из-за метели, но мне не составило труда определить, кто есть кто. Эти люди – единственные здесь, кто знает меня с пеленок, вот и мне несложно узнать их. Ни капли не сомневался в том, что они выйдут меня встречать. Как только мы с Селеной подошли, Роана заботливо накинула поверх моего пальто теплую накидку. Другую протянула Селене, вежливо поклонившись. Та молча взяла накидку и тут же укуталась в нее. Дьярви церемониально сложил руки на груди: – Господин Остерманн, добро пожаловать домой. Домой. – Старый пень, – запричитала Роана, – нас скоро снегом заметет, а ты все болтаешь. Господин Остерманн, юная госпожа, прошу в дом! Не оборачиваясь на Воскресенскую, я последовал за экономкой в дом, оглядываясь по сторонам. Внутренний двор все такой же ухоженный: дорожки каждое утро расчищают от снега, в клумбах зеленеют особые морозоустойчивые кусты, ухоженные и постриженные. Конюшни не видно из-за сумрака, но, уверен, о лошадях тоже заботятся. Терраса блестит чистотой даже сейчас – все убрано по местам. Выложенные белым камнем дорожки, петляя и разбегаясь змейками, вели в Зимний сад. Он принадлежал матери, но в день…трагедии был уничтожен полностью. Во время отстройки герцогства его тоже восстановили. В прошлый мой визит сад выглядел даже лучше, чем пять–шесть лет назад. Но сейчас не было времени его проверить. Сделаю это завтра. Главные двери распахнулись, и лицо обдало жаром. Сегодня все камины растопили и, видимо, даже применили волшебные согревающие свечи. На севере такими часто пользуются, иначе есть риск превратиться в ледышку. Прозвенели колокольчики у входа. Внутри было оживленно: слуги сновали мимо, вытягивались из углов, чтобы поглазеть, подходили для приветствия. Я помнил имя каждого и удивлял этим не только слуг, но и самого себя. Вот это конюх Густав, он – профессионал во всем, что касается лошадей; добродушный мужчина с ласковой улыбкой и южанским акцентом. Вон там – лакей Инг и его паж Орм; они действительно были как отец с сыном, пусть Инг нередко сетовал на лень и неуклюжесть своего ученика. Слева мялась в углу Марта – горничная-подмастерье, самая юная из всех. Я попросил Дьярви зачислять ей немного больше, ведь деньги она зарабатывала на лечение брата. Раздумывая над чужими судьбами, я поймал себя на том, что едва не забыл, что приехал сюда ради своей. Экономка Роана тепло улыбнулась, аккуратно складывая мое пальто. – Госпожа не желает снять головной убор? – Любезно спросила она, обращаясь к Селене. «Головной убор». Забавно Роана назвала маску, в которой Воскресенская смахивала на головореза. Впрочем, им она и являлась. Селена покачала головой, пряча взгляд от любопытных слуг. Две молоденькие горничные стали перешептываться и хихикать. Дворецкий шикнул на них, и тех будто ветром сдуло. Я спрятал усмешку за рукавом, делая вид, что растираю щеки после мороза. – Все в порядке, Роана, не суетись, – я вернул женщине улыбку и слегка склонил голову. – Мы будем в кабинете отца. К ужину не ждите. Дьярви, – дворецкий тотчас оказался рядом, учтиво заведя одну руку за спину. – Проведи нас, пожалуйста. – С превеликим удовольствием, господин. Прошу сюда. Внутри планировка имения отличалась от той, что была раньше. Это не объяснялось ничем, кроме моего почти иррационального желания. Когда герцогство возрождали из руин, строили новое на пепелище старого, мне хотелось одновременно чего–то похожего и совсем иного. Невыносимо было бы смотреть на точную копию нашего дома, но также невыносимо было бы забыть нечто настолько важное. Дьярви повел нас к лестнице, что находилась в правом крыле. Раньше, в безоблачном детстве, она была в левом. На стенах висели картины матери. На каждой в правом нижнем углу стояла аккуратная подпись, причем всегда одна – Л.Остерманн. Мама не расписывала полностью свое имя, предпочитала прославить фамилию. Я снова вглядывался в эти картины – все до единого мазка краски отпечатались у меня в памяти навечно. Но я все равно смотрел. Не мог не смотреть. Селена тоже заинтересовалась ими, и почему-то этот интерес показался мне необычным. Она не любовалась картинами и уж точно не оценивала технику рисования. Было что-то другое. – Почерк, – объяснила Воскресенская, поймав мой взгляд. Я скривился. – Я расскажу позже. Оставалось лишь пожать плечами и следовать за дворецким. Пока эта сумасшедшая вела себя тихо и спокойно, даже старалась избегать слуг, мне тоже было легче. Но одна лишь мысль о том, что она попросится остаться на ночь… Нет, Селене Воскресенской, дочери наследницы-отступницы, я не доверял. Не склонен доверять людям, которые строят жизнь на лжи и крови. Нас связывала сделка: она мне – информацию, я ей – сохранение ее тайны. После трагедии семьи Остерманн, о которой новостные газеты говорили даже спустя года, я оказался беспомощным мальцом; остался стоять на углях герцогства. И даже Филипп, появившийся в самый переломный момент, когда до пропасти оставался шаг, не помог. Вернее, его помощь была во спасении – в первую очередь, меня, от обреченной на страдания жизни. Он забрал полудохлого двенадцатилетку во дворец, принял в семью и подарил новый дом. Но от старого отказаться я не мог. Началось расследование. С мертвой точки оно не сдвинулось. Даже Альрик, сочетающий в себе два самых противных качества – терпеливость и дотошность – не сумел докопаться до истины. Единственные выжившие свидетели – дворецкий Дьярви, которого вырубили кулаком в челюсть, экономка Роана, потерявшая сознание от страха, и я. Мальчишка, которого не было рядом, когда он был так нужен своей семье. «а если бы я остался» «если бы мы в тот день уехали» «если бы тогда все сложилось бы по–другому» Судьбе неинтересны сослагательные наклонения. Длинный коридор упирался в тяжелую дубовую дверь. Дьярви услужливо открыл ее, пропуская нас. Я вошел в кабинет, что раньше принадлежал отцу. Вернее сказать, тогда, пять лет назад, здесь отец заправлял своими землями, разрабатывал стратегии, играл в шахматы с сослуживцами – такими же доблестными воинами, как и он. Сейчас кабинет переустроили под меня: письменный стол теперь не посередине комнаты, а у окна, как у Филиппа во дворце. Вместо огромной карты на всю стену высокие стеллажи, ломящиеся от книг и архивированных отчетов. Но над небольшим диванчиком все также висит портрет нашей семьи – разумеется, с тонко выведенным Л.Остерманн в углу. В кабинете пахло свежестью и немного – морозом, судя по всему, Роана проветривала недавно. Герцогство в надежных руках, и оно не пустует. За нашими землями ухаживают так хорошо, как я бы в одиночку не смог. Наверное, родители были бы счастливы. – Чем еще я могу помочь, мой господин? – Тихим голосом, осипшим от сигар и возраста, спросил Дьярви. Селена бесцеремонно прошлась по кабинету и присела на диван, ожидая. Чего именно – одни боги знают. Я подошел к стеллажам и стал рыскать по папкам. – Подскажи, где лежит дело об убийстве герцога и герцогини Остерманн. Надо же. У меня почти получилось сказать это ровно, пусть голос под конец и дрогнул. Сколько еще времени понадобится, чтобы принять? Наверняка – чуть меньше вечности. Дворецкий встал рядом, и взгляд его мудрых глаз прошелся по мне с ног до головы. Я бы сказал, протоптался. Потому что мне внезапно стало неловко и очень печально, будто бы я на глазах Дьярви раскапываю…могилу родителей и Беатрис. Смириться не мог никто. – Мой господин…– растерянно начал мужчина, но внезапно осекся. Замер. Подумал. Решился. – Дело лежит в ящике на вашем столе. – Спасибо, Дьярви. Ты можешь идти. Дворецкий поклонился сначала мне, потом Селене, и скрылся за дверью. По лестнице загрохотали его тяжелые шаги. Воскресенская стянула маску, и мне удостоилось лицезреть ее перекошенное от недовольства лицо. Она закинула ногу на ногу, задумчиво уставившись на волшебную свечу на столе. Я занялся разжиганием камина. В тишине мы просидели пару минут, и меня это взбесило. Она тратит мое время, а мне только раз в год удается приехать сюда. Селена сказала, что у нее есть догадка по поводу случившегося пять лет назад, и только в герцогстве она может ее подтвердить. Пришлось тащить ее с собой. Когда пламя в камине радостно пожирало поленья, а я принялся искать заветное дело в ящике стола, Воскресенская лениво обронила: – Тебе оно не понадобится, Остерманн. Лучше расскажи все как было. Все, что помнишь. – Это обязательно? – Я сложил руки на груди и процедил сквозь зубы: – Из нас двоих ты – информатор. Ты должна знать, что случилось в тот день. Воскресенская усмехнулась, обнажая кусочек своего безумия. Надеюсь, она не собирается устраивать драку со мной прямо в кабинете. – Мне ни холодно, ни горячо от того, узнаешь ли ты правду о своей семье или подохнешь в неведении. – Она хлопнула в ладоши. – Так что это в твоих интересах. – В твоих интересах, – прищурившись, вернул ей ее же слова. – Помочь мне, иначе прямо сейчас о твоем чудесном воскрешении узнают наследники, и на этот раз дружок–ищейка тебя не спасет. – Я вытащил нужную папку и бросил на стол. – Или кто там у тебя в сообщниках? Родственник с даром Внушения? Это его я видел в Зачарованном Лесу? Жаль, что был в маске, иначе бы давно уже попался в лапы наследников. А ты, Воскресенская, разыграла слишком неубедительный спектакль. Фальшь была налицо. Интересно, каково сейчас бедняжке Лиаму? – Я поджал губы, скрывая ухмылку. – Мне ни холодно, ни горячо от того, поймают ли тебя наследники или нет. Выполняй свою часть договора. Селена, к ее чести, страха не высказала. В ее зеленых глазах и едва изменившейся мимике промелькнуло удивление, когда я говорил о родственнике. На самом деле – блефовал, но, оказывается, попал в яблочко. Нет, о потенциальных детях Воскресенской–старшей наследники предполагали, но тему не развивали. Я незаметно дотронулся до перстня Вилар, активируя мощную ментальную магию. Невидимые нити потянулись к Селене. Давай, раскрой все ее тузы в рукаве. Против такого сильного оружия тебе не защититься. Однако все ее мысли крутились возле одного имени. «Ян» Вот, о ком она подумала в первую очередь. Так значит, братец. Тот, кто на самом деле руководил кукольным цирком. У Воскресенской дара Внушения не было, но другой ребенок Анастасии вполне мог оказаться одиннадцатым наследником. Интересно. Я усмехнулся, деактивировал кольцо и сделал мысленную пометку. О таком молчать – преступление. – Расскажи о трагедии своей семьи, – словно проигнорировав все мои слова, спокойно повторила Селена. – А я восполню пробелы в твоей истории. Только если это поможет узнать правду, вздохнул я и прикрыл глаза, вспоминая ужас этого дня пять лет назад. Ради родителей и Беатрис.***
Пять лет назад Ник
День проходил лениво и скучно. Отец отменил нашу тренировку и с самого утра сидел у себя в кабинете. Когда я вырасту, я тоже буду постоянно сидеть в кабинете. Это звучит довольно уныло. Мы с Беатрис развалились на пушистом ковре в моей комнате. Она снова рисовала, лежа на животе и весело болтая ногами, а я недовольно вздыхал и делал домашнее задание. Мой учитель по письму очень строг и не терпит даже самой неприметной помарки. Это же надо быть таким педантом! Завидую Беатрис – у нее совсем не сложная программа. Но это пока. Когда она подрастет, будет просто завалена горами домашних заданий! Ну а я, конечно же, буду ей помогать. – Ник, – сестра дернула меня за рукав рубашки, и перо оставило чернильную кляксу на белой бумаге. Клякса расползлась черным пауком прямо по строчкам моего сочинения. – Ник! – Ну что? – страдальчески протянул я, гадая, сколько же времени займет переписывания целого листа. – Ах ты, маленькая!.. Беатрис звонко рассмеялась и вскочила на ноги, убегая. Она скакала по комнате, ловко уворачиваясь, а я никак не мог ее поймать. – Я писал его все утро! – Беатрис хихикнула и тут же с визгом повалилась на пол, когда я дернул ее за щиколотку. – А ты его испортила! В ходе наших разборок листок с сочинением окончательно помялся, истоптался и вообще выглядел как причина сердечного приступа у моего учителя по письму. – Ты сам его испортил! Я просто позвала тебя! Беатрис дернула меня за прядь волос – несильно, но поучительно. Она вообще любит это дело: дергать, ломать, крушить. Удивительно, ей всего восемь, а энергии у нее, как у дракона, даже больше. Я показал ей язык. Сестра показала в ответ. Мы захихикали. – Ну у тебя и рожица. – У тебя не лучше. Затем мы услышали цокот копыт, доносившийся с улицы, а после – скрип ворот. Окна моей комнаты выходили как раз на главные ворота. Беатрис первая вскочила с пола, прошлепала до окна и ловко взобралась на подоконник. Как бы не вывалилась! – Кто–то приехал? – Спросил я. Беатрис помахала ладошкой, мол: подойди, увидишь. Выглянув наружу, мы разглядели, как дворецкий Дьярви встречает незнакомку. Женщина вышла из кареты – маленькой и темной, запряженной двумя лошадьми. Разве мы должны сегодня встречать гостей? За завтраком ничего такого не обсуждалось. Женщина закуталась в темный плащ так, что лица ее не было видно – только волосы. Их трепал поднявшийся ветер, и черные пряди парили в воздухе. Она была высокой. И, судя по фигуре, сильной. Но оружия при ней я не увидел, а значит, это была не сослуживица отца и не посыльный от Его Величества. Но и среди других знакомых, кто часто гостили у нас, я ее не замечал. Разглядеть бы ее лицо… – Наверное, это к папе, – поделилась догадкой Беатрис, тоже внимательно следя за незнакомкой. – Или мамина новая заказчица, да? – Скорее всего, – я потрепал сестру по белой макушке, и та сердито фыркнула. – Давай спустимся? *** Ник На первом этаже царила непривычная тишина. По просторному залу в голубых и серебряных оттенках гулял сквозняк. Герои северного фольклора молчаливо наблюдали с гобелен. Здесь никого не было, чему мы с Беатрис очень удивились: обычно слуги постоянно бегают туда–сюда, прибираются, наводят порядки. У другой лестницы в левом крыле, что ведет к кабинету отца, стоял Дьярви. – Юные господа, – мужчина вежливо поклонился и улыбнулся нам. – Ваши родители сейчас ведут очень важные прелиминарии, так что сейчас велено не беспокоить их. Беатрис потыкала пальцем мне в плечо: – Что такое «плериминалии»? – Прелиминарии, – поправил я сестру. – Временные переговоры. Дьярви, но с кем? Дворецкий покачал головой, с сожалением поджав губы. Однако он явно был чем–то обеспокоен. Он всегда хмурится, когда нервничает. – Этого я не знаю, младший господин. – Дьярви достал свои карманные часы на цепочке. – Ох, да ведь вам пора на занятие по письму, господин! Я стукнул себя по лбу. Точно! Занятие! Беатрис злорадно улыбнулась, скрестив ручки на груди. Ей–то сегодня никуда не нужно. А мне еще отмазываться за испорченное сочинение – плохо, что отложил его до последнего и не написал раньше. Теперь учитель с меня три шкуры сдерет. И все же, я снова взглянул вверх, где кончалась лестница. Что за женщина сегодня прибыла к нам? – Эта гостья, – начал я, заламывая пальцы. Дворецкий сразу понял, о ком я. – Она должна была приехать? Просто нас не предупредили… – Мне тоже не поступали указания встретить кого–то. – Пожал плечами мужчина. – Возможно, это был незапланированный визит. Или старший господин Остерманн не посчитал нужным говорить об этом. Мы с Беатрис переглянулись. Чушь какая–то. Отец всегда предупреждает о том, что у нас будут гости. Обычно это заранее обговаривается за ужином или завтраком. Но если даже Дьярви не знает, кто приехал, то что–то явно пошло не так. На занятие по письму я не пошел. Отец все равно занят, да и мама, а это значит, что учителю некому пожаловаться на меня. Иногда я позволял себе прогуливать, но совсем редко, честно! Обычно заранее говорил, что плохо себя чувствую, но иногда просто не приходил. Отец за такое строго наказывал, но меня это ничему не научило. Я сбегал через мамин сад, пробирался на задний двор и добегал до перекрестка – в миле отсюда летом пасли лошадей. Беатрис хныкала и просила взять с собой, но я оставался непоколебим. Во–первых, это было опасно для восьмилетнего ребенка, я–то уже взрослый! А во–вторых, это она виновата, что я не пошел на занятие – она ведь испортила сочинение. Пусть сидит и рисует! Я довольно улыбнулся и припустил вперед, утопая в снегу. Сугробы были по колено, а ведь это еще не зима! Вот, что привело бы в восторг любого, кто не живет на севере – снег. Его здесь по восемь месяцев в году выпадает столько, сколько не сыскать ни в одном уголке света. Он, конечно, успел поднадоесть, но не растерял своей пользы. Ведь в такую погоду можно играть в снежки или лепить снеговиков. Мы с Беатрис только этим и занимаемся – какие еще у нас могут быть развлечения, на севере–то? Я очень люблю здесь гулять. Герцогство окружено лесом – не таким большим и дремучим, как знаменитый Зачарованный, но тоже красивым. Отсюда дороги петляют прямо в Стеклянные горы. На их вершины можно любоваться бесконечно! Они очень красиво сверкают и выглядят так, будто сделаны из стекла. Отсюда и название – так мама рассказывала. Я укутался в теплую куртку и натянул шарф на лицо – ветер дул холодный, морозный. В сосульку я не планировал превращаться, так что гулять решил недолго. Вдруг противный учитель по письму все же настучит на меня отцу. Однако, зайдя немного вглубь леса, я услышал голоса. Остановился, затаив дыхание. В звенящем холоде эхо чужих неразборчивых слов гуляло вместе с ветром. Откуда–то слева, где деревьев больше. Я осторожно двинулся вперед. Чем дальше к голосам, тем гуще становился лес. Огромные лапы елей тяжело гнулись от снега, создавая своеобразный проход. Я спрятался под раскидистыми ветвями и пригляделся. Впереди, всего в тридцати шагах от меня, разбили лагерь. Здесь разводили костры, разгружали телеги. Десятки людей – и мужчин, и женщин – в плащах без каких–то опознавательных знаков точили оружие и негромко переговаривались. Выглядели они…недружелюбно. Какого орка они вообще здесь забыли? Это ведь наши земли, отец ведь должен… Должен их прогнать. Он же знает?.. Я подполз ближе, чувствуя, как холодеет сердце от одной только мысли. Прислушался. Двое мужчин, сидевших неподалеку, мрачно переглядывались. Оба были в масках. – Торчим здесь целый день, – пробасил один, у которого от виска до переносицы расползался уродливый шрам. – На кой черт мы ей сдались тогда? – Терпение, брат, – усмехнулся второй; он достал откуда–то из складок плаща нож и стал вертеть его в руках. – Пока мы прохлаждаемся, эти выродки дохнут. Что? Что он только что сказал? – Ну так я тоже хочу посмотреть, – мужчина со шрамом сжал кулак и потряс им перед собой. – Или парочку голов снести. Давно пора размяться. Я заметил, что не дышу весь их разговор. От ужаса тело сковало холодом. Но я не мог в это поверить. Все еще не мог. Разве бы отец позволил?.. Мужчины мрачно рассмеялись и продолжили разговор. – А мне вот нравится наш командир, – поделился второй омерзительным тоном. – Боевая женщина. Я бы ее… Я скривился от отвращения и зажмурился. Меня замутило. Тошнота и волнение осели на корне языка, мешая дышать. Я сидел под огромной елью, прячась в снегу, и боялся пошевелиться. Боялся даже вздохнуть слишком громко. Но надо было что–то предпринять. – Значит, командир взаправду объявила охоту на ищеек? – хохотнул Шрам. – Не на ищеек. На конкретную ищейку. Залегла на дно здесь, представляешь? Говорят, – второй понизил голос. – выскочила замуж и стала герцогиней. Забыла, видать, кому принадлежит на самом деле. Мужчины загоготали. Эхо их злого, мерзкого смеха пронеслось по заснеженному лесу. Я весь сжался под елью, чувствуя, как ветер холодит слезы на щеках. Они же…они же говорили про маму! Я попятился назад, стараясь вообще не издавать звуков. Надо что–то делать. Надо бежать! Бежать обратно, предупредить. Рассказать маме и папе, они что–нибудь придумают, обязательно придумают. Потом мысли, словно мозаика, которой увлекалась Беатрис, по кусочкам собрались вместе. Я понял. Командир. Охота на ищейку. Та незнакомка. Я вскочил на ноги. Снег валился с ветвей мне за шиворот, но холод не ощущался. С ели, что служила мне укрытием, взлетели испуганные вороны. Они стали громко каркать, кружить вокруг и хлопать черными крыльями. – Кто здесь? – мужчина со шрамом поднялся. Увесистый меч, прямо как у отца, оказался в его лапищах. Он порыскал глазами по округе, как голодный хищник. Потом его взгляд, перечерченный красным рубцом, вдруг остановился на мне. Я сорвался с места.***
Ник
За мной отправили погоню. Я задыхался, горел изнутри от недостатка воздуха. Ветки и иголки царапали лицо и руки, а поваленные деревья попадались под ноги. Я не сбавлял скорости. Но был на пределе. Впереди все еще чернел лес, который теперь выглядел страшно и жутко. Повсюду чудились глаза чудовищ из книг–страшилок, а позади кричали голоса и звенели мечи. Они убьют меня. Они убьют маму, папу, они поймают нас и!.. Нога запнулась о корень какого–то иссохшего дерева. Я не успел затормозить. Падая лицом в снег, я почувствовал, что плачу. Кто–то схватил меня за ворот шарфа; шерстяная ткань затянулась петлей вокруг моей шеи. Ноги оторвались от земли, а взгляд уперся в перекошенное гневом лицо. Этот Шрам – тот мужчина из лагеря, который меня заметил! Я задрыгал всем телом, пытался пнуть его в грудь. Не вышло! Он был слишком огромным, словно скала. Его меч уткнулся мне в шею. Страх волной холодного оцепенения прошелся по телу. Он сейчас меня убьет. Я не смог предупредить маму с папой, и теперь они в опасности! – И что за сопляк? – проголосил другой мужчина, выглянув из темени леса. Он сплюнул себе под ноги, скалясь и глядя на меня. – Уши грел, тварь мелкая, – ответил Шрам. Я схватился руками за шарф, пытаясь снять его и не задохнуться, но он только сильнее встряхнул меня, и ткань начала душить с новой силой. – Смори–ка, белобрысый. Прямо как наша ищейка. Да никак ее выродок! Шрам ослабил хватку на шарфе. Я повалился на землю, кашляя и жадно хватая воздух. Дышать. Нужно дышать. Второй мужчина сипло рассмеялся. Я услышал лишь обрывок его слов: – Нам пора, командир подала сигнал. Убей его, и дело с концом. Свободы мне не дали: пока я приходил в себя, Шрам схватил меня за руки, свел запястья вместе и… Боль пронзила руки от кистей до плеч. Я закричал, мешая сопли и слезы, но рот мне заткнули ладонью. От нее противно воняло табаком. Больно. Как же больно! Он вывернул мне руки – я слышал, как щелкают кости. Мои кости. – Погоди, – с жестокой усмешкой только и сказал Шрам. – Пусть посмотрит. – Ты собираешься тащить его в герцогство? – Второй озадаченно почесал пятерней затылок. Больше я ничего не слышал. Из головы вышибли все мысли, и только одна крутилась без конца – надо домой. Предупредить. Вернуться. Но перед глазами расплывалось одно сплошное белое пятно – снег то или беспамятство, я не знал. Очнулся от резкого запаха дыма. Он подействовал как те вонючие баночки у лекарей: подносишь к носу, и человек сразу просыпается. Когда удушающий дым противно въелся в кожу, я распахнул глаза. И услышал крики. Снова. Это были слуги нашего дома – дома Остерманнов. Они выбегали из поместья и сразу же напарывались на мечи и копья людей в масках. Их было много. Они не щадили никого – ни детей, ни подмастерьев, ни стражу. Я будто бы во сне видел, как они погибают в кровавой луже на истоптанном снегу. Эти картины проходили мимо, я ничего не мог понять. Почему их убивают? Что они им сделали? А потом я поднял глаза выше, на поместье. Оно горело. Пламя жгло, как солнце в Огненном королевстве, и его цвет напоминал рыжие кудри людей, которые там жили. Это было последней мыслью, которую не осквернил ужас. Когда с оглушительным грохотом обвалилась часть крыши, я кинулся в пекло. Но чужие руки держали крепко, больно и с особым усилием. Искалеченными ладонями я бил по Шраму, чья рожа самодовольно мне улыбалась. Я кричал, кусался, брыкался. Во рту у меня скопилась соленая кровь, она стекала из носа и обжигала кожу. Когда это кончится? Пожалуйста, пусть это будет страшным сном. Где мама? Почему отца нет? Они добрались до Беатрис? Три раза меня пытались ударить по голове, ровно три. Впервые я увернулся, а последующие просто не почувствовал. Они хотели меня вырубить, а Шрам уже наверняка жалел, что не убил меня прямо в лесу. Зачем я об этом думаю? Почему они пришли сюда? Что им нужно? Мне удалось выкрутиться из лап воина. Я упал на колени. Мои штаны испачкались в крови – откуда она здесь? Почему все затопила кровь? Не успел я вскочить, как толпа людей в масках смела меня к левым воротам, дальше от самого поместья, а боль в запястьях снова скрутила до онемения. Сморгнув слезы и пот, я посмотрел на свой дом, который полыхал алым. Как закат на морозных землях. Грубая подошва ботинок пнула меня в бок. Я вновь повалился в грязь, подставив руки и тут же пожалев об этом. Кто–то поставил ногу мне на спину, заставляя лежать лицом в землю. Я забрыкался. Кричал. Не помню, что именно. Почему я кричал? Почему мой дом горит? Кто эти люди? – Значит, вот, какой ты, – услышал я женский голос откуда–то сверху. – Сын Леоны. Вокруг продолжался настоящий хаос. Как в самом страшном кошмаре я видел головорезов, упивающихся кровью и болью. Тела падали на снег. Иногда – друг на друга. Кто–то рухнул на живот прямо рядом со мной. Повернув голову, я увидел служанку – это была Нани, она присматривала за Беатрис. Ее грудь была вспорота мечом, и кровь текла по белому фартуку, впитывалась в потертый плащ. Глаза служанки стали пустыми, мертвыми. Они неотрывно смотрели на меня. Я в ужасе отпрянул назад, завыв от боли и страха. Какая–то женщина все еще удерживала меня пластом. Я не мог встать. Почему? Почему я просто смотрю на это? Почему не могу помочь? – Знаешь, – снова сказала женщина, лица которой я не видел. – Асвальд, твой отец, до последнего защищал ее. Даже ценой собственной жизни. Конечно, она ничего не значила – слишком никчемна по сравнению с ищейкой. Этот ублюдок украл ее у нас. – Она надавила ботинком мне между лопаток, когда я снова забрыкался. – Но получил нож в сердце. Любовь ищеек губительна. – В ее голосе проскользнула стальная усмешка. – Это ложь! – закричал я, надрывая горло. – Ты лжешь! Он не умер! Не умер! – Конечно, умер. – Возразили сверху. – Я ведь сама его убила. Нет, этого не могло случиться. Никто бы не одолел отца! Он ведь военнокомандующий у короля, его нельзя…его невозможно убить. Он не мог умереть! Я заметался на грязном снегу, но не сумел вырваться из хватки женщины. Она лишь тихо рассмеялась – так, будто бы вокруг не вырезали людей. Отец должен прийти на помощь, прямо сейчас он появится с мечом в руке. Должен! – Вставай, – руки в черных перчатках схватили меня за плечи и потянули вверх, чужая нога перестала вдавливать позвоночник. – Ты мне понадобишься. Двое огромных мужчин в масках тут же подбежали к женщине, коротко кивнули ей и подхватили меня за шкирку так, чтобы я не мог выбраться. Они поволокли меня к маминому саду. Чем дальше по тропинке мы уходили, тем чище был снег – кровь уродливыми пятнами высыхала где–то на полпути. И тем страшнее была картина там. В самой глубине сада, где стояла беседка, теперь несколько головорезов удерживали Беатрис. Сестра кричала и пиналась ногами, плакала. Она была так напугана. Я почувствовал, что тоже начинаю плакать, но я и не прекращал. Злые слезы умывали наши лица. Мне как никогда хотелось взять Беатрис за руку. А рядом, трясясь в молчаливых рыданиях, стояла на коленях мама. Ее белые волосы испачкались кровью, засохшими прядями закрывали лицо. Мамины руки крепко связали, на рот и нос нацепили маску. К ее открытой шее приставили клинки. – Как ты думаешь, что страшнее всего для матери? – сухо спросила женщина, останавливаясь в шаге от меня. – Видеть смерть ее детей. Нет. Пожалуйста, прошу, нет. Молитва, вознесенная древним богам, наследникам, да хоть самим звездам, осталась неуслышанной. Смысл ее слов дошел до меня не сразу. А когда я понял, было уже поздно. Как по команде, один из людей в масках обнажил свой клинок. Ночное золото сверкнуло яркими отблесками пожара. С молниеносной скоростью оно метнулось к Беатрис. Клинок ударил ее в сердце. Зимние цветы в мамином саду окропились кровью. В тишине, куда не дошли ни предсмертные крики слуг, ни звон мечей, ни дым пожара, моя маленькая сестренка упала на снег. И больше не дышала. Она даже не успела ничего понять. Беатрис плакала и звала родителей, звала меня, своего брата, который стоял бесполезным изваянием. Потом она просто перестала. Я кинулся к ней; игнорируя все на свете, чудом сбросив с себя оковы чужих рук и увернувшись от лязга оружия. Беатрис лежала прямо перед мамой. На ее губах пузырилась кровь. Ее глаза отстраненно смотрели в небо – туда, куда уходил дым пожара. Беатрис никогда так не смотрела. Так пусто. Мои руки, от чего–то ослабевшие, бережно подняли ее голову, чтобы не зацепить ее волосы и случайно не сделать больно. Беатрис, как безвольная куколка, повернула голову. На ее ресницах таяли снежинки. Ее платье голубого цвета теперь выглядело совсем плохо – порванное и грязное. А Беатрис терпеть не может, когда ее любимые вещи портятся. – Нет, – я не узнал собственного голоса. – Нет–нет–нет. Прошу. Нет. Ее кожа, несмотря на морозный ветер и снегопад, была теплой. Она не…она ведь не могла… Нет. Пожалуйста. Только не это. Умоляю. Только не Беатрис. Кровь горячим ручейком коснулась моих изломанных пальцев. Я бездумно поднес свою руку к лицу, но лучше рассмотреть не получилось. Это была обычная кровь. Кровь моей сестры. Совсем близко раздался приглушенный вой. – Песнь людского отчаяния тебе хорошо знакома, Леона. – к маме подошла женщина. В ней я узнал ту незнакомку, что приехала сегодня утром, а ее голос принадлежал той, которая отвела меня сюда. – Сначала мы отняли у тебя мужа, потом – детей. Но ты, – женщина вцепилась пальцами маме в подбородок, заставляя ее поднять голову. – Ты будешь жить на благо Госпожи. Жить и знать, что смерть каждого в этих землях на твоей совести. Я осмелился лишь на миг поднять глаза на маму. Та выглядела абсолютно разбито, будто души в ее теле не осталось. Обескровленными губами она шептала: «Моя девочка, моя маленькая девочка», качалась взад–вперед и не дышала. Казалось, слова этой женщины мама даже не слышала. Она смотрела на Беатрис, лежащую у меня на коленях. Без слез – с первобытным ужасом. Только потом я понял, что это такое. Что такого смертоносного было в глазах мамы. А сейчас я лишь успел открыть рот в немом вскрике, когда позади на двух амбалов в масках напал человек. В щуплой руке дряхлого старика блеснул нож. Обычный кухонный нож. Затупленное острие перерезало глотку одному из тех, кто держал маму. У него из рук выпал меч. Старик ловко поднял его и всадил второму противнику – меч легко вошел в чужой живот. В старике я с отголоском удивления узнал своего учителя по письму. – Бегите, господин. – прошептал он настолько тихо, что проще было прочесть по губам. Учитель смотрел на меня с решимостью человека, который не боялся смерти. – Взять его. – Одновременно с учителем приказала та женщина стальным голосом. Я видел всполохами воспоминаний, как мама, неожиданно крепко встав на ноги, сама бросилась на меч. Тот воин даже не понял, что случилось. Он ошалело заморгал, уставившись на свой меч, конец которого скрывался за потоком крови. Мама ушла. Мама отправилась вслед за папой и Беатрис. Я захлебнулся в рыданиях, но медлить не мог. Пока командир с яростью смотрела на мертвое тело мамы, а ее преданные псы набросились на старика с кухонным ножом, я вскочил на ноги и понесся по известному маршруту. Через мамин сад, на задний двор, к перекрестку. За милю отсюда летом пасли лошадей. Все, как в начале этого дня. Пока бежал, я молился о смерти. Надеялся, что на пути вдруг появится головорез в маске или та женщина–командир. Ждал, что они убьют меня за ненадобностью. Я хотел вернуться обратно и лечь рядом с Беатрис и мамой – на холодный снег, укрываясь горячей кровью. Чтобы я тоже ушел. Разве был смысл оставаться? В волосы и кожу въелся запах дыма. Одежда впитала слезы и красные пятна. Я ушел далеко в лес, что около Стеклянных гор, и надеялся остаться здесь навсегда. Мой учитель по письму, надо же. Он ведь спас меня, но ради чего? Почему я? Снег заметал следы, но за мной не было погони. Всего единожды я слышал вдалеке стук копыт и голоса этих тварей. Они не показывали своих лиц, не носили опознавательных знаков, не говорили ни о чем, что могло бы привлечь внимание. Единственное, что мне оставалось – жить ради мести. Жить надеждой, что однажды мы встретимся, и я убью каждого из них. Над густыми лесами поднимался дым. Там, вдалеке, догорало прошлое семьи Остерманн.***
Ник
– В ту ночь, – голос Селены оставался спокойным и отчужденным. – На вас напали каратели. Я отвернулся к окну, пытаясь сморгнуть с глаз мокрую соленую пелену. Воспоминания роились в голове. Словно в лабиринте, я думал и думал, блуждал среди тысячи теорий и предположений, строил план мести, но даже не знал, кому мстить. Натыкался на стенку. Заходил в тупик. Не только я – все: властный король Филипп, рассудительная королева Снежана, скурпулезный глава тайной канцелярии Альрик и сотни обученных воинов. Каратели. Слуги без госпожи. Псы без хозяина. Твари без вождя. Все, что у них было – одержимость Тенью, посмертная преданность ее праху и слепое поклонение. Ненавижу. – Что им нужно было от нас? – Я не пытался сдержать свой гнев, и он ядом впрыскивался в голос. – От мамы? Это из–за того, что она была ищейкой? – Не просто ищейкой, Николас. – И, без всяких переходов: – Были ли у Леоны работы, которые она писала до замужества? Я кивнул, чувствуя себя потерянно. Что до картин…да, такие были. Их очень мало. Но отец бережно хранил каждую. – До замужества она написала три. Что именно тебе нужно? Ответ поразил меня еще больше: – Есть ли среди них портрет девушки с золотистыми волосами и зелеными глазами? Селена выглядела донельзя решительной: в ее сосредоточенных глазах больше не плескался сумасшедший азарт, лишь крайняя сосредоточенность на дне зрачков. Я глубоко вздохнул. – Был. – Мне нужно на него взглянуть. – Исключено. – Селена одарила меня тяжелым взглядом, но я лишь покачал головой. – Картину изъяли. Кто та девушка с портрета? Внезапно меня будто бы огрели по голове чем–то тяжелым и раскаленным; сложная мозаика стала простой до невозможности, и…и теперь я понял. – Это была Анастасия Воскресенская. Селена театрально похлопала в ладоши, впрочем, не скрывая насмешки. – Умный парень. Твоя мать – она была той, кто сумел сбежать от карателей и остаться безнаказанным. Ты знал, что Леона была в плену у Вальдемары? Знал. Подслушал однажды разговор родителей. Леону похитили каратели еще совсем маленькой девочкой – ей было около десяти. Сила ищейки в ней годилась на замену пропавшим Хаосу и Мраку. Тогда я не понимал, кто это такие. Сейчас пазл складывался. Мама была в плену у Вальдемары почти пять лет. Против воли она исполняла ее приказы и применяла магию ищеек, каждый раз истощая себя до потери сознания. Спустя долгие годы мучений ее спас отряд королевы Алии – матери нынешнего короля Филиппа. Одним из воинов был мой отец – тогда еще юный герцог Остерманн. Леона действительно сумела сбежать с ними, а после…что же, ее было трудно найти. А карателям пришлось туго: после смерти своей госпожи они стали жалкими крысами без крова и цели. – Многие из них покончили с собой, – словно прочитав мои мысли, продолжила Селена. – Другие же разбрелись по свету и передохли в одиночестве. Ну, а третьи решили мстить. Я сжал кулаки так, кожа на костяшках побелела. Мстить тем, кто не поддержал Вальдемару в битве против наследников. Тем, кто смог обрести свободу. Они не имели права. Никакого, мать вашу, права убивать моих родителей. Они не должны были трогать Беатрис. Никого. Их место рядом с Тенью. Почему они не легли в могилу рядом со своей госпожой!? Почему возомнили себя вершителями судеб? – Ты уверена в этом? – Я уставился в окно: снежинки беспокойно метались в странном танце, поднимаясь вверх и опадая на землю. – Что это были каратели? Воскресенская не стала тянуть: – Теперь – да. Мне нужно было лишь убедиться, что твоя мать – та самая. Но теперь сомнений не осталось. Я скажу тебе больше: был некто, кто дал наводку карателям на вашу семью. У них, бесспорно, огромная сеть связей, но и Леону отыскать было бы непросто. Все же она ищейка, а они умеют прятаться. Я затаил дыхание. Будто бы лед сковал легкие, сердце и разум – я не мог ни дышать, ни чувствовать, ни думать. Был кто–то, кто знал о маме и ее прошлом. Кто–то, кто сдал ее карателям. – Почему ты в этом так уверена? – Символизм, – безмятежно пожала плечами Воскресенская, будто бы о погоде говорим. – Твою мать из плена спасли в этот день. И вот, спустя много лет, в этот же самый день, на герцогство нападают. Я обессиленно опустил руки по швам. Голова бухла от мыслей. – Почему мама нарисовала портрет Анастасии? – Задал последний вопрос, который казался мне логичным. На этот раз Селена замолчала надолго. Стрелка часов успела совершить полный оборот дважды, прежде чем она снова заговорила тихим шатким голосом. – Леона и Анастасия – обе пленницы Вальдемары. Твою мать привели во служение насильно, мою заставили полоумные родители. Теоретически, Анастасия считалась почетной слугой, ведь она была наследником –отступником с полезным даром. Но она не хотела этого, веришь ты или нет. Так и подружились – невольницы с жестокой судьбой. Леона разглядела в Анастасии нечто такое, что та со временем утратила. – Довольно, – отрезал я. – Теперь все ясно. Они были подругами. Селена коротко кивнула. Она вытащила из скрытого кармашка своих брюк сложенные листы пожелтевшего пергамента. Расправила. Пробежавшись глазами по написанному, она отдала листы мне. – В тот день, до пожара, Асвальд послал срочное письмо Филиппу, – на этом имени Воскресенская скривилась, будто бы съела целую дольку лимона. – Он подозревал, чем может обернуться встреча с той женщиной. Возможно, твой отец знал, что к вам пожалуют каратели, и попросил помощи у короля. Мое сердце замерло, когда на пергаменте я узнал почерк отца: острые линии, четкий размер, ровные буквы. Он всегда так писал, с нажимом пера и определенным уклоном. В подлинности письма сомнений не было. Отец писал: «Его Величеству, королю Филлипу, Подтвердились мои худшие опасения. Я не успел увезти Леону и детей подальше, поэтому прошу позаботиться о них, а в герцогство выслать воинов. Все, как и было обговорено раньше.Герцог Асвальд Остерманн»
Записка испортилась временем: края порвались или загнулись, чернила смазались в нескольких местах, странные пятна расплылись по листу. Но я все еще чувствовал, как стучит кровь в висках. За последние пять лет я никогда не ощущал себя так близко к прошлому, как сейчас. Мои пальцы дрожали. – Но письмо перехватили. – Продолжила Селена. – Вероятно, тот, кто сдал карателям твою мать. Или еще одна сторона. Послание я нашла в этих землях. Пальцем она указала на небольшую карту, расположенную на столе: владения охватывали всю восточную часть Полярного плато. Я удивленно похлопал глазами: – Ты в этом уверена? – На все сто, Остерманн. – Селена отбросила мешающую черную прядь волос за плечо. – Однако безопаснее ведь было просто сжечь записку, будто ее и не было. Твои недоброжелатели либо глупцы, либо слишком коварны, и ты – часть какого–то их плана. Я отпечатал в памяти место, на которое указала Селена. Дотронулся до кольца – не врет. Что же. Еще поквитаемся. – Кто же та тварь, что была у карателей за командира? Воскресенская напряженно размышляла, расхаживая по кабинету. Стук ее каблуков действовал мне на нервы похлеще каприз Николь. В полутьме я видел, как блестят ее зеленые глаза. – Если это та, о ком я думаю, – вздохнула она. – То она уже давно в земле червей кормит. – Имя. – Потребовал я. – Назови имя. – У нее много имен. – уклонилась та. – Сама она родом из пустынь. Там и подохла. Ее звали Змеей, но на манер родного языка она требовала называть ее Таннис. Удачной охоты, Остерманн. Я вытащил из ящика стола мешок с монетами. В пузатой холщовине звенело немного–немало двенадцать тысяч золотых. Селена довольно хмыкнула, забрав свою награду. Мешочек тут же пропал где–то в недрах ее одежд. Провожать ее не стал – лучше меня это с удовольствием сделает Роана. Из окна отцовского кабинета я проследил за тем, как Воскресенскую поглощает вьюга и морозная темень. Когда я вышел на нее, то не знал, кто она. Для меня Селена была информатором, который нуждался в больших деньгах. Она не называла ни имени, ни фамилии, и встречались мы лишь пару раз. Даже с ее возможностями дело Остерманнов оказалось непосильной задачей. Но шло время, и Селена удивляла своей решимостью: она четко шла к цели. В день, когда ее убил Лиам, я плакал только по своим деньгам, которые та успела забрать. Спустя пару дней я нашел ее – это не составило большого труда. Просто я заранее знал, в каких местах ее искать. Мы пересмотрели условия нашей сделки: она мне – ценные сведения, я ей – молчание, которое действительно оказалось дороже золота. Я хотел рассказать Филиппу, но быстро понял, что от этого ничего не изменится. И что, что они найдут Селену, у нее все равно нет дара. Значит, пусть заляжет на дно. Но также я очень злился на Филиппа. Как оказалось, зря. О том, что отец в тот день послал письмо во дворец, я не сомневался. Но почему не пришла подмога, которая могла спасти Беатрис и маму? Этот вопрос мучил меня пять лет. Я был благодарен своему королю и приемному отцу, но не мог не чувствовать гнев всякий раз, когда видел вину и сожаление в глазах Филиппа. Теперь ясно. Послание перехватили. Как интересно все складывается: Таннис, пустыни, каратели. Я усмехнулся, потянувшись к связному зеркалу.Змей отсчитывает серебряные нити. Первая — время. Он вертит ее между пальцев и скручивает. Вторая — боль. Он рассматривает ее, улавливая в переливчатых бликах чужие безымянные отражения. Третья — надежда. Нить окольцовывает правое запястье — знак небес и проклятье богов. Змей ждет, страдает и надеется. Змей начинает охоту.