Башмачок из виверновой кожи

      — Все чародейки — бесстыдные шлюхи и стервы, — заверил рыцаря реданец, презрительно поднимая изъязвлённую губу. — Им лишь бы сиськами трясти на пирах, валяться в постелях то с одним, то с другим, а может, и с несколькими разом. Такие бесстыжие, что им всё равно, под кого лечь: под эльфа или под кмета. Даже в борделях девки поскромнее этих магичек, и уж точно, что в борделях без обману всё. Никто тебе в весёлом доме столетнюю клячу под видом красотки не подсунет. С виду-то эти колдуньи все гладкие, да только кто же не знает, как они рожи свои кривые мажут эликсирами из поскрипа, чтобы за шестнадцатилеток сойти? А если посмотреть на такую чародейку взаправду, без притирок колдовских, без чар всяческих, без амулетов, так год плеваться будешь и хер отмывать, как бабы сковородки моют от вонючего прогорклого жира. Одни только старые да горбатые ведьмы в клятой ложе чародеек сидят. Да я бы ни на одну магичку не полез ни после чарки водки, ни после понюшки фисштеха! Такую если и захочешь повалить, так только на вязанки с хворостом. Костёр по ним всем плачет, и верно король Радовид решил истребить их змеиную породу. И никаких нам магичек вместе с грязными эльфами тут не надо. Честь и Отчизна — и никакой погани!       Завершив свою речь таким образом, знаток магичек гордо огладил свой алый, но латаный и прожжённый в паре мест сюрко с бело-золотым реданским орлом на груди, а потом лихо и прицельно сплюнул на придорожные лопухи через щель на месте отсутствующего переднего зуба.       — Милсдарь! — выпрямившись в седле и бешено блеснув тёмными глазами, проговорил Коннор, немедленно позабывший об усталости, о жажде и о том, как только что хотел расседлать Янтаря и упасть в прохладной тени приятно шелестящих лип. — Неужели я не ослышался? Вы оскорбляете дам? И вы оскорбляете их в присутствии двух благородных…       — Понесло кобылу в лес… Хоть меня-то не впутывай в свои глупости, — тут же перебил его Хэнрик, до этого довольно снисходительно слушавший реданца, ругающего могущественных и грозных чародеек, которые, услышав такие речи, могли бы испепелить грубияна на месте одним движением нежных ручек.       Неторопливо спешившись с коня, ведьмак потёр поясницу, нывшую от долгой езды, и рассудительно заметил:       — Да и если уж начистоту, чародейки такие же дамы, как я благородный муж. В Туссенте, может, их и почитают только за то, что они изволят юбки носить и груди заголять, но на Севере иное дело. Тут с ними свои счёты. И лучше тебе в эти счёты со своей туссентской меркой не лезть. Так что угомонись, дай отдохнуть. Миром прошу.       Реданец щелезубо оскалился на рыцаря, будто говоря: «Да уж, здесь тебе не Империя, щенок ты нильфский». Рыцарь из Эйтси, увидев, что на реданской земле он один защитник поруганной дамской чести, коротко вздохнул и, спрыгнув наземь, взялся за рукоять своего простого дорожного меча. Иного оружия подлый реданец, по разумению рыцаря, и не заслуживал.       Его противник, видя, что дело принимает новый оборот, как бывалый забияка ловко и охотно выхватил длинный новиградский меч из ножен, но тут же метнул быстрым взглядом от ведьмака до Коннора и обратно.       Такого хилого нильфского сопляка уделать на утоптанной земле бывалому рубаке-нордлингу было как высморкаться. Куда этим тонкокостным южным ублюдкам было тягаться с коренастым мужиком, который ударом кулака мог лошадь с ног свалить? Но вот со здоровенным ведьмаком, матушка которого, видно, с лешаком согрешила, вязаться в драку мог только пьяный или дурной. А потому реданец прикидывал: не дать ли дёру, раз уж судьба сегодня не благословила его верными дружками, готовыми наломать бока двум пришлым — темерскому приблуде и поганому имперцу.       Однако опасный ведьмак и ухом не повёл. Он увлечённо стал рыться в своей седельной сумке и, позвякивая чем-то, озабоченно бормотал себе под нос еле слышное: «Желудёвая вся вышла… мать твою… и купороса нету… а это что? Гинацеевая кислота? И на одну порцию даже не хватит… И в Оксенфурт не попадёшь, чтоб купить, зараза… куда это годно?»       А тем временем молодой «нильф» в припылённом тёмно-сером, но, как видно, довольно дорогом гамбезоне уже встал полубоком к реданцу. Изящно, будто изготовившись танцевать, он поставил ноги в лёгких дорожных сапожках в фехтовальную позицию, откинув ножны в сторону, отполированным до зеркального блеска клинком очертил над собою большую дугу и отдал малый салют противнику.       — Клянусь Пятью рыцарскими добродетелями, что не желаю враждовать с тобой, нордлинг, но… — начал он торжественным голосом, однако договорить не успел.       Реданец перехватил меч поудобнее, ещё раз громко отхаркнулся и с возмутительным невниманием к пышной вступительной речи рыцаря резко бросился в лобовую атаку. Делать было нечего — пришлось принимать бой без лишних церемоний. Отбив тяжёлый рубящий удар, Коннор из Эйтси, славившийся в Туссенте как прекрасный фехтовальщик, понял, что ни о какой красоте боя нынче не может быть и речи. Тут главное было не получить обухом промеж глаз. Чуя, как заныло едва не сломавшееся от бешеного удара запястье, рыцарь всё же сделал немедленный рипост, оттесняя противника назад. Но тот, не забывая быстро и смачно материть «чёрного», исхитрился пнуть рыцаря тяжёлым сабатоном по голени, и Коннор упал на одно колено, ошеломлённый не столько болью, сколько подлостью этого удара. Над головой опасно свистнуло лезвие, но рыцарь, не щадя своей дорогой одёжки, откинулся назад, едва не падая на спину, и, крутнувшись, как вёрткий молодой кот, ушёл от верного удара. Пока реданец оборачивался, рыцарь уже вскочил на ноги.       — Грязный бой?! — гневно прорычал он и с такой резвостью рванул вперёд, что реданец, отпрянув, оступился и едва не упал в пышные заросли крапивы. Завязался бой, перемежаемый оскорблениями на всеобщем, на краснолюдском и на эльфском языках. Ведьмак мог бы поклясться, что услышал из нежных уст туссентца ругательство на крепчайшем скеллигском жаргоне, да такое, от которого уши бы отвалились у самого прожжённого пирата.       А в то же самое время со стороны Западных ворот, из самого Оксенфурта, придерживая лямки своего большого плетёного короба, шёл, досадуя на жару и тяжесть ноши, бродячий торговец. Услышав дикие звуки страшной драки, он остановился было, размышляя, в каких же кустах ему лучше отсидеться, дожидаясь, пока господа разбойники изволят поубивать друг друга. Но, прислушавшись немного, он подобрался ближе, чтобы взглянуть одним глазком, кто же это там такой грамотный, что ругается на Hen Llinge[1] почище оксенфуртских профессоров.       Выглянув из-за широкого тисового ствола, купец сразу заметил ведьмака, с самым мирным видом расстилавшего на мягкой травке войлочный потник. Когда же суровый охотник на монстров уселся, стягивая с ноги сапог, и широко зевнул, купец, рассудивший, что тут, верно, не смертоубийство творится, а нечто иное — вроде дружеского боя, решился подойти ближе.       — Доброго отдыха, мастер-ведьмак! Не изволите ли взглянуть на прекрасные товары прямиком с большого оксенфуртского рынка? — почтительно глядя на изрядно потёртую кожаную броню в заклёпках и ремешках, спросил купец. — Есть и по вашей алхимической части: магические ингредиенты, эликсиры, масла, картечь, порошки из жемчуга и трав, различные вытяжки, малость сухой крови чудовищ, коренья, какие только пожелаете. Только вчера получено из новиградских доков…       — Всё у вас вчера получено, а на проверку то прогорклое, то пережжённое, то и вовсе плесенью взятое, — хмыкнул Хэнрик, — да и откуда у тебя взяться доброй вытяжке? Но если есть у тебя простой краснолюдский спирт, то я бы, пожалуй, взял пару склянок: такое добро не портится, если, конечно, его водой или чем похуже не разбавили.       — Продавать порченое, разведённое, плесневелое?! — хватаясь одной рукой за полосатое шапо, а второй за сердце, воскликнул купец. — Да чтоб меня Вечный Огонь на этом месте пожёг! Да чтобы я…       — Знаю я вас, — сварливо парировал ведьмак, доставая довольно тяжёлый кошель с монетами, — торговец — хуже разбойника. Дракенборг по вам всем плачет. Ну, что встал-то? Что там у тебя? Показывай.       Купец тут же присел, чтобы снять со спины свой драгоценный короб. Откинув крышку, он начал доставать и показывать недоверчивому ведьмаку то горшочек с перетёртым корнем душистого зарника, то пучки назаирского базилика, накрепко перетянутые шёлковыми нитями, то мешочки с цветками двустрела болотного, то склянки с настоями на семенах и травах. Нашёлся и calcium equum, или же лошадиная известь, в фиалах с плотно притёртыми пробками. Углядев несколько мандрагоровых корней, Хэнрик тут же ввязался в азартный торг, где купец ругался на несусветную жадность ведьмака, а ведьмак на отменно дурной товар и на то, что гирьки для весов, на которых тот отвешивал наезанскую соль, были легче, чем следует. Купец горячился и клялся, что отдаёт товар за бесценок и даже себе в убыток, а ведьмак уверял, что торговец лукавит и, пользуясь случаем, так и норовит снять с несчастного охотника на чудовищ последние штаны. В общем, закончив обмен, они остались друг другом весьма довольны, и, когда один получил кроны, а второй всё, что было потребно ведьмаку в опасной дороге, купец и Хэнрик уселись на траве, чтобы раскинуть партию в гвинт.       — А что, эти милсдари ещё не утомились состязаться? — меняя пару негодных карт, спросил купец, кивая на изрядно охрипших драчунов, которые всё ещё лупили друг дружку почём зря. И хотя мечи мелькали в воздухе всё медленнее, бой, шедший уже на измор противника, никак не останавливался.       — У них учёный диспут. Милсдари решают, как правильней величать чародейку, — пояснил ведьмак, выкидывая на поле карту с бойцом Синих Полосок. — Надобно подобрать верное слово. Вот один уверяет, что лучше всего звать их «шлюхами» или же на крайний случай «стервами». А второму никаких званий, кроме «благородных дам», неизвестно. Вот и решают, кто же из них прав.       — Хороший вопрос, но всё зависит от обстоятельств, — заметил купец, опрометчиво выбрасывая карту с туманником. — В иных обстоятельствах даже благородная дама вполне может стать первостатейной шлюхой. Но история знала и обратные превращения: шлюхи становились благородными дамами и даже княгинями. Но не будем называть имён…       — Не будем, — согласился Хэнрик, жертвуя карту осадного мастера, чтобы сбить соперника с толку. — Нам ли о таком судить, если даже упырицы бывали темерскими принцессами и наследницами трона.       — А бывают ли упырицы шлюхами? — задал резонный вопрос купец, не замечая, как ушлый ведьмак готовит для его «пехотинцев» засаду и казнь.       — Ещё как бывают, — с видом истинного знатока ответил ведьмак, выкидывая «золотую» карту сразу после опрометчивого паса соперника, — им, падлам зубастым, тоже это дело нравится. Только вот после забав они голову отгрызают, так что похвалиться, что ебал бруксу, ещё ни у кого не вышло. Победа за мной! Гони монету!       Купец так страдальчески закатил глаза, что ясно было: проще было любящей матери расстаться со своими детьми, чем ему с пятью новиградскими кронами. И он с такими стонами и вздохами искал монеты в кошеле, так долго их перебирал и отсчитывал, что Хэнрик плюнул и взял в счёт карточного долга ещё малость того и сего, а потом ещё немножко, так что сам ещё приплатил сверху. Осчастливленный тем, что первый же встреченный клиент оказался таким удачным, купец, вскидывая на плечи короб, ставший немного легче, дружелюбно сказал напоследок:       — Если повстречаешь на пути в Новиград купца по прозванию Галливин, так не думай этому подлецу дать за его товар хотя бы половину медяка. Таких жуликов Север ещё не видывал, клянусь Вечным Огнём. Давеча он продал одному краснолюдскому банкиру три отполированных булыжника под видом окаменелых драконьих яиц. А ещё до того он, настояв простое домашнее вино на болотных ягодах, влив туда всякой дряни для вкусу и насыпав сахару пополам с фисштехом, продал эту бутыль под видом именитого Сангреаля одной местной баронессе. Та после такого «сангреаля» неделю с горшка не слезала и едва богу душу не отдала. Но кое-как отпоили её ржаной водкой пополам с перцем. А уж если этот паршивец Галливин возьмётся за алхимию, так всех магичек, друидов и ведьмаков перетравит на своём пути. Ну, бывай, мастер-ведьмак, береги себя.       Хэнрик усмехнулся, представляя себе глупую баронессу, решившую отведать вино, которое подавалось только к столу великой княгини Туссента. Летнее солнце лениво перевалило зенит, и самое время было для послеобеденного сна, а Коннор с реданцем всё никак не желали угомониться. Ведьмак подумал, что если взять и вмешаться в драку, то потом не оберёшься упрёков от туссентца.       Слушать глупости о «нечестном» бое Хэнрику не хотелось, а потому он, присмотрев увесистый круглый камушек, поднял его, покрутил в пальцах, подкинул на ладони, примеряясь, и, выждав счастливый момент, коротко замахнулся и с силой метнул камень прямо в лоб подданному короля Радовида. Тот молчком рухнул под ноги рыцаря, а Хэнрик, откинувшись на давно постеленный потник, прикинулся мирно спящим.