Башмачок из виверновой кожи

      — Чтоб тебя накер задрал! Ни минуты покоя! Ни вздремнуть, ни по нужде отойти! — рычал Хэнрик, продираясь через заросли ежевики и приглядываясь к вьющейся в воздухе дымке — знакомому следу неугомонного туссентца. — Что ж несёт-то тебя вечно в самое пекло, беспокойная твоя душа? Или матушка твоя вместо воды отвар из двустрела болотного пила?       «Или же настойку на орегануме, иначе отчего ты пахнешь сладко, как душица в полуденный зной?» — невольно подумал ведьмак, но, стиснув зубы, отогнал эту дурную, привязчивую мысль, надеясь только, что этот ясный след из знакомого приятного запаха быстро приведёт его к туссентцу.       — И тогда я тебе устрою такую взбучку, что до самого Новиграда будешь ехать поперёк седла, как куль с мукой, и пахнуть будешь не ореганумом, а крепкими пиздюлями! — от души пообещал ведьмак и, выбежав на глухую, поросшую бурьяном тропу, махом остановился, глядя на разбитую повозку, перевёрнутую вверх колёсами.       У этого воза след сгущался, клубясь, разветвляясь и петляя так, будто Коннор долго ходил тут кругами, чего-то отыскивая. Ведьмак принюхался и зажмурился, отделяя один запах от другого, как вышивальщицы отделяют спутанные разноцветные нити друг от друга.       Он почуял запах пролитого, впитавшегося в лесную подстилку дешёвого вина. Рядом витал островатый запах краски и клея из костной вытяжки. И душный запах конского пота спорил с запахом цветочных духов. Среди этих резких ароматов прятались иные, почти нечитаемые. Но кровью не пахло. Хэнрик не стал гадать, перевернулась ли повозка сама или ей помогли в том дикие звери. Он подошёл ближе, высматривая знаки, следы когтей или зубов.       Вокруг лежали разбитые ящики и бочонки. Пустые. Кувшины были расколочены, склянки безжалостно побиты, а трава местами примята так, будто по ней волоком тащили что-то тяжёлое. Тут что-то ярко блеснуло в грязи, и Хэнрик, присев на корточки, поднял с земли крупный топазовый инклюз — драгоценный камень с пузырьком воздуха в самой сердцевине. Проглядев топаз на свет, ведьмак озадаченно хмыкнул. Камешек был весьма крупным и ярким. Загляденье, а не камень. За такой магический артефакт можно было бы выручить немало оренов на рыночной площади Иерархов. Но только что-то в нём не понравилось ведьмаку. Цвет слишком яркий и затейливый, переходящий из янтарно-жёлтого в винно-алый. А вот вес для такого большого самоцвета что-то маловат…       Хэнрик положил инклюз на булыжник и другим подобранным камнем что есть силы треснул сверху. Проверил подозрение. Чутьё не подвело: цветастое стекло легко раскрошилось от такого удара.       — Ага... Фальшивка… А не наш ли это умнейший Галливин, торговец драконьими яйцами и Сангреалем, от которого баронесс пробирает кровавый понос, попал в беду? — вслух спросил себя Хэнрик и, порыскав ещё немного вокруг, заметил только переливчатый тёмно-красный осколок, на деле оказавшийся отполированным до блеска ореховым шпоном, который для какой-то нужды затейливо выкрасили в кровавый цвет с мелкими пятнышками. — Сколько ж у тебя такого липового добра при себе было? И кому оно оказалось надобно?..       Ведьмачьи раздумья прервало эхо, донёсшее знакомый голос, и Хэнрик, немедля выхватив из ножен стальной меч, не размышляя более, кинулся в ту сторону, где Коннор громко, по дурному туссентскому обычаю, вызывал кого-то на честный бой за…       «За какую ещё пленённую разбойниками деву?!» — изумлённо подумал Хэнрик, точно помня, что никакими бабами в повозке и не пахло: ни длинного волоса, упавшего с головы, ни девичьих следов вокруг — только здоровенные мужичьи сапоги, истоптавшие дорогу.       — …Если же вы, господа разбойники, по доброй воле освободите несчастную пленницу и не воспрепятствуете её препровождению в лоно семьи, то…       В ответ благородному рыцарю раздался только дружный гогот, и кто-то от полноты чувств даже всхрюкнул. Когда ведьмак, окончательно сбитый с толку, вышел на полянку, его взору открылось нечто занимательное.