Бабочка в лапах паука / омегаверс /ЗАКОНЧЕНО/

_______________________ Pinocchio — TAEMIN, BewhY _______________________ Мысли Чимина скакали. Как жесток этот мир, почему в нём столько правил и независящих от тебя обстоятельств. Они родились с Тэхёном в мире, где ты — ведомый непостижимыми силами, против которых ты бессилен… Если пойдёшь против — будет хуже только тебе. Так вот ты какая, истинность! Коварный, двуличный наркотик! Привязываешь к себе, с одной стороны даря прочную связь, а с другой — можешь выпить все соки, оставив взамен пустую оболочку. Зачем всё создано именно так? Почему мы не свободны? Тэхён встретил истинного, казалось бы — радость, но только не для него. В душе его друга живут своей жизнью незажившие раны: когда их не трогали, так вроде всё было более-менее приемлемо, он жил, карабкался, нашёл себя и своё призвание, что само по себе много. Но теперь, вместе с запахом в его мозг пробрался Чонгук и его оттуда, судя по всему, клещами не вытянешь. Теперь это всё равно, что кусок мозга вырывать. Где он там сидит? Ещё пойди определи! И даже если потеряешь память, нет гарантии на избавление, потому что скорее всего запахи лежат не в области, ответственной за память… Этот альфа всё разбередил внутри друга, содрал запёкшуюся кровь и теперь из давнишних ран снова полились алые потоки. Внутри Тэ поделён на два фронта: одна, бессознательная часть, тянется к Чонгуку, признавая того своим истинным, она желает вдохнуть спасительный аромат сандала; другая, сознательная — боится и ненавидит, не хочет соглашаться и заставляет подавить природный зов. Когда внутри нет мира — жди войны. Как, вот как только Чимин мог хотеть быть омегой? А если что-то подобное произойдёт и с ним? Теперь его течка неотвратима — сегодня вечером его ждёт последняя капсула. И всё… Что именно кроется за этим «всё» сокрыто за пеленой страхов и догадок. А ведь ему даже не даётся шанс на этого истинного, хоть даже и это теперь не прельщает — видя, как плохо Тэхёну. Его же просто отдадут в руки взрослому мужчине, любителю невинных экзотических мальчиков. Он сделает его своим и по закону сможет творить с ним всё, что только захочет, всё что накопилось в его фантазиях за долгие годы ожидания. Непредотвратимость была такой ясной, как беспросветная чёрная дыра: горизонт событий, за которым скрывается прошлая и будущая жизнь — стирается всё: судьба, желания, сама жизнь — и выхода оттуда нет! От перенапряжения, за все эти дни страхов, что уже давно стали частью жизни Чимина — его парализовало по рукам и ногам, а в животе, как в воронке, крутило чем-то холодным и колким. Он словно чёртов шейкер, в котором готовится мерзкий, предательский коктейль — и когда он будет готов, его нальют в любезно приготовленный бокал, воткнут туда соломинку и будут пить затяжными, высасывающими энергию глотками… Чужой, незнакомый дяденька будет черпать из него жизнь, забирая силы, энергию, волю. Лотос больше не будет чистым, он утратит свою сущность — а потом и вовсе увянет, потеряв корни. *** Тэ всё поведал друзьям в подробностях, но всё же самые яркие краски вечера были явлены совершенно другим ушам и глазам, а именно семье омеги. В тот вечер на Тэхёна словно напала тахикардия. Весь день он сдерживался и силился не сорвать плотину чувств, что только усугубило ситуацию в целом — его сердце колотилось в бешеном ритме, давя на лёгкие и горло. Его маленькое сердечко словно увеличилось в размерах, пережимая собой альвеолы и бронхи — и грозило выдавить наружу непонятный удушливый ком, который стоял плотной пробкой поперёк трахеи, не давая возможности толком вдохнуть и выдохнуть. От этого росло чувство тревоги — да и сам Тэ способствовал этому, накручивая своё состояние в течении дня. Поцелуй, истинность, ссора с подругой — его душило и разрывало изнутри. Обычно боевой и весёлый Тэхён словно сломался, как высохший прутик — с надрывным треском. После часа борьбы с самим собой, паника совсем одолела омегу и он начал громко рыдать, попеременно подключая сдавленные крики, отчего тут же сбежались все домочадцы, включая старшего брата, только пришедшего с работы. Никто не понимал, что происходит, а Тэ никак не помогал в прояснении ситуации — выпучив уже красные от слёз глаза, он смотрел на присутствующих и просил оставить его в покое, наедине с самим собой. — Тэхёни, скажи что с тобой! — Заламывал руки папа. — Я помогу тебе, маленький мой, только скажи всё своему папочке, не молчи ради бога! В ход пошли нашатырь, компрессы и настойки, Тэ отпаивали и отмачивали в ванне — после ещё часа суматошных действий уже сам омега чувствовал себя абсолютно измученным и выжатым как лимон. Сверху на всю ситуацию наслоились детские страхи интимной близости с альфой (а таковая для Тэхёна была не только в отношении секса, но так же и — простых поцелуев и прикосновений, чуть более далёких, чем дружеские). Под шумок метаний родителей, Хёнбин вызвал скорую, потому что не мог больше смотреть на страдания младшего брата. По итогу омеге вкололи успокоительный укол, прослушали, смерили и просмотрели, сделав заключение: переутомление на нервной почве, прописали лёгкое успокоительное и удалились под успокоившиеся взгляды домочадцев. И тут, наконец, Ханыль понял, откуда ветер дует — выпроводив альф за дверь, он выведал все подробности у сына, благо тот под воздействием успокоительного сделался абсолютно расслабленным и разговорчивым. Тэхёна отпустило: по его телу разлилось расслабление, в голове заволокло туманом, а сердце… тахикардия, конечно, спала, но сила разделённости, гоняющая неспокойную кровь из одного предсердия в другое — осталась. — Малыш, это моя вина, надо было продолжать реабилитацию. Ты ещё совершенно не избавился от своих страхов. Но поверь, если это был и правда твой истинный — не отвергай его сразу, хотя бы присмотрись. Жизнь длинная, а истинный даётся единожды. Просто оставайся самим собой. Ты ведь у нас золотце! — Размеренная речь папы усыпляла, и вскоре, под утешающие, с нотками «родительской мудрости» речи Тэхён провалился в обволакивающий сон, в котором не было ни поцелуя, ни Чонгука — только лишь абсолютная пустота. *** За день до признания Чимина. Тренировочный зал мастера Мако. Намджун механично занимается рубкой различных мишеней. Катана, как всегда, привычно и расслабленно лежит в его сильных руках. Взмах, и пол циновки нет, ещё взмах — очередная мишень полетела на пол. Его «Льющая слёзы» никогда его не подводит, а он в ответ бережно заботится о ней, ухаживая: протирает от пыли и полирует сталь, чтобы коррозия не тронула благородный металл. Именно этот меч всегда был для Нама особенный: у него словно была душа. Легенда гласила, будто когда-то по превратности судьбы туда заточили бессмертную душу прекрасного существа — настолько красивого телом и душой, что никто не мог сравняться с ним ни на земле, ни на небе. За это высшие силы, испытав в себе уколы зависти, отняли у неземного эльфа жизнь, но так как не могли принять её в свою высшую обитель — заточили в меч, который выковал безутешный отец в память о любимом сыне. И правда — сталь Льющей слёзы была необыкновенной, с каким-то неземным отливом, иногда казалось, что от неё исходит лёгкое потусторонне свечение. На рубеже смены дня и ночи, когда ещё только начинают зарождаться длинные тени, а полумрак ещё не скрывает все самые тёмные тайны, если полируешь сталь — она теплеет от мягких прикосновений, по температуре напоминая человеческую кожу — вовсе не холодный металл, а нежное, податливое существо из сказочных легенд. Если где-то присутствует лёгкий источник света, то когда проводишь пальцами по муне*, гладкая поверхность отзывается и от неё исходит мягкое бликовое свечение, дарящее в ответ спокойствие и безмятежность. А ещё Намджун заметил, что иногда у основания клинка появляются капельки влаги, хотя у него в квартире всегда отличная терморегуляция и кондиционирование — нет той влажности, из-за которой металл мог бы запотеть. Мистика это или что-то ещё — думай как хочешь, но Нам, отнюдь не являющийся романтиком, но привязанный сердцем к своей катане, любил думать, что это проступают слёзы заточённого в ней эльфа-омеги. И тогда он брал Плачущую и шёл на тренировку, чтобы разогнать её и свои чёрные тучи, потому что, как правило, «слёзы» проступали именно тогда, когда было неспокойно на душе ему самому. Занятия с мечом всегда помогали альфе расслабиться и настроиться на нужный лад — это уже, можно сказать, отработанная схема. И всё бы хорошо, да почему то в этот раз метода снова не работала. У него и отца скоро переговоры по поводу расширения договора с правительственным заказом, плюс некоторые свои проекты из беспросветной жопы руками машут, а он какого-то хуя думает о мелком засранце, об этом недоразумении, свалившемся на его голову. Если бы с такой же легкостью можно было отсекать лишние мысли, то он бы отрубил все непрошенные мысли о выходках этого зверька, о всех его нелепых жестах, а ещё отдельно отрубил бы ту часть мозга, в которую настойчивым потоком закрадываются черты этого неугомонного беты. Эти большие глаза цвета маренго и пухлые, слегка покусанные губы. Думать о таком, учитывая, что зверёк бета — противоестественно с точки зрения Намджуна — в его каменных скрижалях точно нет ничего ни про какой броманс. Намджун начинает работать катаной ещё более яростно. Не думать, не думать, не думать! «Вот паршивец!» Все попытки летят к чертям, как только он вспоминает невинный жест Чимина: как тот неосознанно сминал край его пальто. Почему именно такая ерунда выводит его из равновесия? Возможно, потому что Чимин своим поведением и телосложением напоминает омегу? И да, он помнит его фигуру в обтягивающих лосинах или как там они называются… Пропорции его тела… «почему у него такая не мужская фигура? И почему я вообще об этом думаю?» Снова ярость и ещё одна мишень летит ко всем чертям. В комнату входит мастер Мако и резким движением кидает в Намджуна яблоко. Не задумавшись ни на секунду, альфа чётким движением рук направляет длинное лезвие катаны в направлении летящего плода и разрубает его чётко на две половинки, которые летят в противоположные стороны. Всё происходит так быстро, на рефлексах, что Нам, не останавливаясь, делает следующий взмах и следом отсекает верхушку ещё одной циновки. Мако цокает языком, смотря из угла на своего любимого ученика с прищуром. Когда-то, в один из вечеров, Намджун раскрошил большую подвесную мишень, тогда его мужская гордость была задета, а эго поставлено на колени — именно тогда маленький бета впервые закрался к нему в мозг и начал делать там свои бесчисленные ходы. Первый день их «встречи»… Теперь же Чимин уже ездит на его машине, а сам он оплачивает за него штрафы… Какая забавная гримаса судьбы. «Что дальше?». — Намджун-сии, вы как это яблоко. — Спокойно вещает учитель, ненадолго выводя Намджуна из джунглей мыслей, спутанных и беспросветных. — Когда душа поделена на две части, покоя не будет. Не ожидая ответа, Мако уходит так же бесшумно, как и зашёл. Намджун опускает голову и закрывает глаза. «Да, он прав». — Прости, крошка, сегодня ты мне больше ничем не поможешь. — Намджун протяжно вбирает ноздрями воздух и плавным движением вставляет острое лезвие катаны в чёрные сая*. Длинные пальцы альфы поглаживают плетёную сагэо*, как бы прося прощение у его Льющей слёзы. ____________________ *муне — спинка клинка *сая — японский термин для обозначения ножен меча *сагэо — шнур из хлопка, льна или шёлка, который крепился к ножнам Сегодня не сложилось. А внутри всё тем же холодным ветром гуляет предвкушающее ощущение того, что совсем скоро что-то произойдёт. И да, неотвратимым подсознательным чутьём он словно знает, кто будет источником этого события. Придя из «Шпильки» он решил проверить свою девочку: в этот вечер произошло слишком много событий даже для него. И главное, почему-то всё крутится вокруг Чимина! Каким образом этот зверёк стал занимать столько места в его жизни? Уму непостижимо… «Льющая слёзы» плакала, а это значит не только то, что надо потренироваться, но ещё и то, что грядёт какое-то «событие». Его верная подруга была этаким предвестником: она словно предупреждала альфу — «грядёт!» Верная спутница, словно была так же привязана к хозяину, как и тот к ней — она не только изливала ему душу, но брала на себя право использовать свою «сверхъестественную силу» и сообщать Намджуну о важных явлениях и происшествиях. Да он и сам это чувствовал — холодком по спине, гудением в голове: предотвратить события невозможно, но к нему можно подготовиться духом. А в это самое время, отец Чимина оплетал своими едкими щупальцами нежное тело сына, приближая тот день, к которому он всегда стремился — вернуть то, что принадлежит ему: деньги, власть и уважение. Чимин захлёбывался от потока воды, заглатывая злосчастную пилюлю, а Хун захлёбывался в этот момент от собственных амбиций и предвкушения задуманного плана. Дух Намджуна не сломать, а пошатнуть его способны лишь немногие вещи: он изначально не желал, чтобы этот список пополнялся… тем более живым человеком, тем более Чимином! Но превратности судьбы таковы, что ты не можешь на это влиять, ты можешь лишь принимать то, что тебе даётся, с достоинством превозмогая испытания и становясь от этого только сильнее. *** Чонгук ощущал себя самый больным человеком в мире. Ну, прям как Карлсон. Только если мужчине с мотором, чтобы выздороветь была нужна целая банка варенья, то Чонгуку (тоже мужчине с мотором, только в другом месте) — был нужен его сладкий Тэхён, но тоже весь целиком и полностью. Что поделать, если банка оказалась запечатанной крепче, чем ты предполагал, а разбивать её — вообще не вариант? Только набраться сил и стать ещё сильнее, чтобы крышка наконец-то подалась. Ну, или достать волшебную открывашку. Однако его сладенький ангел пока против не то что открывашки, но даже простых прикосновений к своей крышечке не допускает, что уж там говорить о гриле, в котором он бы с удовольствием отжарил свою драгоценную вкусняшку… Сейчас внутри Чонгука смешалось всё: любовь и боль, нежность и злость — бешеный коктейль из эмоций, с которым он не знал, как справиться. Первое, что пришло на ум — «напиться с горя», но потом Гук вспомнил, что давно не был на конюшне и посчитал это более чем хорошей идеей. Природа и животные — это то, что его расслабляло и успокаивало с самого детства. Детские и юношеские года Чона пролетали не только за нудной зубрёжкой и усердными занятиями спортом, но ещё за увлечением лошадьми. Тогда, отец, заметивший его неистовую тягу к этим непарнокопытным — приобрёл для своего чада целую конюшню: Дахён привык выражать свою заботу через подарки, отчасти не понимая, что его сыну и наследнику больше всего не хватает простых человеческих проявлений, таких как совместные ужины и беседы, прогулки и разговоры по душам. И чем виноватее чувствовал себя отец по отношению к Кугу, тем крупнее были отступные. В тот период у них с отцом были весьма натянутые отношения, Чонгуку было девять, он начал дерзить и отдаляться, выставляя свои шипы на Дахёна. В свободное время мальчик пропадал на тренировках по конной езде и бог ведает, что он там находил по мнению отца, но совершенно точно, что он сходил с ума по этим умнейшим животных, находя в них отдушину и умиротворение. Тренера же хвалили Чонгука всякий раз, когда Дахён звонил и интересовался делами отпрыска: его уверяли, что у мальчика определённо талант к конкуру и верховой. А то, как он ладит с лошадьми — просто поразительно. Тогда-то отец и решился на такой необычный подарок. Чон был поражён и безмерно счастлив — для него это было не просто подарочком, а целой вселенной, которую преподнёс для него его отец. Ледники отступили: Дахён какое-то время вёл дела в конюшне, занимаясь бумагами и прочим, чтобы приобретение не было убыточным. Там уже изначально был управляющий с опытом, его и оставили — ведь конюшней тоже надо уметь управлять — там своя специфика. При частном подворье устроили платные курсы по обучению верховой езде, а так же иппотерапию. Дело заработало и если и не приносило бешеную прибыль (никто на это и не рассчитывал), то хотя бы окупала сама себя. Отец периодически посещал загородный дом, который приобрёл вместе с конюшней, чтобы было, где остановиться в случае чего — и проводил какое-то время с сыном, наблюдая за его достижениями и проделками, периодически они беседовали, а довольный Чонгук рассказывал о жизни и местных красотах, которые, и правда, были здесь просто завораживающими. Обширная растительность и заливные луга для выпаса лошадей и скота из местных ферм, прекрасный вид на гору Пукхансан с северной стороны, у подножия которой за чертой столицы и располагались владения. Намджун так же был здесь частым гостем, они с Гуком даже баловались альпинизмом на одной из вершин, что давно была облюбована профессионалами и просто любителями из столицы и близлежащих поселений. И если Чонгук отнёсся к этому, как к временному увлечению, то у Нама же данный вид спорта перерос в сильную страсть, а дальше и вовсе в увлечение вингсьютом и пилотированием*. _________________ * Вингсью́т — специальный костюм-крыло, конструкция которого позволяет набегающим потоком воздуха наполнять крылья между ногами, руками и телом пилота, создавая тем самым аэродинамический профиль. Со временем отец Чона стал приезжать всё реже и реже — корпорация отнимала много его сил и времени, и Гук, успевший снова прикипеть к родителю, развёл руками: ему ничего не оставалось, как снова отнестись к данному факту с пониманием. Похоже, это его участь: он и сам был натаскан на лидерство и жёсткость в управлении — ему всегда вменялось в данность то, что скулить и жаловаться — это признак слабости и несостоятельности, особенно для альфы. О том, как считает он сам — речи не шло. Поскольку, он чеболь и будущий глава династии, то выбора у него не было, как только принять тот факт, что дела отца — это и его дела. У него не было права на долгое безмятежное детство, а прохлаждение — это вообще не про него. Поэтому управление конюшней и загородным домом легло на плечи маленького Гука, и не важно, что ему было на тот момент лишь почти десять лет. Отец решил, что с этого стоит начинать, а если провалит дело, то вроде как и не особо жалко. Но Гуку было жалко, поэтому он взялся за дело со всей серьёзностью и ответственностью. В подчинении Чонгука были гувернёры и управляющий, которые по распоряжению отца ему помогали и направляли, сами при этом слушаясь маленького альфу, не смея увеличивать свои полномочия — окончательные решения всегда были за альфой. Постепенно конюшенное дело развилось и стало прибыльным, друг Намджун всегда помогал своему брату — мозг Нама варил уже в то время как надо, а его харизма и лидерские качества не поддавались никакому оспорению. Хоть хозяином был назначен Гук, авторитетность Нама была обезоруживающей — никто из персонала не смел ослушаться друга маленького хозяина. Сам Чонгук так же безгранично уважал Намджуна, тот был для него постоянным примером внутренней силы и необычайного ума. Гук про себя называл его гением, потому что именно его подсказки по расширению территории, переустройству конюшни в клуб и введению активов — привели к стабильному росту денежных активов. Популярность местных курсов росла, были приглашены отличнейшие тренера, улучшены условия проживания при конюшне — дело закрутилось, народ потянулся. Не малую роль в этом сыграла и реклама, в которой снялся сам Гуки (кстати, тоже идея Кима «с твоей мордашкой только в рекламе сниматься, используй его для раскрутки») — на тот момент подростку было 13 лет. Совершенно очаровательный и красивый мальчик с подтянутым, натренированным телом, большими глазами цвета горького шоколада и гривой чёрных волос, в которые со временем так полюбили зарываться своими ручками омеги. Маленький чеболь, очаровательный хозяин конюшни привлёк большое внимание — весь такой элегантный (уже с тех времён Гук любил себя и своё тело, не гнушаясь пользоваться помощью стилистов) и безумно красивый — он не мог оставить никого равнодушным. В основном, конечно омег, кои и поплыли потоками на занятия по конному спорту. А их родителям просто ничего не оставалось, как пришлось пойти на уступки требовательным и капризным особям слабого пола. Все надеялись так или иначе повстречать загадочного и притягательного маленького хозяина. Вся эта затея с рекламой вылилась в то, что Чонгук стал завсегдатаем светских колонок, а со временем и колонок моды и сплетен. Его друга Намджуна, который был постоянным спутником молодого альфы, тоже не обошли стороной, заинтересовавшись и его персоной. Высоченный, крепкий и атлетический сложенный — он навевал стойкий интерес и, одновременно, страх из-за своего каменного покерфейса и вытрясающей душу ауры. Харизма Нама всегда действовала безотказно, а уж когда проявились его запахи — тот стал просто киллером по вышибанию мозгов и душ, подчиняя себе всё, что движется. Для Чонгука Намджун всегда был другом и братом, они росли бок о бок и знали друг о друге всё: грусти и печали, радости и разочарования, замашки и пристрастия — всё это разворачивалось на фоне роста двух прекрасных друзей-альф. Омеги крутились возле них двоих табунами, и конечно, в период полового созревания, на пике своих выросших желаний — они этим безраздельно пользовались, постигая азы любви и секса, а потом уже оттачивая и совершенствуя полученные навыки. На лоне природы это делать было особенно приятно — местная фауна здесь всегда была безобидной, поэтому для уединений на природе ничто и никто не мешал — безлюдные и притягательные места: кое-где по приказу Чона были даже возведены домики на деревьях. Как говорится, всё для души, всё для победы. *** Чонгук прибыл в конюшню сразу же, как только решил, что для проветривания мозгов это будет наилучшим выходом. Он соскучился по умиротворяющей атмосфере и по своему другу Нуару, преданному коню, которого он растил с рождения. Тот был по-настоящему предан только ему, и как рассказывали конюшие, никогда не брал из чужих рук любимых вкусняшек, когда хозяина не было рядом, как те не пытались их ему подсунуть. Особенно Ветер любил финики: каждый раз видя эти ягоды, он нетерпеливо переминался на передних конечностях, оттопыривая при этом верхнюю губу и совершая умилительные потряхивания головой. Гуку иногда казалось, что даже если бы в момент, когда он его угощает, кто-нибудь ставил бы ему клеймо раскалённым железом — то жеребец этого бы не почувствовал. Ещё у него была дурацкая привычка, когда долго не было хозяина — обижаться на Чона. Тот некоторое время от него отворачивался, а чтобы помириться, он должен был непременно того мстительно прикусить зубами. Нуар никогда не делал это сильно, лишь лёгкое пощипывание, но даже после такого всё равно оставалась небольшая отметина. Только после такого дружественного щипка Нуар прощал хозяина и давал себя гладить и кататься верхом. Чонгук уже предвкушал весь этот ритуал, так как не был в своих владениях довольно давно — он так и не поехал в тот день увидеть новорожденного жеребёнка, поэтому трепет встречи ещё умножался на новое знакомство. В дороге Гук предвкушающе улыбался, однако когда он без предупреждения ворвался в загородный дом, его настрой спал — сердце почему-то снова защемило. Шумно выдохнув, он тут же загрузил себя рутинными мыслями — для начала он должен был проверить, как идут дела тут: как справляется персонал и нет ли чего нового, что стоит его внимания. Хотя для срочных дел он, конечно, всегда был на связи, но всё же — лишней проверка никогда не будет. Оделся в этот раз Чонгук совершенно буднично и непритязательно, что отражало его внутреннее настроение — «озабочен, не до себя». На нём были: чёрная толстовка с капюшоном, серые спортивные штаны, белые кроссы и шапка-бини — будто приехал не богатый хозяин, а обычный работник, часть персонала. И только часы и бесчисленные серьги выдавали истинное положение вещей — даже непосвящённому человеку было ясно, что аксессуары безбожно дорогие. — Чонгук-сии, вы так неожиданно! — Воскликнул домоуправлящий, немедленно начавший кланяться. — Надолго? — Пока не знаю… — Задумчиво отмахнулся Гук. — Я приму ванну, проверю счета, а потом поеду на конюшню. — Как пожелаете, господин, я подготовлю бумаги и отчёты, а вы пока отдыхайте. — Мужчина средних лет снова поклонился и посмотрел на хозяина из-под неровной чёлки, подмечая хмурый настрой альфы. Ещё с вечера Гук стал писать Тэхёну, но сообщения подозрительно не прочитывались — от слова «совсем», а когда он решил позвонить — его сразу сбрасывало. Это были верные признаки, что его несносный чертёнок добавил его в чёрный список. Но на такие случаи у него всегда есть Намджун, который быстро исправил положение. Однако разблокировка тоже не особо помогла: написав тонну сообщений — результат оказался нулевым. Сообщения не читались. Гук начал переживать «не случилось ли чего» — теперь их невидимая связь, которую он, конечно же, тоже совершенно чётко прочувствовал во время поцелуя (одностороннего, что теперь так терзало его душу и сердце) серией пронизывающих вспышек в голове, делала его словно тонко настроенным на свою половинку камертоном: что ощущал один, невольным эхом разносилось в сердце другого. На Чона напало что-то нечто похожее на удушье, долго не дававшее успокоится и уснуть. Однако, настроившись на поездку, он решил, что набраться сил он просто обязан. Проснувшись необычайно рано, он опять проверил телефон — на этот раз сообщения были прочитаны. «Не спал? Или просто встал раньше него?» — сердце снова громко забилось в унисон закрадывающейся тревоге. Никаких ответов, ни одной строчки, даже паршивого смайлика. Умом Гук понимал, что был вчера слишком напорист, хотя данное обстоятельство никогда не работало против него. Но это же его ангел — чувствительное создание, не подчиняющееся земным законам. Тем более это был первый поцелуй Тэхёни, и, похоже, испорченный его же истинным. От одной мысли о невинности прекрасного создания альфу колотило, а внизу всё напрягалось в сладко-мучительной истоме — от возбуждения мурашки тоннами совершали свои миграции от макушки до паха и обратно. Хотелось сорваться и поехать к нему домой, упасть на колени и молить о… о чём угодно, лишь бы сорвать взгляд, улыбку и прощение. Но Намджун посоветовал не горячиться и не рубить дров — его холодный разум был прав, в отличие от распалённого страстью Чонгукова. Дела не шли, мысли путались — всё спотыкалось об одно имя: Тэхён. Тэхёни! Чон понимал, что его лихорадит, что он бредит, его слишком клинит на милом ангеле — однако масла в огонь подливала истинность, ещё сильнее жаря его на костре собственных разгоревшихся чувств. Гук горяч и, наверное, это всё и губит… Не находя себе места и применения ни дома ни на учёбе — он сорвался в путь, подальше от города, от мыслей, от самого себя. Экипировавшись в одежду для верховой езды, которая уже была подготовлена и лежала на кровати в его спальне, Гук дал несколько наказов домоуправляющему и пошёл пешком до конюшни: пешая прогулка на лоне природы под легкий ветерок и трели птиц, что может быть лучше для неуспокоенной души? Пройдя два километра дикими тропами, кои он здесь все знал наизусть — Чон успел насладиться прекрасными видами. Природа поистине имела исцеляющие свойства — виды на гору и лес, что открывались с некоторых «смотровых точек», как он сам их называл, просто завораживали дух. Горный воздух, приносимый с вершин был сладок и манящ своей чистотой, а голубо-зелёная щетина далёкого леса напоминала о временах, когда они с другом пешком преодолевали весь путь до гор, чтобы совершить своё восхождение. Сейчас всё немного иначе: он больше не грезит высотой, в отличии от Нама, это давно былое — его высота теперь пролегает в области неизведанных чувств. Он бы очень хотел сейчас показать все эти виды его милому Тэхёни, познакомить с миром своего детства, показать природу и конюшню и, конечно, прокатить ангела верхом, пустив Нуара в галоп, так чтобы у омеги дух захватило и он крепче прижался к его спасительному телу. «Ох, опять мои мысли упёрлись в одну и ту же точку. Надо скорее прибыть на конюшню, всё проверить и посмотреть жеребёнка. Съезжу, пожалуй, сегодня на Нуаре до реки, освежусь». Мыслить долго не надо — уже через десять минут ускоренного шага, что легко для тренированного альфы, он преодолел каменную гряду и вышел на дорожку, вымощенную камнем из горных пород, что местами поросла дикими травами. Слева простилалось поле азалий, напоминающее собой розовое цветочное море, а справа — клёны вперемежку с соснами, набирающие свою плотность по мере приближения к подножию горы. Этот вид всегда восхищал — и не только трепетные души омег, а любого человека, кто был чуть более чувствительнее камня, покрытого мхом. Первым Чонгука заметил конюший — омега двадцати лет. Он так обрадовался внезапному появлению альфы, что бросил на землю инвентарь и помахал Чонгуку двумя руками. Гук удивлённо поднял бровь, но всё же ответил более сдержанным кивком. Это моментально отрезвило работника и он начал судорожно кланяться и поднимать вещи. В другой раз бы Чонгука умилила эта искренняя сценка, но не теперь. Сейчас, похоже, его сердце, осталось где-то там, в лоне столицы, ожидать прибытия своего хозяина, а потому Гук пропустил все сигналы омеги мимо ушей и глаз. Пообщавшись наедине с управляющим и проверив все основные интересующие его вопросы, альфа поспешил к стойлам. Все заметили сегодня некую угнетающую ауру хозяина, словно он был чем-то сильно загружен. — Весь в себе. — Отметил один из конюших своему помощнику, мальчику-альфе 15 лет. — Никогда его таким не видел. Вроде осматривает всё, а сам глазами мимо куда-то смотрит, в пустоту. — Может, влюбился? — Хмыкает помощник, подавая щётку. — Кто? Чон Чонгук? Шутишь что ли? — Усмехается альфа средних лет. — Уж скорее земля станет плоской. — Чё так? — Не унимается малой, активно жуя жвачку: на его нижней губе красовался пирсинг, который только подчёркивал движения губами, что ещё сильнее раздражало конюшего. — Нормальный вроде мужик. — Много ты понимаешь в нормальности. Я знаю хозяина с десяти лет — ещё тогда он проявлял свою самцовость, а уж в твоём возрасте у него столько омег было, что тебе за всю жизнь дай бог бы наскрести. Он их как орешки щёлкает. Чонгук тот ещё ловелас! — Чужими достижениями гордиться не красиво. — Снова хмыкает мальчик, в привычной манере доставая старшего. — Поводья держи крепче, говнюк. Будешь ещё мне тут говорить, что красиво, а что не красиво. Молоко на губах не обсохло. — Кипятится конюший, этот Донхо ему уже поперёк горла, помощник тоже нашёлся. — Далось вам всем это молоко! Я уже взрослый, чтобы понимать получше некоторых дяденек. — Закатывает глаза мальчик. — Ты тут только благодаря своему отцу, мелочь, а сам по себе — ноль без палочки. — Конюший дочищает копыто и злобно направляет крючок в лицо Донхо. — Ах так! Я докажу… — Кривя губы мальчик отпускает поводья и активно жестикулируя идёт по проходу между стойлами. — Я покажу чего стою. — Бухтит он себе под нос. — Куда! А работать кто будет? Эй, кольцованый, тебе говорю! — Орёт вдогонку конюший, привлекая таким образом всеобщее внимание. Посетив загон с жеребёнком Чонгук остался доволен — малышка был активной и прыгала возле кобылы как заводная. Очень хорошая, здоровая девочка и по показателям будет хорошей племенной. «Нуар постарался, красавчик!» Все ждали Чонгука, чтобы дать ей имя. Увидев звёздочку на лбу он сразу понял, что она особенная — звёзды проявлялись на лбу именно фризской породы не часто, и то только у самок. — Назову её Стеллой. — Улыбнулся Гук. — Почему Стеллой? — Решил поинтересоваться омега, тот что недавно приветственно махал хозяину руками. — С латинского, звезда. — Задумчиво ответил альфа. — Красиво! — Мечтательно протянул омега, облокотившись подбородком на заграждение. — Что там за шум? — Спросил Чонгук, заметив в открытые двери столпотворение возле площадки для тренировок. — А, это… Жеребчика молоденького объезжают. Ох уж и строптивый попался, вторые сутки с ним все бьются, никто подход найти не может. Зараза, хоть и молод, а силищи в нём и нраву — на пятерых хватит! Всех поскидал уже. Мы все из сил выбились, а ему хоть бы хны. — Поведал старый альфа, ветврач. — Хочу глянуть на него. — Мигом оживился Гук. — А как же Нуар? — Удивился омега. — И до него дойду. — Альфа уже шёл в направлении выхода, а омега только и любовался его видом сзади. Эта крепкая, накачанная задница альфы в облегающих бриджах, как и сами длинные, мускулистые ноги, облачённые в сапоги-ридинги, которые только подчёркивали всю красоту и статность Чонгука — от вида на хозяина парень просто растекался в маленькую, бурлящую кипятком лужицу. — Рот прикрой маленько, позорище. — Цокнул ветеринар. *** — Ты что творишь, пацан! — Орали всполошённые берейторы, пропустившие момент, когда на площадку зашёл Донхо. Мальчишка, решил доказать всем, что он тут не зря своё место занимает, а то, что он сын управляющего — это ещё ничего не значит. Он решительно перепрыгнул через ограждение, показывая скорее всего самому себе (потому что все отвлеклись на обсуждение вопроса по объездке), что он тоже ого-го как может. Молодость и безрассудность, помноженная на амбиции — гремучая смесь для альфы любого возраста. Мальчишка был не из робкого десятка, а конюший, к которому он был приставлен, так его достал своими тупыми наставлениями и издёвками, что он решил «один раз покажу себя, и этот хрен захлопнет варежку». Жеребец стоял немного поодаль, фыркал ноздрями и недоверчиво прислушивался к окружающим звукам. И всё же, было видно, что он уже тоже вымотан. Оставалось его только дожать морально, но для этого был нужен альфа с сильной энергетикой и феромонами, а персоналу видимо что-то в этом плане не хватало, чтобы перебороть настырного, не желающего сдаваться животного. И уж как так получилось, что жеребец так близко подпустил к себе Донхо: то ли на время передышки потерял бдительность, то ли не увидел в слабой энергетике совсем молодого альфы угрозы, но мальчику удалось вставить ногу в стремя, подпрыгнуть и сесть в седло. Что тут началось! Не ожидавший такого подвоха конь, внезапно дернулся и подпрыгивая короткими скачками, дабы понять что за ноша плюхнулась ему на спину, перебежкой помчался в центр загона. Жеребец не понимал, что происходит, поскольку вес мальчика был небольшой — вроде на нём кто-то сидит, а вроде и нет… но на всякий случай продолжил свой «танец свободы», пытаясь сбросить с себя того, кто бы там ни был. Никто толком не успел вовремя среагировать, подготовив хоть какие-то удерживающие вожжи — кто б мог знать, что кто-то самолично захочет лезть к необъезженному жеребцу! Двое берейтора кинулись было к коню, но тот махал задними копытами, не подпуская к себе ближе, чем на метр. Донхо испугался не на шутку, он не рассчитал своих сил, да и стратегии у него не было — лишь чистое желание показать себя. Как он держался в седле — было не понятно никому, включая самого мальчишку. Видимо сплошная удача, которая, впрочем тут же закончилась, как только Донхо почувствовал, что его ноги выскользнули из стремён. Положение его пошатнулось, а сам он, наклонившись к шее, вцепился в неё пальцами что есть мочи, пугая тем самым жеребца ещё больше. — Он сейчас завалится! — Кричал какой-то бета. Управляющий выбежал вместе с Чонгуком из конюшни. Увидев сына, вцепившегося в коня всеми конечностями и уже кричащего от страха, осел на землю. Один из тренеров достал хлыст, решив ударами прижать животное к забору, но остановился, услышав зычный голос хозяина. — Не трожь! — Строго проорал низким голосом Чонгук. — Разошлись все! Мужчины расступились, но всё же приняли боевые стойки, готовые броситься на помощь по любому сигналу. Чонгук боковым шагом стал подбираться к жеребцу, выставив вперёд ладони в одному ему понятном жесте. Конь встрепенулся и недоверчиво покачал головой, направляя свои сизые глаза прямо на альфу, устанавливая с ним зрительный контакт. Чонгук крался осторожно, не сводя своего взгляда из-под чёрных бровей. Чёрная чёлка спадала на глаза, намокая от проступившего от напряжения на лбу пота. Альфа установил контакт — протянул невидимую нить, которая давала возможность отвлечь животное и полноправно завладеть его вниманием. — Не двигайся. — Спокойно и тихо обратился Чонгук к Донхо, не разрывая связи с животным. — И ослабь хватку. Мальчик послушно выпустил пальцы из шеи жеребца, потихоньку перехватывая поводья, которые недавно выпустил из рук. — Вот так. Йонг подходи потихоньку справа, но не выдавай себя. Когда дам тебе сигнал, стащишь мальчишку. А ты не суй ноги в стремена, сиди тихо. Понял? — Альфа поглощал взгляд жеребца, словно гипнотизируя того своей аурой. Не осмелившись ответить вслух, Донхо просто кивнул. Животное по странности повиновалось, не спуская глаз, жеребец потихоньку отходил к ограждению, пятясь от наступающего альфы. Движения Чонгука были максимально плавными, а взгляд — похож на два магнита. Омега, что тоже выскочил из конюшни и устроился невдалеке от происходящего, переживал и восхищался одновременно, накрыв рот ладошками и повизгивая в них. — Интересная метода. — Спокойно произнёс старый альфа, расслаблено облокотившись о забор с таким видом, будто тут такое происходит каждый божий день. — Хорош, хорош! — Удовлетворительно покачал головой он и потёр подбородок. Жеребец упёрся крупом в ограждение, пусть отрезан, но он не стал убегать — лишь ждал дальнейших действий от загадочного альфы с такой сильной энергетикой, что ему хотелось подчиняться. Гук опустил одну руку, а вторую в перчатке потянул к морде животного и с нажимом положил широкую ладонь на храп. Конь зафырчал, но тут же притянул морду к шее, ещё больше выпучивая свои глаза. Народ восхищённо, но сдержанно чтобы не спугнуть животное, загудел. Опущенной рукой Чонгук сделал жест Йонгу и тот быстро, но бесшумно подобравшись сзади, потянул мальчика на себя, оттаскивая того подмышки в сторону. — Молодец. — Тихо прошептал Гук встрепенувшемуся коню. — Позволишь? Обходя сбоку, альфа разорвал контакт глаз и быстро вскочил на жеребца. Тот мгновенно прочухал, что произошло и дернулся в прыжок. Гук держался крепко, сохраняя баланс. Он с силой вдавил свои пятки в бока коня, показывая тому, как он силён, заставляя тем самым сомневаться в том, кто тут главный. Аура Чона постепенно подавляла животное, и каждый рывок жеребца вверх или вбок становился всё менее активным и бунтующим. Конь выдохся — Чонгук же держался в седле уверенно, ни на миг не сдавая своих позиций, а его феромоны окончательно подавили волю жеребца. В принципе животное уже было готово, оставалась только малость. И этой малости хватило — Чонгук что-то неожиданно крикнул жеребцу своим густым низким голосом и одобрительно хлопнув того по шее, пустил коня вскачь по периметру площадки. Тот помчался рысью, но уже абсолютно ровно, признавая своё поражение и безоговорочно сдаваясь во власть сильного альфы. Народ выдохнул, а после раздались одобрительные аплодисменты. — Вау, это было круто! — Превосходная работа, хозяин! Спешившись, Чонгук отдал поводья подбежавшему конюшему, тот с опаской принял их из рук хозяина — вдруг «этот бешеный» отфинтит ещё чего нибудь. Но конь смирно пошёл вслед за бетой, фыркнув ноздрями напоследок в затылок Гука. Альфа же опёрся о край забора, выравнивая в этот момент дыхание, он тут же поёжился от стремительного потока воздуха в основание шеи, но не обернулся. Чонгук истратил много энергии на этого жеребца, даже мысли опустошились — что, впрочем, сейчас только на руку. Его рубашка пропотела и прилипла к телу, показывая крепкие мышцы спины и груди, а волосы напоминали чёрные, слегка волнистые сосульки, с которых капала влага. «Надо срочно к реке». Не заметив подходящего к нему омегу, Чон сделал неожиданный разворот к отдельному ангару, где жил его Нуар, и удалился под опешивший и разочарованный вздох восхищённых глаз. «Пожалуй, искупаюсь прямо верхом на Ветре» — решил Чонгук. Остаток дня прошёл более расслабленно, но только не в физическом плане: Нуар не давал хозяину покоя, требуя к себе повышенного внимания. Оба набегались и наскакались вусмерть. Как и задумал Чон, под вечер они искупались в прогретой за день речушке — водичка была словно парная, закат ласкал взгляд: просторы вокруг, лёгкий ветерок, верный друг под седлом, а так же сегодняшняя победа над строптивым молодым жеребчиком — всё это перенастроило дух альфы на боевой и приподнятый. «Тэхёни будет моим! Я его укрощу!» Не заморачиваясь на раздевание, Гук искупался верхом на Нуаре прямо в одежде — ему без разницы, а местным детишкам потеха. Возвращался альфа пешком, держа Ветра под уздцы, давая промокшей одежде высохнуть как есть прямо на нём. И опять тайком его поджидал конюший омега: тот сидел на тюках сена и мечтательно смотрел вдаль, на дорогу — именно оттуда и должен был появиться хозяин. Увидев вид, в котором явился Чонгук, у парня чуть не случилась катаральная лихорадка: разгорячённый, полусырой альфа, в бриджах, что итак обтягивали его подкачанные, роскошные ноги, мышцы на которых теперь подчеркнула влажная ткань просто до невозможного безобразия. Но этого мало: Чонгук, видимо чтобы лучше просушиться, стянул с себя рубаху и нёс её в руках, открывая вид на играющие в закатном солнце мышцы груди и плеч, а так же на идеальные кубики пресса. Раздался тихий, но протяжный стон омеги. — Господи… — Только и выдохнул тот, спрыгивая с насиженного места и подбегая к хозяину, чтобы взять у того вожжи. — А, это ты. — Выплыл из своих раздумий альфа, на что омега улыбнулся ему с загадочной застенчивостью. — Я сам его отведу. — Ответил он на протянутую руку. — Хозяин… — Начал было омега, но Чон неожиданно его прервал, будто даже не слыша, что тот хотел что-то сказать. — Слушай, чему бы к примеру, ты был рад в виде подарка от меня? Что-то неожиданное, чего не ждут от богатых альф. — Вдруг выдал Гук, заставляя того замереть от неожиданности и закашляться, подавившись воздухом.