Бабочка в лапах паука / омегаверс /ЗАКОНЧЕНО/

Лифт поднимал двух человек: большого и маленького. Долго. Очень долго. Маленький человек смотрел на кнопки на панели, а большой — на затылок маленького. Почему микрорайон назывался поднебесной? Потому что это в буквальном смысле отражало суть — самые большие жилые высотки в городе, что своими крышами протыкают небо и открывают вид на бескрайний город: он стелется во все стороны — урбанистическое чудо, где буквально несколько десятилетий назад ничего этого технологического чуда не было и в помине. Страсть Намджуна к высоте и полётам отложила свой отпечаток и на выборе места жительства. Как соответствие — его квартира располагалась на последнем этаже здания. Выше только выход на разбитую под сад со скамейками и фонтаном, крышу. Альфа частенько выбирался туда, чтобы посидеть в уединении и спокойствии в самых отдалённых уголках или за тем, чтобы поймать за хвост своё летучее вдохновение. Мучительно молчаливый подъём знаменовался звонким сигналом прибытия и Намджун сделал жест, чтобы Чимин выходил первым, как-то инстинктивно по правилам безопасности — первыми выходят дети. Забавно. Ребёнок вышел и растерянно огляделся вокруг: он увидел широкий, просторный холл с опорными столбами, где при желании можно было даже устраивать дискотеки. «И зачем только нужно такое большое, но бесполезное пространство?» Чимин не понимал в устройстве современных небоскрёбов ровным счётом ничего, потому что никогда в таких не был, а стало быть и нужды задумываться не было. Ещё в середине потолка располагался купол в виде зеркального свода, открывающий вид на небо — он напоминал собой своеобразный стеклянный вход, да не куда-нибудь, а словно в самый настоящий рай — туда, в бескрайний простор бушующих небесных стихий и необъяснимых явлений. В данный момент с той стороны бушевал дождь, мерным шёпотом разбивая свои капли о прочнейшее зеркало купола. Этой необычайной картине, как успел нафантазировать себе Пак, способствовало ещё и то, что сверху беспрепятственно пробивался свет, проливаясь потоком на каменный пол и образуя при этом мягкий остров в середине огромного пространства. Именно в нём он сейчас и стоял, как на сцене в луче прожектора. То тут, то там по периметру присутствовали двери в квартиры, похожие на входы в чужие, закрытые миры — и всё это под одним высоко расположенным потолком, выше которого только небосвод с его звёздами — где-то там, высоко-высоко, где плавают облака и чужие надежды. Ещё половину холла заливал дневной свет из панорамного окна — и сейчас с той точки, где стоял Чимин, ничего не было видно, кроме меняющих форму туч, словно они забрались на гору, окаймлённую покрывалом из плотных облаков: небо было всё таким же сизым и хмурым, но всё-таки более живым, нежели виделось снизу… от туда, с земли — где ходят обычные люди, а не избранные из поднебесной. Чимин понимал, как они вызывающе высоко находятся и от этого заранее захватывало дух. Хотелось пройти вперёд, ближе к окну и глянуть на мир сверху: казалось, что уж сюда-то никакие проблемы и горести точно не могут долететь, это слишком недосягаемо даже для них. Вот он подойдёт сейчас к краю и перед ним раскинется целый мир, тот, которого он никогда ранее не знал — это чувство странного предвкушения будоражило и одновременно отвлекало от собственных проблем, на время перекрываясь чувством новизны. Он так и стоял, осматриваясь вокруг, выглядя в этом раскинувшемся огромном пространстве из гранита и металла ещё более маленькой пташкой — слишком уязвимой перед большим миром. Намджун стоял чуть поодаль и смотрел на Чимина: он не торопил и не одергивал его, давая немного опешившему и завороженному омеге испытывать все те чувства, что бурлили в его маленькой головке. Наблюдать за Паком и его мимикой было поистине интересно — Чимин вроде прост и бесхитростен, но не как какой-то скучный человек — о нет! Совсем-совсем по другому — как ребёнок, за которым открывается безграничный простор для искренних эмоций, неподдельных и живых — абсолютно на всё, что только видит и с чем сталкивается. А ещё он похож на чистый лист, на котором то и дело происходят записи чего-то нового — и видеть рождение этого нового, поистине интересно. Чимин, как абориген в этом мире, но в этом нет ничего плохого на взгляд Нама — наоборот, это очень даже заряжает и всё превращает в своего рода животворный спектакль, где Пак — первооткрыватель этого мира, а он сам, находясь вот так рядом — дорвавшийся до лакомого и давно ожидаемого представления, зритель: он может питаться эмоциями Чимина, заново открывая для себя закрывшиеся на многое двери — и всё из-за заряжающей этой новизны и игривости натуры напротив. А то, что Чимин игрив — это вне всяких сомнений, он это чувствует своим чутьём, своим вставшим в изучающую позу зверем, что навострил на омегу уши, глаза и протяжно втягивал ноздрями любимый запах. Могучий внутренний лев Нама был как тот из басни, приютивший у себя в одинокой клетке маленькую собачку, которая стала неизменным спутником царя зверей. Он взял её под своё покровительство (ну прям на манер студенческих фанфиков), стал делиться едой и никого к ней не подпускал. Да, порой даже в мире зверей крупные хищники выбирают себе в спутники маленьких зверьков. Но это скорее исключение, странная привратность судьбы — такое случается крайне редко. Тишину момента взбудоражил звук набираемого кода и протяжного сигнала открываемого замка. Чимин встрепенулся и повернулся на звук, поняв, что это всего-навсего Намджун открыл входную дверь квартиры — он тут же успокоился «нервишки уже ни к чёрту». Из приоткрывшегося пространства полился автоматически зажегшийся свет, а альфа ещё что-то сосредоточенно нажимал на приборной панели. И от того, что тот временно не смотрел в его сторону, Пак пригляделся к его открывшемуся силуэту во весь рост: Намджун очень высокий, крепкий, но без перебора, сложен пропорционально, ноги у него длинные, с налитыми мышцами, а ещё присутствуют мышцы на груди и руках — да везде, и обтянуты эти руки и торс тонкой красной футболкой, только подчёркивающей прекрасную архитектуру тела. А ещё Чимин заметил, что футболка была надета на голое тело — это выдавали подсвеченные голубым светом панели затвердевшие соски. «Точно, тёплую то вещь он отдал ему, а сам теперь мёрзнет?» Омега помялся на месте, стеснительно ёрзая в Намджуновом плаще и ёжась при этом от холода, идущего по голым, покрытым мурашками, ногам. «Зябко». Присмотревшись к рукам альфы, он не обнаружил на них гусиной кожи, видимо тот вообще не мёрзнет. «Ну да, у него же руки как огонь» — от этой мысли у Чимина внезапно забегали глазки — он не понимал, зачем он вообще подумал о таком. Да и вообще обо всём этом… Рассматривает его. А, с другой стороны, что ещё ему делать? — Заходи, не стой. — Оповестил низкий голос альфы, отскакивая эхом от стен холла, что ещё больше подчеркнуло всю его глубину и придало некой демоничности (вот уж воистину). Намджун снова сверлил в нём дырку «заметил, что я на него смотрел?» Пак пару раз моргнул и безропотно пошёл (полетел?) на свет, словно мотылёк. Проходя мимо альфы, он снова почувствовал на себе не сходящий цепкий взгляд, отчего съёжился до невероятно компактного размера. Не понимая, что ему делать и куда деваться, он встал у порога и стянул с себя атрибут верхней одежды. Дверь захлопнулась и альфа, опять оказавшийся сзади (уже прям традиция какая-то), забрал плащ из его рук, случайно прикасаясь к ним своими горячими ладонями (и правда горячие, постоянно горячие, несмотря на его холодный вид). Чимин старался не выдавать признаков беспокойства и стушёванности, чтобы не сойти за какого-нибудь дикаря, но у него это плохо получалось. — Прими душ. — Оповестил хриплый голос где-то высоко над макушкой. — Тебе надо взбодриться, а то вид совсем убитый. И вот тут Чимин уже не выдержал и дрогнул, поднимая голову наверх. Чёрные глаза смотрели внимательно, вызывая в ответ неописуемые будоражащие волны необъяснимого характера. Непонятно загудело в голове и тело покрылось мелкими цыпками. «Это нормально? Я наедине с альфой в его квартире и он предлагает мне принять душ! Это точно норма?» — Чимин, прекращай. — Увещевательным тоном, будто с лёгкой усмешкой, произносит альфа. Он словно читает его мысли и страхи. Чимин понимает как глупо и жалко выглядит со стороны, как его мысли крутятся всё вокруг одного и того же, но чёрт побери, что ему ещё думать, когда… что не встреча с этим альфой, так какие-то форс-мажоры и нелепые по своей абсудности ситуации. Они уже два раза с ним даже целовались, хотя между ними ничего нет, вот вообще ничего (ага-ага)! Они даже толком не знают друг друга, но уже успели обменяться слюной! Что дальше? С такими резкими поворотами судьбы — только и держи ушки на макушке. И час от часу не легче, теперь он ещё сбежал от своей прошлой жизни и помог ему никто иной, как Ким Намджун, появившийся так же внезапно, как прыщи на лице. Вот только Намджун не прыщь, его просто так не замажешь, чтобы видно не было — скорее наоборот. «Что он вообще там делал? Случайно мимо проходил?» — Я не маньяк. — Нет, всё же усмехается. А как не усмехаться на эти бегающие глазки — Чимин просто прелестен в своей очевидности. Потому что… нет, он не дурачок и не глупец — он сама первородная невинность. И это не о теле (хотя Нам давно понял, что в этом плане Чимин тоже невинен), а о душе. А что может быть прекраснее, чем чистая душа в своей первозданности? Вот Нам и не может сдержать своего интереса и изучающих взглядов. Рядом с Паком внутри него словно что-то оживает и загорается — это определённо! И альфа это чувствует. Прекрасно ощущает это и его внутренний зверь, прыгая от восторга так, будто его впервые отпустили погулять на волю — в его дикие прерии, где за каждым поворотом приключения и дух авантюризма. О да, эта авантюра закрутилась в самом начале их первой встречи, в тот самый миг, когда это белокурое существо, этот маленький зверёк, назвал его своим — это он первым присвоил альфу, пусть и случайно, просто испугавшись глупой девчонки, сам влез в эти полные опасности дебри! Ну и кто тогда больший глупец? Вообще какие интересные сплетения судьбы — похоже, у неё везде растянута невидимая паутина и она ловко дёргает за свои клейкие нити. Попал раз — и уже не вырвешься. Чимин бы с этим конечно поспорил, кто кого и за что дёргает, но ему простительно — он смотрит преломлённо, потому что преломлён судьбой сам, с самого своего рождения. — Я так и не думал. — Смело бурчит омега и ещё сильнее заворачивается в больничный халат, подворачивая при этом голые пальцы ног. — Вот и отлично! — Улыбается Намджун и, по мнению Чимина, делает он это слишком загадочно и странно. Но для него теперь всё странно, потому что кругом потенциальная опасность — он на чужой территории, хоть и был уже здесь при других обстоятельствах, вспоминать которые он себе настойчиво запрещает, иначе он так густо зальётся краской, что останется красным навсегда. — Я дам тебе одежду, переоденешься, а потом в душ. Намджун даёт указания. Ну правильно, он же здесь хозяин, он у себя в родных стенах — а они, как известно, помогают. Чимину же остаётся помогать себе самому (по большей части морально) и принимать установленные правила, если они, конечно, будут в рамках разумного, и следовать им. Нам уходит в сторону спальни, а Чимин в отсутствии альфы начинает более смело осматриваться по сторонам, дабы оценить обстановку. В тот-то раз он же вообще не обращал ни на что внимания, ну кроме одного… «о боже… говорил же не думать об этом!» Помещение было большим, очень просторным (в этом доме, похоже, вообще всё с размахом) и… совмещённым — здесь было всё: и огромный диван с чёрным журнальным столиком странной конструкции, и обеденная зона со столом из массива какого-то дерева, окруженной белыми кожаными стульями, и кухонная зона выполненная сплошь из какого-то интересного серого рельефного камня, с островом для готовки. К слову, в него были вмонтированы раковина и большие сферические светильники, которые позвышались над поверхностью матовыми полусферами — и это было необычно. Вообще, вокруг было много интересных деталей и штучек, которые волей-неволей цеплял завороженный взгляд, желая изучить, потрогать — одним словом исследовать! Например, интересные керамические кактусы в кухонной зоне. Вот какое у них предназначение? С ними можно что-нибудь делать или они просто для красоты? Или лампа в углу, больше напоминающая какой-то осветительный прибор из киностудии. Но больше всего Чимина привлекли к себе большие стеклянные шары, которые висели на витых шнурах возле зоны с креслами. Примерный стиль холостяцкого жилища Намджуна: Любопытство его пересилило, Пак не выдержал и подошёл поближе, чтобы рассмотреть заинтересовавшие его объекты. Их было пять: одни засполагались чуть выше, другие чуть ниже, а один был и вовсе на уровне его глаз — его то Чимин и охватил своими пальчиками. На это внутри сферы робко забрезжил свет: сначала очень тускло, но потом он начал разгораться всё ярче и ярче, вызывая тем самым неподдельный восторг омеги — будто это он своим теплом зажёг внутри закрытого пространства огонь, оживил мир — в котором, к слову, оказались живые растения! Это так поразило Чимина, что он открыл рот и никак не мог уже закрыть его обратно. «Как они там оказались? А как они растут? А воздух? А вода?» — Пак был потрясён до глубины души. Он так погрузился в рассмотрение внутреннего устройства шара, что не заметил, как свет немного приглушился — всё потому что сверху легла большая ладонь альфы. Прототип лампы-шара: — Это автономная система и у растений здесь есть всё для жизни. — Грудной, низкий голос прозвучал так внезапно, что Чимин даже подскочил на месте, охнув от испуга и врезаясь плечом под рёбра Намджуна при развороте. — Нравится? — То есть… есть всё… кроме свободы? — Пак немного развернулся к альфе, стараясь не выдавать своего беспокойства, но тот был слишком близко, чтобы не напрягаться и не нервничать. А ещё ему внезапно захотелось подискутировать. Вот так вдруг, ни с того ни с сего. Он уже не первый раз, кстати, это замечает. — Считаешь, им здесь плохо? — Прищурил свои чёрные глаза Намджун. — У них есть корни, а для растения это самое главное. — Без свободы плохо любому существу. — Полностью развернувшись лицом к альфе, проговорил Чимин. И вроде это не вызов и Намджун ничего такого не сказал, а он словно с чем-то борется внутри себя и пытается что-то доказать. А что и сам не знает. Рука Намджуна всё так же покоилась на светящейся сфере, а сам он в упор смотрел на Чимина, что своим затылком задевал стеклянный шар — он возвышался над омегой внушительной скалой и тем самым вызывал противоречивые чувства. Нам смотрел откровенно и с любопытством и не скрывал этого: напротив него маленький метущийся зверёк, чьи раздувшиеся тонкие ноздри трепещут, окаймлённые лёгким светом от лампы — очень завораживающе. — У этих растений автоматический полив, им поставляются все необходимые минералы. — Разговор на двоих в полумраке? Интересная тема для общения в непосредственной близости. — Я усовершенствовал конструкцию, и свет может загораться от прикосновения к поверхности лампы. Она чувствует твоё присутствие, реагируя на тепло, включая при этом свой собственный дневной свет — нужно только не забывать растения и регулярно общаться с ними, подпитывая энергией. Система, основанная на доверии. — Намджун внезапно замолчал, вчитываясь в эмоции напротив: Пак слушал внимательно и совершал свой скрытый мыслительный процесс. — Свобода — это понятние относительное, Чимин. Её пределы заключаются не в замкнутом пространстве извне — они пролегают глубоко внутри. А в отсутствии заботы и внимания даже самые свободные растения умирают от засухи. Свободы, впрочем и неволи, как таковых не существует. — Вот как? Значит, когда один ограничивает пространство другого — ему просто расслабиться и жить так, будто ничего не происходит? — Разговор начал поворачивать в какие-то совершенно неоколоцветочные дебри. Омега явно говорил о чём-то своём, личном, наболевшем — не зря же его так крыло с пол оборота. А Намджуну были интересны мысли этого маленького омеги, его потаённые страхи, опасения и секреты: то, как Чимин рассуждал, да и вообще то, что он с ходу задумывался о подобных вещах — это всё заставляло ликовать его мозг. Этот омега не пустышка, о нет — это он уже давно заметил: теперь же становилось и вовсе интересно, что там есть внутри ещё? А Нам чувствовал, что внутри у Пака скрывался гораздо более обширный и потенциально интересный мир — целое неизведанное безграничное пространство: Чимин был интересен, он манил и заставлял размышлять над своими словами и собой, и позволял радоваться любой мелочи, которую он подкидывал из полуприкрытой двери своей закрытой вселенной. — Кто ограничил твоё пространство? — Очень внимательно и серьёзным голосом заявил Намджун. Настолько, что Чимина словно током ударило. Неожиданный поворот, «кажется, я спалился?» Пак захлопал глазками, пооткрывал-позакрывал рот и так и не решился что сказать. «Ну вот, дверь кажется и закрылась». Давить на Чимина смысла нет, значит надо оставить эту тему на потом. Нет, Намджун конечно уже догадался кто эти «нехорошие люди», но он очень хотел услышать ответ именно от самого Чимина, тогда бы это означало доверие с его стороны. — Вот, возьми. — Нам протянул зажатую в руке одежду, которую всё это время держал. — Тут твои леггинсы, ты их в прошлый раз оставил. — И снова тишина. Для Пака такая смущающая, наглая и безжалостно выпроваживающая в «их недавнее совместное прошлое», от чего он моментально перекрасился. А ведь он и правда их здесь забыл! А ещё… о ужас! они все были в его смазке. «Какой позор! Позорище! Полный финиш!» — Не беспокойся, они постираны. Добил. «Не беспокоиться? Точно? Он так просто говорит об этом?» Такого напряжения (и поражения) Чимин, кажется, не испытывал ещё никогда. Будто его нижнее бельё рассмотрели под лупой. Прямо при нём. Он опустил глаза и больше не смог их поднять, чтобы посмотреть в лицо Намджуна — всю дерзость как рукой смахнуло. — Пойдём. — Нам схватил застопорившегося Чимина за руку и повёл куда-то в сторону, тот только и поспевал перебирать своими ножками за его размашистыми шагами. Это оказалась ванная комната. Именно что комната! Иначе это помещение и не назовёшь — просторное, вымощенное диким камнем естественного природного цвета, а в нишах тут и там горела лёгкая подсветка, очерчивая рельефы каменной породы и создавая некий флёр тайны. С одного края на невысоком подиуме располагалась просторная ванна, а на другом — душевая: такая необычайно притягательная и красивая, словно созданная самой природой. Принимать здесь душ, очевидно, просто райское наслаждение — вылезать не захочешь. И бог видит, как Чимин любит это дело, а ещё, как он всегда был в этом ограничен. Намджун заметил восхищенный взгляд и ему это понравилось (его же проект), однако настрой мигом стёрся с его лица — можно сказать, на него легла тяжёлая туча, так как сейчас должен был произойти, судя по всему, переломный момент в их жизни. Он сделает то, что должен — потому что лучше он сам, чем Чимин в одиночестве замкнутого пространства надумает себе лишнего и весьма неправильного. Слова не подбирались, мысли путались — и это было на памяти Нама чуть ли не впервые. Он вообще не косноязычен, и на слова и аргументы всегда находчивый и убедительный, а тут… И, главное, вина его лишь частичная, по большей части взятая на себя вынужденно… но от всего этого всё равно нихрена не лучше и не проще! Чимин теперь — его омега, и этому крохе сейчас будет очень больно. А соответственно и ему тоже. Он, конечно, попытается смягчить и разъяснить ситуацию — разделить боль, а как иначе? Но реакция Пака всё равно будет для него неожиданной, вот чует его сердце! Чимин слишком чистый человек — его психику и жизнь можно легко сломать, а Намджуну это, ох как не нужно! Он желает, чтобы омега воспринял всё хотя бы не так остро… или так: пусть будет бурно, но быстро — пусть он его побьёт, если ему так будет нужно, пусть покроет разными словами, но главное, чтобы яд вышел — и вышел быстро, пока не впитался в кровь и не отравил даже не начавшиеся отношения. — Чимин, прежде чем ты всё увидишь собственными глазами… Хочу сказать тебе. Это было вынужденной мерой. — Какие-то слова всё же находятся. Их нужно говорить. И начинать с чего-то тоже нужно. — Что я увижу? — Не понял Пак, голос альфы был с нотками некоего… раскаяния? это слишком странно! До такой степени, что он не на шутку заволновался. «Что такое он может показывать мне в ванной? Что за вынужденная мера? Мне начинать звать на помощь?» Намджун подвёл Чимина к большому зеркалу, а сам встал неожиданно сзади. Чимин испуганно и непонимающе посмотрел сначала на себя, а потом на Намджуна, который, к слову, поднял свою руку и потянул пальцы к его шее. Омега запаниковал и уже хотел было вырваться и убежать — слишком всё выглядело странно и недобро, но Нам его опередил: он рывком схватил его вторую руку своей и припечатал к раковине, сам же с силой прижался сзади, приколачивая Пака своими бёдрами к поверхности тумбы, обездвиживая и вызывая тем самым сильный испуг. — Чччто ты… — Докончить не дало нежное прикосновение кончиков пальцев к коже на шее. И в том месте, где альфа коснулся — пошла необъяснимая волна электрического заряда, разнося приятную энергию по телу во все стороны. Чимин невольно прикрыл глаза и протяжно выдохнул. А потом под чужими подушечками пальцев нестерпимо зажгло, отчего он мелко задёргался и зашипел — он ни хрена не понимал что происходит — а происходила уж точно какая-то чертовщина! Нам держал его крепко, и смотрел своими обсидиановыми глазами, больше похожими на две приоткрывшихся бездны, в лицо омеги через зеркало. — Больно? — Произнёс альфа, но совершенно не злобно, а наоборот — сочувственно и мягко, и именно это побудило Чимина присмотреться, абстрагируясь от столь тесного контакта. — Это потому, что она ещё полностью не регенерировала. «Что не регенерировало?» Чимин выпятил глаза и даже подался немного вперёд, прогибаясь в пояснице. «Да что там такое? И почему у меня на шее постоянно жжётся?» — Ты знаешь, что такое метка, Чимин? — Вот как гром среди ясного неба! «Нет-нет, такие вопросы просто так, с бухты-барахты не задаются». Пак накренился ещё сильнее, ближе к зеркалу, а Намджун убрал свои пальцы от того места, где нещадно жгло. Чимина как парализовало. В буквальном смысле. Он замер и больше не мог шевельнуться, смотря на расходящееся в форме какой-то кляксы пятно: это был контраст кожи — обычной и какой-то высветленной, но слегка окрашенной тёмным пигментом. Походило на татуировку, но словно поверх шрама. «Метка! МЕТКА!» Пятно, указующее принадлежность альфе, символ подчинения и единения — кровавая клятва, переплетающая жизни двух людей. Нет… стягивающий уродливый узел на шее — петля, из которой не выбраться без последствий. И теперь это клеймо стоит на нём — и Чимин не сомневается, кто создатель этого творения! Он стоит позади него и смотрит, смотрит, СМОТРИТ своим немигающим взглядом. Что он в нём хочет углядеть? Радость? Боль? Чего добивался этот проклятый демон? Зачем совершил этот вандализм над его телом? Почему вот так привязал без его ведома и разрешения? «Это всё какой-то невообразимый бред!» В глазах сделалось горячо и немного мутно. Вниз в раковину скатились одна за одной крупные слезинки и разбились со звенящим в тишине звуком, словно бьющиеся на осколки сердца. Вот так. Вот и всё! Свободным в обличье омеги ему тоже не быть. Никогда! Нигде! Желваки на скулах Намджуна зашевелились, он с силой сжимал челюсть и не знал, как поступить дальше — время тянулось, а Чимин, перестав ронять слёзы, не оживал. Очевидно, что Пак расколот на части, подавлен морально: да на нём лица нет! Бледный, ушедший в себя — фарфоровая кукла, пошедшая глубокими трещинами. Сердце Нама словно остановилось, а зверь внутри завыл скорбным рёвом, будто что-то оплакивая или сокрушаясь о потере: вот его маленький зверёк лежит бездыханным посреди пыльной дороги, лев трогает его мощной лапой, переворачивает маленькое тельце то так, то эдак, а оно не оживает — лежит себе мешковато и не хочет послушаться просьб сильного животного, чтобы снова распахнуть для него свои серые, оттенка маренго, наивные глазки. Вид Чимина вызывал у Намджуна тревогу — он смотрел на него со всей внимательностью, сдвинув брови к переносице и играя желваками. Нам предполагал всё — любую реакцию, но не такое! Не это… словно покинувшее своё тело сознание, и не настолько отрешенный, пустой взгляд, что альфа на уровне связавшей их метки, Пака даже не чувствует. Прям ментальный штиль какой-то. Вот это уже плохо. Очень плохо! Лучше бы омега выплеснул всё как есть, Намджун бы это пережил, перетерпел — в конце концов, для него самого бы это было лучшим исходом, потому что не вымораживало бы так душу, как это происходит сейчас. Наму такое ощущение в новинку, потому что оно окрашено цветом чужой души, а не только своей — вместить в себя подобное чувство, тем более разделить — уже подвиг. Они связаны и это не шутки! И их связь, по каким-то причинам очень крепка. Но никто бы не сказал — нормально это или нет, слишком это или нет, потому что сравнивать не с чем: про «слишком» никто не ведает, да и «рамок» никто не знает — это путь с начальной точки, с самого нуля — без ориентиров, подсказок и… с завязанными глазами. То есть на ощупь. Внутри будто что-то выскребли — и сейчас словно пусто в том месте, где надо чувствовать своё сердце — или оно просто остановилось? Намджун потрясает омегу за плечики, словно хочет пробудить ото сна, а заодно и себя вытянуть из промозглой тьмы. Но всё бесполезно, он будто ушёл в себя! С Чимином надо срочно что-то делать, иначе жди беды — похоже, его психика не справилась с информацией, не переварила её, поставив жизненную систему на паузу. Если сейчас не дать Паку хорошей встряски, то как бы он не ушёл за этот рубеж окончательно. Намджун лихорадочно соображает, что предпринять и когда внезапно над его головой загорается лампочка, быстро хватает Чимина, собирая в охапку, и как есть в больничной одежде, тащит его в душ. Он уверенно ставит омегу к стене, но тот не ставится — у него ноги как ватные, не слушаются и так и норовят подогнуться, уволакивая хозяина вниз. Тогда альфа разворачивает Чимина к себе лицом и, подперев тельце одной рукой, закрывает за собой стеклянную дверцу — что ж, придется купаться вместе. Он решительно включает воду и в тот же миг на них обрушивается «тропический дождь» прохладной воды. От такой внезапной перемены погоды Чимин со всей силы и на высокой ноте, вдыхает в себя со свистящим звуком воздух — так всепоглощающе, будто до этого он и не дышал вовсе. Пак начал беззвучно хлопать глазами и пухлыми губами на манер оглушенной рыбы, смотря расфокусированным взглядом то на Намджуна, то по сторонам — ручейки воды стекали вниз по его фарфоровому лицу, словно маслянные, создавая из омеги прекрасную скульптуру, попавшую под проливной дождь. Глаз не оторвать. Однако через некоторое время он проморгался и, охнув: непонятно от чего больше — от ситуации в которую он попал в целом, или что стоит промокший до трусов на пару с таким же мокрым альфой чуть ли не в обнимку (чисто технически да, в обнимку), начал яростно изворачиваться в удерживающих его сильных руках, в точности как скользкий угорь. Чимин выкручивался, истерил и бился на пределе возможного, но всё так же безмолвно (что придавало происходящему оттенок жути) — он балансировал на грани падения в моральную пропасть. И дышал при этом так судорожно, как при лихорадке: разрывая лёгкие и стоная на вдохах, как это делают заходящиеся в истерике дети. Хотя его и правда лихорадило: от всего происходящего, от места действия, от театра абсурда и от окончательно потерянного себя. — Чимин, приди же в себя. — Подал, голос отмерший Намджун, сжимая омегу ещё сильнее, чтобы тот не вырвался и случайно не навредил себе в приступе истерии. Альфу одновременно пугало и завораживало зрелище напротив (и это было странно) — Пак был похож на стихию, некое порождение природы: прекрасное и пугающее одновременно. И это явление затягивало его, словно в воронку, засасывая как стекающую с них же обоих воду в сливное отверстие. Это напомнило Наму тот яростный миг, когда Чимин вколачивал в него своими маленькими кулачками ту болезненную, скрытую от глаз общественности правду. Тогда он тоже был устрашающе прекрасен, только в гневе — маленькая амазонка. И вроде Намджун совсем не мазохист, но эти крайние эмоции омеги для него, как глоток свежего воздуха в вакууме космического пространства — устрашающе холодном и предельно одиноком. Он сжимает Пака в своих руках, незримо поглаживая спинку и давая время, чтобы тот выдохся, а он точно скоро устанет — вот уже и ножки не так сильно колотятся. Главное, что пошла хоть какая-то реакция! Всё, что касается личного — вызывает в этом маленьком мотыльке неконтролируемую боль — Нам теперь это ощущает так, как никогда раньше. Она словно и его наполовину, разделённая на «до и после». Вот такова цена метки — это связь… точнее даже — связка двух разных, не знавших ранее друг друга людей, идущих на краю пропасти: бери, разделяй и если упадёт один — другому туда же дорога. Вода омывает двух связанных людей, она должна же хоть как-то помочь? Ах, если бы водой можно было смыть всю боль и грязь этого мира, то наш мир давно был бы самым чистым и праведным местом — не зря на Земле большую часть занимает эта живая субстанция и мы сами по большей части — вода. Но увы — святой воды не бывает, как и абсолютного зла. Два человека стояли под душем: большой и маленький. Маленький бился в молчаливой истерике, а большой — в агонии собственного бессилия. Удивительно, но в Чимине ещё остались силы на сопротивление: он изгибается дугой, пыхтит и кусает со всей силы Намджуна куда придётся — в бицепсы, широкую грудь. Достал бы до шеи — и туда бы укусил, тоже поставил бы свою метку на память. Однако Нама таким не проймешь, он шипит и терпит, считая, что пациен идёт по пути выздоровления. Да, ему снова достаётся, но вероятно такова цена за их будущее, которое неизбежно (точнее он хочет в это верить), и он готов её платить. И только Нам настроился на процесс, как снова-здорово — неожиданный фортель от беснующегося омеги. Точнее, уже больше не беснующегося: он выдохся и обмяк, ощущая себя беспомощной марионеткой в руках судьбы и альфы — первая его пнула под попу, второй поймал и присвоил себе. Какая ирония! Чимина кроет и клинит теперь уже в другую сторону — это как психологические качели — вверх-вниз по кочкам. После молчаливого затишья, разверзлась другая буря: Пак запрокинул голову назад, напрямую подставляя лицо не стихающему дождю, и начал безудержно смеяться. Искренне, надрывно и горько. Обычно так смеются слетевшие с катушек, лишённые связи с реальностью — потерявшие что-то самое важное. Белокурые волосы омеги полностью намокли и слиплись, откинувшись вниз влажными сталактитами, а лицо покрылось узором из водяных дорожек-линий и капелек-точек. Это как водяная азбука морзе: «три точки — три тире — три точки*»… нет не так… хотя… А что там написано на самом деле — прочитать дано только тому, кто в этот момент разделяет судьбу пополам. ____________________ * с азбуки Морзе — SOS Нет, это слишком надрывно, слишком мучительно — надо это прекращать. И чем скорее, тем лучше — в разорванных нервах никакой правды. Жизнь продолжается несмотря ни на что — это Намджун знает точно, и он, как единственный здесь вменяемый и самый сильный (в том числе и духом)… в конце-концов как альфа — должен это прекратить решительно и показать другую сторону ситуации. Может и не вдохнуть в омегу надежду, но хотя бы поменять полюс, встряхнуть его от пелены безнадёги. Ничего не потеряно, и он не такой страшный, как нарисовал себе Чимин — может ему с ним и не будет так хорошо, как было бы с истинным, но и плохо не будет уж точно. Он постарается. Ведь Нам — человек кремень. Но что сделать, чтобы подсечь эту рыбку и выдернуть? Намджун не знает Чимина и тех рычагов давления, что к нему применимы: его слабые и сильные стороны, привычки — это всё дела будущих дней. А действовать то надо сейчас! Есть единственное в чём он успел убедиться точно — то, что действует на Пака наверняка. И если нет другого способа, он его применит. Пусть его за это не погладят по головке и возможно, возненавидят ещё больше, но, как говорится — тут уж выбирать не приходится. Экстренная терапия в действии. Намджун берёт лицо Чимина за подбородок, приподнимает его, направляет на себя и с силой запечатывает мокрые уста поцелуем — не тем невинным, а страстным и сочным: без промедления, проталкивая свой язык в приоткрытые ворота — туда, в тёплый мир, где всегда влажно и мягко. Да… экстренная терапия — она такая… беспощадная! Чимин сразу же начинает на это трепыхаться и мычать в поцелуй, хотя вроде секунду назад висел безвольной куклой на руках альфы. А вот смотрите-ка — ожила птичка, замахала крылышками. «Да, это ни в каком сне не привидится! Позволять себе подобное вот так, с нахрапом» — Чимин чуть не подавился: от неверия в происходящее и от завладевшего всем пространством его рта языком — на удивление сильным и большим, под стать своему хозяину. Ощущать, как чужой влажный орган шарит у тебя во рту, как он обвивает твой собственный, нагло елозя туда-сюда и с силой давит на стенки щёк — это запредельно! Паку кажется, что он рассыпается пеплом и погибает на жертвенном кострище — «да что творит этот демон? Очевидно — забирает своё? То, что теперь, якобы, его по праву?» Ну, Чимину это очевидно! Омега из последних сил замахивается, ослеплённый происходящим, и залепляет Намджуну пощёчину, по звуку больше напоминающую шлепок мокрого плавника. И ведь довольно-таки чувствительно получилось, даром что ладошка почти детская. Настолько уязвляюще, что Нам моментально отстраняется от его лица, на радость и утешение омеги вызволяя из него свой мускулистый (подумать только!) язык и потрясённо сверкая чёрными глазищами. Нам ошеломлён. Но буквально на секунду. И тут же снова — сама невозмутимость. Однако тучи всё равно сгущаются, сумрак опускается липкой дымкой и Чимин это чувствует по едва уловимому мистическому блеску в глазах напротив — Пак и сам завис от своего поступка, так-то это его первая пощёчина, это его первый раз (в смысле вот так ударить кого-то по лицу). Поцелуй, да — уже не первый, но по ощущениям — очень даже! Ведь он происходит не во время течки, не тогда, когда твой мозг безумен и плавится от желания, а вот так — в неприкрытой реальности, с полным спектром: не робко, как в недавнем сминании губ, а вполне смачно (по мнению Чимина — пошло), когда отважный язык-первопроходец совершает раскопки в недрах твоего рта, собирая в них драгоценные камни собственного удовольствия. А отдавать их совершенно не хочется! «Только не за мой счёт!». А зачем альфа ещё мог это делать, как не для того, чтобы потешиться и поиграться? Ну не для того же, чтобы кому-то помочь! Что за чушь! Паку далеко до полного понимания ситуации, омега всё проецирует однобоко: он — жертва, Намджун — демон-похититель, нагло присвоивший себе его тело и душу. И по такой логике первый — по определению не может получать удовольствие, а второй — только тем и занимается, потому что именно для этого его и пометил. Его, только окрылившегося омегу! Чимину невдомёк, что альфе минуту назад было так же плохо, как и ему — он не хочет делить это понимание, хотя пока особо и нечего, ведь Намджун старается держаться в балансе, чтобы его омеге не стало хуже, чем есть сейчас: его собственные эмоции заключены под контроль, эмоциональное состояние ровное, а та пустота и боль что присутствуют в сухом остатке — это Чиминовы, поэтому для Пака всё ни о чём и ничего не изменилось. Однако и Нам хоть немного (на самом деле от чего-то много), но задет этим жестом — никогда, ни один омега ему не давал пощёчин — и это тоже его первый раз. Что ж, можно обоих поздравить с почином. Нам, конечно, как и обычно не ждал особой благодарности, но и такого унизительного шлепка почему-то тоже (хотя, по идее, должен был) — он вроде и мудрый по натуре человек, но ему тоже, простите, малёху обидно. К тому же — эмоциональный раздрай повлиял и на его шкуру, он же разделил эмоции Чимина сознательно, по своему выбору — не укрывался от них, принял всё на душу как есть, поэтому нашего «папочку» Намджуна немного и раскачало. «Вот значит как?» — глаза его на миг темнеют и Чимин понимает, что это очень не к добру. Точнее не успевает ничего понять, потому как альфа снова впивается в его губы: решительно, показательно, требовательно. Поучает? Возможно… Наказывает? Кто знает… Омега выпучивает глаза и снова мычит, пытаясь стиснуть губы, чтобы уже не дать совершить точно такое же, как недавно, бесчинство. Если это показательная демонстрация силы и власти, то он тоже не лыком шит — не дастся без боя, потому как не даром рос бетой! И вообще, он не размазня и не робкого десятка, хоть, возможно, и кажется таковым (а по сути — больше храбрится). Он ему тоже устроит показательное наказание (если сможет)… если случай подвернётся. Удивительно, но Нам не скручивает Чимину руки и это омеге только на пользу — он без разбора колотит альфу и рычит — ну как есть дикий зверёк. Идёт война за овладение рубежей: тактика Намджуна сосредоточена на силе, Чимина — на упорстве. Выдвинуть передний фланг, прорвать оборону и проникнуть в стан врага, в самую горячую точку. Держать рубежи до последнего, закрыть ворота, обороняться что есть сил. Кто победит? Есть искусство войны, а есть — искусство любви. И, вообще-то, лучше два этих понятия не путать, хоть порой они очень похожи, потому что в первом случае сеется смерть, во втором — смерть преодолевается (пусть и не в буквальном смысле). Намджун прижимает Чимина к стене, чтобы у того не осталось ни единого шанса к отступлению, в его голове нещадно звенит — как есть слетел с катушек: с этим зверьком вечно всё идёт не по плану (а он то привык, чтобы было выверено и неукоснительно, ровно как он рассчитал), «спасаешь его, а в ответ — унизительные пощёчины и тумаки». Ему бы вовремя остановиться в этом затянувшемся сумасшествии, но аромат лаванды, что ещё довольно высок после только окончившейся течки — дурманит, остро-сладкий кардамон — пьянит, а сам по себе сопротивляющийся и оказавшийся довольно бойким омега, зажатый между каменной стеной и железным торсом — просто выносит мозг. И альфа слетает с петель, накрывая своими ладонями острые скулы Чимина, на что тот с силой обхватывает его запястья своими махонькими пальчиками, а потом нажимает большими пальцами на острый подбородок, оттягивая его вниз. Таким нехитрым способом Нам раскрывает сжатую челюсть омеги — комариные протесты Чимина ему нипочём, даже не ощутимы, тот ни на миллиметр его мощные руки не отодвинул — и снова он проникает внутрь, руша все мнимые барьеры. Вот и вся тактика… сопротивление бесполезно! Пак мычит в губы неистово, отцепляет ручки и начинает царапаться не разбирая, извиваясь при этом всем телом — он на грани того, чтобы уже разрыдаться. Только увидят ли его слёзы под этим проливным дождём? Скорее всего, как всегда — нет. Оборона прорвана, враг пал — но выиграл ли от этого хоть кто-то? Ох, не знай… Ведал ли вообще Намджун, что с Чимином он потеряет контроль? Да сроду такого не было! Никогда, ни с кем и ни при каких обстоятельствах! Но обстоятельства летят к чёрту, а чужие губы обволакиваются его собственными: они яростно обсасывают и причмокивают под разными углами — вода затекает в рот, смешиваясь с общей слюной и помутневшим рассудком — это предел. И если в тот раз подобным действием он омегу спасал, то вот этот порыв уже не оправдаешь ничем. Разозлился? Но он же у нас само спокойствие! Почувствовал несправедливость? Какие сентиментальные глупости! А язык-то продолжает творить бесчинства, снимая слой за слоем чужую сладость, проникая всё глубже и заходя слишком далеко. В этот раз губы омеги точно будут опухшими, как вареники — и это расплата за пощёчину? Как-то слишком несоизмеримо — Чимину уже больно от такой жёсткости и напора альфы. Тот словно съесть его хочет. Вот сейчас Намджун, на его взгляд, показывает своё истинное лицо, а всё что было до — всего лишь проба пера, усыпляющая прелюдия! И не надо врать! Его личико в замке крепких рук, а уже опухшие губы прокручены словно через мясорубку чужих требовательных движений, что высасывают саму душу — их тела трутся друг о друга своими мокрыми оболочками — чем больше сопротивляешься, тем только больнее и хуже. Горит, внутри пружиной натягивает, щекочет до боли! Сколько это будет ещё продолжаться? Когда стихнет? Может пора сменить тактику? И Чимин вдруг расслабляется, вот так вдруг. Прямо вот вообще переставая как-либо сопротивляться, он просто податливо приоткрывает рот и мягко выдыхает, словно гору с плеч снял. Сдался? Устал? Перешёл на сторону врага, решив присоединиться к пиршеству? Странно… Да только Нам от этой резкой перемены словно трезвеет: он плавно выходит из горячего лона, оставляя только губы поверх, на передовой, пока не размыкая связь до конца и дышит загнанно в губы напротив. Он присматривается и прислушивается, силится понять, что изменилось, почему Чимин так неожиданно ему поддался? Глаза омеги прикрыты и подрагивают слипшимися длиннющими ресничками, бровки заломлены, дышит глубоко, ударяясь грудью о его рёбра — весь во влажной росе, что раскинулась сетью переливающихся бриллиантов по батистовому лицу — безбожно красив! Нам замер от такого вида — «господи, это безумие!» Он вмиг пожалел о содеянном — этот порыв может многого стоить! Но его сбивает с толку эта резкая перемена в поведении — что-то тут не то! Вид беззащитного, словно загнанного в ловушку и сдавшегося охотнику зверька — так заманчив, но в то же время вызывает фатальное жжение в груди. Но где подкрался обман? И тут внезапно Чимин открывает глаза и со всей силы кусает отвлёкшегося охотника за подставленную нижнюю губу. А следом следует незамедлительный удар острых коготков по щеке. «Вот тебе моя собственная метка!» Получите, распишитесь. Намджун шипит и резко отстраняется от омеги, прижимая ладонь к окровавленной щеке. Альфа готов признать — это было весьма неожиданно! Даже смело. Он переводил взгляд на алые, опухшие губы Пака — творение своей собственной несдержанности, а потом выше и видит как тот смотрит на него дикими и злыми глазами. «Нравится?» Стекающая вода окрасилась красным, запечатывая судьбоносный момент, который они запомнят надолго, кровавой печатью. «Заслужил!» Война, так война?