Бабочка в лапах паука / омегаверс /ЗАКОНЧЕНО/

Осознать это простое слово «скончался» слишком трудно, а принять его — вообще невозможно. Особенно близким, особенно тем, кто любит. Лан, что находился рядом со входом в реанимационный бокс, словно сорвался с цепи — он поднял истерику, набросившись на хирурга, как на гонца принесшего дурную весть*, вцепился в голубые лацканы хирургического костюма и сорвал с бедолаги шапочку. На крики тут же набежали люди в белых халатах, которые стали оттаскивать от несчастного медработника обезумевшего родственника и колоть ему убойные дозы успокоительного. Визги, брань, суета — в общем образовалась знатная такая куча-мала из людей. __________________________ *В старину во многих культурах был обычай: гонец, принесший дурную весть, был по определению смертником — адресат казнил гонца, «чтобы умилостивить грозных богов, наславших то несчастье, о котором рассказал гонец». И за всей этой истерией все как-то подзабыли об одном маленьком омеге, который тихо стоял неподалёку. Его вид был до странности отрешённым, словно неподалёку не разворачивалась трагедия под аккомпанемент безутешных слёз папы. Для Чимина всё внешнее внезапно померкло. Выключилось. Оно больше не мелькало для него даже размытыми кляксами, как ранее — всё потемнело, будто внутри него выключили свет, в буквальном смысле слова. Вот только Пака это даже нисколько не удивило — это так естественно — выключиться, так и должно быть. Увы, но все его выдуманные уловки не помогли. Не плакать? Ха, смерти оказалось всё равно на его договор с самим собой — с ней самой договоров, увы, заключить невозможно. Нет таких контрактов на отсрочку смерти по взаимной договорённости сторон — чёрная тень накрывает своим сумеречным покрывалом кого хочет и когда хочет, по своему собственному, неведомому никому замыслу. А ведь Чимин был готов на всё: сидеть с Намджуном сутками, посвящать ему всего себя, тратить все свои силы и время, а теперь… Теперь… любимого им человека больше нет! И ни его время, ни его силы, ни он сам Наму больше не понадобятся. НИКОГДА. Всё утекло, покрылось тленом, рассыпалось белым пеплом. Ну и зачем тогда ему жить на этом свете, такому ненужному? Ненужному его обожаемому демону, лучшему из людей… В дальнейшем существовании просто нет смысла! Темнота, что обступила Чимина внутри, внезапно сгустилась, накрывая его тяжёлым куполом, что стал непреодолимо давить на голову и плечи, пригибая колоссальной тяжестью к земле. В голове загудело, шею опоясал ледяной огонь, вонзая тысячи тончайших игл в области метки — а потом раз, и он будто ослеп, не видя ничего вокруг, словно на него спустилась непроглядная тьма. Омега зашагал в произвольном направлении, шаря перед собой руками как настоящий слепец и пытаясь нащупать стену для ориентира. Сделалось так страшно, что не передать словами — неужели он и правда ослеп? Всё тело Чимина внезапно сковало оцепенением, а горло будто сжало в ужасающих тисках, перекрывая воздух к лёгким и не давая им возможности раскрыться. Одной рукой Пак сжал метку, а другой продолжил нащупывать опору — на него всё так же никто не обращал внимания, занятые катастрофой в лице Лана. А потом внизу живота Пака внезапно прошило невыносимой болью, словно в него раскалённый прут вогнали снизу вверх, прошили насквозь все внутренности. Дальше омега уже ничего не осознавал: он отчаянно хватал ртом воздух в обступившей его кромешной тьме и, выпучив глаза, кренился вперёд, обхватывая руками низ живота. Чимин с силой надавливал на брюшную стенку, а ноги по инерции несли его куда-то вперёд — они заплетались между собой от слабости и общей дезориентированности в пространстве, но омега всё равно продолжал двигаться на ощупь, согнувшись пополам и хватая ртом воздух, чуть не падая при этом вперёд себя. А потом раздался нечеловеческий крик боли и, окончательно потеряв равновесие, Чимин стал падать вперёд себя словно срубленное деревце — в этот момент он уже был без сознания. Однако столкновения с полом не произошло — Чонгук, что издалека увидел странное состояние омеги, помчался к нему на всех парах и успел подхватить подкошенное тело Пака в последний момент. *** Новость о гибели Ким Намджуна прогремела в 7:00 по Корейскому времени, и тут же была подхвачена всем миром, правда из-за разницы во времени в Европе например была ещё ночь и известие пока было отложено на утро, а вот в США был ещё только вечер и причём почти что прайм-тайм, поэтому там новость смотрели с огромным интересом и замиранием. »… сегодня ночью, на двадцать четвёртом году жизни, скончался Ким Намджун, известный всему миру, как гениальный программист и изобретатель, автор многих разработок и социальных приложений, помогающих людям облегчить их жизнь. Однако главным достижением на данный момент было признано приложение «Соулмейт», за которое Намджун-сси уже получил правительственную награду. Буквально сутки назад оно было запущено официально, и уже в первые минуты в нём было зарегистрировано десятки тысяч пользователей. На данный момент оно насчитывает 3 387 446 оригинальных учётных записей и их число растёт каждый час. Ведь зарегистрироваться могут не только соулмейты, но и все желающие. В программу встроен некий искуственный интеллект, который уже заинтересовал лучшие умы планеты, называющие его алгоритм «непостижимо завораживающим». Однако вернёмся к трагическому событию. Накануне вечером Ким Намджун был застрелен в собственной квартире, где в тот момент находился со своим женихом Пак Чимином. Должно ли покушение было быть двойным, пока неизвестно. Это так же выясняется. По предварительным данным выстрел был произведён из снайперской винтовки неизвестного калибра. По мнению экспертов, киллер стрелял из дома напротив — это подтверждает и угол входного отверстия в окне. По данному делу уже ведётся расследование: пока неизвестно, кто мог быть заказчиком и какие вообще могут быть мотивы для убийства этого, без всякого сомнения, выдающегося человека, что успел стать символом «равных возможностей и светлого будущего», но без сомнения это величайшая потеря для нации! Как известно от репортёров, сегодня должно было состояться бракосочетание Ким Намджуна и Пак Чимина, его истинного омеги и соулмейта, которое перекрасилось из белого цвета в чёрный… Эта ужасающая трагедия, в которой были вот так жестоко разлучены влюблённые — без сомнения возымеет отклик в сердце каждого человека, кто благодаря деятельности этого гениального альфы сам нашёл или найдёт в будущем свою вторую половинку. Это огромная потеря, боль для всех людей, кто верил в светлое будущее и безраздельную любовь этой прекрасной пары, что была примером идеала для всех ищущих своё счастье. Ким Намджун и Пак Чимин олицетворяли собой эталон чистой любви и вдохновляли огромное количество людей по всему миру. Это безвременная потеря, которую уже ничем не восполнить. По данным наших репортёров Пак Чимин находится сейчас в той же больнице, куда увезли и его несостоявшегося мужа. О его состоянии можно только предполагать, но как мы все знаем для пар истинных или соулмейтов такая потеря никогда не остаётся без последствий для психики и здоровья. А с учётом того, что они были очень редкой парой истинных соулмейтов, то вся нация с замиранием сердца ждёт новостей о состоянии этого прекраснейшего из омег. Стало известно, что уже была организована группа в поддержку Пак Чимина и родителей Ким Намджуна, которая желает быть ориентирована в будущем на реабилитацию омег и альф, оставшихся без своей второй истинной половины. Волонтёры занимаются сбором средств в поддержку Чимина-сси и семьи альфы. Все средства будут переданы во время погребения, на которое, без сомнения стечётся огромное количество людей, желающих выказать свои соболезнования. Мы все скорбим и будем помнить Ким Намджуна, великого деятеля и гениального человека, ведь такие люди рождаются как минимум раз в сто лет.» *** Сообщение от Чонгука застало врасплох абсолютно всех, кого раньше, кого позже — к такому, однозначно, не подготовишься. — Что с Чими? — Тэхён тихо плачет рядом с больничной койкой, в которой лежит с закрытыми глазами его лучший друг. Лицо спящего Пака такое спокойное, даже чересчур мирное для всего происходящего вокруг. Он как-будто ненастоящий, нереальный… Не верится в то, что Намджун умер. Это какой-то абсурд! Так же как и то, что в него стрелял снайпер. Такое ведь бывает только в каких-нибудь криминальных фильмах, но не в реальной жизни с близкими и знакомыми. Об этом жестоком преступлении уже трещат в утренних новостях, что вызвало сенсацию, ведь буквально какие-то сутки назад было запущено приложение «Соулмейт», которое все с таким нетерпением ждали и чьим автором является этот гениальный альфа — настоящая гордость нации! И вот, его уже нет… а от предположения о заказном убийстве у всех кровь стынет в жилах. Все словно замерли — происходящее в стране, в совокупности с остальными событиями, уже не просто будоражит общественность, а повергает её в глубокий шок. А Чимин, что же с ним произошло? Тэ не понимает, почему он лежит тут, весь такой бледный, как полотно больничного покрывала — так похож на живого мертвеца… Скульптурное лицо отливает фарфоровой белизной, через полупрозрачную кожу просвечивают тончайшие капилляры. И если бы не гудение приборов, к которым сейчас подключен омега, можно было бы спутать его со скульптурой, вышедшей из-под руки самого Рафаэля. Ужасающая красота! Тэхён толком не выспался, под его глазами пролегли тени — он оделся в первое попавшееся, даже не задумываясь о внешнем виде — помятый комбинезон песочного цвета, футболка с сильно растянутым горлом, плетёные сандалики… а для Чонгука эта его волнительная небрежность краше всего. Омега словно не выспавшийся цыплёнок, которого так и хочется потискать в руках, предварительно смахнув слёзки из этих прекрасных глаз. Тэша, его солнечный малыш, сейчас горько плачет, чего Гук вообще-то никогда не видел — и ему больно от этого зрелища… но, будет ещё больнее, когда всё раскроется, ведь он сам вплетён в эту авантюру Нама и косвенно сам является причиной этих слёз. А ведь будут ещё… он знает точно. Ну почему в жизни всё так сложно, а пути к счастью порой такие околистые и тернистые? Почему своё надо буквально выгрызать у жизни? А она такая безжалостная и не делит абсолютно никого: у неё нет ни своих ни чужих — просто отмеряет каждому свой срок, мол крутись как хочешь и делай что можешь. Ты сам кузнец своего счастья. — Что с ним? — Повторяет вопрос Тэхён явно ушедшему в себя Чонгуку. — Сейчас придёт доктор и всё скажет. — Мгновенно отмирает тот. — У Чимина брали анализы, чтобы выснить что с ним… всё произошло очень быстро, сразу после новости о смерти Нама… — Гук опустил глаза. Блять, как же ему тяжело врать своему истинному омеге. Однако самое тяжёлое впереди. Альфе только и остаётся надеется, что всё это будет не зря, что план друга полностью воплотится в реальность, подарив ему с Чимином долгожданную свободу, что Тэхён всё поймёт и даже оценит наконец-то все его старания и жертвы… Столько противоречий и сомнений в душе, особенно когда она рвётся к своему ангелу в желании всё рассказать… но ему приходится нагло лгать, смотря прямо в эти чистые и полные горя глаза. Тэхён слегка разворачивается к Гуку и робко смотрит на лицо альфы, он считывает эту потерянность и смятение, боль и досаду, да ещё много всего… он не видит игры — он видит человека, потерявшего лучшего друга. И думая, что он сам мог вот так же потерять Чими… душа омеги не выдерживает и Тэ осторожно протягивает свою руку, легонько касаясь пальцев Чонгука. Тот сразу вздрагивает, поднимает взгляд, видит водянистые глаза омеги и моментально подтягивает его к себе, обвивая руками за талию так сильно, как только может. Смотреть в глаза омеги невыносимо, но стоять просто рядом и бездействовать — ещё невыносимее. Тэхён дрожит, всхлипывает, жмётся к его груди, тычется мокрым носом в серую футболку и боится отлипнуть. Гук чувствует насколько его ангелу сейчас нужно тепло и поддержка, ведь он не такой уж и боевой, хоть и может вдарить кому угодно с вертушки — и альфа будет последним подонком, если не даст ему всего этого прямо сейчас. Плевать на размолвку, плевать на недавние слова Тэхёна, плевать на всё… кроме этого жмущегося к нему маленького существа. — Чонгуки! — Мямлит прямо в грудь, размазывая по ткани слюни. — Прости меня. Мне так тяжело… — Тшшшшш. Малыш, не сейчас. — Успокаивает голосом, стараясь звучать как можно мягче и нежнее, гладит по волосам. Соскучился по своему ангелу безумно! — Нет! нет! сейчас! — Но Тэ не может успокоиться, у него гноятся раны, ему жизненно нужно вскрыть это всё прямо здесь и сейчас. Гук это тоже чувствует по его нетерпению и надрыву в голосе. Он кивает головой, утвердительно угукает и без слов уводит омегу из палаты в уединённое место. Усевшись на диванчик в ближайшей рекреации, альфа снова утягивает Тэхёна в свои объятья, прижимает к себе, гладит по голове лёгкими движениями, пропуская гладкие волосы между пальцев. Он даёт омеге так нужную ему сейчас поддержку, показывает, что ни на что не злится, что тому не стоит накручивать себя. Но Тэ уже накручен и давно, преимущественно в своей собственной голове, а потому высвободить накопившиеся чувства просто необходимо. — Чонгуки, я знаю, я ужасный омега, очень проблемный… — Сразу начал с самоучижительных речей Ким, однако был тут же прерван Чонгуком, посмотревшим на него строго. — Не говори мне такого, Тэхёни. Разве ты не понимаешь, что слышать подобное — оскорбительно для меня? — Рука альфы на миг остановилась. — Твои проблемы — это не твоя вина, это то, что с тобой произошло. Это ужасное стечение обстоятельств, которое не осталось без последствий для твоей психики. — Гук запустил в затылок Тэ свои пальцы, сильнее сжимая их, и как бы доводя таким образом свои доводы будто в саму голову омеги. — Но это не значит, что ты псих! ни в коем разе! А ещё никакой ты не проблемный и не ужасный. — Гук нежно провёл большим пальцем по мягкой щеке омеги. — Ты просто таким образом защищаешься, для тебя всё слишком непривычно… нормальные взаимодействия с альфой в том числе. Я понимаю, перестроить себя так быстро просто не возможно, но я просто хочу… — Альфа тяжело вздохнул. — Хочу, чтобы ты уже поверил в меня и попробовал доверять. — Я доверяю тебе. — Тэхён уткнулся лбом в плечо альфы, смотреть на Чонгука тяжело, но в месте с тем, от всех этих слов, сказанных альфой, на душе становится гораздо легче. Все его гордиевы узлы, что так сковали омегу за последнее время, оказались не такими уж и запутанными — под воздействием Гука они ослабляются сами собой, даря Тэ некую внутреннюю свободу и веру в лучшее. С Чонгуком сейчас так уютно, доверительно — кажется он начинает понимать эту силу… силу истинных отношений. И от этого в душе расцветают сады! — Не торопись со словами. — Усмехнулся Чонгук такой поспешности омеги принять его сторону. Не слишком ли быстро сдался его ангелочек? Однако на эмоциональном уровне он ощущает, как Тэ и впрямь расслабляется от его действий и слов. Это радует и одновременно льстит его мужскому самолюбию — всё же он правильно решил отпустить всю эту ситуацию, ведь его малыш уже и так сильно раскаивается, он это видит, чувствует. Гук, конечно, был сильно задет словами омеги, а когда его немного попустило, хотел поиграть в обиженного и дальше, наказать таким образом Тэхёна за его поганый язычок, но… похоже, тот и сам себя поедом съедает и без его участия. К тому же, сейчас не то время, чтобы держаться на эмоциональном расстоянии — они все должны поддерживать друг друга. — Но я хочу сказать! — Всё же поднял голову Тэ, посмотрев своими блестящими глазами на Гука. Он всё так же упрям, но сейчас это немного другое упрямство, оно исходит из потребности омеги высказаться и желания быть услышанным. Такой чертовски красивый и обольстительный, с этими нахмуренными бровками и выпяченной губой. Настаивает на своём, желает покаяться не смотря ни на что. У Чонгука даже немного плывёт перед глазами перед таким смельчаком, с этой его несколько детской честностью саморазоблачения. — Ну хорошо, Тэшенька. — Вдруг отозвался альфа, так мягко и сокровенно, улыбаясь при этом своей самой очаровательной улыбкой, причём так рядом с лицом Тэхёна, что у того мгновенно проступил заметный румянец. А от этого проникновенного «Тэшенька» он вообще выпал из реальности, забыв всё что хотел сказать. — Аааэээ… — Застопорился омега. Чонгук засмеялся низким голосом, поняв причину этой пробуксовки, а Тэ от этой приятной вибрации, что шла из мощной груди альфы и отдавала ему в щеку, прижатую к мускулистому плечу, сделалось совсем не по себе — в хорошем смысле этого слова. Так интимно, близко, приятно… Омега хотел было отвернуть от смущения голову, но вдруг ощутил, как его подбородка коснулись пальцы, не давая совершить защитный манёвр и притянули лицо чуть ближе и выше к склонившемуся альфе. А дальше уже губы Гука сами взяли в плен его собственные. Впервые без разрешения. Вот и поговорили… А что говорить, когда тебя уносит в радужные дали — подальше от тревожных реалий, туда где всё посыпано золотыми блёстками, где безмятежное тепло окутано ароматом сандала, такого насыщенного, мускусного — самого потаённого для омеги. В воздухе закружили розовые перчинки, дразня ноздри Чонгука, возбуждая слизистые и даря ту самую дозу счастья, которую может подарить только один человек на свете — его ангел. Они сейчас оба словно на облаках — там так мягко и комфортно, что слова растворяются в этой розовой неге. Мягче, наверное, только губы Тэши — его личные сопроводители прямиком в рай. Омега отвечает на поцелуй довольно охотно, Гук чувствует как тот и сам рад этой долгожданной встрече губ, как хочет разделить эту общую сладость, уйти от переживаний, как соскучился по горячему плену его рук. Это всё, и пережитый стресс в совокупности, сподвигает альфу на то, чтобы наконец-то сделать следующий шаг. Чонгук плавно и мягко раздвигает губы Тэхёна своим языком — тот в ответ не сопротивляется, поддаётся ему как заворожённый, позволяет действовать дальше, немного замирая. Гук и сам не знает, как всё пройдёт — он словно во сне. Его милый ангел сейчас такой податливый — и это просто невероятно. Даже не верится в происходящее! Альфа так долго ждал этого момента, поэтому сейчас явно не тот случай, когда верх возьмут какие-то сомнения или страх сделать что-либо не то — сейчас именно тот самый момент, когда то и когда можно. Он осторожно проводит влажным языком по приоткрытым губам, ведёт мягко, словно смазывает дорожку внутрь, а затем плавно погружает язык в приоткрытый ротик, сразу же сталкиваясь с мягким язычком Тэ. У омеги от происходящего феерверки в голове, а ещё лёгкое покалывание внизу живота, а ещё странное трепыхание в груди. Да он просто весь дрожит! Но не от страха, а от необычайно приятных ощущений во всём теле… и голове. Он не ожидал, что язык Чонгука окажется таким горячим, хоть Тэ и понимает, что это всего лишь игра воображения, но ему кажется, что тот словно опалил его собственный, обжёг одним касанием. Однако, ему слишком хорошо, чтобы сейчас на этом концентрироваться — омега такого не ощущал никогда в своей жизни! А ведь он подобного боялся до чёртиков, а теперь… кажется он познаёт саму жизнь заново! Короткой боли от собственных переживаний по поводу потери Чонгука хватило Тэхёну с лихвой, чтобы понять — он готов переступить через некоторые свои страхи, вытравить из себя часть тараканов, что так давно хозяйничают в его мозгу. Главное только не терять этого альфу из своей жизни. Он будет и правда дураком, если позволит хозяйничать тем пережиткам прошлого, которые над ним так долго главенствовали, и с которыми теперь ему так усердно помогает справиться его истинный. Он и правда должен больше ему доверять. И Тэхён идёт на риск, ощущая, что кажется сделал это не зря. То, как властвует внутри него язык Гука — мягко, но с напором, оглаживает его изнутри так умело — всё это дарит ему самому что-то гораздо большее, чем просто крышесносные ощущения. Это как новый этап доверия к самому себе, а значит и доверия к Чонгуку. Он сейчас подчиняется этим флюидам сильного альфы и даже не думает, что это ужасно — позволять кому-то брать над собой верх. Оказывается — это не ужасно, а приятно и естественно, если с тем, кто тебе нравится. Ведь Гук не берёт своё силой — омега сам ему это позволяет, а за это чувствует в ответ благодарность, что разливается по его же венам приятным теплом. Альфа показывает ему, как от подобного контакта может быть хорошо, если оно происходит с тем самым человеком — обволакивающе и совершенно не больно. Благодарность Гука выражается в его силе, которую он использует на благо, показывает свою искренность и желание, заинтересованность в нём, как в омеге, своё терпение — которое он контролирует изо всех сил ради него, Тэхёна. Омега тихонько мычит в поцелуй, хочет что-то сказать, а Чонгуку так не хочется разрывать этот долгожданный, медовый поцелуй. Тэ тоже, но у него ещё сомнения в голове не развеялись — разве он имеет право принимать всё это так просто, не объяснившись в итоге перед альфой? Разве это правильно, честно? Тэхён прям как не покаявшийся грешник, что не смеет брать дары, пока не искупит свою вину. Он тихонько постукивает по груди Гука, призывает откликнуться и альфа неохотно прерывается, но влажных губ не отстраняет, касаясь своими Тэхёновых, связывает их ниточкой слюны, словно красной нитью. Он внимательно смотрит в огромные янтарные глаза, где на самом дне зрачков плещется раскаяние — такие близкие и уже такие родные. — Чонгуки… — Снова тянет омега в самые губы и ниточка разрывается. От этого нового употребления его имени Чонгуку кружит голову, никогда Тэ не называл его так… а тут уже в который раз повторяет, заставляя трепетать его сердце. Альфа и не против — ему нравится такой тёплый и мягкий ангелочек. — Я всё же должен сказать… — Обязательно скажешь. — Вдыхает в губы, задевая их своими так, что у омеги мурашки по телу пробегаются туда-сюда. — Но потом. — Шепчет так томно, убаюкивающе своим низким голосом, что Тэхён непроизвольно выдыхает и прикрывает глаза. И этого достаточно, чтобы альфа вновь продолжил прерванное занятие. Всё потом… Губы Чонгука снова покрывают сверху эти дрогнувшие розовые лепестки — раскрывшиеся и не успевшие сомкнуться — коварный язык тут же воспользовался образовавшимся входом и юрко скользнул в своё законное обиталище, внутрь рта. Он бы только там и жил, обустраивая своё новое любимое жилище: ровнял стенки, оглаживал все рельефы, окрашивая в свой любимый цвет — цвет любви. А подготовив почву — резвился бы там вволю, танцуя с язычком омеги самые разнообразные танцы — и задорный твист, и медленный вальс, и страстный танго. Вариантов море и все хочется опробовать — он так истосковался, изнылся по этому (и не только), что даже не думал никогда о том, что эротические сны и правда могут мучить, буквально изводя молодой организм. И смех и грех. Уже от одной мысли о Тэше Гук может вспыхнуть как спичка, а когда вот так целует, тягуче водя внутри языком — вообще недалеко до пожара. Поэтому надо держаться ради всех богов медицины, что оберегают это святое место. У Тэ внутри уже целая лавина эмоций сходит — и это рождает в ответ взаимную благодарность. Омега осыпает альфу ответными движениями губ и даже языка, пусть и робкими — но это словно обратный сигнал для Чонгука, что всё идёт более чем хорошо, что его малыш не напуган, что он и правда принимает его и даже отвечает. Внутри от этого закипает, но альфа должен терпеть и не давать этой безконтрольной лаве вырваться наружу — сейчас не место и не время для подобного. Максимум что он может себе позволить, так это ещё немного углубить поцелуй и прижать Тэшу поближе к себе, уже более нетерпеливо сминая его загривок в своей руке, а другой оглаживать острую коленку через тонкую ткань комбинезона. — Кхмм-кхм… — Прерывает парочку тактичный кашель. Омега от испуга тут же разрывает поцелуй и зарывается в плечо Чонгука, а альфа, прикрывая Тэ рукой, оборачивается на отводящего взгляд доктора. — Что-то случилось? — Сводит брови Гук. — Дело в том, что… — Бета потирает переносицу. — Родители Пак Чимина так и не явились, с кем я могу поговорить по поводу его состояния? — Со мной. Его жених… погибший… — Альфа чувствует как Тэхён напряженно вонзает в него свои коготки. — Он доверял мне как брату, поэтому я могу выступить его временным попечителем. — Не раздумывая выдаёт Чонгук, на что Тэхён оборачивается и с удивлением и интересом смотрит на альфу. — Хорошо, пройдёмте в палату. — А мне можно с вами? — С надеждой спрашивает омега. — Ну… — Тянет доктор, явно понимая, что если они вместе, то альфа всё равно всё расскажет омеге, а потому положительно качает головой. ~ — В общем дело такое, господин Чон. — Уважительно начал доктор. — Если смотреть по всем анализам, то от перенесённого стресса у Пак Чимина произошёл гормональный сбой. И тут есть такой нюанс… — Какой? — Нахмурился Чонгук, ощущая, как Тэ сильнее сжимает его ладонь. — Хотелось бы узнать, являлся ли умерший жених истинным господину Паку? Это бы многое объясняло… и не пришлось бы подозревать худшее… — Доктор сделал паузу, а Гук совсем помрачнел, понимая что ему придётся выдать одну из деталей, которую ему поведал его друг. Он не знает, как раскрытие этого факта может повлиять на их общее дело, но то, что это важно и касается здоровья Чимина — тем более может играть решающую роль в постановке диагноза… он должен принять быстрое решение и взять на себя ответственность. Тэхён перевёл на альфу немного обеспокоенный взгляд, встряхивая за руку. Кажется Чонгук излишне задумался. — Да… являлся. — Поджав губы, выдал Гук, а омега охнул, прикрыв рот ладошкой. — В таком случае это всё объясняет. — Что объясняет? — Встревожено выпалил Тэ, опережая альфу и переводя взгляд от него к доктору. — Объясняет, почему организм Чимин-сси отреагировал на произошедшее настолько сильно. Дело в том, что в случае стрессов организм истинного омеги может выдавать такую обратную реакцию. Например, приостанавливается или наоборот внезапно начинается течка. Это может быть так же рефлексом на расставание… ну, думаю вы, молодые люди, и так это знаете. У истинных же всё тонко связано. — Тэхён осторожно посмотрел на Чонгука, примеряя сказанное на себя. — Пак Чимина осмотрел митролог* и сделал все анализы… Так вот его показатели именно таковы, как если бы реакция организма была именно на истинного. Иначе я заподозрил бы у него какую-нибудь опухоль. ______________________ *митролог — врач по репродуктивному здоровью омег — Можно ближе к сути? — Не выдержал Чонгук. — Именно к ней я и веду. Просто дело деликатное, как вы понимаете. К тому же такая потеря… когда умирает кто-то из истинных — это огромнейший стресс и большая нагрузка на организм. Кроме того, состояние Чимина-сси ухудшило ещё и то, что он вёл со своим альфой половую жизнь… — Что? — Внезапно вскрикнул Тэ, но тут же поджал губы, поняв что выглядит сейчас слишком глупо. Однако его округлившиеся глаза как выкатились наружу, так закатываться обратно уже не желали. «Какая ещё половая жизнь?» — Вёл половую жизнь. — Более чётко повторил доктор, переведя недоумённый взгляд на альфу, на что тот сделал лицо, мол не обращайте внимания, продолжайте. — Для специалиста выявить это совсем не трудно… — Пожал плечами бета. — Однако, подобные факты, особенно наряду с имеющейся меткой, всегда только ухудшают общую клиническую картину, ведь тогда на фоне стресса становится вообще непредсказуемо, когда у омеги может быть следующая течка… — Опять же, ближе к сути. — Более твёрдым голосом произнёс Гук, притянув поближе к себе рефлексирующего Тэхёна, который всё никак не мог собрать мозги в кучу. «Господи, ну занимались они сексом, чего такого-то?» Лично он не удивлён, наоборот «молодец, бро». — Гормональный фон господина Пака повысился настолько сильно, что с прискорбием должен сообщить… — Врач опять замямлил, и это явно не сулило ничего хорошего. — В общем из-за гибели его истинного, у него произошла перестройка… — Да вы можете уже говорить как есть, а не тянуть кота за яйца? — Рявкнул Гук, не выдержав уже этой грёбанной «моральной подготовки» как в каких-то дебильных дорамах, где одну фразу растягивают на пол серии. — У Чимин-сси больше не будет течек, а соответственно он не сможет иметь детей. — Выдал как на духу бета, от чего обоих как к полу прибило, а Тэхён так вообще выпал в осадок. «Только при наличии ферромонов истинного альфы организм мог бы снова перестроиться» добавил бы доктор, но так как истинный альфа данного омеги скончался, то упоминание подобного факта потеряло всякий смысл и в итоге не было озвучено. — Всмысле? Вообще никогда? — Решил уточнить пораженный альфа, Тэ всё ещё был в шоке и не мог произнести и звука. — Вообще никогда… — Доктор с сожалением развёл руки, добивая тем самым обоих. Ноги Тэ вмиг ослабли, а сам он, тихо заскулив, стал оседать вниз, прямо в подставленные альфой руки. *** Юнги кроваво схаркивает на бетонную поверхность, под ногами разбросан мусор, а он словно его часть — такой же отброс, только живой. Пока что. Таков ведь посыл Ханьюла? Не зря же амбалы отца притащили его именно на свалку, ласково именуемую в преступном мире «последний приют»? А вообще, место удобное, тут убить и бросить труп в общую кучу — так естественно! Никто ведь не будет сортировать всё это дерьмо в поисках чьих-то останков. У отца грязные методы расправы, во всех смыслах. Ханьюл всю жизнь смешивал Юнги с грязью, и тот с переменным успехом принимал эту истину, особенно когда сам выполнял его грязные поручения. Вот только Шуга больше не считает себя мусором! Не теперь, когда он сделал свой решающий выбор, который, как он и предполагал, будет весьма болезненным. Но кто сказал что правда и свобода даются легко и безболезненно? У всего в жизни есть своя цена и Намджун в этом чертовски прав! Юнги наконец-то разорвал внутри себя цепи и скинул тянущие на дно якоря. И от этого сделалось по-настоящему легко, хоть и было больно вначале. Да, у всего есть не только цена, но и отмеренное время — а ему уже не долго осталось, он это чувствует, а потому… Пошло оно всё на хуй! Лёгкая ухмылка касается его разбитых губ. Шуга больше не в одной лодке с прежним собой, нет! Он выбрал нового себя — окончательно и бесповоротно. Он пересел и больше не гребёт против течения. Там где целью служит что-то настоящее — нет места лёгким решениям, а значит его путь — это преодоление лёгких соблазнов, выбор в пользу дружбы, искренности и заботы. Фальшивые цели и чувства — на свалку! Вот что стоит туда скидывать по-настоящему! Он помог Намджуну, он спас Бао — и ему теперь действительно хорошо внутри. Легко и свободно, как никогда с момента смерти Тиена. — Ты хоть понимаешь, что подписал себе этим смертный приговор? — Грозно, но до странности устало произносит Ханьюл. А может и не устало, может это Шуга настолько заебался, что ему и мерещится это тяжкое состояние во всём, куда ни глянь. Его пытают уже битый час, но пока так ничего и не добились. Отец сидит на стуле, мерно раскачиваясь взад-вперёд. Он желает выяснить мотивы, почему он прикончил Намджуна, он не может взять в толк, что двигало сыном на самом деле. Какие цели он преследовал? Просто пожалел Чимина? Побоялся его ранить? Чушь! Тогда вообще бы ничего не предпринял. А может это он таким образом решил убрать конкурента, надеясь всё же когда-нибудь быть вместе с Паком? Но это же бред! Он не мог не понимать, что это путь в никуда — Юнги даже за пределы Сеула не успел бы выехать! Убийство Кима для Ханьюла было шоком, ударом по самому больному месту, а ещё это как внезапная оплеуха от сына: ослушался, не принял всерьёз его слова. Значит слова главы преступного клана для него ничего не значат — они для него как пустой звук. Но ладно если бы дело было в простом послушании, которого отец так и не может до конца добиться от Юнги — ломает его ломает, гнёт, а тот всё никак не принимает нужную форму. Тут дело ещё в том, что Шуга фактически порушил все его грандиозные многолетние планы, просто стёр их одним точным попаданием. Объём потерь просто не сосчитать. А других попаданий у Юнги ведь и не бывает — он знает своего сына — тот ас в своём деле. Десять из десяти. И если он подстрелил своего бывшего друга, значит это не какая-то ошибка или импульсивный поступок — это спланированное действие, саботаж, плевок на самого главу клана. — Какая неожиданность! — Ёрничает Шуга, хмыкая и смотря прямо в глаза сидящего напротив него отца. В его взгляде определённо читается издёвка, непокорность и… абсолютная обречённость. Он явно понимал на что шёл, и у Ханьюла от этого внезапно волосы на шее дыбом встают — он видит перед собой не человека, а самого настоящего смертника. Сын растягивает улыбку, обнажая окровавленные зубы и корча гримассу, издеваясь над отцом уже просто откровенно. С правой стороны ангара мерно гудит конвейерная лента пресс-машины, по которой бесперебойно едет в свой последний путь бумажный мусор. Какие-то работяги высыпают его из мешков и вяло следят за ходом работы. Обычная рутина. До происходящего в другом углу им словно нет никакого дела — на таких, как Юнги они уже насмотрелись на своём веку вдоволь. И не важно заплатили ли этим людям за их слепость или они сами понимают, что лучше «ничего не видеть», но от того как буднично они трудятся, в своём привычном неспешном ритме, только острее ощущаешь собственную неизбежную кончину, а так же всю безнаказанность и равнодушность этого мира. Наверняка же люди Ханьюла здесь уже не первый год «общаются» с нужными людьми, а потом тихо и мирно избавляются от улик — дело поставлено на поток, прямо как тот самый мусор на конвеер. То и дело раздаётся тяжёлый лязг механических поршней и шнеков компактора — он выше человеческого роста и выглядит устрашающе, если представить что компактно в нём можно упаковать не только бумагу. С определённым интервалом происходит выброс сжатого воздуха и многотонный цельнолитой пресс давит кипу перемолотого на мелкие части мусора, превращая его в тоненький блин, перевязанный пластиковой лентой. — Значит… смерть тебя не пугает. — Задумчиво тянет Ханьюл, а у самого холодок по спине. Его сын, тот над кем он всегда любил поиздеваться морально, выставил его в невыгодном свете — показывает сейчас, насколько ему на всё посрать. Юнги плюёт и на установленные отцом правила, и на его попытки что-то доказать самому себе через сына, и на него самого. Ханьюл для него самый несостоятельный человек в этом мире — в первую очередь как отец. И сколько бы тот Шугу не топтал, наказывая этим самым за Тиена, которого тот загубил при родах, сколько бы не гнал от себя мысли, что его любимый омега предпочёл ему самому какого-то недоношенного щенка — это всё не исправить, не вернуть, не вытравить из случившихся реалий. Юнги Ханьюла заставляет сейчас жрать ложками поганую действительность, и даже его смерть, которой тот не боится, не исправит того, что он — ничто в глазах собственного сына. Это не отец его не принимает, а он сам — и никак не наоборот. Это он, Ханьюл ничего не может поделать с собой и случившимся прошлым, а не Юнги. Что из них двоих раб именно отец, а не сын! Шуга сейчас всего лишь несвободен снаружи, телом — он сидит, истекая кровью, привязанный на цепь… Ханьюл же — несвободен внутри, он раб своего же раздутого эго, которое посадило его на собственную невидимую цепь, не давая свободно дышать все эти годы, не позволяя здраво мыслить, мучая собственного сына и истекать кровью душу. Совесть Ханьюла умерла давно, он её похоронил где-то рядом с тем местом, где отстроил самую охраняемую темницу для собственной души. Им правит его раздутое Я. Ку-ку, кто хозяин в доме? И сейчас, смотря на смеющегося ему в лицо сына, у него неприятным образом что-то где-то скребёт, а из могильных заточений на свет показывает свои прогнившие руки давно подзабытое, что сам закопал и надпись написал. Прямо восставшие из ада пожаловали. Понимает ли природу этих неясных стеснений внутри себя сам Ханьюл? Не особо. Но он видит того, над кем он не властен — его плод, его часть, которая не хочет стыковаться с выстроенным им миром, вырывается из него, нагло ускользает, ещё при этом и усмехается. Он для Юнги — никто, тот ему сейчас явно даёт это понять — и это почему-то уже не забавляет… больше нет. Он то думал, что это Шуга для него никто, а вышло что нифига подобного — и он сам сделал всё, чтобы это стало таковым, какое оно есть. Издевательства и пытки уже не приносят того отдохновения, что раньше — сын его ранит, причиняет странную боль — заскорузлую, неконтролируемую, заставляет корчиться от собственной никчёмности и ущербности, которую он ни в коем случае не хочет признавать. — Почему меня должно пугать то, чего не существует? — Смотрит в упор левым глазом Юнги, поскольку правый полностью заплыл. — Убей уже, давай. — Усмехается. — Больная кошка три дня рожала, а ты вечность тужиться будешь — даже на пол-шишечки не сможешь. — Поясничает Шуга, намекая отцу даже не на то, что тот тянет с тем, чтобы наконец-то его прикончить, а на то, с чем Ханьюл никогда не справится. Потому что он — моральный импотент. Он ломал его всю жизнь, но так и не смог победить гадёныша — Юнги в итоге оказался сверху. Бинго и пошёл нахуй — два в одном, как говорится. Ханьюл чувствует, что он, оказывается, совсем не властен над этим человеком, что-то в сыне изменилось настолько, что он не может добраться до его сущности (когда только успел проморгать этот момент? Да он же ни черта не знает собственного сына), Ханьюл не может задеть его — наоборот, теперь Юнги задевает отца. Тот от этого бесится, боится показать своим людям свою Ахиллесову пяту… Убить бы сына прямо здесь и сейчас, кинуть в пресс для мусора, превратить его в кровавую кашу, от которой больше не будет никаких проблем — самое главное головных и моральных, но… почему-то не может. По спине бежит пот. Ханьюл чувствует, что проигрывает. Но тем не менее пыжится до последнего, ведь терять лицо ни в коем случае нельзя, тем более при своих же людях. Ханьюл делает жест рукой и в ангар тут же затаскивают какого-то бедолагу, уже местами весьма помятого. Хрен знает с какой целью, ну уж точно не для того, чтобы чаи с ним гонять — скорее всего для демонстрации силы и власти. Значит будет показательное выступление. Кто этот мужчина, что он натворил — не известно, да и вообще это дело десятое на самом деле, было бы желание наказать, а причина то уж всегда найдётся. Трудяги, быстро определившие что к чему (ну точно им не впервой), тут же прекращают закидывать мусор, явно освобождая пресс-машину для кое-чего другого. И все понимают для «чего» именно, связанный бедолага в том числе. Он начинает извиваться в крепких руках альф и мычать в кляп, не желая вот так добровольно идти в машину смерти, словно свинья на заклании. Да только кто о его желаниях спрашивает? Когда животное ведут на убой, его мнением не интересуются. На время компактор отключают, чтобы уложить мужчину поудобней, от чего в ангаре образуется не привычная, почти что звенящая тишина. Если не считать уже более активного мычания, с нотками паники. — Шоу начинается. — Объявляет Ханьюл и хлопает в ладоши, прям как какой-то шпрехшталмейстер* в цирке. _______________________________ *шпрехшталмейстер — работник цирка, ведущий циркового представления Гудение мотора возобновляется, конвеерная лента трогается с места и мученик вместе с ней. Однако без сопротивления он не желает вот так запросто попадать в шрёдер: мужчина дёргается, трепыхается, а затем просто перекатывается на бок и падает с конвеера на бетонный пол буквально в полуметре от режущих лопастей. — Упс. — Выпячивает губы уточкой Юнги и смотрит на поражённого произошедшим инцидентом отца. — И это всё? — Искренне удивляется. — А чего так быстро? Мдааа… глядя на ваше представление, у меня возникает два вопроса. Первый — куда уехал цирк? И второй — почему вы, собственно, остались? — Ханьюл переводит на сына разъярённый взгляд, матерясь про себя самыми последними словами. Издёвки Шуги начинают выводить его из равновесия. — Клоуны, блять! — Рявкает Мин старший. — Не могли что ли его оглушить, чтобы не рыпался? — Извините, босс. — Мычит кто-то из громил, явно обделённый мыслительной функцией. Далее все действия повторяются, с одной лишь разницей — прежде чем запустить механизм, бедолаге дают со всей силы по кумполу — да так сильно, что тот напрочь отрубается. У Ханьюла снова вытягивается лицо, потому что жертву надо было лишь оглушить, чтобы он обмяк, но смог при этом издавать звуки (молить о пощаде там), нагоняя тем самым больше страха и создавая повышенный драматизм. Юнги снова считывает недоумение на лице отца и начинает уже содрогаться от смеха. — Твоим гориллам с их логикой можно даже оружия не выдавать. — Ржёт Шуга. — Почему? — Поддаётся на провокацию отец. — Потому что она сама по себе убивает. — И качает головой. Ханьюл чувствует себя полнейшим идиотом. Юнги откровенно над ним потешается, а он ни хуя не может с этим сделать. Злость берёт такая, что уже сам готов сына задушить голыми руками. — Босс, так что делать? — Тут Ханьюл медленно переводит разъярённый взгляд с Шуги на спросившего громилу. — Снимать штаны и бегать. — Подсказывает Юнги на серьёзных щах, на что высокий альфа задумывается и переводит непонимающий взгляд с одного Мина на другого. — Блять, заводи уже шарманку! — Орёт Ханьюл. Шоу превратилось в цирк уродов и потеряло уже всякий смысл. — Босс, я не знаю где у этой машины шарманка. — Сука, сука, сука! — Подскакивает Мин старший и сам несётся под смех сына к компактору. Он с силой давит на красную кнопку, попутно давая громиле леща, на что тот виновато сутулится и опускает глаза в пол. Конвеер гудит и планомерно везёт тело в жерло шрёдера. Раздаются тяжёлые звуки пробуксовывающего механизма, разрезающего острыми ножами человеческую плоть — и если не особо задумываться и не смотреть на происходящее, то даже и не совсем понятно что происходит. Из всех звуков можно более-менее различить только хруст костей, который при желании вполне может сойти за ломающиеся ветки или хруст ломающейся моркови — вполне себе похоже. Без трагичных воплей страдальца, шоу и правда потеряло процентов восемьдесят драматизма. Единственно что не приятно и выдаёт суть происходящего, так это кровь, вытекающая из поддона с прессом. Тело словно выжали через соковыжималку — её много и она похожа на тёмно-алую, почти чёрную ртуть, собирающуюся в огромную лужу, чьи ручейки отсоединяются и плавно текут в направлении Минов. Но достигнуть их она не может, так и останавливаясь на пол пути. — Ну что, понравилось? — Без всякой надежды спрашивает отец. — Если это лучшее из вашего репертуара, то карьеру клоунов вам лучше даже не начинать. — Серьёзно заявляет Юнги и смотрит в испепеляющие глаза отца. Шах и мат. Шуга знает, что его отец трус, сам он не убивает, а сейчас вообще полностью перед ним обосрался. Комедия, блять, знатная получилась — и даже если захоти Ханьюл его тоже сейчас прессануть в том агрегате — для его удовлетворения это уже потеряло всякий смысл. — Так значит? — Сделай фокус, растворись в воздухе. — Со скукой в голосе, парирует Юнги. — А что ты скажешь на счёт Чимина? Нашего маленького крошки? Он ведь теперь бесполезен! — Щурит глаза старший, пытаясь выудить хоть какое-то изменение в реакции сына, спровоцировать того на агрессию, испуг, что угодно. — Я говорил, что не буду ни с кем им делиться, но… что мне стоит передумать? К тому же парни вон давно не развлекались. — Ухмыляется Ханьюл, всё-таки отмечая, пусть и совсем незначительные, но перемены в мимике Юнги. — Хотя нет, не так давно же с Бао забавлялись. — Мин старший мерзко улыбается, видя как на лице сына заиграли желваки. — Кстати, не устал ему в одиночку яму копать? — Так много интересного наговорил, как жаль что меня это мало интересует. — Да что ты говоришь! — Зацепился взглядом за дрогнувший глаз Юнги. Всё-таки у него ещё есть хоть в чём-то преимущество над сыном. И это радует! — Тогда… наверное стоит его привезти и устроить новое шоу? А то бедняжке наверное сейчас совсем грустно, теперь ещё и траур держать… а так хоть развлечётся немного. — Только тронь его. — Всё таки тихо процедил сквозь зубы Шуга, чем ну очень порадовал отца. У него даже настроение скакануло — ну хоть в чём-то он его уделал. Такой прям альфа-самец. — То что тогда? — Усмехнулся Ханьюл. — Будешь снова шутки свои шутить? Или уже тогда не будет смешно? — Решил меня этим уделать? А сохраниться перед этим успел? — Рыкнул Юнги, от чего терпение отца окончательно лопнуло. — Всё блять, меня это заебало. Чего я время трачу? Знаешь, я хотел по-хорошему мысли свои до тебя донести, но видимо ты слишком умный… — То есть для тебя мои простые ответы чересчур глубокомысленны? Да нихуя себе… — Нарочито удивился Шуга. — Привяжите его к столбу возле самой крайней кучи, что ближе к лесу. — Приказал Ханьюл. Шестёрки тут же подорвались к Юнги, перехватывая ослабшего парня и унося его на другой конец свалки. Пока его привязывали верёвками, Шуга про себя усмехнулся тому, что его отец дал слабину, не придумав ничего лучшего, как устроить ему «ночёвку на природе». «Ну, хотя бы с видом на лес. В целом пейзаж неплохой, если не принюхиваться к тому, что за спиной. Всяко лучше, чем на рожу отца пялиться». — Знаешь, тут ночью по свалке какого зверья только не бродит. Стаи бродячих собак, например. Говорят даже рыси и медведи захаживают. Ну а что, для них тут как швейцарский стол. Кто откажется? А ты будешь свеженькой закуской, лакомым кусочком. — Ханьюл подошёл ближе. — Такой смелый? Вот и посмотрим, что от тебя останется на утро с твоей смелостью. — Хмыкнул отец. — Только вот никто тебе не поможет. Ночью сюда никто из людей не суётся, а значит и спасать тебя будет некому. Знаешь, когда из тебя по чуть-чуть вырывают куски мяса — это даже хуже, чем разом в котлету превратиться, не находишь? — Не нахожу… ничего кроме твоей прогнившей душонки. Воняет похлеще здешних помоев! Так что отошёл бы ты подальше. — Дурака из меня вздумал делать? — Сощурился Ханьюл, приблизив лицо к сыну в зверином оскале, а про себя радуясь, что никого по близости уже нет, ведь он снова проигрывает. — Вовсе нет, это всё твоя личная инициатива. — По-простому заявил Юнги, чуть ли не зевнув в конце. — Если выживешь, так и быть, разрешу посмотреть на то, как я буду трахать нашего пупсика. — Гори в аду. — Неожиданно плюнул он кровавой слюной прямо в лицо отцу, на что тот не выдержал и лупанул Шугу в солнечное сплетение, выбивая весь воздух из его лёгких. Ханьюл резко развернулся, больше не желая слушать всех этих едких насмешек в свой адрес, он ретировался быстрыми шагами, оставляя связанного сына одного. Юнги усмехнулся на такое поспешное бегство — отец только в очередной раз подтвердил, кто он есть на самом деле — настоящий трус, и максимум что он может — так это ударить полностью обездвиженного человека. Прокашлявшись, альфа осмотрел окрестности: впереди, метрах в трёх, маячил забор, точнее его жалкая пародия — кривой, помятый, а местами вообще согнутый до самой земли. Далее, за забором, простиралось поле — полоса, усеянная высоким разнотравьем, метров пятьдесят в ширину, а уже за ним — смешанный лес, откуда, по уверениям отца, к нему должны будут приходить в гости разнообразные представители фауны. Шуга опустил глаза вниз, бегло осмотрев свой внешний вид и оценив состояние — в целом неплохо, с учётом того, что он может трезво думать, а не висеть полудохлым трупиком. На нём порванные джинсы, заляпанные кровью, на кедах тоже тёмные капли, а начиная от колен вокруг тела извивается джутовая верёвка средней толщины. Связан не совсем туго, но и не достаточно вяло для того, чтобы можно было ослабить давление верёвок. Альфа вздохнул и перевёл взгляд на немного занемевшие пальцы рук: на одном из них поблескивало ничем не примечательное кольцо, что ему вручил Намджун. «Окольцевал, как птицу». Юнги улыбнулся, вспоминая как друг ему хорошенько вдарил, так, что он аж сложился внутри стола. — Вот это вот удар, отец, а не это твоё жалкое поглаживание. — Бесцветно хмыкнул альфа. — Что ж, подождём гостей. Всё таки зря ты меня не убил, потому что уж я подобной оплошности не допущу. *** Первой из рук Хуна упала чашка с кофе. Новость о смерти Намджуна пришлась внезапно, как удар из-за угла — совершенно без подготовки. Дальше на пол посыпался бутерброд с яйцом и сладкой капустой. Мужчина сидел на кухне перед телевизором и лупил глазами в монитор абсолютно замороженным взглядом. Да, это была реакция на смерть альфы, но не в контексте жалости (Намджуна ему не жаль, он бы в другой раз даже порадовался его кончине, но сейчас просто не мог), ведь для него самого этот факт означает только одно — КОНЕЦ. Со смертью Нама разрывается брачный контракт, а значит Хун теряет всю долю бизнеса Кёнхо (которую ещё даже пощупать не успел), огромные деньги и перспективу на престижную жизнь — теряет ВСЁ. Свой маленький бизнес, что у него был, он уже успел продать, причём за весьма среднюю цену, чтобы сделать это по-быстрому. Ведь — «нет, ну а зачем мне, без пяти минут владельцу крупной доли в компании PiraMid, возиться с этой мелочёвкой, только время зря терять!» Теперь уже точно зря! И это сводит с ума… Он за одну минуту потерял всё, к чему так долго стремился — принять это непостижимо сложно. Хун хватается за голову и в неверии мотает головой. Поверить в происходящее совершенно не хочется — это не может быть правдой, это какая-то подстава, злой розыгрыш! Сегодня должна состояться свадьба Чимина, а сам он должен стать тем, кем по праву заслужил. Все эти бесконечные годы он ждал данного часа — его часа восхождения на престол славы и богатства, он потратил кучу нервов на удержание в узде своего никчёмного сына — эту тупиковую ветвь человечества, а что теперь? А теперь уже точно ничего! Вместо восхождения — ужасающее падение ещё глубже в бедность и нереализованные амбиции… он летит в бездну из которой теперь уже точно не выбраться — и это крах всех его надежд и желаний. Он падает, а все вокруг над ним истерично смеются — смеются над его жалкими мечтами, ничтожными попытками быть лучше и выше других. Лица кружатся, скалятся своими мерзкими ухмылками, заходятся в тошнотворном припадке. А ещё среди них всех, самым ярким пятном — лицо Чимина. И он тоже смеётся! Пальцы Хуна жёстко сжимаю волосы, оттягивают их с силой и принимаются за болезненное действие по-новой. Снова и снова. По кухне разносится сначала тихий смех — будто не принимающий случившуюся действительность, а потом он становится всё сильнее и несдержаннее. Он вырывается какими-то странными толчками из глотки мужчины, похож на истерический — остановиться не возможно. Смех уже будто живёт своей собственной жизнью, он неконтролируем — Хун может где-то на задворках сознания и хотел бы его прекратить, но тот не даётся, не подчиняется. На звуки прибегает обеспокоенная Ёнсо и видит картину, которая повергает её в шок: муж стоит на четвереньках и судорожно размазывает по полу хлеб, яйца и кофе, водит руками туда-сюда и при этом смеётся совершенно безумно, совсем как слетевший с катушек человек. Женщина округляет глаза, сжимает рот руками, совершенно не понимая что случилось. Первые несколько секунд она просто смотрит на мужа, наблюдая это непонятное явление с абсолютным испугом, а потом всё же решается подойти к Хуну. Но когда он поворачивает к ней голову — она пугается ещё сильнее: глаза мужа такие безумные, дикие, а его улыбка как у какого-то маньяка. Он смотрит на Ёнсо хищно, словно не узнаёт, а сумашедший смех не прекращается ни на минуту. Он будто управляет им, и вообще — будто что-то управляет её мужем, которого она… абсолютно не узнаёт. — Кэ. — Шепчет Хун и женщина тут же замирает. Она пытается прислушаться, не совсем поняв, что он произнёс. — Кэ. — Повторяет муж, не забывая при этом смеяться. Всё это выглядит странно и дико, пугает ужасно, но женщина решается подойти ближе, чтобы расслышать получше. — КЭ*. — Дико орёт Хун и внезапно кидается на жену. __________________ *끝 [kket] — в переводе с корейского «конец». Ёнсо вскрикивает и успевает отпрыгнуть от обезумевшего мужа. Она с дикими воплями бежит от Хуна на второй этаж, попутно крича детям, чтобы те закрылись в комнатах. Когда до двери спальни остаётся буквально пол метра, женщина ощущает, как её хватают за край халата — она визжит, однако она делает рывок и влетает в спальню, быстро запирая за собой замок. Часть ткани так и остаётся по ту сторону, пригвождая её к закрытой двери. Сердце Ёнсо бешено колотится, в голове барабаны — она не понимает что происходит — всё слишком внезапно, но одно определённо точно — Хун сошёл с ума. Те глаза, которые смотрели на неё на кухне, это были не глаза её мужа — они напугали её до чёртиков! Неожиданно со стороны коридора со всей силы потянули за халат, притягивая женщину плотнее к щели у двери и смех усилился. Ёнсо заплакала, дрожа всем телом — так страшно ей не было ещё никогда в жизни. Она только и молила бога, чтобы дети вняли её словам и заперлись в комнатах. Мозг начал судорожно думать, что делать, а с той стороны в этот момент стали ритмично ударяться телом. Сняв с себя халат, что так и повис, зажатый дверью, она побежала к телефону и стала набирать службу спасения. ~ Через пятнадцать минут Хуна уже скрутили, вколов ему лошадиную дозу успокоительного. За это время он разгромил дом: ходил везде, где имелся доступ и разбивал всё, что попадётся под руку. Дети успели запереться у себя, дрожа от происходящего, как осиновые листы — то что творилось сейчас дома, было для них как кошмар на яву, хоррор, который они никогда не забудут. Было страшно представить, что может сделать собственный отец, который до этого никогда и руки на них не поднимал, даже излишне вознося их перед всеми остальными детьми (особенно перед Чимином) и уча своим же постулатам жизни. И вот в одночасье всё лопнуло как мыльный пузырь — некогда дружная семья будто рассыпалась на глазах, и именно это было по-настоящему страшно! Хун без перерыва повторял только одно «кэ, кэ, кэ» и от этого у всех бегали по телу мурашки. Возможно это и правда был конец — Хун в этом не ошибся… Конец выдуманной идиллии семейства Пак. Домик счастья разваливался на глазах, как во время землетрясения, погребая внутри всех, кто там находился. А для Чимина это уже давно не было домом, он всю жизнь был в стороне от семьи по их же инициативе: Чимин отдельно — семья отдельно. Поэтому его и не могло погрести под этими обломками фальшивых идеалов якобы идеальной семьи — это было не его пристанище, а значит и конец — не его. Однако он есть у всего, и омегу затягивает в совсем иную воронку — ту, что внутри него самого; ту, где его дом должен был быть вместе с Намджуном; ту, где он теперь один и нет этому избавления. Лежа сейчас в больничной палате, омега снова видит тот самый сон, который теперь будет ему являться каждую ночь. Он навис над Чимином невидимой, удушающей тенью, раскручивая заново свои страшные картинки, в которых его любимый паук — его воздух и смысл жизни утопает в кровавом море без всякой надежды на спасение. Как на повторе все пережитые эмоции — страх, безнадёжность, просьба лететь, невозможность что-либо поменять и повлиять на сюжет, и в конце — абсолютное одиночество на фоне бескрайнего красного океана.