Clint Mansell, Kronos Quartet - Summer Overture
Над Сеулом – раннее утро. По стеклянной крыше тренировочного зала монотонно барабанит дождь, но внутри удары капель воды кажутся не более, чем шепотом. Комната погружена во мрак – скудного солнечного света едва хватает, чтобы сделать видными немногочисленные предметы обстановки: музыкальный центр, балетный станок и зеркало, занимающее одну из стен. Черный паркет под ногами, если смотреть на него долго, вызывает желание провалиться сквозь него куда-нибудь глубоко. Голова у Тэхёна кружится. Но он недолго остается стоять на месте – подходит к музыкальному центру, щелкает рассеянно по одной из кнопок, включая радио, и ухмыляется, обнажая зубы. Узнавая мелодию, что скрипкой вонзается в самое сердце. Опускает голову: кровь из груди еще не хлещет? Странно. Только войдя, он тут же забывает напрочь про своего телохранителя. А Ёнджун так и остается у дверей в зал, позволяя омеге делать то, что он посчитает нужным сам. Свет никто из них так и не включает. Омега проходит в центр зала, поворачивается лицом к зеркалу, смотрит в глаза своему отражению. Всматривается в свои черные глаза в черной комнате, стоя на черном паркете… чувствуя, как свой угольный цвет обнажает и его дурацкая, никому не нужная, пустая душа. Которая сейчас отчаянно пытается хотя бы на ничтожную йоту наполниться. Музыкой. Тяжелой, обнажающей пороки, но также позволяющей их скрыть. Своим телом, движениями – которые грациозны и плавны, но прорывающееся из нутра отчаяние все равно видно отчетливо, так, что то режет глаза. Тревожной, потому сейчас и гармонирующей с тем, что мечется внутри у Тэхёна, что не дает на ногах устоять, заставляя раз за разом пытаться взлететь. И Тэхён взлетает – по черному паркету парит, словно он и правда красивая пташка. Словно он и правда в клетке. Где под золотом спрятана тьма. И под красотой его – тоже тьма. Разве они с этой клеткой друг для друга не созданы? Над Сеулом – раннее утро. Дождь проливает свои пресные слезы на серый камень надгробий, что застыли стройными рядами на пригородном кладбище. В смерти, в отличие от жизни, всегда строгий порядок. Потому что смерть – это всегда только смерть, не имеющая в себе полутонов и скрытых оттенков. Она просто наступает и ни с кем не торгуется. Он долго не остается стоять на месте – подходит ближе и опускается прямо на землю, что покрыта мокрой зеленой травой, коленями в нее упирается в проходе меж двух одинаковых могил, что рядом здесь помещены им же самим. Чтобы даже в смерти те, которые упокоились, были друг с другом рядом. Чтобы друг друга не потеряли, как Чонгук их сам потерял. Обоих. И не только их. Альфа скользит окоченевшими уже от холода пальцами по буквам, застывшим в граните, чувствуя, как жалостно к тем тянется сердце. Чувствуя, как снова крошится понемногу, потому что вспоминает то, что вспоминать никак нельзя. Но так хочется… Чонгук вспоминает отца, папу своего вспоминает, которые, хоть и были строги, любили всегда тепло и искренне. Вспоминает светлый просторный дом, долгие беседы о политике, которые при нем велись с самого раннего детства, ведь отец был чиновником. Отец хотел изменить эту страну, сделать ее лучше, сделать чище. И его за это убрали. И папу вслед за ним – тоже убрали. В собственном доме сожгли... Скорее всего, думали, что и Чонгук тогда находился там, потому что ему не желать той же участи не могли… вот только Чонгук спасся. Его Тэхён спас. В тот вечер, когда они должны были встретиться после долгой разлуки. Альфа вышел из дома как раз, и тот вдруг взорвался, вспыхнул, как спичка. А он – ногами к асфальту прирос, чувствуя, как внутри – точно такой же пожар разгорается, что сейчас перед глазами пускает в черное небо снопы искр, что так красивы чудовищно. Чудовищно. И потом он увидел – на балконе своего папу, что выполз буквально из их с отцом спальни. Они встретились взглядами. Чонгук только и успел услышать приглушенное расстоянием, но от того не менее отчаянное: «Чонгук-а, беги! Беги, прошу тебя!» И папы больше не стало. Потому что – секунда – и кто-то пустил в его голову пулю. Чонгук и сейчас, на кладбище, все это до сих пор видит перед глазами, за холодный гранит руками уже с отчаянием хватается и мелкой дрожью трясется. «Я спасся… но осталось ли от меня что-то, что ты так отчаянно пытался сохранить, пап?» Все эти годы он только тем себя и успокаивал, что уберечь смог хотя бы Тэхёна. От себя спасти. От того шлейфа опасности, что после смерти родителей на каждом углу преследовал еще совсем юного альфу. Тэ к нему нельзя было. Нет, нельзя! Тэхён ни о чем знать не должен был. Потому что он – самое ценное. И если Чонгука найдут – пусть только его забирают. Но не ТэТэ. И ради этого он даже сердце лучшему другу готов был разбить. Готов был того для себя навсегда потерять. Пусть только Тэ будет в безопасности. Останется жить. Ему с Чонгуком было нельзя. В могилу, что тогда грозила альфе, за ним было нельзя. Но сейчас Чон стоит тут на коленях, на могилки умерших своих родителей смотрит и пытается принять весь ужас, что в его жизни, оказывается, всегда был, но искусно скрывался. Что их обоих, оказывается – и его самого, и Тэхёна – тьма тогда забрала одновременно. Но ведь раньше… раньше они не были для нее созданы… никто из них… Над Сеулом – раннее утро. Редкие брызги дождя иногда попадают внутрь через приоткрытые окна. В студии свежо и тихо. И пока что совсем пусто. Он здесь. Наедине с чувством тревоги, что в груди разгорается, подобно огню на сухой листве. На десятки сообщений Чимина до сих пор так и нет ответа, и молчание лучшего друга медленно, но верно, омегу сводит с ума. Он чувствует – этим утром – как никогда, чувствует, что что-то не так. С Тэхёном что-то не так. Он долго не стоит бесцельно - тянется рукой к музыкальному центру, будто к шприцу за дозой. Своей особой дозой, что с лучшим другом у них всегда одна на двоих. И в помещение, смешиваясь с дождевой водой, проникает музыка. Скрипкой вонзается в самое сердце. И боль, что от этого в груди возникает, помогает хоть немного в себя прийти. И рассудок отрезвить настолько, насколько возможно. Потому что нужно быть сильным, Чимину всегда – нужно быть сильным. Кто, как не он? Он включает радио и широко ухмыляется, узнавая мелодию. Что вены, кажется, вскрывает, но также и дает силы. Побуждает – двигаться, по залу отчаянно метаться. Но все еще красиво. Красиво чудовищно. Он чувствует внутри себя пустоту, отчаяние чувствует. Остро, голо, пугающе… так пугающе, что будто не его. Будто все это – чужое. И чувства чужие, что за страхом тянутся и гремят цепями. Одиночество, что рушится, будто хрусталь, осколками орошая неприкрытую кожу, ту вспарывая, выпуская наружу кровь, погружаясь внутрь, убивая медленно и с наслаждением… Чужое. Это все, будто не его. И тьма, что со всех сторон окружает, не его тоже.***
Солнце над Сеулом переступает зенит, но за дождевой пеленой это видно едва ли. В зале для танцев все так же темно. Голову кружит от душного воздуха и от музыки, что в уши врывается безумным нотным хороводом. Он, будто статуя, замер на своем месте. Ёнджун за Ви уже несколько часов наблюдает. Скользит взглядом внимательным за изящным омегой. И взгляд этот – он жадным становится все сильнее с каждой минутой. Он эмоции впитывает, словно губка, что из мальчишки напротив извергаются беспощадной лавиной. Потому что Тэхён давно уже забылся, потому что Тэхён не справляется. Он бы рад заплакать, но не может уже – все слезы за прошлые ночи выплакал, да и те никому не помогут. Ни душе, ни сердцу. И остается – только себя до конца вымотать, до беспамятства, до пульса, что сплошной ровной линией. Может, тогда станет чуточку легче… Ёнджун взглядом ласкает красивое молодое лицо чудной пташки, что сейчас в силках своих бьется так отчаянно, что даже сердце альфы, и то болезненно екает. Не может он просто смотреть и человека в Ви не увидеть. Потому что омега – он дышит. Он живой. Да, Ёнджун за свою жизнь много чего сделал плохого, много кого убил, многих страдать заставил, судеб порушил столько, что не сосчитать… но судьба Ви – будто заранее особенная. И он не очередная пташка, не золотой омега, что вырос под крылом богатого отца, нет… Ви – сильный. И в голове у него не вата, там что-то важное спрятано, что-то, что Ёнджуну так отчаянно узнать все сильнее хочется. И только лишь для себя омегу раскрыть. Вот только… только нельзя. Альфа тихо вздыхает. И продолжает в стороне неподвижно стоять, упиваясь невеселыми своими мыслями и с трепетом наблюдая, как Ви по просторной зале порхает под музыку, будто не ходить в детстве учился, а сразу летать. Но скоро он взлететь больше не сможет, потому что время, что им отведено, истечет, стоит Шинёну вернуться. И свое забрать. Ви от него уже ничего не спасет. Пташка обречена. И Ёнджун здесь, к сожалению, бессилен.***
Он здесь столько времени, что широкий черный зонт, раскрытый над светлой макушкой, уже не спасает. В дорогих ботинках до самых краев вода – теперь только выбрасывать. Брюки тоже намокли и неприятно тянут к земле. Но он все не уходит. Намджун стоит и молча смотрит. После долгих суток дежурства с Тэхёном ему бы завалиться спать… вот только тревога долгожданного покоя альфе никак не дает – он все волнуется за своего младшего друга. Потому-то и здесь сейчас стоит, издалека наблюдает. В доме клана Чонгука Нам, когда вернулся, не обнаружил, в лофте, где Чон жил – тоже. И тогда ноги сами привели на кладбище. Потому что чутье подсказало. И не ошиблось. Альфа головой устало качает, тихо вздыхая. Он и до этого знал, о тяжелом состоянии друга догадывался, но подтверждение увидеть все равно готов не был. Такого друга увидеть готов не был. Потому что вот он – разбитый, у могилы родителей сидящий на коленях и льющий слезы по жизни, что ему не принадлежит уже так давно, что следовало ту забыть. Но как ее забудешь теперь, когда напоминание – вот оно, взялось из ниоткуда буквально и теперь перед глазами быть по факту обязано. Смотрит испытывающе своими глазами кошачьими из-под лиловых линз, красивые губы кривит и одним лишь своим существованием Чонгука загоняет на девятый круг Ада. Потому что Тэхёна ни у кого из них спасти не получится. Намджун это понимает прекрасно, и от того все сильнее боится за тонсэна, потому что Чонгук… он же ведь не сдастся – по нему видно. Не зря он тут. Ох, не зря… – Ты ему уже ничем не поможешь, – шепчет Нам с сожалением, хоть и знает, что друг услышать его не сможет – слишком далеко. – Жаль только, что не отступишься и погубишь себя так необдуманно. Напрасно все это, Гук-а. Лучше бы ты как и раньше жил. Но как раньше уже не будет – альфа это прекрасно понимает и морщится. Что же ему делать теперь? Успеть бы придумать до приезда Шинёна… Ведь, когда вернется босс, карты перетасовать уже вряд ли получится.***
В просторной танцевальной студии воздух спертый, а зеркало – запотело, говоря явно о том, что кто-то здесь с самого раннего утра изрядно трудится. Музыкальные дорожки сменяют собой друг друга, к нотам примешивается скрип обуви по гладкому паркету и загнанное дыхание. Хосок дыхание Чимина знает так хорошо, как не знает свое – уж за годы совместной работы изучить то успел до мелочей. Знает, когда друг в порядке, а когда из последних сил двигается, уже и не разбирая, что вообще творит. Слишком увлекшись. Сейчас именно такой момент ему и повезло застать. Пак себя загонял. Еще чуть-чуть – и с ног повалится, а такого Хосоку не надо. Ему бы музыку выключить и насильно заставить омегу взять перерыв, но он, почему-то, сдвинуться с места не может. Все стоит и наблюдает, как омега танцует, как мечется по студии, словно зверь по клетке, в которую того заперли… что-то с Чимином не так, но что именно, Хосок понять пока не может. Вроде, только вчера все было нормально… Что могло с Паком за одну ночь случиться? Альфа не понимает. Но помочь другу обязан, хоть как-то заставить развеяться, мысли из головы отпустить, от того, что гложет, сбежать… да, он поможет. Сейчас же поможет, а как же иначе? Хосок собственным мыслям широко улыбается и уверенно направляется к музыкальной установке, чтобы ту выключить. Хватит Чимину себя мучить. Может, другие не в курсе, но Хосок-то знает, что он не каменный.***
Jacob Lee - Demons
– Из чего сделаны твои мышцы? – усмехается Ёнджун, не в силах скрыть удивление в голосе. Тэхён перед ним вымучивает слабую улыбку, промокая полотенцем шею, стирая тем самым с нее потные дорожки. Это, конечно, мало чем поможет: душ все равно нужно принять – но пока добраться до третьего этажа омега не сможет чисто физически. Устал, как собака. И кто, скажите, во всем виноват? Да никто – Тэ просто конченый. – Я привык к такому, – пожимает плечами Тэхён, не переставая улыбаться. Все же, ему эта зверская усталость до дрожи нравится. Ничто другое не способно так действенно выбивать из разума мысли, что до невозможности бесят. Когда-то давно омега таким способом Чонгука из головы уже выкинул, может, на этот раз тоже получится? – И как долго ты танцуешь? – задает альфа очередной свой вопрос, а Тэхён с удовлетворением осознает, что тому правда интересно. Что ж… ловись, рыбка… - Лет шесть примерно, начал заниматься, когда учился в университете. - И почему выбрал именно танцы? – Лучший друг предложил однажды с ним пойти на занятия, – отвечает Тэ честно, а затем, немного подумав, добавляет: – Я тогда был жутко толстым, надо было что-то делать, вот я и… – Да ладно! – Ёнджун удивленно округляет глаза, невольно взглядом пробегаясь по точеной омежьей фигуре, в которой все, кажется, идеально… так идеально, что приходится буквально руки в кулаках постоянно сжимать, чтобы не дай Бог не притронуться. – В жизни бы не подумал, что у тебя с подобным могли быть проблемы. Ты же такой… Тэхён хохотнул, не дожидаясь даже, чем альфа закончит. Ослепительный? Прекрасный? Просто – красивый? Да… Тэ знает, над оболочкой своей он старался, как одержимый. Чтобы та могла скрыть уродливую душу, и никак иначе. Тэхён по сторонам смотрит, лениво обводя комнату взглядом. Везде белый и черный цвета, что приелись уже до ужаса, но с окружением его ничего, кажется, уже не поделаешь. – Ненавижу пустоту в интерьере, – заключает он недовольно, и Ёнджун хмыкает, как бы говоря, что согласен. Альфе, честно сказать, обстановка в доме у босса тоже не нравится. Он любит, чтобы там, где живешь, было уютно, а здесь… слишком все строго, слишком все какое-то обнаженное. И находиться в особняке этом – все равно что перед толпой стоять, в чем папа родил – весь нараспашку перед всеми открытый. Нигде не спрячешься. Это место любого с ума сведет. И Ёнджуну все больше не по себе от мысли, что Ви здесь содержат круглосуточно. Пусть он и сильный, да и упрямый, как черт… но надолго ли этого хватит? Сколько их таких уже было, сколько сломалось? Скольких Ёнджун самолично в лапы зверю привел?.. И Ви… он же, по сути, один из многих… И совершенно другой. – Есть хочешь? – находит альфа новую тему для разговора. Омега смотрит на него и не по-доброму щурится. – Никаких тупых бургеров, понял? – Тогда – картошка? – не может Ёнджун сдержаться и ухмыляется, видя колкий взгляд лиловых глаз. Он и настоящий их цвет видел – вчера утром, когда повел Ви в его комнату, прежде чем покинуть особняк. Так красиво… – Если мне не понравится еда, я в рот и крошки не возьму, – отвечает омега самодовольно, а затем поднимается со стула, на котором все это время просидел, отходя от многочасовой нагрузки. – Помру голодной смертью, а ты затем – словишь пулю. Ёнджун смеется, провожая взглядом удаляющегося к лестнице омегу. Что ж, в чем-то Ви, конечно, прав. Если что-то с ним и правда случится, пулю он словит точно… и не только он. Шинён ненавидит, когда что-то идет не так, как он хочет.***
Selena Gomez - Boyfriend
– Хорошо выглядишь, – Хосок присвистывает, окидывая друга изучающим взглядом с головы до ног. Редко когда Чимин в его присутствии позволяет себе так распыляться, а сейчас – только посмотрите – ни одного шанса для воображения хоть немного поработать. Чего стоят только эти джинсы, что ноги омеги обтягивают так, что чудо – как еще не порвались. Хо встает рядом и небрежно накрывает рукой худые плечи Пака. Они, может, и просто друзья, но в клубе омеге лучше не показывать, что тот одинок. Мало ли, Чимин слишком лакомый кусочек, чтобы терять бдительность. – Не переживай за меня, я этот клуб, как свои пять пальцев знаю, – ухмыляется Чим, вытягивая перед собой свою маленькую ладошку с пухлыми пальчиками. Так сразу и не скажешь, что это рука взрослого омеги – уж больно детская, хоть и увешана кольцами так, что голой кожи почти не видно. – Знает он… завсегдатай, – бурчит Хосок недовольно и руку убирать не собирается. Ничего, Чимин потерпит. – Не хочу, чтобы к тебе здесь пристали. – А я вот, может, хочу, – возмущается Чимин, щуря недовольно глаза. – Такая ты иногда маленькая шлюшка, – хмыкает альфа, крепче прижимая несговорчивого друга к своему боку. – Но не в мою смену. Мы здесь по делу, не забывай. – Да помню я, – закатывает Чимин глаза, красиво подведенные лайнером, а затем не по-доброму ухмыляется. – Одно другому не мешает. Хосок закатывает глаза следом за ним, и затем, минуя охрану на входе, они попадают в клуб, где этой ночью должна состояться их встреча с потенциальным сотрудником. Чимин двигается внутри, как рыба в воде, и Хосок понимает, что сопротивляться омеге глупо, поэтому послушно следует за другом к столикам, что находятся в небольшом углублении за танцплощадкой. Здесь темно и практически приватно, диваны установлены вокруг круглых столов, над которыми низко висят фиолетовые лампы, распространяющие вокруг себя мягкое неоновое свечение. – Как тебе здесь? – с интересом спрашивает Чимин, когда они занимают столик, опускаясь на один диван, чтобы лучше слышать голоса друг друга среди громкой музыки. Рука омеги шарит в кармане, пытаясь извлечь на свет телефон. – Мне здесь… нравится, – честно отвечает Хосок, кивая в такт музыке. Он и сам любитель позависать в клубах. Чаще он там, конечно, не пьет и не ищет кого-то на ночь, а танцует. Потому что приятно иногда отдаться музыке просто так, удовольствия ради, не следя пристально за собственным отражением напротив, чтобы выискивать у себя же изъяны. – Пойдём в следующий раз со мной и ТэТэ, если хочешь, – улыбается Пак, но затем отвлекается на загоревшийся в руках смартфон и вдруг сникает. – Ты чего, Чимми? – хмурится Хосок. – Тэ не отвечает, – обеспокоенно бормочет омега, неосознанно начиная стучать указательным пальцем по своей пухлой нижней губе и пачкая подушечку липким блеском. – С тех пор, как я уехал из Тэгу, от него ни одного сообщения. – Может, он сильно занят с отцом, – пожимает плечами Хосок, пытаясь друга успокоить, но у самого на душе от волнения тоже неспокойно. Чимин с Тэхёном… они друг друга всегда по-особенному чувствуют: альфа это давно заметил. И Чимин переживает неспроста. – Дай ему еще пару дней. Не объявится – забьем тревогу. – Ты прав, – вздыхает омега и несколько раз головой кивает, будто от нехороших мыслей хочет избавиться, но не выходит. – Еще пару дней… – И затем хмурится, замечая, что в чате у него море непрочитанных сообщений. Черт, он о Юнги из-за всех этих переживаний совсем забыл! А ведь тот ему с самого утра написывает. – Что это еще за MinSuga? – спрашивает Хосок, суя, куда не надо, свой любопытный нос. Чимин возмущенно шлепает его ладошкой прямо в лоб, вызывая у альфы усмешку. – Отвали. Лучше чем лезть в чужую личную жизнь, завел бы свою! – Ты же знаешь, я одинокий волк, – смеется альфа, откидываясь на спинку дивана и больше не собираясь лезть к напыженному, словно злой воробей, другу. На самом деле, Хо прекрасно знает, что Чимин может так любому альфе прописать, что тот нескоро оклемается, но омега этот в таком состоянии все равно до невозможного смешной и забавный. Он своего друга очень любит. И бережет, как младшего брата. Пак тем временем быстро пробегается по непрочитанным сообщениям, что сыпались в переписку буквально весь день. Больше Юнги не писал по одному слову, сначала просто желал доброго утра, интересовался, какие планы у омеги на день. Затем от чего-то заговорил про то, какие же медленные, все же, у них в Корее поезда… Чимин нахмурился, ничего не понимая. Какие, нахрен, поезда? О чем он? – Эй, Чимин, я его вижу! Сейчас начнется!New Medicine - Fire up the night
Чимин резко отвлекается на друга, который указывает на противоположный от них конец сцены, где установлен диджейский пульт. Телефон неохотно возвращается на свое место в карман. Омега пристально всматривается, пытаясь увидеть того, кого заметил альфа, но различить способен лишь очертания какого-то человека, нависающего над аппаратурой и небрежно натягивающего наушник на одно ухо. Света в зале становится немного больше, Чимин с растущим внутри любопытством сильнее щурится. Замечает, как парень за пультом привычными движениями щелкает по каким-то кнопкам, настраивая все под себя, а затем тянется одной рукой к голове и стягивает с себя мешающую черную кепку. Синяя челка, освободившись, падает ему на лоб. «И какого лешего эти чертовы поезда не могут ехать быстрее?» Музыка сменяется, звук ее становится ритмичнее, чище… сразу понятно, что за аппаратурой теперь другой человек… и не просто человек, а мастер своего дела. Чимин немного в шоке. Он пока не знает, что по этому поводу думает, просто сидит и во все глаза смотрит на того самого Шугу… которого друзья, вообще-то, зовут Юнги, а сердце, как какой-то подлый предатель, спотыкается. Будто пытается биться в унисон с ритмами, что выдают мощные колонки над танцполом. – Он крут, правда? – обращается к Паку Хо, ища одобрения, и омега на автомате кивает, так взгляд и не отводя. «Чертовы поезда», – проносится в его голове рассеяно. А затем Чимин и сам не замечает, как улыбается. Радостно и как-то даже немного наивно и по-детски. Потому что внутри что-то так приятно трепещет, и хочется прямо сейчас подорваться, подойти ближе, чтобы альфа, который сейчас за пультом, эту самую улыбку смог своими глазами увидеть. Потому что эта улыбка – она для него. Потому что Пак, на самом деле, был уверен, что снова этого странного альфу навряд ли сможет увидеть. К счастью, задремавшая ненадолго сучка в Чимине просыпается вовремя, и омега спешит себя одернуть. Что это он расклеился? Стоило только альфу узнать, и растекся тут же лужицей, хорошо еще, что не у самых его ног. Что это с ним еще такое...? Видимо, это все близящаяся течка, точно. Вот, в чем все дело. И вообще, Юнги не в его вкусе. Как бы. Хосок рядом с ним кивает головой в такт музыке и отбивает ритм на кожаной спинке дивана своими красивыми длинными пальцами. – Мне говорили, что он в своем деле мастер, но приятно самому убедиться, – хмыкает он со знанием дела, и Чимин с ним согласен полностью. Знал бы только Хо, что Пак не так давно сделал с этим самым «мастером» в благодарность за его выдающиеся музыкальные навыки… кстати говоря, той ночью Чим счастлив оказался узнать, что навыки в музыке – не единственные, какими альфа обладал. В горле образовалось как-то уж слишком много слюны, и омега торопливо сглотнул, нервно подергивая ногой. Определенно, для подобных мыслей сейчас не лучшее время. Они, вообще-то, здесь по важному делу… и, кажется, это важное дело у них с Юнги. Что за чертова ирония? Кому там на небесах стало скучно, а?! Шуга задерживается за пультом еще на сорок минут, а затем под одобрительный гул возвращает место его законному владельцу. – Ты уже договорился с ним о встрече здесь? – догадался Чимин, наблюдая, как альфа обходит танцевальную зону, направляясь к столикам, где они все это время сидели. Хосок поднимается с места, чтобы Юнги смог их заметить. – Конечно, договорился, – подтверждает Хо догадки омеги, а затем широко улыбается, встречая гостя, и протягивает тому руку. – Рад Вас видеть, господин Мин. Мы пробыли здесь все выступление и смогли оценить его по достоинству. – Просто Шуга. Весьма польщен, – бормочет парень по-знакомому хрипло, пожимая протянутую руку. Чимин кусает себя за щеку. Его за стоящим Хосоком пока не видно, но зато аромат корицы, который исходит от Юнги, уже бьет омеге в голову, а это значит, что… Синеволосый альфа вдруг дергается, сводя брови, тянет носом с осторожностью, будто боится воздухом, что вокруг, насмерть обжечься. Быть того не может… не бывает просто таких совпадений. Должно быть, какая-то дикая галлюцинация. Он сегодня точно сигареты курил? Может, все же, травку… хотя блять, откуда той взяться, если он уже пару лет, как в завязке? Но все-таки… – Как меня зовут, Вы уже знаете, а это – мой партнер по студии, – продолжает говорить Хосок, отходя чуть в сторону, чтобы Юнги мог разглядеть в тусклом свете второго своего собеседника. Оба – альфа и омега – замирают, как вкопанные. – Пак Чимин, – приветливые слова Хосока звучат между ними, словно какое-то дешевое заклинание. Как будто скажи «Пак Чимин», и Чимин непременно откуда-нибудь вылезет: из шляпы, к примеру, или хоть прямо из задницы клоуна… однако, он сейчас правда здесь. И фокус-то, оказывается, рабочий...***
jxdn - Angels & Demons
– Быстрее! Чимин теряет последние крупицы самообладания, наблюдая, как альфа подносит к двери ключ-карту, зажатую между двух тонких пальцев. Эти чертовы пальцы… по мнению омеги они должны быть уже где-то внутри него, потому что внизу все уже изнывает и по ощущениям – горит синим пламенем. Ну сколько же можно! Дверь, наконец, открывается, впуская парочку в крохотный номер отеля, где Мин остановился сегодня, как только приехал в Сеул. Им обоим все еще не верится, что такое стало возможным, что они снова, черт возьми, вместе. Оба здесь… В ночной тишине раздается громкий хлопок двери. Внутри номера – темнота. Два распаленных тела вдруг замирают друг напротив друга. Близко. Лоб омеги щекочет растрепавшаяся влажная синяя челка, губы – трогает коричное дыхание. Нос альфы скользит по мягкой щеке, жадно втягивая медовый аромат, что с каждой секундой, кажется, становится все более концентрированным пропорционально тому возбуждению, что нарастает внутри желанного тела. Ладони одновременно начинают свое движение, скользят, скорее, изучающе, чем возбуждающе и горячо, будто дарят хозяевам возможность поверить, что все это – на самом деле. Что они оба здесь и сейчас. Пальцы двигаются по коже, чувствуя тепло. Очерчивают запястья, предплечья, сгибы локтей, твердые ключицы и нежную шею, путаются в волосах, сминая мягкие пряди. Губы встречаются, смешивая, наконец, ароматы дыхания и унося куда-то далеко, так далеко, что выбираться не хочется, да и пока не нужно. Чимину хорошо, он даже на время забывает о своем беспокойстве за Тэ, что не отпускало весь день. Сейчас с Юнги ему ни о чем совершенно не хочется думать, хочется лишь вот так податливо извиваться под настойчивыми, жадными до прикосновений руками, льнуть телом к альфе, что так космически притягательно пахнет, а затем вокруг мужчины рассыпаться буквально, чувствуя, как его жестко берут, и совершенно уже неважно, где именно. – Я обожаю поезда, – бормочет Чимин, сам себя даже уже смутно понимая. – Что ты сказал? – мурлычет ему на ухо альфа, а затем неожиданно подхватывает на руки, заставляя Чимина обхватить его ногами за бедра. Рот Пака открывается в немом стоне, когда омега чувствует, как возбуждение альфы упирается именно туда, куда нужно. Юнги куда-то несет его, и от движений трение внизу срывает у обоих последние предохранители. Чимина мягко бросают на кровать, и он тут же стягивает с себя рубашку прямо через голову, не желая тратить время на чертовы пуговицы, иначе рискует просто оторвать их. Пак подползает к краю кровати, садится и притягивает не сопротивляющегося альфу к себе прямо меж разведенных ног, хватается за пряжку ремня, и прикусывает губы, кажется, до крови, пытаясь как можно быстрее разделаться с брюками. Сверху слышится тихий хриплый смешок, и грубая ладонь ложится на щеку, начиная водить по той с удивительной нежностью. Большой палец проходится по губам, очерчивая их контур, прежде чем погрузиться внутрь. Чимин слегка отвлекается на это, обводит палец в своем рту горячим языком, вызывая у альфы рваный выдох, и затем сам не понимает, как оказывается уже опрокинутым на спину, чувствуя над собой совершенно обнаженное сильное тело. Губы вновь оказываются заняты. Поцелуй альфы требовательный и горький от сигаретного дыма, но это его абсолютно не портит, лишь заставляет Чимина нетерпеливо простонать прямо в эти самые губы порочные. Краем сознания понимает, что с него пытаются стянуть джинсы, и послушно приподнимает таз, чтобы получилось быстрее – те и так слишком узкие, а теперь, когда Чим чертовски сильно возбужден, удивительно – как ткань еще не лопнула. Обнаженная кожа покрывается мурашками, когда альфа, избавив Чимина от низа, ведет ладонями по разъезжающимся шире ногам, чтобы в конце концов обхватить ягодицы, собственнически те сжать, а затем развести в стороны, услышав, как пошло хлюпает выступившая меж них природная смазка. Омега чувствует, как та уже начинает пропитывать собой чистые простыни, и тихо скулит, желая прикосновений. Прикосновений именного этого странного альфы, чтоб его… Губы омеги смыкаются на выступе острой ключицы Юнги, а затем он осторожно прикусывает зубами косточку, чувствуя, как внутрь на пробу уверенно входят два мокрых пальца. Тело само выгибается, аккуратный, уже возбужденный болезненно омежий член проходится по подтянутому животу альфы, обоих заставляя тихо зашипеть и ускориться. Чимин мысленно прощается с остатками самообладания, ощущая, как внутри все свободное место заполняет просто гигантских масштабов желание. Желание обладать и отдаться. Все вместе познать, раствориться и в себе растворить того, кто сейчас напротив так горячо прижимает к кровати, умело растягивая и заставляя от возбуждения мелко трястись и зубами вонзаться в мягкую кожу, которая так пленительно пахнет корицей. Ему нужно больше. Больше всего этого. Больше Юнги. Альфа будто чужие мысли читает, извлекает из податливого тела пальцы, смещается немного, позволяя себя обхватить руками за шею, а ногами – за талию, и без предупреждения резко входит одним сильным толчком. У Чимина перед глазами – звезды. Целая, блять, вселенная. Он стонет так громко, что все на этаже их, наверно, слышат, но омеге искренне плевать. Потому что сдерживать себя он сейчас просто не может. Может лишь еще сильнее в пояснице прогнуться, руками в синих волосах с отчаянием запутаться, прижав желанные губы к своим, собственными зубами истерзанным, в альфу впиться голодным поцелуем, внутри себя ощущая жар, что все сильнее печет с каждым движением, с каждым толчком. Спинка кровати со стуком встречается со стеной, звуку этому вторят неприлично громкие шлепки влажной кожи о кожу и хлюпанье, от чего по телу все новые волны похоти разносят приятную негу, заставляя глаза обоих плотно зажмурить и ощущениям этим с головой отдаться. Как же потрясающе… лучше даже, чем в прошлые разы. Возможно, даже необходимо. Чимину даже к себе не нужно притрагиваться, чтобы кончить, хоть без дополнительной стимуляции он обычно обойтись не может. Но сейчас – стонет в очередной раз в поцелуй и чувствует, как собственное семя пачкает его живот и живот альфы, что тут же с устоявшегося ритма срывается, продлевая удовольствие омеги и одновременно доводя и себя до желанного финиша. Изливается глубоко внутри, гортанный свой стон заглушая, кусая Чимина за нежную шею, почти ставя метку, и от того – только обоих распаляя сильнее. Альфа отстраняется, тяжело дышит, нависая над таким же загнанным омегой, как и в самом начале, очерчивает ладонью мягкие контуры красивого лица, проводит по губам большим пальцем, прежде чем накрыть те очередным своим поцелуем. Чимин с готовностью отзывается, ладонями ведет по крепкой спине, наслаждаясь ее теплотой и гладкостью. Они еще нескоро остановятся. Эта ночь – их ночь. А со всем остальным разобраться можно будет и завтра.***
Duncan Laurence, FLETCHER - Arcade
Это утро неожиданно удивляет солнечным светом, что настойчиво стучится в окно вместо капель уже приевшегося за последнее время дождя. Тэхён щурится, ворочаясь в кровати и тихо постанывая от тупой боли, пронзающей мышцы. Ну, а что еще он хотел, загоняя себя вчера до белых мух перед глазами? Теперь уж получите-распишитесь… Тэ ненавидит спать при свете, и как только забыл вчера задвинуть шторы, ведь всегда перед сном это делает… точно, он же с вечера был очень взволнован, ведь на следующее утро… Омега подрывается, вскакивая с кровати, как ужаленный, больше совершенно не обращая внимание на то, как мышцы во всем теле жалобно стонут. Тэхён с бешено колотящимся сердцем бросает взгляд на часы, что невозмутимо тикают на комоде, будто над ним издеваются. Девять утра. Он чуть не проспал время смены. Ноги сами несут к окну, из которого вид как раз так удачно открывается на подъездную дорожку, глаза испуганно округляются, когда замечают, как к дому подруливает смутно знакомый черный астон мартин. В горле пересыхает. Тэхён ждет. Ждет, а внутри уже чувствует, как последние опоры, что еще позволяют кое-как держаться, грозят рухнуть и в пыль стереться. Тэхён ждет, а рука сама собой в левый бок впивается, болью хоть немного отрезвляя, память силясь в омеге пробудить, а с ней вместе – и многолетнюю злобу. И это помогает отчасти. Пока что, может, и хватит. Ёнджун выходит из дома навстречу авто, дверца которого уже распахнулась, являя миру хозяина иномарки. Тэхён закрывает глаза. Тэхён знает, что этим днем все и решится. Либо он разрушит. Либо его.