Digital daggers - Still here
Чонгук левша, а Тэхён – правша. Но Чонгук всегда сидит справа, а Тэхён слева. И их пишущие руки из-за этого иногда друг друга касаются. Ладони Гука теплые, а Тэ – всегда ледяные. Альфе нравится думать, что с прикосновением он может подарить своему лучшему приятелю немного тепла. Да и сами прикосновения Чону нравятся не меньше, ведь юное сердце из-за них начинает стучать внутри, как сумасшедшее, абсолютно всегда… Тэхён косится на альфу как-то раз после очередного такого столкновения и тихо фыркает. Чонгук знает, что омегу это раздражает, потому что тот из-за него не может красиво написать конспект, но ничего не может с собой поделать. Глаза Тэ сощурены, между густых бровей – очаровательная складочка, но та вдруг, как по волшебству, исчезает бесследно, а брови взмывают вверх, здороваясь с непослушной челкой. – Ого! – выдыхает он, заставляя тем самым нахмуриться уже Чонгука. – Ты чего, ТэТэ? – Твоя рука… я раньше и не замечал. Смотри, – Тэхён кладет свою левую руку рядом с рукой альфы и тыкает куда-то пальцем. – Родинки. Они у нас одинаковые! Чонгук приглядывается повнимательнее и удивленно хмыкает. И правда: между большим и указательным пальцем на их левых ладонях одинаковые родинки. – Мне это нравится, – вдруг выдает он, заставляя омегу слегка покраснеть. Тэ привычным для него жестом облизывает губы и отодвигается, возвращаясь в прежнее положение. Проходит несколько долгих для обоих секунд, прежде чем он чуть слышно под нос себе выдыхает смущенное: – Мне тоже. И сердце альфы тут же бешено заходится, будто к Тэхёну снова удалось прикоснуться…***
Paramore - Tell me how
Тэхён все еще в своей комнате. Сидит на самом краешке кровати, дышит тихо и совсем не шевелится. Пальцы сжимают худые колени, а глаза, хоть и открыты, все равно подернуты слабой дымкой, выдавая то, что омега пусть телом сейчас и здесь, но вот сознанием – едва ли… На самом деле, Тэхён далеко. В прошлом закопался с головой и вылезать не собирается, пока не отыщет желаемое. То, в чем сейчас так отчаянно нуждается – свое спасение. Он вспоминает тот день, когда рассказал лучшему другу, что поступил в университет, и теперь, наконец-то, станет свободным. Рассказал самому первому, потому что только с ним желал разделить свою трепетную радость. И не получил ответа, хоть и видел, что сообщение альфа прочел. Вспоминает день, когда уезжал из Тэгу в Сеул, свой последний шанс попрощаться с Чонгуком тогда. Который Чон так же проигнорировал, пуская по сердцу омеги первую трещинку. Первую и далеко не последнюю, но Тэ тогда не знал, что тем не будет конца. Первый курс универа… когда их переписка становилась все скуднее, и все чаще сообщения омеги оставались проигнорированными. «Мы теперь в разных компаниях, Тэхён, у нас разные интересы…» Тэ часто плакал тогда, в калачик свернувшись на своей кровати в общежитии, и незаслуженно заставлял Чимина о нем волноваться, наивный болван. Но тогда омега все еще верил – в их дружбу… их любовь, какой бы та ни была. Потому что они были слишком близки… Разве могла такая крепкая привязанность рухнуть так легко и просто?! Нет, Тэ в это не верил… не верил! Он продолжал отчаянно сильно любить, считал каждый прожитый день, как помешанный, ожидая часа, когда сможет вернуться и увидеть смысл своей жизни, которым для него успел стать Чон Чонгук. Тэхён вспоминает момент, когда этот час настал. Когда Чонгук так и не пришел. Когда Чонгук его в последний раз предал. Растоптал, унизил, бросил… ушел. Вспоминает, когда, наконец, понял, что другу он больше не нужен – с ним наигрались. И выкинули на помойку. Потому что никому не нужна, на самом деле, такая поломанная игрушка, которой Тэхён, без сомнений, являлся. Чонгук его сломал еще больше, буквально в пыль стер. И осталось – лишь развеять по ветру. Наконец, взгляд у Тэхёна проясняется. Омега не по-доброму улыбается, чуть ли не равняя улыбку свою с оскалом. Вот только Чон тогда, видимо, и не догадывался, что то, что от омеги осталось – никакая вовсе не пыль, а пепел. Пепел, из которого Тэ восстал прекрасным фениксом. И теперь нести бывшему другу способен лишь одно – огонь и смерть. Омега поднимается с кровати, подходит к зеркалу, критически себя осматривая и задерживаясь особенно внимательно на своих глазах – тем верить нет никакого желания, да и оснований особых – тоже. Поэтому цветные линзы возвращаются на свое законное место, превращая черный космос радужки в обжигающе-холодный лиловый. Жаль, макияж под запретом – Тэ планирует снова посетить танцевальный зал, а занимается он только с чистым лицом. Никто же не хочет, чтобы у омеги поры забились всякой дрянью. Но ничего страшного, как будто от него и без косметики у альф не срывает крышу – еще как срывает. Не то что бы Тэхён хотел именно такой реакции сегодня от Чона добиться, просто желал показать заносчивому альфе, каким он стал. Каким он стал без него. Тэхён хотел, чтобы Чонгук для себя понял, что теперь абсолютно ему не нужен, и Тэ знать его не хочет, не то что видеть. И еще – пусть альфа заметит, как сильно он его ненавидит. Пусть это прочувствует на собственной шкуре, ощутит металлическим привкусом на языке и поймет, что пока Тэхён вкуса крови его не ощутит – в жизни не успокоится. Чон должен страдать так же, как страдал в свое время Тэхён, и ни каплей меньше. Возможно, эта месть их обоих в конечном счете уничтожит, но без нее омеге жизни нет. Он по-другому выживать не умеет, дышал ведь все эти годы одной только мыслью, что назло справится, всего на свете достигнет и раздавит одного лишь ублюдка, который посмел когда-то давно растоптать хрупкую душу и наивные детские мечты, что только о тепле и счастье. Во взрослом мире счастья не существует. Лишь обман, кровь, деньги и слезы. И секс. Уж Тэхён кое-что об этом, да знает. И благодаря Чонгуку в это верит, ни секунды не сомневаясь. Чонгук – его начало, первый шаг в пустоту. Первая ступенька в ад… за которой, оказывается – отвесный обрыв прятался, но разве кто об этом знал?.. Тэ быстро одевается, решая душ принять после танцев – все равно же придется. Еще раз придирчиво осматривает в зеркале свою стройную фигурку, ухмыляется, закидывая на плечи небольшое белое полотенце, под которым так удачно скрываются выступающие ключицы, что под просторной футболкой с широким вырезом навряд ли спрячешь. Такое видеть придурок внизу явно не заслужил. Обойдется. Он выходит из комнаты, настроенный решительно. Ухмылка – все еще на своем месте – она пугающая немного, безобразной трещиной лежит на прекрасном лице, почти его портит. Потому что слишком уж острая, острее, наверное, даже, чем бритва. И в сочетании с глазами – просто настоящая катастрофа. Тэ… он сейчас даже не сказать, что живой. Потому что вряд ли с такой пустотой, что внутри снова расцветает, получится жить по-нормальному, в полную силу функционировать, дышать собственными легкими… Тэ… он сейчас питается своей отрытой из глубины злостью, ненавистью, собственными пороками, ощущая от этого отвращение и одновременно этим упиваясь, как будто наконец-то дорвался. Ступень за ступенью, все ниже и ниже: в объятья пустоты, в преисподнюю, на первый этаж – неважно. Тэхён ко всему готов, потому что именно это и подразумевает под собой такое знакомое омеге слово «безупречность». Ведь Тэхён безупречен. И с этим никто больше не посмеет поспорить. А тех, кто поспорит, он закопает.Zayde Wølf - Madness
Они встречаются у подножия лестницы. В прихожей. Оба ощущают чужое присутствие и замирают, будто по особой команде находят глаза друг друга, чтобы к тем намертво приклеиться. Оба не дышат, оба на мгновение теряются, потому что – ну блять… Чонгук наконец-то может себе позволить – на этого парня посмотреть, как на ТэТэ, взглядом обвести родные черты трепетно, с такой осторожностью, будто, даже не касаясь, омегу может разрушить. Это он и делает: все запечатлеть силится разом, впитывает образ, до боли любимый, заново, впрок запастись пытается, будто лишь сейчас кислород для себя открыл, и теперь дышит, до этого годами не дыша – лишь захлебываясь то водой, то кровью: иногда врагов, иногда – своей собственной. Но своей, все же, чаще… ведь так хоть немного можно почувствовать желанное искупление… Какой же красивый… как будто ненастоящий, как будто художником созданный, гениальнее в разы Да Винчи и Рафаэля… как будто лишь мираж, что замученное сознание Чонгука само как-то создало. Лучше бы так и было. Лучше бы Тэхён был всего лишь иллюзией, сказкой – сладкой, страшной, что заставит в холодном поту ночью проснуться и с облегчением выдохнуть, а потом от бешеного счастья в голос разрыдаться. Потому что неправда. Потому что Тэ где-то очень далеко все еще в безопасности и ничего о судьбе Чонгука не знает. Все еще, скорее всего, ненавидит, но зато – живой. Этот Тэхён, что перед ним – ненавидит Чона так точно… Этот Тэхён теперь не жив, а, скорее уж, заведомо мертв. А значит, мертв и Чонгук, потому что омегу одного он туда не отпустит. Ведь любит так сильно… Всегда любил, никогда не отрицал – не перед собой же. Тэхён тоже по-своему наконец-то дорвался – позволяет самому себе тормоза спустить, все провода перерезать и взгляд пронзающий обнажить, всю копящуюся годами ненависть выплескивая на стоящего у входных дверей альфу. Тэ на него с превосходством смотрит, с осознанием, что перед ним – никто ровным счетом, букашка. Пес, что тут лишь затем только, чтобы служить верно хозяину. Жалкая шавка – не более. Пусть он Кима и знает – что с того? Вряд ли это кому-нибудь здесь будет важно, ведь тогда они были детьми. Да и как это важно может быть, если на прошлое обоим плевать. Чонгуку уж точно, раз посмел поступить с Тэхёном так по-свински. Жестоко. Как и все кругом. А ведь клялся когда-то, что не предаст, как другие, не кинет, всегда будет рядом… Сдерживаться сил больше нет. Омега заставляет себя двигаться, сворачивает в направлении кухни и скрывается за аркой, оставляя после себя лишь запах топленого молока, что Чонгука заставляет судорожно сжать челюсти и воздух носом втянуть. Ведь раньше у Тэ запаха не было, а этот ему так идет…Billie Eilish & Khalid - Lovely
Чонгук еще с раннего детства получил свой горько-сладкий аромат ликера, и Тэ его знал прекрасно, а из-за того, что они постоянно находились друг с другом рядом, носил запах альфы, как собственный. Весь им буквально пропитался. И Чону это нравилось до одури. Крышу у тогда еще подростка сносило от одной только мысли о том, что таким образом можно всем вокруг заявить, что Тэхён его. Только его омега, пусть и лучший друг всего лишь – неважно. Они все равно принадлежат друг другу и собственный запах Тэхёну ни к чему: альфа своим с радостью поделится, пусть хоть навсегда забирает. Тэ должен был Чонгука очень рано почувствовать. Наверное, еще в клубе… Каково же ему пришлось… черт знает. Чонгук устало глаза трет и решается, наконец, пойти за омегой следом, проходя на кухню, где тот уже шарит на полках холодильника, ища достойный завтрак. Кофеварка тихо гудит, готовя для омеги его любимый кофе. Латте с гвоздикой – Чон знает. Они оба, вообще-то, кофеманы еще те – хоть что-то в Тэхёне не изменилось, и даже такая мелочь Чонгука радует. В отличии от всего остального, что все еще не дает о себе забыть, повергая альфу в ужас. Между ними на кухне – полная тишина, создающая иллюзию того, что альфа и омега сейчас находятся в одиночестве, но Чонгук прекрасно знает, что все не то, чем кажется. И на самом деле за каждым их шагом пристально из всех углов наблюдают. И все докладывают прямиком боссу. Так Шинён, как всегда, играется. Вот только какую игру он на этот раз затеял, Чону все никак не понять – это лишь предстоит выяснить, а времени, между прочим, на распутывание этого клубка все меньше. Чонгук молчит, Тэхён – молчит тоже. Как будто тоже знает прекрасно, что лишние уши постоянно на стреме, что правду открывать ну никак нельзя. Или же тому просто на Чона плевать – альфа для себя между двух вариантов никак выбрать не может. Но когда Тэ оборачивается, в руках держа несколько фруктов, скорее всего, выбранных им придирчиво для салата, холодный лиловый взгляд полощет Чона прямо по нервно сжавшейся глотке, и чудо просто, что та еще цела – не распоролась, кровью заливая дорогую рубашку. Тогда Чонгук и понимает, что существует вариант номер три, в котором Тэхён его ни за что не простил и просто до сих пор раздумывает, видимо, как его уничтожить, как разбить посильнее, чтобы уж наверняка. Чтобы Чон ни за что на свете не поднялся. Только Тэ не подозревает даже, что Чонгук все равно поднимется, несмотря ни на что, поднимется, выстоит, сломать себя омеге не позволит ни разу. Потому что ради него. Всегда ради него. Но болью все равно своей захлебывается, смотря в глаза родные и одновременно чуждые, которые мастерски теперь за отталкивающим лиловым цветом все хорошее, что наверняка еще осталось в омеге, скрывают. Как будто какой-то гребаный фильтр. Как будто у Тэхёна теперь сердце, а не глаза – черное. Но то неправда, Чонгук буквально два дня назад все сам видел, ему не могло показаться то, что так отчаянно альфа замечать тогда не хотел. Ведь Тэхёна в этом несчастном Ви он видеть не хотел… молился буквально, чтобы небеса его слепым сделали, глухим, да каким угодно, лишь бы только… все таким не было! Но там, высоко, видимо, единственным его слушателем, был только дождь, что после так заботливо укрывал альфу в холодной пелене. Однако, пожар внутри усмирить так и не смог, лишь заморозил до стука зубов и одежду испортил. Ему и Намджуну – запах старшего товарища, хоть и слабый совсем, Чон тогда на кладбище, все же, заметил. Заметил, но едва ли тогда способен был хоть как-то на Нама отреагировать – слишком сильно оказался раздавлен, слишком низко пал. Намджун… он не глупый совсем, уж Чонгук, как никто другой, это знает прекрасно. И Чон также в курсе, что из всех них с отцом Ви, как правая рука клана, встречался именно Ким. Не знает альфа лишь степень посвященности друга… и, если быть уж совсем до конца честным, знать ту абсолютно не хочет. Как и делить Тэхёна с кем-то еще… что сделать пока, все же, придется. Ну или вид создать, что со всем согласен и не представляет угрозы никакой совершенно. Что, как и всегда, верным псом сидит у колен хозяина, готовый на все, чуть ли не эти самые колени раздвинуть и с чувством взять по самые гланды, смотря в глаза Шинену преданно и виляя хвостом. Вот такое вот, сука, выживание. Только теперь не только свою жопу прикрыть требуется, но и еще одну – ту, что ценнее намного, раз в тысячу, а может, и в миллион. И, что уж греха таить, эта часть тела у омеги теперь, что надо… Ну да, осудите его, блять, за такие мысли! Чонгук альфа, все-таки, всегда им был. И себе цену давно знал, как знал цену и омегам, что вокруг него крутились, как будто тем медом намазано. И брать свое он не стеснялся ни разу. Только наедине с этим омегой все равно невольно тушуется, потому что Тэхён – он драгоценный самый, настолько, что денег таких пока не придумали, чтобы ему цену точную обозначить. Вот в чем правда, на самом деле. Чонгук раньше не мог истинные свои чувства Тэ показать из-за детского страха утратить самое ценное… Сейчас же страх этот совершенно иного рода стал, но в глубине своей несет то же, что и раньше – мысли, что потерять может. И не просто на этот раз потерять в том смысле, что от себя оттолкнуть, как об стену мячик – все же, тот этап уже давно пройденный, а в том понимании, что позволить кому-то навсегда прервать драгоценное дыхание хрупкого тела, которое сейчас так близко, что до сих пор с трудом в это верится. Тэхён… он же хрупкий очень. Может, внутренне и совсем нет – раз так расцвел после чонгукова предательства и выживать искусно научился в этом мире, который кровью пропитан так сильно, что та сама по себе изо всех углов обильно сочится. Может, внутренне и совсем нет… но физически – разбить труда никому не составит. Только и будет надо, что тонкую шею посильнее грубыми пальцами сжать, наблюдая, как жизнь покидает взгляд испуганный, что под лиловыми радужками. Нет. Слишком страшно. Слишком неправильно. Ведь с самого начала, что для Чонгука, вообще-то, стал, на самом деле, концом всего, именно Чон был красной меткой на лбу помечен. Это он умереть должен был, не Тэхён. Нет, не Тэхён. И плевать альфе на войны кланов, на лидерство и выгодные браки. Только одно здесь значение имеет – факт, что босс его – на самом деле больной ублюдок, и, что такое любовь, совершенно не знает. И знать не хочет. Зато знает прекрасно, что такое насилие, которым подчинения от других привык добиваться каждый чертов раз, как, по его скромному мнению, свое взять пожелает. И Тэхён… точнее, Ви – теперь не иначе, как собственность Шинёна. Если омега не глуп – а он не глуп, уж по нему это видно было всегда – сопротивляться не станет… но надолго ли его все равно хватит? Нет… их всех не хватает надолго. Никогда. Потому что тела… тела человеческие, они нежнее, чем души, что хотя бы как-то закалить можно. И тела, если ломаются, то ломаются навсегда. Потому что кровь по ним течет настоящая. Красная. И наполнена она не чувствами, которые запереть навсегда ото всех можно и даже от самого себя, а кислородом. Ведь все они все еще люди. Все еще отвратительно смертные. Жалкие. И хоть относительно высоко находятся в пищевой цепочке, высота эта все равно недостаточная. Ведь все прекрасно знают, кто там – выше. Чонгук сейчас, как никогда, свою усталость чувствует. От того, что уже несколько лет бежит, не останавливаясь и дороги даже не разбирая, просто туда стремится, где темней. Потому что раньше искренне считал, что в темноте этой, наверняка, Тэхёна никогда не встретит. Встретил. Получите – распишитесь, сука!Tommee Profitt, Brooke - Can't Help Falling in Love
Тэхён чувствует, что с каждым своим новым вздохом мысленно на стенку все выше лезет, ногтями за ту цепляется и ждет, когда сраная гравитация, все же, свое возьмет и вниз скинет, милосердно разбиться позволив. Но омега никак не срывается, лишь ухмыляется все шире, боясь уже, что так скоро и лицо может треснуть, но разве тут удержишься? Нет, не удержишься. Потому что ненависть – она в себе уже полностью утопила, становясь своеобразным спасением. Омега без нее уже никуда. Она – его щит, все буквально, что на данный момент с ним осталось. Без ненависти этой ничего уже не добиться – ни лица красивого, ни горячего тела, ни стержня, что внутри благодаря той из титана сделан. Ненависть – для него все. Ненависть, что когда-то была ничем иным, как любовью... Любовью к тому, кто за спиной у Тэхёна сейчас сидит за чертовой барной стойкой и сверлит светлый затылок, дышит так знакомо, по-родному как-то даже, будто глаза закрой, и снова домой вернешься, туда, где сердцу когда-то было так тепло и уютно... Не в особняк, что пропитан неизменным родительским отвращением, а именно домой, где всегда любым тебя примут, все простят, все пороки полюбят… Но теперь разве кому это нужно? Нет, все – игрушки. А они оба уже давно выросли достаточно, чтобы прекратить играть. Маски сорваны, курки взведены. Осталось только на счет три обернуться и выстрелить. Тэхён оборачивается. В руках у него – безобидные тарелка с фруктами и кружка кофе, что так соблазнительно дымится, заставляя тихо урчать пустой желудок. Но Чонгуку все равно отчего-то кажется, что пуля невидимая сердца все же достигла и вошла в плоть, чтобы там навеки остаться. Тэхён, на самом деле, вторым выстрелил… Чонгук оказался быстрее. На несколько лет. Промахнулся, разве что, совсем немного, позабыл совсем про контрольный в голову. Ну кто ему теперь виноват? Омега, что все это время предпочитал трапезничать в просторной столовой, наслаждаясь красивым видом из панорамных окон, занимает место за стойкой как раз то, что напротив Чонгука. Оба все еще молчат, оба – взглядов друг от друга не отводят. И если чонгуков взгляд нечитаемый совершенно, то тэхёнов – совершенная тому противоположность. Потому что видно все – как на ладони, каждый грамм ненависти, что у омеги внутри полыхает, наверное, с того самого дня, как Чон того предал. И не унимается, только разрастается сильнее, мощь обретает, чернотой подпитываясь, какую омега пускает в себя добровольно, да и как ту не пустишь, если вот она – буквально все, что есть вокруг. Потому что в их мире – одном на двоих, как оказалось, света никакого и нет вовсе. Никогда не было. Детство прошло, а с ним – иллюзия того, что возможно всегда получать свое долго и счастливо. Невозможно. Тэхён завтракает медленно, обхватывая палочки с фруктами чувственными губами и ими же время от времени припадая к дымящейся кружке. А когда-то дико смущался при ком-то есть – потому что комплексы. Сейчас от тех, видимо, и следов никаких не осталось… да и как тут что-то останется, с таким-то телом. Тэхён прекрасен… на самом деле – для Чонгука он всегда таким был, просто… просто сам омега в это едва ли раньше верил. Но, по крайней мере, сейчас в себе уверен наверняка. Освободился, наконец-то, от своих пут… чтобы в другие попасть, те, что в разы страшнее. Именно красота ведь его, если подумать, и завела туда, где он сейчас оказался. Блять… ну что за шутка такая? Тэ напротив Чонгука ухмыляется скупо, будто мысли альфы способен прочесть, и взгляд опускает на их левые руки, которые на столешнице лежат так умопомрачительно близко, что сместись альфа немного, и коснулся бы. Как раньше, в школе еще. И родинки, что у обоих одинаковые, до сих пор на своих законных местах. Глаза режут обоим. И это, на самом деле, что для альфы, что для омеги – точка невозврата. Вслух, вроде, и не сказано до сих пор ничего, но то, что требуется – ясно, как день. Немо подтверждено. Тэхён на руки их смотрит с садистской своей ухмылкой, будто крича Чону на ухо оглушительно: «Я тебя, сволочь, узнал!» А Чонгук ему отвечает голосом, что тише шепота: «Я тебя, Тэхён, тоже...» Они снова рядом сидят, за одним столом. Снова рядом, но ни разу больше не вместе, и обоих это по-особенному разрушает. Вот только Тэхён в этом отрезвляющем разрушении нуждается, как психованный, а Чонгук лишь смиренно то принимает и терпит. Терпит ради того, кого любит и ненавидеть снова себе никогда больше не позволит. Потому что в их мире детские обиды уже никакой ценности собой давно уже не представляют. Тэхён разделывается с завтраком, но за кружку, в которой еще остался жалкий глоток, цепляется, как утопающий за соломинку. Потому что – еще совсем немного тут задержится, секунду всего на альфу посмотрит… На черные волосы, что волнами легкими у мужественных скул, на загорелую кожу, что идеальна почти, не считая маленького шрама на впалой щеке, но тот едва ли общую картину как-то способен испортить. Лишь образ альфы делает каким-то более привлекательным, заставляет омегу внутри в спине прогнуться до хруста, жалко скуля и ноги раздвинув в приглашающем жесте. На длинные серьги – цепи, что по три в каждом ухе, и это тоже до одури сексуально, на самом-то деле. На родинку под нижней губой, почти посередине, к которой всегда, даже в детские годы, хотелось своими собственными губами чувственно прильнуть, а сейчас – так особенно… Бля, что-то здесь не так!Обычно Тэхён с таким лучше справляется, лишнее на корню пресекая и держа голову холодной настолько, что Аляска и та нервно курит в сторонке. А сейчас-то что? Плевать он на этого альфу хотел… хотел, да, почему-то, не получается. И какого хрена, простите? В голове туман клубится, стоит только горький запах ликера втянуть посильнее, будто вместе с ним слизистую раздражает печально всем известная белая дорожка, которая в народе зовется "порошком счастья". Только счастья никакого тут нет. А вот странное желание прямо на этой треклятой стойке вот в этот самый момент распластаться, присутствует… Так, стоп! Тэхён со своего места соскальзывает, чувствуя, как неприятно сжимаются собственные ягодицы. Стоит поскорее отсюда убраться. Уж чего-чего, а предательства от собственного тела он никак этим утром не ожидал, блять. Потому что то все эти годы прекрасно контролировал. Ну а теперь-то что? Чонгук за омегой все еще наблюдает молча, все еще витает глубоко где-то в своих мыслях и заново Тэхёна узнает, никак наглядеться не может и внутри мысленно кричит от отчаяния, потому что сейчас, в окружении таких же, как и сам он, верных псов Шинёна, даже пискнуть не может. Не может ТэТэ предупредить, спасти не может и лишь страхом своим только давится, наблюдая, как друг – вот он, совсем рядом, наконец-то, живет и даже представить до конца не может пока, что его ждет. На самом деле Чонгук душой немного кривит, говоря себе, что помочь ничем абсолютно омеге не может… потому что, вообще-то, в голове давно уже нянчит один план, но тот еще слишком сырой, слишком рискованный… и целью изначально его было совсем не то, что сейчас напротив альфы предстает. Ему раньше совсем другое требовалось – самому освободиться, а не кого-то другого спасти, собственные цепи порвать… но разве теперь он о своей свободе имеет право думать? Конечно же, нет. Теперь важен только Тэхён. Только его жизнь и судьба. И, кажется, все, за что ранее Чон цеплялся, неважно совсем. И родители его так и останутся неотомщенными, ведь убийцу их альфа теперь не сможет отыскать, руки свои его кровью не замарает. Цель изменилась, стала страшнее и в разы опаснее. И обрела имя. Шинён. Но хватит ли у Чонгука сил на… это? Пока что нет… но выбора не остается – потому все свои ресурсы теперь Чон обязан бросить на дело, что ото всех несколько лет уже, как скрывает. Но об этом он позже подумает, сейчас позволит себе немного запретного плода… Потому что Тэхён… Омега оставляет за собой грязную посуду, зная прекрасно, что ту уберут, и покидает кухню, чувствуя, как альфа бесшумно совсем следует за ним. Вероятно, сегодня Тэ, как и вчера, даст бесплатное представление… ну и плевать, он больше себя не стесняется, потому что в курсе, насколько в своем танце превосходен. Его студия, вообще-то, в Сеуле одна из лучших и такой она стала заслуженно. Он, Чимин и Хосок – профессионалы своего дела, потому что в каждом их них есть эта отчаянная страсть, что наружу рвется с первой же нотой. «Смотри, Чон Чонгук. Смотри и знай, что это ты со мной сделал. Прими мои благодарность и пожелание сдохнуть.»Tommee Profitt, Sam Tinnesz - Heart of the darkness
Тэхён, он для Чонгука никакая не пташка – он ангел. И крылья у этого ангела, пусть и в копоти черной, но под ней – точно серебряные. Чон знает – верит. Потому что чувствует, что вся эта ненависть порождена сильным отчаянием. Желанием выжить самостоятельно, ведь никого другого у омеги не осталось. Только он один наедине с мыслью, что все покинули. Бросили. Что Чонгук бросил. Жестокий ублюдок. Но по-другому в свои жалкие девятнадцать альфе казалось, что нельзя… да и в двадцать пять едва ли бы он решил по-другому. Потому что Тэхён на самом деле сильный, потому что Тэхён справится… уже справился. И новых друзей нашел, вновь кому-то свое сердце открыв. Это же хорошо… вот только теперь едва ли значение имеет, раз оба они здесь. В этом танцевальном зале, что так сильно напоминает обоим клетку, становясь извращенным физическим олицетворением мира, в котором они живут. Ебануться. Чонгуку нравится музыка, и танцует он, вроде бы, даже неплохо… в клубах и ночью, когда голова так приятно затуманена алкоголем, и собственный запах ликера смешивается в соблазнительный коктейль с другими видами алкоголя, что крепче и горше намного и тем привлекательнее. Чонгуку нравится музыка… нравятся ощущения чужих податливых тел рядом со своим, смелых рук и касаний, в которых от застенчивости ровным счетом ни капли. Нравится продолжение банкета на холодных простынях в сопровождении частых выдохов и стонов, что с каждым новым толчком, с каждым соприкосновением бедер все выше, все пронзительнее, все громче… Нравится смешение его аромата и сладких запахов омег, которые за ночь так сильно между собой сплетаются, что на утро кажется, что пиздец – уже не получится отмыться. Но каждый раз те смываются, каждый раз туман уходит, и остается лишь собственное сознание, такое жалко оголенное, избитое и кровоточащее. Потому что трезвость – она как плеть хлещет, напоминая безжалостно, что на самом деле Чонгук не такой, на самом деле нужно ему совершенно другое, что так далеко… Но теперь – близко. И от этого тошно вдвойне. Похоже, Тэхён точно так же привык забываться. Раз уж молва о его подвигах до Шинёна дошла, в навыках омеги сомневаться не стоит уж точно. Кулаки у альфы от этой мысли сами сжимаются и из горла срывается тихое рычание, что каким-то чудом вообще получается усмирить, потому что перед глазами все – красное. Потому что стоит лишь представить этого омегу в чужих руках – руки эти хочется из плеч тут же вырвать и всех растерзать, всех абсолютно, кто на Тэхёна посмотрит хоть с жалкой каплей желания. Он попал, давно уже попал, разве что жил до этого в сладком неведении, запрещая себе думать о подобных вещах, запрещая себе подобное представлять, но как тут теперь не представишь… Ведь Тэхён – вот он – в нескольких метрах всего, музыке со всей своей накопленной страстью так отчаянно отдается, будто занимается с ней любовью… Внутри альфы пружины закручиваются, что скоро грозятся от такого бешеного напора не выдержать и разлететься. Такой красивый и как никогда желанный. Потому что повзрослел, потому что стал тем, кем стал. Потому что ненавидит Чонгука всем своим сердцем и хочет, наверняка, уничтожить. Просто выжидает лучшего момента, осознает, что неподходящее пока время, потому что обстановку пока целиком не прочувствовал. Чонгук впервые позволяет себе какие-то эмоции отразить на лице – ухмыляется слабо, дергая уголком губ. Тэхён… или Ви, скорее – та еще расчетливая сучка. Стоит отдать ему должное и восхититься. Омега тоже в игры умеет играть и даже находясь здесь, в капкане запертый, очень даже в себе уверен… только бы эта самая уверенность ему боком не вышла, только бы не оступился… Но пока эта сила Тэхёна ненадолго сможет спасти, и это Чона немного, да успокаивает. Стержень, что он в омеге невооруженным взглядом еще в первый же день заметил, тому еще ой как пригодится. Только бы его хватило ровно настолько, насколько это Чонгуку будет необходимо. Только бы Чонгук смог успеть то, что задумал. Потому что план, что в голове вертится – он пока что хлипкий очень, выращен на ошметках того, что задумывалось и теплилось намного раньше… но надеждой, все же, дурманит, и за ту альфа держится, как только может. Потому что, если сорвется – Тэхёна за собой утащит.***
Black Atlass, Jessie Reyez - Sacrifice
Тело все еще в объятиях сна. На коже, согретой озорными утренними лучами – влажные следы чужих губ, что так нахально и безжалостно будят, вырывая сознание омеги из царства Морфея. Но Чимин резко забывает даже о том, что еще секундами ранее снилось, стоит только поцелуям, скользящим до этого момента от изящной шеи к груди и все ниже, достигнуть, наконец, истинной своей цели. И когда губы, что немного шершавые на самом деле и от того – до безумия просто возбуждающие – смыкаются на возбужденной головке, а горячий язык осторожно на пробу обводит уздечку, омега уже ничерта не спит и в спине выгибается резко, руками в этот же момент сжимая бедные простыни, что за эту ночь уже натерпелись. Вот это доброе утро – сразу понятно. Омеге не нужно глаза открывать, чтобы знать, кто там сейчас хозяйничает меж его широко разведенных ног – запах корицы, с утра по-особенному сильный: потому что утреннее возбуждение, оно в их возрасте как своего рода константа – щекочет чувствительные омежьи рецепторы, сейчас больше походящие на оголенные провода. И те бьют по беззащитному телу, концентрируясь желанием в районе экватора и толкая на безумства, на первобытную какую-то дикость, от которой пальцы на сведенных в экстазе ногах сами поджимаются, а жалкое хныканье, прорывающееся из груди омеги, схоже становится с мяуканьем котенка. Юнги, кстати, это очень нравится. Нравится так сильно, что этот звук, выдаваемый высоким голосом омеги, бьет прямо по собственному члену так сильно, будто это у него самого сейчас с чувством отсасывают, не скупясь на ласки. Альфа с ума от этого сходит, бедрами толкается в матрас, что под ним, чтобы хоть какое-то жалкое трение получить прямо сейчас, одновременно с этим заглатывая, наконец-то, естество омеги полностью до основания. Потому что сука давно это сделать хотел, но до сих пор так и не удавалось, а этим утром, как только проснулся и увидел их обоих, все еще на этой кровати крепко сплетенных да еще и обнаженных полностью, больше сдерживаться не смог. Да и нахрена, спрашивается, если можно не париться и просто поддаться желанию, ведь тут никто абсолютно не против. Чимин, явно, только за и самоотверженно это показать пытается, послушно закидывая ноги альфе на крепкие плечи и цепкие пальчики вплетая в синие волосы, от которых так сильно крышу рвет. Он плавится, чувствуя, как головка упирается в шелковистую стенку чужой щеки, а потом глубже проскальзывает по горлу и ствол обхватывает горячая узость. Под ним уже так мокро, что чудо просто, как там Юнги внизу еще не захлебнулся. Он уже так готов, что два пальца альфы входят без труда, и удовольствие, которое тут же вслед за этим надвигается, просто ослепляющее. – Бляяяять, – шипит омега сквозь зубы, а затем ими же себя за губу кусает, ведя бедрами вверх, моля альфу сделать что-нибудь, пока сердце у Пака из груди еще не выскочило. И когда Чимин понимает, что буквально уже на самом краю балансирует и вот-вот готов с того сорваться, альфа, предупредительно урча, останавливается и горячие губы на члене заменяются холодным воздухом, заставляя разочарованно простонать и глаза резко распахнуть, встречаясь с диким, почерневшим взглядом напротив. И возмущения как-то сами жалко застревают в горле, не решаясь вырваться, а дрожащие в предоргазменном состоянии ноги послушно скрещиваются у альфы на пояснице, приглашая взять то, что уже готово и отчаянно желает заслуженного финала. Потому что, если этого не случится, омега сдохнет, не меньше. Они рычат уже оба, когда Юнги соединяет их одним резком толчком, входя до основания. По комнате распространяется влажный звук шлепка кожи о кожу и хлюпанья смазки, которая так соблазнительно пахнет медовой сладостью, что Юнги этим утром вообще каким-то чудом вспомнил про презерватив, и Чимин еще должен позже сказать альфе за это огромное спасибо, ну правда. Альфа берет его грубо, быстро насаживая на себя и чувствуя, как стремительно приближается к желанной разрядке сам и утягивает за собой податливого Чимина, которого грубость эта не пугает совсем, потому что они вместе до нее как-то органично очень дошли ночью, и утром – лишь продолжили на том, на чем остановились, решив немного времени потратить на сон. И когда оба они, наконец, с того самого обрыва одновременно срываются, Чимин пачкает спермой их животы, а ногами крепко сжимает узкие бедра альфы, не позволяя тому отстранится. Юнги и сам не против, если честно, поэтому только довольно урчит, чувствуя, как внутри омеги набухает узел, и допускает сцепку. Все равно с защитой, так почему бы не продлить общее удовольствие на лишний час? Удовлетворенно вздохнув, он позволяет, наконец, зудящим уже от нетерпения губам накрыть такие пухлые губы омеги, что так призывно открыты напротив, сплетая их языки и позволяя Чимину самого себя распробовать, тот тихо постанывает в его рот и, не сдержавшись, мурлычет, тоже выдавая свое животное начало, которое в каждом человеке есть, вообще-то, но наружу выходит нечасто. Но в такие моменты это так правильно… Юнги медленно переворачивает их так, чтобы Чимин оказался сверху, и тот довольно, но с осторожностью, все-таки, ерзает, даря им обоим граничащее с болью, острое наслаждение, что разносится сладким эхом по уставшим телам, и, разомкнув их поцелуй, раскрасневшимся личиком прижимается к шее Юнги, что расчерчена солеными дорожками пота. – Пиздец, – выдыхает Юнги с особым удовлетворением, чувствуя себя настолько пресыщенным, что готов вот прямо здесь и сейчас расплавиться под этим невероятным омегой, которого словно сама судьба ему подарила, непередаваемо, блять, расщедрившись, если на его вкус. Они оба смеются, после оставляя на своих губах улыбку, и замолкают на несколько приятных минут, пока сердца, что друг напротив друга, возвращаются в спокойный ритм как-то по-особенному синхронно. Отойдя немного, Чимин слегка приподнимает голову, подпирает подбородок кулачком, что покоится на груди альфы и смотрит тому в глаза, получая улыбку в ответ. Думать все еще нелегко из-за приятного чувства наполненности и давления внизу, которое будто немо принуждает омегу подчиниться альфе, что перед ним, принять покорно все, что тот ему даст, и делать подобное снова и снова, пока тот не насытится. Но разве они этим могут насытиться? В ближайшее время, явно, нет. – Бывают же совпадения, – усмехается Пак, указательным пальцем свободной руки очерчивая гладкую щеку альфы, который на него смотрит с согласием в темных глазах. Ладонь Юнги скользит осторожно вниз по изящной и мягкой до одури омежьей спине, чтобы затем остановиться, накрыв уверенно округлость ягодицы и несильно ту сжать. Но вполне достаточно, чтобы заставить Чимина от ощущений внутри себя в очередной раз задохнуться. – Я, так или иначе, все равно хотел встретиться с тобой по приезде в Сеул, – признается он, не чувствуя ни капли смущения. Чего уж тут смущаться, если они сейчас в таком интересном положении? Оба же именно этого хотят, значит, все более чем в порядке. – Но, признаю, вчера ночью я был довольно приятно удивлен. – Я тоже, – согласно кивает омега, облизывая пересохшие губы. – Стоит поблагодарить Хосока за то, что организовал эту встречу. – Это он владелец вашей студии? – спрашивает Юнги, позволяя себе удовлетворить свой профессиональный интерес. – Нет, мы с ним коллеги – оба просто учителя. Владелец – Ким Ви. Его сейчас в городе нет. Брови альфы на этих словах удивленно выгибаются, а затем хмурятся. Уж слишком знакомое имя... Мгновение он смотрит на Чимина недоверчиво, но затем, все же, решается продолжить разговор: - Ким Ви? Который сын Ким Тэхвана из Тэгу? – Откуда ты знаешь?! – Если бы не сцепка, Чимин бы сейчас подскочил с Юнги, как ужаленный, почему-то очень сильно разволновавшись. – Вспомни, где я работаю, Чимин, – спокойно ответил альфа, руками крепко сжав омегу за бедра, чтобы тот раньше времени не дергался и себе не вредил. – Наш клуб – лучший в городе. Персоны, как Ким Тэхван – наши vip-гости. Весь персонал обязан в лицо таких знать, как и членов их семей. – Таких – это каких? – не понял Чимин, снова заставляя альфу задумчиво нахмурить брови. – Как хорошо ты знаешь собственного друга? – с настораживающей осторожностью произносит альфа, и омега вдруг чувствует, как в неприятной судороге сжалось у него горло, потому что нехорошее предчувствие, что эти несколько дней сопровождало каждую мысль о Тэхёне, с новой силой вернулось, утаскивая омегу в непроглядную тьму.***
Tommee Profitt, Sam Tinnesz - Glass heart
Это чистый кайф – ощущать свежесть воды, обжигающе-горячей после тренировки кожей. Если рай и существует, то для Тэхёна он прямо здесь и сейчас, потому что то состояние расслабленности, что коленки заставляет почти подогнуться, крышу сносит на раз. Тэ – он от этого буквально зависим. Особенно сейчас, когда ничего другого от привычной жизни у омеги не осталось. Тело похоже на желе: только тронь – и расплывется бесформенной кучкой, покачиваясь из стороны в сторону, но Тэхёну на это как-то откровенно насрать. Потому что внутри все еще тепло и приятно. Потому что это тоже своего рода оргазм, если вы понимаете… Из-под двери ванной комнаты робкой струйкой доносится горько-сладкий знакомый запах – Чонгук где-то рядом. Не в спальне, что как раз примыкает к комнате, но, возможно, в коридоре. Личного пространства омеги он не имеет права нарушить, как и отойти далеко. Чертов пес! Но даже на ненависть у Тэхёна сейчас особо нет сил, поэтому тот позволяет себе устало откинуться спиной и затылком на холодный кафель, надеясь, что так быстрее удастся прийти в себя. Потому что когда он выйдет из своей комнаты, перед Чонгуком снова должен быть тот омега, взгляд которого говорит вместо слов абсолютно ясно и без двусмысленностей. Пусть знает, что Тэ не сломался, что ненавидит. Пусть поймет и дрогнет. Потому что кому-то из них в этой войне суждено будет пасть, и нихрена это не Тэхён. Он особо не заморачивается после душа и, наскоро вытерев тело мягким полотенцем, в свою спальню выходит абсолютно обнаженным – все равно зайти сюда никто не посмеет, а если его, все же, увидят – ну и что? Как будто омеге жалко. Он давно уже ничего в себе не стесняется, потому что стесняться больше нечего. «Здравствуй, Пташка», – выдает он невеселую мысль, окидывая взглядом в зеркале свою изящную татуировку, тут же очерчивая ту подушечками собственных пальцев так ласково, будто птица живая и в любую минуту может вспорхнуть, покинув его тело. И оставляя одного, ведь из собственной клетки Тэхёну пока что никак не выбраться. Но татуировка все еще неподвижна, черными контурами льнет к золотистой коже, даря уверенность в том, что что-то с Кимом в этой жизни, все же, навсегда останется. И на том спасибо. Тэхён самому себе в зеркало улыбается и вздыхает, облизывая губы. «Ты сегодня молодец, Ви, хорошо постарался», – подбадривает он себя. – «Осталось всего-ничего: пережить вечер и ночь. А потом – уже до следующего раза.» Он уже делает шаг в сторону гардеробной, чувствуя сильную уверенность в собственных силах, как вдруг внутри у омеги будто лопается неожиданно что-то. И по ногам начинает обильно и вязко течь ровными струйками прямо оттуда, где неизвестная прежде боль расцветает страшным цветком, у которого вместо нежных лепестков – иглы, не иначе. Тэхён больше на ногах удержаться не может и на пол валится, колени судорожно прижимая к животу и резко в себя втягивая воздух. И чувствует. Чувствует родной запах ликера, что под кожу проникает прямиком через поры, оседает на языке и пьянит… приказывает. Чувствует запах альфы. Своего альфы. И скулит жалко, когда дверь в комнату распахивается и со стенкой встречается в оглушительном грохоте. Видит дикие, почерневшие в своей первобытной агонии глаза. Зверя, почуявшего запах того, что ему предназначено. Потому что на полу перед ним сейчас, обнаженный, как никогда прекрасный и притягательный, никто иной, как его истинный. Истинный, которых сейчас в их мире днем с огнем не сыщешь. Истинный, который раньше собственного запаха не имел, и потому оба они даже не подозревали ни о чем. Истинный, у которого, вероятно, из-за их встречи спустя столько лет в подходящем возрасте началась преждевременно течка. Истинный, которого Чонгук любит безмерно, и от того предохранители последние слетают к херам. И это, наверное, их общий крах. Прощай, Тэхён. Прощай, Чонгук.