Ruelle - War of hearts (Acoustic version)
Тэхён на него больше не смотрит. И не разберешь даже теперь – хорошо это или плохо. Альфа не знает, да и думать об этом не хочет. Хочет, если честно, в этот самый момент просто взять и сдохнуть. И организовать это – раз плюнуть, конечно… вот только сердце вряд ли позволит. Тэхён на него больше не смотрит. Зато Чонгук на Тэхёна смотрит так пристально, что удивительно, как еще не прожёг дыру. В том месте, что на нежной длинной шее прямо под ухом. Там, где еще виден след от зубов – неаккуратный, жестокий, такой, что точно был сделан, чтобы боль причинить. Метка еще не зажила, до конца не сформировалась, но уже своим отвращающим запахом пробуждает в Чоне сильную тошноту. Потому что запах хвои с запахом топленого молока не сочетаются от слова ну, блять, совсем. Но факт остается фактом, его игнорировать просто невозможно. Никому здесь невозможно. Тэхён теперь До Шинёну принадлежит целиком и полностью. Телом… а что до души – на нее лидеру клана плевать ровно до того момента, пока он сломать окончательно ту не захочет. А он захочет, как только разглядит, насколько та сильна. Только бы Тэ был умнее, только бы свой стержень Шинёну не показывал… Чонгук на это просто молится, потому что сам пока ничего совершенно сделать не может. С места сорвись, попробуй защитить то, что дорого – и тут же умрешь. Тут же обречешь Тэхёна на еще большие муки, потому что Шинён не простит. Даже если омега ничего совершенно теперь, кроме ненависти, к Чонгуку не чувствует. Не простит, страдать Тэхёна за двоих заставит, прежде чем и тому пустить напоследок кровь. Взгляд лиловый заставив навек потускнеть. Нет. Чонгук не может позволить тому случиться. Поэтому сидит сейчас в своем кресле за длинным столом для переговоров, как обычно по правую руку от Намджуна, в окружении не последних людей из их клана и челюсти свои с силой сжимает. Потому что не дай Бог с губ сорвется рычание или что еще. А перед ними во главе стоят Шинён и Ви. Альфа омегу обнимает собственнически, сжимает пальцы на талии крепко, вероятнее всего, причиняя боль хрупкому телу, но Ви ни звука не издает, лишь улыбается своей призрачной улыбкой, что в разы делает того краше, и стоит, не шелохнувшись. – Позвольте представить, – произносит Шинён, явно торжествуя, еще крепче омегу сжимая в своей хищной хватке, еще сильнее заставляя Чонгука хотеть разорвать ему глотку собственными руками, – мой омега, Ким Ви. Будущий хозяин этого Дома. «Мой омега», – проносится у Чона в голове, начиная повторяться в хороводе ужаса. Нет, черт возьми, все не так! Все быть так не должно! Чонгук все смотрит на своего истинного, взгляд не может отвести, думать перестать не может о картинах, что, вероятнее всего, происходили прошлой ночью. Шинён до Тэхёна уже добрался… и Чонгук не сделал абсолютно ничего. Он себя за это ненавидит, заживо сожрать готов. Но только сначала дайте, пожалуйста, спасти любимого человека! Прошлая ночь… ужасная ночь. Чонгук до сих пор не понимает, как ее пережил. Как последние предохранители не сорвал, как так случилось, что в легких все еще кислород есть, и те работают, заставляя существовать их жалкого обладателя. Да, именно существовать, потому что сука – эта чертова ночь… она просто всеми на свете богами должна быть проклята. Потому что разрушила. Потому что на корню преломила свет, и поди поищи теперь этот сраный спектр, что выведет на правильный путь их заплутавшие души…Evanescence - My immortal
Чонгук в особняк так и не смог зайти. До самого конца. Ноги онемели, приросли как будто к плитке, которой выложена была подъездная дорожка. Взгляд ничего кругом не различал, потерялся во тьме, и лишь одно все еще сознание резало – темные окна той самой комнаты. Чонгук ничего за ними не видел, но чувствовал – абсолютно всем собой – чувствовал. Своего омегу. Любимого человека. И боль, что как будто у них одна на двоих теперь отныне и навсегда. Чонгук стоял и ту в себя впитывал, словно губка, старался изо всех сил как можно больше той охватить, перетянуть на себя одеяло – может, так Тэхёну станет легче. Может, не будет так страшно… Сердце в груди заходилось, стонало болезненно, прорывалось куда-то наружу, как будто стремилось в ту самую комнату на своих черных крыльях. Но нельзя, им обоим нельзя. Пока рано. Блять… Апогей наступил спустя несколько часов. Когда альфа уже почти дышать разучился, все свои силы оставив в этой проклятой ночи. Шею начало жечь, как будто ту лизало языками белого пламени, как будто прямо под ухом каленое железо приставили и все не убирают, мучают! Но Чонгук не шелохнулся, Чонгук онемел, словно статуя, словно из камня сделан, на весь следующий век. Потому что шестое чувство все ему само рассказало. Потому что все слишком неправильно было, чтобы не понять в самую первую секунду адской боли. На Тэхёне теперь чужая метка. Тэхён теперь чей-то. Не его. Несколько долгих минут, и окно открывается нараспашку. Омега упирается локтями в подоконник, и Чонгук замечает, как худое тело в лунном свете мелко дрожит. Полностью обнаженный, Тэ закуривает, выпуская на улицу белоснежное облако дыма. На Чонгука внизу не смотрит как будто специально. Но альфа свои глаза не отводит, как последний мазохист. Взгляд коршуном впивается в ладонь, которой омега зажимает шею. То, что сейчас под этой ладонью, альфа ненавидит. Больше этого он ненавидеть способен себя разве что. Входные двери распахиваются, выпуская из дома Ильби. Тот торопливо подходит к Чону, дергает того за руку, в глаза пытается заглянуть, но альфа не реагирует на друга ни разу. Все от другого зрелища оторваться не может. Как будто сделай это – и тут же умрешь, под землю провалишься в самый Ад, где для Чонгука уже наверняка давно разожгли личный котел. – Босс сейчас выйдет, отомри, твоего папу, Гук-а! – Ильби паникует, уже собирается прописать ему в челюсть, чтобы отрезвить, но неожиданно Тэхён сам помогает, будто чувствует – отстраняется быстро и закрывает окно, снова скрываясь с глаз альфы. Снова утопая во тьме. И Чонгук за ним сейчас последовать хочет так отчаянно сильно… и не может, опять же. Ничего он, сука, не может. Чонгук смотрит на Ильби уже более осознанно, на шаг назад отходит, держится с ним теперь, как положено на глазах у других. Но взглядом показывает, что в себя пришел. Снова себя по кусочкам собрал на этот раз, получилось. Шинён выходит из особняка вместе с доктором Кимом, что к груди прижимает свой рабочий блокнот. Они о чем-то переговариваются. Следом за ними шагают Нам и Ёнджун. Вся эта процессия в считанные секунды настигает Ильби и Чонгука. Чон открывает перед боссом дверцу автомобиля, будто ради этого все время тут и простоял (нет). Сам садится на заднее сидение, прямо у До за спиной. Как же легко сейчас можно было бы достать пистолет из-за пояса, где тот, заряженный, всегда покоится в кобуре. Как же легко дуло направить в этот ненавистный затылок, пальцем плавно надавить на спусковой крючок… И все. Проще простого, казалось бы. Вот только, облегчение будет секундным. А затем развернется страшное, что Чону даже представлять не хочется, но он все равно представляет – чтобы хоть как-то отвлечься. От родного нежного запаха, что на коже Шинёна отпечатался, будто к той намертво прирос. Не по своей воле он здесь. Шинëн его отобрал. Насильно. Так, как он только и умеет: через боль, через унижение… подчиняя себе, ломая. Этот запах топленого молока… запах Тэхён-и… он должен быть для Чонгука лишь только. Да и то, Чон его вряд ли достоин. Не достоин, по сути, совсем. Теперь – так уж точно. И хочется альфе от всего этого даже не то что рычать, а плакать. Скулить, как побитой собаке. Стонать. От бессилия. От того, что по рукам и ногам оказался связан. Проходят несколько долгих секунд молчания, пока Намджун и Ёнджун тоже садятся в автомобиль, оставляя двух омег у особняка. Эту ночь тем предстоит снова провести рядом с Тэхёном. Со стороны особняк босса теперь походил на какой-то недо-гарем. – В главный офис, Ёнджун, – звучит приказ. – До утра еще есть время, чтобы решить насущные дела. И Намджун, прикажи собрать доверенных лиц в конференц-зале на девять утра. – Что-то важное, босс? – уточнил альфа. – Хочу представить им свое новое приобретение. Чонгук всей своей кожей чувствует, как Шинëн впереди него улыбается. На загривке у Чона волосы в бешенстве дыбом встают, и весь он от ярости ощетинивается, когда в него прилетает контрольным: – Я не ошибся насчет него. Ви – лучшая игрушка, что я когда-либо пробовал. Все должны узнать, что он теперь полностью мой.***
NF, Britt Nicole - Can you hold me
Черный автомобиль трогается, растворяясь в ночной тьме, что лапы свои тянула к особняку, но обжигалась постоянно о серебристо-белый свет фонарей, под которым туда-сюда курсировали альфы с автоматами наперевес. Картина, Тэхëну уже привычная. Окно захлопнуто, и спальня постепенно наполнилась сигаретным дымом, но это и хорошо – что угодно лучше тошнотворного запаха хвои, что до сих пор липнет к коже, оседает где-то в горле и душит, себе пытаясь подчинить. И Тэ подчиняется... потому что должен, потому что выбора – его просто нет... И несколько часов, что теперь за плечами остались, но далеко не последние, они... они – худшее, что с омегой за все шесть лет последних случалось. Он что угодно мог стерпеть, кого угодно... но не Шинëна. Нет, не Шинëна. На омеге все еще эти руки, они сжимают худое тело до хруста, до слез, что градом буквально по дрожащим скулам. Внутри все еще ощущение постороннего, чего принимать ни разу не хотелось, но пришлось. Потому что он – кукла теперь, и едва ли вообще подходит под определение живой. Тэхëн морщится, чувствуя, как чужая сперма начинает стекать по ногам. Хорошо еще, что Джин со вчерашнего дня начал курс противозачаточных... хотя что там было на уроках биологии? Если омега нашел истинного, вероятность завести ребенка с другим альфой равняется приблизительно трем процентам. – Бля... Истинный. Он же Чон Чонгук. Тэ его все это время чувствовал – придурок стоял под окнами, не уходил, словно сраный памятник. Чтоб его. От его присутствия было еще хуже, и секс впервые казался омеге настолько омерзительным. Таким, что не только телу нанес увечья, но и душе, которую, казалось бы, еще давно замарать успел, но, видимо, не до конца... Теперь – до конца. Чего он ждал? Зачем себя и Тэхëна еще больше мучил? Думал, что омега окно распахнет и оттуда прямо кинется в родные объятия? Тэхëну этого правда хотелось... инстинкты же, сука. Внутренняя сущность рвалась к тому, кому принадлежит, постороннее стремилась отторгнуть, но то разве возможно? Едва ли. Теперь он заклеймен. Теперь он просто чье-то имущество. Тэхён заходится кашлем, все продолжая зажимать ладонью кровоточащий укус. Он ждал этого... но и представить не мог, как чудовищно – получить метку. Потому что эта метка неправильная. Ему... другая нужна, та, что к запаху топленого молока аромат ликера добавит, та, что окутает теплом… А не вонючая хвоя. Тэхëн плачет. Он запутался полностью. В чувствах, которые из себя исторгнуть пытается, в страхе и в ненависти. В людях, каких уничтожить следует... а каких следует всем своим существом любить... Он опускается на кровать, но тут же подрывается с нее, будто ошпаренный. Нет, ему к этой кровати прикасаться противно, даже смотреть на ту отвратительно. Он забивается в первый же угол, лопатками в стену упираясь и к животу подтягивая колени, в те пряча мокрое лицо. Он ломается, он теряется, разум свой топя в отчаянии. В памяти – он все еще на этой кровати, что сейчас напротив. Все еще горит на простынях, сцепив зубы, чтобы не скулить под Шинëном, как жалкая сука. Коей он является. Потому что он должен... потому что иначе – никак. И никто его не спасет. – Забери меня отсюда, боже... – губы сами лепечут вслед за судорожным вдохом. – Спаси меня, пожалуйста, прошу... прошу... Я не хочу быть один! Мне так страшно!.. Голос обрывается, но губы... губы продолжают шевелиться... по слогам произнося одно-единственное имя. Потому что оно нужное до ужаса. Потому что сейчас необходимое. И он за это себя ненавидит просто... За то, насколько слаб теперь перед своим истинным альфой... И теперь ли вообще? Он не знает. Дверь в его спальню открывается медленно, осторожно. Кто-то смотрит на Тэхёна с порога, но омега не поднимает головы – плевать ему на все. Даже на свою чертову маску, которая рассыпалась, как только за Шинёном закрылась дверь – уж на что сил хватило. Несколько мягких шагов – и его плечи осторожно накрывает плед. Посетитель опускается рядом с Тэ, настойчиво берет одну из его рук, что мелко дрожит, заключая в свои неожиданно теплые ладони. Тэхён чувствует запах жасмина, что принадлежать может лишь только Ильби. Они сидят молча. Долго. Пока слезы Тэхёна не иссякают, и слабость не захватывает израненное тело следом за душой. Ильби чутко прислушивается к его прерывистому дыханию, и когда то более-менее выравнивается, поворачивается, смотря на Тэ. Тэхён откидывает голову, упираясь взлохмаченной серебристой макушкой в стену. – Легче не будет, – подает голос Ильби. Тэ не может сдержаться и усмехается. – А я думал, что ты пришел меня подбодрить… даже почти удивился. Тэ встречается с ним взглядом, но затем понимает: омега серьезен. Красивое бледное лицо застыло в своем холоде, глаза-льдинки жгли почти осязаемо, будто никаких усилий ему и не нужно, чтобы мысли Тэхёна сейчас прочесть. – Я знаю, Ви… потому что я был на твоем месте. Наши истории разные… но я все равно могу понять тебя. И понимаю. Тэхён ничего не отвечает. Но он не удивлен, еще при первой встрече почувствовал, что секретарь с боссом как-то может быть связан. – Ничего не чувствуй, – снова подает голос Ильби. – Это твой единственный шанс выжить здесь. – Приму к сведению, – отвечает Тэхён и наконец поднимается, кусая губы от боли, тут же пронзившей затекшее и избитое тело. – Я позову Сокджина, чтобы он тебя осмотрел, – говорит Ильби, прежде чем уйти. Тэхён вновь остается в одиночестве. Он разбит, но все еще дышит. Знает, уверен – пройдет немного времени, и оклемается. Но сейчас… сейчас омеге все еще больно. И от того он совсем беззащитен и слаб. От того вновь и вновь в мыслях своих воскрешает образ знакомого незнакомца. Того, кого знает чуть ли не лучше себя, и вместе с тем – не знает совсем. Того, с кем связан с рождения и до самой их смерти – одной на двоих, разумеется. Потому что исчезни один – перестанет существовать и другой. И на самом деле это так правильно, что внутри все трепещет. И трепет этот неправильный, запретный, предательский… Это тэхёнова слабость, это тэхёново поражение. Но какая уже разница, если у омеги чуть ли не кости порушились где-то час назад? Он соберет их, по частям себя снова сложит и отречется от всех этих мыслей. Обязательно. Но не прямо сейчас. Нет, сейчас он еще немного себя пожалеет. А следом наступит рассвет, новый, не запятнанный еще ничем – ни глупой любовью, ни приевшейся ненавистью. Тэхён смоет ночную усталость вместе с отпечатками чужих грубых ладоней на своей коже, вновь наденет свой образ, имя свое сменит на более лаконичное и дорогое, на многими желанное… на то, что самому ненавистно и вместе с тем дорого. Все станет, как раньше. Как должно быть. Потому что в этом мире, на самом-то деле, плевать на слабости, на любовь… В нем главное одно – только лишь выжить.*** AJ Mitchell - I don't want you back
Чимин снова места себе не находит. Сам не понимает, как до сих пор выдерживает все это напряжение, весь этот страх, что откуда-то вливается в его тело и все копится, копится… омегу скоро от него разорвет, скоро и мокрого места от него такими темпами не останется. Но он терпит, не прогибается ни разу. Ради Тэхёна. Ведь Чимин знает, что нужен ему. Вдруг Тэ тоже способен его почувствовать? Их связь, наверняка, двусторонняя. Поэтому омега раз от раза в руки себя берет и заставляет себя двигаться, жить себя заставляет и скрывает ото всех исчезновение друга. Никто о похищении Тэхёна знать не должен. Никто, кроме Юнги, который пока остался в Сеуле и пытается чем-то помочь. Да и он многого, что известно Чимину, не знает тоже – слишком велик риск. А Тэхёном Пак не готов рисковать ни при каких обстоятельствах. Никогда. Чимин снова в квартире Тэ. Он продолжает ночевать в ней, потому что лишь в окружении вещей друга, дыша его запахом, в себя удается прийти. Юнги обычно с ним рядом – и Чимин очень ему благодарен за это, правда – но сейчас тот отлучился по делам. Все же, он в этом городе по работе, которая тоже отнимает достаточно сил и времени. Юнги в музыкальных кругах – личность довольно известная… и менее известная в криминальных, но все же, и там узнаваемая. Но Чимину от этого не страшно ни капли. Единственное, за что сейчас омега переживает – безопасность лучшего друга, а со своей он как-нибудь уж сам разберется, не маленький. А от Чонгука тем временем никаких вестей… Чимин глубоко вздыхает, обнимая себя собственными руками и чувствуя липкий холод, что к нему, казалось, приклеился, стоило лишь глаза распахнуть этим вполне приветливым летним утром. С ТэТэ опять что-то не в порядке – Пак это знает. Но помочь не в состоянии, и это медленно, но верно, его убивает. Едва ли не заставляет на стенку лезть. Чимин стоит у Тэ в спальне, наблюдая, как в небольшом камине за стеклом разгораются язычки пламени. Те заставляют трещать поленья и блестят снопами ярких маленьких искр. Омега вытягивает перед собой руки, навстречу приятному теплу, и чувствует, как то ласково обволакивает его маленькие пальцы. – Ты чувствуешь это, Тэ? Чувствуешь тепло? Я знаю, что ты боишься холода, – тихо шепчет омега, пока первая слеза, собравшись сначала в уголке глаза, срывается вниз и скользит по складочке носа. – Я так скучаю… Взгляд перемещается от огня, плывет выше в поисках того, за что удастся зацепиться, что сможет на минуту отвлечь… и находит. Фоторамку на каминной полке. Она похожа на небольшою книгу и в гордом одиночестве стоит на деревянной перекладине. На одной ее «странице» фотография ТэТэ, где он с Чимином в день выпуска из универа. На второй фото значительно старше. С него смотрят два ребенка – еще школьника – одетые в серую форму старших классов. Один из них – невысокий полненький омега с копной каштановых волос, другой – достаточно крепкий для своих лет темноволосый улыбчивый альфа, что осторожно обнимает своего друга за плечи, склонив к тому голову. Он до сих пор хранит эту фотографию. – Ты же все еще его любишь, ведь так? – снова обращается Чимин к другу, которого в комнате даже нет. – Я никогда не верил, что ты так просто смог отпустить такого важного человека. Потому что Чимин знал лучше всех, что к Чону чувствует Тэхён. Тэ… он свою жизнь буквально за того альфу был готов отдать, и обида, что ему нанесли, со временем должна была притупиться, рассеяться... позволив любви на свое законное место вернуться. Господи, да они же были просто детьми! Ну сколько же можно! Чимин знал, что все не так просто, и что Тэхён, хоть и способен своим трудом и упорством горы свернуть, все равно в душе своей очень хрупкий, если ту кому-то отважится раскрыть. Да, с любящим Тэхёном иногда страшно было даже слишком резко вздохнуть – вдруг даже этим поранишь? ТэТэ… он самим собой же изувечен, потому что ненависть к себе как будто бы прямо с ним одновременно родилась и всю жизнь медленно его пожирала. И теперь – найди лишь подтверждение тому, что ты можешь быть отвратителен людям, которые дороги, и можешь приветствовать смерть. Для Тэхёна всегда все было так. Ради себя он жить не пытался ни разу, потому что не умел. Потому что ради себя с радостью мог бы только сдохнуть. Перестать, наконец-то, дышать, потому что жить – это на самом деле для него тяжело очень. Поэтому Чимин все это время всегда был с Тэ и любил его, не забывая об этом другу почаще напоминать. Они вместе, он – рядом. А теперь рядом с ТэТэ – никого… разве что Чонгук, который не спешит Пака посвящать в свои тайны, но тот от чего-то альфе все равно пытается верить. Возможно, потому что цепляется за последний, что у него есть, шанс спасти дорогого человека. Чимин все смотрит на старую, уже выцветшую фотографию, и хмурится. Черт знает, что. Как их всех вообще занесло в этот ужасный мир? Ладно… с Тэхёном, на самом-то деле, все более-менее понятно: семью не выбирают. Но вот Чон… насколько омега знал по рассказам Тэ, Чонгук был сыном чиновника. Так какого, простите, хрена? Давно сыновья политиков так запросто сворачивают на темные дорожки? Хотя, судьба, если подумать, та еще сука… мало ли, что за эти годы с альфой могло стрястись. Он сказал, что все это было ради Тэхёна… всегда ради Тэхёна. – Два придурка, – делает, наконец, омега свое мудрое заключение. – Кто придурки? – доносится из коридора, и спустя мгновение в комнату заходит вернувшийся Юнги. Альфе все еще некомфортно разгуливать просто так по чужой квартире, поэтому он слегка хмурится, скрещивая на груди жилистые руки. – Не бери в голову, – бормочет Чимин, уводя Мина от каминной полки. Рассказывать эту историю он пока никому не намерен – слишком для Тэхёна личное, слишком больное. Вместо этого омега тянется к парню и медленно его целует, чувствуя наконец, как согревается окоченевшее тело. Губы буквально плавятся под чужими губами, что так уже по-родному пахнут корицей и ментоловыми сигаретами. – Подожди, детка, – просит его Юнги, несильно, но все же отстраняясь. – У меня для тебя новости. Не знаю правда, плохие или хорошие. Но они про твоего пропавшего друга. – Что за новости? – хмурится Чимин, от волнения чувствуя, как кровь устремляется от мозга куда-то вниз, предвещая обморок. – Подбери себе что-нибудь красивое, – отвечает Шуга, – завтра вечером мы приглашены на прием. Его устраивает некий господин До.