James Vincent McMorrow - Ghosts
Город просыпается. Черные глаза Тэхёна, кажется, поглощают первые солнечные лучи, что расчерчивают пурпурное небо, пронзая редкие серебристые облака, которые как будто кто-то нарисовал акварелью. Воздух еще свежий и неплохо так бодрит, учитывая, что со сном у омеги проблемы. В порту температура на пару градусов ниже, чем в душном городе, где солнце и автомобили нагревают асфальт. Здесь находиться Тэхёну приятно. Давно он не был у моря. В горле сухо, а глаза неприятно режет от недостатка отдыха. Тело болит – то ли из-за продолжительного напряжения, то ли после шинёновских лап и зубов. Да и чертова метка до конца так и не зажила – края ее при каждом неаккуратном движении так и норовят снова разъехаться, заблестев тошнотворно свежей кровью. Но, может, это даже и хорошо – пока та не полностью еще укоренилась в омежьем теле, запах Шинёна не так сильно переплетен с природным ароматом самого Тэ. Но все равно от этого тошнит. Тэхён морщится брезгливо, ведет плечами, что накрывает толстый пушистый плед, и сильнее в него кутается, пряча нос, что уже покраснеть успел от долгого нахождения на холоде. Но плевать ему на неудобства, на все сейчас плевать. Омега хочет стоять и смотреть на море. И, раз можно, то он это сделает. Потому что давно он… не чувствовал того, что сейчас чувствует. Скорее всего даже, не давно, а просто – никогда. И вот от этого больше всего не по себе. Свобода. Голова на миг куда-то высоко-высоко запрокидывается, и по внешним уголкам широко распахнутых обсидиановых глаз градом катятся крупные слезы. И это все не от слабости, нет – просто ветер. Ветер, что дует с моря, на котором он так чертовски давно не был. Вкус соли остается печатью на искусанных бледных губах, у которых после бессонной тяжелой ночи контур опухший и смазанный. Да… черта с два Тэхён сейчас похож на светскую львицу, скорее уж, на шлюху потасканную, что отключилась после работы в первой же подворотне, а теперь вот – очухалась. Он и есть шлюха. Правда, заоблачно дорогая, будто задница его отлита из золота. Тэ усмехается нервно, невольно представляя данную картину, и возвращает голову в нормальное положение. За спиной слышится посторонний вздох, но омега не реагирует – это всего лишь телохранители, которых к нему, прежде чем уйти, приставил Ильби. Так что Тэхён теперь имеет весьма приятную компанию из трех бугаев в черных костюмах, что за ним следуют везде, как тени. И не то что бы омега сейчас был против – от До все еще можно ожидать чего угодно. Особенно сейчас. Пока еще не рвануло. По крайней мере, Тэхён еще об этом ничего не знает, да и знать, если честно, особо желанием не горит. Но зато прямо вот сейчас, стоя на причале и делая вид, что пялится на бегущие волны, волнуется за одного конкретного альфу. Да-да, за того самого, у которого волосы, как ночь, черные, на щеке маленький шрам, а в мочках ушей по три серебряные серьги мелодично звенят и слух ласкают каждый раз, стоит хозяину качнуть головой. За того, которого все еще ненавидит. И всем сердцем своим любит, как оказалось. «Сука». Да когда вообще это случилось? Откуда взялась эта глупая любовь?! Тэхён ее себе не хотел, возвращаться ту не просил, а она все равно… И что теперь ему прикажете делать? Броситься в объятия этого глупого альфы не позволит гордость. И об обиде забывать все еще не стоит. Не может быть все это зря, не могут зря быть все эти годы. Для чего, скажите на милость, Тэхён все время буквально жопу рвал?! Он ведь только этим и жил, понимаете?! Мечтами, как вцепится крепко пальцами в чужую глотку, а затем на дно утащит. Вместе с самим собой. Он воскрес когда-то из пепла с той только целью, чтобы вновь собственными уже руками себя поджечь. И сгореть. Но теперь уже не в одиночестве своем жалком, а вместе с тем, кто один раз уже погубил. Он просто хотел отдать долг. Отмщения жаждал во сне и наяву… Как ему от этого теперь отказаться? Ради чего вообще стоит жить, раз нет больше прежних целей? Им двоим, конечно, на самом деле давно поговорить стоит… Тэ не маленький уже, понимает, как решают проблемы люди их возраста, но стерва внутри от подобной перспективы безумно лупит когтями по нежным мозгам и голосит так истошно, что в виски будто иглы вонзаются. И Тэхёну все еще кажется, что проще на Чонгука накинуться, чем сесть и рот свой раскрыть, чтобы завести цивилизованный разговор. А еще внутри этого ебанутого клубка существует их истинность. Да-да, та, о которой любящие папы (подобного у Тэ, конечно, не было никогда, но все же) рассказывают сказки своим маленьким детям, пока те засыпают. Связь, подобная благословению, что свыше дарована и драгоценна. «Фу, блять». Черт бы ее побрал, эту самую связь. Потому что Тэхён с той самой минуты, когда на полу перед Чоном корчился, в чем папа родил, ее чувствует так остро, что будто лезвием по венам. И, если замереть, специально прислушаться, можно ощутить биение сердца чужого. Да, Тэхён, возможно, проверял это сегодня уже несколько раз. И нет, это вовсе не из-за того, что он боится за Чонгука до ужаса, ведь Шинëн с цепи сорваться может в любой блядский момент… Нет, он не переживает ни капли. Насрать. … А перед глазами все еще Ёнджун с пулей во лбу. И ничего больше не нужно, чтобы дыхание у омеги сбить, дрожь липкую пуская вниз по ослабшему телу. Тэхён снова ежится, снова кутается сильнее в свой плед, который до хруста в костяшках сжимает. Снова цепляется мысленно за стук сердца, что сейчас далеко. А ему хочется, чтобы близко, искренне хочется. До слез, что уже не от ветра. Потому что Тэ устал очень. Потому что хочется домой – туда, где будет тепло и тихо. Туда, где будут ждать непременно и любить. Где сильным быть больше не нужно, и можно на чужих коленях рассыпаться, чувствуя, как бережно теплые руки гладят по дрожащим от плача лопаткам. Как в темноте его новой комнаты. Всего несколько часов назад буквально. И все это теперь кажется сном болезненным. Все это – будто ненастоящее и с Тэхёном не могло случиться. Все остальное непременно могло: злость, жестокость чужая и боль, что раскаленным прутом под кожу и, тело насквозь прошибая, вселяет желание сдохнуть – он это все заслужил. Но не заслужил чью-то ласку, чужую заботу и волнение за себя, за свою грязную душу, что уже никогда не получится отмыть, хоть в чем ту выстирай. Все равно не получится. И Тэхён никогда, наверное, не поверит, что достоин может быть чьей-то любви. Слишком это светлое чувство. А он очень глубоко уже во тьме, и та его вряд ли согласится отпустить… потому что сам Тэхён к ней уже так привык, что не сможет оставить. Он путается в этом всем. Пугается и слепым котенком кричит внутри, потому что не чувствует собственных сил, что куда-нибудь смогут вывести. Не выбраться. Одному не выстоять. И не может он себе позволить вспоминать сейчас о том факте, что ни разу он вовсе не один. Его от себя просто так сильно тошнит. Снова. Потому что так всегда было, на самом-то деле – Тэхён себя никогда не любил. И другим любить не позволял, потому что верить боялся. Поверил лишь раз. Один проклятый раз. А потом заплатил – сердцем, разбитым и похороненным в собственном теле – ловушке. Опустевшем, потому что теперь без души. Он честно хотел быть фениксом, хотел так сильно и так отчаянно, что однажды взял и поверил в свое возрождение. Нашел в ненависти воскрешение свое. И взлетел.«Птица без крыльев – очень грустное и тяжкое зрелище.»
Гнев стал его крыльями.«Мы – призраки. Мы – призраки среди этих холмов, Расстилающихся от деревьев бархатно-зеленого цвета До земли под нашими ногами».
Но, возможно, дело вовсе не в крыльях. Возможно, у его оболочки теперь просто не осталось веса, и он стал бесплотен. Возможно, теперь Тэхён – призрак. Призрак того человека, что родился уже мертвым. Потому что его в этом мире не ждали. Может ли такого вообще кто-то любить? Или любовь, что он чувствует – тоже всего лишь призрак. Отголосок, жалкое эхо, что вскоре тени сожрут. – Господин Ким, – Тэхён обернулся на зовущий голос. – На причале становится опасно – слишком светло. Омега кивает понимающе телохранителю. – Тогда идем. Обратно под землю. Где ему самое место, если подумать. *** Тик-так… Чонгук и Намджун переглядываются. Каждый из них после похорон занимается своими делами, все делая на каком-то сраном автомате: раздают поручения своим шестеркам, возятся с документами, что босс доверяет им, проверяют полицейские сводки… все как обычно. И вместе с тем… Тик-так… Чонгук и Намджун переглядываются. Внутри клана тихо. Тишина эта присутствует всегда, потому что Шинён любит очень, чтобы порядок во всем, и лишней суеты не терпит. Чон раньше был даже согласен с этой прихотью босса, но тишина эта теперь дает по мозгам с такой непередаваемой точностью, что выть хочется. Громко. Чтобы разом на все этажи этой устрашающе бесшумной высотки. Чтобы крик вниз стеклом посыпался, чтобы зазвенели об асфальт мелкие осколки, и все очнулись, наконец, вышли из оцепенения, людьми стали, в конце-концов. Они переглядываются. И у обоих в головах одно и то же – тикающий таймер… только вот цифр на таймере этом ни одной живой душе не видно, и от того неизвестно, когда раздастся заветный сигнал. Тот самый. Он станет всем. Для всех. Он станет погоней. Он станет войной. Он станет спасением… И, возможно… скорее всего, вероятно… чьей-то смертью. Чонгук надеется искренне, что Костлявая на этот раз придет за тем, кто ее визита здесь больше всех остальных заслуживает… и не дай Бог карге этой старой снова ошибиться! Он больше никого не хочет терять… и сам умирать больше не хочет. Не тогда, когда самое дорогое на свете почти обрел. Когда это вот самое несколько часов назад, наконец-то (о Господи) удалось в руках подержать. Прижать в себе и почувствовать, как трепетно бьется в груди родное сердце. Будто то и правда принадлежит маленькой пташке. Тэхёна защитить больше некому. Поэтому Чонгук не умрет. Он будет жить, он должен… Потому что Тэхён не умрет. *** Тик-так… Джин опускает голову на сложенные перед собой руки, стирая рукавом со лба мелкие капельки пота. Ему нехорошо после кладбища. Больно. Очень больно кого-то близкого потерять. И страшно. Потому что не знаешь, кто следующий. И, вроде, он доктор, может постараться и человека спасти… но в этой ситуации разве кто-то позволит? Все они здесь живут по приказу, дышат по приказу… и умирают тоже по приказу. Джину страшно. Ему нехорошо. После кладбища. И он так зверски устал, что чувствует, как голова работает только наполовину… хоть и проснулся омега совсем недавно. Джину страшно. Он тоже слышит, как тикает невидимый таймер. Знает, что где-то там его слышат Намджун, Чонгук и Ильби… Знает, что где-то сейчас живой, невредимый и навряд ли еще что-то понимающий их всех ждет Тэхён. Ему нехорошо. Он снова дико устал и не может заставить себя что-нибудь съесть, потому что от воспоминаний о смерти хорошего друга и постоянного волнения омегу дико тошнит. Джину страшно. Потому что совсем рядом тикает таймер… еще один таймер. И тот увидеть можно прекрасно, рассмотреть жестокие электронные цифры на гладком экране смартфона. Джин его сам установил ровно на три минуты, как было написано в инструкции. Ему страшно. Потому что он, вроде, доктор и не может игнорировать некоторые факторы… не может, хоть и до ужаса хочется, на самом-то деле. Хочется слепым и глупым прикинуться, списать все на стресс… хочется отмахнуться от себя и от мыслей этих идиотских и просто дальше жить… дальше выживать. Но он все-таки доктор… хоть ему и страшно сейчас. Возможно, страшно так, как до этого ни разу не было... Телефон вибрирует в ослабевшей руке. Времени не осталось. Джин выдыхает, сглатывает в горле несуществующий ком и тянется вперед, где на салфетке лежит белая палочка. Пальцы трясутся… Он переворачивает палочку, смотрит на открывшееся взгляду табло и снова опускает голову на руки. Джину страшно. Страшно, потому что он больше не один. *** – Мы не одни, – тихо бросает Намджун, когда проходит в очередной раз мимо его рабочего стола. Чонгук поднимает голову, отвлекаясь от данных на мониторе компьютера, и тут же понимает, о чем предупреждал хён. Ким Тэхван пожаловал. – Что этому уёбку здесь надо? – шипит сквозь зубы Чон. В руке у альфы с тихим хрустом ломается карандаш. Намджун пожимает плечами, внимательно следя за младшим товарищем. – Держи себя в руках, Гук-а, – просит он. Чонгук дает другу понять, что все под контролем, и заставляет себя выдохнуть. Позже. Он непременно из этого куска дерьма выбьет все до последнего, а потом размозжит череп об асфальт. Обязательно это все случится. Только немного позже. А пока ради общей цели он потерпит. Тэхван в сторону Чонгука и Намджуна даже не смотрит, взгляд его направлен точно на дверь, что ведет к боссу в кабинет. Альфа туда направляется прямо со входа шагом уверенным и непоколебимым, но останавливается, когда из-за своего рабочего места подрывается Чон. – К До только по приглашениям, – сухо и неприветливо. Тэхван ему улыбается так тепло, будто старого друга увидел, в знакомых до омерзения черных радужках на мгновение что-то зловещее вспыхивает, но тут же прячется. Масками своими старший Ким играть способен, кажется, даже лучше, чем его сын. – Шинён ждет меня, – приветливо отвечает, и когда Чонгук, не сдержавшись, в презрении морщится, к нему плотнее встает и шепчет: – Где же твое уважение к старшим, Чонгук-а? Вдох-выдох. Нет, он ни за что не убьет его сразу. Сначала язык поганый вырвет из прогнившей глотки и запихает глубоко в зад. Этот уёбка кусок жизни не достоин, он просто сраное ничтожество… Он через столько Тэхёна пройти заставил… и даже не раскаивается. Упивается всей этой ситуацией, ебаный псих. Такое не прощают. Чонгук на правах главы клана подобных людей судит. И приговор Ким Тэхвану уже известен, без самого суда даже. Смерть. Альфа скрывается за массивной черной дверью, и Чонгук возвращается в свое кресло, чтобы обратно в монитор взгляд свой упереть, но теперь ничего толком не соображая. Он действий Тэхвана сейчас опасается, потому что не может те предугадать. Этот альфа опасен. Он по каким-то своим правилам играет… Что ему нужно? Власть? Да, естественно… вот только ширина желанной власти – загадка. Будучи главой клана Тэгу, он все, тяжким трудом заработанное, оставил. Предал своих, семью, можно сказать, убил… хотя чему тут удивляться, после Тэхёна… Но дело в другом: не настолько Тэхван глуп, чтобы процветающий клан к ногам Шинёна бросить, собственного сына превратить в дешевую подстилку, ради всего-навсего места у ног. Ради места Ёнджуна. Уж что-то мелко очень. Уж слишком не верится. Но все же… тик-так… На мгновение в и без того тихом здании становится тихо так, что слышно, как в ушах кровь шумит. А Чонгук краем сознания чувствует далекое тэхёново сердце, что сейчас спокойно стучит у того в груди, успокаивается немного от того, что истинный в порядке… А после все, наконец, взрывается. Времени не осталось. *** Шинён ничего не говорит, лишь смотрит в затылок Ким Тэхвану, который покидает его кабинет. До сам сказал ему уйти. Потому что убивать союзника глупо, а если тот сейчас в эпицентре взрыва останется, то живым не уйдет точно. Потому что Шинён крови хочет. Хочет не просто зубами впиться кому-нибудь в глотку, нет… собственными руками, скорее, разорвать плоть сотням и сотням, чувствовать и смотреть, как сосуды разодранные и артерии пульсируют жалко, последнее и самое драгоценное отдавая. Жизнь отдавая свою Шинёну, чтобы тот ее безжалостно выкинул. Он сейчас хочет в крови горячей искупаться, хочет пить ее, чувствовать приторную сладость на языке… потому что только так можно ту ненависть, что бесится в альфе сейчас, заглушить. Шинён цепи свои натягивает крепко… и отпускает, звеня толстыми звеньями. Рычит, бьется об стены, мебель швыряет по комнате и кричит зверем истошно, так дико и бешено, что сам себя оглушает. Потому что случилось то, чего он и боялся, будто заранее чувствовал… чувствовал, но не уберег все равно… – Кто тебя украл, мое сокровище? – вдруг шепчет тихо-тихо, а затем снова рычать начинает, об оконное стекло в кровь разбивает кулаки. Один раз, второй, третий… не чувствует их уже, но и не останавливается. – Я узнаю, кто это… Узнаю и выпущу кишки прямо у тебя на глазах, чтобы ты знал, кому принадлежишь! Шинён кричит, Шинён больше вовсе не человек, а зверь. Змея, что саму себя за хвост вечно кусает, но на других от злости кидается, стремясь выпустить как можно больше смертельного яда. Потому что для себя одной того непомерно много. Гнев его еще полную силу не набрал… огонь пока разгорается. Но нужно взять себя в руки и найти ублюдка, который посмел… который как-то узнал и все к черту порушил. – Я убью! – орет Шинён в потолок, ничего от ярости не видя вокруг. – Убью тебя! *** Чонгук на Тэхвана смотрит, что вышел из кабинета Шинёна. Оба они слышат прекрасно, что за буря разгорается за закрытой дверью. Вот и остановка таймера. – Иногда я действительно горжусь сыном, – произносит Тэхван так, чтобы только Чонгук его слышал. И Чонгук внимательно слушает, хоть и делает вид, что плевать. – Столько раз уже думал, что Тэхён не поднимется, а он все равно поднимался… не представляю даже откуда у него это отчаянное желание жить. Эти омеги… знаешь, что я понял, наблюдая за ними? Они всегда готовы жить ради других, ради альф, к примеру, которых любят, потому что уверены, что могут тех защитить. Знаешь, у кого еще я видел такую сильную жажду жизни? – Тэхван наклонился к Чонгуку близко-близко. И Чон хотел было отпрянуть, но Ким снова открыл рот… и Чон от следующих слов его просто окаменел. – У твоего папы. Когда в тот день он из последних сил своих цеплялся за каждый вдох, лишь бы тебя, щенка, уберечь… Даже не представляешь, какое удовольствие я испытал, когда пустил в лоб ему пулю... ***Hayley Wiliams – My friend
Хрупкий сон развеялся за мгновение. Вздрогнув, Тэхён сел в кровати, подтянувшись на слабых руках. Внутри сердце зашлось испуганно, задохнуться заставив в какой-то необъяснимой панике. Тэхён бы подумал, что это кошмар, но омеге ничего совершенно не снилось… А тревога и не думала покидать и так измученное сознание. Тэ потянулся и щелкнул выключателем на лампе, озаряя мягким золотистым светом комнату без окон. Сейчас день, но под землей – все равно что ночь. Лишь спустя время, прислушавшись внимательнее к ощущениям, Тэхён понял… понял, и испуганно в кулаках сжал простыни. Страх был не его вовсе… и сердце заходилось не его собственное. – Чонгук! Он не знал, что делает. Просто с кровати тут же подорвался и стрелой выбежал из комнаты. Несколько раз врезался в стены, пока бежал в гостиную. Куда затем? Он не представлял даже, ноги сами несли, будто вслед пытались поспеть за сердцем, что рвалось буквально свое защитить… или хотя бы попытаться, а если не выйдет, вслед уйти… – Чон… гук… Добравшись до гостиной, Тэхён резко затормозил. С противоположного входа в комнату, что вел в жилую зону от лифта, стоял Чон. Он был в брюках от костюма и белой рубашке, пуговицы которой сверху у ворота оказались выдраны, и альфа одной рукой держался за порванный край, вниз тот оттягивая, будто хотел дыхание себе облегчить. Их взгляды встретились. Эти глаза… Тэхён таких глаз у Чонгука не видел ни разу. Не было там больше тепла… лишь зияющая пропасть… лишь боль и отчаяние. Подобное он сотни раз себе представлял и мысленно упивался… а на деле же оказался от такого зрелища в ужасе. Нет, пожалуйста… – Что произошло? – спросил тихо омега, боясь даже вздохнуть лишний раз почему-то. Он своего истинного чувствовал сейчас как никогда остро, всю его боль разделял… будто оба они сейчас разрушались… оба погибали. Чонгук не двигался, не смел двигаться и Тэхён. Альфа и омега на противоположных концах гостиной замерли. – Он убил их, – вот и ответ, а затем – усмешка, такая, что дрожащими губами в сердце насквозь, а глазами безумными – в душу. – Он убил моих родителей, ТэТэ… – Кто убил? – Тэхён все слышит, все понимает… медленно начинает навстречу альфе идти. Чонгук его вопрос слышит и почему-то начинает смеяться… и всем своим телом трясется. Альфа… плачет, рукой дрожащей проводит резко по мокрым щекам, но остановиться не может. И все смеется тихо… взгляд с Тэхёна только не сводит, того все больше пугая. – Тэхван. – Будто приговором с губ срывается, снова Тэхёну обездвиживая ноги. Судорожный выдох омеги раздается в комнате, руки Тэхёна падают безвольно по швам, а внутри – черная дыра разворачивается. – Нет… – лепечет он жалобно, а у самого сердце в пятки уходит. Потому что на самом деле все правда. И отец определенно мог. Скрыл даже трагедию от собственного сына, потому что так было в его интересах. – Ох... Гук-и… – Скажи мне, что ты не знал, – просит вдруг альфа, и взгляд его проясняется за секунду. Разделяющее их расстояние Чон преодолевает в два размашистых шага, и, остановившись напротив Тэхёна, крепко тому в плечи впивается пальцами, боль причиняя, но на ту сейчас Тэхёну едва ли не плевать. Все мысли совершенно вокруг другого крутятся. – Умоляю, скажи, что не знал! – требует Чонгук так отчаянно, что у Тэхёна на глазах слезы наворачиваются и тут же устремляются вниз по впалым щекам, вскоре касаясь губ, что распахиваются в торопливом ответе. – Нет, не знал. – И тут же оказывается в крепких объятиях, что, наверное, нерушимее стали. Чувствует теперь, как стучит беспокойно чужое сердце очень близко, и вместе с тем плачет, боль стремясь эту разделить на двоих, потому что так легче… Чонгуку сейчас очень больно, Чонгук раздавлен. И Тэхён, увидев подобное, оказывается ни разу не счастлив. Вот тебе раз… – Тссс, – омега шипит тихо, осторожно пальцами зарываясь в спутанные смоляные пряди на затылке у альфы, а второй рукой гладя дрожащую спину. – Мне жаль, – бормочет он в теплую грудь, – чертовски жаль, Гук-и… лучше бы на их месте был я. – Заткнись, Тэ, – рыкает Чон, прижимая того к себе еще теснее, одной ладонью накрывая омеге светлую макушку, будто ребенка укачивает, целует сухо куда-то в висок, а затем носом зарывается в волосы, втягивая поглубже родной молочный запах. Тэхён доверчиво жмется к истинному, глаза свои крепко зажмурив, и слепо куда-то собственными губами тычется. Мажет ими сначала по оголенной ключице, что украшает черная вязь татуировок, а затем все выше ведет по шее, чтобы переместиться на скулу, замереть там на какое-то время… и чужие губы наконец-то накрыть. Надо же… а он ведь представлял себе это с пятнадцати. Тепло. Нежно. Таким первый поцелуй, наверно, и должен быть. Тэхён своего первого поцелуя, правда, уже давно не помнит… да и все предыдущие он теперь забыть готов. Ради того, что сейчас имеет. Мягко, бережно. Чонгук слегка от него отстраняется, затем лишь, чтобы голову ниже склонить и легко коснуться подбородка Тэхёна пальцами, очертив плавную линию челюсти. Трепетно. Они одновременно размыкают губы, ловя срывающееся с тех дыхание, все еще целомудренно как-то и несмело… все еще не веря, что пути их именно сюда завели. Доверчиво. Касаются языками. Чонгук осторожно засасывает нижнюю губу, и у Тэхёна от всего этого дыхание перехватывает. Он отстраняется мягко, упирается своим лбом в чонгуков и выдыхает, прежде чем глаза распахнуть. А затем смотрит на своего альфу решительно и так… спокойно… Потому что все как никогда правильно. Невероятно, но правильно. – Идем, – шепчет тихо, позволив себе слабо уголки губ приподнять. Маленькая ладонь омеги тонет в большой ладони Чонгука, пальцы их переплетаются. Они в глаза друг друга смотрят и смотреть не перестают, пока направляются в спальню.