Раненый Феникс

Feist – Fire in the Water

Дверь за ними мягко закрывается. В комнате – тишина и покой. Предметы под золотистым искусственным светом на пол бросают длинные тени, что к ним, кажется, тянутся. Дыхание настолько поверхностным становится, что будто и нет его… только губы все равно приоткрыты, немного подрагивают, с головой выдавая всю свою жажду, что возникла минутой ранее… да и как той не возникнуть, если теперь обоим известно наверняка, каково это… Каково это – губы целовать те самые, о которых мечтал со своих пятнадцати. Каково это – пальцами зарываться в мягкие волосы, тут же от остроты восприятия получая сенсорный шок. Чувствовать ответную ласку, чувствовать тело, что крепкое, выносливей своего собственного намного и точно такое же жаждущее. И дело вовсе даже не в сексе, не в огне, что пока что – тлеющими искрами осторожно прощупывает почву. Между ними все глубже гораздо. Так глубоко, что чувства запутанные пугают. И там все можно найти: ненависть, зависимость сильную друг в друге, отчаяние, что наполовину с упрямством, страх потерять оглушительно сильный, любовь… Там боли столько, что одному ни за что ту не поднять. Хорошо, что их двое… Чонгук на дверь позади себя опирается, руки омеги ни на секунду из своих не выпускает, потому что кажется – перестань ты чувствовать их тепло едва уловимое, и тут же сам превратишься в лед. Тэхён необходим. Как никогда сейчас необходим, потому что теперь альфа наверняка все знает… раз попробовав, остановиться не выйдет. Тэхён близко-близко шагает к нему, голову запрокинув, чтобы в глаза посмотреть, что снова свой шоколадный цвет обрели и теперь не пугают той ужасающей пустотой, какая раньше в тех была. Чонгук снова с ним. Настоящий. Его. Ладонь вслед за взглядом вверх тянется, ложится на гладкую щеку. Большой палец нежно чертит по коже, выводя невидимые полумесяцы. – Скажи мне, – просит тихо, не уточняя. Чонгук вдруг сильно жмурится, ближе к себе Тэхёна притягивает, сжимая рукой стройную талию. Тэхён… он хрупкий, оказывается, очень. Чонгук сейчас это понимает настолько остро, что, кажется, об осознание свое сам же и режется до той степени, что руки в страхе начинают трястись. Губы оказываются как раз напротив уха, касаются мочки, прежде чем с тех срывается осторожное: – Я люблю тебя. – А затем, не давая оправиться: – Всегда – только тебя. И Тэ, может, и глупый очень, но сейчас альфе почему-то до последнего верит. Может быть, потому что искренность в истинном сумел в момент распознать, а может, потому что отрицать все это больше сил нет. – Я люблю тебя, – снова повторяет Чонгук, целует в местечко за ухом, заставляя омегу моментально задохнуться и вцепиться Чону в напряженные плечи. – Люблю, – в нежную кожу, спускаясь ниже, к самым ключицам, чтобы там обвести контур ворота своей же толстовки, которую сейчас почти ненавидит. Но этот запах… смешение молока с ликером на омеге – что-то поистине нереальное. И плевать, что здесь еще примешана чертова хвоя, плевать, потому что никогда больше носитель этого запаха к Тэхёну не притронется. Чонгук все для этого сделает. И лишь тогда успокоится, когда угроза свой дух последний испустит и скроется в земле. Он зароет Шинёна своими же руками. Но сейчас не время обо всем этом думать, сейчас другое важно. Тэхён мелко дрожит весь, когда отстраняется, будто вмиг теряет все тепло, что на двоих у них общее. Глазами своими бездонными внутри с бесконечным космосом на Чонгука смотрит и снова за руку берет, словно маленького ребенка. Молча на себя тянет, к кровати. И Чонгук подчиняется. Шаги их неспешные, движения – плавные и осторожные, будто оба боятся спугнуть… момент заветный нарушить и вдруг очнуться. Может, это и правда все сон? И в момент наивысшей радости оба они проснутся в своих кроватях, дыша тяжело и громко. Одни. Раздавленные. Тэхён это в своей голове представляет и за альфу вдруг с силой цепляется, того заставляя в удивлении брови вскинуть, а затем привстает на носочки и с напором целует. Целует жадно, требовательно, зубами проезжаясь по чужой нежной коже и тут же, извиняясь, ту затягивает меж своих губ, ласкает языком нежно, от всего этого задыхаясь. И боится до ужаса все, что в руках своих держит сейчас, потерять. Боится от пустоты этой рассыпаться. Нет, ему нельзя, он слишком много уже себе позволить успел, слишком вошел во вкус. Он не сможет отпустить того, кого любит. Теперь не сможет. Поцелуй их больше не трепетный, и осторожности в нем нет никакой. Только отчаяние какое-то, горькое, будто ликер. И такое же сладкое. И от сладости этой челюсти сводит, а перед глазами – целые галактики взрываются, потрясая. Тэхён, будто крылья свои невидимые расправив, перед альфой раскрывается в трепете, глаза зажмурив и дыша через раз. Позволяет себя притянуть к сильному телу, а горячим рукам заскользить вверх: от дрожащих бедер к талии, к ребрам… те обнимают крепко, обхватив плечи, пока ликерные губы терзают его собственные, отвечая на порыв омеги. Тэ не выдерживает – отстраняется на жалкий миллиметр какой-то и с шумом вдыхает, потому что еще секунда, и легкие бы сгорели в этом чувственном пламени. А ему умирать пока ну никак нельзя, пощадите… Чонгук жадным вдохом омеги тут же пользуется, толкаясь в рот, податливо открытый, своим языком, оглаживает шелковистую поверхность неба, в рот чужой выдыхает, чувствует, как нежные пальцы зарываются в волосы на затылке, притягивая ближе-ближе-еще ближе… так, чтобы ни атома между ними не осталось. Так, чтобы заполнить возможно стало эту невыносимую многолетнюю пустоту. Тэхён чувствует, как Чонгук их местами меняет, послушно не слушающиеся ноги переставляя, а затем позволяет альфе себя опрокинуть на кровать, что оказывается прямо за спиной. На руках откидывается назад, смотрит из-под серебряной челки глазами своими черными на альфу, что замер в изножии. Что тоже смотрит. И – вот оно. Чувство, что древнее, первобытное даже… дикое. То самое, что заставляет позабыть за секунду о здравомыслии, об опасности, ненависти, да о чем угодно, на самом-то деле. Оно – шариком, что внутри обоих разрастается, в районе живота щекочет теплом… пока не взрывается. Тэхён чувствует, как сердце тяжело под ребрами стучит, как по телу проносится это бум-бум-бум, к глотке подкатывая, как на языке почти чувствоваться начинает собственная кровь. Он в глаза Чонгука все еще смотрит, а сам – ноги, что в коленях, свисая с кровати, согнуты, разводит. Медленно. И в комнате так остро начинает чувствоваться аромат топленого молока, что Тэхёну самому уже хочется распахнуть дверь пошире, но кто бы ему позволил сейчас… Точно не альфа, который тут же в лице меняется, глубоко воздух носом втянув, взгляд опуская Тэхëну куда-то на – о Господи – пах. И глаза его начинают хищно блестеть, в груди рычание зарождается мягкой вибрацией, и омегу от этого звука ведет. – Гук-и… – все, что может он сейчас жалко из себя вытолкнуть, пока руками своими слабыми пытается подтянуть тело выше на кровати, к подушкам, но не удается. Чон жадно его обхватывает ладонями за бедра, что разведены в стороны и заметно дрожат, снова губы нетерпеливо находит и в них уже рычит, языки сплетая. Толкается своим телом в омегу, что под ним сейчас такой невообразимо раскрытый, и от этого смазанного действия, что вышло чисто на инстинктах, перед глазами у обоих искры разносятся. Чон толстовку с омеги срывает, и та трещит жалобно, прежде чем пуститься в полет по касательной. Кожа у Тэхёна такая идеальная, в скудном свете мерцает, будто обсыпана вся золотистой крошкой… и нежнее намного, чем бархат. Чонгук, залюбовавшись этим шедевром, на мгновение жалкое замирает. Тэхён идеален. И нежность сама к альфе в этот момент возвращается, остужая немного его дикую сторону, заставляя провести трепетно, еле-еле нажимая подушечками пальцев: от виска к скуле, по шее спуститься к ямочке меж ключиц, а оттуда – прочертить линию идеально ровную по середине груди к кромке джинсов, заставив Тэхёна, задохнувшись, дугой выгнуться, сжав в кулаках простыни и голову запрокинув… Омега губы кусает, жмурится, чувствуя, пока Чон путь все тот же проделывает, но только уже губами, и на глаза от этого наворачиваются непрошенные слезы. Тэхён давно знаком с этой стороной отношений между омегой и альфой, все ее стороны, казалось, познать уже вдоль и поперек успел. Его многие хотели, многие желали… его брали – властно, жарко, неустанно… Но никогда так не заботились. Никогда не любили… Тэхён всхлипывает, в какой уже раз себя ненавидя за слабость перед этим альфой, в какой раз уже чувствуя, как, ни за что удержаться не способный, срывается… вот только на этот раз сорваться сам уже хочет. Наверное, даже не старается особо, сам свои же пальцы разжимает и прыгает. И бездна, что под ним разверзается, прекрасна, поистине. Она – будто его личная эйфория. Она – будто взрыв внутри. Током по венам, и огнем по пучкам нервных клеток, чтобы те, наконец, уничтожить этим непередаваемым наслаждением, что дарит телу сейчас один конкретный альфа. Потому что только он подобное Тэхёну может подарить. Потому что только он… всегда был и будет только он. И даже не просто истинный – их связь теснее намного, она не на животной стороне корни пустила, а, скорее, сразу в душе. И это – убийственно. Это – их крах общий. Но как же приятно, Господи… Тэхён все еще плачет беззвучно, когда тянет Чонгука вверх, заставляя на себя опуститься, плотнее их тела друг к другу прижав, за плечи обнимает, вновь приникая к губам. Целует-целует-целует его… Ладонями шарит по крепкому торсу, расстегивая уцелевшие пуговицы. Оба они оказываются наконец обнажены по пояс, на равных. Оба задыхаются от этих чувств, что все еще – будто отголоски запретной мечты, что каждый лелеял все эти годы бережно, от всего мира пряча и в одиночестве той упиваясь. Когда становилось хреново. Когда ничего другого не оставалось. Но теперь они оба здесь. Вместе. И это – реальность их общая. Ее почувствовать можно. Можно в себя впитать, вдохнуть, запечатлеть под веками и в сердце буквально выжечь. Тэхён носом ведет по шее, что гладкая и теплая, что так и просит губами коснуться, а затем тут же в ту впиться зубами, но себя сдерживает, только беспомощно Чонгуку в плечо утыкается, чувствуя, как руки чужие расстегивают его джинсы, а затем стягивают медленно вниз по стройным ногам вместе – блять – с бельем. Он чувствует свой запах, чувствует запах Чонгука и старается абстрагироваться от вони Шинёна, и это легко сейчас удается, что не удивительно. Плевать на ублюдка. Да и как возможно сейчас о ком-то другом думать, находясь под этим альфой? Тэхён сглатывает. Тэхён чувствует на себе изучающий взгляд. И впервые за долгие годы омеге хочется стыдливо руками прикрыть собственное тело. Будто оно снова прежнее… потому что Чонгук… он должен помнить его тем Тэхёном из прошлого… Это так тяжело, что выть хочется. – Ты такой красивый, – шепчет ласковый голос снова напротив уха. – Самый красивый из всех существующих… Для меня ты такой был всегда, ТэТэ. – Блять… – И Тэхён снова верит. Тэхён верит, и потому, когда руки альфы касаются обнаженного тела, весь этим рукам горячо отдается, в очередной поцелуй низко стонет и толкается вверх, чувствуя, как прохладный воздух неприятно обволакивает напряженный член. На простынях под ним – мокро. Плоский живот пачкается в собственном предэякуляте, и все это грязно по-блядски, все это так чертовски заводит, что мозги отключаются. Тэхён Чонгука хочет. Тэхён под Чонгуком плавится, жалобно начинает скулить, когда наконец-то чувствует, как его естества нежно, на пробу, касаются пальцами, вверх ведя от основания до уздечки, а потом вдруг резко отстраняются, заставляя недовольно захныкать. Ну разве можно так мучать? Омега на Чона волком смотрит, видит, как тот улыбается, губу свою невозможную, что блестит от их общей слюны, закусив. – Скажи мне, – два слова, как пули, что без промаха по мишени, что обречена на поражение. – Да ебать… – шипит Тэхён, выгибаясь, безрезультатно пытаясь контакт вернуть собственными жалкими усилиями. Но тщетно – его бедра удерживают крепкими руками, на которых вены выступили так сексуально, что один только вид на это омегу заставляет еще сильнее потечь. – Непременно, Тэ, – Чонгук ему ухмыляется, становясь дьяволом, взглядом глаз, от страсти почерневших, прожигает покрытое испариной тело, что под ним сейчас распростерто и ждет. – Но сначала – скажи мне… Тэхён смотрит на эти губы невозможные, а потом взгляд свой поднимает, сталкиваясь с расширенными зрачками, что из-под челки выглядывают и блестят. В себя омегу затягивают, подчиняют… Стоит ли уступить? Сдаться? Способен ли?.. Но Чонгук сейчас будто его мысли читает… возможно, это так и есть, вот же они – глаза ТэТэ, в которых все подобно открытой книге. Его самой любимой. Той, что зачитываться готов до конца этой жизни и всех последующих, если что-то их там все же ждет, после смерти. Он больше не мучает. Он снова целует, давая в себе раствориться. Старается человеку, которого любит, внушить – все в порядке. Все хорошо. Его любви пока хватит на них двоих. Пока Тэ не отважится, пока не перестанет бояться. И Тэхён чувствует, как его бедра чуть шире разводят, и сам послушно раскрывается, колени сгибая и выгибая ступни чувственно. Ощущает, как пальцы мягко давят на вход и плавно, не встретив сопротивления, скользят вовнутрь. Губу до боли закусить, а взгляд – не отрывать от взгляда Чонгука. И чувствовать. Все чувствовать, потому что только это сейчас является доказательством того, что Тэхён живой все еще. Что он еще дышит, что на части не распался, хоть и хочется ужасно. Хочется… Сильнее, острее, больше… Всего целиком хочется. Чонгука – всего. Потому что его омеге всегда было и будет мало. Невыносимо. Он альфу целует, ощущая, как изнутри его растягивают со знанием дела, что приятно безумно и горячо. И когда пустоту чувствует, лишь придвигается к альфе теснее, закидывая ноги тому на талию и руками плотно обхватывая за плечи, чтобы между – ни миллиметра свободного. И когда в него нежно толкаются, чувствует, как снова из уголков глаз зажмуренных срываются слезы, а сам в этот момент выдыхает тихое: – Люблю. И это, наверное, его самое сладкое поражение. И это, наверное, та самая смерть, которую он ждал так сильно. Феникс снова в огне... все выше взмывает на своих крыльях, объятых пламенем, и в момент наивысшего наслаждения камнем вниз падает… но что там – внизу? Там долгожданный покой. Там, оказывается, его спасение все это время пряталось и ждало. Там тот, кто судьбой предназначен и теперь рядом. И это так правильно… Сил у омеги не остается даже на стон, поэтому он лишь губы свои распахивает, чувствуя, как собственная же сперма оседает на живот горячими каплями, а глубоко внутри его трепещущего тела вдруг становится тесно из-за узла. И Тэхён начинает мурчать, как котенок, принимая все, что дает ему его альфа. Потому что их сцепка – что-то невероятное. И одновременно то самое, что просто необходимо, чтобы целым себя наконец-то почувствовать. – Сделай это, Чонгук-и, – просит он, слабо голову от подушек приподнимая, напротив губ альфы вытягивая свою тонкую шею. Чон на нее смотрит хищно, видя прекрасно след незажившей метки, и шипит, вперед подаваясь. Заострившиеся клыки легко входят под кожу, а руки кольцом смыкаются на теле омеги, пресекая малейшие сопротивления. Но тех и нет. Тэхён так сейчас этого хочет, что плевать ему на эту боль. Она… она, скорее, кажется ему наслаждением. Она сейчас говорит, что омега, наконец-то дома. И теперь принадлежит тому, кому принадлежать хочет. И от этого на душе так легко становится… – Люблю тебя, – шепчет он снова, дрожащими губами своими улыбаясь и чувствуя, как после его целуют мягко во влажный лоб. – Люблю… *** Чимин за то время, пока ждал Юнги, все же вырубился и успел хорошенько так выспаться. Усталость и переживания минувшего вечера на омеге сказались, и тот им сопротивляться попросту не смог. Во сне Чимин видел Тэ. В каком-то странном месте без окон, зато с обнимающим его Чонгуком, и это обнадеживало. Странная связь немного успокоила, заглушив метания души, что все это время рвалась отчаянно назад к другу. Когда они теперь в следующий раз смогут увидеться? Кто знает… Из размышлений омегу вырвал звук открывающейся двери, на который он тут же повернул голову… И тут же глаза омеги удивленно округлились, а брови поздоровались с рыжей челкой. Человек, стоящий сейчас перед ним на входе в комнату… – Кто ты и что сделал с моим парнем? – неверяще выдохнул омега, не сводя взгляд со знакомого незнакомца, что на его слова лишь мягко усмехнулся и каким-то нервозным движением пальцами растрепал свои… темно-каштановые волосы? Да, Чимину не могло показаться – никакого тебе больше ядреного синего андерката… да и всего остального, что соответствовало бы прежнему образу. Альфа, что стоял перед ним, был с темно-каштановыми волосами и одет стильно в черный деловой костюм, на пальцах блестели холодным светом изящные платиновые кольца. Но пах он все еще корицей. Разбавленной ароматом дорогого парфюма, но все же, корицей. – Прости, это все издержки, – отмахнулся Юнги недовольно, подходя к Чимину и помогая тому встать с дивана, на котором он находился все это время. Омега послушно замер у альфы в объятиях, с любопытством потянулся руками к волосам. Мягкие. – Ахренеть, ты, оказывается, можешь выглядеть по-человечески. – Буду считать это комплиментом. Юнги рассмеялся, легко коснулся его губ своими, но лишь на пару секунд, затем отстраняясь. – Нам пора. – Когда ты планируешь рассказать мне, что задумал? – заупрямился Чимин, сжимая его руку в своей ладони. Признаться, омега ненавидел чего-то не знать и все это время сдерживал себя только из-за того, что рядом был никто иной как Юнги. Шуга вздохнул, но с места, все же, не сдвинулся. – Это место принадлежит моему отцу, – произнес он, окинув взглядом комнату и задерживаясь на стеклянном потолке, что был сейчас как раз прямо над ними. – Ну, о том, что клуб ваш, и так легко было догадаться, – пожал плечами омега. Все-таки, не у каждого в клубе может быть комната с личным доступом. Да еще и такая. – Что? Клуб? Ох… нет, ты не понял меня, Чимин-а, – Юнги хрипло рассмеялся, лаская костяшками пальцев омежью щеку. – Под этим местом я подразумевал нечто большее. Как ты думаешь, где мы сейчас находимся? – Не знаю… Кажется, где-то в Итэвоне? – Именно так, – кивнул довольно Юнги. – Теперь ты назвал правильное место, детка. – Стой, – Чимин вздрогнул, уставившись на Юнги, не моргая. – Ты же не имеешь в виду, что… – Имею и еще как, – ухмыльнулся альфа, вдруг поворачивая Чимина к двери, где на пороге обнаружился незнакомый темноволосый мужчина гораздо старше, чем они двое. По возрасту как раз подходящий… – Познакомься, Мин Сухён. Мой отец… и глава Итэвонского клана Мин. *** Выследить альфу оказалось легче, чем он рассчитывал. Достаточно было прийти в студию, адрес которой подкинул Тэхён, и заглянуть сквозь прозрачную дверь, что вела в танцевальный зал. Чон Хосок. Как и говорил Тэ, пах кофе. И неплохо дергался под музыку, как на скромный вкус Ильби. И еще был смутно знаком. – Мило, – протянул омега себе под нос, продолжая наблюдать за танцующим в одиночестве альфой. На самом деле не мило нихрена, но говорить это тупое слово – дурная привычка. Лучше б курить начал, ей-богу. От самого себя тошнит прямо. Но ему все еще нужно забить чем-то свою блондинистую голову. Пока еще воспоминания о том, как под землей скрывается гроб с другом, слишком свежие и перед глазами бельмом. Слишком эта рана кровоточит. Того и гляди убьет, а ему пока рано, ему нельзя. Он еще не все, что следует, выполнил: не отдал Чонгуку долг, не отомстил за Инхо… этого вот скачущего придурка не спас… А время, между тем, у него поджимает… поэтому омега больше не медлит, уверенно толкает дверь и заходит в светлое помещение, тут же погружаясь в объятия музыки в стиле техно. Хосок не сразу замечает незваного гостя – слишком увлечен, но запах омеги постепенно доходит до него, заставляя остановиться. Ильби тем временем успевает дойти до музыкального центра и его вырубить. Теперь между ними тишина. Хосок воздух глубже в себя втягивает, тут же омегу узнает. И не по присущему ему природному аромату жасмина… а по отголоску запаха топленого молока, что снова почему-то на нем, теперь еще отчетливей слышен. – Чон Хосок? – спрашивает Ильби скорее для галочки, подходя к альфе ближе. – Допустим, – кивает Чон, настороженно склонив голову. – Вы меня знаете? – Знаком с Вашим другом, – омега не может сдержаться и ухмыляется, прекрасно давая себе отчет, что этим может иногда пугать. Даже больших грозных альф. Но сдержаться не может, такая вот он черствая сволочь. – Вы знаете Тэхёна? – спрашивает Хосок. Ильби сначала удивляется проницательности альфы, но затем все и сам понимает, хмыкает. – Что, запах выдает? – в ответ короткий кивок. – Так даже лучше – обойдемся без лишних разговоров. Я здесь по делу. И дело срочное. – Что-то с Тэ? – альфа взволнован сильно. И на самом деле довольно долгое время в таком состоянии. Потому что Тэхён уже который день ни на звонки, ни на сообщения не отвечает, а сегодня и Чимин не пришел на тренировку. Оба его лучших друга пропали, будто испарились. И что ему прикажете с этим делать? Что думать?! – Да не переживай, все уже путем, – отмахивается омега. – Чего о тебе не скажешь… – Это еще почему? – хмурится Хосок. А Ильби осторожно воздух носом тянет, принюхивается… кофе, жасмин, топленое молоко… и еще отдаленно, но, все же, уже ощутимо – пять других запахов. Терпких и знакомых Ильби запахов альф. – Чувствую запах псины, – Ильби усмехается, а затем неожиданно делает выпад вперед, хватая растерявшегося Хосока за руку одной своей рукой, а второй выуживая из кобуры за спиной пистолет. Откуда-то извне доносится звук выбитой двери. – Где тут запасной выход? Беги, блять, быстрее, если жизнь дорога!