Крылатая Свобода

— Нет, нет, нет, подожди хотя бы еще день, завтра туда нельзя так заваливаться, — Леви останавливает слишком воодушевленную девушку, перекрывая ей путь собой. — Если ты мне разнесешь кабинет — пожалеешь. — Да почему завтра нельзя-то? — Врени уже который раз слышит, как капитан ее отговаривает. Вернее, он сказал как отрезал — не поедет завтра, значит, не поедет, просто ей хочется узнать, почему. — Он ведь завтра уже будет там! — Да плевать ему завтра будет на тебя с высокой колокольни, даже если ты туда припрешься, — шипит капитан, а разведчица обреченно стонет, запрокидывая голову вверх. — У него и так завтра будет забот — хоть жопой жуй, ты ему там нахрен завтра со своими проблемами не сдалась. Капитан был чертовски прав от макушки до пяток, и это очень девушку злило. Шадис — тот еще хитрый старик, чтоб его! То они его найти не могли, то сегодня он уже объявился в Кадетском Училище, а они его достать до сих пор не могут. Именно сегодня, в последний летний день, был прием новых кадетов. Набирается уже сто восьмой набор, и сегодня все эти ребята собрались в одной точке — в Кадетке, где проведут следующие два года для обучения по плотному графику. В такие дни обычно там даже ступить некуда — будущие солдаты приезжают на лошадях, повозках, приходят сами, таща с собой большие сумки с вещами. Эдакий глобальный массовый переезд, миграция рекрутов. В такое время у Шадиса и всего персонала Кадетки едет крыша и едва пар из башки не валит — сложный день, ничего не скажешь. Всех надо распределить по комнатам, провести массовую экскурсию по зданию, объяснить порядки, выдать новую форму, подготовить к первому тренировочному дню, который будет первого сентября, то есть завтра. Дел и правда хоть ушами ешь, и все носятся, как белки в колесе. Именно поэтому сегодня к Шадису Врени не поехала, как бы ни хотела. У него просто не будет на нее времени. И завтра поехать тоже не получится — будет первое в жизни новых кадетов построение и обряд инициации, где опять Шадису потребуются все силы, чтобы втоптать молодежь носом в грязь. И первые тренировки тоже себя ждать не заставят — после построения они тоже будут, и внимание Шадиса точно будет обращено только на новеньких. Опять она обломалась. Придется ехать к нему послезавтра, если повезет. От этого выть хочется — они так близко, черт возьми, но надо ждать! Им всего лишь нужен разговор тет-а-тет с тренером, а ждать надо, как на аудиенцию с королевой! — Вроде тебе уже двадцать два стукнуло, а мозгов не прибавилось, — недовольно бурчит капитан, а разведчица фыркает. Подумаешь, повзрослела на год в конце августа, и что с того. Леви слегка щурится, вновь и вновь осматривая девушку с головы до ног. Ей уже двадцать два года — обалдеть можно, а ведь поступила она сюда, когда ей было без почти трех месяцев двадцать. Быстро время летит. Насчет мозгов — тут очень неопределенно. Вроде она повзрослела и начала более здраво мыслить, а с другой стороны — у нее напрочь срывало крышу, если дело касалось того, к чему она так давно стремилась. Поэтому Аккерман и пытался остудить ее пыл, иначе она наломает дров. — Гретхен, не делай необдуманных поступков, поняла? — говорит он, стоя к Гретхен очень близко, буквально напротив. — Да не поеду я завтра, не поеду, поняла, — бурчит она в ответ, недовольно сложив руки на груди и с какими-то негодованием и тоской посмотрев в окно. — Подожду еще немного... — Я не только об этом. Всегда тщательно продумывай свои действия, это очень важно. — Я знаю. — Знаешь, но не всегда делаешь. Из-за этого я лишний раз беспокоюсь, что в твою голову опять ударит очередная бредовая мысль. Чему я тебя учил? — Всегда обдумывать свои действия и действия противника наперед, — обреченно закатила глаза девушка. — Или же обсуди все свои планы со мной. Иначе слишком большой риск попасться в клетку. — Поняла. Буду помнить, капитан... Леви лишь слегка прищурился в очередной раз, пытаясь подавить в себе зудящее и холодящее предчувствие. Это предчувствие редко обманывало его, но сейчас он всей душой надеется, что оно подведет. Пожалуйста, пусть он сейчас волнуется зря... Но это предчувствие упорно и настойчиво царапало его изнутри, заставляя тяжело сглотнуть вязкий противный комок в горле. Ему неспокойно, даже руки похолодели. Врени порой может делать очень необдуманные поступки, и теперь он беспокоится о том, что его не будет рядом, когда очередная тупая идея взбредет ей в голову. — Пообещай, — вдруг сказал он, пронзительно смотря на Гретхен, а девушка удивленно повернула к нему голову, поднимая брови. — Пообещай не делать глупостей. Это было так по-детски — «пообещай», — но сам факт того, что это говорит Леви, уже напрягал. — Почему вы так обеспокоены этим? Так не уверены во мне? Не доверяете моим действиям? Считаете, я подведу вас и Разведку... Что по своей же глупости попадусь Полиции? — Да потому, что я беспокоюсь за тебя, дуреха, — вдруг чуть ли не сквозь зубы шипит Аккерман, хватая ее за плечи и придвигая настолько близко к себе, что они почувствовали дыхание друг друга. А его глаза в это время молнии метали. — Не за себя, не за Разведку, а за тебя. И не только потому, что ты надежда человечества. Это был даже не намек — он сказал напрямую, что беспокоится о ней, потому что именно она ему дорога. Не ее способности, не возможности, которые открываются благодаря крылатой девушке, а она сама. Осознание этого приятным теплом разлилось где-то внутри, и Врени совсем не в тему заулыбалась, вгоняя капитана в тупик. В его глазах на мгновение промелькнула растерянность, но он быстро взял себя в руки. Ей такое говорили редко — близких людей слишком мало. А слышать это так приятно, черт возьми! — Ты чего лыбишься? — изогнул Аккерман бровь, продолжая держать девушку за плечи, хоть хватка его пальцев заметно ослабла. — Да так, ничего, — отвечает Гретхен, отводя глаза в сторону, а потом, уже тише, продолжает: — Постараюсь не делать глупостей. Хотя... думаю, один раз можно. Такой ответ капитана не устроил и насторожил. И о чем он ей сейчас говорил вообще? Кому он тут наставления втирал?! Его глаза рассерженно слегка сузились, и он только уже хотел повторно начать отчитывать рыжую наглую заразу, как слова сами застряли во рту. Понятно, какую глупость Гретхен захотела сделать... Только вот Леви был к этому не готов абсолютно — именно поэтому его глаза немного расширились, когда она поцеловала его в сердито сжатые губы. Не удержалась девчонка... Глупые, глупые чувства медленно, но верно вгоняют в гроб. Зависимость от другого  человека усиливается, а силы бороться с ней иссякают. Так и хочется перестать сопротивляться, отдаться друг другу, но здравый смысл все еще бьется в голове, пусть и устало. Нельзя падать в эту пропасть. Особенно сейчас — когда они так близко к разгадке личности Голубя. Сейчас опасно. И потом — тоже будет опасно. Впереди настойчиво маячит будущая вылазка к стене Мария. И никто не знает, кто после нее останется в живых. И ни Врени, ни Леви не хотят обременять друг друга этим. Надо сосредоточиться на проблеме, которая нависла чуть ли не над всей Разведкой, а не на глупых и таких ненужных сейчас чувствах. Хочется тепла, хочется ближе прижать чужое тело к себе. И у Аккермана это желание настойчиво шкребется в груди. Хотел бы он в бóльшей степени ощутить это тепло, которое сейчас, увы, только на его губах? О да, еще как бы хотел. До дрожи кончиков пальцев он сейчас хотел бы наконец обвить руками эту непонятную, но такую желанную девушку, почувствовать ладонями ее тонкую талию, прижать к себе и не отстраняться от губ. Но руки с дрожащими пальцами остаются на месте — на плечах девушки, в их первоначальном положении, с трудом не опустившись вниз, на талию. Он не может позволить большего, иначе снесет крышу. Очень по-детски. А ведь он давно не подросток для такого поведения. Но иначе не может. Если бы ему было на нее плевать, если бы он не беспокоился о ней, то, без сомнений, воспользовался бы случаем. Но не в этом случае, когда ее чувства для него важнее своих собственных. Гретхен покидает кабинет, а Аккерман не сдерживает обреченный усталый выдох. Он выдохнул тяжело, слегка опуская плечи, смотря на закрывшуюся после девушки дверь, и судорожно запускает руки в волосы. Слишком много проблем. Осталось меньше двух дней до поездки к Шадису. Меньше двух дней... И что дальше? Что они будут делать дальше? Вся надежда только на Шадиса. И не факт, что их ожидания оправдаются... *  *  *  *  * А вот Врени совершенно не сомневается, что ее ожидания будут оправданы. Кажется, она вовсе не задумывается о том, что что-то может пойти не так. — А что может произойти? — непонимающе спрашивает она, когда после тренировки беседовала Кирштайном. Сентябрьский ветерок приятно холодил разгоряченную кожу, пока молодые люди сидели на лавке под знакомым деревом, на котором изредка виднелись самые ранние слегка пожелтевшие листики. Такер задорно скакал вокруг — то по спинке скамейки, то по плечам Жана, который вовсе не возражал, иногда подкармливая прожорливую птицу сушеными яблоками. Парень косится на девушку, пальцами перебирая перья на грудке притихшего ворона. — А вдруг это все зря? — говорит он. — А вдруг Шадис не знает этого человека и вообще все это не имело смысла? Все так надеются на то, что он просто возьмет и узнает человека, которого не видел больше двадцати лет, по жалкому клочку древнего портрета из архива! Это все равно что стрелять вслепую! — Но это все, что у нас есть и на что мы надеемся, — как-то горестно вздыхает Врени, а потом поворачивается к другу, серьезно глядя ему в глаза. — Я знаю, Жан, знаю, что все может оказаться не так, как мы думаем. Мы запросто можем остаться ни с чем, и, честно говоря, даже не знаем, что делать, если этот кошмар окажется правдой. Нам нужно узнать личность Голубя, причем любой ценой, чтобы прекратить это, а еще снять с меня все обвинения. В этом, пока что, нам может помочь только Шадис... — А вдруг у него вдруг начался склероз? — невесело хмыкнул Жан, и Гретхен так же невесело усмехнулась. — Тогда мы будем в еще большем дерьме. — Ты боишься? — Чего именно мне нужно бояться? — Того, что все пойдет прахом и что Шадис его не узнает. — Боюсь. Ты даже не представляешь, как. В подтверждение этих слов Врени приподнимает дрожащую напряженную ладонь. — А вдруг этот Голубь не был разведчиком? — Был. Недаром же обрывок его портрета мы нашли в отделе десятого командира. — Это может быть и не он, а просто похожий на него солдат, о котором уже все забыли. — Может быть... Но глаза, Жан. Эти глаза я ни с чем не перепутаю. Они сразу вселяют ужас, вводят в оцепенение. Когда Сента погибла, он смотрел на меня... И Гретхен молчит о том, что у нее внутри странное чувство дежавю. Когда она уже в который раз разглядывает тот жалкий обрывок портрета загадочного солдата, вглядывается в его глаза, она не может избавиться от ощущения, что уже видела их. И она не про тот кошмарный случай со смертью Сигилд, нет. У нее такое чувство, будто она уже видела их раньше. Но вспомнить нереально — это было так, будто она просто видела когда-то обычного прохожего. Мимолетно, просто пробежавшись глазами по лицу и пройдя дальше, не придав этому значения. Таких ситуаций было тысячи, поэтому понять, откуда эти воспоминания, невозможно. — А еще командир Эрвин сказал, что помнит одного смутно похожего человека, — продолжает Врени. — Но это было очень давно, он только-только поступил в Разведку, и этого человека почти не видел. Через две недели после его поступления, этот человек пропал и больше не появлялся. — Это все так неточно, что аж смеяться хочется, — фыркает Жан, а Гретхен добавляет: — Истерически. Все это время они проведут в дичайшем напряжении. Все это время — вплоть до отъезда к Шадису. Наступает первое сентября — день официально начавшегося обучения сто восьмого кадетского набора. И Врени все еще ждет. Ждет нетерпеливо, готовая сразу же сорваться с места. Это выматывает. Еще больше выматывается Леви, когда к нему ближе к вечеру заявлятся Микаса в гордом одиночестве. Просто так она бы не пришла, и Аккерман это знал, поэтому слегка напрягся, когда увидел свою дальнюю родственницу на пороге своего кабинета. — В чем дело? — спрашивает он, кивая и разрешая пройти в комнату, что брюнетка немедленно и делает. Как всегда спокойная, холодная и отстраненная, прямо как и капитан. И тут она со всей этой спокойной отстраненностью протягивает ему сложенную газету, которую капитан берет в свои руки и разворачивает. — Это откуда? — интересуется он, мрачнея на глазах. — Я была в Тросте, решила для вас захватить. Жертвы были из небольшой деревеньки, которая, кстати, не так далеко от временной базы, где скрывались вы с Рубай. — Ясно. Спасибо, можешь быть свободна. Микаса кивает и, не задавая никаких вопросов, так же бесшумно выходит из кабинета, как и вошла минуту назад. А Леви откладывает документы и с размаху впечатывает жалобно зашелестевшую газету в поверхность стола, да так, что от такой силы подпрыгнула чернильница, расплескав пару капель по лакированному дереву. Серые глаза лихорадочно бегают по строчкам, но упорно не видят ничего, кроме двух имен. Двух имен, услышав которые, Врени точно упадет духом. Статья о новых жертвах «Врени Гретхен» вновь была напечатана на главной странице. Был убит мужчина-пекарь в небольшой деревне. И еще двое пропали без вести. Пропали двое детей. И их имена, на которые Леви постоянно натыкается, читая эту проклятую статью, — Вин и Велари Бертон. Те самые брат и сестра, которые два года назад часто шастали неподалеку от временной базы. На тот момент двенадцатилетняя девчонка и ее младший братец-альбинос, хорошо дружившие с охотниками и Берндом. Именно с ними Врени все то время возилась. И Вин — тот самый мальчишка, который прибежал к Леви за помощью, когда Гретхен схватили те двое разбойников, которые уже мертвы. Эти дети стали очередными жертвами. Их дядю-пекаря убили, а их самих украли, чтобы однозначно сделать очередными экспериментами СПЛ. Для Врени это точно будет последней каплей. Ее захлестнет отчаяние и невероятная ненависть к себе за то, что знакомые ей люди стали жертвами ради того, чтобы Голубь смог найти ее. Она не простит себя. И уже никакие слова не переубедят ее в том, что, по ее мнению, она виновата во всем. Но Леви мечется, не зная, что делать. С одной стороны, ей не нужно об этом знать, иначе ей станет еще хуже. А с другой... она должна узнать об этом. Все равно рано или поздно это всплывет. Тишину кабинета разрушает звонкий стук костяшками пальцев о дверь, и Аккерман быстро и резко убирает газету под стол. — Заходи, — бросает он, а потом делает вид, что занят документами, хотя на самом деле он даже не понимает, что за бумаги он сейчас читает. Все его мысли были очень далеко от этих бумажек. — Капитан? — слышит он и тут же поднимает голову, видя в проходе Гретхен. И тут же у него внутри все дрогнуло, пальцы похолодели. Что ему делать? — Ты чего пришла? Готовься к завтрашней поездке, — невозмутимо говорит он, а разведчица проходит в кабинет, закрывая дверь, и останавливается недалеко от стола. — Мне Конни рассказал, что была новая жертва... У капитана сердце ухнуло вниз. Она узнала? Узнала имена пропавших детей? — У вас есть газета со статьей? Я хочу узнать, кто еще пострадал... — продолжает Врени, и Леви ненадолго успокаивается: «Не узнала...» Пока вновь не оказывается между двух огней. А что теперь делать ему? Говорить или нет? Отдавать газету или сделать вид, что у него ничего нет? Что для Врени будет лучше? Рука, все еще находящаяся под столом и держащая газету, дрогнула. Гретхен обязана знать правду. Эти дети были ее друзьями, и она не может оставаться в неведении. Особенно сейчас, когда стоит перед ним — серьезная, с тоской в глазах и невероятно уставшая. И Леви отвечает: — У меня ничего нет. Бесшумно опускает сложенную газету в полупустую урну рядом со своей ногой, а затем поднимает руки и сцепляет пальцы в замок возле лица. — И не было, — добавляет он, словно повторяя, что у него нет ничего, что было бы девушке интересно. Да, она должна знать. Но не сейчас. Сейчас ей нужно готовиться к завтрашнему дню, а не переживать. И хоть что-то внутри его кольнуло, он молчит. Гретхен обессиленно опускает расправленные до этого плечи и устало вздыхает. — Ясно, спасибо... — Не думай об этом сейчас. Подготовься к завтрашнему дню. Переживать о чем-то другом будешь позже. Врени кивает, задерживается ненадолго, смотря капитану в глаза, и выходит в коридор. Он готов поклясться, что видел все отчаяние, что в ней только и могло быть. Но он чувствует, что они на пороге. Это будет началом конца. Когда-нибудь это ведь должно закончиться... Завтра Шадис примет их к себе на разговор. *  *  *  *  * «И что теперь будет дальше? — проносятся мысли в голове. — Тренер, конечно, просто зашибись... Монстр какой-то, хоть волком вой. Старый пердун, чтоб тебя... Еще и оленихой меня назвал. Хотя... это было самое безобидное прозвище из всех возможных.» Девушка поежилась, убирая прядь коричневых волос с лица, которые упорно из-за ветра лезли в рот. Заводит руки за голову и поправляет на затылке резинку, туже затягивая высокий хвост. С шевелюрой ей не очень повезло — слишком уж они пушистые, да еще и длинные — ниже лопаток. С такими в Кадетке трудно, поэтому нужно будет состричь под каре. Луч солнца попал на стекла увеличительных очков на лице, заставляя прищурить болотного цвета глаза и слегка поморщиться. В Кадетском Училище сейчас перерыв после тренировки. Надо сказать, кадеты все еще пребывают в своеобразном шоке от расписания и нагрузок, но жаловаться не собираются. Видимо, все поступают, как Леся, — проклинают всех и вся только мысленно, внешне оставаясь предельно серьезными. И чего она здесь забыла? Сейчас бы с матерью возвращалась, как обычно, с рынка, потом следила за младшим братом и черкала очередной рисунок. Вела бы привычную жизнь. Но нет же, Лесю понесло в кадеты. Наверное, она казалась пятнадцатилетней наивной дурой, но чувствовала, что солдатских образ жизни сейчас ей нравится больше. Неокрепший подросток требовал приключений — она приключения и получила. Девчонка снимает с лица очки и протирает стекла краем своей кофты. «Я докажу этому ворчливому индюку, что не неженка! И я избавлюсь от этого тупого прозвища оленихи!» Забегая вперед: от прозвища здесь никто избавиться не может. Только вот наивная Леся еще об этом  не знает. «Впереди еще столько времени, я смогу стольким вещам научиться... И куда мне потом поступать? Вот это проблема... А это еще кто?» Внимание молодого кадета привлекло движение вдалеке, и девушка сильно прищурилась. Не видно ничерта, проклятое зрение. Тяжело живется людям, которые дальше своего носа не видят ничего. Вздохнув от своей нелегкой доли слепого крота, шатенка быстро напяливает очки, всматриваясь вперед. Ох, что бы она делала без очков... Сидела она на разваливающейся старой скрипучей лавке где-то в густых кустах, поэтому ее почти не было видно. Зато происходящее на площадке двора Кадетского Училища было видно просто прекрасно. Вниманием завладели две лошади — рыжая и черная, особенно черная — со смешными закрученными назад ушками. А еще два всадника, которые уже спрыгнули на землю. Девушка и мужчина, причем непонятно, кто это. На них не было формы, не было эмблемы легиона, и вообще — с чего Леся взяла, что они солдаты? Но она была уверена, что они были именно солдатами — видно по движениям и прямой спине. Это они к Шадису приехали? На них были стандартные довольно длинные болотного цвета походные плащи, и девчонка наблюдала, как незнакомая ей девушка отряхивает верхнюю одежду и затем поправляет на голове милый берет. Ее черные как смоль волосы не доставали даже до плеч и были такого же оттенка, что и у серьезного мужчины. «Родственники, может? — думает Леся, наблюдая за приезжими. — Волосы одинаковые... Хотя, фиг их знает.» Они перекинулись парой слов, которые, увы, девчонка не смогла расслышать, а потом повели лошадей к временной коновязи. Значит, они ненадолго? А затем к ним подошел парень-ассистент и завел их внутрь здания. Леся еще несколько секунд наблюдает за закрывшейся дверью, а затем вздыхает. Врени тем временем невозмутимо идет плечом к плечу с капитаном по такому знакомому до боли коридору Кадетки, огибая шастающих всюду новых кадетов. Как давно она здесь не была. Они с Леви приехали только что и уже умудрились стать главным предметом рассматриваний молодых солдат. И да, она прекрасно слышала, что кто-то сидел в кустах на улице, когда они привязывали своих лошадей к коновязи. Какие любопытные рекруты. Тем временем они уже оказались у кабинета Шадиса и вошли внутрь помещения. Тренер сидел за столом спиной к большим окнам и уже ждал гостей. — И к чему такая срочность? — спрашивает он, и Гретхен хмыкает. Старик вообще не изменился за это время. — Нельзя было повременить? Тут и так забот полон рот. — Мы вообще еще вчера приехать собирались, — заявляет Врени и потом отдает ему честь. Шадис пронзительно смотрит на нее, изучает взглядом, вновь и вновь пробегаясь глазами то по ее лицу, то по телу, в конце концов замечая мелкий шрам на переносице. Его бровь дергается, а сам тренер хмурится, прожигая в девушке дыру взглядом. Несомненно, он ее узнал. Даже спустя столько времени. И он знает прекрасно ее настоящее имя, поэтому сейчас у него возникли вопросы по поводу газет и убийств. Врени прекрасно видит это по его глазам. Все недовольство Киса пропало в одно мгновение, теперь он был настроен более чем серьезно. — Спасибо, что смог принять нас, — говорит Леви, проходя ближе к столу, а за ним следует и девушка. — Но дело важное. — Я уже вижу, что важное, — говоря это, Шадис красноречиво кивает на Гретхен, боясь сказать что-то лишнее. — Я о тебе много наслышан. Что творится? — Раз много наслышаны, значит, объяснять нужно будет меньше, — отвечает разведчица. — А насчет того, что творится... Вы ведь уже догадались, что меня подставили? — Сложно не догадаться. Только вопрос — почему тебя подставили и для чего? — Долгая история, — прерывает их Аккерман. — Как все образуется, мы тебе поведаем об этом. — Ну и? Выкладывайте, зачем пришли. — Нам нужно узнать одного человека, — начинает капитан, и Врени ковыряется в сумке, доставая оттуда знакомый обрывок портрета. — Этот человек и есть тот, кто затеял все это дерьмо. Предположительно, он служил в Разведке, но затем пропал. Мы нашли только обрывок его портрета в отделе десятого командира. Имени нет. Нам нужно, чтобы ты его узнал. После этих слов Гретхен протягивает бумагу с рисунком Шадису, и тот принимает его, зажимая в руках. Внимательно вглядывается в изображение, а затем поднимает глаза, одаривая пришедших странным взглядом. — А поподробнее можно? Я не могу достать такую крупицу из таких далеких воспоминаний. И вообще, вы уверены, что он разведчик? — Мы только предполагаем. Эрвин говорит, что он ему смутно знаком, но он его не помнит, так как этот человек пропал спустя примерно две недели после прибытия новых разведчиков. А ты был там еще до Эрвина, поэтому мы думаем, что ты знаешь о нем побольше. Шадис вновь опускает глаза на портрет, чуть хмурится. — У него еще глаза такие... Бледно-голубые. Как будто пустые, — встревает Гретхен, и Кис немного вздрагивает. — Эрвин не говорил случайно, что пугался этого человека? — спрашивает он, и девушка кивает. — Говорил. Он не вызывал доверия, и Эрвин его сторонился, почти не видел его. — Для чего вам нужен этот человек? — Так вы его узнали? — с предыханием интересуется разведчица, от нервов сжимая кулаки. Леви рядом тоже напрягся. — Кто это? Вы знаете его имя? Аккерман кладет руку ей на плечо, призывая замолчать. — Он очень опасен для народа. Делает ужасные вещи. И сейчас из-за него в опасности находится еще и Разведка. У него эдакий творческий псевдоним — Голубь, слышал когда-нибудь? — говорит капитан, и Шадис вдруг хмыкает. — Голубь, значит? — он качает головой, разглядывая обрывок портрета. — Не думал, что он выберет для себя такое ожидаемое прозвище. У Врени аж сердце ухнуло. Ее бросало то в жар, то в холод, руки тряслись и дрожали колени. В животе словно все внутренности в узел скрутились, а во рту пересохло. Ведь Шадис определенно узнал его. Он точно узнал этого человека. Их ожидания оправдались! Она даже обрадовалась. Аж камень с души упал, внезапно почувствовалось облегчение. Пока Шадис не начал вновь говорить. — Это Колман. Гретхен прямо чувствует, как напрягается Леви рядом с ней еще сильнее, но впадает в недолгий ступор. Почему это имя не показалось ей новым и незнакомым? Почему ей кажется, будто его она уже где-то слышала? Колман, Колман, Колман... Черт, она ведь уже слышала это! Однажды, давно... Но кто это? Сам факт того, что им уже известно имя Голубя, пугал. Еще больше пугало то, что это имя казалось знакомым. Врени непонимающе нахмурилась, смотря на Шадиса, а потом перевела взгляд на Леви. Тот был мрачнее тучи, даже руки в кулаки сжались. Он тоже знает это имя? Да что ж такое, кто это? — А поподробнее можно?.. — сипло и тихо попросила девушка, и Кис выполнил ее просьбу: — Тебе это имя не знакомо? — Смутно... — Это неудивительно. Этот человек — Колман Луц. И тут до Гретхен дошло. Она аж дышать перестала — даже вдохнуть больше воздуха не смогла. К ней пришло осознание того, что все это время опасность была так близко. Ведь Голубь — дядя Маркуса Луца. Продолжение следует... BTS — Louder than bombs