***
Изучая историю собственного клана, Изуна не редко мысленно проводила параллель, отмечая, кем ей приходится тот или иной великий воин. Это давало какое-то странное, но приятное чувство причастности к чему-то большему. Когда-то она не могла похвастать знанием своей родословной, у неё не было семьи, и иногда создавалось ощущение, словно она просто однажды появилась из пустоты и нет у нее никого, кому она была бы дорога просто потому, что родилась. Теперь такое чувство было. Глупо, конечно, ловить такие мысли над учебниками истории, но… Суть, вообще-то, не в этом: о точной своей родственной связи Изуна знала лишь в отношении некоторых персон, расположение которых на родовом древе запомнилось особенно хорошо. Однажды, сидя над описанием битвы с Сарутоби (давно это было, ещё до основания Конохи) и зависнув над несвоевременным вопросом: а кем, собственно, является ей некий Учиха Тахиро? — она решила воспользоваться помощью родового древа — свитка, на котором отображены ее родственники. Наверное, даже подробным его вариантом семейные связи главной ветви часто изображались художественно — линии связывали имена, и общая картина действительно напоминала дерево. Но у таких красивых отображений родственных уз был существенный недостаток: древо разрасталось слишком быстро (у Учиха, особенно в старые времена, всегда было много детей), поэтому ради красоты приходилось сокращать количество информации, оставляя лишь прямую линию потомков. Черта с два она нашла бы там Учиха Тахиро. С каждым поколением информацию приходилось обновлять. Со временем в архивах скопилось много таких устаревших свитков. Изуна всегда пользовалась ими, ведь достать их совсем несложно, а ближние родственники, последние два поколения… О своих корнях на два поколения назад она знала больше, чем кто-либо! Вернее, так ей казалось… Учиха Тахиро, как и всякий воин их клана, обладающий подозрительно высоким уровнем силы, действительно оказался близок к ее семье. Его брат, Учиха Таджима, был прадедом Изуны. Победа, она была права, но что-то пошло не так. Свиток с записями о ее семье (как удобно быть химе: такие вещи делаются за нее) оказался новым. А она, как выяснилось, не так уж много знала о своей семье. У ее бабушки была сестра. Странно? Нет, вовсе нет. У Учиха не так много семей имеет лишь одного ребенка (и она, увы, один из таких эксклюзивов). У этой сестры был сын, кузен ее мамы и, соответственно, дядя Изуны. Что было не так? Он был жив! И он определённо знал о ней… «Учиха Шиничи» — иероглифы, написанные не выцветшими еще чернилами, жгли пальцы. Сенсей… Изуна чертовски хотела быть оптимистом. Возможно, он думал, что она знает? Или считал, что их отношения прекрасны и без обьявления родства? Но разум, гадкий разум, вероятно, унаследовавший свою пугающую трезвость и хладнокровие от кого-то из знаменитых предков, кричал, что едва ли. Шиничи-сенсей и так был от нее не в восторге, да и детей, как сам выражался, не очень любил. Зато теперь понятно, почему ей в учителя выдали именно его… Однако судить поспешно Изуна не хотела, а на шепоток логики и рассудка не обращала внимания. У нее появился дядя! Не считая отца, взрослых кузенов и кузин (детей Шодая, родителей Цу-нэ), самой Цу-нэ и ещё, подумать страшно, Учиха Мадары, он самый близкий ей по родству человек! Дядя! Откладывать разговор надолго девочка не стала и тут же побежала к сенсею, который по счастливом стечению обстоятельств, был пока в Конохе. В сердце грелась одна мысль: у нее есть дядя! Дядя! Дядя! Но реальность вновь оказалась жестока. — Одзи-сан! — когда она вбежала в бар, на нее обернулись многие, однако Изуна смотрела лишь на его лицо. На его скорчившееся, как от зубной боли, лицо. Он догадался, что она узнала. Но реакция оказалась совсем иной, чем ей представлялось. — Не называй меня так, — сенсей, морщась, отвел взгляд, и залпом выпил стакан какого-то алкогольного напитка. Изуна опешила, и в себя ее привел только последовавший за жестокой фразой вопрос, сказанный все тем же сухим тоном. — Чего тебе? Семь. — Я… а я… научите меня гендзюцу, как у Тахиро-сана! Семь минут у нее был дядя. Стоило ли обретать надежду, чтобы так быстро ее потерять? Ответа не было. Она стояла посреди бара, выжимая из себя улыбку и стараясь не заплакать. Опять. А глаза, как раньше, кололи слёзы. Но просьбу Шиничи-сенсея Изуна выполнила: больше она его дядей не звала, даже в мыслях стараясь не думать об этом.***
По правде, Тобирама не слишком-то нравился Изуне. Во время ее детства его рядом не было, сейчас — тоже. Но проблема была в том, что личность ее отца была ей известна с о-очень раннего детства. И стоило кому-то упомянуть имя Тобирамы Сенджу или просто сказать Нидайме, как в голове сразу щелкало, переводя, что речь идет о ее отце. То, что сам отец то ли о своем отцовстве не знал, то ли не собирался брать на себя эту ношу, не шибко ситуацию исправляло. «То-чан» — папочка, папа. Ей удавалось называть его так довольно часто. Чаще, чем могло быть в их обстоятельствах. Изуна мастерски (а может просто Тобирама не хотел понимать ее намеков) переводила это обращение на меховой воротник отца, копию которого назвала То-чаном. Иногда ее пробивало на смех: он что, правда думает, что она обращается так к куску меха? Даже не тому самому. Да и кто будет здороваться с чужим воротником в обход не просто его хозяина — собственного Кагэ?! Это было чертовски глупо, и, так как Нидайме считался крайне умным, даже гениальным человеком, немного грустно. Он либо считал это ее странностью, либо сознательно игнорировал. Первое время Изуне хватало и того, что она может называть его отцом. Не прямо и пусть все вечно сводится к этому биджевому воротнику, но все-таки… Однако однажды этого стало мало. Она для него — лишь очередной житель деревни. Возможно, он ее помнит, ведь она химе Учиха (а еще, может оттого, что она вечно творила дурости, которые грех было забыть), но на этом и всё. Изуна четко осознавала, что была для него лишь одной из тысячи (может больше), но еще ее мозг проедало осознание: это неправильно! Она должна быть особенной! Он должен помнить ее имя (а даже в этом Изуна не была уверена, так как в большинстве своем Тобирама предпочитал звать ее «Учиха-химе») не потому, что она принцесса великого клана, а потому, что она — его дочь! Мысли эти не появились мгновенно, они накапливались, превращая желание все изменить из маленького снежка — робкого, слабого, в гигантский снежный ком, грозящий смять под собой все на своём пути. Окончательно этот ком оформился, когда Изуне было десять. Ее в конец достало то, как отец так глупо и неубедительно (ведь было же видно, как его дергает от ее обращения каждый раз!) игнорирует ее намеки. Плана не было, было лишь намерение и решимость. Начинать Изуна решила с малого. — Привет, то-сан, — девочка смотрела мужчине прямо в глаза, что даже полного тупицу навело бы на мысль, что меховой воротник здесь вообще ни при чем. Особенно при учете того, что сейчас проклятого меха на нем не было. А люди начали оборачиваться. Ей не хватило терпения дождаться, когда они будут наедине, что действительно случилось бы не скоро: он же Хокаге, а она даже не глава клана. Любопытные взгляды жгли кожу, но свой собственный взгляд Изуна не отводила. Она ждала. Ждала реакции. А реакция была яркой. Ярче, чем обычно. Тобирама резко вдохнул и выдох у него получился дрожащий, нервный. В отличие от нее, его чужие взгляды волновали, ведь так немудрено появиться и слухам. Они точно появятся, если он ничего не сделает. — Учиха-химе, — тон Нидайме, едва ли не впервые с их знакомства стал холодным, почти ледяным, строгим. Раньше в его голосе звучала благожелательность и лёгкая снисходительность (Изуна уж думала, что он всегда так говорит, но нет — только с детьми и совсем молодыми шиноби), но сейчас ничего от этого не осталось. Идея вдруг показалась не такой уж удачной. И девочка уже знала, каким будет продолжение. — Не называйте меня так, это может породить непонимание среди окружающих. Ну, да, конечно… — Хорошо… — поникшим голосом отозвалась Изуна, опуская взгляд на землю. Зато теперь понятно, почему он ее игнорил: репутация Кагэ — хрупкая штука, и внебрачные дети, вроде нее, могут сильно на ней отразиться. По правде, она это знала. Знала, но… и на что только надеялась? Шансов изначально не было. — Хокаге-сама. — Вы что-то хотели? — подчеркнуто формальная манера речи делала атмосферу ещё более неуютной. И что теперь сказать?.. — С воротником вам лучше! — выпалила Изуна первое, что пришло в голову, и, развернувшись, бросилась прочь. Действительно, пусть лучше носит мех круглый год, чем будет напоминать ей о ее провале в миг, когда он ходил без него. И больше она его отцом не называла. Да и «папочкой»¹, в общем-то, тоже. ¹ — «То-сан» — папа; «То-чан» — скорее «папочка».***
Момент осознания, что отец, в принципе, не обязательно должен быть биологическим, определённо, запоздал. Осознание, что таким не-биологическим отцом в ее случае можно назвать Кагами-доно, запоздало ещё сильнее. Но Изуна обещала себе исправиться, честно. И как только осознание до нее дошло, сразу же, немедля, высказала свои чувства Главе. А он ее не отверг. Называть Кагами отцом что вслух, что про себя, было неловко. Зовя так Нидайме она и то меньше смущалась. Но, так как, в отличие от Тобирамы, он не спешил ее одергивать или высказывать неудовольствие, то со временем Изуна начала привыкать. Пресловутое «папа» вылетало из ее рта все легче и легче, и ей и в голову не могло прийти, что привыкать-то, наверное, не стоило. Чем выше ты заберёшься, тем больнее будет падать — простая истина. — Папа! — однажды воскликнула она, вбегая в рабочий кабинет. Ей многим нужно было поделиться. Но Глава был не один — рядом стояли старейшины, и стоило ей увидеть их взгляды, как дурное предчувствие уже поселилось в груди. — Вот об этом мы и хотели поговорить, — скрипящим голосом сказал один из них. Интуиция зазвенела в голове тонким звоночком. — По кварталу уже ползут слухи. Кагами-доно, вы должны сделать с этим что-то. Даже если вы имеете прямое отношение… к ней, не стоит поднимать старый скандал. Изуна сбледнула, стоило ей услышать эти слова. Все она прекрасно понимала. Прямого отношения, как выразился старейшина, Кагами к ней не имеет (имел Нидайме), и нежелание стариков вспоминать время разборок на тему ее матери и неизвестного отца также было ей понятно. Вот только не нравилось то, как грубо, даже не попытавшись найти другой выход, они хотели это замять. А выход был. Изуна отчаянно надеялась, что Кагами до него догадается. — Я понял, можете идти. Нас с химе ждет серьёзный разговор, — вздохнул он, и она сразу поняла, что это значит. Посторонние покинули помещение, остались только они. — Изуна… — Да-да, я знаю, — ее собственный вздох был не столько печальным, сколько усталым. Она уже устала от бесконечного повторения этой сцены. — Не называть тебя так. Проехали. …Мне не впервой.***
Прошло около полутора лет, прежде, чем она снова вляпалась в ту же ситуацию. Отношения с Мадарой в чем-то заставляли вспоминать Тобираму: она чуть ли не прямо зовет его дедушкой, а он этого не понимает. Рисковать снова, честно говоря, не хотелось. Она однажды обманулась хорошим отношением Кагами, и чем это кончилось?.. Но с Мадарой все отчего-то получалось иначе. Как это было когда-то с Танако-сенсеем, называть его дедом (не грэндпа) у нее порой получалось совершенно непреднамеренно. Однажды его не было месяц. Не сказать, что Изуна сходила с ума от беспокойства: что вообще может случиться с таким, как он? — но тоска к моменту его прихода достигла апогея. — Дед!.. — наверное, потому она и не сдержала порыва, называя его так вслух. Внутри, когда она это осознала, болезненно натянулось. Ну вот, сейчас он разозлится… Однако Мадара тогда ничего не сказал, и хотя Изуна не могла видеть его лица, ей почему-то казалось, что морщиться он тоже не стал. Конечно, это все лишь оговорка. Пусть не единичный, но редкий случай. С Нидайме таких «оговорок» было куда как больше. Но потом, через каких-то полгода, она уже могла звать старого шиноби дедом и не бояться. Она могла сказать «дедушка» спокойно, ныть «деда-а» или кричать от негодования «дед!», и Мадара ничего ей не говорил, а на единожды заданный вопрос… — Мне не звать тебя так?.. — испуганно спросила она однажды, когда на ее обращение дед брезгливо сморщился. Почему-то она была уверена, что дело именно в этом, ведь за последние пять минут она назвала его так раз пятьдесят. — Почему? — удивление на его лице казалось неподдельным. — Зови, как хочешь. В конечном итоге причина такой гримасы оказалась вовсе не в ней (хотя ее вежливо попросили заткнуться, когда она попыталась выразить свой восторг радостными криками), зато Изуна еще больше убедилась в своем праве на это обращение. Наверное, дело было отчасти в обстоятельствах: Танако-сенсей не была ее бабушкой (вроде бы, она была ее тётей, но очень дальней) и знала ее не так долго, чтобы принимать как внучку; Шиничи-сенсей детей не любил и вообще был оторванным от коллектива человеком — он ведь даже не родной ее дядя; Нидайме… отец не факт, что знал о ней (хотя шансы этого были крайне велики), да и можно ли винить его в том, что он не захотел портить репутацию наличием бастарда, да ещё и Учиха?.. С Кагами тоже все было ясно: они не связаны близким родством, и как бы хорошо он к ней не относился, у него тоже есть обязанности. Репутация — штука хрупкая, хах. Возможно, с Мадарой все просто сложилось удачнее: он формально мертвый отступник — его репутации ниже падать некуда, а она — внучка его родного брата. Но все-таки Изуне хотелось думать, что не только в этом дело. Что дело в нем.