Стекляшка

С этого момента что-то меняется между ними. Кассандру временно перестаёт терзать совесть: если человек сам выбрал остаться — знает, видимо, что делает, верно? Пускай она ещё и не поняла толком, что именно он знает. Пускай даже чувствует, что ей это знание не понравится. В тот вечер они сражаются в тронном зале, где Кассандра зажигает от силы половину факелов, заполняющих огромное помещение тусклым светом. Пространства для маневров более чем достаточно; и аккуратно двигаясь вокруг помпезного, стоящего в центре трона, то и дело напарываясь взглядом на чёрные иглы камней, которыми он щетинится во все стороны, — она впервые ощущает смутный, смешанный с недоумением стыд. Да, она вроде как не совсем за себя отвечала, когда творила башню, но всё же — та в итоге оказалась продуманной, полностью подходящей для её нужд. Так что глупо отрицать, что так или иначе она принимала в процессе явное участие. И на кой чёрт, если так, было воздвигать чёртов трон, да ещё такой демонстративно грозный, претенциозный до дешевизны? На кой чёрт, когда у неё нет ни страны, ни подданных, когда ей абсолютно некем править, и едва ли она собиралась это менять?.. Но по счастью, она слишком занята поединком, и все эти мысли скользят в сознании фоново, не позволяя дойти до верного — очевидного, в общем-то — ответа. Она откровенно наслаждается здоровой теперь рукой, ежесекундно чувствуя, как та, горячая и гибкая, живо откликается на каждый импульс — почти как раньше, в позабытой давно прошлой жизни. Хотя, конечно, с Гектором они по-прежнему не на равных — до двадцати пяти лишних лет далеко какой-то конечности, что выдаётся почти каждому в базовой комплектации. Кассандра чувствует это, и понимает прекрасно; ей даже не обидно почти — и ещё интереснее, быть может, найти способ его переиграть, несмотря на очевидную фору. И то ли она сегодня в ударе, то ли он всё-таки поддаётся — но на этот раз именно она припирает его к обратной стороне чёртова трона, заставляя уткнуться спиной в острые иглы камней. И смотрит в глаза, веля опустить клинки и скрестить перед собой руки; а затем — делает шаг назад, глядя, как он выполняет приказ. И ждёт пару секунд, прежде чем сказать: — Ну что, продолжим теперь? Она не намерена каждый раз делать такие поблажки, но сейчас это кажется правильным. И в итоге он побеждает, конечно. Это не важно. Важно то, что Кассандра верит ненадолго: ничего страшного не происходит. Она просто отточит свой навык, а после выяснит нужную информацию. И всё. И не станет злоупотреблять властью. Она справится. А позже она спрашивает будто походя: — Слушай, а это правда, что для мирных граждан я теперь зло во плоти? И ни на на что особенно не рассчитывает: в Короне или поблизости Гектор бы появляться не стал — проблем не оберёшься, встретив кого-нибудь из знакомых, — а в то, что дурная слава о ней ушла далеко и стала уж очень громкой, Кассандре не верится. Так, максимум — сочиняют подростки у костра страшилки об опаловой ведьме, и то вряд ли, с учётом того, что давно их что-то уже не видно. Наверняка нашли себе новое чудовище. Не верится ей, видимо, напрасно. — Ты уверена, что тебе стоит это знать? — Да, — будто на такой вопрос можно ответить как-нибудь иначе. Хотя по правде — может быть, и не стоило. Может быть, не стоило ей знать о том, что издевательские песенки о ней поют уже не только в Короне; что театр со спектаклем об Опале и Капле объездил с гастролями добрый десяток королевств; что уличные артисты красят волосы в циановый цвет, изображая ведьм и нечисть, и при этом даже не все в курсе, откуда подобное повелось. С учётом того, что с момента сотворения красных камней и визита в Спираль прошло не так много времени, — успех головокружительный. — Потрясающе, — скрипуче выдыхает она, ощущая под рёбрами противную пустоту. Хотя с другой стороны — кем-то она стала, конечно. С образом безвестной фрейлины точно покончено, если считать, что в этом была её цель. Впрочем, что иронично — она и эту сомнительную славу обрела тоже в связке с принцессой; везде, где узнают, какое она зло во плоти, — узнают заодно и о том, какой Рапунцель ангел. Ну никуда от этого не денешься. Вероятно, она подслушивает. Или чует действия и мысли Кассандры куда лучше, чем хотелось бы. Так или иначе, той же ночью ей на колени ложится помятый, с неровным краем, явно от стены оторванный плакат. — Полюбуйся, что о тебе пишут. — И тебе здравствуй, — сухо говорит Кассандра. С плаката на неё смотрит ломаными линиями рисованная баба — иначе это существо не назовёшь — с огромными чернющими бровями, агрессивно сведёнными к переносице, и искажённым гримасой алым ртом. Кассандра уверена, что из общего у неё с данной сущностью только цвет волос; даже доспехи накаляканы неверно, даже опал — справа, а не слева. «ДОРОГОЙ ЗАВИСТИ: сестра предала сестру ради власти» — пёстро вещает надпись в нижней части плаката. Ещё ниже, в уголке, скромными чёрными цифрами обозначена стоимость билета — сама по себе, надо признать, весьма нескромная. — О, а что ж принцессу не намалевали? — Кассандра честно думает, что не реагирует эмоционально, но все иллюзии рушатся, стоит ей услышать собственный голос. — Автор побоялся, что с его-то умением рисовать — засудят за оскорбление власти? Ну, небеспочвенно, надо заметить. — Автор — популярный современный художник, — как-то особенно мелодично отвечает, чуть ли не пропевает она. — Я боюсь, ты слегка не в курсе текущих веяний моды, Кассандра. — Зато ты, я смотрю, навёрстываешь. Что, решила там теперь поселиться, чтобы регулярно меня радовать свежими новостями, да? — А ты бы предпочла закрыть глаза, ничего не знать и оставить это безнаказанным?.. Кассандра сжимает зубы. В последнее время она стала, кажется, реже испытывать гнев; вот и сейчас — пускай внутри что-то тихонько кипит, она понимает всё же, что её явным образом провоцируют. — Сложно сказать. Но да, я думаю, что конкретно вот это — нужно оставить безнаказанным. В конце концов, это просто пёстрые картинки для скучающих обывателей. И ты сама говорила, что я привыкну. Что народу нужны его дьяволы, так? Она улыбается. Вроде бы без злобы, но внезапно и жутко. И без того широкий рыбий рот разъезжается в стороны, будто вот-вот разрежет пополам бледное лицо. — Народу — нужны, верно. Но тебя не беспокоит то, что вся эта вакханалия происходит с молчаливого согласия тех, кто звал тебя друзьями? Что даже принцесса отчего-то не запрещает такие зрелища, а быть может, даже и придёт полюбоваться вместе со своим женишком? — Ну и пускай приходит. Что поделать, если у неё такое представление о готовности меня простить и всё исправить, — на этот раз почти пропевает уже Кассандра. По телу разливается злая радость, мешаясь с осознанием того, что она — совсем, совсем не всесильна. И делает ошибки. Сейчас, например. Разве не понятно, что Кассандре, напротив, приятно знать, что Рапунцель — не такой ангелок, как все считают, и вполне готова своим молчанием поддержать всеобщую травлю? Разве не понятно, что это — почти единственное, от чего Кассандре может стать чуть менее больно?.. — Ну и что ты мне предлагаешь, в конце-то концов? Ворваться в Корону, изрешетить её камнями, захватить дворец и изгнать всех жителей — только потому, что они ставят обо мне паскудные спектакли? Доказав, что я и есть тот самый дьявол, и никто не ошибался на мой счёт? — она даже закидывает ногу на ногу, невольно любуясь собой во время этой речи. — Ну нет. Я не стану мразью только потому, что они меня таковой считают. Вот как. Вот, оказывается, что находила Рапунцель в этой игре в благородную добрую дурочку. А в этом, пожалуй, и вправду что-то есть. — Не станешь? А что, если момент уже упущен?.. — обидно, но ожидаемо парирует она. В ответ Кассандра молчит и смотрит ей в глаза. И снова видит там себя, но что она — себя не видела, в конце-то концов. И она первой отводит взгляд после этой грозной густой тишины, и она так и уплывает в молчании, и Кассандре кажется, что это почти победа. Она ждёт достаточно, чтобы она успела уйти и затеряться в коридорах. А потом сбрасывает наконец на пол злополучный плакат и позволяет себе его продырявить парой каменных сталагмитов. И ещё разок. И ещё. Существо на нём скручивает и морщит, но хуже ему, при такой-то манере рисования, пожалуй, всё равно уже не сделаешь. Главное — сразу после обрезать эти камни мечом, едва успокоившись, уничтожить осколки, а бумажные останки попросту сжечь. Чтобы она не нашла следов этой расправы.

***

Но в глубине души ей немного больно, конечно. Да ладно, что там. Не в глубине. И не немного. В последнее время её в жизнь в Короне оставляла желать лучшего, верно, — но так или иначе, другой у неё не было. А теперь нет и этой. Всё будто вымарали, перечеркнули, и пути назад больше нет точно, что бы там ни пела сладкоголосая принцесса. Да и насчёт пути вперёд — тоже пока что никакой ясности. Но дело даже не в этом. И отец. Отец — это отдельная боль. Когда запираешься от общества в одинокой башне, а ночами так и вовсе кладёшь себя в каменную тюрьму, у тебя появляется много, много, много-много времени, чтобы подумать. Подумать и понять то, чего раньше не понимал — в силу возраста, вспыльчивости, предвзятости или ещё чего-нибудь. Например, того, что столько времени на раздумья у тебя раньше никогда не было. Теперь Кассандра многое понимает. Понимает, что отец всегда хотел как лучше — даже если и делал в результате невообразимо хуже. Хотел как лучше, когда не доверял ей, берёг, не давая ответственных заданий. Хотел как лучше, когда запихнул во фрейлины — причём сразу после появления во дворце принцессы, которой могла понадобиться подружка, а не просто служанка. Хотел как лучше, когда не сказал о том, что женщина, произведшая её на свет, — воровка и шалава, знаменитая на всё королевство. И даже его слова о том, что ему не стоило забирать её от Готель… Кассандра до сих пор не может вспоминать их без колючего комка в груди, но несмотря на это, понимает: он имел в виду, что если бы её не забрал — возможно, всё бы тоже получилось как лучше. Ей следовало с ним поговорить. Да что там — много, много разговаривать, обо всём об этом разговаривать взахлёб. Но тогда она не понимала, а сейчас уже нет такой возможности. Есть возможность только неустанно, раз за разом представлять, как невыносимо больно ему от каждого чёртова представления, от каждой услышанной песенки, от вида каждой девки с циановыми волосами. Как летят в него со всех сторон косые осуждающие взгляды, и как он прячется от них, осознавая, что сам же и виноват. И… он ушёл с поста капитана гвардии, или ещё нет? Если они все и вправду видят в Кассандре дьявола во плоти, то даже без приказа сверху — вряд ли он счёл бы возможным остаться?.. Кассандра не плакала по-настоящему — реакция на боль не в счёт — уже давно, но когда в голове проносятся такие мысли, она наиболее к этому близка. И почти ничего не может с этим сделать. Только убежать. На второй день она подходит к Гектору после поединка и говорит нарочито безразлично: — Знаешь, если вдруг захочешь ещё как-нибудь рассказать мне о своих путешествиях… я не откажусь послушать. И прячет в насмешке опаску показаться навязчивой, и почти уже готова сделать вид, что не больно-то и хотелось, — но слышит в ответе свои же интонации: — Да ладно?.. Тебе правда интересно? Она даже не кивает, а просто разводит руками. Мол — не поверишь. Сама в шоке. И в ту ночь они опять сидят до утра, и Кассандра чувствует спокойную отрешённость, глядя на огонь и слушая рассказы о далёких странах, где никогда не была и едва ли когда-нибудь побывает. Она будто растворяется в этих историях, ненадолго забывая о том, что в её жизни была почти что только одна Корона — а теперь и Короны-то нет. Ханнан снова приближается к ней, с любопытством поводя носом и фыркая в усы, оплетает хвостом предплечье, затем плечо, а после и вовсе устраивается спать у неё на коленях. Кассандра перебирает руками короткую шерсть — перчатки она теперь носит только в бою — и ощущает непривычный приятный трепет от тепла маленького тела, уткнувшегося ей в рёбра. Об острейших зубах она уже даже не вспоминает. Рассвет опять наступает неожиданно, и она не слишком-то этому рада, пускай веки и опутывает сонная пелена. А когда она наконец прощается, Гектор говорит ей: — Слушай. Я не знаю, что у тебя в башке, и есть подозрение, что ничего хорошего, но… Если тебе реально легче от того, что ты просто сидишь и меня слушаешь, то мне, по ходу, здорово повезло. Приходи ещё? Кассандра никогда не смогла бы объяснить, почему, но кажется, это именно то, что ей нужно было сейчас услышать. Жаль, что мы не узнали друг друга раньше, мелькает у неё в голове. Мимолётно, но предательски отчётливо.

***

Вероятно, ей не очень-то нравится сложившийся в башне ночной режим. Во всяком случае, этим можно объяснить то, что Кассандра, проснувшись — опять ближе к вечеру, — находит у входа в свою комнату красочный плакат, прилепленный дешёвым клеем. Светило современной живописи оскорбить власть, видимо, и впрямь не боится. В левой из изображённых фигур по золотым волосам явственно угадывается Рапунцель, а в правой… Кассандра смотрит на это чудо искусства пару секунд, жмурится от жгучего стыда и с силой комкает плакат, сорвав его со стены. Глубоко дышит, пытаясь успокоиться, а затем, словно наслаждаясь зло горящим огнём внутри, разворачивает плакат снова и любуется, пока глаза не начинают болеть. И сжигает его в коридоре на одном из факелов. И в то же время — это уже не так ранит, как в первый раз. Возможно, ей просто надо переболеть и смириться с этим… как и со многим другим, в конце-то концов. В последнее время она вообще стала спокойней, и вспышки гнева, при которых камнями усеивалось всё вокруг, сделались заметно реже; не иначе, потому, что она теперь вечно пропадает где-то — видимо, в Короне, судя по обилию потрясающих новостей. Хотя приходится признать, без гнева её магия далеко не так впечатляет; четыре-пять камней — вот и всё, что удаётся сотворить за раз, как бы ни старалась. Зато она научилась, кажется, с грехом пополам управлять их размерами, иногда остротой, строить несложные конструкции; возможно — что бы она ни говорила — силы опала годятся не только для разрушения. Хотя задумывались — если задумывались кем-то — кажется, всё-таки для этого; впрочем, Кассандре не нравятся эти мысли, и она их предпочитает пока что не развивать. Скоро, уже скоро она узнает много нового. Пускай не тем способом, каким бы ей хотелось. А Гектор демонстрирует такие чудеса филигранного недоговаривания, что это не может не восхищать. Теперь они общаются много, но он не роняет ни одного лишнего слова в отношении опала или Братства, не допускает ни одной случайной оговорки. Будто бы не было в его жизни ничего подобного и вовсе, просто изрядно поколесил по миру, а затем чудесным образом перестал стареть — и поселился внутри волшебного дерева. А что глаза горят цианом — ну так всякое бывает. Просто особенности освещения. И в то же время — с ним удивительно легко, несмотря на глыбу недоверия, что должна, казалось бы, их разделять. Кассандра, к ужасу своему, недоверия этого совсем не чувствует. Она даже открывается достаточно, чтобы и самой рассказать кое-что из прошлого; конечно, это очень давние истории, времён беззаботной гвардейской юности, конечно, в них ни слова нет о принцессе, которая тогда томилась ещё взаперти… но всё равно — это очень много значит. А она при рассказе даже не чувствует почти стальных игл, впивающихся в сердце. Хотя, возможно, дело в том, что сердце в последние дни постоянно, хоть и фоново, ноет от упражнений с волей. Так что ко многому уже привыкло. …Они опять сидят у огня, и Гектор рассказывает о Древе. Кассандру, вероятно, должно бы резать воспоминаниями о том, что внутри этого Древа было с ней лично, — но этого отчего-то не происходит. После выздоровления руки та история будто выцвела, отболела у неё внутри, хотя она ждала скорее обратного эффекта. Да пропади она пропадом, просто пропади, и вся наша грёбаная дружба-вражда-сестринство туда же. Я не хочу ей мстить, я даже не хочу уже ничего доказывать. Пускай она будет во всём лучше меня, пускай. Лишь бы как можно дальше от меня. Этого хватит. Такие мысли бьются в голове всё чаще. Кассандра не уверена, что это плохо. Гектор, впрочем, того случая не упоминает вообще никак, будто она сама и не бывала ни разу в Древе. Ещё бы — слишком много осталось вопросов, на которые он явно не намерен отвечать. Кое-что, впрочем, и так становится ясно. Внутренности Древа пластичны и непостоянны, и оно само обладает способностью читать даже не мысли — а потребности тех, кто оказывается внутри. И исполняет их. Иногда. Зачастую в довольно неожиданной форме. — Оно даёт не то, что ты хочешь, а то, что тебе нужно. Ну… если действительно считает, что это тебе нужно. — А если внутри несколько человек, и им нужно разное? Противоположное, скажем? В его усмешке явно сквозит теплота: — Тогда зависит от того, кто ему больше нравится. Кассандра фыркает. Касательно истинных потребностей Юджина с Лансом у неё никогда не было иллюзий. И то, что заклятие так удачно нашло Рапунцель, теперь неудивительно… особенно если допустить, что и Адире это было нужно. И что Адира Древу нравилась. Но потом ей неожиданно ярко вспоминается, как глаза Гектора светились другим светом. Откуда-то же взялся там тогда этот цветок. Да и история, рассказанная Адирой, тоже всплывает в памяти. Не факт, что ей можно верить, но всё же. — А Зан Тири? Она Древу тоже… понравилась? — ей кажется, что она балансирует на тонкой проволоке, спрашивая такие вещи. — А почему нет? Древо тоже может ошибаться, раз уж мы все ошибаемся, — на удивление спокойно говорит Гектор. И добавляет чуть тише: — А ещё оно может тебя испытывать. Если считает, что это действительно нужно. Он отвечает на главный незаданный вопрос. И пускай после этого повисает тишина, в которую мягко вплетается потрескивание костра, — молчать почти спокойно. Вико тоже будто бы движется тише, чем обычно, неспешно приближаясь к огню. Кассандра, уже почти привыкшая к присутствию носорога неподалёку, не сразу понимает, что он идёт именно к ней. Останавливается в паре шагов от неё, ложится на землю, глядя искоса тёмным внимательным глазом. — О, ничего себе. Кажется, он тебя уже признал. — Признал?.. — ей слегка неуютно, хоть она уже и не думает всерьёз, что Вико причинит ей вред. — Ну да. Протяни руку, коснись его, лучше у носа. Только не гладь, это слишком фамильярно. Просто положи ладонь. Кожа носорога — очень грубая, шершавая, неожиданно приятная на ощупь. Заметно прохладнее человеческой — видимо, из-за толщины. Вико несколько раз вдыхает и выдыхает, будто размышляя, и Кассандра чувствует ладонью, как мерно вздымается его морда — хотя сейчас, под внимательным взглядом тёмных глаз, ей и слово-то такое кажется странным. Затем он плавно опускает голову, будто бы в знак уважения. Кассандра интуитивно тоже обозначает короткий поклон, почти коснувшись подбородком ключиц. — И правда, он тебя принял. Мои поздравления. — Спасибо, — тихо говорит она, обращаясь в основном к Вико. — Думаю, теперь он разрешит тебе себя оседлать, — сообщает Гектор, и пока Кассандра молча принимает это к сведению, мол, когда-нибудь попробует, буднично спрашивает: — Пошли? — Куда? — Кататься. Вико не всегда будет так добродушен, не думай. Упустишь возможность сейчас — решит, что тебе неинтересно. Кассандра теряется. Вико всё ещё позволяет её ладони лежать у себя на носу — но уже, подняв голову, вопросительно смотрит на хозяина. — Ну или что, ты до сих пор боишься? — Я не… — Тогда пошли. — Манипулятор, — вполголоса бормочет Кассандра, поднимаясь на ноги. Ощущения с ездой на лошади несравнимые. Носорог заметно выше, и мир, и без того искажённый ночной темнотой и скупым оранжевым светом костра, выглядит совершенно иным. Кассандра с интересом глазеет по сторонам, почти не думая о том, что под ней — огромная толстокожая махина со здоровенным рогом, которую на её памяти не раз и не два называли… слегка неуравновешенной. — Держись за меня. Она держится символически, а в большем не видит потребности, пока Вико движется медленно, и демонстрировать свою неуверенность даже как-то неловко. А ещё ей щекотно лезет в лицо грёбаный мех от плаща. — Держись, — Гектор берёт её руку и кладёт глубже себе на пояс. — Вико может иногда дёрнуться или пуститься галопом… без предупреждения. Особенно сейчас. Он давно не возил никого нового. — Интригующе. — Да. Я долго привыкал. Одно ей ужасно нравится — она не видит его глаз. Совсем. Даже при желании не смогла бы увидеть. Нет этого вечного незримого упрёка, который она чувствует каждый раз, натыкаясь взглядом на чёртов циан, часто ощущая подспудное желание им воспользоваться. Можно просто приникнуть к чужой спине, уткнуться подбородком в мех, смотреть по сторонам и ни о чём не думать. Хотя что касается меха… не то чтобы это было плюсом. — Можно один вопрос? Неприятный, возможно? — Давай. Ответить не обещаю. — Ты так привязан к своим зверям, и в то же время ты… носишь мех, — по интонации это даже получается не вопросом. За свою жизнь Кассандра убила немало зверей, пускай и старалась никогда не делать этого понапрасну. И при этом не может сказать, что не была привязана к своему филину. Так что — тут даже сложно объяснить, что её заставляет о подобном спрашивать. Быть может, просто то, что именно мех она никогда не любила. — Ну, ради этого меха я никого не убивал, если ты об этом, — судя по голосу, он улыбается. — Этот мех вообще не от животных. — Но как тогда… — Древо, — тихо выдыхает он. В этот момент Вико ускоряет шаг, постепенно переходя на галоп, и Кассандра быстро забывает обо всех своих вопросах. Лицо приятно прохладит свежий ветер; чёрные силуэты камней, тёмно-зелёные кроны деревьев сливаются в две широкие полосы, и рыжая звезда костра быстро уменьшается за спиной. Мимоходом Кассандра думает о том, как долго не каталась хотя бы на лошади; а после вообще ни о чём не думает — крутит головой во все стороны, жадно вбирая в себя, фиксируя в памяти происходящее, и в кои-то веки чувствует себя почти свободной. Даже на чужом носороге, даже прижимаясь к чужой спине. Есть в этом что-то, чего ей ужасно давно не хватало. Она не замечает даже, как Вико делает круг, и сбавляет скорость, лишь снова приблизившись к костру, от которого бегут им навстречу Мара и Ханнан. Признаться, она хотела бы прокатиться ещё, но Гектор первым соскальзывает вниз и подаёт ей руку, помогая спуститься. — А что касается меха — не поверишь, но он рос прямо на стенах. У Древа своеобразное чувство юмора, — и, помедлив, он добавляет чуть тише: — Может быть, я покажу тебе. Когда-нибудь. И осекается, будто сам не рад тому, что сказал; но Кассандре слишком хорошо сейчас, чтобы заострять на подобном внимание. — Спасибо, — искренне говорит она. — Было… потрясающе. Правда. А затем поворачивается к Вико: — Спасибо, — и очень осторожно, легко-легко касается пальцами его носа. Тот отвечает шумным, протяжным выдохом.

***

После этой ночи Кассандра засыпает быстро и спокойно, и даже — давненько уже такого не было — с блуждающей, едва уловимой улыбкой на лице. Но сон оказывается гнетущим, пронизанным напряжённой тревогой. Детали стираются из памяти сразу, но кажется, она без конца убегала, скрывалась от кого-то тёмного и могучего, много раз превосходящего её своей силой, а ещё — подозревала, что это сон, и очень старалась проснуться. В конце концов попытки приводят к успеху — тяжело дыша, она вываливается в реальность, встречает глазами тесный частокол камней. Сердце сбивчиво колотится в груди, не переставая противно ныть. Уснуть обратно, кажется, без шансов. Пару минут Кассандра лежит, полуприкрыв глаза, а после, сдавшись, высвобождается из кровати. Выходит из комнаты. И видит у двери невысокую фигуру в тёмном плаще с капюшоном. — Я не помешала? — Ах нет, нет, вовсе нет, — она поворачивается лицом и снимает капюшон, расплываясь в любезной улыбке. — Доброй ночи, Кассандра. Плащ застёгнут лишь на фибулу, из-под него хорошо видна её одежда: простые кофта и штаны из грубоватой серой ткани, на ногах — ботинки на плоской подошве. Руки голые, ни следа давнишних вычурных перчаток. Волосы свиты в прежние улитки, но уже без всяких украшений, нет серёг и в ушах; лицо выглядит неуловимо более естественным, будто с него смыли ранее незаметный, искусно сделанный макияж. — Доброй ночи. Я смотрю, решила сменить стиль? Тебе к лицу. — Да, знаешь, намерена теперь почаще бывать на людях, а их настораживают порой чрезмерно помпезные наряды, — она кокетливо поправляет плащ, сдувая с него невидимые пылинки, будто это изысканная накидка, а не кусок ткани невнятного цвета. — Жаль, ты не желаешь составить мне компанию. Кассандра натыкается взглядом на тонкую книжицу в её руках. Большую часть обложки, включая заглавие, закрывают её переплетённые пальцы, но символ Короны сверху виден вполне отчётливо. — Нет, спасибо, — сухо говорит Кассандра. — Воздержусь. — Напрасно, напрасно!.. Знаешь, я нашла чудесный маленький домик на самой окраине, уютный и тихий, надёжно спрятанный от чужих глаз. Тебе бы он точно понравился. И в то же время совсем недалеко расположено королевство, центр общественной и культурной жизни, где всегда найдёшь чем заняться, с кем пообщаться, как себя развлечь!.. А ещё, должна заметить, возглавляют это королевство весьма достойные, мудрые и справедливые правители, а покой на городских улицах всегда бережёт королевская гвардия… Кассандра скрещивает руки на груди, вытягивает губы в скептичной гримасе. Честно говоря, как бы ни было глупо, её и вправду всё это задевает, и по причине довольно нелепой. Вот — был у неё личный маленький дьявол, существо неизвестной природы, целей и мотивации, которое долго кошмарило её, мучило и шептало гадости, направляло и давало советы, которые даже помогали — но вопрос ещё, кому именно. Едва ли Кассандра хотела когда-нибудь такого развлечения, но так или иначе — пускай смешно, но когда у тебя есть личный маленький дьявол, ты чувствуешь себя особенным. И значительным. Хотя бы немного. И что же в итоге?.. А в итоге — получи, пожалуйста, твой маленький дьявол бросает тебя и уходит жить мирной светской жизнью в королевство к твоей бывшей подруге. Или как там её назвать. А может быть, даже — как знать, как знать — и кошмарит теперь уже её, а не тебя… Видимо, эти мысли достаточно ярко отражаются на лице у Кассандры, потому как она подходит ближе с играющей на губах нехорошей улыбкой. И глаза у неё, несмотря на все перемены, остались прежними. Стеклянными. Жуткими. Смотреть в них не хочется. — Кстати, на случай, если вдруг передумаешь, я принесла тебе образец популярной там в нынешнее время публицистики. Почитай, ознакомься. Уверена, ты будешь увлечена. Вот чёрт. Найди Кассандра это писево утром под дверью — ей наверняка хватило бы воли попросту сжечь его, от силы пролистав мимоходом. Но ей сейчас никак нельзя показывать слабости. Нельзя показывать, что всё это её задевает. Приходится взять брошюрку из тонких, бескровных девических пальцев. Краем глаза Кассандра с удивлением отмечает под её ногтями полумесяцы грязи — занятно, занятно, что у неё там в Короне за светская жизнь. Она открывает книжицу в середине — кажется, что так будет легче. Начинает читать. Через пару секунд понимает, что с середины не легче, и смотрит в начало, чтобы понять, что опять ошиблась.

ПРЕДВОСХИЩАЯ ПРЕДАТЕЛЬСТВО: РОКОВАЯ ОШИБКА ПРИНЦЕССЫ РАПУНЦЕЛЬ Правдивая история одной служанки независимое расследование Невилла Хопа

Прожившая в Короне всю жизнь, Кассандра понятия не имеет, кто такой Невилл Хоп. Видать, псевдоним, придуманный каким-то писакой, решившим, что настоящее имя разглашать ни к чему, — или посчитавшим его недостаточно звучным. А вот Невилл Хоп знает о Кассандре много, ужасно, ужасающе много, так, что хватило на целую книгу. Целую книгу отборной бессовестной лжи. Кассандра с детства была никудышным бойцом, но отец, не имея других детей, упорно пытался воспитать из неё солдата. Толку не было — что неудивительно, с учётом того, что произвела девчонку на свет небезызвестная мадам Готель, и в той с рождения угадывались мамочкины склонности. Будучи гвардейцем, Кассандра не раз упускала преступников, давала им обвести себя вокруг пальца — впрочем, чаще не случайно, а за порядочную мзду. При этом вела разгульный образ жизни, обильно увлекалась пьянством, а также развратом — с участием огромного круга личностей различных видов, полов и возрастов, включая многих своих сослуживцев. Эти моменты описаны особенно многословно, со смаком и какой-то неуловимой нежностью. Поняв, что с дочки проку не выйдет, отец протолкнул её во фрейлины, да специально подгадал так, чтобы та оказалась рядом именно с наивной принцессой. И дело было за малым — многоопытная пройдоха, Кассандра с лёгкостью втёрлась в доверие к Рапунцель, набившись в лучшие подружки. И управляла принцессой, точно кукловод, параллельно получив доступ ко множеству государственных секретов, и вполне вероятно, что и продав их уже окрестным королевствам. И всё бы шло хорошо, да чертовка просчиталась — воспылала к наивной подруге самой плотской и животной страстью. И попыталась склонить оную ко греху, позабыв о том, что принцесса — без пяти минут замужняя дама; и получила, несмотря на многоопытность, самый решительный отказ, и ожидаемо впала в опалу. Теперь Рапунцель и жених думали лишь о том, как бы безболезненно избавиться от наглой распутницы. И та, поняв, что ловить в Короне больше нечего, нанесла принцессе последний удар — использовав остатки доверия, похитила Лунный Опал, дающий мощнейшую магическую силу… В послесловии автор задаётся вопросом: не опасна ли для королевства легковерная принцесса, подпустившая так близко очевидного предателя?.. И книжонка, в общем-то, явно политически ангажирована, направлена скорее не против Кассандры, а против самой Рапунцель; но Кассандру сейчас волнует совершенно не это. С её чувствами вообще происходит что-то странное. Вначале, когда речь идёт о её отце и бездарности как солдата, ей больно, ужасно, выкручивающе больно; потом — зло и весело, хотя больше зло, когда дело переходит к её гвардейским развлечениям; потом она чувствует какой-то польщённый азарт, читая, как плела интриги за спиной принцессы; и наконец — её накрывает нервический, нехороший, неудержимый смех, когда она дочитывает финал. Она прижимается спиной к стене, сползает по ней вниз, хохоча и отстранённо замечая, что смех всё сильнее похож на всхлипы. И вонзает ногти в ладонь, чтобы успокоиться, прежде чем дело выйдет из-под контроля. А затем медленно поднимает глаза, смотрит на неё — в кои-то веки снизу вверх, непривычно — и отчётливо произносит: — Ну. Спасибо хоть не написали, будто я пыталась соблазнить Юджина. Это было бы совсем… неприятно. Неприятно. Это слово так дико, режуще не подходит по уровню накала ко всей ситуации, что Кассандра едва не начинает хохотать вновь. Она что-то понимает. Чувствует. Кажется, она ждала другого результата. И в её осторожном, подчёркнуто вежливом ответе даже скользят какие-то нотки уважения: — Да. Не могу не согласиться. Совсем неприятно бы вышло. Кассандра терпит, не отводит взгляд, и спустя пару секунд она опускает глаза, коротко кивая чем-то своему. И говорит всё с той же жуткой любезностью: — Ну что же, если так, боюсь, я вынуждена тебя покинуть. Мне предстоит ещё крайне много работы по обустройству жилища. Но когда закончу — непременно позову тебя в гости. — Благодарствую, — хрипловато бросает Кассандра. И тогда она уходит, скользит по коридору непривычно неприметной фигурой без лилово-жухлого платьица. Уходит, оставив Кассандру наедине с чёртовой книжкой, отголосками истерики и целым роем мрачных мыслей. И ясным пониманием того, что мирно жить в Короне она больше не сможет. Ни при каких обстоятельствах. Никогда.

***

Весь день, весь вечер Кассандру терзает тишина. Она как отчалила, якобы трудиться над обустройством нового жилища, так и не видать её больше; ну да, неудивительно — светское королевство Корона всяко интересней одинокой башни на отшибе. И Гектор уехал куда-то, пользуясь давнишним разрешением; впрочем, делает он так нечасто, да Кассандра и не против. В конце концов, парень столько лет был привязан к Древу, и в текущих обстоятельствах… заслужил хоть немножко свободы. Пусть даже и с плотной повязкой на лице. Хотя что бы он там ни говорил, не исключено, что когда-нибудь он уедет и не вернётся, думает иногда Кассандра. Точнее — попробует не вернуться. Её не сдерживают уже никакие обещания, и она знает, что тогда нужно будет сделать. А в остальном… не уверена до конца. Ни в том, что и вправду это сделает; ни в том, что у неё получится. Так или иначе, тишина сегодня какая-то нехорошая, мёртвая, почти невыносимая. Кассандра бродит по бесполезно огромной башне, слушает эхо своих шагов меж каменных сводов, и в голове у неё — такая же звонкая пустота, пронзаемая обрывками невесёлых мыслей. Ей всё сильнее кажется, будто она трезвеет после обильного возлияния, трезвеет без сна — медленно, мучительно, постепенно понимая, что светлые идеи, недавно весело воплощённые в жизнь, вовсе не так хороши, как казалось. Постепенно прекращая понимать, что вообще сподвигло её вести себя так, как могло прийти подобное в голову. Да, ей нужно было уйти из Короны и от Рапунцель — но как её дёрнуло выбрать такой способ? Схватить разрушительной силы артефакт с неизвестными свойствами — и это после того, как она сама упрекала спутников в излишнем доверии Адире? Пойти на поводу у потусторонней девчонки, которая не сообщила даже, откуда она и кто, — зато теперь хочет развязать войну руками Кассандры? Зайти по её указке в незнакомый дом, схватить какое-то мутное зеркало — и усеять всю Корону красными камнями, от которых чудом никто не пострадал? Пойти за каким-то хером прогуляться по памятным местам, да с неожиданным мазохизмом истерзать себя — сделав больно так, чтобы потом в истерике отгрохать огромную, кричаще пафосную башню?.. Это так она, называется, собралась уходить из Короны? Всё её действия за последнее время не поддаются никакой логике. Странно, что она понимает это только сейчас. Хорошо, что хотя бы сейчас — понимает. Она шатается по башне и окрестностям, силясь чем-то себя занять, немного упражняется в магии, получая откровенно провальные результаты. Но ноги будто сами приводят её в главную залу — где чёртов каменный трон стоит посередине монументальным упрёком. И всё-таки — зачем, Кассандра, зачем? Отчего, почему он тут вырос? Просто потому, что похожий есть у Рапунцель, верно? Вот только этот, сама знаешь, лишь жалкая пародия, сделанная из камней; и чёрт бы даже с тем, что тебе некем править, — но на нём и сидеть-то неудобно. Она взбирается на прохладный камень, будто желая сама с собой поспорить, и тут же невольно морщится. И ведь могла бы отделать его чем-нибудь мягким, как кровать и стулья, — да вот только не собиралась, кажется, вообще на этом троне сидеть. Просто ей — или чему-то внутри неё, хотя это звучит как оправдание — хотелось, чтобы он был. Зачем-то. Глупо. Она снимает доспехи, повесив их на шипы сбоку, и устраивается полулёжа, прислонившись спиной к одному подлокотнику, обняв коленными чашечками другой. Позвоночник упирается в камень — неприятно, но терпимо. Перед глазами повисает чёрный потолок. Глупо, глупо. Так всё бесполезно пафосно и глупо. Разум окутывает пустая прострация, в течение которой Кассандра отрешённо разглядывает каменные своды залы. На сердце лежит гнетущая тяжесть, смешанная с привычной ноющей болью. Она не знает, сколько времени так проводит. Затем со стороны двери доносятся шаги и цоканье когтей. Прежде чем Кассандра успевает хотя бы привстать, ей на грудь живо плюхается огромный взбудораженный комок меха, и тычется носом, приветливо фыркая, в лицо, шею, за уши, щекоча кожу пыльными усами. — Здравствуй. Извини, он, кажется, соскучился. Кассандра, насколько возможно, поворачивает голову, скашивая глаза, окидывает взглядом фигуру Гектора. Белый мех опушки плаща сливается с коротким тёмно-серым мехом Мары, гордо восседающей у него на плечах. — Привет. Да я и не против. Чёрт, как же она рада его видеть. Их видеть. Куда сильнее, чем стоило бы. — О, а я наконец понимаю, зачем тебе нужен трон… — Да не нужен мне этот трон, — негромко хмыкает она. По счастью, он не продолжает тему. Подходит ближе, смотрит на неё сверху вниз, так, что она видит перевёрнутым его лицо. И глаза. Чёрт. Кассандра неплохо уже научилась управлять и самим взаимодействием воль, и собой — нырять в циан или нет; и давно не прячет взгляд так старательно, чтобы даже сбритой бороды не заметить. Многое в его лице она за это время успела изучить и рассмотреть в деталях. Короткий, почти прикрытый волосами шрам на виске. Татуированную полосу, черно прочерченную поперёк носа; Гектор никогда не рассказывал, откуда она, — а Кассандра и не спрашивала, впрочем. Характерные тёмные следы на губах, иногда совсем свежие, с запёкшейся кровью. Она замечала пару раз, как Гектор явно машинально, увлекшись, сдирает зубами шелушащуюся кожу; как-то раз он перехватил её взгляд — и, грустно усмехнувшись, хмыкнул что-то насчёт того, как легко обретаешь в изоляции вредные привычки… Но — вот так, в таком непривычном ракурсе, ей по-прежнему немного неуютно смотреть ему в глаза. Она аккуратно соскальзывает взглядом на подбородок. — А мы были в Фобосе. Помнишь, я говорил про него недавно? Знаешь, я и не думал, насколько иным он станет со сменой власти. Ходят слухи, они намерены теперь придумать новое название, да и вообще поработать над репутацией… — Погоди, Фобос? — Кассандра мысленно представляет карту континента. — Но он отсюда дико далеко, а ты уехал только утром. Неужели твоя… магия позволяет перемещаться так быстро? Гектор медлит перед ответом, размышляя, видимо, не скажет ли лишнего: — Ну да. Он продолжает рассказ о Фобосе, задумчиво расхаживая вокруг трона, и Кассандра, мерно гладя Ханнана по короткой шерсти, честно пытается слушать, но одна упрямая мысль не даёт покоя. Предательски простая, очевидная мысль. И почему она не пришла раньше. Дождавшись паузы в разговоре, она произносит быстро, будто боясь успеть передумать: — Слушай, я могу тебя попросить? Он опять склоняется к ней, обжигает циановым светом: — Да ты можешь даже приказать. Кассандре будто в груди взрезают что-то стеклянным осколком. Именно такое ощущение. — Ты очень невовремя об этом вспомнил. Видимо, на лице у неё проступает крайне впечатляющая гримаса, потому что Гектор, забыв о привычных насмешках, поспешно отводит взгляд: — Извини. — Переживу. Так вот. Ты мог бы свозить меня куда-нибудь… подальше отсюда, хотя бы на день, пожалуйста? Не так важно, куда, просто чтобы там были адекватные люди, говорили на том же языке, что и я, и чтобы, — она всё-таки чуть запинается в этом месте, — никто там не знал… обо мне. Ну ты понял. Опять повисает короткая тишина. Пальцы Кассандры крючатся от напряжения, сжимая мех, но Ханнан молчаливо терпит и даже продолжает льнуть к её шее. Затем Гектор кивает, что-то для себя решив: — Хорошо. Не проблема. Поедем хоть завтра.