С актёрской игрой у неё скверно. Кассандра это знала, конечно, и раньше; но сейчас, видя напротив точно застывшие, пристально глядящие рыбьи глаза, убеждается особенно остро.
— Ну здравствуй, Кассандра, — и улыбочка тонких губ кажется уже не такой как прежде.
Кассандра тихо вонзает ногти в ладонь и повторяет себе, что это именно что
кажется; и чем больше она будет думать о том, что ей
кажется, — тем меньше шансов выдержать эту роль.
А выражения
её физиономии, в конце-то концов, никогда приятностью не отличались.
— И тебе того же.
— Ты пришла к какому-нибудь решению?
— Ну слушай, ты дала мне на раздумья меньше суток, — холодно усмехается Кассандра.
Она щурится напряжённо:
— В случае твоего согласия ещё многое предстоит сделать, — и, по своему обыкновению, проходит вглубь комнаты, садится на кровать, не спросив.
Кассандра не вздрагивает, не отодвигается. Хотя хочется, если честно.
— Например?
— Продумать план наступления, построить тактику, изучить слабые места противника? —
она кокетливо склоняет голову, и прядка волос падает на лицо. — Мне казалось, ты должна разбираться в подобном куда лучше моего; в конце концов, ты когда-то раньше была воином.
«А ты когда-то раньше была
кем?» — тянет уязвлённо спросить Кассандру. Но ответ она знает и так.
И вместо этого режет:
— Я не хочу никого убивать.
— Мне казалось, я уже разъяснила тебе, что…
— Я не хочу никого убивать, кроме Рапунцель, — возможно, перебивать
её всё же не стоило. — Если потребуется. Это я готова принять, ради той силы, что даст мне Солнечная Капля.
Кажется, она переигрывает; и кажется,
ей это только нравится, судя по тому, как растёт и ширится зловещая улыбка, отвоёвывая всё больше площади бледно-белого лица.
— Но я не стану развязывать войну, убивать или калечить мирных. В конце концов, я ведь
когда-то раньше была воином. У меня остались понятия о чести, знаешь ли.
— Очень жаль, — звонкой льдинкой роняет
она и замолкает. Надолго.
Кассандра изучает взглядом пол, невольно думая о том, насколько всё было проще раньше — когда можно было огрызаться, выходить из себя, творить каменные звёзды, говорить любую гневную ерунду, не думая о том,
кто она. А сейчас — каждый ход приходится выверять, будто они играют в шахматы; играют холодно, подчёркнуто непредвзято, но зло, в глубине души мечтая уничтожить соперника.
Когда-то, помнится, она учила кое-кого именно так играть в шахматы.
Она легко заправляет за ухо прядь волос и произносит задумчиво и глухо:
— Так значит, тебе так дороги жизни тех, кто видит в тебе беспощадного
монстра, верно?
Выпад хорош. Хотя, конечно, чуть убавляет его силу то, что у Кассандры даже сейчас смутно мелькают в голове не те какие-то ассоциации от слов о
беспощадном монстре.
— Не сказать чтобы
дороги, — отвечает Кассандра, чуть растянув это слово. — Но я не вправе их забирать, не имея необходимости.
— О, занятно. Не думаю, что они настолько же считались бы с твоей жизнью, когда бы всей толпой повстречали тебя в уязвимом состоянии. Можешь не сомневаться, окажись ты не способна творить камни — и на вилы тебя бы нанизали прежде, чем ты успела бы сказать хоть одну фразу о своей ненаглядной воинской чести.
А она ведь судит по опыту, понимает теперь Кассандра. Понимает, откуда взялись все её слова о
дьяволах, которые нужны народу. Неудивительно, если вспомнить, какие истории ходят о Зан Тири; впрочем, если вспомнить ещё кое-что — можно заподозрить, что и от реальности эти истории ушли не так далеко.
Хотя Кассандру всё равно что-то сдерживает внутри, не позволяя до конца поверить, что вот это привычное ей уже существо, миниатюрное, невысокое ростом, с манерами вышколенной принцессы, — и есть древнее зло, много лет державшее людей в страхе.
Наверное, это к лучшему.
— Да, вероятно, — аккуратно соглашается она. — Это ничего не меняет.
Какое-то время они с
ней смотрят друг на друга. Кассандра видит в рыбьих глазах недоумение, почти подозрение — и определённо предпочла бы лучше увидеть там себя. Пускай даже вопреки законам природы.
— Ну хорошо. Мы учтём твою точку зрения.
Будто бы
мы — это не только она и
она, это и ещё кто-то.
— Мы не будем никого убивать, кроме принцессы? — с нажимом спрашивает она.
—
Мы учтём твою точку зрения, — с нажимом отвечает
она.
Если бы Кассандра не знала того, что знает, — хера с два она бы согласилась, конечно.
— Мы учтём мою точку зрения,
и?
— И дальше всё зависит от тебя. Хотя, боюсь, тебе в любом случае придётся наступить на горло своей ненаглядной чести, — с театральной горечью вздыхает
она. — Не хочешь войны и лишних смертей — придётся втереться в доверие к Рапунцель. Сделать так, чтобы в Затмение она
сама дала тебе возможность взять нужное. Не приведя с собой ни армии, ни друзей, никого, кто мог бы помешать… И это после всего, что случилось между вами, после всего, что ты говорила ей, как жестоко отвергала её попытки помириться, не слыша моих слов о том, как недальновидно подобное поведение, —
она с сожалением качает головой, едва слышно цыкнув зубом. — Скажи, ты справишься?
Кассандре, мерзко, конечно, от подобной идеи, бесчестной и грязной — пускай она даже не собирается исполнять
её план и идти до конца. Но… это логично. И ожидаемо. Более чем.
— Я попытаюсь. Ты что-то можешь предложить конкретно?
— А ты? Ведь это твоя подруга.
Она даже не говорит
была. Или
бывшая, или ещё что.
Кассандра медлит, как положено по роли. Хотя что ответить, уже знает наверняка.
— Ну, положим… Я прихожу к ней. Или как-то иначе к ней
обращаюсь. Говорю, что раскаялась. Что всё, мною совершённое, было ошибкой. Что я не должна была её предавать… ну, ты поняла. Что я хочу всё вернуть.
Масляная улыбка режет
ей лицо окончательно. От уха до уха.
— О.
Мне нравится.
— Серьёзно?
— Да.
Хочу всё вернуть. Сдаётся мне, суть ты уловила верно.
Поднявшись с кровати,
она начинает расхаживать по комнате пружинистым шагом, внезапно живо и заинтересованно, будто окрылённая внезапной идеей.
— Итак, ты пишешь ей, что действительно раскаялась, что безмерно желаешь всё вернуть. Что совсем скоро, так уж сложились звёзды, грядёт такое великое событие, как Затмение, и ты хотела бы воспользоваться случаем и извлечь из себя Опал. А в письме назначаешь встречу — бумага отвратительно хранит тайны, да и для укрепления доверия недурно бы вам увидеться лично — и там рассказываешь все подробности. Так?
— Допустим, — Кассандра тихонько сжимает зубы. Сердце жжёт огнём; но она берёт себя в руки и только спрашивает сухо:
— А какие подробности?
— Ну, как минимум — нужно вразумительно объяснить ей, что без неё ты в таком деле никак не справишься. Что для того, чтобы извлечь из тебя Опал, нужна другая сила соизмеримой мощи, в противовес, точно в рычаге. И Солнечная Капля — самый доступный, самый близкий для тебя вариант. Место проведения ритуала также играет важную роль, но по счастью, рядом с Короной есть подходящее… Мыс Януса. Знаешь такой?
Тот, где мерзотная старушка-художница едва не порешила их всех, подчинив Рапунцель своей воле? И кстати, тоже была, кажется, адептом того самого культа…
— Представляю примерно, — уклончиво отвечает Кассандра.
— Прекрасно. Так вот, в связи с этим, ты просишь её помощи, чтобы она явилась в названный день и час Затмения к тебе на Мыс…
— Кстати, а откуда я знаю все эти подробности? Про соизмеримую мощь, место силы и прочее?
Она замирает на месте, скользит по Кассандре чуть высокомерным взглядом.
— То есть принцесса и вправду думает, что ты не разжилась бы даже этой информацией, встань перед тобой такая потребность?..
Кассандре отчего-то становится неловко:
— Понятия не имею, что думает сейчас обо мне принцесса.
— Ну, если так, будем считать, что
этого она не думает, — тонкой рукой отмахивается
она, продолжая свою маятничную прогулку. — Итак. Тебе нужна другая сила соизмеримой мощи, вследствие чего ты просишь её явиться к тебе в Затмение, чтобы помочь. Да. Всё сходится.
Она будто бы говорит скорее с собой, нежели с Кассандрой.
— Бьюсь об заклад, она согласится, если ты сработаешь аккуратно. А я… я смогу обеспечить тебе устройство, которое извлечёт из неё Солнечную Каплю в момент Затмения; но выглядеть будет так, чтобы она до последнего думала, что это она извлекает из тебя Опал.
— Устройство?
— Да. Здесь нет ничего особенно сложного, мне просто потребуется несколько дней.
Даже мотыляясь по комнате,
она не теряет привычной грации, и всё равно Кассандре странно наблюдать её такой… увлечённой.
Она и раньше любила так расхаживать, помнится, но сейчас всё как-то иначе, будто мысли гонят
её за собой, заставляя почти позабыть о наличии тела. Смутно вспоминается Вэриан — тот в моменты озарений тоже принимался мерить шагами лабораторию, произнося порой громкие, мало связанные между собой реплики, не замечая при этом никого вокруг.
— Хорошо. Но как мне назначить встречу Рапунцель? Обычных писем к принцессе приходит сотни, и моё попросту затеряется, если не привлечёт ещё внимания гвардии. А оборотного плаща больше нет, и сунуться в Корону… так себе идея. Даже в маскировке.
Она застывает на месте, и на секунду в
её глазах мелькает растерянность, будто
она только сейчас понимает, где находится. Затем
она окидывает Кассандру прищуренным взглядом, будто та — какое-то необычное насекомое, которое
она только-только поймала в банку, но теперь намерена изучать до конца, до последней лапки.
— Да, — кивает
она, — верно. Да и если с Рапунцель попробует связаться твой ясноглазый приятель, полагаю, она также будет… не рада.
Кассандра ощущает, как
её взгляд шарит по её шее, изучая отпечатки вчерашнего вечера. Она ждала, конечно, этого момента, но — это всё равно неприятно. Очень.
— К тому же, ты, как я могу наблюдать, и так нашла уже ему новое занятие?
По руке пробегает горячим всполохом желание
ей врезать; беспомощно гаснет в районе ключиц, расцветая на лице аккуратной, абсолютно фальшивой улыбкой, вовремя извлечённой из позабытого арсенала придворной дамы.
— Да, верно. Решила последовать твоей рекомендации.
Использовать его как пожелаю.
Момент, на самом деле, опасный, и
ей не так трудно сейчас что-то заподозрить; но
её глаза лишь масляно блестят, а рот опять тянется в улыбке:
— Прелестно, прелестно! Могу видеть, что тебе пошло на пользу. Поверь, никогда не стоит пренебрегать этой стороной жизни. Здорово ставит мозги на место, верно?
Этот разбитной, самовлюблённый цинизм некстати напоминает Кассандре о Готель; точнее даже — о старикашке, что сидел на площади в Короне, разглагольствуя о том, почему дочь
такой женщины никак не может сравниться с ослепительной мамашей. А ещё ей странно обсуждать такие темы с существом, заключённым в тело маленькой девочки; пускай умом она и понимает, что это
существо наверняка развлекалось внутри культа так, что она о подобном едва ли читала даже в самых похабных книжонках.
— Верно, — пряча поглубже гримасу отвращения, кивает она. — Так всё-таки — что насчёт Рапунцель? Как мне с ней связаться?
Она задумчиво проходится ещё пару раз по комнате, от стены до стены, а после произносит:
— Ладно. Вероятно, я смогу тебе помочь. Подожди до завтра, а пока что тщательно продумай текст письма — мне, думаю, нет нужды пояснять, насколько это важно? В последнее время меж тобой и принцессой случалось всякое, и вовсе не факт, что она так уж легко согласится тебе помочь. Но ты обязана её убедить, если и вправду намерена обойтись без лишних жертв.
— Я понимаю. Спасибо.
Это слово совершенно дежурное, Кассандра не вкладывает в него особого смысла; но всё равно язык о него чуточку жжётся, запинаясь.
— Слушай, я вижу, ты многое готова сделать для этой… операции. Я признательна, но… хотелось бы увидеть те
доказательства, о которых ты говорила. Ну, доказательства того, что ты не заберёшь у меня всю силу. Иначе понимаешь, как это выглядит, да?
Она молчит какое-то мгновение — и резко рассыпается в своём звонком, колокольчиковом смехе, запрокидывая назад кукольную башку. А после, прервавшись так же внезапно, будто кто-то нажал невидимый рычаг, поправляя причёску, роняет:
— Ох, Кассандра, Кассандра, боюсь, благодарность никогда не была твоей сильной стороной. Ни-ког-да, — она чуточку качает головой вправо-влево на каждом слоге; и вправду, как кукла. — Но я поняла тебя. Доказательства будут.
— Благодарю, — не иначе, Кассандра начала заражаться от
неё пафосом; и теперь ей такой ответ кажется
забавным.
— Что же, доброго тебе дня.
По тому, как резко
она, ещё минуту назад спокойно ведшая разговор, покидает комнату, можно было бы заподозрить, что
она раздражена. Но теперь, зная, кто
она на самом деле, Кассандра едва ли поверит, что
её способны зацепить подобные мелочи.
— Взаимно, — коротко бросает она вслед. И долго сидит на кровати, глядя в одну точку, намеренно не выходя в коридор проверить, ушла ли
она на самом деле.
Она понимала, что к этому они и придут. Наивно было полагать, что удастся подыграть
ей в плане по извлечению Солнечной Капли из Рапунцель, не контактируя с самой Рапунцель.
Очень, очень наивно.
Но на сердце — всё равно погано. Погано просто невыразимо.
***
— Ну, заявлению о том, что я побоища не хочу, она не обрадовалась. Напомнила, конечно, кем меня в Короне считают, и всё прочее… Но приняла. Даже переубеждать не стала.
Они сидят на кровати, на расстоянии чуть ближе, чем могли бы пару дней назад. Дверь от души заделана плотным частоколом камней; издали, если прищуриться, дверной проём похож на огромный рот, в котором стиснуты оскалом частые чёрные зубы.
Они, конечно, не накинулись друг на друга, едва оставшись наедине. Даже и не пытались. Сейчас иначе нельзя, и Гектор понимает это не хуже неё;
сначала дело — несказанное, это принимается между ними за аксиому. Но и ещё одно
несказанное сейчас замирает в воздухе; не то чтобы явное желание, не то чтобы даже напряжение — скорее, в который уже раз,
вызов, приглашение к поединку, где куда важней насладиться процессом, чем победить.
Кассандра глухим шёпотом пересказывает свой с
ней разговор; и одновременно Гектор мягко, почти невесомо гладит её руку кончиками пальцев. Это всё, что они сейчас себе позволяют; но она упорно
не концентрирует внимания, потому что ей бы хватило и этого.
—
Она согласилась. Даже явно воодушевилась такой идеей, — Кассандра чувствует, как в голосе становится слышна злая горечь, а сердце тянет отвращением. — Сказала, что я должна сообщить Рапунцель, что желаю извлечь из себя опал в Затмение. И назначить встречу… и там сообщить все подробности. Ну, вроде того, что для этого нужна огромная магическая сила, и Солнечная Капля могла бы… м-м-х, — остаток фразы тонет в рваном выдохе.
— Ох, извини. Не знал, что у тебя такие чувствительные запястья.
Она кидает на него осуждающий, распалённый взгляд.
— И Солнечная Капля могла бы мне такую силу предоставить. Хотя я не представляю, как это устроено технически.
Она сказала, что нужно правильное место… по счастью, рядом с Короной такое есть. Что характерно, то самое, где мы сражались когда-то с
её адептом, старухой-художницей. Я рассказывала, верно?
Гектор коротко кивает.
— И ещё нужен специальный механизм, но
она сказала, что создаст его сама. Или раздобудет, не знаю точно. И способ связи с принцессой тоже возьмёт на себя.
— Весьма великодушно.
—
Она обещала вернуться завтра, а я пока что… должна подготовить письмо. Чтобы убедить принцессу поверить мне, после всего, что было.
Она считает, что это непростая задача.
— А ты как считаешь?
— Я…
Она считает, что последнее, что стоило бы делать в таких условиях, — проверять этот тезис; когда на твоём пороге древнее зло, вопросы доверия обязаны отойти на второй, на третий, на двадцатый план, а уж тем более — когда в игре участвует личность вроде Рапунцель.
Она не знает, что будет, если она и впрямь вот так, один на один, попытается убедить принцессу ей поверить. Одним коротким письмом. После всего, что было.
И уж точно предпочла бы не знать и дальше.
Тонкая щекотная полоса, прорисованная ногтем внутри локтевого сгиба, будто режет этот душащий круг «если», высвобождая из него.
— Гектор!
— Прости.
Она подаётся ближе; кладёт руки ему на шею, сплетая пальцы в замок над линией позвоночника. И в этот раз скользит взглядом непривычно, в обратном порядке: от подбородка — к губам — и выше, к циановому свету.
— Я ведь могу и приказать, — кажется, этот разговор тоже происходил когда-то
наоборот.
— Приказать
что?
— Приказать тебе… прекратить.
— И только? Скуч-но, — выдыхает он, наклонившись совсем близко; вкрадчиво тянет шипящий звук, и Кассандра ощущает на губах щекотный трепет.
А после — он отстраняется, насколько позволяют её сцепленные пальцы; и медленно поднимает обе руки, открытыми ладонями к ней.
— Ладно. Всё. Я и так прекращу, если ты так хочешь.
Посмотрим, на сколько тебя хватит, — легко читает Кассандра в его улыбке.
Ей немного — или даже нет, не немного — стыдно, что они оба так себя ведут, когда речь идёт о древнем зле, о жизни и смерти, о судьбе мира, или как минимум целого королевства, и прочих важных вещах — тех, что звучат так нелепо, вычурно пафосно, и оттого особенно страшно, когда речь
действительно идёт о них.
Это несерьёзно, конечно. Безответственно и глупо.
Вот только ещё более глупо — думать сейчас о своих уязвлённых чувствах, о
доверии, о разрушительной дружбе. О том, что до неё так долго доходило, откуда и от кого ей нужно бежать, и вот теперь, когда дошло, — судьба издевательски заставляет её остаться. Даже не просто остаться — но и подойти ближе; даже не просто подойти — но и вести себя спокойно и непредвзято.
И от этого ужасно, ужасно больно. Хотя данный факт не должен, конечно, иметь значения, когда речь идёт о древнем зле, о жизни и смерти; но так или иначе — она будет, будет вести себя несерьёзно до тех пор, пока ей так
менее больно.
И хватает её ненадолго. Вернув почти деловое расстояние, Кассандра продолжает говорить — но уже минут через пять, не прерываясь, осторожно, почти невесомо, сама касается мизинцем руки Гектора. Ей отчего-то болезненно хочется поддерживать физический контакт, даже самый незначительный — хотя бы то короткое время, пока они, скрытые за замурованной дверью, могут себе такое позволить.
Впрочем, она, в отличие от него,
не зарывается. И спокойно завершает рассказ, продолжая лишь мимолётно гладить пальцами его кисть; хотя не исключено, что у него просто выдержка получше. И уж точно не такие чувствительные запястья.
— Занятно, — традиционно резюмирует он; и его голос лишь чуть более неровный, чем раньше.
— Ты что-то знаешь об этом механизме? Который может извлечь опал?
Гектор дёргает плечами.
— Совсем немного. Я всё-таки не инженер.
— Тогда, возможно, пора бы навестить
инженера? Ты и так вроде бы собирался. Правда, без меня, видимо… но едва ли он расстроится.
Он понимает почти сразу, что она имеет в виду. Вероятно, сам думал о том же.
— Ты хочешь, чтобы я рассказал ему обо всём?
— А он поверит?
— Не знаю, — Гектор медлит и добавляет чуть тише:
— Знаю другое. Если уж кто-то мне сейчас поверит — то это только он. Тем более… с такими глазами. Так что выбора особо и нет.
Хотя есть, конечно,
ещё один, кто теоретически мог бы поверить, пусть даже и с такими глазами; но… Кассандра не спрашивает о нём. И в глубине души — прекрасно знает, почему.
Сердце опять неприятно, тревожно тянет. Меньше всего на свете ей хочется отпускать Гектора туда, в неспокойную темноту, где, прячется, быть может, и
она, пристально следя за ними своими прозрачными глазами. У него, с амулетом, с его навыками маскировки — шансов быть пойманным не так много; но тем не менее, это риск, и Кассандре, положа руку на сердце, уж
слишком, непозволительно страшно думать о том, что может случиться.
— Ты предлагаешь сегодня?
— А когда? Зная
её, подозреваю, что завтра днём моё письмо… уже будет в Короне.
— Верно.
Они молчат ещё несколько напряжённых секунд. Кассандра не выдерживает, кажется, всё-таки на мгновение раньше; так или иначе, они уже обнимают друг друга, соприкасаясь лбами, глядя в глаза, её поле зрения практически полностью заливает циан, и даже при текущих навыках — удивительно, как она ещё туда не провалилась.
— Только не приказывай про Квирина, хорошо? — каким-то особенно чётким, приятным шёпотом, от которого озноб пробегает по телу, говорит он. — Это может быть опасно.
— Я не собиралась! — чуть уязвлённо выпаливает Кассандра. И бросается вперёд; но опять для того, чтобы просто замереть в унисоне с его волей, наслаждаясь непривычным доверием, и ещё чуть-чуть — встревоженным, выжидающим трепетом. Да, Гектор постоянно её дразнит, давая понять, что не против её
власти, в каком-то смысле даже за; но в этом странном, параллельном, порой излишне откровенном мире его воля так спокойна далеко не всегда.
Особенно сейчас. И Кассандра не тянет. Она выныривает обратно, ложится лбом на тёплое плечо, и отчётливо понимает — нет, больше никаких сил у неё нет
вести себя серьёзно.
Это, кажется, взаимно. Рука Гектора почти сразу ныряет ей в волосы, мучительно нежно перебирая пряди.
Ей хочется повалить его на кровать прямо сейчас, а ещё — хочется, чтобы этот момент никогда, никогда не кончался. И уж точно — никогда не превращался в то, во что
обязан превратиться через пару часов.
— Кстати. Ты вчера не смотрела мне в лицо, чтобы не приказать, верно?
Фантастика. Он ещё и успел заметить, куда она там смотрела.
— Да, — ей хочется ответить как-нибудь в его стиле, лукаво и красиво, но ничего не идёт на ум.
— Думаю, я могу решить эту проблему.
Его рука выскальзывает из волос, оставляя неуютную прохладу; а через несколько секунд — Кассандра поднимает голову и видит на его лице знакомую плотную повязку.
Чёрт. Это так… красиво, и изящно, и логично, чёрт подери. И издевательски просто.
— Ты уверен? — всё-таки спрашивает она.
— Да, абсолютно. И кстати, если ты не в курсе, — в его привычно насмешливый тон вплетается характерная хрипотца, — за неимением зрения обостряются остальные чувства.
Теоретически, она в курсе; но сейчас внутри будто что-то выключается от этой информации.
Она поднимает руки и осторожно, в районе висков, проверяет повязку на прочность. Гектор перехватывает разом оба её запястья, заключая в тесные кольца пальцев, и на правой кисти — медленно, щекотно рисует ногтем невидимые круги там, где кожа особенно тонка.
Кассандра несдержанно, протяжно стонет и подаётся вперёд.
Сказать, что
не знал, он точно уже не сможет.
***
Гектор покидает двор башни, едва сумерки густеют достаточно, чтобы сомнительного вида слепому бродяге было не так сложно в них укрыться. Излишне медлить тоже нельзя — если
она всё же заметит его отсутствие, в вечернее время это будет выглядеть не так подозрительно, нежели глубокой ночью.
Сидя на балконе, делая вид, что просто дышит свежим воздухом и размышляет над письмом — в руках листок бумаги и карандаш, изрядно измусоленный в пальцах, — Кассандра исподтишка наблюдает. Хотя внизу можно разглядеть разве что тёмные силуэты; и она с горечью смотрит, как грузная махина Вико плавно бредёт к проёму частокола, а на спине у него — две больших мохнатых комка, порой настороженно поднимающих головы, и высокий всадник с меховой опушкой на плаще.
Он берёт с собой и животных тоже, даже носорога, в целях конспирации. А она остаётся одна до глубокой ночи — гадать, всё ли у них в порядке, и… даже не может выйти попрощаться. Может, точнее; но не нужно. В тех же целях.
Вико скрывается в глубине леса. Амулет будут использовать там, подальше от чужих глаз.
Кассандра неслышно вздыхает, и только сейчас, сморгнув, ощущает на глазах смутное подобие слёз. А тело всё ещё сладко, утомлённо ломит; и пускай руки, грудь и особенно шея разукрашены чередой свежих меток, в этот раз всё было иначе. Не агрессивно, упрямо и зло, как вчера, напротив — с какой-то беспокойной, внезапной для обоих нежностью, и… как же ей понравилось видеть его лицо. Да, скорее половину лица, если на то пошло; но само наличие повязки будоражило, дразня её мнимой властью, и даже почти не мешало наблюдать эмоции, и…
ох чёрт.
Явно не то, о чём следует сейчас думать.
Кассандра вонзает ногти в ладонь и пытается
правда сосредоточиться на письме. Серо-неровную бумагу прорезают такие же неровные, такие же серые — только чуть потемнее — буквы, скупо освещённые единственным факелом на балконе.
Дальше первой строчки дело не идёт, да и чему удивляться. Тут тоже грёбаная тьма вариантов, в которой ни черта не разберёшь. Привет, Рапс. Здравствуй, Рапунцель. Доброго дня Вам, Ваше Величество. Вправе ли я нижайше просить Вас об одолжении…
Тьфу.
Всё равно ничего не поможет.
Хорошо, что это не взаправду.
Она закрывает балкон, чтобы не коситься каждую минуту исподтишка вниз — прекрасно зная, что раньше чем через пару часов вернуться Гектор не должен, — и идёт в комнату. А там встречает взглядом незаправленную кровать, её хаотично, с силой взмятые простыни; и, подавив желание упасть туда лицом, зарыться в наволочку носом, тут же быстрым шагом уходит.
Теперь она сидит на своём дурацком пафосном троне, в центре огромного зала — и в голове у неё всё то же:
здравствуй, Рапс.
А письмо ведь написать надо, в любом случае — не для принцессы, но для
неё. И выглядеть оно должно так, будто Кассандра не исполняла дежурную повинность, бездумно сколотив нескладный текст для проформы, а действительно искренне, всеми силами пыталась заново
втереться в доверие.
К человеку, который был ей когда-то близким.
Здравствуй, Рапс.
Впрочем, какая она ей теперь
Рапс? Это уже не втирание в доверие — а наглая, необоснованная фамильярность, жалкая попытка сделать вид, будто ничего не случилось.
Здравствуй, Рапунцель.
Уж никак не меньше.
