— И что же ты мне сделаешь, а?
Голубые глаза против голубых. Блондинка против блондинки. Окрашенные тенью закатного солнца, освещённые тусклыми огнями улиц, они стоят друг напротив друга. Такие разные, такие похожие. И такие враждебные — напряжение между них сквозит как искры из обнажённого провода. Кажется, достаточно небольшого усилия и разгорится видимое глазу пламя, которое полностью поглотит этот серый переулок между домов.
Она — голубоглазая блондинка со внешностью, точно сошедшей со страниц журналов — улыбается. Она расслаблена, в её позе так и сквозит физически ощутимой ленью. То, как она держит тело, ноги, руки — это поза королевы, императрицы — человека, который король своего положения. Однако в том, как сужены её глаза, в том, как длинные алые ногти выставлены вперёд, виден тигр. Тигр, который притворяется, что происходящее его никак не касается. И стоит спасть маске, как его когти, клыки и ярость, которые тихо теплятся в его глазах, пустят кровь жертве, подобно злому взрыву ядерного пламени.
Напротив неё она — голубоглазая блондинка с обложки, внешности которой завидуют и о которой мечтают. И она — напряжена. В том, как она скалится, в том, как она почти что рычит, видна борьба и готовность сражаться до последнего. Кажется, что подобно оголодавшему зверю, она буквально сейчас подорвётся с места и вопьётся зубами в брошенный на землю кусок хлеба. И это тоже красиво — её ангельская внешность, сошедшая в этот мир точно из высших миров, и эта отчаянная поза человека, сражающегося до последнего. Точно бы бойцовая псина, с горящими глазами, её злобы и ярости могло бы хватить на двоих.
На ум почему-то приходит недавно услышанное — Die hard.
— Хватит, пожалуйста, — говоришь ты, встав между ними.
Это кажется обычной ссорой, которые происходят постоянно. Вероятно, их соперничество было предрешено судьбой, существуй она: слишком похожие, чтобы быть друзьями, и слишком разные, чтобы врагами. Вся школа уже давно шутит, что одна из них является потерянной сестрой-близнецом другой.
Однако ты — человек, стоящий между них — знает, что это не так.
Она — голубоглазая блондинка, готовая к драке — на самом деле очень милая и добрая. Порой кажется, что трудно найти человека с более хрупким и уязвимым сердцем, который готов сочувствовать и помогать каждому. Да, она может быть грубой, она может быть напористой, она может быть излишне наивной, однако так даже и лучше. Её мягкость — это надежда, детская вера в лучшее и то, что даже самые чёрные дни однажды минуют, сменившись солнечными. Рядом с ней ты проникаешься этой энергией, которая снова возвращает тебя в лучшие дни твоей жизни, где всё так безоблачно и каждый день становится новым удивительным приключением.
Ты никогда не спутаешь её со второй — блондинкой в позе королевы бала. Она злая и этого не скрывает. Её вера и стиль — цинизм, злоба, отношение к жизни, точно бы к помойной яме, кипящему котлу с коричневой массой, в который все люди сброшены или в наказание, или просто потому, что Богу — на её груди блестит потёртый серебряный крестик — захотелось постебаться над человечеством и провести забавный социальный опыт. Рядом с ней ты вспоминаешь всё худшее и самое ужасное, что есть в твоей жизни. Каждый травмирующий опыт приумножается и увеличивается в размере. И всё лишь ради того, чтобы ты, с криком отчаяния, раскрыл свои горящие очи и прозрел. Или же сдох, пытаясь — она насладится обоими результатами.
При кажущейся внешней схожести, ты никогда их не перепутаешь, разбуди тебя даже посреди полуночи. Пообщавшись и с той, и с той, ты понимаешь это. Поставь их рядом, одень одинаково, ты больше не спутаешь их. Ты никогда не спутаешь тех девушек, что стали ангелом-хранителем и дьяволом-искусителем твоей жизни. Твоей скучной японской жизни. Иронично, откуда в твоей жизни столько чужеродного — христианского?
Дьявол подходит сзади и встаёт позади левого плеча.
— Слышишь, Така? — доносится из неё ядовито-сладкое. — Псине сказали закрыть пасть и не тявкать.
— Джунко, — вздыхаешь ты, прикрыв глаза.
Как порой ты ненавидишь этих двоих.
— Это относится и к тебе «Я, которую природу не наградила ничем, кроме сисек», — доносится от ангела.
Дьявол хмыкает и гордо распрямляет спину.
— Ну, знаешь, Така, у меня хотя бы есть сиськи. На тебе, я так смотрю, природа отдохнула. Ни мозгов, ни груди, — притворно вздыхает. — Трудно быть тобой, да?
И, как лёжа в постели глубоко ночью, осознаёшь, что уже не может представить свою жизнь без.
— Хватит, — повторяешь ты, как мольбу. — Вам самим не надоело? И потом, — ты смотришь то на одну, то на другую — вы вроде как обещали не ссориться и кто-то даже что-то говорил о сестринстве и защите слабых. Да, Джунко?
На лице дьявола проступает обида — маска расслабленности трескается, пусть на мгновение.
— Ну Макото, — надувает она губы, — тогда было тогда, сейчас это сейчас…
— Именно, — обрывает на полуслове ангел. Серьёзной смотрит то на тебя, то на соперницу. — Тогда было тогда. И я признаю, — усмехается, — ты достойный соперник, Джунко.
Дьявол замирает. Медленно прищуривает глаза.
— Котёночек отрастил коготки?
— О, поверь, — ангел скалится. — У меня всегда были клыки и когти.
— Да ну?
— Однако именно ты научила меня ими пользоваться, — складывает руки на груди. — Получается, мне стоит тебя отблагодарить?
Дьявол показывает средний палец.
— Однако я не отдам тебе Макото, Джунко.
Ты моргаешь. Что?..
— Она слишком хороша для такой испорченной дряни как ты.
— Так вот ты как теперь заговорила, — дьявол вздыхает. — Макото, я говорила тебе, что я обожаю сестёр? Так вот, я не отказываюсь от своих слов. Я дико, дико, дико люблю их.
Ты не реагируешь, всё ещё пытаясь переварить услышанное. Не отдам? Не отдам Джунко?
— Я заметила, — хмыкает ангел. — Да, сестрёнка?
Налёт улыбки, веселья и расслабленности спадает с блондинки-королевы: теперь она напоминает хмурую и очень злую тучу — всё ещё уверенную в себе, но уже не настолько величественную. Теперь же она скорее мрачный бандит, навроде тех парней из гокудо, который еле-еле сдерживается, чтобы не вытащить пистолет или не устроить поножовщину. Такого злого лица у этого нахального дьявола ещё не было — это даже по-своему забавно, такая смесь обиды и кипящего гнева.
— Ты нарываешься.
— И что ты мне сделаешь?
Она не отвечает.
— Верно, ничего.
Блондинка сдувает прядь с лица.
— Верно, ты можешь многое, великая Эношима-сама. Но только вот даже ты понимаешь, что стоит тебе сделать одно неверное движение, как всё то доверие, что ты так старательно выстраивала с Макото, рухнет в мгновение ока.
Ангел хмыкает.
— Мне даже жалко тебя — ради неё ты готова валяться в ногах, послушно тявкать и улыбаться мне — человеку, которого ты искренне презираешь. Ты хотя бы осознаёшь, насколько ты жалкая?
В глазах дьявола разгорается знакомое демоническое пламя. Знакомое тебе — ты уже видела этот всепожирающий огонь безумия.
— Я. Была. Первой, — тихо произносит она, прикрыв глаза. — Я. Была. Первой, Така.
— Тогда я буду ещё первее.
Ты не успеваешь моргнуть, что-то предпринять, как ангел, эта добрая хрупкая девушка оказывается возле тебя и, не говоря ни слова, просто целует тебя. По-настоящему, агрессивно, взасос, а ты… ты поддаёшься этому — не потому, что хочешь, а потому, что не можешь сопротивляться. Кажется, от растерянности ты забываешь, как надо дышать и начинаешь задыхаться. Всё кажется происходящим во сне, от которого невозможно, почему-то, проснуться.
Это ведь твой первый поцелуй — проносится в голове.
Она убирает губы от твоих, отстраняется и улыбается.
— Ну что, теперь я первее, да?
Перед твоими глазами мелькает тень — ты чувствуешь тошноту, но не потому, что тебе отвратительно, а потому, что это слишком много для тебя. Ты закашливаешься и покачиваешься, пока до твоих ушей доносится гулкий удар.
— Ха?
Ещё раньше, чем ты поднимаешь взгляд, ты слышишь хрип. Догадка пронзает тебя точно молния.
— Джунко, остановись! — еле-еле выдавливаешь ты из себя.
Одна блондинка резким движением перевернула другую и прижала к стене. Такое уже было с тобой, и ты не удивляешься, когда видишь бледного ангела, на чьей хрупкой и нежной шее сейчас смыкается стальная хватка. На ней теплится небольшая струйка крови, в которую впивается рука с обломанными ногтями.
Дьявол ушёл, и пробудился демон.
— Т… ы…
Ты понимаешь, что есть пара секунд, может меньше, прежде может стать поздно. Ты не тешишь надежд: если тогда, на крыше, её остановили чувства, благоразумие, похоть, что-то ещё, то такой же пощады для Такамаки Анн не будет. Поэтому ты кое-как оказываешься возле них, и, не пытаясь воззвать к голосу разума, влепляешь пощёчину. Даже не пощёчину — это скорее полноценный удар по лицу, который ты выдаёшь на последних остатках сил тела.
У тебя возникает ощущение, будто твоя рука встретилась с бетонной стеной. Дьявол покачивается, как заправский боксёр, его хватка слабеет, однако сознание боли доходит до него с запозданием.
— Остановись, Джунко.
Она медленно поворачивает голову на тебя и изучающе смотрит своими синими глазами. Снова на ангела.
— Ради меня, хватит.
Сложно сказать, есть ли что-то человеческое в ней в этот момент. Она не говорит, а её яркие синие глаза точно подёрнуты небольшой дымкой.
— Ради тебя, говоришь, — доносится тихое от неё.
Она медленно подносит руку к пострадавшей части лица. Трогает.
— Ради тебя…
Анн падает на пол. Она в сознании, жива, даже, кажется, не сильно пострадала — если можно не сильно пострадать после того, как тебя только что не задушили. Она кашляет, держится за горло, и, высунув язык, поднимает горящие ненавистью голубые глаза.
Джунко же медленно оборачивается на тебя. Её покачивает, как пьяную, но она достаточно крепко стоит на ногах и, похоже, в сознании. Облизывает подбитый край губы.
— Тогда и ты сделай ради меня.
И прежде чем ты успеваешь отреагировать, она грубо берёт тебя за подбородок и целует, почти что насильно.
— Один-один, Така.
Наконец произносит она, отстранившись.
Твой кулак сжимается добела и со всей доступной силой втыкается в солнечное сплетение.
ППП, Третья арка
Она вышивала отчаяние,
Смеясь высоко в небесах с ветром.
Она вышивала отчаяние,
Не зная, зачем, но зная, почему.
Она вышивала отчаяние,
В нём голодая и насыщаясь.
Она вышила отчаяние,
И в тот же день она умерла.
Вышивала ли ты отчаяние,
Чтобы пойти за ней?
