Плеть, перец и пряность

             2016 год, август, четвёртое число, четверг       Ясное синее небо, отвратительно безоблачное, с палящим пылающим диском, клонящимся к закату. Почти безветренно, воздух настолько горячий, что кажется, от одного вдоха можно словить солнечный удар.       Впрочем, ей немного легче — когда мотоцикл прорезал пространство, то ей хотелось смеяться — она точно плыла в этом бушующем потоке воздуха.       Да, мотоцикл: тяжёлый зверь металлического цвета, точно только с конвеера, ощетинившийся сталью во все стороны, огромный, хищный — ей ли не знать, какое он производил впечатление? Это не мотоцикл — машина смерти. Не зря она выбирала его в своё время.       Светофор загорелся красным на перекрёстке. Она тормознула перед ним и вовремя подставила ногу, когда тот завалился набок — всё хорошо в байках, кроме двух колёс. Не, если тебе нужно прокатиться параллельно земле, сжимая одной рукой руль, другой банку пива или пистолет, потом выпрямиться и прыгнуть метров на пятьдесят с моста — это твоя остановка. Ей даже завидно, что её максимум — не въехать случайно в соседнее авто или не вылететь из седла на полной скорости.       Она бы даже сказала, в этом было что-то трахательное — когда едешь, уперев жопу в седло, и ощущаешь ей же все вибрации и рёв мотора. Как там что-то тарахтит, что-то вращается, что-то долбится… Кажется, поэтому женщинам издавна запрещали езду на лошадях по-мужски? Да и чувствуешь себя доминатрикс, пока рулишь этим рычащим разгорячённым зверем, не давая ему позорно вмазаться в стену.       Её честно предупредили, что если с «крошкой» приключится бедствие, её ёбнут. Как говорится, лучшая мотивация эвер.       В мотоциклетном шлеме, кстати, душновато, да и на голову давило. Но без оного её бы не пустили на покатушки. Как ей сказали: «Я так и вижу, как ты на полной скорости поправляешь солнцезащитные очки, а после вылетаешь с дороги прямиком в залив».       Ни сплюнуть нормально, ни затянуться сигареткой — бесит. И почему она только послушалась? А, ну да, потому что альтернативы были или на авто (что долго, пока доедет, пока то, пока сё) или общественный транспорт и пешкодрал — а она что, деревенщина без гроша в кармане? А вот байк — пафосно, круто, эротично. Она даже немного потекла с этой идеи, когда представила. Реальность оказалась куда душнее, как всегда. Волосы противно чесались, голова упрела. Когда доедет до места назначения, обязательно затянется.       Загорелся зелёный — она наконец-то смогла продолжить путь.       Ей подумалось, пока она плыла в этих потоках воздуха, делая повороты, сбавляя и прибавляя скорость — а ведь то, чем она занимается, по сути, было бы немыслимо всего каких-то сто лет назад. Что вот она — молодая девушка, женщина — вот так вот просто сама по себе, без сопровождения, без ничего, без довлеющей над ней фигуры отца, брата, мужа или кого-то ещё — просто вот так, будет принадлежать сама по себе, сама распоряжаться своей свободой. Это если не брать ещё кое-какие стороны её жизни, включая ориентацию — ничего такого, но мужики сосут. Не, девушки, так-то, тоже, но это, что ли, вопрос вкусов. Или её грёбаных комплексов — у неё куда меньше плохих воспоминаний с девушками, чем с парнями. Да и запах — только попробуйте ей сказать, что эти козлы приятно пахнут.       Но суть не в этом — ещё каких-то сто лет назад она произвела бы фурор, не меньший, наверное, чем ядерная бомба в Хиросиме. Теперь же да, она чутка странноватая, не в тренде, против шерсти, да и какие-нибудь бабки или деды, при взгляде на неё, могут покрутить пальцем у виска и поворчать что-нибудь навроде «Куда катится Япония!». За ней — будущее.       Странное чувство — осознавать такую большую ответственность на своих хрупких женских плечах. Да, не за унылым салариманом, который каждый день пропускает по два-три стакана пива, прежде чем валиться домой, не за скучной домохозяйкой, которая, пока перемывает кости всем соседям и звёздам шоубиза, успевает изменить мужу со всеми проходящими привлекательными молодчиками, не за скучными и важными политиками, которые будут завтра решать, как им жить сегодня, не за ведущими телешоу или редакторами газет, выбирающие новую правду среди кучи напечатанной лжи. Нет, будущее за ней и ними — сотнями молодых девушек, без ума воркующих о парнях, улыбающихся в мейд кафе или даже подрабатывающих в хостесс-барах и кябакурах, беззаботно и беззаветно влюблённых, прожигающих жизнь в один день, как мотыльки, а также ребятах — серьёзных, глупых, зависших в приставках, пытающихся попасть в стрип-клуб или на пип-шоу, дрочащих на объёмные сиськи очередной плоской вайфу и стыдливо прячущихся в туалете с набором салфеток и туалетной бумагой — за ними будущее. Завтра принадлежит им.       Потому что они тоже станут теми самыми политиками, салариманами, домохозяйками, редакторами газет и ведущими телешоу. Чтобы их, не церемонясь, сменило новое поколение ещё более раздолбаистых разгильдяев. И чтобы она, когда-нибудь, тоже стала ворчливой бабкой, которая крутит пальцем у виска и жалуется на молодёжь.       Она еле смогла сдержать хохот. Вот ведь лезет всякая херня в голову по дороге, а? Было бы отстойно разбиться по такому пустячному поводу — она сконцентрировалась больше на управлении, в частности, вписалась в поворот.       Она точно не станет ворчливой бабкой, не, ни за что на свете. Почему? Ну разве это не очевидно?       Она просто умрёт раньше, чем это случится       Ибо пока в её жилах течёт кипящая лава ненависти, ничто не сможет её остановить.              Она припарковала байк возле жилого комплекса и наконец сняла с себя чёрный мотоциклетный шлем с затемнённым забралом. Из под него высвобождаются её огненно-рыжие волосы. Она разглаживает их по всему телу и напоследок любуется в зеркало заднего вида: всё ли на месте с её внешним видом?       На неё смотрит её же уменьшенная узкая копия — девушка с длинными волосами в плотной кожаной куртке (чтоб не сдуло, когда поддаёшь газу, ага) и потёртых джинсах Levi. Ухмыльнулась своими накрашёнными в чёрный губами (сдержав желание их облизнуть — чёртова привычка!) и подмигнула сама себе, напоследок расправив ещё немного пряди рыжих волос и почесав шею под шипастым чокером — она точно напоминала редкостную неформалку. Недаром так заебалась, что даже маникюр себе оформила — чёрные ногти с рисунком белого черепа (коротковаты, правда, а накладные заебали — с ними всегда неудобно, свои пизже). И ещё и стрелки забацала — вообще хищница, бля!       Она так себе понравилась, что, не сдержавшись, щёлкнула селфи фронтальной камерой телефона — качество так себе, но для истории сойдёт. Ладно, хватит наслаждаться своей охуенностью — пора бы и честь знать. Раскрыла багажник и вытащила оттуда пакет с маркой какого-то левого комбини. Или это крупный ритейлер? А, к чёрту, главное, что было всё, что ей нужно. Ну, не совсем ей, но… В частности, на дне блестели на солнце алые яблоки.       Запрокинув пакет за спину, аля мешок бродяги, она, сжимая в другой руке небольшую джинсовую сумочку (сколько она за неё отвалила… а, ну да, это ж из секонда, что-то из поза-позапрошлой коллекции) и насвистывая себе под нос, направилась ко входу в ЖК. Как хорошо помнить код! Сразу столько проблем решается.       Внутри сразу обдало потоком прохладного ветра из кондея. Или просто потому, что внутри подъездов всегда было попрохладнее? Короче, она зависла на пороге, словив внезапный кайф от холода. Вот всё в Японии хорошо, а летом хочется сдохнуть на месте.       Она подумала о том, насколько ненавидит лето. В любом виде. Ну, может быть, за исключением поездки на море. Но валяться и прожаривать ляжки и телеса на шезлонге? Не, она гламурная киса, но эт зашквар. Может, если она доживёт до своих двадцати пяти, задумается. Да и была она на этом море раз… раз немного, кажется.       Надо туда затащить кое-кого, ага. О, заодно повод похвастаться купальником, который купила чисто, это, на инстинкте. Ну и морально унизить Таку — пусть давится песком и завидует, что у неё больше. Да, девочки?       Хихикнув, она приобняла их. Природа дала ей сиськи — она не жалуется и пользуется. Если бы их не было — она бы просто придумала что-то ещё, только и всего. Так, что-то она зависла, надо идти вперёд.              Палец по привычке согнулся до костяшки, когда она прикоснулась к звонку — всё ещё сложно привыкнуть к тому, чтобы делать что-то подушечками пальцев. Когда у неё в последний раз были такие короткие ногти?.. А, ну да, когда она решила выучиться рукопашному бою и отпиздить сестру. Спойлер: выучиться — выучилась, отпиздить не вышло. Чёртова Муку.       — Да, кто там?       Дверь открылась перед ней. Хех, кажется, кто-то слишком доверчивый?       На пороге стояла донельзя знакомая строгая женщина с волосами серебряного цвета. И узнавания на её лице не появилось — она уставилась на неё.       — Вы… кто?..       Она прикинула в голове несколько вариантов — от притвориться кем-то из студсовета или своей бандзай команды до простого назвать настоящее имя и потом наслаждаться реакцией.       …кажется, выбор очевидный, да?       — Эношима Джунко! Яххо, Нииджима-сан, сколько лет, сколько зим! — подмигнула, — Вы только в этот раз меня не арестовывайте, ладно? Я теперь чиста перед законом, честно-честно! — поморгала.       Сае Нииджима, скандальный (не без её помощи) прокурор побелела, потом позеленела, покраснела, пока на её лице сменялись эмоции от растерянности и изумления до отвращения, страха и под конец лютого гнева — ей на секундочку захотелось раствориться в этом коктейле и даже сделать его покрепче!       — Вон отсюда!       Она состроила непонимающе-обиженную гримасу.       — Ну Нииджима-сан, ну что же вы, я, значит, к вашей сестре…       Она успела выставить ногу прежде, чем перед ней хлопнули дверью — какие они всё-таки предсказуемые, эти Нииджимы. Что младшая, что старшая.       — Пошла вон отсюда, пока я не вызвала полицию, — медленно и серьёзно произнесла женщина.       Она сделала скучающий вид.       — И что вы мне предъявите? Незаконное вторжение в частные владения?       Нииджима-старшая сверлила её ногу, преградившую путь двери, очень злым и вдумчивым взглядом.       — Покушение на убийство? Кражу? Попытку поджога? — последнее она добавила как издёвку. О, Нииджима поняла — скривилась, как от удара под дых.       — Это мой дом, — с нажимом произнесла она. — И я имею право не пустить тебя в него. Законодательное.       — Давайте так — не дом, но квартира. И то, как я знаю, Макото вроде тоже принадлежит какая-то там доля?       Оскал на лице старшей сестры её любимой сучки как нельзя лучше говорил о том, что она попала в цель.       — Я просто позвоню Макото и пожалуюсь, что её злая-злая противная-противная сестра прокурор меня не пускает. Буэ, — высунула язык. — Посмотрим, что скажет она, да?       Её рука тут же нырнула в сумочку. Нииджима Сае, видимо устав пытаться закрыть дверь, поменяла тактику и с силой ту распахнула. Ау, грохот стоял на весь подъезд.       — Эношима-сан, во-первых, моя сестра вам не «Макото»…       — Слушайте, Нииджима-сан, я в вас так запутаюсь. И потом — её что, зовут не Нииджима Макото? А как тогда? Нииджима Нииджима?       — А во-вторых!       Женщина попыталась нависнуть над ней. Не вышло — она оказалась по итогу выше. Жалко, не было высоких каблуков — пришлось натянуть стильные чёрные боты — Муку пригрозила, что ёбнет её, если она даже подумает во-он о тех сапожках…       Сестрица такая наседка, когда дело касается её безопасности, да?       — Она спит.       — Ну так я посижу, подожду. У меня вон, — потрясла пакетом на спине (рука даже успела затечь, чёрт) — подарочки.       Нииджима-старшая, бичовая, смерила пакет таким взглядом, будто она на себе принесла пару кило тротила и детонатор. Или этот, пояс хашида. Или как они там, эти арабы-суицидники?.. Шашиды? В любом случае, лучше бы там внутри оказалось что-то такое — во всяком случае, охуевшая рожа этой суки с ксивой составила бы ряд множества редких и приятных воспоминаний. У неё, кстати, где-то на складе был трофейный поясок смертника — она уже и не помнила, каким чёртом она его добыла и почему… К этому какое-то отношение имела Муку, сто проц.       — Я передам ей.       Она готова отдать голову, руку и ногу на отсечение, глядя в эти красные глаза (хех, хоть что-то общее между сёстрами), что в ту же секунду, когда она протянет пакет, тот отправится на помойку. Или в мусоросжигатель. Или в параллельную вселенную — настолько злой и настороженной выглядела Нииджима-старшая.       — Не, лучше я сама. А то знаете как, — ухмыльнулась, — почта может что-нибудь потерять, не так понять, а у меня тут чувствительные к перевозке…       Её схватили за воротник. Оу, а вот это внезапно.       — Нииджима-сан?       — Сколько раз мне надо повторить, чтобы ты поняла, что в этом доме не будет тебя, твоей ноги и всего, что с тобой связано?       Она хмыкнула. О, прямые угрозы в дело пошли? На-айс.       — Ну, кое-что, что со мной связано, в этом доме уже есть.       Она не пыталась сопротивляться, пока Нииджима Сае её удерживала, и, кажется, очень хотела придушить.       — Кое-что?..       Её лицо расплылось в самой кривой и ядовитой улыбке, на которую она была способна.       — Верно. Мы с вашей сестрой работаем вместе на благо школы в студсовете. Неужели вы об этом забыли?       Хватка усилилась — теперь пальцы с короткими ногтями впивались ей в кожу, даже сквозь одежду.       — Ты можешь делать что хочешь, но в этот дом ты не зайдёшь. Не пока я здесь.       — О, то есть мне достаточно сделать так, чтоб вас здесь не было?       Прокурорская сука напряглась — она поняла, что у неё есть какой-то козырь в рукаве. Разумеется, это блеф — прямо сейчас она в душе ебала, как выгнать Нииджиму-старшую из хаты. Однако, как говорится, это дело пятнадцати минут раздумий и пары звонков.       — Нииджима-сан, — она положила руку поверх чужой. — Вы же понимаете, что если я сейчас не получу то, что мне надо, я, может быть, развернусь и уйду. Но лишь ради того, чтобы получить всё то же самое, но позже. Я, клянусь господом богом, чьё распятие ношу на груди, что пришла сюда не ради того, чтобы кому-то навредить.       Неизвестно, что подействовало больше (или прокурорше просто задолбало держать за ворот), но женщина отпустила её. Она же, в доказательство своих намерений, вытащила из ложбинки потёртый крест — вот вроде надела цепочку на шею, а тот всё равно норовит туда провалиться. Кажется, её бог любит сисечки, да?       — Макото заболела.       — Я знаю.       Старшая Нииджима сверлила её взглядом. Она закатила глаза.       — Я ей вчера говорила, что не сиди на подоконнике, простынешь, но кто будет слушать старую мудрую тётю Джун? — приторно вздохнула, — вы же понимаете, с ними так тяжело, с молодыми.       — Она тебя старше.       Сделала лицо «Да-да-да, да-да-да».       — Нииджима-сан, ну мы же с вами два взрослых человека, ну будем…       — Не равняй меня с собой.       — Будете много ворчать и хмуриться — будет много морщин, Нииджима-сан. Это вредно для здоровья кожи!       Внутренне она угорала — насколько же эти двое похожи. Не будь она по Макото, она бы себе устроила тройничок с этими двумя — вот на такое она бы посмотрела. Ух-х, аж встало. Так, спокойней — она не трахаться сюда приехала. Надо не заводиться раньше времени.       Тем временем мятежная прокурорша (ня, а Макото тоже прозвали мятежным президентом студсовета — это, что, получается, она двух Нииджим совратила?) имела вид грозовой тучи незадолго до того, как она собирается разродиться молниями.       — Запомни, Эношима Джунко. Может быть ты и ускользнула от меня раз, но я клянусь своей честью, — ау, её снова взяли за ворот, — что я не позволю источнику зла навроде тебя бродить по этому свету безнаказанным. Ради Макото.       Источнику зла? У них что, урок философии начался?       — Взгляни, вот яма с ядовитыми пауками: не хочешь ли взглянуть на них?       Нииджима-старшая наклонила голову вниз.       — Яма с пауками? Что за бред? Здесь?       — Взгляни, вот его сеть: дотронься пальцем и она задрожит.       — Что ты несёшь?!       Она подняла глаза и посмотрела прямо на неё. Она в самом деле не догоняет? Неудивительно.       — Ну здравствуй, тарантул. Я знаю твои приметы и что сидит на твоей спине; я знаю, что сидит у тебя в душе.       Нииджима-старшая моргнула раз, другой. Она же снова обхватила её руку — точно бы это не прокурорша пыталась её задушить, а теперь она её.       — Мщение сидит у тебя в душе. И там, где ты укусишь, вырастает ядовитый струп, заставляющий ядом кружиться душу.       На лице Нииджимы появилось внезапное просветление — кажется, она что-то поняла.       — Я ожидала цитаты Ницше от кого угодно, кроме такой, как ты. И да, ты её безбожно перевираешь и сокращаешь.       — Нииджима-сан разбирается в Ницше?       — Любой образованный человек хотя бы немного разбирается в Ницше, Эношима-кун. А я получила лучшее образование в этой стране.       Её отпустили.       — И к чему было это внезапное выступление? Если уж говорить о ядовитых пауках, то я вижу здесь только одного такого.       Она хихикнула — о да, она та ещё токсичная тварь.       — Вы ведь считаете меня злом во плоти, верно, Нииджима-сан?       Прокурорская сука фыркнула.       — Ты много о себе возомнила. Я считаю, что ты преступница. Меня не волнует, какие причины толкнули тебя на этот путь, меня не волнует, почему ты это делаешь сейчас. Я знаю только одно: ты должна сидеть за решёткой как никто бы то либо.       — А почему вы так хотите посадить меня, Нииджима-сан?       Та подавилась воздухом от вопроса — кажется, по её мнению, она сказала лютую наглость.       — Ты ещё спрашиваешь?       Она помотала головой.       — Нет, просто этот вопрос вы должны адресовать себе, Нииджима-сан.       — Я?!       — Ну не я же, — хихикнула. Сложила пальцы вместе. — Вы же сами мне говорили, Нииджима-сан.       — Я?!       — Да. Как там было… ах, да, — покивала, — «Наш суд выносит девяносто девять и девять десятых процентов приговоров в пользу обвинения». Вы ведь так говорили мне, верно?       Нииджима-старшая замерла с нечитаемым лицом — в её глазах можно увидеть отголоски каких-то очень сложных эмоций и чувств, но сама она, кажется, превратилась в камень. Её так и подмывало запустить руку куда не следует — но не стоило, всё-таки, у них серьёзный разговор.       — Вы мне ещё тогда сказали, что у меня нет никаких шансов, всё против меня и мне стоит просто сознаться в своих грехах — тогда есть небольшой шанс, что моё пожизненное превратится чуть в менее пожизненное. Или в ювеналке нет пожизненного?       — Я этого не говорила, — на автомате ответила женщина.       — Но вы намекнули, мол, покайся, не мучай меня и толпу. Всё решено, девочка. А, да.       Она хлопнула кулаком по ладони, заставив ту вздрогнуть.       — Ешё ты мне можешь рассказать про Блэка и мы расстанемся друзьями. Да, Нииджима-сан?       Та ничего не отвечала, а только шумно и тяжёло дышала.       — Так вот, Нииджима-сан. Вы думаете, вы хотели и хотите меня посадить всего лишь потому, что я, как вы говорите, злостная преступница?       — Именно.       — Ложь.       — Ложь?       — Ложь, — она взяла руку Нииджимы и обвила её ладонями. Провела по ней ногтями. — Я для вас была всего лишь ещё одним делом, чтобы приблизить великую Нииджиму Сае к повышению.       Кажется, теперь женщина посерела.       — Я…       — Будете отрицать? О, да, конечно, — хмыкнула, — когда вы узнали обо мне и моём вероятном прошлом, вы испугались за вашу глупенькую младшую сестрёнку — Макото, — поцокала языком. — Как же так, она каждый день ходит в школу с этим чудовищем? Запретить! Посадить за решётку! Не оставить ни одного шанса!       — Будешь отрицать все свои поступки?       Фыркнула.       — Было бы глупо их подтверждать, верно? Тем более, никто не может быть наказан за одно дело дважды?       Нииджима скривилась, как будто от вида противного насекомого.       — Меня всё ещё поражает, откуда девочка с улицы навроде тебя знает столько вещей, навроде этого. И да — ты не была наказана за свои преступления, тебя оправдали.       — Вы меня оправдали.       — Меня вынудили тебя оправдать.       Её губы разошлись и обнажили оскал.       — Вынудили? Кто? Ваша совесть? Ваша честь?       — Ты сама прекрасно знаешь эту историю лучше меня, — процедила она через зубы. — Чего ты добиваешься?       — А того, Нииджима-сан, что в вас говорит обида.       — Обида?       — Обидка, Нииджима-сан.       Она мило похлопала глазками.       — Я ошибка, пятно на вашей такой идеальной репутации, Нииджима-сан. И вы так отчаянно меня ненавидите не потому, что вас беспокоит Макото, какая-то там справедливость, восстановление правосудия. Что вы, — махнула рукой. — Вы хотите отомстить мне. И вернуть себе своё лицо.       Она аккуратно прикоснулась к лицу Нииджимы старшей — та, точно парализованная, не шевелилась и даже не моргала.       — Не верьте тем, кто говорит о справедливости — их душе недостаёт лишь мёда. Не верьте всем, кто называет себя добрыми и праведными — их души хотят лишь власти. Они говорят о жизни, эти ядовитые пауки, хотя всё, что они могут — сидеть в своём углу и желать причинить страдание. Верно, Нииджима-сан?       Та моргнула и перевела на неё взгляд, фокусируясь.       — Ницше был сумасшедшим, громкими словами которого нацисты, прикрываясь, оправдывали свои преступления. И то, что ты его цитируешь, пусть очень приблизительно, всего лишь подтверждает мои мысли. Ты — зло.       — Нииджима-сан, а разве Япония и Германия не были союзниками? А разве Германия не объявила японцев истинными арийцами востока?       Лицо женщины исказилось от злобы:       — И я не горжусь тем, что это часть нашей истории!       Она скучающе пожала плечами.       — То есть вы не гордитесь своими предками, которые положили жизни на алтарь великой войны?       Нииджиму старшую скрючило пополам, точно бы от удара под дых.       — Моя страна объявила о том, что она пойдёт другим курсом, ты, мелкая дрянь!       — После того, как на неё сбросили страшные-страшные ядерные бомбы? — хихикнула. — Будьте честны, Нииджима-сан: эту страну оскопили, вырвали клыки и когти, а после оставили валяться на земле, периодически насилуя её полуживой труп. И ведь главное, Нииджима-сан, — хмыкнула, — вы тоже часть этой системы. Ибо вы служите закону, который всё это молчаливо одобряет.       — Я не!.. — она попыталась от неё отшатнуться. — Ты несёшь какой-то… какой-то…       — Бред? Ложь? Провокация? Клевета? Вы готовы выступить адвокатом, прокурор Нииджима?       — Что ты вообще об этом знаешь, девчонка!       Она распрямилась. О, тот самый аргумент, который так бесит Макото? Что ж, ей не впервой с ним сражаться. В конце концов, она уже давно не девочка.       — Разумеется, я ничего не знаю.       — Вот и помолчи тог… что? — моргнула.       — Разумеется, я глупая-глупая неразумная девочка-припевочка, которая ничего не понимает в этой вашей взрослой и сложной политике, Нииджима-сан.       — Ты издеваешься?       — Нет, ни капли. Но если дела обстоят иначе — опишите, Нииджима-сан.       Та с силой сжала глаза, разжала, затем мотнула головой и снова перевела на неё взгляд. Она внутренне усмехнулась — оставалось всего лишь немного, прежде чем она добьёт её. Так даже скучно — Макото хотя бы сопротивляется и до последнего стоит на своём. Пожалуй, в этом между ними разница — именно об этом она думала, смотря на растерянную женщину с волосами платинового цвета. Макото наивная, глупая, упрямая, редко признаёт чужую правоту, если только не предоставить безоговорочные аргументы, которые даже ей сложно проигнорировать. И эта такая же — видна порода, что называется.       Вот только Нииджиму Старшую сломали, и не её руки, кстати — свой бы почерк она бы узнала. Нет. Жизнь, работа, карьера — кто знает, в какой момент Нииджима Сае решила, что она готова стать частью системы, которая ей внутренне глубоко противна?       А Макото другая. Она ешё не знает своего места, она ещё не решила, какому Маммоне и как она продаст своё невинное сердце и идеалы — и поэтому с ней весело. В её наивности столько же принципиальности, сколько, наверное, было в рядах тейсинтай (раз уж вспомнили про вторую мировую) — тех юных и отчаянно храбрых парнях, которые погибали по одному вздоху командира.       Сколько раз она уже думала о том, что Макото — это то ещё золото? А золото надо оберегать. От всяких кошек-воровок в том числе. И вот от таких сестёр, да. Неплохо бы и от неё самой, но никто не может быть идеальным, верно?       — Тогда расскажите, своими словами, мне, неразумной, что на самом деле происходит в нашей с вами необъятной родине. Скажите, Нииджима-сан!       — Хватит надо мной издеваться!       Её лицо поскучнело — какая же она тупая. Бесит.       — Нииджима-сан, если вы хотите опровергнуть мои слова, говоря о том, что они бред, то вы должны предоставить свою версию событий. Верно?       Нииджима старшая напряглась — она почуяла, куда её гонят, но было уже слишком поздно.       — Если же вы не можете предоставить контраргумент, вы, косвенно, соглашаетесь с моими доводами. Это простая логика, элементарная, вы меня слышите?       Нииджима сделала шаг назад, неосознанно, уступая её напору. Она прошла внутрь — это было даже слишком просто. И ведь эта прокурорская сука ни капли не осознаёт, что происходит, да?       — Ну так что, Нииджима-сан? Вы готовы предоставить вашу версию происходящего в современной Японии?       По лицу женщины читалось многое: ярость, желание вот тут же, прямо сейчас, размазать её об пол, возможно даже физически. О, уткнулась в ступеньку — сейчас запнётся. Как пить дать.       Однако стоит отдать должное — она держалась. Другие бы уже давно на неё наорали и выставили за дверь. Выдержка у этой легавой что надо.       — Вы не собираетесь отвечать мне, верно?       — Если ты не выйдешь из этой квартиры…       Это уже скучно. Господи, какая она…       — Нииджима-сан, если бы вы в суде повели себя так же, как ведёте сейчас, а наш разговор был бы уголовным делом — чтобы о вас сказали коллеги?       — Коллеги?       Она ухмыльнулась уголками губ.       — Да, чтобы они сказали, если бы на все аргументы условной защиты вы бы топали ногами и говорили, что вы правы и точка?       Ноздри женщины ходили ходуном. Она была раскалена добела, кажется.       — Мы не в зале суда, ты!..       — Верно, не в зале суда, мы в вашей квартире и я сейчас нарушаю закон, находясь на её территории без вашего разрешения, как владельца. Прошу прощения.       Поклонившись, она издевательски сделала шанс назад. Нииджима старшая, от неожиданности, аж ойкнула и приземлилась попой на ступеньку — а ведь она говорила, что запнётся? Ну, в своём разуме, но какая разница? Кто тётю Джун слушает, а?       — Вот только вы проиграли, Нииджима-сан.       — Я?..       — Ну не я же. Вы проиграли мне, снова, Нииджима-сан. Это не вы стоите и поучаете меня жизни — это я, мелкая сопля, предполагаемая уголовница, сейчас стою и учу вас, как вести беседу на равных.       Нииджима Сае, тяжело дыша, прикрыла глаза.       — Что ты такое, Эношима Джунко?       — Я?       — Я много готовилась тогда, к нашему состязанию в зале суда. Я опросила свидетелей, я нашла тех, кто на самом деле видел и помнил твои злодеяния.       Женщина положила руку на лицо — кажется, она пыталась вернуть себе эмоциональное спокойствие, завладев инициативой в разговоре.       — И знаешь, о чём я думала?       — М?       — О том, что невозможно, чтобы девочка навроде тебя совершила всё это. Чтобы девочка возраста Макото купалась в человеческой крови, а потом, смеясь, спокойно шла на занятия. Я не верила в это.       Она просто улыбнулась, глядя на прокуроршу. Они обе знали правила игры — поэтому она не собиралась что-либо отрицать или подтверждать — если с Анн она могла себе позволить лишнего (будем честны, Така не очень умная), то вот с кем-то навроде Нииджимы Сае…       — Однако пообщавшись с тобой, снова, я убедилась: ты именно тот человек, которого я хотела посадить за решётку. Ты, не кто-нибудь.       Она вздохнула. Ну, что называется, не Нииджима первая, но и не последняя, явно.       — Даже назвавшись чужим именем ты не можешь скрыть своей кровожадной и изворотливой натуры. Даже показательно умыв руки, ты продумываешь, в какой подворотне нанесёшь удар в спину.       Она хихикнула. А вот это неплохо — надо запомнить, а то ведь забудет такой перл из уст прокурорской суки.       — Я сказала что-то смешное?       — В известной мере, Нииджима-сан. Тогда у меня только один к вам вопрос. Последний на сегодня.       — Последний? — женщина распрямилась, сидя на ступеньке. — С чего бы такая щедрость?       — Если вы ответите на него правильно, я уйду. Обещаю. Клянусь богом у меня на шее, — она ловко нащупала пальцами крест и показала его Нииджиме старшей. — Но если вы не ответите или ответите неправильно — уйдёте вы. Не навсегда, но дадите мне с вашей сестрой пообщаться наедине. Неплохая сделка, Нииджима Сае-сан?       Та нахмурилась, внимательно изучая её.       — И в чём подвох?       — Почему я родилась в этом мире?       Некоторое время между ними царило молчание — со стороны женщины оно было обеспечено выпученными глазами, которые точно хотели выскочить из орбит. Она вздохнула. Ладно, это ожидаемо, надо понизить планку.       — Хорошо, давайте упростим вам задачу — а то вы решите, что я над вами издеваюсь, задавая риторические вопросы. Вот вам элементарный: если вы предполагаете, кто я и что я, то как я могла появиться на свет?       Она по-птичьи склонила голову.       — У каждого преступления есть начальная точка. И если я, как вы говорите, преступница, то должна быть точка отсчёта — ибо я же и преступление, в каком-то смысле.       Лицо Нииджимы исказило что-то неприятно-неопределённое — она явно приняла происходящее как издёвку. Как тяжёло быть благородным в этом мире — никто не ценит твоей щедрости. Бедная она.       — Если бы я это знала, ты бы сейчас со мной не разговаривала, мерзавка.       — Тогда всё это время вы обвиняли невинного человека — и вам не стыдно?       — Невинный? Ты? — Нииджима подавилась воздухом и закашлялась. — Ты?! После всего, что ты натворила?! — подскочила. — Никогда в жизни не слышала большей наглости!       Она пожала плечами — Макото могла бы поспорить. Кстати о Макото… интересно, она это слышала? Вроде прозвучало достаточно громко.       — То есть вы отказываетесь давать ответ?       — Иди. Вон. Я с не собираюсь с тобой играть в ребусы, девочка. Мне плевать, почему и как ты докатилась до такой жизни, я просто хочу, чтобы ты оставила мою сестру в покое!       — А сестру ты об этом спросила, Сае? — донеслось очень сонное и недовольное.       Нииджима старшая вздрогнула и резко обернулась — в коридоре, сжимая игрушку Бучимару-куна, стояла очень сонная Нииджима Макото, одетая в пижаму. Она потёрла глаза.       — Вы так орёте, что я проснулась.       — Макото…       — Яххо, Макото, — она помахала рукой и улыбнулась. — Меня очень не хотели пускать на порог! Пришлось провести разъяснительную работу!       Если Сае Нииджмима дёрнулась, услышав такую возмутительную (по её мнению) наглость, то Мако-чан как и положено — даже в ус не подула. Она будет немного скучать по старой Мако-чан, которая велась на любой подкол.       — Сае, что ты тут устроила, а?       — Я?! Это!..       Макото вздохнула и снова зевнула, очень заразительно.       — Если ты хочешь, чтобы она от тебя отстала, стоит её игнорировать, сестра, а не вступать в полемику. Как только ты открыла рот — ты проиграла.       Удивление нарастало — потому что теперь отчитывали Нииджиму старшую — а она к этому очень не привыкла.       — Макото, погоди, что ты…       Девушка вздохнула.       — Сестра, может быть ты меня и старше, но опыта с этим чудовищем у меня куда больше твоего.       Она захихикала — ой, вгоняешь в краску!       — И прекрати улыбаться, Джунко, бесишь.       — Это не улыбка — это слёзы радости, Мако-чан! — она всхлипнула. Подумала пустить настоящую слезу, но стало лень. — Моя маленькая сучка выросла и показывает зубки!       Теперь обе сестры сморщили свои носы от отвращения.       — Я говорила, сестра, — Макото помассировала виски. — Пусти её и уже заканчивай с этим фарсом. Вы слишком шумите, обе.       — Макото, то есть я правильно поняла, — прокурорша ткнула пальцем в сестру, — ты требуешь, чтобы я пустила эту… эту Эношиму на порог нашего дома?!       Девушка вздохнула.       — Сестра, это меньшее из всех зол — если она что-то вбила себе в голову, лучше просто дать ей это сделать.       — Я тебе говорила, что я думаю о ней, её образе жизни и… ты понимаешь, что ты…       — Сае. А теперь послушай меня — хотя бы один раз в этой жизни, — сглотнула. — Пожалуйста.       — Хорошо, слушаю, — Нииджима старшая сложила руки на груди. — И?       — Я знаю, что ты собираешься сказать: что она плохая, что она преступница, что она заставила меня себе сочувствовать. Верно? — Макото прижала к себе игрушку.       Она же, прислонившись спиной к дверному косяку, не могла сдержать улыбки — это ведь её работа, эта панда. Макото тоже, в каком-то смысле. Она так собой горда!       — Но она мой друг. Она мой самый близкий друг, — вздох. — Она всё ещё отвратительная хабалка, которая считает себя всех умнее и милее, но она на самом деле мой близкий друг.       — Я против таких «друзей», Макото. Да и какие друзья, она, — мотнула головой, — тебя просто использует.       — Тогда ты меня тоже используешь, Сае.       — Я?!       — Ты.       Она невольно залюбовалась Макото — вот вроде сонная, больная, недовольная — словом, бывали дни и лучше — а всё равно. Как смотрит, как говорит, как держит себя — её серьёзное и хмурое лицо, полное решительности, эти алые глаза, как два кровавых камня, этот острый носик… И как она сохраняла стойкость — даже перед лицом родной сестры, которая старше, которую она уважает и всё в этом духе.       — Где была ты, Сае, когда ты мне была нужна?       — Погоди, Макото, я думала, мы… ты о чём?       Нииджима младшая грустно улыбнулась.       — Когда я просила тебя помощи с Шуджином, ты сказала мне сидеть на месте и не рыпаться. Когда в нашей школе происходили перемены, много перемен, сложные, то ты только и могла, что сказать — учись хорошо Макото, Эношима Джунко плохая. Вот тебе моё одобрение, ты ведь хорошая девочка, ты ведь будешь вести себя так, как мне надо?       — Макото, погоди, мы ведь…       — Нет, Сае, — помотала головой. — Пока мне было страшно, мне была нужна поддержка — как никогда нужно твоё доброе слово, Сае — ты думала о карьере. Думала о том, как посадишь очередного преступника — в этот раз Джунко — и наконец-то получишь своё повышение.       — Это для нас обеих, Макото, ты же понимаешь…       — Это для тебя важно, Сае, — покачала головой. — Ты ведь не пошевелишь и пятой точкой, если это как-то не поможет тебе в твоей работе. Где была моя старшая сестра, когда мне как никогда была нужна её помощь?       Нииджима Сае порывалась что-то сказать, но по итогу она давилась словами и только и могла, что стоять возле в той же ступеньки, пока сверху на неё взирала Макото.       — У Джунко много недостатков. Она отвратительная, она ужасная. Но она, а не ты, Сае, была со мной вместе тогда, когда мне было по-настоящему плохо. И она утешала меня. И она, Сае, а не кто-то, дал мне дом, когда мне было некуда пойти.       — Я же уже сказала, что ошиблась и сожалею!       Макото хмыкнула, пока её губы разошлись в кривой ухмылке-полумесяце.       — Тогда почему я не вижу старания? Ты много говоришь, сестра, и пусть я благодарна, что ты обо мне заботишься, пока я болею… — закашлялась. Отдышалась. — Но ты только говоришь, что сожалеешь. А Джунко — делает. И если она когда-нибудь меня обидит — она сама же сделает всё, чтобы исправить свою ошибку, сестра.       Нииджима Сае снова очутилась на той же многострадальной ступеньке — она медленно на неё села, когда ноги не смогли больше её удержать. Ей было не видно её лица, но, кажется, такого искреннего офигевания и потерянности уже давно не случалось. Хех, Мако-чан может, если захочет. Её школа!       — И если ты сейчас что-то сморозишь пошлое и в своём духе, Джунко, я очень обижусь.       О, о ней вспомнили?       — Нет, не буду. Я всё-таки обещала вести себя прилично, помнишь?       Макото вздохнула.       — Ты с таким же успехом об этом забываешь, когда захочешь. Я пошла к себе. Надеюсь, вы без меня разберётесь здесь.       — Где я ошиблась, Макото?..       Та уже собиралась уходить. Она напоследок бросила старшей сестре вдумчиво-серьёзный взгляд.       — Может быть тогда, когда решила, что можешь решать, что правильно, а что нет?       Когда её любимая президент (вот сучка, да?) ушла, она наконец позволила себе начать разуваться — и стоило устраивать такой сыр-бор из-за того, что она просто пришла навестить подругу?.. А, ну да, она попыталась попасть внутрь, когда она на ножах с как бы мамочкой Макоточки. Это был отличный гэмбл?       А Саечка молодец — даже не плачет после того, как собственная ненаглядная сестричка показала, почему даже она, Эношима Джунко, иногда побаивается этой маленькой шатенки с алыми глазами — Макото, если хочет, может таких пистонов вставить, что любо-дорого…       — Ты довольна, тарантул? — донеслось от прокурорши. — Я повержена и унижена, снова.       Она в тот момент ковырялась в носу — заложило. Ловко отправила козявку в угол. Хорошо, что эта сидит к ней спиной! А, вот, повернулась.       — Ты довольна, я спрашиваю?       Она размяла затёкшую после пакета руку — она в какой-то момент разговора поставила его рядом с собой.       — А я думала, тарантул здесь вы, Нииджима Сае-сан.       Та оскалилась.       — Радуйся, пока можешь.       — А теперь вы звучите как какой-то злодей-лузер из дорамы. Нииджима-сан, — хмыкнула. — Свои люди — сочтёмся. Зачем нам все эти пустые угрозы?       Скрип зубов, кажется, было слышно даже в подъезде.       — А вообще, вот вам наука, — подняла палец, — не связывайся с тарантулами, если ты не Заратустра!       Кажется, только голая сила воли сейчас удерживала Нииджиму Сае, чтобы на неё не наброситься.       — Поэтому станцуйте для меня тарантеллу, Нииджима-сан.       Подмигнув, она, виляя попой, наконец-то обогнула женщину и вошла в дом. Нажила врага? Как будто впервые, хех.       Она пришла к Макото. И пусть сдохнет тот, кто посмеет встать между ними. Между ней и её самым возлюбленным отчаянием.