Плеть, перец и пряность

             Я не была глупой, мой дневник. Я предвидела, шестым чувством, что как только я отойду, Джунко совершит глупость. Наверное, точно так же чувствует себя родитель, зная шелудивый характер своего ребёнка, когда оставляет его в одиночестве.       Но я… мне нужно было время наедине. Мне нужно было посидеть в тишине, позаниматься глупой механической работой, успокоить нервы, а не в очередной раз краснеть, бояться и переживать, что обо мне подумают, что эта треклятая гяру скажет. Я… я не самый социальный человек, как ты знаешь, мой дневник — и поэтому, имела ли я право на эту слабость? Маленький перерыв в череде моей бесконечный борьбы с Джунко и её поведением?       Поэтому когда директор позвонил мне, я была готова. Я почти что ждала этого звонка — от Анн, от кого-то из учителей, завучей, даже из полиции. И, если у неё хватит духа, чтобы потом посмотреть мне в глаза — от Джунко. Драка? Да ещё и массовая? Множество пострадавших? Разгромленное подсобное помещение при спортзале?       Честно говоря, я даже испытала какое-то извращённое облегчение — я уже испугалась, что с ней приключилось что-то серьёзное, раз о её поступках и подвигах не слышно из каждого утюга.       Едва я вошла в помещение, я сразу отыскала её взглядом: сидит, обнимает Каваками и горько-горько плачет…       Джунко и плачет?       Я видела всего один раз, как она плакала — наверное, это был первый и последний раз, когда она предстала настолько уязвимой. Камошида был повержен раз и навсегда, тот самый роковой для меня день. День, когда я сказала, что хочу, чтобы Джунко была моим другом. И её красные глаза, её лицо с потёкшей тушью — что это могло быть ещё? Или, во всяком случае, она так выглядела тогда — её представление для одного-единственного зрителя. Увы, этого я так и не узнаю.       С тех пор утекло много воды, но я навсегда запомнила это как мысль, как факт: Джунко льёт слёзы лишь тогда, когда её лишают возможности поиграться с жертвой. Для неё самое худшее и больное, что есть в этой жизни, это, как не странно, когда у неё забирают столь любимые ею драгоценные игрушки. Интересно, будет ли она так же горько плакать, если со мной, её возлюбленной куклой, что-то случится?       Оглядываясь назад, я понимаю, что была отравлена её ядом, её влиянием, её философией, её отчаянием. Да, я всё ещё сопротивлялась, я не давала ей одержать надо мной победу, я не прогибалась в моральном плане, но мои идеалы, цели, моя справедливость, я сама — словно бы незаметно, капля по капле, плавились под влиянием той мощной кислоты, который она является. И к этому всему примешалось то, что я просто устала — я устала терпеть и сносить удар за ударом, выслушивать оправдания, мольбы, пустые обещания, и так по новому кругу, раз за разом.       Поэтому я мгновенно поняла, что она притворяется. Да и она, кажется, не особо-то старалась. Я сразу заметила насмешку в её взгляде. Конечно, она веселилась, ну разумеется.       Когда я подошла и взяла её за ворот, я едва могла сдерживать гнев. Я хотела, чтобы ей было больно. Я хотела, чтобы её наказали. Я хотела, чтобы она почувствовала то, что ощущала я. Я даже была готова, что её исключат (возможно, вместе со мной) — в тот момент меня с головой поглотила злоба. А она не раскаивалась, даже не собиралась, мой дневник. Разве что синяк увеличился раза в два, но кому какое было до него дело?       Я хотела, чтобы она почувствовала, что она не может просто взять и нарушить наши с ней договорённости, а потом, улыбнувшись, сделать вид, что так и надо. Что из любой ситуации, если быть очень языкастой и смекалистой, можно выкрутиться без ущерба для себя.       Договоры должны соблюдаться, любой ценой — такова справедливость, в которую я, Нииджима Макото, верю.              Анн не сводила взгляда с лунянки, прислонившись спиной к ограждению. Она пила сладкий холодный зелёный чай, пока в её голове мелькали совсем недавние события — казалось, буквально полчаса назад она боялась дышать в кабинете директора (Ушимару — жуткий, точка, точка!). А теперь сидела, наслаждалась передышкой, пила всякие сладкие напитки, и её нервы потихоньку приходили в порядок. Она всегда была такой, если задуматься — не умела гореть чем-то слишком долго, что ли? Будь то хорошее или плохое, она не могла ни вечно дуться, ни вечно радоваться.       Она бы ни за что не сказала это вслух, но недо-Кагуя ухитрилась заработать очки уважения в её личном зачёте. Она бы ни за что не смогла так же смело стоять перед лицом страшного-страшного взрослого, пока тебе подписывают приказ об отчислении, а потом полностью перевернуть стол в свою пользу, а потом…       Господи, что она пережила, эта… эта… эта…       Она словно бы снова вернулась в тот вечер, когда они обе приоткрыли друг другу сердца. Чёрт — убить родителей, это жутко, это ужасно, это отвратительно, но что надо сделать, чтобы получить столько шрамов? Вступить в перестрелку с уличной бандой? Попасть под грузовик? Месяц прожить вдали от цивилизации на дикой природе?       Она ведь девочка, такая же, как и она. И ей грустно и больно, даже несмотря на то, что этой девочкой была противная Эношима Джунко. Она ведь… красивая. Она бы тоже могла стать моделью, как и она — и ей бы не пришлось заниматься всеми этими бандитскими делами — а то сквозь обморок только и слышала: гокудо то, гокудо сё… это ведь якудза, да?       Девочки не должны состоять в якудза. Девочки не должны убивать своих родителей. И девочки не должны получать шрамы.       — Что приуныла, свет очей моих, Така?       Вспомнишь лунянку — она тут как тут, интересуется. Анн подняла взгляд.       — Скажешь тоже — приуныла. Мне просто интересно, что надо было сделать, чтобы получить настолько шикарный, — похлопала по плечу, — загар.       Донеслось довольное хихиканье от стервы — эта ненормальная всегда радовалась, когда делала что-то жуткое. Или производила такое впечатление.       — В местах, из которых ты бы не вернулась живой.       Она оскалилась. Опять. Опять это высокомерное снисхождение, опять это «я лучше и круче тебя». Хотелось встать, сжать эту бутылку пластика, а потом запихнуть этой сволочи прямо в глотку, вместе с её отношением как у королевы бала.       — А мне тоже интересно, Эношима-сан, — донеслось нараспев от Шимизу — та почему-то лежала сбоку от лунянки. И последняя, что удивительно, не возражала вторжению в личное пространство.       Недо-Кагуя скривила лицо и недовольно высунула язык:       — Мне лень! Там про каждую срань можно целый том манги выдать. Не то настроение, девочки, — вздохнула. — И так хуёвит, а с этим разхуёвит вдвойне. Муку, ты там скоро кончишь?       — Почти.       Сестра чокнутой завязала плотный бант, после чего похлопала по бинтам — то есть по месту удара. И то, как зло лунянка сверкнула своим единственным (опять) глазом, могло говорить только о том, что сделано это было наверняка специально.       Анн подумала о том, что несмотря на почти фанатичную готовность этой молчаливой мрачной брюнетки с веснушками исполнить любой каприз сестры, иногда она, точно нарочно, упрямилась и делала мелкие пакости. И это было самое здоровое промеж этих двоих.       Эношима наконец смогла нормально усесться — до этого она лежала на коленях у своей близняшки (которая не выглядит как блиняшка, ага).       — А вообще, девоньки, надо выпить.       — А? — моргнула Анн. — Выпить?       — Поднять тост, — размяла шею. — У нас тут, можно сказать, первое успешное дело отряда безопасности Шуджина! — высунула язык. — Надо придумать нормальное название, а не эту лютую срань. Так, Муку, дай сюда мою повязку! Девочки, готовьте пока ваши фужеры…       Анн моргнула. Готовить что? Это какой-то вид еды? Видимо, что-то такое у неё на лице читалось — лунянка закатила глаза.       — Така, мне тебе словарь японского языка подарить? А, да, — на её губах отразилась нехорошая ухмылка, — ты ж наверняка его прочитать не сможешь. Зуб даю, кандзи у тебя сосут. Вернее, ты у них, ну, ты поняла.       Она буравила недо-Кагую взглядом, сдерживая рычание. Да, с кандзи у неё всегда были трудности. Всегда.       Сестра ненормальной фыркнула.       — У тебя тоже было отвратительно с кандзи, пока Мукуро за тебя не взялась. Ты даже газеты читать не могла.       Лунянка не повела и бровью, а только гордо приосанилась.       — Ну я же этот недостаток исправила. Теперь я — само совершенство.       — А Мукуро помнит, как она тебя била по пятой точке, чтобы ты не ленилась.       Эношима показала сестре язык.       — Да, да, хвастайся, как ты порола меня ремнём, чтобы я не отлынивала. Девочки, — поднесла руку ко рту и воровато огляделась по сторонам: — я вам этого не говорила, но Муку лютует, когда ей надо чему-то кого-то научить. Особенно пиздатую меня. А ещё она педагогический гений. Это секрет, ладно? — подмигнула. Встретилась глазами с Анн. — Поэтому если надумаешь обращаться, имей в виду, что она тебя выебет. Я не шучу.       У Икусабы дёрнулось лицо.       — Только Джунко занимается Джунко с другими без какого-либо согласия.       Анн и Шимизу, не сговариваясь, моргнули: занимается чем? Лунянка же состроила гримасу, прежде чем ответить:       — Ты мне вечность будешь припоминать, как я драла Айко, а ты ввалилась в комнату с оружием в этот пиздец интимный момент?       — А что Мукуро должна была подумать, услышав крики о помощи?       — А я тебе сто раз объясняла, что это была ролевая игра! С отыгрышем!       Анн поняла, что она только что услышала что-то очень пошлое и очень лишнее. Она не хочет знать, что там происходило, да. Она очень не хочет знать. Обычная Эношима, ага. Сёстры мрачно буравили друг друга взглядами, и что-то подсказывало, что не будь здесь посторонних, они уже бы уже завязали потасовку. Или обменялись ударами.       Шимизу, улыбаясь во все зубы (вот чует Анн, что спелась она с этой лунянкой!) примиряюще подняла руки:       — Ладно-ладно, девочки, спокойно! Анн-чан — не возражаешь, я буду так тебя называть?       Та неопределённо пожала плечами — всё лучше, чем грубое «Така» из уст Эношимы. Это звучало как собачья кличка и неимоверно бесило.       — Эношима-сан хотела, чтобы мы взяли банки или бутылки — иначе как мы будем чокаться?       — Нельзя было так сразу сказать, чёртова Кагуя, — пробурчала Анн. Правда она быстро обнаружила, что все взгляды собрались на ней. — Что?       Шимизу склонила голову набок:       — Кагуя?       Анн быстро покраснела — она поняла, что случайно озвучила свои мысли. Нервно рассмеялась, облизав губы:       — Да, так, к слову…       — Да, если бы меня не звали Джунко, я бы хотела, чтобы меня звали Кагуей.       У Анн дёрнулось лицо, пока она смотрела на светящуюся от самодовольства лунянку. Отчаянно хотелось залепить ей, снова, чтобы так не лыбилась. Шимизу заинтересовано переводила взгляд с одной девушки на другую. Хитро прищурилась.       — Чую какую-то историю!       Эношима многозначительно рассмеялась, не открывая рта.       — Когда-нибудь её расскажу. А пока — тост!       Они уселись небольшим кругом, каждая со своим напитком. Эношима эффектно щёлкнула открывашкой баночки при помощи указательного пальца — опять показушничает.       — Девочки, буду честна, — прикрыла глаза, — вы клёвые.       Сердце Анн против её воли пропустило несколько ударов. Такая прямолинейность и похвала — это не то, что ты ожидаешь от кого-то настолько насквозь лживого, как эта лунянка. Впрочем, тогда, когда они общались наедине, она тоже что-то такое выкидывала?       — Серьёзно. Даже ты, Анн.       Она на это вздохнула. Кажется, когда она маленькая просила себе у господа-бога слегка вредного сиблинга, то перестаралась — во-первых, ей доставили его с опозданием на десять лет, а во-вторых — ей прислали это. Теперь эта лунянка на полном серьёзе тыкала в неё пальцем при каждом удобном случае, явно превышая дозволенный лимит подколок. Стоп, её назвали по имени? Она не ослышалась?       — Вы обе ещё, конечно, те ещё желторотики, — хихикнула недо-Кагуя как ни в чём не бывало. — Но из вас может выйти толк. Про Муку я не говорю, Муку вне конкуренции, — Эношима с особенной нежностью во взгляде посмотрела на сестру. — Моя охуеннейшая смерть-машина.       Икусаба, красная до самых кончиков ушей, потупила взгляд.       — За всех нас, девчат. И за наш отряд, который ещё покажет этой школе, кто тут слабый пол!       Шимизу хихикнула и подняла свою банку, кивая.       — Кампай!       Они чокнулись и приложились к напиткам. Анн снова с удивлением подумала о том, насколько это чувство единения, которое она ощутила с этими девушками (даже с чёртовой лунянкой и её странной сестрой), походило на таковое с её друзьями-мальчишками. Но по-своему это отличалось: всё-таки, они парни. Конкретно это же было ближе к её девчачьим посиделкам с Шихо.       Последняя недавно порадовала, отписалась, как потихоньку идёт на поправку. Может быть, даже скоро сможет начать проходить реабилитацию. И, может быть, однажды они снова пройдутся по магазинам… как в старые-добрые.       — Ты чего, Така?       — А?       Она моргнула, ощутив что-то горячее на щеке. Заметила очень насмешливый взгляд лунянки, которая ткнула ногтем себе на лицо.       — У тебя тут сырость.       Анн обиженно поджала губы. Какая она всё-таки…       — Да не боись, всё будет с твоей подруженькой-душенькой оки-доки. Тётя Джун гарантирует! — подмигнула.       …Эношиму Джунко одинаково хотелось любить и ненавидеть, жалеть и презирать: вот она над тобой издевается, буквально глумится, а в следующий момент выдаёт что-то ободряющее — просто так, без задней мысли. Анн вздохнула, а после смогла улыбнуться, утерев слезу: да, верно, всё будет хорошо. Шихо справится, Шихо сильная.       — Хозя-яйка! — донеслось откуда-то издали высоким женским голосом.       Девушки дружно обернулись: вдалеке виднелась молодая женщина с чёрными волосами. Она широко улыбалась, не сводя взгляда с лунянки.       — Я принесла, хозяйка!       В её руке блеснуло что-то небольшое и металлическое.              Тот же день, ранее       — Хорошо, Эношима-кун. Вы меня убедили. Я не буду отчислять вас или вашу сестру. Сейчас.       — Сейчас.       Макото стоило большого усилия, чтобы не взорваться в тот же миг бранью и негодованием. Вот он, в ваших руках, уже подписанный документ об отчислении Джунко!       Она до боли закусила губу, наблюдая, как тот всего лишь исчез в недрах письменного стола.       Происходящее у директора уже давно напоминало дурной сон: вот эта гяру наконец-то (наконец-то!) нарвалась на отчисление, нарушив кучу договорённостей и обещаний. Возможно, она пожалела бы потом, если бы её отчислили. Но куда больше она бы пожалела, если бы Джунко опять сошли с рук её выходки. Даже Будда терпит трижды, да? Что ж, она явно терпела куда и куда больше.       И если она не справилась, ибо контролировать Джунко — это как удерживать в руках бурю, то кто-то навроде Ушимару — взрослый, обличённый властью, умный — должен был смочь. Не то что она — уставшая от бесконечной борьбы и сражений Нииджима Макото.       — Хочу посмотреть в глаза человеку, который вырастил такого хорошего сына и такую ужасную дочь.       Однако эта снова доказала, почему именно она, а не кто-то другой, был её личной головной болью и проклятием: даже на краю погибели Джунко будет улыбаться, веселиться и продолжать сражаться до последней капли крови. Запись на диктофоне, в которой некий Таканаши признался, что его вынудил Сакода и его банда? Если опустить угрозы и общий настрой — как она поняла, гяру запугала бедного мальчика до смерти — у неё волосы встали дыбом. И всё это существовало у неё и школы под носом, и если бы не одна излишне настырная гяру вместе с сайтом Мишимы, то, возможно, всё так бы и осталось секретом!       Но Джунко ведь этого мало — как же, мы же крутые, мы же тут из якудза, честь гокудо из всё такое. Поэтому надо было… раздеться!       До этого Макото приходилось видеть свою личную головную боль в разных амплуа — например, та фотография в леопардовом платье, которое гяру ей однажды скинула глубокой ночью. Это было очень пошло и вульгарно — даже не из-за глубокого выреза и полностью открытых ног, а просто… потому что. А та ещё подписала: «Хищница вышла на охоту, аррр!». Позже, осознав полную необразованность Макото в вопросе моды, она прекратила слать фотографии — во всяком случае, ей хотелось надеяться, что это так.       Однако она ещё тогда приметила, что Джунко, несмотря на любовь одеваться во всякое, питала какую-то необычную слабость к закрытым фасонам. Декольте — пожалуйста. Голые плечи или спина — никогда. Что ж, теперь всё встало на свои места, да? Если у тебя такое наследие прошлого — ты действительно будешь стараться светить его как можно меньше.       Вот только каким образом голая спина могла служить аргументом в споре, да ещё и таким, что директор Ушимару назвал Эношиму на «-доно», а потом дал ей очередную отсрочку, она решительно не понимала.       И поэтому в её горле стоял ком, пока она не сводила взгляда с довольной-предовольной Джунко. Конечно, ты ведь снова доказала, что закон тебе не писан, да? Макото душило, её буквально душило от обиды, от ярости, от того, что всё происходящее — донельзя несправедливо.       Гяру смерила директора любопытным взглядом, прежде чем прикрыть глаза и расплыться в широкой-широкой улыбке.       — Из меня всегда выходила так себе девочка! — хихикнула. — Из Муку тоже, кстати, — нахмурилась в задумчивости. — Хотя из нас двоих она более женственная…       — Однако у меня несколько условий. Помимо вашего опекуна.       Джунко приподняла бровь и кивнула.       — Я вся внимание.       — Во-первых, вы возместите стоимость ремонта и всего, что поломали.       — Легко. Муку, чековую книжку!       Мужчина заинтересованно склонил голову набок.       — То есть ваш опекун вообще не следит за тем, как вы тратите его деньги?       В руках у гяру возникло что-то навроде небольшого блокнота, с отрывными листами. На обложке был изображён логотип банка.       — Но, во-первых, у меня и свои есть, — хмыкнула, — надо ж иногда тряпок закупить ни с кем не спрашиваясь? Взрослому дяде слегка поебать на такие вещи, да и не до того банально. А во-вторых — ему тупо проще оставить нам с Муку на карманные расходы.       — То есть он почти не контролирует вас.       Джунко неопределённо пожала плечами и покачала головой.       — Ну почему. Предупредил, что вылечу из школы, оторвёт мне бошку и посадит на рис с водой.       Макото переглянулась с директором. У них обоих на лицах мелькнуло это «А!» — а, то есть вот почему ты так стараешься быть хорошей, Джунко. Если этот опекун, разумеется, существует — а то были сомнения. Ни один взрослый ответственный человек не позволил бы девушке-подростку себя так… с другой стороны, это ж Джунко. Которая врёт и мелет языком так, что её с трудом прижмёшь к стене, даже зная правду.       — Миллион? Два? Три? Пять? Десять?       Макото открыла рот. Карманные расходы, да?       — Ну, знаешь, Макото, он нам, конечно, выдаёт что-то на месяц, но мне всегда этого мало. Знаешь, — вздох. — Всегда миллиона-другого в кармане не достаёт, — снова, издеваясь, произнёс знакомый голос в моей голове.       Кто она вообще такая?..       Ушимару покачал головой.       — Это будет выглядеть как дача взятки. Я закажу работу, инвентарь, предоставлю смету, а вы оплатите. Так будет честно.       Джунко недовольно высунула язык и фыркнула.       — Мужик, как знаешь, но мне проще выписать сколько там тебе надо.       — Тогда это не будет вашим наказанием, Эношима-кун.       Чековая книжка исчезла в руках Мукуро.       — Без б, начальник.       — Во-вторых — всё, что касается этих хулиганов, я беру на себя.       Джунко нахмурилась, а после склонила голову набок. Подставила кулак под щёку.       — Так.       Ушимару щёлкнул выключателем чайника. Уровень воды в нём показывал, что там буквально на одну чашку.       — Я не уверен, что вы им наговорили, но смею предположить, что, как минимум, пригрозили их убить. А зная вас — в особо жестокой форме.       Джунко довольно захихикала, но промолчала. Макото снова сдержалась, чтобы не зарычать, ограничившись очень тяжёлым вздохом. Значит вот как ты себя прилично ведёшь, да, Джунко? Стоит мне отойти, сразу забываешь о любых нормах приличия и правилах поведения?       — Поэтому если я увижу вас рядом с ними или уловлю хотя бы намёк, что вы опять за своё, — мужчина похлопал по ящику стола. — Вы вылетите из этой школы. Я признаю ваши заслуги в сборе улик, но оставьте воспитательный момент на тех, кто им должен заниматься.       Такамаки, которая пришла в себя после обморока, выглядела так, словно откровенно скучала, и сейчас еле-еле сдерживалась, чтобы не отпустить что-то язвительное. Во всяком случае, то, с каким остекленевшим взглядом она смотрела в стену, говорило само за себя. И Макото понимала девушку — её тоже достала эта бесконечная болтовня, но немного по иной причине, разумеется.       Гяру покивала.       — Да-да, Ушимару-сенсей, Джунко не дура, Джунко всё поняла. Взрослые дяди и тёти сами со всем разберутся.       — И вы перешлёте мне эту запись и удалите свою копию.       Рот Джунко открылся.       — Потому что я не хочу, чтобы такой компромат был в ваших хрупких женских руках.       Та надулась.       — Ну можно хотя бы для истории, Ушимару-сенсей?       — Эношима-кун, — донеслось холодное. — Мы тут с вами не играемся. Речь о серьёзных вещах. И о вашем исключении, конечно. Вы же не хотите расстроить вашего опекуна?       Макото поняла, что даже он едва ли верил в его существование.       — Ладно, ладно, принято. Что-нибудь ещё?       Ушимару кивнул. Его чайник пискнул, выпуская в воздух распалённые белые клубы пара. Мужчина налил себе кипятка в чашку и обнял её подушечками пальцев. Постучал по ней, не сводя взгляда с гяру.       — И последнее — я хочу, чтобы вы уяснили, Эношима-сан. У вас осталась одна жизнь.       Джунко моргнула. Её лицо приняло странное выражение, пока она уставилась на мужчину — а тот как никогда выглядел серьёзным.       — Во времена моей юности как раз активно начали появляться игровые автоматы — те, которые позже стали основой современных электронных «игрушек», — буквально на секунду, но его взгляд подёрнуло маревом ностальгии. Уголки губ дёрнулись, и он расплылся в очень робкой улыбке. — И когда я был в вашем возрасте, я много бегал в эти автоматы и спускал там всю наличку. Особенно мне нравился один, особо сложный, где надо было летать ракетой и отстреливать злые летающие тарелки. На него всегда была самая маленькая очередь. Позже, уже в университете, я занимался тем же в «Астероидах».       Все в комнате (включая Макото) были слегка ошарашены этим признанием — поэтому что на лице Джунко, что у остальных девушек виднелось недоумение, смешанное с растерянностью. Гяру медленно кивнула.       — Оу.       — И сейчас, спустя годы, я задумываюсь: насколько же странно, верно? — мужчина усмехнулся и поправил очки. Поднёс к губам чашку с кипятком. — В этих играх нам почему-то даётся больше одной попытки. Больше одной жизни. А если у тебя достаточно денег, — при этих словах он снова перевёл взгляд на Джунко. Усмехнулся. — То можно пробовать сколько душе угодно.       — Вы же отказались от чека?       Он кивнул.       — Я вспомнил это лишь с одной целью, Эношима-кун. Если сегодня вы смогли меня убедить, пусть и очень… — он поджал губы и сделал новый глоток, —…интересными методами, во второй раз они же вам не помогут. И сегодня вы исчерпали свой запас удачи и грязных трюков. У меня уже лежит подписанный документ об отчислении — осталось только поставить дату. И если на вас поступит хотя бы ещё одна жалоба — вы знаете, что я сделаю. А теперь можете быть свободны, — хмыкнул, — А то Такамаки-кун, кажется, сейчас уснёт, если я буду держать вас дольше.       Названная девушка резко дёрнулась, мгновенно побелев.       — Что вы, что вы, директор Ушимару!       Джунко подошла к блондинке с хвостиками и похлопала ту по плечу.       — Новички, директор Ушимару. Куда им до нас с вами, — обернулась. — Деловых людей?       То ли гримаса, которую при этом состроила бедная Такамаки, то ли общая несуразность ситуации, привели к тому, что мужчина оглушительно расхохотался. Макото на это только и оставалось, что кисло улыбаться и сверлить одну очень противную гяру взглядом.       Я с тобой ещё разберусь, Джунко — подумала я. Лично.       — Эношима-сан?       — Да, Нииджима-сан?       Мы встретились взглядами. Она была всё та же — неугомонная, полная сил, улыбающаяся — точно такая же, как и утром. С синяком разве что, из-за чего она постоянно щурила левый глаз. Но в остальном — как будто бы ничего и не было. Как будто бы и не было той отвратительной сцены с Анн на входе школы, потом ещё более мерзкой в медпункте и теперь вот, как финал, драка. Мне после такого потребовалась бы неделя покоя, а она — всегда выглядела готовой ко всему. Ненасытной словно бы.       И в её взгляде я не видела ничего, кроме торжества — она радовалась, радовалась, дневник, что ей в очередной раз всё сошло с рук. Я чувствовала это.       — Пройдите в кабинет студсовета, пожалуйста. Мне нужно кое-что с вами обсудить.       Макото не могла выдать себя ни словом, ни делом — она просто не могла показать слабость сейчас. Особенно сейчас. Особенно перед лицом Джунко. Поэтому она всё, что могла, вложила в свой взгляд. Если телепатия существует, если эта гяру настолько проницательна, насколько она хвастается, если…       Джунко с показательно серьёзным лицом подняла большой палец и кивнула.       — Ага. Только это, похаваю, ок? — похлопала себя по животу. — А то маленькая Джунко внутри меня плачет и просит кушать.       Её кулаки сжались. Она издевается, она буквально смеётся над ней и её серьёзностью!       В воздухе промелькнуло что-то металлическое. Джунко, как заправский кэтчер, не глядя, перехватила предмет — им оказался ключ.       — А реакция у вас что надо, — хмыкнул Ушимару.       Та особенно мрачно улыбнулась на это.       — А я была бы мёртвой, если бы не.       У Макото дёрнулось лицо. Умом она понимала, что у этой девушки, которую она имела несчастье назвать своим другом, очень разнообразное прошлое. Но верить в него не хотелось от слова совсем. Кажется, такая реакция называется отрицанием?       Джунко ловко отворила дверь, после вернула ключ через Мукуро. Наконец, все четыре девушки встали у порога и поклонились.       Макото, дождавшись, пока они выйдут, на негнущихся ногах тоже направилась на выход.       — Вы считаете, что я был не прав, Нииджима-сан?       Она обернулась.              Анн не могла сказать, какой возраст был у прибывшей женщины. Наверное, поздние двадцать или ранние тридцать — не более. Её густые длинные чёрные волосы были убраны в два плотных пучка — кажется, они назывались данго? Чёрт, сразу подумала о еде — сэндвичей явно оказалось недостаточно. Да и в основном их съели эти две проглотки — белая лунянка и чёрная! То есть розовая и чёрная, конечно.       Женщина оделась в простенькое белое платье с бирюзовыми пятнами и пояском — что-то летнее, как раз под жаркую погоду. Кажется, она была низенькая, даже на таких мощных туфлях с платформой. Пухленькая, но не толстая. На плече — небольшая соломенная сумочка, в которую она что-то переложила из руки, Анн не успела рассмотреть. Однако в первую очередь в ней бросалось в глаза не это.       — Хозяйка!       — Айко!       Эношима просветлела — она мгновенно оказалась на ногах и чуть ли не вприпрыжку побежала к новоприбывшей.       Анн нахмурилась. Айко?.. Кажется, она это имя где-то недавно слышала?..       У брюнетки, которая не сестра ненормальной, дёрнулось лицо.       — Почему одним всё, а другим ничего?       — Айко… — пробормотала Анн, морща лоб и пытаясь вспомнить. Недавно же было!       Шимизу наклонилась к ней.       — Я думаю, это та самая, которая играла с Эношимой в ролевые игры, Анн-чан.       Лунянка тем временем так обнималась с женщиной, как будто бы встретила горячо любимую подружку. Даже закружила её, приподняв за тело. Та отреагировала хохотом и визгом:       — Хватит, хозяйка, хватит!       Наконец она очутилась на ногах. Хихикнув, шлёпнула одноглазую нахалку по заднице.       — Вы по мне скучали, мои хорошие? — Эношима же наклонилась вниз, после чего положила руки на две объёмные груди.       Настолько объёмные, что Анн, глядя то на свои, то на единственное и неоспоримое достоинство лунянки, ощутила себя плоской. Это был абсолютно и ненормально огромный бюст. Она такой размер только в манге и аниме видела!       Шимизу очень обиженно сопела.       — Анн-чан, я считаю, что такая грудь — это нелегально!       Эношима же, тем временем, никого не стесняясь… общалась. Да, общалась. С наиболее интересной для неё частью этой самой «Айко».       — Командир, мы не дома, — дёрнулось лицо у Икусабы. — Не время для Джунко.       — Отъебись, у меня стресс, мне нужны мои подушечки… мои мягкие подушечки с чашечками G…       Анн обернулась на Шимизу и решительно кивнула ей.       — Нелегально. Совершенно нелегально!       — Хозяйка, на нас смотрят…       — А меня это заводит, котёнок…       Анн и Шимизу, очень недовольные и злые, переглянулись.       — Может, нам позвать президента, Анн-чан?       — Зачем Нииджиму, надо сразу Ушимару — уж он-то оценит!       Со стороны Эношимы донёсся вздох.       — Вот видишь, Ай-чан, какие они злые и завистливые?       — Увы, хозяйка.       Одноглазая блондинка напоследок поцеловала правую грудь через ткань платья.       — Мы ещё с вами увидимся, мои крошечки. Мамочка будет по вам скучать!       У Анн дёрнулось лицо. Господи, какая же эта лунянка… мерзкая.       — Почему она выглядит как похотливый мужлан?       Эношима распрямилась и наконец обернулась на них. В том, как она стояла, выпятив своё главное (и единственное) достоинство, было что-то очень горделивое.       — Ко мне приехала моя женщина. Имейте уважение, сучки.       — Она так всё время, Муку-чан? — Шимизу скосила взгляд на Икусабу.       Та прикрыла глаза и медленно кивнула.       — Джунко делает много Джунко с Айко.       Анн скривила лицо и повернулась на Шимизу. Та тоже состроила брезгливую гримасу.       — Мне кажется, Анн-чан, она подразумевает под этим…       Кивнула.       — Я тоже так подумала, Шимизу… — вздохнула, — нет, слишком официально. Тебя?..       — Шимизу Хикари.       — Хикари, короче, она невыносимая!       — Мукуро согласна.       Эношима, заложив руки за спину, важно вышагивала к их импровизированному месту для пикника. Айко не отставала, по дороге изучая сидящих девушек. Поправила сползшую с плеча лямку сумки.       — Какие милые девочки, хозяйка!       Лунянка кивнула и хмыкнула:       — Да. Мои, Айко! Ну, не в том смысле, в котором ты моя, ну, ты меня понимаешь…       Анн подумала о том, что новенькая ей не нравится — слишком на одной волне с ненормальной. Женщина же хихикнула, махнув рукой.       — У вас за этим долго не задерживается, хозяйка!       Эношима скривила лицо.       — Не, они как Муку.       — А, в этом плане.       Анн наконец поднялась и сложила руки на груди.       — Кто вы вообще такая?       Айко вежливо поклонилась, встретившись глазами с Анн — радужка у женщины коричневая. Вообще, не считая очень… очень примечательного бюста, она выглядела как стереотипная японка — маленькая, пухленькая, нескладная и неуклюжая — примерно так фотограф, который с ней работал, описывал среднестатических девушек, которые приходили на собеседование. И ещё жаловался, как тяжело из них вытащить хоть какую-то изюминку (при этом кидая многозначительные взгляды ей — это типа был намёк на что-то?). Что ж, у этой изюминка была — прям такая, знатная, с арбуз размером, хоть сейчас иди в гравюр-айдолы!       Анн сразу сказала, что пусть она и готова надеть что-то провокационное или сделать интересную позу, она хочет заниматься чем-то серьёзным, а не просто светить кусками тела. У неё были принципы. Её поняли правильно, теперь же она свои фотосеты не стесняется показывать даже родителям и родне. Папе не очень нравится её занятие, он часто любит говорить, что это дурное хобби, а вот мама…       — Эношима Айко, собственность Эношимы Джунко, приятно познакомиться!       Анн открыла рот. Закрыла. С силой зажмурила глаза.       — Собственность?       Женщина, дьявольски улыбаясь (очень как-то в стиле лунянки!!!), кивнула.       — Да, я всей душой и телом принадлежу хозяйке.       Анн медленно повернула голову на Эношиму (которая не Айко). Ткнула в неё указательным пальцем.       — У тебя очень стрёмное чувство юмора и ещё более стрёмные хобби.       Та фыркнула.       — А кто сказал, что это шутка? — она по-хозяйски шлёпнула-положила свою руку на пятую точку этой женщины — та же хоть и взвизгнула, но явно не возражала. — Айко принадлежит мне. Не, если ты намекаешь, что я удерживаю её силой и заставляю играть в стрёмные игры с подчинением и рабами — вообще мимо, — покачала головой. Мотнула ей на женщину. — Если чё, она сама. Я ей предлагала свалить с выходными бабками, а она вцепилась, говорит, как же я без вас буду, Эношима-сама вы моя!       Айко, пусть и рассмеялась, ощутимо так покраснела — особенно её выдавали розовые щёки.       — Хозяйка, вы опять всё перевираете и драматизируете!       — Муку-чан, — донёсся тихий голос Шимизу. — Что там было на самом деле?       Анн обернулась — ей тоже было интересно, ибо эта противная лунянка опять несла какой-то бред. Поэтому она явно не ожидала, что теперь на лице сестры чокнутой была растерянность — как будто бы она знала, как и что там произошло, но не могла подобрать нужные слова.       — Айко очень не хотела уходить от Джунко. Айко очень хотела продолжать быть собственностью Джунко.       — А я вам что говорила, дуры! — фыркнула сама мисс рабовладелец (?). — Я сволочь, но силой народ не держу. Ну, кроме Муку, но та сама захотела. Блин, Айко тоже, так-то… — лунянка зависла. Помотала головой. — Короче, они сами ко мне прилипают, а я от них отделаться не могу!       Женщина сняла сумку с плеча, сжала кулачок, а после несильно ударила одноглазую блондинку под живот.       — Ау!       — А вот чувства такта у вас нет и не было, хозяйка.       — Какая нахуй разница, если вы все — мои? — при этих словах она окинула взглядом всех присутствующих. — Скажу вам первый и последний раз, девочки.       — Мы не твои «девочки»! — фыркнула Анн. — Мы вообще-то люди, со своими правами!       — Ну не мужчины ж, Така. Не сбивай с мысли, блин! — отмахнулась лунянка. — Вы, девочки, моя собственность. Не как она, — похлопала по Айко. — Она вообще особый случай. Вы, девочки, моя стая. Моя кровь, — закатала рукав и провела пальцами по вене. — И ты, Шимизу, и ты, Анн. Ну, Муку не обсуждается.       Анн переглянулась с девушками — очевидно, лунянка пыталась сказать что-то очень важное и даже трогательное. Только вот делала это как всегда — через одно место.       — И так будет с каждым, кто станет частью нашей маленькой нездоровой семьи.       — Дисфункциональной, — донеслось очередное замудрённое слово от Икусабы.       Откуда она столько знает?!       — А, кстати, — моргнула Эношима. — Шимизу-чан, забыла спросить — ты как, вступаешь к нам? — неловко рассмеялась, сделав виноватое лицо. — А то я как-то говорю о тебе в прошедшем времени, а ты не совсем…       Та, хихикнув, нехотя поднялась на ноги. Отряхнула подол юбки.       — Эношима-сан, вот кем бы я была, если бы отказала после такой трогательной речи?       Лунянка кивнула.       — Бесчувственной мразью, которая не даёт собой манипулировать.       Шимизу взорвалась в хохоте, схватившись за живот       — Ну вы даёте!..       Анн кисло улыбнулась.       — Хикари, она, если что, не шутит. Поверь, у меня с ней больше опыта.       Айко весело хлопнула в ладоши и тоже закивала:       — Хозяйка очень жадная, когда дело касается её игрушек!       —…почему я что-то такое и думала? — тяжело вздохнула Анн.       Шимизу подошла к Эношиме вплотную и задрала голову — сказывалась разница в росте.       — Эношима-чан… нет, командир, — поклонилась ей. — Пожалуйста, позвольте мне стать частью вашего ненормального мира!       Анн вздрогнула: лицо Шимизу, её горящие карие глаза, наполненные решимостью, её поза…       — Ишь, чё захотела, Айко, — лунянка переглянулась с женщиной. — Позволим? Не будешь ревновать?       — Как вы однажды сказали мне, хозяйка — я позволяю любить себя всем и каждому, но и сама требую того же.       Лунянка сделала до отвратительности умилённую рожу — Анн отчётливо захотелось в неё плюнуть.       — Я была такая романтичная тогда!.. Кхем, так о чём это я?        — Почему у меня ощущение, что речь идёт о приёме в гарем? — буркнула Анн.       Шимизу услышав это, снова прыснула.       — Тогда ты тоже часть этого гарема, — кое-как выдавила она из себя, задыхаясь.       Её лицо мгновенно покраснело. Да чтобы она, да чтобы с ней, да!..       — Да ни за что на свете!       — Зря отказываешься, Така, — а вот лунянка почему-то приняла донельзя задумчивый вид, будто что-то прикидывая. — Я очень нежная любовница и умею красиво ухаживать. А ещё я добрая, всегда готова выслушать и вообще у меня золотая голова. А, ну ещё куча денег.       Айко покивала.       — Она не врёт, Анн-чан, — стыдливо опустила глаза. — Когда у нас с хозяйкой была любовь, я летала на седьмом небе от счастья. Никто кроме неё не умеет так любить. Она говорит, что она так ненавидит, но она просто стесняется называть вещи своими именами.       В лицо несостоявшейся гаремщице отправились два фака.       — Нет. Нет. И ещё раз нет! И не убеждайте!       А вот Шимизу выглядела заинтересованной — чёртова сплетница!!!       — Неужели она такая добрая? По её отношениям с Нииджимой вообще не скажешь! Они ж друг друга или задушат, или глаза выцарапают!       Айко с какой-то особенной мечтательностью обняла лунянку за талию и томно вздохнула.       — А хозяйка любит, когда жёстко.       — Вы. Все. Группа. Конченных. Извращенцев!!!       Шимизу высунула язык и тоже внезапно обняла её со спины — она аж вздрогнула.       — Да ладно, Анн-чан, не строй из себя святую невинность. Как будто у тебя ничего не было с мальчиками!       Анн поняла, просто по вытянувшемуся в зловещей улыбке лицу лунянки, что этой фразой её только что закопали на пару километров под землю.       — Не смей!       Вот только её, разумеется, проигнорировали.       — С мальчиками, о чём ты, Шимизу? Анн-чан у нас невинна как слеза младенца.       Изумление (потрясение) на лице девушки, услышавшей такое, было непередаваемо. Она медленно повернула голову на Анн, пока в её глазах отчётливо отразился вопрос:       — Но разве… разве…       — У меня. Ни с кем. Никогда. Включая Камошиду. Не было!       — Така, не ори, мы все поняли, что ты вишенка, — лунянка показательно поковырялась в ухе. — У всех свои недостатки.       Шимизу ободряюще похлопала её по плечу.       — Анн-чан, поверь моему опыту: этот недостаток проходит быстро.       — ДА ВЫ МЕНЯ ДОСТАЛИ!!!       Кажется, её истошный искренний крик было слышно на другом конце школы. Ровно как и взрыв хохота вслед за этим. Даже сестра чокнутой, ненормальная (предательница, тоже ведь в её клубе!!!), улыбалась! Как эти!.. Как эти!.. КАК ОНИ ЕЁ ДОСТАЛИ, ХУЖЕ РЮДЖИ!!!       Где-то между всем этим Шимизу Хикари торжественно вручили её красную повязку члена отряда безопасности Шуджина с вышитыми на ней золотыми нитями иероглифами.              Медленным шагом я двигалась в сторону студсовета. Меня до краёв захлестнули эмоции, меня до боли переполняли они, но, не найдя выхода, словно звери, запертые в клетке, метались в глубинах моего сердца, причиняя страдание. Редкие школьники, которые попадались мне в коридоре, всего лишь встретившись со мной взглядами, предпочитали уступить дорогу или вообще пойти в другую сторону. Я не могла их обвинить: злоба, овладевшая мной, как одержимость демоном, была слишком сильной.       Если Джунко и её соратницы наверняка побежали на первый этаж — или в столовую, или к торговым автоматам, мне предстоял путь наверх, на третий. Сейчас, дневник, спустя какое-то время, я оглядываясь назад, я думаю: а не было ли в этом скрытого извращённого символизма — которого появилось в моей жизни так много вместе с Джунко?       Меня злило всё. Меня злило то, что я участвовала в утреннем цирке — я слышала, как школьники отзывались обо мне, Джунко и вообще всей академии — раньше мы всего лишь думали, что мы заключённые, а теперь, походу, ими и станем? Много недовольных, много тех, кто считали, что Ушимару, пытаясь навести порядок, окончательно поехал рассудком, раз связался с Эношимой. И что в своих попытках не довести школу до новой Шихо, он сделал (и сделает) всем ещё хуже. И меня это бесило — Джунко пусть и добилась небольшого кратковременного успеха — её боялись — по итогу приведёт всё к тому, что нас возненавидит вся школа. Я это видела, я это чувствовала, как озарение-прозрение — так ты собираешься сделать эту академию лучше, да, Джунко?       Меня злило и то, что произошло в медпункте — дурацкое обещание, на которое меня спровоцировала Джунко, добившись того, чтобы я не вмешивалась в её разговор с Такамаки и её друзьями. И, разумеется, новая драка — хорошо, хоть я конфисковала у Мукуро тот нож — реплику, так мне сказали. Кто знает, каких дел способна наворотить Джунко, имей она не то что поддельное, а настоящее оружие — когда я сфотографировала его и попыталась найти похожие, сеть выдала мне, что это так называемый Ka-Bar, состоит на вооружении американской армии. О да, я помнила его: именно он возник у Мукуро в руках, когда Джунко попросила её убить. Интересно, тогда, в тот момент, это тоже была реплика? Или же напротив?       Однако я не сомневалась в одном: какой бы нож ни был у сестры Джунко тогда в руках, если бы они все не остановились, сами, случилась бы бойня — я помню, какие глаза она тогда сделала. Страшные, расчётливые, холодные — я воочию видела, как она прикидывала, куда будет втыкать, как ломать кости, горло, суставы… возможно, это всего лишь моё разыгравшееся воображение, дневник, я не знаю.       Зато ещё одна драка, на этот раз массовая, которая случилась позже, без моего внимания, косвенно подтвердила, почему Джунко, когда я попыталась поговорить с её сестрой, ощутив отголоски ярости (если верить, конечно, в их условную эмпатию), набрала номер моего телефона и напомнила, кто в их отношениях главный. Муку не может сдерживаться, Муку не может остановиться, не то, что я?       Я бы не сказала так, мой дневник — Джунко не может остановиться куда гораздо в большем количестве вещей — ей просто надо показать, разумеется, какая она здесь самая красивая, самая крутая, самая умная, что она, не кто-то другой, знает, как другие должны жить. Но если представить, что на одной чаше весов эта гяру, которая не никогда захлопнет свой чёртов рот, а на другой — её сестра, которая, войдя в кураж, убьёт человека, а, возможно, даже не одного — да, действительно, я понимаю, что лучше. Вот только это ни черта не нормальный выбор, Джунко!       Я сама того не заметила, как уткнулась лбом в дверь в студсовет. Некоторое время я так и стояла, тупо смотря на неё, моргая. Я не понимала, я на самом деле не понимала, почему меня не хотели впускать. И только лишь опустив взгляд и заметив ручку, я поняла, что сама виновата. Потянула за неё — не заперто, как и обычно. Как-то так повелось, что комнату часто не закрывали даже на ночь — в каком-то смысле это был символ того, насколько мы были нужны и интересны школе.       Внутри пусто — Ушио и остальные уже давным-давно ушли, пятый час дня уже, кажется. Я переступила порог и притворила за собой дверь. Кинула сумку на сдвинутые столы и направилась к окну, открыла его нараспашку. Меня сразу же обдало весенней прохладой — хотя сегодня выдался ещё тёплый денёк. Я уселась на подоконник и просто уставилась вдаль — окна вели на школьный двор, а где-то там, выше, тянулись одинаковые серые многоэтажные дома.       На очень краткий миг, и, возможно, впервые за сегодня или долгое время я наконец-то ощутила покой и очень шаткое равновесие — словно бы весь мир вокруг, включая меня, застыл в каплях янтарной смолы. И хотя это был всего один миг, но для меня он длился и длился. Мне вспомнилась книга Мураками — одно время сестра с большим удовольствием читала его. В ней приводилась идея со спичкой, которую бесконечно делят напополам — то есть человек, застрявший в одном единственном моменте, может за счёт этого нескончаемого разделения времени на всё более мелкие и мелкие единицы существовать вечно. Кажется, и я стала такой спичкой тогда. И меня тоже бесконечно делили надвое, пока я, вглядываясь в синеву неба, наконец-то перестала чувствовать растущую внутри злость.       Мои глаза, против воли, начали смыкаться. Возможно, я бы по итогу так и заснула там, на подоконнике, а потом — то ли выпала бы из окна, то ли проснулась бы глубокой-глубокой ночью в уже опустевшем Шуджине.       Однако, если я бы была спичкой, то в тот день мне было бы суждено сгореть дотла.       Из дрёмы меня вывел стук в дверь, довольно настойчивый.       — Войдите! — вырвалось из меня хриплое, прежде чем я успела что-либо сообразить.       Дверь открыли рывком — как порыв ветра, ворвавшийся в мою жизнь. Вернее, как ударная волна от взрыва.       Наши глаза встретились.              Тот же день, ранее       — Да, кстати! — раздался голос Эношимы-младшей.       Хикари утёрла слёзы — они у неё выступили от всего этого хохота и веселья. Оказывается, издеваться над Такамаки — весело! Да, ей было немно-ожечко совестно, ну вот капельку — они же теперь, типа, одна семья, одна стая… Но это весело! Она так смешно реагировала и дулась, что Хикари даже вспомнила золотые деньки младшей школы, где она точно так же задирала одного слишком пухлого мальчика. А он всё время в слёзы, в слёзы… плакса! Как это было прекрасно!       Хотя, глядя на очень и очень надутую «Анн-чан», нельзя сказать, что она так далеко от того, чтобы расплакаться — только на этот раз от злости.       — И вообще, почему у вас одинаковые фамилии, вы что, родня? — пробурчала эта блондинка. — Что, ничего святого, великая Эношима-сама?       — Анн, — та медленно обернулась затем сложила руки на груди. И вид у неё был, как минимум, оскорблённого воплощения нравственности. — Я всё понимаю, конечно, но даже я так низко не пала. Чтобы я, да с роднёй?..       У Муку-чан дёрнулось лицо.       — То есть лейтенант Икусаба роднёй уже не считается?       — Муку, во-первых, ты сама отказалась, во-вторых, как будто мы этим в детстве не занимались. Сама вон всё время лезла со мной в ванную мыться!       — Это было другое!       У-у, да у сестёр история, однако, очень и очень пошлая. Какие они стрёмные, обе, все. И как ей это нравится! А ещё ей нравится, что эта непробиваемая смерть-машина покраснела до кончиков волос, кажется. Такамаки тоже, кстати, проняло — на лице так и читался ужас.       — А, в-третьих, Така, — теперь она повернулась на растерянную блондинку, которая натуральная, судя по всему. — Айко взяла мою фамилию, чтобы подчеркнуть, насколько она мне принадлежит. М-м, — резко нахмурилась. — Айко, это мы с тобой чё, женаты?       — Выходит, что так, хозяйка, — медленно покивала. — Только вы такая чёрствая — ни колечка мне не подарили, ни цветов, ни предложения… просто взяли и сказали — теперь ты моя баба, точка. А хвастаете бедной Анн-чан, что нежны и романтичны…       У Эношимы-которая-Эношима-по-праву-рождения дёрнулось лицо.       — Угу, заливай, сама валялась в ногах и просила, чтобы я тебя не выкидывала на улицу.       За что удостоилась пинка от скривившей лицо Айко. А пострадавшей хоть бы хны — только хмыкнула.       — Так вот, где моё?       — Я уж думала, хозяйка, вы и не спросите.       — Ты меня знаешь, — поиграла бровями, — сначала десерт, а потом всё остальное.       Хикари внутренним чутьём ощутила, что сейчас будет что-то интересное. Словно бы всё, что было до этого — весело, спору нет, но это так, дурачества. И только сейчас настоящий, серьёзный разговор. Действительно, навряд ли бы Эношима вызвала свою жену (а как звучит-то!) просто так, ну, чтобы ей воспользоваться, например — всё это время одноглазая блондинка показывала себя как человек, который, как бы это странно не звучало, ставит долг превыше всего. Само понятие этого долга у неё, конечно, точно не с этой планеты, но в её действиях была и есть внутренняя логика. И Хикари пусть не до конца понимала, как она работает, могла констатировать хотя бы её наличие. И приезд Айко в этом всём выглядел как-то… слишком внезапно. Не в характере этой на первый взгляд безумной девушки.       Женщина раскрыла соломенную сумку, поддерживая её на весу, вытащила наружу небольшой предмет. Протянула Эношиме.       Это был чёрный кожаный ошейник, навроде собачьего — хотя разницу между ним и условным чокером она бы, честно, не смогла назвать. И главное — шипы у него, прям, кажется, такими убить можно. Особенно если надеть на руку и использовать как кастет.       Эношима перебирала его в пальцах, любуясь. На её губах гуляла улыбка. Хикари бы охарактеризовала её как довольную. Но не в плане, что она вот прямо готова была прыгать от счастья. Нет, это так улыбался бы человек, который предвкушал что-то очень приятное, и, погружённый в мечты, не замечал окружающего мира.       — Э? Ошейник с шипами?       Такамаки как всегда, святая простота и наивность, зато вот Хикари отчётливо поняла, что этот ошейник предназначался одному-единственному человеку — Нииджиме Макото. Это было как озарение — сложно не заметить, что президент студсовета, мягко говоря, не в духе. И ещё сложнее проигнорировать то, что Эношима ведёт себя как человек, у которого заготовлен какой-то козырь в кармане — иначе почему она прямо сейчас не бежит каяться и валяться в ногах у Нииджимы?       Когда они расстались, там, у директора, Хикари подумала, что лучше бы отловила ещё десять Сакод с бандами, нежели встретилась с одной-единственной Нииджимой Макото. И кто-то навроде Эношимы должен понимать, что после сегодняшнего дня и всего, что приключилось, простого «Прости, я лажанула» или чего-то в таком духе — очень недостаточно.       Хикари всё ещё слабо представляла, какие отношения у этих двоих, спят они, не спят, но тогда почему они слишком напоминают молодую семейную пару из какой-нибудь тупой дорамы, где они ещё не притёрлись и выясняют отношения. Словом, она не понимала, что могло объединять этих двоих так крепко, но вот то, что ошейник Эношима Джунко приготовила ни для кого иного, как Нииджимы Макото, она могла сказать со стопроцентной вероятностью.       И когда она встретилась со взглядом единственного синего глаза, по её спине пробежались мурашки.       Она знала, что она знает.       Ошейник, точно по велению фокусника, испарился где-то в районе декольте одноглазой блондинки.       — Ладно, Айко, нам пора. Меня Макото ждёт. А у неё, я тебе говорила, с терпением так себе.       — Разумеется, хозяйка.       Хикари не могла сказать, что чувствовала Айко в тот момент — потому что, ну, Эношима, не стесняясь, при своей же жене говорила, что пойдёт к другой? Прости, любовь закончилась, у меня новая девочка?       Женщина же продолжала улыбаться, словно бы ничего такого не случилось. Эношима же наклонилась к ней и нежно взяла за щёку, вглядываясь в карие глаза. Погладила.       — Спасибо, Айко.       Они поцеловались. И в том виделась нежность — непрошедшая, а только, кажется, укрепившаяся со временем. И самое обидное — в этом небольшом нежном поцелуе Хикари видела куда больше чувства и заботы, нежели в любом из своих с парнями. Её поцелуи обычно были формальностью, данью статусу, который связывал её с новым избранником. Они могли кусать губы, могли сплетать языки, могли буквально изучать нутро друг друга. Но она и её партнёр никогда не целовались с чувством.       И её никто никогда не целовал так, как Эношима целовала эту женщину — женщину, с которой у них всё давно закончилось, и осталась только привычка и былая привязанность. И ей было завидно — потому что она тоже хотела, чтобы кто-то позволил ей ощутить себя настолько же желанной и… любимой.       Не выдержав, она отвернулась, ощущая, что из глаза предательски сбежала слеза. Это было очень. Очень. Очень завидно.       Хикари подумала в тот момент: смогла бы она так же, как и Айко, провожать своего бывшего после такого поцелуя к новой девушке и не чувствовать ни капли ревности? И чувствовала ли её сама женщина? Или она на самом деле приняла философию «я позволяю любить себя всем и каждому, но и сама требую того же»?       Хикари не знала. И не уверена, что хотела бы знать.              — Нииджима-сан, добрый вечер. Мы можем пройти?       Эношима вошла в помещение тихим вкрадчивым шагом, который очень напоминал поступь тигра, готовящегося к прыжку. Хикари сделала несколько шумных вдохов и выдохов, прежде чем проследовать за ней.       Нииджима, сонно щурясь, мазнула взглядом своих алых глаз по каждому, прежде чем чётко остановиться на своей цели: Эношиме Джунко. Президент сидела возле раскрытого окна, на подоконнике, прислонившись спиной к раме. Так можно и выпасть, если зазеваться.       — Рада вас видеть, Эношима-сан. Как ваш синяк? — вот только в её холодном и точно лишённом всяких эмоций голосе чувствовалось ровно обратное.       — Нам оставить вас наедине? — осторожно поинтересовалась Хикари. — Мы это, снаружи подождём?..       Теперь и ей довелось испытать на себе этот чудовищный взгляд. Хикари некстати вспомнилось, что в сёненах очень часто описывали некую «жажду крови», убийственную ауру, когда ты без всяких лишних слов понимаешь, насколько человек искренне хочет чьей-либо смерти. И вот то, что она испытала, было очень на это похоже — давление такое, что она воочию ощутила себя лягушкой, оказавшейся под прицелом скальпеля.       — Да, Нииджима-сан! — нервные смешки от Такамаки — та тоже седалищным нервом (ну явно не головой) поняла, что сейчас будет что-то страшное. — Мы выйдем наружу, да?       И в этот самый миг Нииджима Макото улыбнулась. Хикари ощутила, что она просто забыла, как дышать. Что вот вроде лёгкие напрягались, пытаясь протолкнуть воздух, а он не проталкивается. Блондинку номер два, которая стояла рядом, тоже проняло — побелела как мел и задрожала.       — Что вы, Шимизу-сан, Такамаки-сан — будет куда лучше, если вы пронаблюдаете.       Смешки — Эношима, не стесняясь, смеялась в нос.       — Мако-чан, девчат-то пожалей, страху так нагонять — ладно ещё Муку, она-то привычная, но эти…       Улыбка не дрогнула на устах президента, только глаза опасно сузились.       — Пожалеть? Вас? — покачала головой. — Кто-то мне клялся и божился, что в моё отсутствие будет, кому присмотреть за вами, Эношима-сан.       Что-то в том, как тихо говорила Нииджима, почти шипя, было явно от мира рептилий. Вот только Хикари не могла представить президента ящерицей или змеёй, даже очень большой. Зато образ огромного огнедышащего дракона, который медленно сжимал свои кольца вокруг них, ложился идеально.       Хикари ещё раз подумала, что нервы у Эношимы сделаны из чего-то не от мира сего — раз она позволяет себе шутить и улыбаться даже перед лицом такой опасности.       — И кто-то говорил мне, что расскажет всё о ваших злодеяниях, если они будут. Не так ли, Такамаки-сан?       Та, белее белого снега, рьяно закивала головой.       — В-в-вот им-менно! Она, она, она!..       — А вы, Шимизу-сан, — теперь косой взгляд достался Хикари. — Смотрю, вы всё-таки приняли предложение Эношимы-сан?       Хикари снова вдохнула и выдохнула. Что ж, пора отвечать за верность своему сюзерену — так это называется, кажется? Да, они знакомы меньше суток. Да, Эношима, однозначно — самая стрёмная девушка (человек), встреченная ею за все её короткие-длинные восемнадцать лет. И будь она в здравом уме и памяти и рассуждай правильно, как и положено — этой одноглазой блондинке самое место в колонии для несовершеннолетних.       Однако, чёрт возьми — она впервые видит девушку, с которой настолько весело и нескучно. Она впервые видит девушку — человека — за которой хочется следовать и с которой вместе ты не жалеешь ни о чём — кроме того, о чём жалеешь, навроде её пошлого чувства юмора. Слишком пошлого даже по её меркам.       Но это весело. И это нескучно.       — Да, приняла, Нииджима-сан, — сделала решительный шаг вперёд — к удивлению, кажется, этих двоих. — И я ни о чём не жалею, Нииджима-сан.       Чисто интуитивно, она стукнула кулаком по сердцу — она и не вспомнит, в каком фильме подсмотрела этот жест.       — Методы Эношимы-сан вызывают вопросы, но её намерение сделать эту школу лучше — искреннее. И я буду рада служить настолько целеустремлённому человеку!       Она опустила голову, борясь с подступающей к горлу тошнотой. И вместе с тем — с паникой, с давящей аурой Нииджимы, просто со своей гордостью.       — Но… но…       Глухой смех, смешанный с хлопками.       — А вы заработали на повышение, рядовой Шимизу. Далеко пойдёте!       Она подняла глаза — тигр веселился, а вот дракон выглядел растерянным и ошарашенным — дышать сразу стало легче. Рот президента был широко раскрыт. Она спрыгнула с подоконника и возмущённо ткнула в Эношиму трясущейся рукой.       — Ты! Ты! Что ты ей сказала?!       Та же начала показательно проверять ногти в своём фирменном стиле.       — Не ты, а «вы», Нииджима-сан — не выпадайте из образа, несолидно. А во-вторых, она сама. В плане, — Хикари удостоили взгляда — одноглазая ей подмигнула своим единственным, — я её не подговаривала ничего такого делать. Она сама.       Хикари позволила себе наконец-то дышать полной грудью. Разумеется, она это сделала не столько и не только потому, что ей нравится Эношима. Простой расчёт: ты будешь помнить того, кто вступился за тебя просто так, без видимой причины. А она… она хочет подружиться со своим начальством.       Нииджима наклонила голову вниз и оскалилась.       — О, спасибо вам за напоминание о моём образе, Эношима-сан.       Она обвела всех взглядом. В сумраке пыльной комнаты её небольшой силуэт из-за игры света и тени выглядел как нечто потустороннее.       — Вы даже не стесняетесь, да? Устроили драку, хотя обещали мне — обещали — что будете вести себя прилично. Я вам верила, Эношима-сан!       Та на это вздохнула и мотнула головой — её порядком растрепавшаяся за день коса приземлилась на живот.       — Тогда было тогда, Макото, а потом было потом, — точно скрежет гвоздя по стеклу, прозвучал её низкий грубый голос. — Тогда я думала, что иду припугнуть хулигана, который позволил себе лишнего. Откуда я могла знать, что там целая банда — ты слышала.       — Ты могла бы сказать об этом мне!       — Могла, но ты бы по итогу пошла поднимать администрацию, а эти пидоры бы заныкались по норам и сидели, не отсвечивали — знаешь, как тяжело поймать того, кто не хочет быть пойманным? — сплюнула. — Они бы могли уйти в отказ, включить дурака, да отбрехаться как угодно, короче.       Лицо Нииджимы в этот момент напоминало самого настоящего демона — красное, с проступившими венами, капиллярами на глазах.       — Конечно, надо взять всё в свои руки и нарушить данное мне слово. Конечно, что стоит обещание Эношимы Джунко Нииджиме Макото, если кому-то нужно в очередной раз доказать, что он лучше всех!       — Да, сука, да! — одноглазая подалась вперёд.       — Следите за языком, вы обещали!       — Поэтому, Нииджима-сан, — чуть ли не с зубами выплюнула она это имя, — Я взяла на себя смелость разобраться со всем превентивно, пока никто не понял, что я вышла на их след.       Хикари и остальные, пока эти двое метали громы и молнии в своём маленьком персональном вакууме, тихо, бочком-бочком, да к стеночке. А там главное — не отсвечивать. Заметив, как дрожит Анн, Хикари, улыбнувшись, положила свою руку на её и сжала.       — Вот они ненормальные, да?       Девушка, замеревшая в ступоре, деревянно кивнула. О, Муку-чан тут тоже — только вот она, кажется, задремала — глаза прикрыла, дыхание ровное… какие у неё нервы, чтобы спать под такое?.. А, ну да, они же сёстры с Эношимой, да ещё и близняшки — из одного теста сделаны, видимо. Сверхчеловечного.       — Разобраться, да! — всплеснула Нииджима руками. — Может сразу убить, да, Эношима-сан? Конечно же, конечно!       Она рывком подняла свою школьную сумку, после чего вытащила оттуда нечто напоминающее… нож в чехле? Очень похожий на тот, что Хикари видела тогда, в подсобке.       — Кто знает, что вы могли бы устроить, если бы я у вас не конфисковала поддельный армейский нож!       — Не поддельный — а реплика, Нииджима-сан!       — Да мне плевать!       Девушки находились друг от друга на расстоянии полутора метров и постоянно сближались — сходились, сокращая дистанцию для боя. Нииджима резко обнажила лезвие — да, это был точно такой же нож, как и тогда! Даже блестит один-в-один!       — Если бы я у вас его не забрала, вы бы наверняка приставили его к чьему-нибудь горлу, а потом пригрозили, что убьёте! Я вижу вас — тебя — насквозь!       Хикари нахмурилась. Нииджима конфисковала нож, который, как она поняла, поддельный. Однако то ли существует второй, тоже ненастоящий, то ли…       Лезвие легонько царапнуло кожу подбородка — побежала тоненькая струйка крови. Эношима, нависнув над Сакодой, вглядывалась ему прямо в лицо, улыбаясь.       Хикари поняла, что Нииджима Макото слишком хорошо знает Эношиму Джунко — но последняя даже и в этом случае оказалась на шаг впереди. А ещё, что хорошо, нож успел исчезнуть под пиджаком мрачной сестры одноглазой блондинки до появления Такамаки — ибо последняя навряд ли смогла бы сдержаться и не брякнуть что-нибудь навроде «А откуда у неё второй нож?»       А ещё то, что ей, Шимидзу Хикари, надо вдвойне помалкивать и не отсвечивать — иначе весь тот кредит доверия, который она набрала за день, отправится в трубу. Она ощутила, как на лбу проступил холодный пот.       Непонятно, кто из этих двоих пугал её сейчас больше.       Эношима пожала плечами.       — Ну, признаю, я бы могла так сделать. Кстати, отдай обратно, это был подарок Муку мне на шестнадцатилетие. Он мне дорог как память!       — Да подавись им!       Одноглазая снова продемонстрировала отменную реакцию и инстинкты, перехватив брошенные в неё нож и кожаный чехол в полёте. Лёгким движением убрала фальшивку в ножны и прицепила к поясу. Теперь она выглядела как какая-то лютая бандитка из трешового аниме — перевязанная голова, школьная форма, ножны поверх юбки.       Президент студсовета тяжело дышала, не сводя взгляда со своей соперницы.       — Тебе плевать на меня, да? Вам плевать на меня, конечно, Эношима-сан.       — Я бы так не сказала.       — Не сказала?!       Хикари вместе с Анн синхронно вжались в стены — крик с силой отдался в ушах.       Лицо Нииджимы переменилось — теперь вместо ярости там проступила печаль и сожаление.       — Ты обещала мне, Джунко. Ты обещала мне много, много, много, много раз! Тогда, когда ты пришла ко мне и умоляла меня простить тебя на пороге моего дома — мне это привиделось?!       Эношима покачала головой.       — Или тогда, в кабинете директора, где ты много говорила о своём прошлом — да, у тебя ведь есть прошлое, им можно оправдать что угодно в этом мире, да?!       Хикари чувствовала, пусть не видела: эта одноглазая улыбалась. По тому, как сверкали алые глаза президента, она поняла это. Она говорила, что эти двое напоминают ей семейную пару из дорам? Она берёт свои слова назад: эти двое — абсолютно и совершенно отбитые. Или же они искренне всем сердцем ненавидят друг друга.       — Ты обещала исправиться, Джунко, ты обещала, мне, лично, смотря в глаза, Джунко!       — Да, я обещала.       — Тогда, почему!..       Эношима Джунко с медленной грациозностью опустилась на колени. Этот жест произвёл эффект разорвавшегося снаряда — сразу наступила гробовая тишина, звуки улицы, до того неразличимые, ворвались в комнату студсовета.       Вот она, Нииджима Макото, стояла по ту сторону импровизированного стола для заседаний, со стороны окна. А вот и и одноглазая блондинка с длинной розовой косой, которая опускалась на колени, прежде чем пойти ещё дальше и склониться до самого пола, уткнувшись в него головой.       Выпрямилась.       — Да, я нарушила обещание. Да, я плохая девочка. И да — меня ждёт за это моё наказание.       Президент студсовета, которая встала прямо напротив, оглушительно расхохоталась, закинув голову. И в том, как она смеялась, задыхаясь, было видно безумие.       — Поэтому прости меня, Макото.       — Простить? Тебя?       Слитным движением она очутилась вплотную к Эношиме, после чего грубо взяла её за косу и приподняла. Одноглазая не сопротивлялась этому.       Анн, сглотнув, вжалась в Хикари, и, кажется, обняла её. Она ответила тем же. Ей подумалось, что она никогда не видела в жизни ничего острее и эмоциональнее. А уж Нииджиму, которая берёт кого-то за волосы…       В начале учебного года она зашла в храм, где, шутки ради, оставила подношение и пожелание: хочу, чтобы моя скука закончилась. С учётом того, что происходило с Шуджином после, её желание услышали как-то слишком хорошо.       — И кто же тебя накажет, Джунко? Может быть я? Директор школы? Кто?..       — Макото, мне больно.       — Кто тебя накажет?! — её тряхнули как мягкую игрушку.       — Мой опекун, Макото. Ты забыла — он приедет в пятницу?       Нииджима выпустила косу, после чего снова расхохоталась в полный голос.       — Твой несуществующий опекун тебя накажет?! Ты сама себя слышишь?!       — Было бы проблематично, согласна, если бы он не существовал.       — Вот о чём я…       Президент осеклась. Её глаза медленно расширились. Она уставилась бешеным взглядом на одноглазую, всё ещё чинно сидящую на коленях в самой что ни на есть правильной японской позе — даже руки сложила на паху, спина прямая. Хикари аж стало неуютно — она помнила, как затекают ноги в таком положении.       — Твоего опекуна не существует, Джунко.       — Существует.       — Его не существует.       — Существует.       — Я сказала, что его не существует! — Нииджима махнула рукой от себя, точно в исступлении. — Это ложь. Не существует человека, ответственного, который бы позволил бы тебе творить то, что ты творишь, а тебе бы снова, и снова, и снова, и снова сходило всё это с рук!       Уста Эношимы снова расплылись в зловещей улыбке.       — А если я скажу, что такой человек существует?       — Не верю!       — И даже более того, он, когда я ему рассказала о произошедшем, был более чем настроен явиться в школу.       — Это всё ложь! Ты лжёшь! Ты снова, и снова, и снова, и снова лжёшь!       Эношима склонила голову набок.       — А если такой человек на самом деле приедет в школу, что тогда?..       — Я скажу, что с твоими деньгами ты можешь нанять голливудского актёра, чтобы он сыграл твоего папочку-якудза!       — Спорим?       — Я не собираюсь спорить с человеком, который не умеет и не хочет выполнять свои обещания!       Хикари, обнявшись с Анн, обе чувствовали себя маленькой-маленькой лодочкой, которую кружило и метало жестокое чёрное море. Волна поднималась как на картине Хокусая, ветер и солёная вода хлестали в лицо, холод пробирал до кости. А они, две хрупкие девочки, оказавшиеся в хлипком судёнышке в эту непогоду, могли только обнять друг друга и молиться. Молиться, чтобы буря наконец стихла и отпустила их.       Пожалуй, в этой ситуации их как ничто успокаивала Икусаба Мукуро — она, точно бы капитан корабля, просто молча продолжала сжимать штурвал и вести судно сквозь волны и бурю. Почему именно она в образе капитана? Потому что эта девушка просто спала, точно бы вообще не беспокоясь, чем закончится поединок двух богов — Эношимы Джунко и Нииджимы Макото. И её беспечность вселяла была единственным, что вселяло уверенность в их девичьи испуганные сердца — хотелось прижаться к этой девушке как к статуе Будды, надеясь, что она защитит их своей благодатью.       — Ты знаешь, что о тебе, мне и школе говорят ученики?       — И что же?       — Что мы все сошли с ума и зарвались, получив огромную власть в свои руки. И что если какая-то Эношима теперь следит за дисциплиной — а ты знаешь, какие про тебя слухи ходят по школе? Прогульщица, курильщица, нарушительница правил, каких поискать, и, и… — Нииджима, задыхаясь, хватала воздух ртом. — И ты всё это получила потому, что я, видите ли, имею с тобой интимную связь!       Хикари сглотнула. Ну… да? Вся школа шепчется, что Эношима и Нииджима — парочка. Иначе с чего бы вечно хмурому и строгому президенту студсовета прощать и защищать гяру навроде этой оторвы? Даже она, пообщавшись меньше суток, уже бы сказала, что эти двое как-то по-особенному близки — не так, как близкие подруги. Это не считая того, что Эношима при случае любит выпятить грудь и сказать что-нибудь пошлое про свои отношения с Нииджимой — как тогда с Сакодой, например.       — И твои действия не делают ситуацию лучше.       Хикари подумала, что хорошо, что президент не знает все подробности того, как они ловили этого хулигана с бандой — включая тот перфоманс ночной бабочки. Почему-то у неё было стойкое ощущение, что эта деталь приведёт к ещё более мощному взрыву. А ещё то, что одноглазая целовалась со своей женой и вообще чуть ли не при всех устроила… устроила.       И ведь главное — Эношима всё это наверняка понимает. И поэтому никогда не раскрывает всех карт на руке. И ей повезло, что Анн сейчас на грани обморока — а то она бы тоже что-нибудь от себя добавила.       — И будь моя воля — я бы сейчас же выкинула тебя из этой школы пинком!       — Но ведь директор Ушимару сказал, что он готов меня потерпеть ещё чуть-чуть. Может, тебе стоит к нему прислушаться, Макото?       Кажется, она задела что-то очень больное — ибо Нииджиму перекосило всю напрочь — она как будто бы даже позеленела, словно бы её чуть ли не рвало.       — Потому что ты ему, видите ли, показала свою спину и его это впечатлило!       — А может быть потому, Макото, что ты сейчас не мыслишь трезво?       Президент снова наклонилась вперёд. Оскалилась:       — Если мыслить трезво означает дать тебе ещё один шанс — нет!       — Почему же?       — Я ведь верила тебе. Я верила, верила, верила, верила, — в трансе начала бормотать Нииджима. — Я верила тебе и твоему слову. Я знала, что ты плохая, ты преступница, ты ужасная. Но я верила, что человек, способный на настолько искреннее раскаяние не может врать, когда говорил мне такие слова.       — Я не врала тогда тебе, Макото.       Эношима, кряхтя, начала медленно вставать с колен. Нииджима, вздрогнув, дёрнулась назад.       — Да, я вру, я очень много вру тебе, Макото. И мне грустно от этого, веришь ли? — её рука потянулась — кажется, чтобы коснуться лица второй девушки.       Однако её руку хлёстким ударом оттолкнули прочь.       — Не трогай меня. Не трогай меня!       — Я правда слишком много вру, Макото, — смех, пока она потирала место с покрасневшей кожей. — Но я не врала тебе тогда, когда говорила, когда обещала, когда сидела под твоими дверями. Да, Макото, — покачала головой. — Я никогда не играю честно, это правда, но я не врала тебе, когда давала обещание.       — Ложь!       Нииджима Макото сделала новое движение рукой, отмахиваясь от Эношимы Джунко. Ткнула в последнюю указательным пальцем.       — Если ты не лгала, если ты на самом деле имела в виду то, что говорила, то почему нарушила обещание? Договоры превыше всего. Обязательства — священны!       Эношима Джунко покачала головой.       — Кстати, ты напомнила мне кое о чём интересном. Договоры священны, правильно?       — Именно, договоры!..       В этот самый момент Нииджима Макото замерла как поражённая громом. Её лицо стремительно белело, губы задрожали. Она с ужасом, с ужасом, с ужасом не сводила взгляда с Эношимы Джунко.       Температура в комнате словно бы опустилась на несколько десятков градусов, вплоть до замерзания воды. И крови в жилах.       Одноглазая поправила пиджак, прежде чем запустить руку в область бюстгальтера. Вскоре на свет показался небольшой чёрный кусок кожи с металлическими шипами.       — Договоры священны, не правда ли?       Нииджима, как загипнотизированная, не могла отвести взгляда от ошейника.       — И у нас тоже с тобой был один договор. Не помнишь ли, как он там звучал?.. Ах, да, если у меня по исходу дня в отряде будет на два человека больше. Такамаки, Шимизу. Вы, вроде, обе ко мне вступили в отряд с недавних пор?       Она обернулась на них, заставив их вздрогнуть. Шимизу снова сглотнула. В лёгкой полуулыбке этой девушки, в её невинном вопросе, в том, как она перебирала шипы в своих руках, точно монах чётки, отчётливо виделось дьявольское отродье. Словно бы сам Сатана (или Люцифер) сейчас вселился в её тело. Это не человек, это не человек, это не…       Хикари не была христианкой, но японские сказки явно не могли передать всё ту потустороннюю ауру, которую одноглазая девушка излучала в воздух. Она словно бы сошла с картин Босха — а Хикари интересовалась им. Ей было забавно изучать, как эти европейцы представляли себе ад и пытки в нём.       Она и Анн, как загипнотизированные, кивнули. Хикари даже смогла выдавить подобие улыбки.       — В-верно, Эношима-сама, всё как вы и говорите!       Она испытала облегчение, когда эта снова обернулась на бледнющую Нииджиму.       — Как видишь, Макото, я свою часть договора выполнила. Кажется, настала пора выполнять и свою? — она многозначительно повертела ошейником в руке.       Глядя на неё, я видела бездну. Я видела толпы нечисти, стоящие возле врат ада. Я видела духов смерти и судий подземного мира. Я видела шествие сотен духов и лисью свадьбу. И я видела её — Эношиму Джунко, сжимающую в руке ошейник с шипами.       И хотя он ещё не коснулся меня и моего горла, я уже ощутила, как его шипы вонзились в мою плоть — мне было сложно дышать, я физически не могла отделаться от этого давящего удушающего ощущения. Но ошейник — это ведь всего лишь начало, да?       — Именно, Макото. Если я выиграю, то ты сядешь на колени, наденешь ошейник и назовёшь меня хозяйкой. И, допустим, с недельку не будешь дерзить и бить меня.       Я поняла, что в тот же самый момент, когда я надену этот ошейник, вся моя власть, всё моё самоуважение, авторитет, принципы, мораль и справедливость канут в лету. Они исчезнут, поглощённые чёрными глубинами врат ада, которые предо мной раскрылись. В тот же самый миг, когда я исполню свою часть договора, я проиграю. Я буду уничтожена, растоптана, унижена и растерзана Эношимой Джунко. Моё сердце вырвут, истерзают когтями, а после просто сожрут, как деликатес, на потеху толпе.       Я… я просто умру.       Я не хочу умирать. Я не хочу умирать. Я не хочу умирать. Я НЕ ХОЧУ УМИРАТЬ!       Мои принципы, моя справедливость, всё это — оно не может пропасть, оно не должно проиграть Эношиме Джунко! Я не должна проиграть! Я…       Я не проиграю.       — Договоры с кем-то навроде тебя не имеют силы.       Нииджима Макото расслабилась. Она выглядела такой спокойной и уверенной, что, казалось, не было всей той бури эмоций и криков — разве что её голос сильно сдал и теперь хрипел.       — Вы нарушили наши договорённости первой, Эношима-сан. И если вы не держите своё слово, — ласково улыбнулась. — То я имею полное право не держать своё. Вы всё уяснили, Эношима-сан?       Рука одноглазой, обессиленно, упала вдоль тела, не выпустив ошейник, впрочем. И эта рука, да как и всё тело девушки, сейчас дрожали.       — Чё это за хуйня, Макото.       — Я бы с удовольствием исполнила свою часть договора, если бы вы исполнили свою.       Смех. Но почему-то Хикари он казался мерзким, противным, неискренним — как обычно смеялась сама Эношима, когда издевалась над кем-либо.       — Вы нарушили слишком много правил, не получив должного наказания. Ты нарушила нашу с тобой договорённость. Ты, вместо того, чтобы сделать школу лучше, начала в своём духе развлекаться.       — Я спрашиваю, чё это за хуйня, Макото.       Голос звучал глухо, спокойно, но в нём чувствовалась огромная доля злобы.       Нииджима гордо подняла голову.       — Если ты не уважаешь то, что обещаешь мне, то с чего бы я должна уважать то, что пообещала тебе? Доверие — это обоюдная вещь, не находишь? — она отодвинула стул и уселась на него, не сводя взгляда с одноглазой. — И если ты не оправдываешь моего доверия, то и я имею право не оправдать твоё.       — А, вот оно как, Нииджима-сан, — покивала головой.       — Да, именно так, Эношима-сан.       — Тогда я могу быть свободна, да, Нииджима-сан?       — Я думаю, да. Всё, что я вам хотела сказать, я сказала. Я подниму вопрос о вашем исключении в пятницу, когда будет ваш опекун.       — Ну разумеется, Нииджима-сан, я буду ждать, — развернулась на пятках. — Девочки, мы выходим.       — А касательно вашего отряда…       Эношима замерла на месте. Не двигаясь, произнесла:       — Пусть директор официально распустит его. Если помните, Нииджима-сан, — обернулась. — Члены отряда вам не подчиняются.       У Нииджимы дёрнулось лицо, как от зубной боли. Впрочем, она сохранила непроницаемое выражение.       — Но зато мне подчиняетесь вы.       — Я? — смех. — Ну, можете выкинуть из студсовета, если вам так угодно — я всё равно была на испытательном сроке… а испытание, — крутанула в руке ошейник. — Я, кажется, не прошла.       — Ваш отряд подчиняется студсовету! — стукнула кулаком президент.       — Мой отряд подчиняется мне — вы же согласовывали регламент, как я помню.       Лицо Нииджимы попунцовело.       — Ты!..       — Не волнуйтесь, Нииджима-сан, директор чётко мне дал понять, что будет, — глухой смех, — если я превышу данные мне полномочия. Это мои девочки, Макото, — оскал, — я сама отбирала и собирала каждую из них. Я, Макото. Ты ради них и пальцем не ударила.       Развернулась.       — Девочки, за мной.       Хикари, выходя из помещения, ощутила острое желание обернуться напоследок. Но когда она хотела это сделать, то вздрогнула от ощущения чужой руки на своём теле.       — Не стоит, Шимизу, — спокойно-ровный голос Эношимы.       Однако её чуткое ухо всё-таки смогло уловить один-единственный всхлип.       Пока они шли по коридорам школы, уже, большей частью, пустым, их шаги отдавались эхом. Хикари невольно подумала о том, что они словно бы с похорон — вот только кого они хоронили, если это были похороны?       Эношима Джунко тем временем обернулась на сестру.       — Муку, исполнишь мой каприз?       — Да, сестра? — подняла брюнетка голову.       — Можешь мне надеть эту штуку, — помахала ошейником, — шипами внутрь?       Они все резко затормозили и уставились на неё — на Эношиму Джунко, девушку с перевязанной головой и единственным на данный момент синим глазом. Икусаба Мукуро стояла на месте, часто-часто моргая.       — Но… зачем… сестра?..       — Я хочу, чтобы мне было больно.       Её голос напоминал горький алкогольный напиток, который в минуты скорби осушают залпом.