Принцесса из трущоб

      Триль всегда испытывала к фанатикам некоторую неприязнь. Вера затуманивает их разум, и даже те из них, что посвящены в сан жрицы, годятся только для верного служения и выполнения приказов. Глядя на этих созданий, готовых от немыслимой преданности лечь на жертвенник или разбить себе лоб в истовых поклонах священному образу, Триль невольно вспоминает дреглотов.       Но неприязнь вызывают не извечная богиневдохновлённость и упоминание матери всех дроу к месту и не только. Фанатикам открывается слишком многое. Первосвященница Триль знает о богине всё, что может знать о ней смертная, и её почти не удивляет, до чего доводит Ллос одиночество. Богиня оставлена всеми — в основном, по собственной инициативе, но это лишь усугубляет проблему, — она сброшена с «пьедестала», и не образно, а в Бездну, её ярость велика и не может успокоиться тысячелетиями, и всё это дополняет искажённая с самого начала личность — нет ничего удивительного в том, что последователям, преданным до состояния неадекватности, богиня порой посылает видения своей прошлой жизни. Те слишком преданны, чтобы осудить и разочароваться — вместо того, чтобы отвернуться от Ллос, они начинают искать оправдания и сильнее укрепляться в своей вере, и тогда в выигрыше остаются все. Фанатики ощущают избранность, храня эти видения как величайшую из тайн, а богиня, «Тёмная Мать удовольствий», познаёт самое запретное, самое экстремальное из них — сочувствие. Едва ли, впрочем, Ллос понимает его суть, так же как не понимает этой сути Триль, или любой дроу, не страдающий от умственного расстройства. Триль слишком умна для ревности к тем, кто получает подобные божественные откровения, но одна мысль о «сочувствии» кажется ей настолько грязной, что возникает желание немедленно принять ванну.       Но, если «обычные» фанатики вызывают у Триль неприязнь, то в отношении подобных Мерит она ощущает брезгливость. Вера Мерит велика, но эта оборванка ничего не понимает. Она всего лишь прикрывается именем богини, упиваясь вседозволенностью. У женщины, тем более у жрицы, есть обязательства — и перед мужчинами тоже! Нельзя доводить прекрасный пол до отчаяния, ведь это может привести к массовым самоубийствам от безысходности, и что будут делать дроу без своих мужчин? Как зачинать чистокровных детей, откуда брать преданных и красивых любовников?! Настоятельница Арак-Тинилита духовно переросла страсть к столь неизысканному удовольствию, этому омерзительному времяпровождению, известному как «гетеросексуальное сношение», ещё в утробе матери, чтобы излишне беспокоиться о мужчинах, но абсолютное большинство дровийских женщин предпочло бы смягчить порядки и дать своим наложникам и сыновьям послабления, чем допустить вспышку массовых самоубийств среди слабого пола.       Вот, почему нельзя забывать о своей роли покровительницы. Защита собственных мужчин от жестокости конкуренток не только позволяет оградить половину населения от вымирания, но и помогает поддерживать единственно верный порядок вещей. Женщина берёт на себя ответственность и распоряжается бюджетом, «спасая» от лишней самостоятельности. Женщина принимает все решения и думает за своих мужчин, оставляя тем плести интриги на уровне склок с себе подобными. Женщина защищает мужчину от посягательств и тех врагов, что ему не по зубам, и это противопоставляется жизни «вне системы» — слишком тяжёлой, невыносимой даже для самого сильного и жизнеспособного из самцов. Мужчина смотрит на это и делает правильный выбор: оставаться под крылом хозяйки и вести себя хорошо. Подчинение необходимо для мужского же блага! Они могут идти на все четыре стороны, но зачем обрекать себя на закономерные и совершенно неведомые испытания, когда можно оставаться под крылом у своей госпожи и защитницы? Даже рабы, находясь под угрозой мучительной казни, порой отказываются служить, если не делать им поблажек и не уверять в отсутствии лучшей альтернативы, так разве можно надеяться на то, что свободные, гордые дроу (пусть и того пола, что создан подчиняться!) будут просто так терпеть беспричинные издевательства? Конечно, можно было бы ограничиться показательными расправами над чересчур строптивыми, но такое грубое управление прикончит даже самое примитивное из обществ.       Всё было бы гораздо проще, если бы мужчинам не давали столько свободы — кому могло прийти в голову обучать угнетённую половину сражаться и применять магию? Но что сделано, того уже не исправить. Потомки вынуждены расплачиваться за слабодушие прародительниц, предпочитавших дать своим нежным сокровищам хотя бы какой-то шанс защитить себя в дикие, «доисторические» времена, когда демоницы разгуливали по этому пласту бытия, будто так и должно быть.       Проблема в том, что существуют подобия Мерит. Богиня, по старой памяти и под влиянием собственных предпочтений, одобряет жестокое обращение с мужчинами. Она спускает женщинам с рук многое, но Ллос совсем не понравится, если однажды подконтрольное ей общество разойдётся по швам, деградировав до жалкой колонии, состоящей из законченных садисток и гор прелестных мужских трупиков (и половина, конечно, сама наложила на себя руки, едва научившись ими пользоваться). Именно этим всё закончится, если подобные Мерит продолжат дискредитировать жречество и налегать на «кнут», забывая о «прянике». Арак-Тинилит учит не только причинять страдания, упиваться чужой болью! Есть, увы, и менее благородные дисциплины. Заманивать под своё крыло обещанием лучшей участи, заставлять верно служить «милостивой» себе… превращать в послушных рабов — не кнутом, не зомбирующим заклятием и даже не подлитым в вино зельем! Мужчина сам назовёт себя вернейшим из рабов, если уверится, что с такой опекуншей ему не страшны ни домогательства, ни голод, ни даже нищета. Всего-то надо стать сильной, авторитарной госпожой с аурой всемогущества! Делов-то!       Или пойти более изысканным путём… Дорогой слома чужой личности.       Впрочем, эта бродяга Мерит из всех премудростей Триль понимает только слово «слом».       Триль оскорбляет одна мысль о том, что однажды это тупоголовое создание познает истинное могущество и возжелает принять в себя чистую, опьяняющую до ломоты в суставах демоническую энергию. Нет-нет, если Мерит допустят до ритуальных оргий с глабрезу, Триль этого не переживёт!       Надо будет убить её по дороге обратно…       «Или всё же сейчас?»       Триль изо всех сил пытается сохранять непроницаемое лицо. В такие моменты вспыльчивость начинает причинять некоторые неудобства. Триль может лишь догадываться, для каких дел Мать Бэнр велела привести эту оборванку во дворец — она догадывается, конечно же она догадывается, и ответ для неё оскорбительнее пощёчины, — но, если Мерит не явится в назначенный час, Мать Бэнр может заподозрить неладное, вплоть до акта неповиновения со стороны своей старшей дочери. Последствия для могущественной первосященницы-Триль не будут катастрофическими, может быть, вся «казнь» сведётся к подозрительному взгляду, но, как бы Триль мысленно не обращалась к своему списку дел, она всё ещё не могла найти в нём пункт «обретение проблем по милости браэринского отребья».       Они добирались до замка Бэнр вместе. Триль не могла допустить, чтобы с Мерит что-то случилось прежде, чем оборванка предстанет перед матроной. Она сама забрала оборванку с урока — с наслаждением вспоминая теперь взгляды Мерит и остальных учениц при виде самой настоятельницы, пришедшей за браэринской фанатичкой, — и отложила все свои многочисленные дела, чтобы передать девчонку Матери Бэнр лично в руки. Дело Триль — привести. Как Мерит, не знающая дороги, способная заблудиться в трёх сталактитах, будет добираться обратно?.. Пусть как-нибудь попробует.       «Добираться обратно?», — переспрашивал внутренний голос. Триль терзали сомнения насчёт того, что встреча с Матерью Бэнр закончится дорогой Мерит обратно. Если что-то пойдёт не так, Триль убьёт оборванку. Если всё пройдёт, как надо…       Картина того, как Мерит вертит головой из стороны в сторону по дороге к самому величественному из дворцов, укрепляет Триль в желании хотя бы ударить. Оборванка с открытым ртом и глазами по пять монет таращится на чистые улицы, на вездесущие магические огни, на аккуратные жилища и великолепные дворцы. Она приставала бы к прохожим, цепляясь за их плащи и трогая, как рабов на торговой площади, но дроу расступаются, переламываясь надвое в поклонах — ведь перед ними проплывает летающий диск с восседающей на нём первосвященницей. За диском следует стража, рядом с диском плетётся младшая жрица, едва не цепляющаяся от волнения за аскетичные в своей неведомой отребью роскоши одеяния первосвященницы, надменно восседающей на диске.       На самом деле, Триль предпочитает добираться до работы на ездовом ящере — так гораздо быстрее, а способность ящера ползать по стенам, вкупе с плотоядностью, помогают миновать любые препятствия, но ничто так не показывает особый статус женщины, как право пронестись по улице на летающем диске.       Но вот они на месте, и отребье не может оторвать лоб от пола, пав ниц перед самой великой Матерью Бэнр. Триль смотрит на это с чуть меньшим раздражением, чем могла бы — пусть лучше унижается, чем ждёт, пока сама настоятельница даст ей воспитательный подзатыльник с раздражённым «на колени перед матриархом».       — Встань, дитя моё, — не велит — просит Мать Бэнр, и Триль разрывается между двумя мыслями. «Какие мы ласковые!», ехидствует в ней не то праведное отвращение к рофячьим нежностям, не то задавленная в зародыше ревность эльфёнка, вынужденного добывать эти самые нежности кровью. «Ты уже всё за всех решила!», восклицает, с другой стороны, та часть, что в ответе за поклонение могущественной правительнице, не ждущей ни одобрения, ни согласия кого бы то ни было.       Оборванка отлипает от пола и принимается шокировано рассматривать величайшую из матрон, как какого-то небывалого зверя, но Мать Бэнр находит наглейшее нарушение протокола забавным… И усмехается! Почти умилённо!       — Назови своё имя, дитя.       — Так вы ж знаете…       Нервы Триль всё же сдали! Размах, удар со спины с разлёту, наглая морда бьётся о пол, превращаясь в кровавое месиво!..       Увы, увы… Это лишь мечты. Мать Бэнр урезонивает Триль одним взглядом, прежде чем та успела хотя бы замахнуться. Не будь Триль самозванным воплощением величавости и самоконтроля, она бы завопила в отчаянии. Мать Бэнр запрещает закончить эту историю хэппи-эндом!       У Матери Бэнр свои планы, и в планах этих оборванка Мерит вовсе не запугана и почему-то даже не избита. Триль приходит в максимально доступный ей аналог отчаяния под суровым взглядом матроны, когда та, без единого слова, без хотя бы какого-нибудь жеста заставляет застыть саму первосвященницу. Впрочем, прижавшиеся к оборванческой голове уши и почти свернувшаяся в комок фигура Мерит, не находящей смелости обернуться к причине сурового взгляда величайшей из матрон — всё это вполне компенсирует моральные страдания.       — Что же, Мерит из Браэрина, — продолжает матрона тем самым тоном, что оторванный от жизни дроу назвал бы «легкомысленным», — расскажи мне тогда, кто твоя мать. Она училась в Арак-Тинилите?       Оборванка издала нервный смешок — если бы за её спиной не было самого настоящего источника стресса, она бы, наверное, расхохоталась, покатываясь по полу.       — Что вы, повелительница! — за целой серией нервных смешков последовало утирание слёз, навернувшихся от с трудом сдерживаемого хохота. — Она и читать-то не умела, и ничего, неплохо ей без этой грамоты вашинской жилось. Она, ну… Тоже из наших. Из нормальных. Браэринских. Работала в отлове беглых рабов, гоняла уродов монтировкой. Нормальная работа, для самки само то! Я по стопам мамашиным пошла… Т-то есть, я, конечно, жрица, но надо ж как-то, ну, зарабатывать на шл… Жизнь, и вот я пришла на её место со своим здоровенным тесаком, вот сразу как её завалили на разборке, а там такое крошилово было, что богиня упаси, ну это сразу как наши собрались, все нормальные девки тогда вышли, пижонкам манифолксим навалять, чтоб они тут не это самое, не… Ой, — чудо сниже заставило оборванку заткнуться и вспомнить, между кем и кем она стоит на коленях. — Т-то есть… Моя мать не была жрицей. Вовсе не была, повелительница!       Триль отстранённо заметила, что её неприязнь вот-вот обретёт собственное тело, ведь крохотного тельца Триль для такого количества неприязни уже мало. Оборванка прижала уши, ожидающе съёживаясь, но Мать Бэнр взглянула на неё успокаивающе, будто самая милостивая из опекунш. «Ничего страшного, дорогое дитя», — говорил этот взгляд, и Мерит успокоилась — едва не распласталась на полу от облегчения. Ничего удивительного, куда ей до Триль, успевающей перехватывать лукавый взгляд старушечьих глаз как раз тогда, когда в нём застывает ледяная расчётливость.       Подслушивать мысли величайшей из матрон непозволительно и строжайше наказуемо, и всё же Триль рискует.       «Эта жрица наша. У неё нет матери, по её собственным словам, по твоим же у неё нет и покровительницы, присмотревшей эту бродяжку во благо Дома. Мы приберём её к рукам. Никто не посмеет и пискнуть.»       «У неё есть отец», — с совершенно непонятной целью, абсолютно ни к месту вспоминает Триль. Это всего лишь крупица известной первосвященнице информации. Совершенно бесполезной информации.       «Довесок…», — Мать Бэнр хмурится, обретая задумчивый вид всего на миг, тут же возвращая маску милейшей из всех дроу. Да, девочка вынуждена влачить за собой подопечного, но это ничего — Мать Бэнр и Триль, в конце концов, не чудовища. Довесок всегда может попытать счастье и устроится слугой, по крайней мере, при той же Мерит. Есть, конечно, один нюанс: какие-то несколько часов спустя единственная дочь-Мерит о нём наверняка даже не вспомнит. Эта самая «единственная дочь» принадлежит к особенно раздражающей Триль категории религиозных фанатиков, что воспринимают учение как манифест безграничной брезгливой ненависти к мужчинам лишь за то, что те мужчины. Такие, как Мерит, ограничивают своё толкование божественной воли дозволением безнаказанно бесчинствовать, и этот дивный образец, стоящий на коленях перед Матерью Бэнр, своего отца забудет быстрее, чем та же Триль, знающая об этом презренном самце лишь то, что ещё вчера он находился на материальном плане.       — Значит, — продолжает Мать Бэнр вопиюще ласково, как ни в чём не бывало, — ты утверждаешь, дитя, что сама богиня указала тебе путь до школы жриц?       Мерит поднимает взгляд — озирается, как животное, облизывает губы, задирает голову в борьбе кое-какого ума и языка, привычного работать, как помело… Триль едва не меняет гнев на милость, понимая, что, вопреки своему крохотному росточку, видит каждое движение достаточно высокой девчонки. Вот, за что она любит ставить собеседников на колени.       — Д-да, повелительница, так всё было, — отвечает оборванка спокойно и даже вдумчиво.       Совершенно внезапная перемена в сторону более-менее соображающей дроу могла бы заставить Триль проникнуться определённой степенью мерзостного «сочувствия», если бы всё, что было прежде, не вело к обратной реакции. Эта идиотка не имеет понятия, как дроу общаются между собой, но «идиотка» она разве только за отсутствием манер. Те, что имеют полное право зваться этим словом, в Арак-Тинилите не выживают… если не принимать во внимание феномен Блэйден’Кёрст. К тому же, Триль не раз наблюдала за оборванкой поведение, свидетельствующее о некотором уме. Считанные минуты назад, когда спускающейся с летающего диска Триль показалось, будто браэринское убожество насмехается над ней из-за крохотного росточка, «убожество» ту же секунду пало на колени и с самой правдоподобной симуляцией противоестественного раскаяния принялось уверять, что скорее будет изгнана за чересчур тихий нрав, чем дерзнёт насмехаться над самой первосвященницей. Эта реакция, безусловно, свидетельствует о великой мудрости. Никто не смеет насмехаться над крохотным росточком Триль!       То есть, конечно, «никто не смеет вызывать подозрения у столь великой и самоуверенной персоны»!       — Меня сама богиня привела. За руку, — гордости и нежности в голосе браэринки стало вдруг так много, что даже бесчувственная Триль прониклась настроением. — Я была маленькая девочка, мне и тридцати не было, и вот она является… То есть, не совсем она! Я колотила мальчишек ей во славу, и тут из ниоткуда нарисовалась огромная паучиха! Я не знаю, что нашло на меня, но я всё бросила, плюгавцев этих бросила, и пустилась за ней — и вот передо мной домище до самого каменного неба, в виде паука, а проводница моя всё вперёд бежит, и, ну, проверяет, чтобы я её из виду не теряла совсем… Оборачивается всё время, вот… Ну, я зашла. А дальше меня госпожа настоятельница подселила к каким-то принцесскам… Такие дела.       Оборванка упорно продолжала расширять эмоциональный спектр Триль, открывая для той всё новые формы презрения. Посему выходило, что богиня всего лишь приметила случайную садистку, склонную «обижать слабых», — так, в целом, и было, но кто же представляет себя подобным образом? Где хотя бы попытка облачить начало истории о «чуде» в рассказ о будто бы заслуженном уроке, преподаваемом кучке дерзких самцов? Где стремление выставить себя в лучшей тьме, а тех битых ни за что невинных мальчиков определить, к примеру, в поклонники ренегата До’Урдена, уничтожившего Дом и семью, чтобы подарить свою красоту похотливым иблитшам?! Она ведь и вправду восхищена своим поступком… Нет ничего предосудительного в том, чтобы ударить мужчину, считай Триль иначе, она бы, по меньшей мере, не занимала свой пост, но то, как преподносит это браэринская фанатичка… Это звучит жалко. Попросту ничтожно! Такие истории годятся для кружка садисток, а не для того, чтобы зарекомендовать себя перед матроной, намекающей на новую жизнь, полную грандиозных деяний.       Триль, правда, не ждала ничего иного от создания, подобного Мерит. Естественного для дроу презрения к нижестоящим никто не отменял, но нищета, из которой вытащили эту садистку за уши, была ещё не всем. О каком изяществе мысли, о каком умении показать себя в выгодной тьме может идти речь, когда эту оборванку, проведшую в Арак-Тинилите не одно десятилетие, жившую долгие годы в одной комнате с двумя утончёнными аристократками, пришлось отмывать чуть ли не силой? Триль повидала слишком многое, чтобы вспоминать об этом «с ужасом», но воспоминания о том, как первокурсницы, наказанные за намёк на несоблюдение иерархии, вычёсывали из волос этой без пяти минут высшей жрицы вшей, осознание того, что её парадное платье снято с трупа, причём далеко не первой свежести — всё это Триль было несколько не по душе. «Можно вывести девушку из Браэрина, но нельзя вывести Браэрин из девушки», — заключила не усвоившая урок участница акции по вычёсыванию вшей, и Триль, вместо того чтобы поставить всех вокруг на место, предпочла проигнорировать реплику.       А затем это создание плелось через весь город рядом с летящей на диске первосвященницей, так и не сообразив, что Триль имела намерение унизить её — только самая знатная дама может «путешествовать» на диске, и Мерит, глядя на столь необычный для первосвященницы транспорт в этой ничуть не каждодневной ситуации должна была вовлечься в привычные дроу игры недосказанности и чтения между строк — но как же Триль переоценила оборванку! И как эта девчонка озиралась с видом дикарки! Дома простых горожанок приводили её в благоговейный трепет! Шагнув за порог замка, она и вовсе едва не заставила Триль нести её, чуть не потерявшую сознание от подобного великолепия, на руках! Как она, при всём этом, успевала окидывать сальным взглядом каждого попадающегося на пути мужчину, не делая исключения для рабов-иблитов — бедный Бергиньон, проводивший в момент их прибытия построение, так и позеленел от того, сколь бесстыдно на него, одного из лучших мужчин города, глазело отребье, пускающее слюни от возбуждения! И после всего этого Триль ждёт от оборванки «утончённости»?       Мать Бэнр это, правда, беспокоило куда меньше. Триль затруднялась сказать, что не так с матроной. Неужели старуха, наконец, выжила из ума, и её старшей дочери пора принять меры? Триль давно приняла бы меры, но, если этого символа постоянства и нерушимой власти вдруг не станет, на Мензоберранзан обрушится такой хаос, что сама Ллос схватится за голову — и даже Триль, второй женщине в городе, остаётся лишь строить догадки. Мать Бэнр издала целый ряд незначительных, казалось бы, указов внутри Дома — она, помимо прочего, вдруг озаботилась стягиванием в свои теперь уже откровенно загребущие руки талантливых дроу, и, конечно, не прибранную к рукам, перспективную, без пяти минут высшую жрицу она упустить попросту не может, будь та даже идейной разносчицей орочьей чумы. Отсутствие манер, способное однажды опозорить их Дом, и совершенно отвратительная личность, кажутся на самом деле сущими мелочами, но Триль это по-прежнему не по душе.       — Благословлённое дитя, — тон Матери Бэнр становится чересчур возвышенным, но оборванка не видит в этом ничего странного, а Триль вовсе не до закатывания глаз, — соблаговолишь ли ты послужить моему Дому?       И, видит богиня, Мерит упала бы на колени, но она уже на коленях, так что оборванка не придумывает ничего лучше, кроме как пасть ниц и лежать так молча, боясь от столь невероятного поворота в своей жизни хотя бы пошевелиться. Мать Бэнр не привыкла оставаться без ответа, но этот «ответ» красноречивее любых слов, и подобная реакция на свою милость величайшей из матрон приятна.       А Триль вдруг ощущает потребность в горячей, расслабляющей ванне, слишком отчётливо осознав, что происходит.       Сос’Ампту, это несчастное, но определённо полезное создание, ждёт некие трудности — обрывки безрадостных видений посещают главную фанатичку города во время религиозных припадков, вот и Триль, единственная во всём замке, кто не списывает эти видения на излишнее уединение и передозировку церемониальным дымом, начинает подозревать неладное. «Неладное» подозревает не она одна — как минимум, пронырливый Джарлакс должен был что-то заметить, но Триль своими собственными глазами видела, как лёд, сменяющий лукавые огоньки в глазах древней матроны, «задерживается» непривычно долго и без всякого на то обоснования. Матрона будто пребывает в постоянных раздумьях о некоей грандиозной идее — видит Ллос, это должно быть завоевание Поверхности, и не меньше! — но матрона слишком явно положила глаз на пару чужих мастеров оружия. Едва ли она спрашивает Громфа о «работе» от вдруг пробудившегося интереса к жизни своего дорогого сына — хотя бы потому что имена выдающихся магов звучат в этих разговорах слишком часто для случайности. Приватных встреч с Триль, за кофе и пространными рассуждениями, не было никогда прежде, как и такого количества младших жриц, держащих в уме награду за вовремя замолвленное перед своими матерями словечко в пользу Дома Бэнр. А какие «личные дела», какие «частные интриги» провоцируют переписки и тайные переговоры старухи с высшими жрицами самых разных Домов… Сколько подобных «тайных» встреч остаются тайной даже для Триль, даже для Джарлакса, даже для их странного придворного иллитида…       Триль, постепенно становясь частью неведомого плана, была так озадачена, что едва не списала всё на старушечьи причуды, но вот, наконец, её настигает то самое сковывающее льдом ощущение, когда «картина начинает складываться».       Переманивать на свою сторону специалисток — идея при любом раскладе хорошая. Похищать чужих мужчин, что ждёт в обозримом будущем пару выдающихся мастеров оружия — занятие, в некотором смысле, богинеугодное. Вербовать агентов всех мастей и уровней тоже дело небесполезное, пусть такая активность без видимой причины создает впечатление неоправданной траты сил, но заполучить в своё абсолютное распоряжение без пяти минут высшую жрицу, добившись от неё ценой каких-то двух минут жизни и пары «ласковых» взглядов, должно быть, рабской покорности… Если это не блестяще, то Триль никогда не видела ничего «блестящего». Мерит оборванка, безнадёжное создание, какому места в высшем обществе нет и никогда не будет, но… В обозримом будущем она получит шестиголовый хлыст, ей неведомы вообще никакие «границы», из неё можно вылепить кошмар, терроризирующий врагов не хуже этого кровожадного чудовища Дук-Так (пусть и немного иного профиля). Вера Мерит в богиню — крепка, вера Мерит в себя уступает немногим вере в богиню, а теперь к списку следует добавить и веру Мерит в Мать Бэнр.       Триль не нравилось, к чему всё ведёт. Как бы не пришлось однажды потесниться на посту первосвященницы!       — Забудь прежнюю жизнь, — сильнейшую из матрон окружает ореол подлинного величия, и сама Триль отводит взгляд, резко вспоминая о своём месте, — ибо отныне ты Мерит Бэнр, дочь моя!       И всё вдруг становится таким грандиозным, будто сама богиня почтила тронный зал визитом. Сама великая и ужасная Триль, общепризнанный кошмар во плоти, самая бесчувственная, самая праведная, и в остальном тоже «самая»… Забывает, кто она такая! Триль трепещет, слушая свою матрону. «Великая, ужасная и самая праведная» вдруг снова ощущает себя тем самым впечатлительным эльфёнком, что много столетий назад точно так же стоял у этого трона, с головой первой жертвы в грязных от крови ручонках, и внимая словам матери. Самой гордой из матерей! Самой «вечной» Бэнр, осознавшей вдруг, что дала жизнь детёнышу, совершившему обряд охоты на иблита в том возрасте, когда всякое приличное дитя тайком сидит себе, спрятавшись где-нибудь, и тихо плачет, обижаясь на мать, отлучившую от груди. Убить иблита в практически младенчестве! По собственной инициативе! Жестоко, хладнокровно, искренне желая заслужить похвалу самой Матери Бэнр!       Гордая матрона тогда едва не расцеловала кроху-дочь на радостях, а сама Триль упивалась похвалой, не замечая, как коленки от пиетета подгибаются, а уши подрагивают в такт величавым речам.       Точно как сейчас.       — Встань и подойди ко мне, моя дочь Мерит!       Но оборванка смеет ослушаться.       — Мерит? — снова зовёт Мать Бэнр. Никакого гнева, лишь замешательство — её уже полторы тысячи лет не смеют ослушиваться самые могущественные из дроу, но оборванка продолжила лежать на полу, как ни в чём не бывало…       Нервы Триль, наконец, сдают.       Пинок по рёбрам был встречен сонным мычанием. Тело, перевёрнутое сильными руками первосвященницы, продрало свои браэринские глазёнки, взглянув на Триль, нависающую над ней, до неправильности умиротворённо.       — Поверить не могу… — Мать Бэнр быстро превращается из величественной повелительницы в озадаченную старуху, всем весом своего тщедушного тела перемещаясь на подлокотник и подпирая кулаком морщинистое лицо. — Впервые вижу жрицу, теряющую сознание от повышения!       У Триль попросту не было слов.