72 часа

12 часов. Мигрень, которая усиливалась с каждой минутой, напоминала о том, что последний приём пищи был вечером прошлого дня на ужине в Большом зале. Тогда же в мой организм последний раз попадала какая-то жидкость, и насколько я могу помнить это был зелёный чай. Вода, имеющая оттенок ржавчины, не вызывала желания даже сполоснуть руки. О том, чтобы её пить не могло идти даже речи. За всё это время никто не прошёл мимо нашей «камеры», не говоря уже о том, чтобы зайти внутрь и проверить живы мы вообще или нет. Ты рассказал, что после предательства Волдеморта, твоя семья потеряла не только уважение в обществе, но и своё родовое поместье на территории Англии. И теперь ты не являлся законным хозяином этого места, поэтому не мог управлять магией, которая защищала твой бывший дом. Вариантов сбежать не было абсолютно. Палочек нам, конечно же, не оставили, маленькое окошко, из которого пробивался тонкий луч света, годилось только для того, чтобы высунуть из него руку. А дверь, не имевшая ручки, я уверена, была закрыта, как минимум на пять самых сильных заклинаний. Всё это время ты продолжал молчать, меняя места, где можно было присесть, и сейчас оказался точно напротив меня, пристально вглядываясь в лицо. — Грейнджер, — ты как всегда протянул мою фамилию, видимо наконец-то устав играть в молчанку. — Что? — лениво ответила я, замечая, твой внимательный взгляд на мне. — Ты когда-нибудь читала книжки по психологии? Это был самый неожиданный вопрос, который мог прозвучать в таких обстоятельствах. — Когда-то давно и только маггловские, — ответила я, смотря на то, как ты недовольно корчишь лицо. — А что? — Ты слышала про 72 часа? — в твоём голосе послышалась усмешка, будто ты сейчас сказал что-то крайне непристойное. — В каком смысле? — Существует теория, что если с человеком находиться в закрытом помещении как минимум 72 часа, то по истечении этого времени у вас может возникнуть взаимное чувство симпатии. Я не могла поверить, что эту фразу ты прознес таким серьёзным тоном, и выдохнула только в тот момент, когда ты засмеялся прикрывая глаза левой рукой. — Очень смешная теория, — настало моё время корчить лицо и подбирать с пола камешки, чтобы кинуть их в твою сторону за такие шутки. Ты не мог успокоиться несколько минут, и в какой-то момент я начала ловить себя на мысли, что тоже хочу рассмеяться. Определённо на меня очень плохо действовало замкнутое пространство, а особенно когда напротив мог сидеть кто угодно, но почему-то оказался именно ты. — Ещё ни одной девушке не удавалось устоять от такого долгого пристуствия рядом со мной, — ты снова поправил волосы, совершенно не обращая внимание на то, что они стали ещё грязнее. 15 часов. На подносах, появившихся по середине комнаты, стояла еда, которую мы рассматривали уже некоторое время и даже отодвинули тарелки, в надежде, что кто-то оставил записку. — Последний раз, когда меня закрывали здесь, она была не отравлена, — со знанием дела произнёс ты и протянул мне лежащую сбоку вилку. — Тебя закрывали в собственном доме? — я удивлённо приподняла бровь, аккуратно отламывая небольшой кусочек мяса и принюхиваясь, как будто знала какой должна быть какая-либо отрава. — Я же сказал, что это не мой дом! — в голосе прозвучало раздражение, которое повлекло за собой звон ложки, соприкоснувшейся с металлом подноса. — Извини, — всё, что пришло мне в голову, и я решила, что к более длительному разговору ты ещё не был готов. 20 часов. — Блейз всегда говорил, что с ней у меня ничего не получится. Я не знаю сколько времени мы провели в этой комнате, в какой-то момент мне показалось, что счёт шёл уже на недели. Точно так же как я не знала, почему, как минимум час, мы обсуждаем наши предыдущие отношения, и я слушаю про твои размолвки с Паркинсон, которая всегда конкурировала с Гринграсс. — Это было пустое, — ты произнёс эту фразу так, будто впервые признался в этом самому себе. — Хотя все они расчитывали на что-то большее. В моей голове возникла комната с закрытой дверью, где ты всегда сидел один и по очереди принимал девушек, будто они приходили на приём к врачу. Потом каждая из них убегала в слезах, быстро перебирая ногами по коридору, и складывалось впечатление, что им всем, в лучшем случае, поставили самый страшный дигноз. Я всегда думала, что каждая побывавшая в твоей постели, ещё год должна была восстанавливать психику после того, как ты вышвырнул её из своей жизни. У меня была увереность, что для тебя это ничего не значит. Ни одна из них не значила, ровным счётом, ничего. — Я никогда не пойму о чём ты говоришь, — мой голос прозвучал наивно, будто я всегда была огорожена от любых житейских проблем. — Тебя должно это радовать, — в интонации послышалась ухмылка, но совсем не та, которую я ожидала услышать. — Спать с Уизли ещё хуже, чем задирать каждую вторую юбку этой ебанутой школы. Вот теперь это походило на правду, и я расстроилась, что в месте, где я сидела, не осталось камней, которые я могла в тебя кинуть. — Я не... — Как будто мне не всё равно. 23 часа. Я разглядывала тебя пока ты спал. Острые черты лица были слабо очерчены тусклым светом. Волосы стали цвета графита, а футболка — со стороны спины — успела надорваться об один из выступов торчащих из стены. 72 часа. Твои слова крутились у меня в голове, и я пыталась понять, сколько же времени прошло с нашего пробуждения здесь, и стоило ли мне в лучших традициях опровергнуть теорию, которая оказалась очередным бредом. Проявить симпатию за три дня невозможно, особенно к человеку, который 24/7 находится перед твоими глазами. Особенно к Малфою. Если каждый день есть один и тот же продукт, тебя начнёт тошнить. И в этой (несуществующей) теории должен быть точно такой же эффект. Твои ресницы слегка подрагивали от беспокойного сна, а губы были приоткрыты. Я подумала о том, что если я поцелую тебя прямо сейчас, то уже через секунду мне не нужно будет надеяться на спасение, потому что ты сам убьёшь меня голыми руками прямо здесь. Я тихо засмеялась мыслям, которые пришли мне в голову, и прикрыла рот рукой, чтобы посторонние звуки не нарушили твой сон. 72 часа. Большей глупости ты, конечно, придумать не мог.