Фиолетовые небеса

Вакуум звенит за границами слуха. Крадётся след в след, как хищник, обволакивает, душит. Лиам бредет вдоль одинаковых серых стен. Безликих, неназываемых. Где здесь его конура? За каким поворотом? Всё кажется до оскомины знакомым, пальцы скользят по выглаженному до глянцевой корки бетону. В плече — пустота. Разинутый пунцовый глаз раны скупо стянут нитками. Как ресницы, слипшиеся пурпурным гноем кровавого струпа. Узелки швов в белой коже до сих пор зудят, несмотря на блокаду обезболивающих. Их врач не поскупился на спасительную химию, но всё это помогает слабо. В голове — тот же вакуум, что звонко молчит за спиной. Молчание расползается по вискам пятнами синяков. Выдрать бы его из себя. Выдернуть вместе с жизнью. Но сил хватает только на дыхание, оно наждаком по гортани, и бессмысленное, упрямое шествие вперед. Одиночная комната встречает запахом известки и темнотой. Лампы загораются с гудением разогретого газа. Его встречает пустота. Кровать, стол с металлическим стулом. Несколько шкафов. Вместо окна — лоскут выцветший синей ткани в рамке из белых планок. Сил хватает только на то, чтобы сбросить обувь и стащить через голову окровавленную футболку. Хочется сдохнуть. Но заботливо вколотое седативное уговаривает просто уснуть. Его нашли спустя двенадцать часов. Неуверенный стук в дверь, невнятное бормотание. На пороге топчется отмучивший свое дежурство Тобиас, усталый и всклокоченный больше обычного, с чёрными кругами под чёрными глазами, в чёрной майке и камуфляжной куртке поверх неё, нараспашку, с растерянным видом ребёнка, у которого первый раз перессорились родители, он молчал минуты три, собираясь с духом. Видимо Эф осознанно предпочитала посылать с паскудными известиями именно этого беспокойного азиата, прекрасно зная, что Лиам не рискнет срываться на дерганном пацане. — Чего тебе, Тоби? — спрашивает устало, не поднимая головы. — Эф просила передать, что тебе надо зайти в медпункт. Ну конечно. Эф — вечная умница, предусмотрительная, заботливая Эф. Она просила! Интересно, какой реакции он ждет? Стенаний и проклятий? Попытки сбежать? Белое привидение, угловатое, костлявое, с широкой грудной клеткой, где между ребрами под кожей невероятно четко прорисовывается каждый натянутый мускул и лилово-синие жилки, под скрип пружин встает с кровати. Лиам исхудал. Болезнь давно сожрала все остатки подкожного жира, и теперь медленно жрет его самого, обгладывает фарфоровые кости. Былая отменная физическая форма, в которую вкладывали столько сил на военной базе, превратилась в анатомическое пособие, каким-то чудом, бродившее ещё среди живых. Плечо перетянуто повязкой. По белому бинту, такому же белому как хлорированная, обесцвеченная кожа, расползаются бурые пятна антисептической бурды, и алые — свежей сукровицы. Надо бы на перевязку, но ему слишком плевать. Внутри всё выгорело, истлело и теперь там лениво шевелится зола, оставляя на корне языка горечь. Последние иллюзии сожжены заживо и Лиам сам не знает, зачем идет выполнять поручение Эф? По привычке? Потому что лежать, глядя в потолок ещё хуже? Под настороженным взглядом Тобиаса, натягивает чистую, серую, безликую майку, проталкивает ступни в ботинки. Штаны так и не снимал, лежал глыбой талого льда прям в них. Выходит, не запирая дверь, осторожно отодвинув паренька одной рукой в сторону. Интересно, известие о том, что второй после Эф человек в Сопротивлении стал парой умая, уже разлетелось по бункеру? Его уже окрестили предателем? Делают ставки на то, как скоро эмпату всадят пулю в лоб? Наверное, не раньше, чем выжмут всё, что можно из грея. Медпункт находится быстро. На том же месте где был. Никуда не делся, нихрена не изменился. Лиам заходит, ссутулив плечи, руки в карманах, молочно-белые волосы липнут на покрытый испариной лоб. Вопреки ожиданию, его тут ждут не для обследования или перевязки. Добрый доктор всаживает эмпату положенную дозу обезболивающего, чтобы не дай бог не начал ретранслировать свою боль на всех окружающих, всучивает картонную коробку с набором первой помощи и отправляет в секцию изоляции, передавая приказ Эфемериды, привести в порядок пленника, чтобы не тот подох раньше времени. Это почти забавно. Его отправили к грэю, залечивать последствия допроса. Потому что, наверное, никто другой к этой инопланетной мерзости соваться не хочет. И ещё, потому что босс пообещала несчастному свидание с его парой, в благодарность за сотрудничество. Совместить полезное с приятным, это так похоже на Эф. Она ничего не делает просто так. Опять коридоры, двери, опасливые взгляды встреченных соратников. Так, словно он может на любого накинуться, долбануть волной самой гадкой дряни, которой его обучили вояки. Благо они умели мотивировать и натаскивать на смерть. И стоять на страже запертых дверей. Этого не отнять. Парочка служивых больше ему не кивали. Просто открыли толстую, металлическую дверь, пропуская внутрь. За спиной лязгнул засов, отсекая весь улей бункера. Все тот же свет старомодных трубчатых ламп из-под потолка. Пятна крови на полу. Умай сидит в самом центре, на приваренном к полу металлическом стуле. Его не потрудились освободить, перевести в более пригодное помещение. Так и оставили сидеть с заломленными за спину руками, истекать кровью, теперь уже тёмной коркой покрывающей массивный торс, молчать, уронив голову. Грей вообще в сознании? Внутри шевельнулось беспокойство. Лиам сделал осторожный шаг внутрь пыточной. Одновременно с этим безвольно повисшая голова дернулась. Синие софиты глаз вцепились в него, словно пришелец по запаху вычислил, что явился именно этот абориген. Всё происходящее здорово напоминало горячечный бред. Лиам с трудом понимает, как себя вести с умаем, молча следившим за каждым движением приближающего человека. — Ты в порядке? — первым нарушил молчание пришелец. Какой заботливый! Самому шкуру клоками содрали, оставив наслаждаться последствиями человеческой дипломатии, а он печётся о своем враге. — Да. Рана несерьёзная. Ал точно знал куда бить, — машинально отвечает, всё так же прижимая к груди коробку с бинтами, водой и медикаментами. Между ними расстояние в шаг. Грей уже привычно тянется к эмпату всем телом, запрокинув голову. Его левая щека залита кровью из порезанного уха, бугрится комками успевших засохнуть и затвердеть сгустков, ставших чёрными как смола. Видимо окислилась, потеряв нереально-сиреневый цвет. — Хорошо… — умай выдыхает с облегчением, совсем по-человечески. Это Лиама в пришельцах всегда удивляло, говорят без акцента, мимику и невербальные сигналы копируют с невероятной точностью. — Как ты выучил наш язык? — решив, что ничего плохого в светской беседе нет, интересуется альбинос. В ответ — слабая улыбка, от которой борозды на щеках прорезаются отчетливей, а корка крови трескается, осыпаясь на грудь кусками. — Его считал наш исследователь, когда изучал планету, и по возвращению чрез Содружество Сознаний передал всему Колониальному Флоту. Несколько основных языков, ваши привычки, культуру, обычаи. — Удобно, — констатирует Лиам, ища взглядом куда бы поставить ящик. За спиной умая до сих пор торчит медицинский передвижной столик, с мутным, бесформенным кристаллом. Лиам подталкивает его одним уверенным пинком в нужную сторону, сдвигает светящуюся грязным, серым светом глыбу, примостив у нее под боком дары Асклепия. — Надо смыть кровь и обработать раны. Есть препараты, но я не уверен, что тебе они подойдут. Главное не дергайся. Я аккуратно. Непонятно зачем оправдывается, что-то объясняет. Без знакомых лиц эта серая камера давит, почти удушает. Но Лиам упрямо сжимает губы в бесцветную, бледно-розовую полосу, вновь оказавшись лицом к лицу с пришельцем. На него взахлеб смотрят светящиеся синие глаза. Большие, миндалевидные, внимательные как дуло пистолета в упор. Умай. Умай, решивший, что он его пара. Умай, которому плевать, что Лиам враг, что Лиам мужчина. Он готов предать ради него весь свой вид, весь их мир. Альбинос тяжело вздыхает, доставая из коробки бутылку воды, скручивает крышку, подносит к губам грея. — Попей. Сомневаюсь, что кто-то озаботился принести тебе паек. Чёрные губы обхватывают горлышко, пока пришелец, всё также неотрывно в него вглядывается своими полыхающими огнями. Он жадно пьёт, вода стекает по подбородку, жидким хрусталем по тёмно-серой коже. В этом есть что-то почти извращённое. Собственная мысль повергает в ступор, и Лиам ошарашено смотрит, молчит, пока грей не отстраняется, благодарно кивая. — Спасибо. Ощущение неловкости становится ещё одним открытием. Это потому что Лиам знает, пришелец воспринимает его как свою пару? А может, потому что вокруг больше не осталось никого, кому он может доверять, кроме вот этого, с немилосердно синими глазами. Вдох. Выдох. — Ладно, давай начнём… — уговаривает сам себя. Умай покорно подставляет голову, когда Лиам подходит ближе, зажимая в руке пластиковый пузырек бензилдиметила. — Какие препараты тебе можно? — спрашивает, до того как прикоснуться к обрезанному наполовину уху. — Любые. Максимум не помогут. Всё, что не ядовито для тебя и мне подойдет. Как удачно и тонко он отделил Лиама от человечества. Словно речь только о них двоих. Словно только они и существуют. Эмпат осторожно поливает хирургическим антисептиком изуродованный хрящ. Жидкость стекает поверх засохшей крови. Стерильный марлевый тампон, как пахнущий хлором снежок, в дрожащих белых пальцах, так уместно, тоже белый. Лиам осторожно стирает кровь, с подвижного, сейчас прижатого к голове уха, остроскулой щеки, шеи. Струпья нехотя отшелушиваются, расцветают темно-фиолетовыми пятнами на тампоне. С такого расстояния можно различить едва уловимый металлический блеск, которым отливает кожа пришельца. Словно какой-то сорванец зарисовал его грифельным карандашом. Гладкая, упругая кожа, тёмные, чёрные как полночь брови вразлет, и губы, приоткрытые в жадном, неровном дыхании. А глаза с выражением наркомана, увидевшего дозу, изучающее высматривают что-то лишь ему ведомое в лице эмпата. Пальцы замирают на впалой, перечеркнутой бороздой щеке. Лиама бросает в жар. Странно… Страшно! — Слушай… Я хочу тебе помочь. Скажи как? Что я могу сделать? Умай молча чуть поворачивает голову, доверчиво утыкается лбом в ладонь, на мгновение приглушая свет льющийся из глаз дрожащими, бархатистыми веками. Замирает так, едва не мурчит, судорожно и шумно втягивает ноздрями воздух. Ни дать, ни взять большой и злобный хищник, ластится под хозяйской рукой, обманчиво покорный и ласковый. Лиам замирает, одеревенев. Бледно-розовые глаза ошарашено смотрят на умая. Кожа ладони горит и пальцы совершенно не слушаются, так что потемневший комочек тампона выпадает и летит на колени грея. Как реагировать, как себя вести с этим странным, обреченным существом, он не может даже представить. Но одёрнуть руку не решается и, что еще страннее, не хочет. Ощущение прикосновения к горячему, гладкому лбу внезапно успокаивает, умиротворяет. Мысли испуганно разбегаются, оставляя в голове благословенную тишину. — Мой костюм, — глухо рокочет умай, обдавая запястье жарким дыханием. — Если вернуть ему целостность, это поможет. Сказанное доходит не сразу. Лиам моргает вхолостую несколько раз, пока понимание загорается в алых зрачках. И они ищут скомканную темную ткань в пустой камере. Отброшенный в угол огрызок находится быстро. Отлепив от горячего лба пришельца ладонь, альбинос идет за ним, явственно чувствуя, как по коже пробегают мурашки, запоздалой реакцией на тактильный контакт. Возвращается к грею Лиам уже неся криво вспоротый кусок высокотехнологической ткани. Серебристые нити контактов, пятна каких-то непонятных, шероховатых нашлепок. — Кажется, ему кранты, — развесив в руках драное подобие одежды, констатирует Лиам. — Нет. Дай покажу. Только руки освободи, иначе не получится. Лиам замирает, недоверчиво глядя на пришельца. В ответ открыто и искренне всё тот же восторженный взгляд в упор. Молчание и сомнения затягиваются. Так что умай первым нарушает их, обречённо покачав головой. — Брось, Лем, я не сбегу. Даже не рыпнусь. Выкину хоть что-то, что им не понравится, и ты пострадаешь. А на это я никогда не пойду. Так что не стоит меня бояться. Только не тебе. Приняв аргументы, которые от того не стали менее странными, альбинос бросил на колени умая обрывки костюма и обошел пыточное кресло. Руки пленника прикрутили к спинке титановыми скобами, вполне обоснованно опасаясь его когтей. Широкие ладони, темно-серые, как грозовое облако, покладисто распрямили длинные, узловатые пальцы, позволяя не торопясь свинтить болты, скрепляющие скобу. На запястьях остались глубокие борозды. Но руки умая слушались, он осторожно выпрямился, потирая затекшие кисти, обернулся на Лиама, приветливо улыбаясь, хотя впечатление от улыбки здорово портили хищные клыки. — Спасибо, — в очередной уже раз, и без лишних предисловий натягивает на плечи распоротый от самой горловины верх защитного комбинезона. — Это контактная ткань, помогает передавать нервные импульсы скафандру. И защищает носителя от мелких повреждений. Без жизнеобеспечения брони серьезные травмы не вылечить, но с тем, что есть, справится и контактный комбинезон. Он перехватывает нервные импульсы от тактильных рецепторов, позволяя считывать прикосновения к ткани, передает их броне, или креслу бортового управления. Ткань подавит боль в поврежденных участках и значительно ускорит регенерацию. В подтверждение сказанного, одежда на теле умая быстро принимает нужную форму, срастается на груди, едва руки пришельца соединяют края, сливается с отрезанной нижней половиной, не оставляя и следа от надрезов. С выдохом облегчения грей откидывается на жесткую, металлическую спинку, на его лице смесь горечи и счастья. Противоречивые эмоции считываются даже без эмпатии. Лиам в нерешительности замирает перед креслом, не особо понимая, что делать теперь. Уходить не хочется, несмотря на подступающую слабость и странность всей сложившейся ситуации. — Я могу для тебя ещё что-то сделать? — интересуется опасливо, словно боится, что умай заведет разговор о побеге или попытке перебить всех, кто находится в бункере. Но вместо этого грей распахивает блаженно прикрытые до этого глаза, пытливо на него смотрит, чуть склонив голову к левому плечу, словно обдумывает свои слова наперёд, взвешивая все за и против. — Да. Есть кое-что, что мне хотелось бы сделать, пока я еще жив, — горькая усмешка на мгновение дергает уголок черных губ, но быстро гаснет. — Твой генетический материал. Я хотел бы его получить, чтобы закрепить нашу связь. Ни к чему это уже не приведет. Для меня это имеет огромное значение, а на тебе никак не скажется, я обещаю. Лиам сам не заметил когда склонил голову точно так же к плечу, отзеркаливая движение пришельца, задумчиво глядя в его лицо, пытаясь переварить услышанное. — Генетический материал? Хорошо… — как то даже для себя самого удивительно легко соглашается. В коробке с ненужными теперь медикаментами легко находятся ножницы. Они звонко щелкают, надрезая кожу на пальце. Под этот звук умай дергается, пытаясь перехватить движение эмпата, когда наконец понимает его намерения. Но уже поздно, в когтистые руки попадает увечная ладонь. По безымянному пальцу струятся алые ручейки, нестерпимо яркие на белом фоне кожи. — Шшхсар! — явно что-то не цензурное прорычал пришлец, хмуро глядя на окровавленную, узкую ладонь. — Можно было обойтись парой вырванных волос. Зачем так… И полным участия голосом, совершенно детский вопрос:  — Больно? Лиам помимо воли в ответ улыбается, глядя на это космическое чудовище, трясущееся над его порезанным пальцем, когда на самом почти не осталось живого места. Это… Подкупает? Да. Наверное. — Мелочи — отвечает, и потом смотрит как его руку подносят к губам, бережно удерживая за запястье. У пришельца длинный, фиолетовый язык. Он проходится острым кончиком по внутренней стороне ладони, собирает алую кровь. Умай блаженно прикрывает глаза, вылизывает белоснежную кожу, пока та не становится девственно чистой. Потом обхватывает губами палец, вбирает его в рот, шумно и неровно дыша. Лиам с ужасом чувствует, как внутри все скручивает в узел волной оглушительного жара. В висках ударом набата грохочет пульс. Низ живота наливается тяжестью, ноет, пульсирует неожиданным возбуждением. Расширенные от потрясения глаза эмпата неотрывно смотрят на то, как пришелец увлеченно посасывает его палец, как темные тени подчеркивают впалые щеки, делая скулы еще более хищными. Лиама начинает потряхивать. Болезненное, непривычное возбуждение сбивает дыхание, превращает все мысли в разномастную, неоднородную кашу. Он всегда считал, что не способен испытывать нечто подобное. Эмпата никогда не привлекали женщины. И мужчины тоже. И вообще хоть что-то или кто-то. То ли побочный эффект эмпатии, выпалившей на корню способность к сексуальному возбуждению, то ли какой-то сбой в организме. Эфемерида, когда доросла до рубежа полового созревания, пыталась затащить его в кровать. Глупой девочке казалось, что она в своего напарника влюблена. Ничего удивительного, на базе тогда были лишь они двое, запертые в лаборатории, с возможностью её покидать только на сверхсекретные задания, под присмотром военных. И тут — такое! Лиам судорожно сглатывает вставший в горле комок. В штанах становится тесно. Подушечка пальца скользит по горячей, живой слизистой рта пришельца. Он обвивает палец эмпата длинным, шероховатым языком, плотно сомкнув губы у самого основания. И мысль что ему хотелось бы почувствовать эти губы вовсе не на пальце, уже не кажется дикой. Лиам надрывно, приглушенно стонет. И в ответ на это умай вскидывается, выпуская блестящий от слюны палец, испуганно смотрит на Лиама медленно затухающими ультрамариновыми глазами. — Тебе больно? — Н-н-нет, — запинаясь выдавливает из себя, судорожно пытаясь вновь научится говорить. — Мне… Всё хорошо. И пока мысли не собрались в кучку, Лиам склоняется над обращенным к нему лицом, накрывая черные губы неумелым, смазанным поцелуем. Волосы падают на лоб, занавешивая белым дымом безликую камеру. Внутри тоже что-то падает, обрывается, летит вниз и разбивается в дребезги. Лиам честно пытается опомниться и разорвать поцелуй, но когтистая пятерня ложится на затылок, пресекая попытку побега. Вторая обхватывает чуть выше колен, тянет на себя, усаживая сверху. Ситуация так быстро выходит из-под контроля, что Лиам даже не пытается что-то с этим сделать. Теперь его самозабвенно целуют, прижимая к груди. Губы умая жёсткие и горячие, он слепо толкается языком в рот Лиама, выбивая из груди очередной сдавленный стон. И возбуждение становится чем-то сродни помешательства. Оно оглушает, заволакивает, не позволяя вынырнуть на поверхность из этого удушливого омута. Колени утыкаются в холодный металл. Пришелец безропотно удерживает на себе вес человека, прижимая его к груди с маниакальным рвением. Губы в губы, сплетаясь языками. Лиам почти скулит. Ощущение эрекции, болезненно, чувствительно и непривычно занимает собой всё восприятие. Член, плотно зажатый между их телами, пульсирует, требовательно ожидая ласки. Ягодицами Лиам чувствует вздувшийся бугор ответной реакции умая на всё, что они друг с другом делают. Ведомый голым инстинктом, эмпат двигает бедрами, трется о пах, покрытый гладкой, эластичной тканью. В ответ сдавленный рык грея в его губы. Он чуть шире приоткрывает рот, углубляя поцелуй, язык теперь почти удушает, норовя проскользнуть в горло, двигается, вылизывая небо и щеки Лиама. Тому вдруг начинает казаться, что его попросту имеют в рот, и от этой мысли не становится ни страшно, ни противно, только в очередной раз жарко отзывается напряженный член в штанах. Почему собственно нет? Терять им нечего. Жить осталось недолго. Последние тормоза слетают, когда умай, отпустив его затылок, сжимает обеими руками ягодицы, подтягивая поближе, помогая двигаться так, чтобы поплотнее чувствовать его. Альбинос, до этого цеплявшийся дрожащими руками за плечи пришельца, осмелев, запускает пальцы в короткие, бархатистые отростки на его голове, ерошит и поглаживает, сжимая между пальцев. Острые кончики щекочут ладони. Умай в ответ удовлетворенно порыкивает, утыкаясь затылком в ласкающие руки, словно домашний, покладистый кот. Когтистая лапа переползает с напряженной ягодицы к ширинке линялых джинс цвета хаки, тыкает в бляху ремня. Раз. Затем еще один. Лиам удивленно мычит в поцелуй, хватая ртом воздух отстраняется, шало глядя в тёмно-синие глаза умая. Тот смотрит на его пах, явно ожидая чуда. — Почему оно не работает? Видимо пришелец свято уверен, что простые смертные на этой планете лишаются одежды нажатием пальца на ремень. Лиам глупо и коротко смеется, кое-как вставая с колен умая на свои нетвердые ноги. В голове шумит, словно эмпат надрался до зеленых чертей, ломанные, неуверенные движения, подернутый пленкой возбуждения взгляд, скользящий по поджарой, играющей мускулами фигуре умая с тем же жадным выражением, которое неизменно сквозит в синих глазах напротив, когда они ловят в прицел взгляда свою пару. — Подожди, я сам… Сейчас… — говорит он в ответ на обиженное и растерянное выражение умая, у которого отняли самое дорогое. Звякает пояс, зиппер змейки расходится в стороны. Лиам стягивает с себя штаны, прихватив большими пальцами белье, все вместе в кучу до самых щиколоток. Потом неловко стаскивает обувь, затоптав пятки ботинок. Перешагивает через свое шмотье. Умай, все еще прикованный за ноги к пыточному креслу смотрит, оглаживая взглядом длинные ровные ноги альбиноса, со вздыбленным, молочно-белым членом между ними. Тянет на себя, едва эмпат делает шаг, возвращает в прежнее положение, усаживая на колени, напряженной, чувствительной мошонкой на свой бугрящийся желанием пах. — Мой хороший… — шепчет какую-то околесицу, стаскивая через голову мешковатую майку, сразу же после того как она отброшена, уткнувшись лицом в плоскую, безволосую грудь. Язык чертит влажные полосы и спирали, находит бледный, перламутрово-розовый сосок, чтобы втянуть его в рот и там едва ощутимо царапнуть клыками. Лиам отзывчиво дергается от острого удовольствия, задушено стонет, пытаясь зажевать этот стон собственной нижней губой. Но коварный пришелец не оставляет ему шансов на самообладание, накрывает рукой горячий член, мягко обхватывает, гладит. Раскаленная, тёмно-серая ладонь скользит по стволу вверх-вниз. Большим пальцем по головке. Неторопливые, плавные движения. Лиама выгибает дугой навстречу. Не свалиться помогает лишь стальная хватка другой руки умая вокруг талии. Она крепко держит, фиксирует, пока Маар мягко ласкает член, выцеловывая грудь и плечи эмпата. Всего несколько неторопливых движений и Лиам, задыхаясь рвущимися из горла стонами, выплескивает на грудь своего любовника вязкое, белое семя. Оно выстреливает толчками, такое яркое на черном фоне. Удовольствие оглушает, почти убийственное, невероятное, заполняет собой всё внутри и медленно откатывает, оставляя разбитого эмпата в объятиях серокожего инопланетянина. Он бы посетовал на столь бесславный и скорый финал, если бы в голове могла сформироваться хоть одна жалкая мысль. Но там лишь блаженный штиль. Тело все ещё подрагивало в отголосках пережитого оргазма. Под рукой умая, поглаживающей трапециевидную, худую спину альбиноса перекатывались гладкие мышцы. Лиам приходил в себя, уткнувшись лицом в шею пришельца, вжавшись в его кожу носом, губами, лбом. — М… — несвязно промямлил он, стараясь выпрямиться, сесть на коленях своего партнера. Грей заботливо помогает, он не нуждается в просьбах, молчаливо считывая малейшие движения своей пары. Просто поддержал за талию, когда нужно, давая точку опоры, по-хозяйски устраивая там обе свои лапы, словно так и должно быть, словно лишь так оно и было всегда. — Что? — осторожно интересуется умай, видя метания своей пары, у которого алые глаза бегают по широкому торсу пришельца так, словно с него опять кожа начала отваливаться кусками. — Твои раны, я их не растревожил? — воспоминания о том, как всего пару мгновений тому изо всех сил цеплялся за широкие плечи, начисто забыв о срезанном эпителии, больно жалит чувством вины. Грей бархатисто, с порыкиванием смеется, счастливый до помутнения, отрицательно мотает ощетиненной отростками головой. — Нет. Ткань надежно блокирует боль, заменяет собой поврежденную кожу. Всё хорошо, — и вкрадчиво, чуть подавшись вперед, добавляет. — Тебе понравилось? — Да, — ответ вырывается сам, до того как мозг успевает его отфильтровать. — Но я тебе, кажется, испачкал костюм. Чуть вытянутое, правильное, лишенное пигментации лицо заливается краской и становится пунцовым. Белые волосы, ореолом вокруг, ловят отсветы ламп и почти светятся. Искусанные, непривычно яркие губы смотрятся так соблазнительно, что Маар едва способен себя сдерживать. Вместо этого он покорно смотрит на свою грудь, заляпанную белесой, вязкой спермой. Она странно, непривычно остро пахнет, медленно стекает по наноткани. — Ничего, — шумно вдыхает, и глядя на свою пару, медленно тянется длинным языком к одному из пятен его семени, слизывая солоновато-горькую влагу. Действо имеет моментальный эффект. Эмпат в его объятиях завороженно выдыхает, глядя как облизывается на него голодным зверьем пришлец. Начавший увядать член, медленно наливается жизнью. Снова. Маар, ухмыляясь, смотрит на это, потом тянется к паху своей пары рукой, желая продолжить в том же духе. — Не надо, — останавливает его альбинос, перехватывая широкую кисть. — Я хочу с тобой. Вместе. По-настоящему. Выразительный, полный обречённой решимости взгляд. Лиам действительно хочет. Хочет его. Хочет почувствовать всё, что только возможно. Всё, что они успеют, пока противостояние двух рас не перемелет в кровавый фарш. Всё, что у них осталось, вот эта граничащая с помешательством близость, от которой сносит крышу. Сердце так и норовит проломить грудную клетку, выпрыгнуть наружу пурпурной птицей, проломив фарфоровые прутья ребер. Просить дважды не приходится. Маар чуть отодвигает Лиама, проводит острым когтем по комбинезону, рисует чуть ниже широкой талии Т-образный разрез, который тут же расходится, обнажая отливающую серебром серую кожу. Пах вспух от эрекции. Кожистый карман больше не способен удерживать внутри налившийся желанием член. Он приоткрыт. Ярко-малиновая, блестящая от выделений головка выглядывает наружу, беззастенчиво приглашая прикоснуться. Лиам как завороженный смотрит. Пальцы сами тянутся к яркому цвету, прилипают к глянцевой пленке пряно пахнущей смазки, очерчивают заостренную вершину. — Ох ты ж, шшхсар! — утробно рычит Маар, двигая бедрами вперед и вверх, жадно толкается в чуткие, пугливые пальцы — Да! Ещё! Альбинос, едва прикасаясь кончиками пальцев, очерчивает напряженную плоть до самой границы кожистой складки. Затем ещё и ещё раз, кругами, явно упиваясь животрепещущей реакцией умая, которого выворачивает в конвульсиях, словно по мускулистому телу пустили ток. Осмелев, Лиам обхватывает головку, тянет пальцами вниз, медленно высвобождая из кожуха ребристый, сиренево-фиолетовый член, весь покрытый смазкой и укутанный лабиринтом вспухших от крови жил. Тяжелый, горячий, он почти обжигает ладонь. Пара плавных движений заставляют и без того внушающий трепет орган окрепнуть, вздыбится, требуя большего. Лиам смотрит, как загипнотизированный. С каменным стояком, с параноидальным желанием подарить обреченному умаю всё, на что способен. Удовольствие. Единение. Себя. Измазанная в смазке рука оставляет в покое пульсирующий в учащенном ритме член грея, скользит между бледных ягодиц. Лиам привстал на коленях, балансируя над бедрами пришельца, пока собственные, скользкие пальцы неумело тыкаются в неразработанное отверстие, пытаются хоть как-то подготовить. Терпения хватает лишь на то чтобы размазать по коже склизкий, прозрачный секрет. Под ошалелым, тёмным как полночь взглядом умая, альбинос сам прижимает заостренную головку к напряжённому кольцу ануса, осторожно трётся о неё, и сцепив зубы, опускается, сдерживая разбивающую на осколки дрожь и полный яркой боли стон. Ощущение разрываемой изнутри плоти оказывается куда сильнее, чем это возможно было ожидать. Обжигающе горячий, перечёркнутый ребрами член погружается в него медленно, с усилием, проталкивается сквозь напряженные стенки, заполняет собой. Лиам сипло стонет и скулит. Он больше не помнит о собственном решении вытерпеть всё молча. Остается лишь порадоваться, что блокирующий кристалл рядом. Ретранслировать собственную, разрывающую на куски боль не хочется, совсем. Умай, покрывшийся хрустальной коркой пота, с приоткрытым ртом из которого вязко тянутся сладострастные хрипы и хищное рычание, его обречённый умай, позволивший напоследок почувствовать эмпату себя таким потрясающе живым, не заслуживает подобного. Лиам искренне хочет подарить пришельцу удовольствие. Он медленно оседает на напряженном члене почти до половины. И замирает, не в состоянии двигаться дальше. Потому что кажется, что раскаленная плоть сейчас пройдет насквозь. Ощущение заполненности настолько же сладкое, насколько болезненное. Лиам хватает ртом воздух, задыхается, когда умай открывает глаза, мутным, потерянным взглядом оглаживая его лицо, мягко улыбается, укладывая обе ладони на талию эмпата, гладит бесцветную, шелковистую кожу. И рывком тянет на себя, одновременно двигая бедрами навстречу, вгоняя по самое основание, так что Лиам, с криком оседает, утыкаясь лицом в изгиб темно-серой шеи. Так они и сидят, тесно прижавшись, спаянные воедино, пока угасает судорога боли и режущая по живому конвульсия удовольствия. Приходят в себя, цепляясь друг за друга. Тёмно-серое на белом. Белое, поверх темно-серого. Грей гладит напряженную спину человека. Чертит когтями едва различимые розовые полосы по квадратным лопаткам, гибкой, узкой талии, прорисовывает бугорки позвонков, вдыхая запах кожи. Лиам тяжело продирается сквозь боль, учится чувствовать в себе чужое проникновение, так глубоко, так остро и горячо, что этого вдруг становится мало. И собственный, опавший было от мучительной вспышки разрываемого нутра член, вновь оживает, медленно твердеет, вспухает между их животами. Альбинос осторожно отстраняется, смотрит в скуластое, широкое лицо, облизывает свои искусанные губы и медленно двигает бедрами, на пробу, показывая партнеру, что уже можно, что он уже готов. Умай подхватывает обеими руками под ягодицы и с готовностью отвечает неторопливым, тягучим движением, перекатываясь внутри ребристой, горячей плотью, распирая собой, заполняя до самого сердца. Начинает казаться, что оно пульсирует, нанизанное на неторопливую серию толчков. Между ягодиц становится жарко и влажно. Член пришельца непрерывно сочится прозрачной смазкой, выглаживает его изнутри, задевает что-то слишком чувствительное, входит всё увереннее и сильнее. Так, что спустя минуту, Лиам уже стонет, захлебываясь удовольствием. От каждого толчка его член вздрагивает, раскачивается, бьется гладкой головкой о живот. — Да! Господи, боже, да! — кричит эмпат, чувствуя, как в него вколачивается распухший до предела член, всё быстрее и размашистее. Умай больше не осторожничает, не сдерживается, он трахает свою пару как в последний раз. Потому что это он и есть, их первый и последний! Лиам, вцепившись в плечи пришельца, самоотверженно прыгает на его члене, растянутый, заполненный, наглухо потерявший связь с реальностью. Пришелец, не впиваясь когтями в его ягодицы, склоняется к плечу, раскрывая пасть. Малиновый цветок челюстей раскрывается, поблескивая слюной, клыками, беспокойным, ласковым языком. Они смыкаются у основания шеи, впиваются всеми зубами, насквозь прокусывая бледную кожу. Одновременно с этим несколько оглушительных, резких толчков, и уже знакомая рука на члене доводит его до экстаза, пока боль от укуса не дошла до залитого эндорфинами мозга. Лиам кончает, заливая их животы семенем. Маар рычит ему в плечо, не размыкая челюстей, извергая в растраханное нутро своей пары поток спермы. Время останавливается. Его попросту нет. Белокожий, гибкий человек крупно дрожит в объятиях пришельца, безвольно осев, почти повиснув на массивных плечах. Мраморное, утонченное лицо выражает такую смесь переживаний, что в него страшно смотреть, по щекам текут слезы и Лиам улыбается, пока Маар медленно разжимает челюсти, вытаскивая из плеча любимого клыки. Боль, где-то на задворках, напоминает о том, что он еще жив. Когтистые пальцы со спины переползают на шею, гладят пушистый затылок, пока эмпат переживает чувство растекающегося внутри жидкого пламени, разбитый собственным оргазмом, как фарфоровая статуэтка молотком. — Лем? — встревожено зовет умай, когда альбинос не прекращает дрожать и всхлипывать спустя пять минут. В голосе испуг, нежность и чувство вины. — Лиам. Мое имя Лиам. Лемом меня назвала Эф, совсем ещё маленькой. Она тогда правильное имя выговорить не могла. А потом видимо просто не захотела исправлять привычное. Рассеянно, едва ворочая языком, отвечает эмпат, не торопясь шевелиться. Ему оказывается нравится ощущать их единство. Нравится растворяться в этих объятиях. Нравится слушать дыхание совершенно удивительного, чуждого всему человечеству существа под самим ухом. — Лиам… — мурлычит чуть успокоившийся умай, ласково трется носом о пушистый висок своей пары, покрепче прижимая к груди, баюкая, утешая. — Прости за это. Я должен был сдержаться. Хочешь тоже меня укусить? Я потерял контроль. Все было слишком… Невероятно. Мы так закрепляем связь. Передача генетического материала для начала лавинообразной перестройки организма. Я не думал, что ты отважишься… Так! И не должен был себе позволять… Прости меня. Лиам слушает сбивчивую речь, уткнувшись в плечо пришельца. Собственное тело не слушается его, не желает шевелиться. — Всё хорошо. Я обколот обезболивающим по самые глаза, мне почти не больно. Всё-таки собравшись с духом, альбинос отстраняется, осоловевшими глазами всматривается в лицо умая, улыбается, как-то робко и виновато, спрашивает: — Как тебя зовут? Очень своевременный вопрос, когда ты все ещё сидишь на чьем-то члене. — Маар, — смешливо фыркает пришелец. — Маар из семейства Рим. Офицер-техник колониального флота. Во время перелета исполняю обязанности астронавигатора. По его подбородку стекает багровая кровь, губы теперь кажутся алыми, словно кто-то криво их навел помадой. Лиам удовлетворенно кивает и пытается встать, медленно, морщась и всхлипывая, он слезает со всё ещё твердого члена, семя выплёскивается из не успевшего сжаться отверстия, вязко стекает по напряженным ногам. Она розовая, словно пахнущая арбузом жвачка. И горячая, почти до мурашек. — Ох… никогда не думал, что секс это так здорово. И так изматывающее! Маар по уже привычному укладу подается вперед, обнимает свою пару за исцарапанную его стараниями талию, поддерживает, когда тот встает на нетвердые ноги. — Ты никогда подобным не занимался? — удивленный, одновременно полный нескрываемого удовольствия вопрос — С мужчинами? Или вообще? — Нет, в принципе никак. Раньше я думал, что подобные вещи не для меня. Всё меняется, правда? — Правда, Лиам. Всё меняется, — эхом вторит Маар, пока альбинос тянется к коробке, вылавливая там бинты и полупустую бутылку воды. Смоченный комок он протягивает грею, молчаливо предлагая стереть с себя все лишнее. Затем, улыбаясь, смотрит как его сперма исчезает под влажными следами стерильной марли, как Маар щепетильно вытирает свой член, наконец-то начавший опадать, прячет его в кожистый карман, сворачивая лилово-сиреневым, змееподобным кольцом. В этом столько откровенности, что желание повторить всё ещё разок кажется уже естественным. Жаль раздолбанная задница точно не переживет подобного обращения. Лиам вообще не особо представляет как доберется до своей комнаты. Возможно ползком. Намотав и себе бинта, Лиам долго, старательно оттирает следы своей первой физической близости, размазывая по бесцветной коже клубничные сливки семени. Оно пахнет пряно и пагубно, как первая доза слишком сильной наркоты. Неизбежно хочется ещё. Штаны эмпат надевает, усевшись на колени умая. К этому времени пришелец прикосновением спаивает воедино разрез на своем костюме, и обеими руками обнимает свою пару за талию, уткнувшись лицом в затылок. Пока он беспокойно ёрзает, обувает ботинки. Застёгивает армейский ремень. И потом откидывается на грудь грэя, блаженно на нем растянувшись. — Лиам? — зовет умай. — Что? — эмпат поворачивает голову. Ловит взглядом задумчивый профиль, с ровным тонким носом и покатым лбом. — Я хочу ещё кое о чём тебя попросить… — М?.. — вторя бархатистому голосу протяжно мычит эмпат, расслабленно, разбито перенося вес своего тела на широкую и удобную грудь Маара. — Убей меня? Слова процарапывают в виске дыру, разбивая блаженное спокойствие и робкое, новорождённое счастье. Лиам дёргается, вскакивает на нетвердые ноги. Слишком резко и необдуманно, от чего почти падает у самого кресла, пойманный руками Маара на середине пути к бетонному полу. Умай вздергивает его на ноги, крепко держит, несмотря на попытки эмпата вырваться из объятий, отползти, отскочить. — Ты охерел?! Какое убей?! Мозгами двинулся? Оттрахал себе последний рассудок! А ну лапы от меня убрал, серый дегенерат! Собственный испуг пополам с яростью подхлестывают измученный организм, Лиам трепыхается упрямо и бессмысленно. Грэй все так же держит его, смотрит снизу вверх темно-синими, внимательными глазами. — Успокойся. Перестань! — вдруг гаркает, не хуже цепного пса, встряхивая эмпата, от чего тот прекращает истерить, замирает, перепугано глядя в лицо пришельца. — Послушай меня, мы оба знаем, что меня убьют. Не сейчас, потом, когда выжмут всё, что им нужно. А до этого тебя будут наказывать за малейшее мое неверное движение. Я не могу позволить подобного. Не могу допустить, чтобы тебя калечили из-за меня. Убей меня, и это реабилитирует тебя в глазах твоих собратьев, скажешь, что не смог удержаться, действовал в состоянии аффекта и всё в этом роде. Мне всё равно не выжить, а ты будешь в безопасности. Прошу тебя, Лиам… Совершенно не это надеялся услышать после своего первого секса Лиам. Он молчит, с горечью смотрит, как Маар утыкается лбом в обнаженный живот, шумно и тяжело дышит, наглаживая его спину чуть ниже поясницы. — Дурак… — выносит вердикт эмпат. — Это не поможет, Маар. Я всё равно такой же труп, как и ты. Теперь уже очередь умая дергаться. Он непонимающе смотрит в глаза своей пары, стройный и продуманный план рушится, разваливается на клочки и обрывки фраз. — В каком смысле? Почему? — Я болен Мар, у меня в голове неоперабельная опухоль, которая с каждым днем становится всё больше. Вскоре я потеряю рассудок, а потом подохну в муках. Так что подобные жертвы лишены смысла. Мы можем просто выжать всё, что возможно из оставшегося времени. Тонкие, белые пальцы оглаживают скулистое лицо умая, смазывая на щеках и подбородке не успевшую свернуться алую кровь. Лиам медленно склоняется над ним, целует, глубоко и неторопливо, перекатывая во рту малиновый, юркий язык, проникая своим в жаркую, клыкастую пасть, еще хранящую металлический вкус его крови. Оторвавшись друг от друга, они соприкасаются лбами, синхронно прикрыв глаза, шумно дыша в лицо друг друга. — Я понял тебя, — покладисто соглашается Маар. — И сделал выводы. — Хорошо. Так что постарайся протянуть подольше. Я тоже постараюсь. Договорились? — Да. Договорились. Отпускать альбиноса никто не желает. Руки грэя цепляются за него до последнего, когда Лиам выскальзывает, идёт подбирать свою футболку, натягивает её через идущую кругом голову, мягкой тканью на свежий укус, на старые бинты, на тонкие пунктирные линии царапин. — Мне надо идти, — констатирует очевидное, смотрит на пришельца с явным сожалением, искренне не желая оставлять его тут одного. — Я понимаю, — короткий кивок в ответ, и когда альбинос уже тянется к ящику, с гортанным смешком, показывая свои руки. — Может вернешь как было? Эти нервные злобные дети могут не так понять отсутствие оков. Лиам устало улыбается, ровно до того момента, когда приходится перехватывать широкие кисти скобой, намертво фиксируя руки грэя в неудобной позе. К горлу подкатывает горький ком, в ушах шумит собственный пульс. То ли обезболивающие перестают действовать, то ли чувство предательства слишком по живому режет. Он подхватывает ящик и не оборачиваясь выходит, слушая, как за спиной лязгает засовом дверь.