Фиолетовые небеса

Так удивительно. Прозрачный корпус позволял видеть скрытый внутри силуэт. Почти как в их первую встречу. Но никаких прикосновений. Никакой возможности услышать его голос. Даже его мыслей не было. Килгор шел по осевому коридору флагманского крейсера. Громадина, из-за своего размера и веса никогда не способная приземлится на поверхность планеты, зависла над Африкой. Континент терялся за облачным покрывалом. Белесая бесформенная масса все время перетекала и скручивалась в улитки циклонов, но коммандер не мог думать ни о чем кроме заключённого в капсулу стазиса человеке. Эмерих вырос. Как-то этот факт не казался таким вопиющим и явным, когда все мысли занимала охота на него. Мальчишка с ловкостью мелкого хищника в привычной среде скрывался все это время от армии телепатов, ускользал, прятался и убегал в последний момент. В конечном итоге он привёл Маара Рима к повстанцам, стал причиной его плена, и каким-то немыслимым образом поспособствовал краху колониальной программы самим фактом своего существования. Килгор не мог с уверенностью сказать, как к этому относится сейчас. Свою цель он достиг. В целом результат экспедиции за пределы привычного ареала их интересов оправдал себя, но глядя на оставленных позади повстанцев, на их верхушку, ударные силы, которые так хотелось прибрать к рукам, было сложно не признать, они все–таки проиграли. Пусть и с нулевым счетом. Пусть получили все, на что рассчитывали. Но… всегда есть это маленькое «но». И на этой удалённой от центра галактики планете это «но» заключалось в спонтанном эволюционном скачке части популяции. Именно то, чего так не хватает умаям. Именно то, что они с таким удовольствием бы поглотили. С другой стороны, возможно, оставить планету сейчас, позволить эндемикам нарастить генетическое разнообразие, будет более разумным. По сути, это больше не его проблема. Глядя на неподвижное, бледное лицо, почти в тон облакам на биорефлекторных призмах коридора, он все эти мысли едва осознавал. Они проскальзывали на самой границе сознания, утопая в бесформенном страхе, нервозности, сбивчивых, задавленных опасениях и несмелых надеждах. Будет сложно. Килгор это понимал, хотя и до конца не осознавал насколько. Перед глазами маячил Маар и его эндемик, внушая веру в возможность переломить недоверие Эмериха, переубедить его, приручить, в конце концов. Ведь альбинос был лидером повстанцев, целый год руководил сопротивлением наравне с оставшейся в бункере парой эндемиков. И смог принять связь с умаем. Может и у них есть шанс? В первую очередь следовало убрать все болезненные и неприятные ощущения. Внушить парню, что он в безопасности. В большинстве случаев проблематичных пар этого оказывалось достаточно. Как только эндемики убеждались в том, что им ничего не грозит, и к ним относятся как минимум бережно и с уважением, дальнейший ход событий оказывался более чем благоприятным. Котари составила целое руководство с диаграммами, разборами основных фаз взаимодействия и полезными рекомендациями. Жаль только с Эмерихом они вряд ли помогут. Парень оказался патологически упрям. Он боялся Килгора почти бессознательно. А Котари больше ему не поможет. Сестра исчезла почти сразу, после того как они оказались на борту. Растворилась в пересечении коридоров, как лазоревая дымка, оставив его наедине с сопровождением из пилота десантного крыла и подоспевшего к ним в первые же минуты по прибытию медика. Корабельный специалист по гибридной медицине выглядел маленьким и тощим на фоне умай-ар и коммандера. Такой же умай как Килгор, представитель смешанной расы, унаследовавший от обеих веток все самые яркие признаки, Нотор Карг был на голову ниже пилота и на пол головы — предводителя колонизационной экспедиции. При этом хи у него спускались ниже плеч, а тонкие черты лица с почти незаметными складками разъемных челюстей на щеках могли считаться миловидными даже по человеческим меркам. Тем удивительнее, что пару этот нетипичный представитель вида нашёл среди высшего военного руководства эндемиков и на его фоне казался совершенно не убедительным, миниатюрным и тонким. Хотя сейчас все, что интересовало Килгора — его профессионализм. Нотор последний год работал в группе исследователей человеческой физиологии и гибридных технологий. Возможность обеспечить большую продолжительность жизни и здоровье своим парам для умай была основополагающей. Не говоря уже о том, что будущее потомство может унаследовать от родителей не только положительные, но и отрицательные стороны. Болезни, синдромы, новые мутации, которые окажутся не совсем полезными. Группа Нотора во главе со старшим медиком флота Майро Чадом все это время пыталась определить пути решения подобных проблем. И интегрировать привычные умаям технологии в человеческую медицину. Только на результат этой работы и приходилось полагаться, когда дело доходило до ситуаций подобных их с Эмерихом. Когда они добрались до медицинского сектора корабля, Килгор окончательно ушел в себя, идя рядом с плывущей плавно капсулой, не глядя ни под ноги, ни вперёд. Отражений чужих взглядов, теней их мыслей, памяти в головах случайных встречных вполне хватало, чтобы ориентироваться. Он просто не мог оторвать отяжелевший, гипнотизирующий сам себя взгляд от пузыря полупрозрачной мембраны, под саваном которой спал Эмерих. Выбранный для предстоящей манипуляции отсек оказался совсем небольшим. Нотор ушел в его угол, выписывать над голографическим интерфейсом сложные махинации быстрых и беззвучных невербальных команд. Пилот капсулы остался за дверью. Килгор притерся спиной к стене, не способный прекратить свое молчаливое бдение. С ним не пытались заговорить, объяснить, послать картинки будущих манипуляций с телом его пары. Нотор просто сосредоточился на своей работе, подготавливая заполненный темной жидкостью резервуар для пациента. Он вернулся к капсуле спустя достаточно большой отрезок времени. Открыл смявшуюся, словно отмершая кожа, полупрозрачную крышку, аккуратно нанёс на лицо Эмериха выловленную за секунду до этого в резервуаре желеобразную массу. Студенистая субстанция быстро распределилась по голове парня, заполняя собой рот и нос, превращая человеческие черты в отекший, медузий ком, под которым с трудом удавалось различить что-то. Нотор столкнул пациента с зависшей в воздухе платформы в чан с тёмной, маслянистой жижей. Килгор знал, что это регенерирующий субстрат, что на дне резервуара находятся готовые приступить к работе манипуляторы и Эмериху ничего не грозит. Но видеть, как одетое в хаки тело парня тонет, скрываясь за плёнкой зеркальной, тёмной поверхности было все равно дискомфортно. Коммандер подошёл поближе, тревожно вглядываясь в непроглядную тьму субстрата. По напряжённой спине прокатилась волна жара, словно тело начало разогреваться перед пиковой активностью, насыщая ткани кислородом. Нотор, успевший отойти к голографическому пульту, вместо слов успокоения и поддержки послал коммандеру подробный отчёт обо всем происходящем на глубине одного метра под толщей тяжёлой, растворяющей все синтетические соединения жидкостью. Там Эмерих постепенно лишался одежды, бинтов, воткнутых в тело шунтов и катетеров, швов на культе, части плоти, деформированной для создания обрубка. Нотор методично и уверенно дирижировал манипуляторами. Гибкие отростки низводили к нулю проделанную земными медиками работу. Оголяли нервы, вскрывали кровеносные сосуды, добавляя в вязкую черноту немного алого. Эмерих спал, вместо него дышала маска, извлекая необходимый кислород из субстрата, подсоединившись прозрачными шипами к сонным артериям, впрыскивала в кровоток пациента все необходимые вещества, седативное и обезболивающее средства. В самом конце обрубок руки покрыл собой такой же живой, пульсирующий гель, который помогал Эмериху все это время не задохнуться в резервуаре, и не впасть в кому от истощения. — На сегодня все, — не отрывая взгляд от медленно меняющихся цифр и окошек многократно увеличенного отображения, чего-то внутри тела пациента, приговорил Нотор. — На производство протеза понадобится некоторое время. Майро присоединится ко мне после окончания операции. Все закончилось. Все только начиналось.

***

Сознание возвращалось с натугой, как пробирается сквозь бурелом окончательно потерявший силы путник. Оно проваливалось в тёмные рытвины забытья, путалось в самых простых вещах, само себя не узнавало. Глупое, изломанное сознание мелькало сумрачным огоньком на кромке дремучего леса, из тени которого не решалось выйти. Эмерих просыпаться боялся и при этом упрямо пытался очнуться раз за разом. Очухаться, разодрать неподъёмный, оплывший свинец век, впустить в колодцы слепых зрачков свет, чтобы тот разогнал мечущиеся по тёмным углам его разума гиблые тени. Чудился глубокий, до самых костей, до подрагивающего уязвимого нутра, чей-то знакомый — незнакомый голос. Чудились прикосновения. Как в детстве. Когда он слишком долго бродил с ребятами по набережной в промозглую весеннюю рань, выискивая красивые, обкатанные прибоем корни, ветки и сучки для мамы Сэмми Скидроу. Из них она мастерила светильники, причудливые столики-каракатицы и подсвечники, похожие на побитые артритом пальцы Нептуна, навечно сохранившие в себе запах северного моря, соли, злых, расхристанных ветров. Тогда Эмерих на три дня слег с жаром, оплыл в своей постели россыпью пропитанных потом простыней, разметался в полубреду, и отец сидел над ним как заботливая наседка, отпаивал разбавленным с травяным отваром ромом, какими-то сладкими микстурами и рассказывал истории, от которых остался только привкус смолы, рыбьего жира и горького табака. Хотелось проснуться, чтобы убедиться, что рядом с ним сейчас именно Уильям. Старый, дубленый всеми ветрами, как коряга на утесе, Уилл. Вот только Эмерих не чувствовал запаха табачного дыма. Нет — нет. Вместо него пахло чем-то странным. Горькими цветами. Теми мелкими, тускло-желтыми звездочками которые зацветают в самые первые дни весны на камнях, совершенно невзрачные, упрямые и горькие, как полынь. Если их раздавить между пальцев и потом лизнуть кожу, язык немел, по нему ползла злая судорога каменной горечи, такой же неприветливой, как и их край. И еще кожей, теплой, разогретой, звериной кожей. Едва уловимо. Чем-то чужим. Чем-то ненужным ему совершенно. Эмерих застонал, закопошился. Увитая мокрыми волосами голова дернулась под рукой Килгора, утекая из-под серых, как пепел, подушечек пальцев. — Все хорошо. Постарайся пока не шевелиться. Все это время вслушиваясь в отголоски видений своей пары, блуждая по ним на ощупь, как слепой в лабиринте замкнутых пещер, умай шептал над уложенным в центре овального ложа человеком, придерживая его второй рукой поперек груди. И правильно делал. Едва открыв глаза, парень дернулся в сторону, пытаясь отползти от умая подальше. Пришлось его в пружинистую поверхность кровати вжать посильней. — Без резких движений, Эмерих. Ты только отошел от наркоза. Контактный комбинезон приглушает боль и усиливает восстановительные процессы, но чудес он не делает. Тебе понадобятся минимум сутки, чтобы начать передвигаться самостоятельно. Не навреди себе, пожалуйста. Тебе не понравится погружение в питательный субстрат в полном сознании. Угрозы. Тонкие, завуалированные и потому особо действенные. Куда уж без этого. Килгор полулежал на кровати, опираясь на один локоть готовый в любой момент перейти к более активным действиям. Парень у него под боком ошарашено пялился на пришельца выгоревшими до янтарной желтизны глазами, полуоткрыв посеревшие, почти бесцветные губы, часто и неровно дыша. Его разум мучительно пытался осознать происходящее. Сопоставить свои ощущения, окружение, успевший подтянуться струп на лице коммандера. Понять, где он находится и как сюда попал. Мысли ворочались неохотно. Плывущий взгляд перепрыгивал с остроскулого, обрамленного черными отростками-жилами лица Килгора на куполообразный, белый потолок. По нему разветвлялись рельефные утолщения, словно корни под тонкой кожей неведомого существа. Высокой аркой — мембрана, темная и глухая. Видимо вход в комнату, каюту, камеру. Где они вообще сейчас? Напротив арки — овальная призма, в пол стены, утопленная в фигурную нишу, там плывет в бархатной, звёздно-сахарной пустоте укутанная в вату драгоценность. Планета, с которой его сорвали, как понравившийся листок для гербария. Вот сейчас положат между ладоней, прихлопнут и увековечат под стеклом. — Что? Где я? — просипел, едва выдавливая сквозь ставшую уже бутылочного горлышка глотку. Собственный голос — жалкое подобие. Писк утопающего котенка. Во рту металлический привкус страха, потери, вселенского, необъятного разочарования. — Мы на флагманском крейсере, — отвечает урод, отчетливо выделяя это ублюдочное«Мы»,и хочется выть, грызть зубами уложенную поперек груди лапищу, рвать пальцами и так изодранную пасть пришельца. Словно получив пощечину, умай дергает головой, пытаясь повернуться к парню целой стороной. — Тебе нет необходимости чего-либо опасаться теперь, Эмерих. Ты в безопасности. Вместо ответа, парень прикрывает отяжелевшими веками глаза. Всяко лучше, чем смотреть в эту морду. Сил, чтобы бороться с его присутствием, нет. Надежды вырваться, сбежать, выторговать себе свободу, тоже нет. Все, что осталось ждать. Чего именно сейчас Эмерих не признался бы даже самому себе. Хоть чего-нибудь! — Как давно? Вопрос кажется неважным, но молчать под изучающим, шарящим по нему вдоль и поперек взглядом умая еще хуже. — Чуть больше земных суток. Короткий, емкий ответ существа привыкшего отдавать приказы. Эмерих измученно улыбается. — Что ты со мной сделаешь? Вряд ли он действительно хочет это знать, но ради ответа, из какого-то экзальтированного садомазохизма открывает глаза, требовательно буравит ядовитым взглядом пепельную маску над собой. Глаза — фиолетовые софиты. В них неторопливо вращаются пленные иномирные светлячки. Под тяжелыми дугами темных бровей, под сенью перечеркнутого тонкой морщиной лба, в ореоле угольных, блестящих отростков, это лицо могло бы казаться красивым, если бы принадлежало кому-то другому. Если бы не преследовало его… так долго? Долго? Преследовало? Спица боли от виска до затылка. Хочется сжать голову обеими руками со всей силы. Но рук не хватает. На кровати Эмерих дергается. Неуклюже перекатывается на бок, пытаясь понять, что с ним не так. Боль буравит мозги, как вооружившийся дрелью маньяк. Несуществующая рука вдруг скручивается в судороге, немеют, горят пальцы, от попытки дотронутся тем, чего нет до лица. Его пеленают когтистые лапы. От них не увернуться, не уползти. Чужие прикосновения впаиваются в кожу сквозь черно-серебристую ткань умайского комбинезона, втискивают в грудь предводителя захватчиков. — Не надо, мой маленький, не думай о том, что тебя пугает. Забудь. Потерпи. Скоро протез будет готов, Майро и Нотор работают над ним все это время. Скоро мы все исправим, слышишь? Не двигайся. Просто полежи вот так. Успокойся. Забудь. Все будет хорошо. Его убаюкивают, уговаривают, постепенно усыпляют, впуская в разум муторное покрывало забытья. Словно в планеты внизу содрали кожу облаков, и вкрадчивый шепот хищника над его разломанной на осколки головой вдувает в ухо влажный шелест облаков, кутая ими боль, пряча за туманом уродливые образы чего-то спрятанного глубоко внутри. И никаких ответов на прямой вопрос — успевает подумать Эмерих, прежде чем опять провалиться в забытье, теперь уже больше похожее на сон, а не медикаментозную кому. Килгор ослабил хватку, только когда голова парня безвольно откинулась на его плечо, обнажая высокую шею с трогательно выпирающим кадыком. Он лежал на боку, подставляя обрубок руки безукоризненно-белому свету, льющемуся с потолка. Исхудавшее, заострившееся лицо почти болезненно красиво. Или ему так только кажется? От короткого разговора внутри все еще подергивается, изнывает и корчится. Мальчик его боится. Мальчик его ненавидит. Постепенно заживающая рана на лице не делает лучше. Но позволить убрать увечье медикам Килгор так и не решился. Официально — потому что не хотел оставлять свою пару ни на мгновение. На самом же деле, после всего что произошло, после всех своих ошибок, он считал это заслуженным наказанием. Тем, что не даст никогда забыть, чего могут стоить ошибки. Не ему, а Эмериху, который лишился руки, отца, дома, потому что Килгор не смог все спланировать верно. Уткнувшись лицом во влажные волосы своей пары, Килгор замер, свернувшись вокруг него всей своей массивной фигурой. Потемневшие пряди пахли солью и мхом, он совсем недавно вспомнил о необходимости отмыть регенерирующий субстрат со слипшихся в проволоку прядей. Потратил на это несколько часов, аккуратно перебирая отросшие почти до середины шеи, мягкие и трогательные завитки. Подспудно Килгор понимал, время реабилитации — единственный осколок спокойствия, который ему светит. Как только парень оклемается, как только колониальный флот войдет в финальную фазу свёртывания программы экспансии, все станет гораздо, гораздо сложнее.