Фиолетовые небеса

В его комнате не было ничего особенного. Никаких плакатов на стенах, полок с наградами, порножурналов под матрасом. Просто обычная комната. Совершенно обыкновенная. В меру уютная, немного старомодная, со всей этой деревянной мебелью, сделанной отцом. Потрепанный комп на столе в углу, требовавший чистки и апгрейда, шкаф, полки с книгами — молчаливые свидетели его взросления. Скошенный потолок срезал часть пространства, наполняя спальню странным, немного неправильным уютом. А ещё тут было чисто. Вопреки ожиданиям. Ни пыли, ни паутины. Словно он лишь вчера ушёл. Пахло мастикой для дерева, выстиранным хлопком и немного морской солью. Единственное окно, выходящее на крышу веранды, смотрело прозрачным хрусталиком стёкол на медленно сатанеющий океан. Сразу за кромкой отвесной скалы к горизонту расстилался беспокойный, дрожащий в своей внутренней сейсмике микрокосм. Там, под поверхностной плёнкой натяжения новорождённого шторма, существовала иная реальность. Рыбы, киты, планктон. Плавучие цветки медуз и кометы хищных барракуд. Подводный мир жил по иным законам. И сейчас он дыбил хребты свинцовых валов. Катил ревущие их стада на сушу, выплескивал в воздух крылья ледяной пены. Дышал, грохотал, перекатывая по дну стотонные глыбы. Волок вериги, обкатанной до хрустального блеска, мелкой гальки вслед своему неутомимому движению, чтобы оставить её потом на берегу, как горсть монет, брошенных на постель проститутки. Эмерих сам не заметил, когда и как уселся на край застланной кровати, вцепившись в голубое покрывало обеими руками до онемевших пальцев. Смотрел, как в оконной раме живёт своё бесконечное «сейчас» знакомый с детства пейзаж. Впитывал его в себя. Пытался запасти впрок. Там, за обрывом, который кажется непреодолимым, есть выдолбленная в скале лестница, спускающаяся на тёмно-серый, каменистый пляж с вулканическим песком. Отсюда лестница не видна. Но когда становится теплее, можно спустился к самой кромке воды, нырнуть в подставленные горсти прибоя, ободрать кожу пят о шероховатый крупный песок. Сколько он так просидел, Эмерих не знал. Время умерло, усохло под ударами мерно рокочущих волн, позволив погрузиться в странное, почти медитативное состояние. Когда в окне вдруг показалось знакомое лицо, пребывающий в прострации Эм дернулся, едва сдержав крик. Сэм постучал в стекло с той стороны. Как вампир из старой экранизации Кинга. «Впусти, впусти меня!» — говорили его глаза. Губы шевелились, беззвучно. Знакомое-незнакомое лицо кривилось в смеси удивления, восторга и панического ужаса. Наспех наброшенная куртка, съехавшая с одного плеча, когда парень взбирался по лесенке для винограда, обнажала заляпанную краской жёлтую футболку, лямку синего комбинезона. Скидроу выглядел странно. Лицо школьного друга вытянулось и заострилось. Стало хлестким, емким, ярким, как картинка в глянцевом журнале, где люди все сплошь ненастоящие. Слишком красивые, слишком гладкокожие, слишком лощеные. Отпущенные на свободу волосы Сэма отросли, вились вокруг лица толково подстриженным, фактурным, темным золотом. Как антикварная драгоценность. Когда тяжелая, резная рама может стоить больше заключенного в нее полотна. И весь он за прошедший год где-то растерял всю свою беззаботность и трогательную, неуклюжую юность. Стал остро взрослым, каким-то излишне нервным и откровенно чувственным. Надломленным, как наркоман, успевший вовремя соскочить. Когда вроде бы давно чист, но порочная проволока во взгляде осталась. И весь этот героиновый шик сквозил в дневном вампире на крыше черепичной веранды, как радиация. Невидимый, но реальный. Может, так казалось из-за лихорадочного румянца, как реагент, проявляющего на щеках Сэма коричные, светлые веснушки. Может, потому что друг проколол себе уши, теперь пестреющие набором серебряных колец, по десять штук в каждом. От самой мочки и вверх. Эмерих спохватился. Бросился открывать окно, впуская внутрь стылый, отяжелевший бурей ветер и запыхавшегося друга. Сэм влетел в комнату, почти опрокинув Юттера младшего на кровать. Вцепился. Сжал. Заскрипел, то ли зубами, то ли сдавленно скуля где-то в глубине глотки побитым псом. — Эм! Мать твою, Эмерих! Ты вернулся, вернулся, вернулся! Сукин сын! Голос Скидроу осип. Упал на пару октав, словно весь этот год парень курил взатяг не вытаскивая сигарету из губ. Застежки мешковатого джинсового комбинезона вдавились в грудь Эрха. По затылку ударило кувалдой чужих чувств. Счастье. Ужас. Недоверие. Надежда. Любовь. Любовь?! Эмпат хватал ртом воздух, как подцепленная гарпуном за брюхо рыбина. Хватался за плечи Сэма, пытаясь его от себя оттолкнуть. Но Скидроу врос в него намертво, сходу, никак не реагируя на потуги друга освободиться. — Как же я волновался, ебанный ты придурок! Думал, сдохну! Свихнусь! Вскроюсь нахер! Неужели так сложно было дать о себе знать? Написать одно гребанное сообщение? Да хоть письмо по почте послать! Голубями! Мудак ты Эрх, какой же ты мудак! Как же мне тебя не хватало… Сбивчивая, нервная речь. Шепотом куда-то ему в шею, куда Сэм ткнулся непривычно взрослым лицом и не желал отлипать. Пока руки шарили по рельефной ткани комбинезона, выглаживая спину Эмериха, чертя на ней круги и петли, концентрические спирали, целое тактильное заклинание, непрерывно курсируя между поясницей и шеей. — Блядь, Сэм, ребра сломаешь! Легче! Мучительный хрип подействовал лучше молчаливых потуг из объятий школьного друга выпутаться. Взлохмаченный Скидроу все-таки отстранился. Недалеко правда. Оставив руки на плечах Эмериха. Все еще к нему прижимаясь. Но теперь хотя бы дав возможность смотреть в лицо. А кипучий чан Сэмовых эмоций пополнили настороженность и скребущая по грудине с той стороны тревога. — Где тебя носило? Какого хрена ты меня не дождался? Я приперся под утро, как последний дурак, с рюкзаком и документами, выгреб все свои сбережения на учебу, а тебя и след простыл. Какого хера, Эмерих Юттер? Я думал, мы друзья! Эма клинило. Неумолимо коротило от кипучего коктейля Сэмовых эмоций. Продираться сквозь этот шквал удавалось с трудом. По краю сознания мазнула плавником рыбина-мысль: нужно было все-таки взять у Лиама пару уроков. Хотя бы научиться отгораживаться, разделять свои и чужие чувства, кое-как вывозить это всё. Но подобные благие идеи эпохально запоздали. Эмерих сейчас может только стоять и чувствовать, как в школьном друге вспенивается сквозь лихорадочную радость такое же больное недоумение от его затянувшегося молчания. — Мы друзья, — отвечает, спохватившись, поспешно, чтобы прекратить метания Сэма, начавшего сжимать пальцы на его плечах все сильнее. — Угу, — как-то кисло соглашается Скидроу. — Друзья. Так, где ты был? Что случилось? Почему одет в это белое трико? Мне позвонил Уилл. Сказал серые тебя привезли. Это правда? Вопросы. В отличии от отца, Сэм их не сдерживал, сыпал на голову друга, как стальные дробины. От них ломило в висках. А может от того, как удушливо жарко и плотно накрывало эмоциями Скидроу. Концентрированными как кислота. Они разъедали, подтачивали что-то внутри. Возможно, остатки адекватности. Сэма распирало от чувств. Словно океанический шторм нашёл в парне достойное продолжение, вспенивая со дна все многолетние, илистые наслоения. В болотно-зелёных глазах Скидроу клубилась и переворачивалась неназываемая муть. — Я… Бродяжничал в основном, — невнятно мямлит Эмерих. — Менял города каждый раз, когда там появлялись серые. Перебивался мелкими подработками. Жил в заброшках. На самом деле, без документов довольно сложно где-то устроиться. А меня искали. Потом… Недавно совсем. Попал к повстанцам. Не смотри на меня так. Они есть, эти повстанцы сраные. Мутанты в основном. Ещё бывшие военные и учёные, но их мало. Почти сразу из подполья угодил к умаям. И вот… Теперь, кажется, вместе с ними покину Землю. Такие дела, братан. А сам как? Отец говорил, ты рисуешь? Съехал от мамы. Что-то там про маяк. Хотя так и не понял при чем тут он. Эмерих отвык говорить со сверстниками. За год в бегах, общаясь с маргиналами, опасаясь каждого шороха, почти разучился беззаботно трепаться о насущных делах, зная, что его поймут и поддержат в любом случае. В Сэме тем временем набухает целая гроздь тревоги. Багрово-сизые, индевелые ягоды страха и плохих предчувствий опутывают лозой гулко стучащее сердце, свисают полновесными кистями между легочных облаков и лиловых аорт. Скидроу хмурится, зажевывает нижнюю губу, стараясь сдержать внутри странный, почти животный порыв вцепиться в Эмериха еще крепче, всеми конечностями, зубами, сжать, подмять под себя и не отпускать больше никогда. — Черт! Что значит покинешь Землю? Какого хуя, Эмерих? Ты год убил на скитания, чтобы в итоге вот это? Улететь с гребанными колонистами? Нет! Нет же! Откажись! Ты не можешь нас бросить. Опять! Уильям с ума чуть не сошёл, когда ты пропал. Да, я знаю, что сам считал его после прочистки мозгов мало не роботом, ненастоящим, подделкой. Но всё не так! Уилл так искал тебя. Я искал! Мы перетряхнули все форумы и группы по розыску пропавших. Я изменился. Всю жизнь перекроил, лишь бы иметь возможность тебя искать. Получить на это средства! Отделаться от опеки мамаши. Посвятить всего себя поискам. А для этого пришлось всерьёз взяться за живопись. Частные детективы нехило стоят, знаешь ли. Мать твою, да я камин-аут совершил, лишь бы родня от меня отвязалась и перестала подсовывать набожных куриц из своей кирхи, готовых скрасить одиночество вдруг ставшего популярными и весьма обеспеченным творца в моем лице. Помнишь Мишель Уинфри? Блондинку с зелёными глазами, которая от всех воротила вздернутый носик в старшей школе?! Даже она побывала на семейном обеде моей маман, которая просто свихнулась на идее-фикс меня побыстрее женить, когда ты сбежал. Словно с ума всё дружно посходили. Пришлось сказать, что я гей. Скандал был знатный. Теперь меня, кажется, отлучили от церкви. И мать не позволяет мне видеться с младшими. Хотя деньги мои берёт. Смешно, правда? Отец и тот спокойнее ко всему отнёсся, чем эта мегера. Поток информации нёсся на Эмериха неотвратимо и шумно, словно сорвавшийся с вершины горы камнепад. Слова бились о виски, стучали в затылок, скребли по темени сбивчивыми смыслами. Норовили размозжить ему голову. — Постой, постой!.. — растерянный эмпат всё-таки вытряхнул себя из хватки друга, отступил на пару шагов, пока кровать не уткнулась краем под колени, ошарашенно на Сэма воззрился, медленно на поверхность кровати осев. — Что ты несёшь? Какой камин-аут? Какая женитьба? При чем тут Мишель? Сэм! В голове было пусто. Мысли вымело чужими эмоциями. И после разрыва тактильного контакта воцарилась блаженная пустота. Эмерих сидел, широко распахнув светло-карие, чайные глаза, вглядываясь в Скидроу, как астроном в новое небесное тело, не желающее подчиняться закону красного смещения. Хотелось орать в голос: да что с тобой не так?! Но вместо этого Эмерих лишь сильнее сжимал челюсти. Вползающий сквозь все ещё распахнутое окно ветер трепал волосы его друга, пока тот со значением молчал, напряжённо буравя взглядом Эмериха. Что-то там взвешивал, собираясь с силами или подбирал слова, так сходу и не угадаешь. — Эм, я давно тебе хотел сказать, — начал осторожно Сэм, делая маленький шажочек вперёд, затем ещё один и ещё, пока не оказался у кровати. Там Скидроу медленно присел на корточки, потом ткнулся коленями в темно-синий ковер, накрывая затянутые перчатками руки эмпата своими. Зря. От накала чужих эмоций контактная ткань не спасала. Эмерих почти в голос взвыл. Дёрнулся всем телом. Да только руки уже были в плотном капкане чутких и длинных пальцев начинающего живописца. Не выдернуть. Разве что только с мясом. — Очень-очень давно. Но… Твоё прошлое. То, как ты всегда реагировал на любые прикосновения. Я всё понимаю. Почитал кое-что в своё время. Думал вначале, это Уильям. Ну… сделал с тобой. Но ты к нему так тянулся и отзывался всегда хорошо. Да и старый Юттер был совсем не похож на подонка. Значит, все случилось еще раньше? В детстве. До того, как ты сюда переехал. Да? Именно поэтому дядя забрал тебя? Не отвечай. Я понимаю, о таком говорить трудно даже спустя десятилетия. Кто бы что с тобой не сделал, знай, я всё равно буду любить тебя. Всегда. Понимаешь? И всегда любил. Сколько себя помню. Просто раньше, до того, как ты сбежал, думал у нас есть уйма времени впереди. Не хотел тебя пугать. Боялся всё испортить. Прятал это поглубже. Казалось так лучше, правильнее, что ли. Сэм опустил голову, с надтреснутой улыбкой посмотрел на их сцепленные ладони. Потом, шумно выдохнув, ткнулся в них лбом, подставляя руки Эмериха чашей, прижимая их к своей коже почти до боли. Не соразмеряя силу. Не понимая эффект, который имеет каждое его прикосновение на эмпата. — А потом я остался один, и понял каким идиотом был. Сколько времени потерял. Мы ведь могли… Хотя бы попробовать. Быть друг у друга по-настоящему. Не говорю о том, что стоило вместе сбежать. Произошедшего не исправить. Но подумай только, все эти годы я мог говорить тебе всё, что думаю, чувствую вместо того, чтобы выть в подушку по ночам, а потом улыбаться, делая вид, что всё хорошо. Повернув голову, Сэм вжался в ладони эмпата щекой. Потерся о них, плотно зажмурившись. Холодная, гладкая кожа на ощупь казалась почти неживой. Сэм, наверное, продрог, пока бежал к его дому в одной лёгкой куртке. Эта мысль сбивает с толку. Она неуместна. Оглушенный Эмерих смотрел на уложившего голову на его колени парня со смесью неверия и шока. На такого знакомого. Незнакомого. Повзрослевшего без него. Изменившегося ради него. Любящего. Сэма. В мозгу никак не желают формироваться внятные мысли. Любовь? То, что он сейчас чувствует, это любовь? Как он мог не заметить? Пропустить? В те редкие мгновения, когда они с Сэмом соприкасались, это уже было в нём. Теплое, саднящее под рёбрами ощущение, которое Эмерих принимал за дружбу. Оно не имело ничего общего с одержимостью Килгора. С той мегалитический, громоподобной хтонью, что каждый раз оглушала как кувалдой по черепу, ворочалась в теле пришельца, расправляя крылья, лапы, щупальца. В том чувстве не было ничего человеческого. Люди просто не способны на такое. Разве что только вконец спятившие фанатики, начисто потерявшие связь с реальностью, сжигающие себя заживо во имя молчаливого божества на площади перед пагодой, парламентом, храмом. Любовь — всепожирающая, древняя, оглушительная, уже привычная, как гравитация, от которой не убежать, но к которой можно приспособиться. Рядом с пульсирующим чувством Сэма была похожа на гигантский астероид рядом с факелом. Масштабы заведомо несопоставимы. Но огонь разгоняет мрак. Его отблески Эмерих видел всю свою жизнь, чувствовал тепло на своём лице, прикасался к нагретым им изнутри рукам друга, который прятал в себе это пламя, кутал понадёжнее в плоть, чтобы не обжечь ненароком того, кто был слеп и глух. Любовь? Так она выглядит? — Сэм… Я не… — говорить тяжело и больно. Горло сдавило спазмом. Руки под щекой Скидроу ощутимо дрожат, и, ужаленный этим тремором, Сэм вскидывается, смотрит на Эмериха, в панике, в ужасе, плотно сжав губы в твёрдую линию отрицания. — Нет. Нет, нет, нет! — еле разлепив уста, бормочет Скидроу. Ловит одеревеневшего эмпата за шею, тянет на себя, приподнимаясь навстречу, вынуждая согнуться, пока их лбы не стукаются, встретившись на пол пути. — Не говори, что ты не! Не смей. Не думай даже. Я научу. Слышишь? Мы ведь так хорошо ладили. Мы знаем друг друга. Ты ведь мне доверяешь? Правда? Посмотри на меня. Это всё ещё я, Самуил Скидроу. Твой друг, вот уже пятнадцать лет. Позволь мне показать, что в этом нет ничего страшного. Позволь остаться рядом. Эм, прошу. Я не могу еще раз тебя потерять! Не вынесу этого. Понимаешь? Когда ты ушёл, бросил меня тут одного, я был так зол! Думал, что ненавижу тебя. Поперся в Рокленд, в какой-то уебищный бар. Думал, подцеплю кого-то, трахнусь наконец-то и меня отпустит. Сэм нервно, почти истерически засмеялся кашляя сухим хрипом, как смертельно больной раком легких. — Знаешь, эти бары в духе «Голубой устрицы». Нет, там было вполне ничего. И парень тот мне показался симпатичным. На тебя похож. Только старше. Но когда он меня поцеловал, когда попытался облапать, думал меня стошнит. Это было ужасно. Я такой кретин, Эм. Такой ебаный дегенерат. И этот тоже хорош: пытаться засосать первого встречного, затолкав в кабинку сортира — не самое разумное решение. Будем считать, я сломал ему нос за дело. Боже… Что я несу. Вдруг спохватившись, Сэм накрыл свободной ладонью посеревшую щеку Эмериха, погладил кончиками пальцев, заправил за ухо отросшую русую прядь, виновато и сломлено улыбаясь. — Речь не о том, как я сходил тут с ума без тебя. А о том, что даже помыслить не могу о ком-то кроме тебя. Понимаешь? Как бы я ни был зол, измучен или разбит. Как бы не бесился в своём дохуя экзальтированном одиночестве. Всё равно люблю тебя. Только тебя. Всегда. Не отталкивай меня, Эм. Не прогоняй. Хочешь, давай сбежим вместе? Сейчас же! От пришельцев, этого городка. От всего, что тебе не нравится. Только записку Уиллу оставим. Он будет переживать… Сэм не повзрослел. Нет. Он остался точно тем же ребёнком, верящим в сказки, живущим в своём ярком мирке, который всё ещё думает, что от инопланетных захватчиков, поработивших планету можно просто сбежать, выбравшись в окно. На окно Скидроу и оглянулся, тряхнув рыжевато-золотыми кудрями. Затем воззрился на Эмериха, с такой щенячьей, отчаянной надеждой на лице, что эмпат почти ею задохнулся. Одетый в белое, пойманный за загривок чуткой рукой, как шкодливый котёнок. Восково-бледный, бледный до землисто-серого, Эмерих что было сил сжимал челюсти и бескровные губы в узкую прорезь. Сэм почувствовал, как по лицу друга под его ладонью пробежала судорога. Мимические мышцы конвульсировали, пытаясь выразить непередаваемую гамму своих и чужих эмоций. Жёлтые, с оранжевыми искрами глаза выгорели в мутно-глинистый, совершенно больной и безжизненный цвет. Пытаясь выдавить из себя хоть слово, Эмерих глухо застонал сквозь сведённые судорогой челюсти. Метания и вспухающие нарывами чувства Сэма продирались внутрь сквозь всё попытки от них заслониться. Привычная злость не помогала. Не в этот раз. На Скидроу просто не получалось злиться. Не после всего, что он сказал. Не на такого вот, искреннего, коленопреклонённого, цепляющегося за Эмериха, как за последнюю надежду, за единственный смысл существования. — Сэм, я… не…- говорить мучительно не получалось. Эмерих зажмурился с силой, так, что под веками вспыхнули белёсые искры и круги. Или это от внутреннего напряжения? От сбоящего из-за перегрузки чужими и своими эмоциями сознания? В последней попытке убежать, избежать надвигающейся тьмы, вынырнуть из загустевшего сиропа сжиженных чувств на поверхность, Эмерих рывком вскочил на ноги, сбрасывая с себя руки Сэма, ошарашенно хватая ртом воздух. И это не помогло. Потому что Скидроу поднялся вместе с ним, вслед за ним, слово на привязи. В своего беглого друга вцепился по новой. Впечатался грудью в грудь, обвил руками, вжался губами в раскрытый немым криком рот. Видимо опасаясь услышать продолжение этого зловещего «не». Потому, что страх отчетливо сквозил в ощущениях Сэма. И ещё много чего помимо. Пламенеющий протуберанец выплеканной любви вспыхивал и чадил густой, смолянистой жаждой, горькой похотью, острой, воспаленной нежностью. Паникой и желанием. Надеждой. Она, горемычная, единственная зыбкой дымкой кутала выщеренные, голодные чувства Самуила. Златокудрого, такого знакомого Сэма. О котором Эмерих, оказывается, не знал почти ничего на самом то деле всё эти годы. Его губы давили и требовали. Впивались, сминали. Скидроу его почти жрал. Не целовал. Это больше походило на укус или пытку. Сэм терзал и с нажимом вклинивался языком в онемевший рот Эмериха. Толкался, вылизывал, втягивал в себя безвольную нижнюю губу. Сжимая в кулаке мягкие, русые волосы. Требовал ответа. Реакции. Хоть чего-то. Но Эмерих был удивительно податлив и покладист под его руками, под его натиском, прогибался, уступая голодному напору. И это было неправильно. Это было не то и не так! Эм никогда не сдавался и не уступал без боя. От него можно было ожидать удара, укуса, отборочного мата. Или такой же хлесткой, обжигающей страсти, если порыв найдёт в душе Юттера младшего отклик. Но не было ничего. Совсем. Словно Сэм целовал бездушную куклу. Эмерих замер. Одеревенел, даже дышать перестав, глядя остекленевшими глазами перед собой. Сквозь него проходили волны концентрированных эмоций, умноженных на его собственные, разрастающихся в дьявольской геометрической прогрессии. Случился блядский резонанс, к которому Эма никто не готовил. О котором он ничего не знал. Эмоции били наотмашь. От них невозможно заслониться. Нечем. Возбуждение Сэма, стало его собственным. Но безумно болезненным и острыми, сводящим низ живота режущими спазмами. Так что даже шелохнуться страшно. И то, как друг вжимался в его пах своим, тёрся неосознанно, явной, попросту окаменевшей эрекцией, делало только хуже. В сотни раз хуже. В груди колотилось ошалевшее сердце, взведенное как курок нервической гипоксией. В голове вспухал багровый цветок боли. Он врезался иглами в беззащитную мякоть серого вещества. Раскрывался. Терзал, резал, кроил сознание Эмериха на живо. А он не мог ничего, даже вскрикнуть. Только смотреть в пустоту, видя перед собой лицо Сэма так близко, что можно различить каждую бронзово-медную ресничку, вокруг серо-зеленых, болотных глаз, пока язык его друга шарит по небу, смешивая их слюну, выдыхая в раскрытый рот горячий воздух из собственных лёгких. — Эм? — почувствовав неладное, его всё-таки отпустили. Не до конца, только губы, разрывая мучительный поцелуй. Скидроу отстранился, прогнувшись в пояснице, чтобы лучше рассмотреть побледневшего до синевы друга. Руки Сэма остались на его затылке, за его спиной. Но это уже ничего не значило. Было слишком поздно. Эмпат всхлипнул, кое-как втягивая в горящие лёгкие струйку воздуха и им же подавившись. Дёрнулся, запрокидывая голову до хруста в шейных позвонках. Взвился напряженной, дрожащей фигурой на носочки и повалился на бок, сотрясаясь в конвульсиях, утягивая за собой и Скидроу, который инстинктивно пытался его удержать. Сэм закричал вместо Эмериха, истошно и панически. Одновременно с этим внизу что-то грохнуло, застучало. По лестнице донеслись тяжёлые, спешные шаги. Массивная дверь, выстроганная Юттером старшим из среза огромной секвойи распахнулась задолго до того, как на пороге оказался полыхающий софитами фиолетовых глаз пришелец. — Отойди от него! Крик. Рык. Скрежет. Нечто нечеловеческое. Сэма отбросило от Эмериха невидимой волной. Впечатало спиной в стену, с которой в ответ на удар посыпались старые фотографии в тонких, деревянных рамках, хрустя разбившимися стёклами. Скидроу не успел удивиться, испытать страх или что-то сделать. Его парализовало ещё до того, как Эмерих оказался на руках у грея. — Эмери? Посмотри на меня. Сейчас всё пройдёт. Дыши. Просто не думай ни о чем и дыши. Громадная туша в чёрном скафандре посреди светлой спальни казалась удручающе чуждой. Как оживший монстр из детских страшилок. Массивная фигура в тяжёлой броне. Фиолетовые глаза. Рубленые, резкие черты. Длинные чёрные хи, собранные на затылке серебряными полосами. Когда Килгор склоняется над своей ношей, чтобы прижать ладонь его груди, упругие отростки штрихуют белую фигуру парня, как тонкие прутья птичьей клетки. Ему отвечает мутный, расфокусированный взгляд. Сдавленный всхлип. Затем ещё один и ещё. Эмерих послушно дышит, кутаясь в привычном ощущении давней как литосферные плиты одержимости, глухой и незыблемой. Так ящерка забивается в расщелину скалы. Она ничто по сравнению с гранитной громадиной. Но эти нагретые солнцем отроги и сломы защищают, прячут от опасности, дают перевести дух. В груди ровно и размеренно сокращается сердце под когтистой ладонью умая. Коммандер стоит, без особого труда удерживая парня на весу одной рукой, напряжённо смотрит, вслушивается в состояние и мысли своей пары. — В порядке. Я в порядке, — едва различимо шепчет Эм, потом скашивает взгляд в сторону, туда, где на полу у стены раскинув руки, лежит его друг. — Сэм? Что ты с ним сделал? Черт! Сэм! Отпусти меня, придурок! Убери свои ебучие грабли! Сэм! На трепыхания эндемика и попытки выскользнуть из его рук Килгор отвечает недовольным рокотом, стрянущим где-то в глотке, за плотно сомкнутыми, клыкастыми жвалами. Почти скалит пасть, сдерживая низменный порыв лишь в последний момент. — Он просто парализован. Через десять минут блокада пройдёт. Не прикасайся к этому человеку. Тебе станет хуже. Мы сейчас отправляемся на флагман. Тебе нужен врач и помощь Лиама. Успокойся, пожалуйста. Было ошибкой сюда прилетать. Ошибкой оставлять тебя наедине с эндемиками. Прости. Я сделал из ситуации выводы, и она впредь не повторится. Угроза опять погрузить его в сон принудительно так и не была озвучена, но Эмерих ее считывает между слов. Улавливает в слишком пристальном и виноватом взгляде. Послушно затыкается, успокаивается, прекратив попытки сверзнуться с полуобхвата закованной в броню руки. Именно в этот момент в комнату вбегает отец. Как раз вовремя, чтобы увидеть сына на руках страшилища. И Сэма в россыпи сбитых со стены фотографий. Золото волос сверкает поверх стеклянных осколков. Из опрокинутых рамок на замерших людей и нелюдя смотрят детские лица. Сэм и Эм. На фоне их школы, пляжа, старого шлюпа, в лесу и на дешёвых аттракционах приезжего луна-парка. Совсем ещё дети и угловатые подростки. Почти взрослые. В обхвате рук улыбающегося во всю ширь Уильяма. Перед церковью в кругу большой, шумной семьи Скидроу. Самуил лежит на ложе их прошлого, которому уже никогда не прорасти будущим. Не стать чём-то большим. — Что здесь произошло? Эмерих? Что с тобой? Что с Сэмом? Юттер пытается подойти к сыну, но Килгор делает два шага назад. Старик упирается в невидимую стену. Вязнет в воздухе. Его не подпускают ближе. — Не прикасайтесь к нему. У Эмери был срыв. Ему помогут. Этот эндемик временно парализован. Через пару минут он придёт в себя. Советую присмотреть за ним какое-то время. Он может быть психически нестабилен. Отставного офицера коммандер обходит по дуге, сохраняя дистанцию. Вырубить его как Сэма не позволяет панический страх Эмериха. Он слишком боится увидеть отца распластанным на полу, с тем же отсутствующим выражением, что у Скидроу. Почти мертвым. Когда на лице живы одни глаза. Когда кажется, что грудь вот-вот перестанет вздыматься, делая следующий вздох. — Пап, всё хорошо, — обреченно и обессиленно бросает в пустоту Эмерих, когда они уже пересекают порог комнаты. Через плечо Килгора он видит как Юттер стоит, опустив руки, его рот скошен на одну сторону, взгляд мечется между удаляющейся спиной пришельца и парализованным мальчишкой в окружении разбитых светлых рамок. Последним, что видит Эмерих — как отец склоняется над Сэмом, пытается его поднять, просунув руки подмышками. А затем их отсекает поворот коридора, ведущий к лестнице. Уильям не успевает перехватить последний взгляд сына, которым он цепляется за кряжистую фигуру отставного моряка в мамином, розовом переднике. Старик слишком занят помощью Сэму. Ведь ему еще можно помочь. А Эмериха из когтей пришельца уже не выдрать. Теперь нет. Когда Юттер потерял возможность отстаивать свое. Именно в тот же миг он потерял и сына. Дважды. Скидроу удается переложить на кровать, стряхнув с куртки и волос злые искры битого стекла. Оно хрустит под подошвами домашних, потрепанных тапочек Уильяма. Хрустят старые кости, сцепленные в бульдожьей хватке зубы. — Сейчас, малыш, сейчас, сейчас… Бормочет Уилл, отступая к окну. Хлопают створки, отсекая назревающую бурю. Почти сразу же после этого мир сотрясает первый раскат грома. Самуил лежит неподвижно. Словно труп. Запрокинутое лицо вглядывается в потолок с пустым выражением. По вискам стекает жидкий хрусталь, безрезультатно пытаясь спрятаться в шелковых волосах. — Ох, мальчик мой. Не нужно. Не плачь. С ними все будет хорошо. Бессмысленный треп. Ложь. Пустая бравада. Уильям знает, что хорошо уже не будет никогда. Что Эмериха больше не будет. Не с ними. На этот раз он ушел навсегда. И легче ли станет от ничем не подкреплённой мысли о том, что серокожая громадина, унесшая его сына, Эму не навредит? Возможно. Ничего другого у них все равно не осталось. — Ты видел, у этой страхолюдины светились глаза? Мои старые армейские друзья поговаривают, что это как-то связано с культурой этих образин. Что те, на кого умаи смотрят светящимися глазами неприкосновенны. Эти твари сдохнуть готовы, их защищая. Эмерих в безопасности. Главное, не вини себя ни в чем. Это я зря тебе позвонил, когда они приземлились. Лучше бы оставил все как есть. Может было бы проще. Не знаю… В ответ лишь молчание и поверхностное, рваное дыхание, так похожее на астматические хрипы. Уильям встревожен. Он наблюдает за парнем и ждет. Скоро пройдет отведенное время, и Самуил сможет шевелиться. Скоро ему понадобится все сотворенное пришельцами самообладание, чтобы удержать парня в своем доме, в своём уме. Чтобы помочь ему. Ведь сыну он помочь больше не в состоянии. Может хоть в этот раз сможет сделать то, что необходимо.