emerald city

6:00 на часах — самое время закрывать «Надежду» и ехать домой. Юнги только закончил выпроваживать гостей и уже накидывал пальто на плечи, когда со стороны гримерной показалась розовая макушка Пака. Он натягивает усталую улыбку и подходит к альфе. Оба вымотаны сменой, оба до ужаса хотят поскорее обняться с постелью и уснуть, забыв тяжелый день. — Такси уже в пути, через несколько минут будет на месте, — мужчина ерошит волосы омеги, напоминающие сахарную вату, и целует в лоб. Удивляет лишь то, что он не чувствует характерную сладость на губах, а так все в порядке, как обычно. Пусть и имеется возможность наблюдать за Чимином, когда тот красуется на сцене, Мин все равно успел соскучиться. В хладнокровном убийце появилась потребность в тактильности, объятьях и улыбке на чужом лице с милыми щечками. Пака очень бесит, когда старший делает акцент на такой отличительной черте его внешности, как небольшая пухлость на лице. Всю жизнь хотел изящные скулы, всю жизнь ненавидел свою фигуру из-за насмешек одноклассников в подростковые годы, даже успел анорексию заработать. А тут появляется какой-то Мин Юнги, готовый и желающий любить главный, по мнению омеги, недостаток. — Ну хватить букать, Чимин-а, — просит блондин, когда его бьют по рукам из-за касаний до лица. Схватить юношу и сгрести в костлявые объятья труда не составляет, особенно стоит тому начать сбегать, в шутку (или нет) обижаясь. — Ты же такой милашка благодаря щечкам, что тебе не нравится? — Неужели так сложно выполнить мою просьбу и не делать акцент на этом… на этом… вот на этом ужасе? — омега хватает себя за лицо, демонстрирую всю свою «не красоту» Агусту. Как только неосторожные слова слетают с накрашенных блеском уст, альфа меняется в лице. Он резче, чем планировал, разворачивает к себе танцора, заставляет смотреть прямо в темные глаза с пугающим блеском где-то внутри. — Нет, Чимин, ты меня лучше послушай и прими к сведению: мне нравишься ты, мне нравятся твои щеки, твое телосложение, весь ты. Целиком. Понял? Омега взгляд пытается отвести и выпутаться из чужих рук, которые стискивают лишь сильнее, словно зыбучие пески: чем сильнее дергаешься, тем быстрее засасывает. Он очень благодарен Юнги за такие слова, правда верит ему, доверяет, не сомневается, но этого мало, чтобы привести самооценку в порядок и до конца полюбить себя. Альфа-таки не сдается и не отпускает младшего пока тот не выводит его из колеи внезапным поцелуем, заставляя на миг расслабиться. — Снова ты за свое, — Чимин всегда так делает, когда хочет уйти от разговора или отвлечь Агуста от чего-либо. И ведь все оборачивается успехом. Каждый гребаный раз из-за соприкосновения с чужими губами Юн теряет суть разговора. — Я голоден, — и снова как бы «между прочим» выдает танцор, меняя тему. — Мы можем заказать еду на дом. Что думаешь? — блондин не в состоянии продолжить наседать на своем и спорить с Паком. Они снова откладывают все на потом, а пока выходят из бара и направляются к машине недалеко от крыльца, отдавая все внимание лишь друг другу. — Напротив моего дома есть неплохой ресторан с круглосуточной доставкой. На улице снег валит хлопьями, от чего студент замирает перед черным мерсом, вглядываясь в черное небо, ужасающее из-за накрывшей город темноты. Кажется, сейчас раз — и накроет весь мир разом, погрузив все живое в космическую мглу, не предвещающую ничего доброго и волшебного. На рукаве чувствуется тяжесть: Юн отвлекает его от созерцания снегопадом и напоминает, что их ждут вообще-то. Вряд ли у водителя много заказов в такой ранний-поздний час, но задерживать кого-то Чимин не любит, поэтому тут же ныряет на заднее сиденье следом за альфой. Фонари теплым светом освещают дорогу, Мин нашел в интернете меню того самого ресторана, предлагая младшему уже сейчас подумать над заказом. Они выглядят как самая настоящая супружеская пара: пальцы любовно переплетены, теплые улыбки адресовывают друг другу, несмотря на то, что устали оба до жути. У водителя виднеются милые складочки морщин у глаз, когда тот созерцает любовь в чистом ее виде. Ни кем не испорченную, не приукрашенную, не запятнанную грязным осуждением, как это любят делать посторонние люди, не касающиеся чужой личной жизни. У омеги с Юнги не было обсуждений, банальных предложений встречаться или каких-либо признаний. Все получилось само-собой. Они оба видели, как смотрят друг на друга и все прекрасно понимали без всяких слов, которые, наверное, даже были бы лишними. Взаимность — это прекрасно. Все начиналось тихо, спокойно, обоюдно. Общаясь взглядом с сомкнутыми губами, можно понять гораздо больше, чем кажется на первый взгляд. Предложение альфы не остается проигнорированным и вскоре пара уже сидит на кухне, тихо, как мыши, чтобы Чонгука не разбудить, поедают авторскую пиццу и посмеиваются, замирают, прислушиваясь к шорохам со стороны комнат. — Если разбудим его — проглотит сразу полпиццы, — объясняет блондин, доедая мягкие корочки за Чимином. Он оказался из тех, кто не любит такую вкусноту. — Мы самую большую заказали, поэтому не страшно. Я уже наелся вот, — переедать на ночь вредно вообще-то, но еще хуже лечь спать голодным, вот, чему придерживается юноша и отодвигает плоскую коробку от себя. — Еще и на утро останется. Гуку тоже хватит. В противном случае, он обидится на тебя, заглотус. — Он с тобой познакомиться так яро хотел, — как бы «между прочим» упоминает, слизывая сладость с уголков губ. Юнги таким забавным кажется танцору в это мгновенье, что сам не удерживается от улыбки. — Все гудят о тебе, а Хоуп его так запрягает, он даже в баре тебя не замечал, когда приезжал. У Чимина брови вверх поднимаются от таких слов. С ним кто-то желает познакомиться, ищет встречи даже. Не работай он в таком месте, вряд ли обзавелся бы таким вниманием, думается ему. Он задумчиво дует и так пухлые (наикрасивейшие и самые вкусные для Юнги) губы, заговорщески заманивая старшего поближе тонким пальцем, словно хочет всемирную тайну рассказать. — А может я ему интересен не просто так, Юнги-я? Как омега там, не знаю, — шепотом говорит Чимин, плечами передергивая. Не добрый блеск виднеется в глазах блондина. Он прекрасно видит игру мальчишки, Пак хочет что-то услышать из его уст, может, убедиться в чем-то. В намерениях Юнги? Или просто дразнится, заставляет приревновать? Хитрая лиса глаза щурит, усмехается весело, уже отстраняясь от старшего, но тот пресекает эту попытку, за шею хватая. Зрительный контакт, кажется, длится вечность, игра нечестная, а омега проигрывает, да и отступить уже не может. То ли не в силах перечить такому остром взгляду, то ли просто не хочет — Мин не понимает. — Ты — мой, — такие тихие, только для них два слова, слетевшие с уст юнгиевых, которыми он показывает своего ревнивого зверя внутри. Делиться он не умеет, не желает. Особенно Чимином. Да вы что! Насмешили. И пурпурный океан, омеги собственный, внутри колыхаться начинает, угрожая страшным наводнением. Юнги первым от него падет, потому что он разбудил стихийное бедствие своими словами, своим появлением в чиминовой жалкой жизни, которую он еще ценить не до конца научился. Омега срывается первым, жмет по газам, будто ничего не боится, и альфу целует неистово, почти вгрызаясь в тонкие губы, добавляя больше ранок, открывая старые. Он никогда не жизни так не целовался. Спросили бы: умеет? Пак отрицательно замотал головой. Откуда ж ему, никогда в жизни не имеющему серьезных отношений, уметь вытворять такое? Сам себя удивляет с каждым разом. А Агуст и не сомневался в нем никогда, ведь он — его мальчик. Маленький хрустальный мальчик, когда-то ступивший в «Надежду» босыми ногами, ранясь об острые взгляды альф, смотрящие на него изголодавшимися черными дырами, не живыми вовсе. Занят. Мой. Мой. Мой. Никому не отдам. Никто в этом и не сомневается. Они все стены в маленькой квартире протерли своими спинами и смазанными поцелуями, по темноте добираясь до комнаты Мина. Чуть не ввалились к Чонгуку, с тихим смехом и перешептыванием выбегая оттуда. Вот же, натворили бы сейчас бед. Комната старшего встречает Мичи осенней прохладой. Окно забыл закрыть, что сию секунду исправляет, лишь бы маленький не продрог. И снова в сладком поцелуе сливаются, упиваются друг другом как могут, будто обоих раньше сдерживало что-то. Юн аккуратно укладывает младшего лопатками на кровать, холодной рукой придерживая за спину. Молочную кожу перебирает, гладит, наблюдая как омега извивается под ним в желании уйти от прохлады к теплой несуществующей фее. — Ну Юнги! — возмущается Чимин, когда пальцы начинают щекотать тощие ребра мальчишки. Он захвачен, уже не выбраться даже, не потому, что альфа сильнее и просто-напросто не отпустит, а потому, что щеки алым пылают, а природная смазка нижнее белье испачкала, даря дискомфорт. — Тише, тише, маленький, — шепчет мужчина, облизывая раковину уха и в извинение оглаживает выступающие косточки, успокаивая танцора. — Ты же не хочешь случайно Чонгука разбудить? Тогда он точно не даст нам совершить задуманное. И Чимин притихает. Он хочет. Так сильно хочет продолжения, что, кажется, не боится даже. А боялся ли изначально? Нет, никогда. Юнги ведь добрый такой, он никогда ему вреда не причинит, остановится, изнывать от собственного возбуждения будет, но одно слово младшего — и словно ничего не было. Омега тянется к старшему, требуя больше внимания. Тяжелые вздохи и возбуждение витает в комнате. Сладкий аромат малины забивается в легкие Мина как по команде, когда он спускается поцелуями ниже, к милому животику омеги. Вкусно. Сладко. Так сильно, что хочется вылизать и съесть, как самый лучший в мире леденец. Юнги выдыхает горячо, щекоча дыханием младшего, от чего тот мурашками покрывается, забавно вздрогнув. Он обязательно исполнит свою хотелку, но явно не сейчас, не сегодня. Чимин весь окаменел от смущения и стыда, такое будет лишним. Пак сминает прохладную простыню, смотря на белоснежную макушку альфы. Они избавились от верхней одежды, отправили ее в далекий любовный полет, согревая друг друга тягучими прикосновениями. Юнги со вкусом вылизывает чужой рот, проглатывая первый стон — рука забралась под мокрое белье танцора, оглаживая возбужденный член, мило прижимающийся к животику. Омега такой чувствительный, выгибается на встречу миновым рукам, шепчет что-то в омуте услады, обнимает так, словно от кровожадных чудовищ ищет спасения. Агуст ловит взглядом каждую испарину на милом животе, исцеловывает маленькое тело под ним и ни один сантиметр без внимания не оставляет. Легкой щекотной проходится про ребрам, играя словно на арфе, а в ответ — тихий смешок от Чимина. Боится. Ревнивый, видимо. Юну придется с ним не легко. Но он смело плюет на это — справится. Мальчик под ним, словно ангел во плоти. Нимба и двух крыльев белоснежных недостает для полного комплекта. Кто же мог подумать, что такие идеальные и впрямь существуют? Он лежит под ним, тяжело дышит с прикрытыми глазами. Ресницы дрожат от томного ожидания и возбуждения, а Мин подушечками пальцев по острым ключицам проходится, к темным бусинкам спускается — оставляет поцелуй на каждой. Дальше вниз, по еле вздымающейся груди к узкой талии и впалому пупку. — Такой прекрасный, — шепчет, словно заклинание завершая. — И только мой. Лишь мой. Ничей больше. С таким, как Чимин, никто другой не нужен до самого гроба. Никакая шлюха не будет такой нежной, никто такие ощущения не подарит как первый раз этого омеги с розовыми волосами. Он — особенный отныне. Сколько так же под альфой стонали? Пять? Может, десять? И вовсе пятьдесят? Все они сводятся к нулю одним штрихом ловкого движения танцора, который, не желая слушать возражений, ворвался в жизнь Юнги. Появился, как на сцене в тот день, вышел из-за кулис и больше не уйдет, не скроется, не спрячется даже если сам захочет. Юнги хочет защитить этого лиса, уберечь от всех невзгод, от себя в том числе. Мичи ведь не знает, что у него руки по локоть в крови после знакомства с Чон Хосоком, черт бы его побрал. Они вместе основали «Надежду», сделав своим домом, и с тех пор не отпускают нажитого. Бар в центре Пусана — их второй дом, более настоящий, теплый и уютный несмотря на то, что творится внутри него. У него большие проблемы с контролем агрессии. В один роковой день алый дождь навестил душу Мина, окрасив ее яркой краской и разрушив жизнь. Ненужность и северный холод со стороны родных по крови опекунов, на которых оставили родители, погибшие в аварии, сыграла большую роль на психике мальчика. Он нуждался лишь в любви и тепле после трагедии. Но судьба повернулась спиной в самый нужный для него момент. Теперь в жизни Юнги появился лучик света. Омега так тянется к нему, к единственному источнику света. Но кожу лишь холод окутывает, малыш, ты не согреешься, не тешь себя надеждами. Он сделал целью своей жизни убийства людей, которые не угодили товарищу, пока в жизнь не вошел теплый Чимин, желающий укрыть от леденящей душу вьюги. — Зайчик, — альфа готов разрыдаться навзрыд. Признание само собой слетает с губ. Взаимно. Конечно все взаимно, как же иначе. Агуст же неприкаянный никем, его люди боятся, шугаются мерзлоты его души и близко не подходят. Альфа с врожденной анемией, слабый от рождения. У Чимина, наверное, синдром спасателя развился, либо он дурак совсем, мозги на сцене растерял, но он блондина примет под свое сердце. Для него там целая комната обустроена: располагайся — не хочу. Взаимно. Взаимно. Взаимно! Пак шепчет, будто в безумстве молитву читает, пока пальцы старшего растягивают его, хлюпают малиновой смазкой, смущая танцора интимным звуком. Юнгиевы губы украшают чужую шею гематомами, что на утро расцветут в более прекрасном цвете. Его маленький танцор самый прекрасный: что сейчас, ночью, что завтра утром в лучах зимнего солнца. Оба поломанные смертями близких, оба ищут спасение друг в друге. И находят. Любовь объединяет, не дает потеряться заблудшим душам в одиночестве с клочком собственных мыслей в руках. Член альфы вторгается в девственное, никем ранее не тронутое тело. Он первый. Украл ценное, опорочил мальчишку с сахарной ватой, а тот и не против. Чимин ногами торс старшего окольцовывает, стонет сладко и отстраниться не дает. Показывает всеми движениями как ему хорошо от Юнги внутри, как он хочет больше, но блондин, увы, не может позволить себе сильнее: уверен, омежье тело еще не привыкло к крупным размерам внутри. Присутствие Чонгука в соседней комнате мешает наслаждаться прекрасным голосом Пака. Он шикает от недовольства и всего расположения ситуации. — Мы выбрали совсем не подходящее время для секса, зайчонок, — шепчет бармен, оставляя поцелуй на подбородке младшего. — Плевать, — очередной толчок заставляет выдать стон и прикусить щеку. Лишние звуки тут ни к чему. — Я постараюсь быть тише. — Еще успеешь показать мне свой голосок во всей красе. Шуршание постельного белья, холодные руки Юна на теле, а у Чимина в голове паутина. У альфы руки не теплеют даже в такой ситуации. Эта мысль пролетает в голове перед яркой вспышкой, похожей на фейерверк. Он с горем пополам в состоянии думать, но теперь думает лишь о том, как бы не рассыпаться прямо в чужих руках, потому что ощущение складывается, что вот-вот — и ему конец настанет. Хочется еще, как можно больше, быстрее, но Юнги не торопится, сам себя на цепи сажает и держится на медленном темпе, растягивая удовольствие и мучая не только себя, но и танцора, который не совсем понимает, от чего же становится с каждой секундой все душнее и тяжелее. Альфа толкается сильнее, поцелуем заглушая стоны. За талию к себе прижимает, а языком чужую полость рта изучает. Пак короткими ноготками царапает спину старшего, изливается в его ладонь и губы юнгиевы случайно прикусывает, разрывая до крови. Следующая пара толчков оказывается громче обычных — танцору сложно сдерживаться после оргазма. Он чувствует как мужчина изливается в него и выходит, заваливаясь рядом. — Ты невообразим, Чимин-а, — омега тут же оказывается в его объятьях. Агуст натягивает пуховое одеяло, чувствуя как младший жмется к нему в поисках несуществующего тепла тела. — Такой сладкий. И мой. — Люблю тебя. Сильно-сильно. Словно обещание дает секретное, шепотом произносит, не дает никому другому услышать — только Юнги. И поцелуем скрепляет навсегда, наслаждаясь тонким шлейфом цитрусов, запах которых смешался с малиновым. — Взаимно. Сильно-сильно взаимно, — передразнивается альфа, заключая его сокровище в медвежьи объятья. Не отпустит до самого вечера. А за окном уже светает.

***

Бао слишком уверенный в себе выродок, если действительно думает, что, украв чужое, может даже не прятаться. Не бояться наказания — колоссальная ошибка глупца. Узнав от местного секретаря, что гость из Китая на месте, Чон широкими шагами направился к лестнице наверх. Крики беты и угрозы об охране остаются успешно проигнорированы. Вряд ли Бао согласится на встречу, зная, где сильно проебался и перед кем. Мужчина с седой щетиной вздрагивает в офисном кресле, когда Хоуп без предупреждения врывается в кабинет, а следом за ним красный от возмущения секретарь, почетно кланяющийся и сообщающий, что остановить наглого гостя не смог. — Выйди, — китаец откидывает шариковую ручку, предполагая о ее дальнейшей ненадобности, и устремляет взгляд на одетого с иголочки Хосока. Он знает, зачем тот пришел. — Я разберусь. Альфа по-хозяйски проходит к панорамному окну и закуривает сигарету, оценивая апартаменты, что мужчина себе нажил. В Корее он обосновался относительно недавно, но уже ведет себя, как Господ Изумрудного города. Зазнался, ой как зазнался. Бедный китайский друг подняться с кресла не успевает как дуло пистолета касается его лба. — Понравился мой подарочек? Я долго выбирал подарочную упаковку. Выражение лица Бао меняется в ту же секунду. Он был на важной конференции, заключал контракт с США: кругом влиятельные фигуры, будущие коллеги и кипы бумаг, которыми они вскоре должны были обменяться. Лучше бы секретарь тогда не передавал подарок. Им заинтересовались и окружающие Бао гости. Посыпались горы лести, словно конфетти на празднике, а затем и просьбы открыть, поделиться, так сказать, радостью. Открыл, блять. Запах металла забрался в ноздри, а вид посеревшего пальца увидели все присутствующие. Секретарь и еще один омега тут же в обморок упали, перед глазами китайца мушки залетали, в глазах потемнело от шока. «С днем рождения, любимый сынок. От любимых папы и отца» Мужчина остался без важных для его бизнеса контрактов — все до единого гостя передумали связываться с человеком, которому преподносят такие подарки. Ясно было, как день, что родители замешаны лишь косвенно. Бао сразу связался с ними, все равно в глубине души надеясь о неудачной шутке и о здравии близких. Зря. Палец действительно принадлежал собственному отцу. Содержимое желудка тут же начало проситься наружу и, скорчившись над ближайшей урной, альфа старается направить свои мысли в нужное русло. Насолил он только одному человеку в Изумрудном городе. Пришел час его личной расплаты за кражу. — Знаешь, что делали в японских мафиозных организациях с товарищами, которые стали воровать чужое? — легкие наполняются желанным никотином. Хосок губами зажимает фильтр сигареты, делая шаг в сторону от легкого головокружения. — Отрезали конечность. Сначала один палец, потом два. Если не помогало, то человек лишался руки. А ты цел. Пока. Знаешь, почему? — Родители были здесь не причем, Хоуп. Зачем ты так со стариками? А в глазах напротив — пурга морозная, холод такой, что до костей пробирает. Чон видит Бао насквозь. Он совсем не сожалеет о содеянном, ему не жаль родителей, которые пострадали благодаря сыну, и просить прощения он не собирается. Язык проходится по обветренным от низкой температуры губам. Альфе все интересно было: чем же живут такие люди? Желают огромных сумм денег, видимо? А куда их тратить? На что? Со временем наступает скука: вечные траты надоедают, он по себе это знает. — Только Дьявол использует слабости людей, Хосок, — вновь подает голос мужчина, а брюнет из себя выходит. Удар пистолетом по лицу раздирает кожу в кровь. Чон рывком разворачивает китайца к столу и руку заламывает, когда тот тянется к ящику с пистолетом. — У тебя все еще есть шанс все исправить, гнида. Контракт, который мы так и не заключили, припоминаешь такой? Бао хрипит, пытается высвободиться из чоновой хватки, но тот лишь руку ему сильнее выворачивает, доказывая, что путей к отступлению нет. Мужчина таки сдается, достает несчастный лист бумаги с пропечатанными пунктами договора. Остальная кипа бумаг летит со стола, рассыпаясь ковром на полу. — Нет, глупый Бао, — на лице альфы растет оскал звериный, от которого по телу китайца дрожь проходит. — Не «имеет право пользоваться», а «передаю все полномочия пользования портом Чон Хосоку за кражу его имущества». Тут-то он понимает, что в живых точно не останется. А если и останется, то жить будет на улице, кормясь канализационными крысами. Родители его факт не примут, они отказались друг от друга еще когда Бао только начинал заниматься наркотиками. Мужчина никогда не осуждал своих стариков, именно поэтому никогда не зайдет более в их дом и не попросит помощи, зная, кто он для них такой. — Нет, — шепчет альфа в неверии, отрицая ситуацию, в которой находится в данный момент. С этой секунды он — никто, пыль. По ветру развей — не поперхнись, только уничтожь. — Ты ведь не поступишь так, Хосок-а! Порт — единственный мой доход на товар. — Продай то, что украл. Брюнет прекрасно понимает: даже его наркотиков у Бао уже нет на руках. Китайцу точно недолго осталось быть на этом свете крупной шишкой, которая еще недавно могла смело здороваться с влиятельными людьми на равных. Не долго птичка пела. Через несколько минут бумага у Чона на руках, а в кабинете раздается выстрел. Бездыханное тело грузно падает ему в ноги. Ошарашенный секретарь чуть дверь лбом не сшибает, услышав стрельбу. Бедный мужчина кричит о срочной «скорой», телефон выпадает из его рук, когда взгляд темных очей натыкается на преспокойный хосоков. Он выполнил свою главную миссию за последние месяцы — долго же он не понимал, кто стоит за кражей товара. Бао ни за что бы не признался, что и последние кражи совершал тоже он, выпытывать у него — бесполезная трата времени. — Вы! — страх беты сменяется гневом. Он спешно поднимает мобильный, желая поскорее покончить с убийцей его начальника. — Я так и знал! Что-то с вами не чисто было! Полиция мигом Вас поймает! Альфа хмыкает даже как-то весело, пугая несчастного такой необычной реакцией. Только сейчас он замечает, как сильно взгляд молодого секретаря схож с рыженьким омегой: глаза большие такие, Хосок сравнил бы их с оленьими, напуганными такими. Эта схожесть заставляет брюнета пошатнуться и слегка поморщиться. Иронично получается — только сегодня он обнимал любимого омегу этими руками, которыми спустя пару часов убил человека. Ты по истине ужасен, Чон Хосок. Как бы юноша на него смотрел сейчас, зная о его совершенном минутой ранее грехе? Наверное, с точно таким же испугом, может, заплакал бы от осознания, какой страшный монстр запал в его юную душу. Но альфа ведь предупреждал. Теперь в глазах стоит совсем не бета, а купающийся в собственных слезах Чону, отрекающийся от него. Только протяжные гудки телефона и чужой голос, совсем не схожий с омежьим, приводят мужчину в себя. — Спешу Вас разочаровать: в Изумрудном городе правит совсем не полиция, Господин Мёнсу. ㅤ ㅤ ㅤ ㅤ ㅤ ㅤ ㅤ ㅤ Альфа валится на кровать, прикрывает глаза на несколько минут — это маленькая его личная медитация. Чон делает так каждый редкий раз, что бывает дома. По-настоящему дома, а не на диване в кабинете бара. В это время он расставляет все по мозговым полочкам: что сделал за это время, что ему предстоит успеть сделать, а что он может ненадолго отложить. Удивительно, но с появлением школьника в жизни Хосок стал гораздо больше отдыхать и бывать в квартире. Чону часто ему напоминает об отдыхе между рассказами об учебе и своем времяпровождении. На душе тепло от обычных мобильных сообщений, подумать только. Альфа все еще не может поверить, что это фантастическое чувства внутри называют любовью. Он находит в кармане пиджака мобильный и набирает омегу. «Вряд ли он еще спит, — думается мужчине, — мелкий любитель сидеть допоздна». Но гудки срываются на долгие протяжные, оповещающие о занятой линии. Болтает с кем-то. Но Хосок не сдается. Он вообще не из тех, кто сдается. Брюнет открывает сообщения, тыкая на строку ввода. «Ты помнишь, что произошло вчера?» Конечно Чону помнит. Молодой организм не даст тут же впасть в алкогольную амнезию, да и выпил мальчишка не так много. Альфе не представить, как омеге было хорошо в прошедшие два дня, которые он провел рядом с ним. Новая школа, злобные одноклассники, не принявшие рыжего новенького в свое гнездо, большое расстояние от своих друзей — все это до ужаса давило на мальчика. Спасал только Чон какой-то Хосок, случайно появившийся в его жизни. А встреча с альфой была самым приятным и радостным моментом для Чону. Хосок спас его. «Ты был изрядно пьян» Омега выглядит в разы веселее от алкоголя. Не удивительная реакция организма, но мысль, что мальчишка счастлив, так греет охладевшего Хоупа, возвращая его к жизни. Школьник бы смог умудриться и из могилы вырыть тело, оживить, как злые ученые в сказках, своей яркой улыбкой. Альфа уверен, Чону начал бы танцевать, включи он ему музыку. Неважно какую, омега бы активно дрыгался под медленную, и потребовал с брюнета вальс под громкий рок. «На улице был первый снегопад» Они в тот момент поцеловались первый раз. У альфы вероятно паранойя — он снова чувствует шлейф весенней сирени, принадлежащей рыжему сорванцу, а на губах чужие теплые, прямо как вчера, на холодом балконе. Он тут же облизывает губы, убеждаясь в настоящем наваждении. Чону — чертов чародей, иначе Хосок не может объяснить этот морок. «Я отвез тебя к себе» И омега смеялся звонко под бокал первого вина, которое ему так понравилось в ресторане. Хоуп себя даже простил за то, что позволил школьнику выпить алкоголь в раннем возрасте. Вряд ли бы это случилось без его участия. Чону ведь Божий одуванчик, Господи, какое еще вино до совершеннолетия? Хотя, кто его знает. Брюнет ведь не всевидящий вовсе. «Я все еще пахну тобой, Чону» Запах сирени поселился не только в квартире. Весенняя сирень теперь цветет в легких Хосока. В легких счастливого Хосока, руки которого по локоть в крови. В этих руках теперь хранится маленькое сердце рыжего школьника. Он просто не может себе позволить разбить хрупкий орган. Хрупкий, как лепестки сирени.