emerald city

Запаха больниц с букетом антисептиков и лекарств, коими пичкают пострадавших, альфа не ощущал давно. Как долго он не бывал в больницах, сам себе дыры залатывая? Пару лет уж точно. Эти сморчки в эффектно выглядящих белых халатах снуют туда-сюда, из одной палаты в другую, говорят, они чужие жизни спасают, из того мира вытягивают клешнями. Юнги пусть и не доучился на хирургическую квалификацию, целый год штаны протирал, но запомнил некоторые азы: как скальпелем работать, да как людишек зашивать, чтоб кровью прям перед ним не разливались. А там и отчислился, потому что заебало. Теперь сидит, глазеет на этих «статных» врачей, умных таких с виду, зарабатывающих золотые горы, потому что горбатились около десяти лет в универе, не вылезали из медицинских конспектов с книгами. Стоит ли оно того? Спасать жизни, зарабатывать, чтобы хватало на приличную жизнь, иметь высокую должность и пробиться в обществе. Альфа правда задумался, пока Пак стоит у регистрационной стойки, общается с лечащим врачом единственного родителя. А может, он бы уже имел личную квартиру и иномарку? Мужчина ерошит волосы. Спасать жизни — сложно. Спасать жизни — огромная ответственность. Спасать жизни — это не его работа — к такой неизощренной мысли он пришел почти сразу. И вообще блондину хватает денег и славы, пусть и не в высшем обществе. Криминальная дыра тоже своего рода общество. Общество бандитов, моральных уродов, кем и является Мин, а еще убийц, дилеров, наркоманов и так далее по социальной лестнице вниз. Юнги опять грузится не по теме, Чимин замечает данную несуразность по сведенным бровям старшего, сжимает его ладонь в своей и голову наклоняет, молчанием спрашивая, все ли у него в порядке. В ответ кивок. Он все равно не верит, но не останавливается — шагает вверх по лестнице, взглядом натыкаясь на цифру, которую омега может смело ненавидеть, проклинать. Более ему никогда не захочется связывать свою жизнь с единицей и шестеркой. В шестнадцатой палате лежит старший омега, и если он умрет — Чимин умрет тоже. Потому что жизнь в одиночестве ему не мила. Потому что Джиан служил ему единственной в жизни поддержкой, без него Пак опустится — подняться больше не сможет. На плече чувствуется юнгиева рука. Оба знают, зачем пришли сюда, но лишь один понимает, как сложно дается каждый шаг к палате другому. У Чимина ноги тяжелее с каждым разом, он груз непосильный тянет за собой, оплачивая месячную оплату за палату и должный уход за мужчиной. Не факт, что проснется, не факт, что услышит сейчас слова сына уже будучи здоровым… Никто не может дать гарантии выздоровления омеги. Двери открываются автоматически. Юнги открывается тяжелый вид. Пак сам предложил пару дней назад сходить сюда, познакомить со своим папой, поговорить с ним. Альфа знал, в каком мужчина положении, — Чим еще при знакомстве все выложил, как на духу — а еще он знал, что ничем не сможет помочь ни ему, ни любимому омеге, который, блять, страдает, словно от агонии, каждый раз приходя в палату и видя самого близкого человека в таком состоянии. Внутри жжется что-то, органы окисляет, дыхание перехватывает, а Мин, будто дурманом плененный, шагает к больничной койке быстрее Пака, где лежит тело Джиана. Ему больно, он корит себя за свою беспомощность перед Чимином и его папой. Если квалифицированные врачи не могут ничего с этим сделать — какой-то Юнги, вылезший из своей глубинки, где всю жизнь прокуривал, тут подавно бессилен. И это бьет по нему, бьет с такой силой, что хочется внутренности выплюнуть с убиением. Накрахмаленный лилейный халат шуршит, омега трётся рядом, через пару секунд опускается на стул рядом. С непередаваемой горечью в глазах берет руку папы и вздыхает, лбом утыкаясь в бледную кожу родного, почти безжизненную. — Доброе утро, папа, — Пак приподнимает голову, касаясь губами тыльной стороны ладони. — Сегодня я не скажу тебе, что снова плохо спал. Спал я отлично, выходным воспользовался по назначению. Агуст не смеет перебивать свою кроху, внимает его словам и со всей искренностью задается вопросом: когда он стал таким слабым? Он в состоянии хладнокровно лишать людей жизни, судить их, как собственный палач, потому что все люди — беспросветное гнилье. Человечеству ничего не поможет — оно стремительно деградирует социально, духовно, интеллектуально и психически. Альфа, опять же, ничего не может с этим сделать. Он верный пес Хоупа, старается выполнять роль хорошего работника бара, где толкают волшебную пыльцу, так красиво застилающую глаза перед реальностью, без умения мечтать о чем-то большем. Мин старается выполнять роль хорошего верного бойфренда, который всегда поддержит, убьет еще одного ублюдка, что позарился на единственный луч — Пак Чимина — его свет, против коего Юнги никогда не обернется. Старается. Действительно старается, но чем это поможет? Мужчина теряет хватку: встал на колени перед омегой, перед его слабостью и слабостью юноши, роняющего слезы в блеклой палате старшего омеги. Агуста впервые вводит в дрожь чужая возможная смерть. — Сегодня я пришел не один, папа, — мальчишка продолжает нашептывать, словно молитву читает, взывает к Богу, чтоб тот хоть один-единственный раз выполнил свое истинное предназначение — услышал человека с земли. — Рядом находится человек, которого я люблю. Правда люблю, представляешь? Я никогда не влюблялся до этого, папа, но почему же я так уверен, что это чувство, водящее лепестками японской вишни по нутру, зовется любовью? Джиан часто говорил сыну, каким чистым душевным порывом он дорожит его отцом. Привязанность, страсть, симпатия — все это другое, никогда не встанет на один уровень с этой манией по человеку, которой правит небесный амур с воздушных облаков. Чимин верил, слушал каждое выпаленное слово старшего омеги, восхищался любовью и преданностью своих родителей, считывал каждую их эмоцию. Один Бог видит, как сильно маленький омега хотел ощутить это волшебство на себе. Как случается, эта ваша любовь? Отец рассказывал про фею размером с человеческий мизинец, что она приходит неожиданно — ты ее никогда не ждешь, а она касается своей палочкой-помощницей твоего чистого сердца и все! Ты околдован этим порывом! Джиан с этой сказки смеялся, а мальчишка подхватывал его заразительный смех. Они тогда были на пикнике в летнем парке, где бабочки вокруг порхали. — Ты такой сказочник у меня! — улыбка молодого омеги в то время служила для всех членов маленькой семьи спасательной утопией. — Это не сказки, любимый, а чистая правда! Чиминни захотел узнать, как появляется любовь — я ему рассказал. — Но когда придет та фея размером с мизинчик, отец? Я хочу, чтобы она пришла… — семилетний мальчик задумывается буквально на пару секунд. — Завтра! Нет, нет, сегодня, отец! Сегодня ночью она придет ко мне? — Она придет к тебе, когда ты поймешь свое чистое сердечко, милый. Сейчас Чимин смело может сказать, что понял слова папы, сказанные ему еще в далеком детстве. Он открыл сердце перед Юнги, он одним своим прикосновением очистил его от скверны, позволил маленькой волшебнице взмахнуть палочкой-помощницей и одарить теперь уже не столь маленького омегу прекрасной любовью. В человеческом мире редко можно встретить чистосердечных созданий. Юнги уверен: Пак — то самое исключение из миллиардов. — Меня зовут Мин Юнги, — мужчина сжимает свои колени, облаченные в черные, местами уже потертые джинсы. Он нервничает сильно, в душе поселилось ожидание хриплого голоса старшего омеги, как он медленно откроет глаза, сказав, что он против союза своего единственного, самого любимого сына, и какого-то преступника. — Я искренне рад встрече с Вами. Даю слово: я буду с трепетом заботиться о Вашем Чиминни. Никогда не дам его в обиду и обеспечу лучшее будущее. Он этого правда заслужил. Он у Вас большой молодец, папа. ㅤ ㅤ ㅤ ㅤ ㅤ ㅤ ㅤ — …после больницы мы случайно встретили его друга, Лиён зовут, кажется, он бета. Приятный юноша. Мы пошли в кафе неподалеку, там продается любимый Чиминов десерт, и, представляешь, мы заболтались с этим бетой где-то на час! Он учится на хирургическом, в отличие от меня, ему правда нравится это дело и бросать не собирается. Сидя в своем уголке на кухне с кружкой пива, Агуст с таким восхищением рассказывает Гуку о своем насыщенном дне, что младшему начинает казаться маленькая истина: будь он на месте омеги хена — точно приревновал бы его к тому самому другу. У Мина ноги скрещены, сидит по-турецки (по-дурацки, сказал бы Хоуп) локтем упирается в подоконник, глазея на небольшую старенькую люстру в стиле модерн. — Ты будто Ницше мне тут зачитываешь, — Чон смеется, уклоняясь от скомканного фантика карамели. Всего пару месяцев назад Юнги был жуть как немногословен, на работе всегда меланхоличен, до тошноты упрям и холоден по отношению даже к близким друзьям. Альфа убедился, что людям и вправду свойственно меняться. Вот он — тот самый экземпляр — сидит перед ним во всей красочной красе, рассказывает про какого-то бету-хирурга-друга-любимого-омеги, которого Джей Кей в глаза, блять, не видел вообще-то. — За последнее время ты стал таким… таким… другим? Альфа с вопросом смотрит на блондина, потирая подбородок, пытается подобрать другие слова. — Слабым, Чонгук. Я стал слабым, — грустная улыбка заползает на лицо бармена. Он сам сегодня в этом убедился, когда дрожащим голосом разговаривал с человеком, который лежит в коме. В коме. Несмотря на этот факт Юнги трясся, как осиновый лист на ветру. — Более человечным, — Чон всегда, видимо, будет поправлять своего бестолкового коллегу. — Нет, серьезно, Юн, я никогда не видел, чтобы ты рассказывал мне о таких мелочах жизни. Либо этот бета тебя заинтересовал гораздо больше, чем Чимин. — Нет же! — Мину стыдно за свое многословие о Лиёне. Неужели можно было подумать, что тот ему приглянулся, как… Нет, блять, ну нахуй. Думая об этом, альфа представляет, как себя чувствовал омега, наблюдая за своим парнем и другом. — Просто я, наверное, очень давно не встречал людей, с которыми мог бы так спокойно обсудить интересующие темы. Да и у нас много общего, наверное так. — Бля, не кипятись ты так! Этот танцор впускает тебя в свое окружение, значит, доверяет, желает видеть в своем ближайшем будущем. И все это очень хорошо влияет на тебя, Юнги. Прими уже свои перемены в жизни. Блондин вздыхает облегчено. Впервые за долгое время он действительно чувствует себя легко. Пара кружек пива пусты — отправляются в мойку, а захмелевший слегка альфа падает на кровать. С Чимином он чувствует себя собой. С Чимином он знает, кто он такой.

***

— Самая большая трата, какую только можно сделать, — это трата времени. Каждое потерянное мгновение — потерянное дело и потерянная польза, так когда-то сказал Честерфилд. В руках тлеет косяк; в желудке пара таблеток собственного производства, а в голове бушует густой туман, но думать ни в коем разе не мешает. Джексону вообще мало что может помешать думать, да в принципе, помешать. На коленях сидит крохотный омега, спиной к груди прижимается, и задыхается в тесном пространстве машины от тошного запаха марихуаны. Тонированные окна открывать запрещено: перед ними восхитительное представление вот-вот откроется. Поэтому Минджэ приходится медленно умирать и ждать того самого «представления», как назвал сие событие старший брат. Под представлением люди понимают что-то веселое: кинотеатр, сцену в театре, какое-то выступление. Но они приехали в какую-то глушь, на окраину, к обшарпанным пятиэтажкам с, юноша держит пари, обхарканными парадными. Райончик престижностью не блещет от слова «совсем», и что они тут забыли — одному чёрту известно. Ну или Джексону, который вновь зачитывает филологов, горячим дыханием уши обжигая. — К чему ты это, хен? — Да к тому, мой маленький младший братишка, что твой любимый хен времени не теряет. На губах играет оскал. Минджэ узнает его из тысячи: Джексон жаждет крови, ничего другого сегодня более не грядет. Он ненавидит, когда старший так поступает: наперекор его желаниям. Омега как-то раз побывал на подобном «судном вечере», отходил очень долгое время. Его брат — психопат. Человека на его глазах забили до смерти — Джексон смеялся пока младший забивался подальше в угол, зажимая уши до вакуумов, лишь бы крики несчастного мужчины заглушить. Он для подобного был слишком мал. Все повторяется. На «сцене» появляется альфа, с одним из которых Минджэ встречался несколько дней назад. Худощавый блондин. Появляется в поле зрения ссутулившейся фигурой. Что он забыл в таком Богом забытом месте, думается омеге. Альфа возвращается домой после тяжкого рабочего дня, а квартирка, которую он делит с Джеем — все, что им нужно. Подобная жизнь обоих вполне устраивает. Богатая жизнь в пентхаусах — не их часть. Мальчишка запомнил его добрым. В то время, как его босс психовал и чуть ли не громил мелкую забегаловку, увидев ребенка перед собой, Юнги остался с ним на какое-то время. — У тебя правда все в порядке? Я могу позвонить в полицию и помочь, если тебя принуждают к такой работе. — Я здесь по собственной воле, господин. — Ты совсем еще ребенок для таких дел. — Я это прекрасно понимаю. Не надо меня учить. Ступайте, Вас ждут. — Спи побольше. Такие круги под глазами… Ты на панду похож, мелочь пузатая. Будь осторожен. «Панда, да мелочь пузатая. Подумать только!» — Минджэ прыскает в кулак, рассмеявшись в спину молодого альфы. Но, блять, эту улыбку незнакомого ему мужчины он запомнит на долгое навсегда. Никто, даже собственные родители не говорили таких теплых слов, не интересовались, как у него дела и хорошо ли их сын спит. Всегда лишь больные тычки в спину с «нам лучше знать, как тебе стоит жить! Не водись с этим ублюдком, он сгубит тебя вместе с собой!». Все вокруг против их связи с Джексоном, а Минджэ строит из себя барана, которому все по боку. И избиения под порошком, сопровождающиеся унижениями, и отхаркивание утренней крови — все переживет, плевать. Это стоит тех моментов, когда любимый альфа ведет себя действительно, как любящий его хен. Первый удар — оглушающий — приходится прямо по затылку. У юного омеги дыхание перекрывает: от увиденного иль от едкой порции дыма марихуаны? — Боишься за него, малыш? — мужчина ощутил этот мальчишеский резкий вдох, опаляющий лёгкие. Бычок от косяка летит в чуть приоткрытое окно и тут же закрывается. Юноша, увы, не успевает сделать глоток отрезвляющего воздуха. Страшно. Очень страшно. Боязнь за чужую жизнь ощущается так… странно. Ты находишься в безопасности, тебя никто не посмеет пальцем тронуть. Бьют другого человека, чужого, того, кто дал понять, что ты, Минджэ, вообще-то человек, а не тряпочная кукла, которую можно использовать, как вздумается. — Чего ты добиваешься своими действиями? — вопрос старшего проигнорирован, и это ох как чревато ему обойдется. — Не спеши, заяц. Это только начало. Сначала я лишу своего главного конкурента правой руки, затем — левой, а там, глядишь, Хосок останется за бортом рынка, а я — поднимусь, стану номером один, главным изумрудом засияю, открою собственный наркокартель и буду грести деньги лопатами. Очень многообещающие планы на будущее, думается омеге. До машины доносится душераздирающий крик блондина. Он уже на земле давно — не продержался в одиночку долго против нескольких, почти не сопротивляется и лишь голову старается укрыть. Его топчут, один — пинает, а другой только что сломал руку, вызвав отчаянный рев. Асфальт щедро полит кровью Агуста, что без сознания свалился увесистым мешком. Мужчину грубо поднимают, начинают уносить, но Минджэ уверен, что пропади блондинистая макушка из его поля зрения — его точно прорвет, уже начинает. Омега рвется наружу, пинает и отталкивается от брата, тянется к заветной ручке двери в надежде ощутить легкую свободу от цепких пальцев у себя на бедрах, спасти чужого ему человека. Минджэ рискует собственным здоровьем, идя против воли Джексона, и ему почти удается выскользнуть из машины, носком ботинка дотронувшись до земли, когда его снова закидывают назад, не церемонясь о его целостности. Приложился головой об крышу автомобиля — мальчишка этого даже не ощутил, крик рвется наружу: — Отпустите его! Отпусти, Джексон! Он… Он же умрет! Куда его уносят? В глазах напротив альфа видит отчаяние, животный страх за чужую жизнь и ебаную мольбу отпустить врага. Не простительно. — Конечно он умрет, маленький мой. Что с тобой такое? — игра на публику без зрителей. Горячие ладони почти ласково — юноше хочется в это верить — касаются тела. — Отпусти его, — не прекращающийся шепот только больше раздражает старшего, словно заевшая пластинка на одном и том же моменте. — Я прихлопну их, как муравьев. Лучше играть роль мухобойки, чем быть тем самым насекомым, которого хлопнут, Минджэ. Или ты хочешь поменяться с ним местами? Я ведь могу это запросто устроить. Но надо ли тебе это, заяц? Ты со мной с начала и до конца, ведь так? Или ты уже передумал? Наше с тобой будущее… — Будущее. Хен, ты правда видишь какое-то там будущее со мной? Правда ли ты любишь меня? Губы дрожат, мальчишеские щечки покраснели от пролитых минутой ранее слёз. Нервы сдают, а он ведь еще даже школу не закончил. — Конечно люблю. К чему ты клонишь, Минджэ? — новая порция лжи и демонстративное удивление Джексона. Страшное осознание, что омега действительно это любит бьет по мозгам лучше всякого утяжелителя. Он любит настоящего монстра, который в конечном итоге погубит его. В конечном итоге Минджэ будет похоронен под высокими початками кукурузы прямо под окном одноэтажного частного домика. — Если твои слова имеют хоть долю правды — не убивай его. Обсидиановые глаза младшего брата молят. Джексон лишился с годами всяких чувств и эмоций, но что же случилось сейчас? Почему он чувствует жалость по отношению к глупому ребенку, который просит сжалиться над врагом? Мужчина рычит в гневе, хватает мальчишку с пассажирского сиденья и отправляет вниз, попутно вжикая ширинкой. — Займись-ка ты лучше делом и, может быть, я не убью его. Минджэ давится от новой порции соленых слез, задыхается от такой же соленой спермы на собственном языке. Он постарается. Правда постарается, чтобы сохранить жизнь незнакомому альфе. Юнги подарил ему второе дыхание на эту жизнь.