Мафия

      За окном уже темно, лишь последняя тусклая сине-чёрная полоска света тлеет около самой земли. Небоскрёбы мрачными громадными тенями подпирают бездну ночного небесного свода, рассыпавшегося еле заметными звёздами. Лёша складывает последние вещи в сумку, которая отказывается застёгиваться.       — Да твою ж мать! — ворчит он, отчаянно дёргая молнию.       — Когда мы переезжали сюда, то ты запретил мне брать с собой кружки, гладильную доску и много чего ещё, ибо мы будем похожи на цыган, — говорит задумчиво Антон, подпирая письменный стол. — Вот смотрю я на это, и мне кажется, что мы всё-таки превратились в цыган.       — Нам нужен ещё один пакет, — бормочет Лёша и лезет в глубины шкафа, рукой проводя по пустым полкам.       Он выгреб всё, что только смог обнаружить в комнате. Наверное, учитывая условия и обстоятельства, близнецам следовало бы брать только самое необходимое, но они понятия не имели, где теперь придётся жить, а главное, сколько. Хотелось быть максимально готовыми к новой жизни, которая уже не призраком, а вполне ощутимым образом маячила где-то поблизости. С каждой новой сложенной в сумку вещью они делали очередной шаг к своей цели, к своему спасению.       — Да давай в руках понесём, чего уж! — хмыкает Антон.       — Очень смешно, братик, нашёл время. Я не хочу оставлять тут ни одной лишней зубочистки, потому что хрен его знает, что там впереди нас ждёт. Может, нам до Сибири придётся пешком идти.       — Ага, и зубочистка просто облегчит нам путь. Это же самый важный предмет при походе.       — Лучше сходи к Феде и попроси у него пакет.       Антон удивлённо приоткрывает рот, потому что не совсем понимает, зачем переходить к таким крайним мерам, как подключение Феди во всю эту историю. Смолов ведь даже не в курсе, что близнецы планируют уйти из «Ригеля», да и покинуть столицу заодно. А самое главное, что он даже не представляет, сколько времени близнецы обманывали не только его, но и всю организацию.       — Лёш, давай немного успокоимся, хорошо? — Антон приобнимает брата за плечи. — Во-первых, Федя, наверное, уже лёг спать. Во-вторых, как мне объяснить ему, зачем в половине двенадцатого ночи надо дать нам какой-нибудь пакет? Ты же сам говорил, что для Феди мы должны остаться хорошими людьми, его лучшими друзьями. Если я начну ему объяснять, то, боюсь, придётся сказать правду про наш побег, а отсюда вытекает «Империя» и всё с ней связанное.       — Да, ты прав. Это всё какой-то бред. Я что-нибудь придумаю, — Лёша тут же возвращается к сумке, начинает вытаскивать из неё одежду и вообще всё перекладывать в другом порядке.       Антон думает о том, что он всё же с удовольствием сейчас сходил бы к Феде хоть за пакетом, хоть за солью, разбудил бы его, выломал бы дверь в его комнату, лишь бы увидеть в последний раз. Они ведь нормально не попрощались, только по обыкновению обнялись и пожелали друг другу хорошей ночи, настолько стандартно и обычно, что это само по себе подразумевало, что завтра они вновь увидятся, поздороваются на кухне, проведут вместе весь день. Но они больше никогда в жизни не встретятся, не узнают, что стало с ними, повезло ли кому-нибудь выжить на «стреле».       Антону хочется многое рассказать Феде. Хочется во всём признаться, чтобы Федя знал, кто на самом деле был его лучшим другом, с кем он танцевал на набережной, с кем целовался на веранде. Антон знает, что Федя его любит. Его и Лёшу, и, может быть, Лёшу даже чуть больше. Антон не хочет, чтобы они просто внезапно исчезли из этой жизни, оставив Федю навсегда страдать, как он страдал после своей первой настоящей любви. Антон считает, что Феде надо открыть глаза. Если сейчас он ему скажет всё, что может сказать, то Федя перестанет их любить, ему будет легче перенести эту потерю. Предателей не любят, врагов ненавидят, верно?       — Лёш, я схожу за пакетом, — говорит Антон.       — Зачем? Мы же решили, что...       — Надо сходить за пакетом, Лёш.       И по взгляду близнеца Лёша всё-всё понимает. Он еле заметно кивает, обещает, что, когда Антон вернётся, он уже закончит паковать их вещи. Останется только выдвинуться в путь, тем более, им надо ещё посетить одного человека, который в своё время очень помог близнецам, которого нельзя не поблагодарить за всё сделанное, ведь и его они больше никогда не увидят. Речь, конечно, о Юрии Палыче. Если бы не он, может быть, близнецов сейчас не было бы.       Антон стоит перед дверью, нервно кусая нижнюю губу, сам не понимая, чего так боится. Он же знает, что Федя откроет, знает, что назад пути уже нет. Стук получается какой-то неуверенный, ещё и рука предательски дёргается в момент удара о деревянную поверхность, проскальзывая вниз.       — Добрый вечер, — хмыкает Федя. — Что-то ты какой-то слишком одетый для половины двенадцатого, — Антон действительно одет как-то по-дорожному, словно собрался выйти на улицу, а не пройтись по коридору.       — Голым надо было явиться? Федь, мне с тобой поговорить нужно.       — Может, это подождёт до утра? Просто, судя по твоему виду, разговор не самый приятный, а я не хотел бы портить себе ночь.       Антон не улавливает иронию в голосе друга, продолжает смотреть на него требовательно и ждёт, когда же его пустят внутрь. Конечно, мог бы давно оттолкнуть Федю с прохода и нагло войти, но почему-то именно сейчас Антон не может себе этого позволить. Слишком резко, грубо, а им ещё о серьёзных вещах говорить надо. Впрочем, Антон понимает, что говорить будет, в основном, он, и лучше бы Федя вообще молчал до самого конца. А если он даст Антону после всего просто уйти, оставшись сидеть и переваривать информацию, то тогда всё будет идеально.       — Знаешь, наверное, мои слова сейчас прозвучат, как полный бред, и ты не поверишь ни в одно из них... Как бы там ни было, Федь, всё, что я скажу, — это правда. Тебе придётся её принять такой, какая есть.       — Может, мне лучше сесть?       — Да, наверное... Не знаю, как тебе лучше, — Антон снова кусает губу, взглядом бегая по стенам и полу.       Федя хлопает ладонью рядом с собой, предлагая Миранчуку присесть рядом на диване. Несколько часов назад они сидели тут совсем по иной причине, в другой обстановке, и, казалось бы, что могло случиться за такое короткое время? Ладно бы хоть день прошёл, а тут всего лишь считанные часы.       — Федь, мы с Лёшей решили покинуть «Ригель» и Москву, — после громкого выдоха говорит Антон, но на Смолова смотреть боится, только пальцы заламывает.       — С чего вдруг?       — Потому что иначе завтра нас убьют.       — Кто?       — Люди из «Империи».       — И как это всё связано?       Антон молчит, потому что говорить об этом ужасно трудно. Он никогда прежде не боялся так сильно в чём-либо признаваться. Он всегда пререкался с Кокориным, мог нахамить Паше и даже послать его, никогда не выбирал выражений в общении с прочими своими многочисленными коллегами, а вот сейчас язык немеет, и мозг отказывается давать хоть одно адекватное предложение. Хотя, конечно, оно крутится в голове, вот только Антон думает сказать как-то помягче, как-то более расплывчато. Да, он шёл сюда ради правды, какой бы ужасной она ни была, сколько бы разочарования ни принесла потом всем, но в самый ответственный момент Антон вдруг начинает сомневаться, путаться, решает вдруг перестроить все свои планы.       — Чем дольше ты молчишь, тем хуже версии я придумываю, — говорит Федя и ладонями поворачивает лицо Антона к себе. Он видит страх и сомнение в его тёмных карих глазах, особенно тёмных в полумраке комнаты, освещённой только светом лампочки-подсветки за окном.       — А что ты придумал? Может быть, ты прав...       — Тош, скажи уже, как есть. Меня напрягают все эти вопросы и молчание.       — Федь, мы с Лёшей — предатели. Мы работаем на «Империю».       Ладонь Феди мгновенно исчезает с щеки Миранчука, и тот понимает, что, кажется, всё. Вот так и закончится их история. Два предложения, а как сильно меняется отношение к человеку напротив.       — Что-то какая-то очень сложная шутка.       — Это не шутка, Федь. Я ведь говорил тебе, что всё будет правдой. Послушай, давай, я расскажу всё с самого начала? — Федя никаких сигналов не подаёт, продолжает смотреть в темноту перед собой. Антон буквально слышит и видит все мысли, которые ворочаются в голове друга. — Мы с Лёшей с шестнадцати лет работаем на «Империю». Да, нигде об этом ни слова не сказано, но только в ноябре прошлого года мы в этом убедились и были очень удивлены. Я, правда, не знаю, почему наш руководитель не приписал нас к «Империи», если мы почти десять лет в ней. Ладно, сейчас не так важно. В общем, прошлым июлем к нам привезли одного человека, который, судя по слухам, должен был принадлежать вам, и руководитель был очень рад, что нам удастся выяснить что-нибудь про «Ригель». Этим человеком был Марио, но мы с Лёшей тогда ещё не знали, к чему всё приведёт. Марио пробыл у нас два месяца, в течение которых над ним всячески издевался один наш профессиональный садист... Может, ты знаешь его, Александра Кокорина?       Федя резко поворачивается к Антону, сильно сжимая зубы. Миранчук дёргается испуганно, отодвигаясь на самый край дивана.       — Конечно, знаю, блядь. К этому уроду ушла Инга, а потом он её грохнул.       — Вот именно Кокорин довёл Марио до психологической травмы. Спустя два месяца он наигрался, и наш руководитель приказал мне с Лёшей убить Марио, так как тот был больше не нужен. Но Марио... Это надо было видеть, Федь. Ты даже представить себе не можешь, что сделал с ним Кокорин за два месяца... Я... мне... нам с Лёшей... в общем, мы решили спасти Марио. Вместо того, чтобы убить, мы отвезли его в больницу, мы потом интересовались его состоянием у одного нашего знакомого врача. Это мы с Лёшей попросили передать Марио, чтобы он шёл к вам, сюда, так как это было его единственным шансом на спасение, — выражение лица Феди немного меняется, но он продолжает прожигать Антона взглядом, очень напоминающим тот, каким обычно смотрит Игорь. — Всё было хорошо. Марио смог более-менее восстановиться, ушёл в «Ригель», а для всего остального мира он был мёртв. Мы с Лёшей продолжали спокойно работать на «Империю»... — при упоминании названия организации-врага Федя сжимает руки в кулаки и встаёт с дивана, быстрыми шагами отходя к окну. Он понимает, что если продолжит смотреть на Антона, так спокойно рассказывающего ему о себе и брате, то просто убьёт его.       Федя никогда не отличался вспыльчивостью, никогда не хотел без причины рвать и метать, он был довольно флегматичен ко всему, что бы ни происходило. Однако именно в этот раз какая-то невероятная злость, безумная ярость, застилает ему глаза. Он ведь так любит близнецов, он так им верил всё это время, так к ним привязался... А ведь Артём говорил, что это всё ложь, что Миранчуки на самом деле крутят Федей, как хотят, манипулируя им для своих целей, а он, тупой идиот, тогда наорал на Артёма, послал его по всем направлениям. Выходит, что Дзюба был совершенно прав, выходит, он хотел уберечь своего друга от ошибки, но тот всё равно упорно вляпался в это дерьмо.       — А потом наш руководитель сказал, что мы теперь будем шпионами в вашей организации. Нам пришлось вступить в ваши ряды, внимательно следить за всем, что вы делали, и обо всём докладывать. «Империя» действовала на шаг вперёд, потому что мы вовремя предупреждали её. Мы с Лёшей думали, что это ненадолго, что мы тут пробудем пару месяцев, и мы, конечно, даже представить не могли, что столкнёмся тут с Марио. Ну, то есть мы понимали, что он может тут быть, если выжил и послушался нашего совета, но мы же не думали, что он попадёт в команду Дениса...       — Выходит, что с октября по сегодняшний день вы сливали всю информацию «Империи»? — сквозь зубы цедит Федя, не поворачиваясь к Антону.       — Да. Правда, из-за того, что мы столкнулись с Марио, нам пришлось кое о чём теперь молчать и врать. Наш руководитель ни о чём не догадывался, верил всему, что мы говорили... Ну, а времени прошло очень много, мы с Лёшей сами не заметили, как привязались ко всему вашему коллективу, как начали подумывать о том, почему бы здесь не остаться навсегда, хоть это практически невозможно сделать...       — Хоть бы два месяца назад сказали о своём желании, сразу бы всё открылось, вас бы убили, не было бы всех этих проблем! — Федя хлопает ладонью по подоконнику.       — Да, наверное, так и надо было сделать, но мы с Лёшей думали... Блядь, да ни о чём мы не думали, мы вообще забыли обо всей этой предосторожности, забыли о том, что надо скрывать жизнь Марио, что надо работой заниматься, а не... — Антон замолкает, понимая, что зря пошёл дальше в своих размышлениях.       — А не что?       — А не... с тобой, Федь... Ну, ты понял.       — Какое же блядство!       — В «Империи» узнали, что Марио жив, а это ведь предательство. Нас должны были убить. Помнишь, тот день, когда мы с Лёшей попросили тебя отвезти нас на какую-нибудь вечеринку? Вот это тогда и случилось.       — Так вот, что ты имел в виду в тот день на веранде. Я думал, ты просто накурился всякой херни и несёшь чушь. И почему же вас не убили? Как же на этот раз вы выкрутились? — делая акцент на последнем слове, спрашивает Федя, скрещивая руки на груди. Он смотрит на Антона исподлобья.       Почему он вообще ему верит? Может быть, Миранчук это всё выдумал? Сегодня он уже проделал с Федей одну свою жестокую шутку, почему бы и сейчас ему не поступить так же? Впрочем, это какая-то тупость. Антону просто нет смысла на ночь глядя разыгрывать Федю таким мерзким образом. Он, в целом, никогда настолько отвратительно с ним не поступал и не поступил бы... Если, конечно, убрать тот момент, когда Антон смог влюбить в себя Федю. Это, пожалуй, было самым жестоким из всего, что он когда-либо делал.       Федя смотрит на Антона. Видит в его глазах самую честную, что ни на есть, честность. Блядь, лучше бы он врал! Лучше бы был мудаком по типу Кокорина, способным нести хуйню ради хуйни и какого-то внутреннего садистского удовлетворения.       — Наш руководитель просто пожалел нас, как мы когда-то пожалели Марио, но он дал нам последний шанс восстановить свою репутацию. До завтрашнего дня мы с Лёшей должны были убить Дениса.       — А вы, такие благородные, решили, что лучше сдохнуть, чем сделать это?       — Нет, мы, правда, хотели исполнить приказ, но потом... Понимаешь, это очень глупо, но потом Марио рассказал всем, что у них там любовь всякая, и мы с Лёшей поняли, что не сможем убить Дениса. Просто мы сначала дали Марио жизнь, свободу, счастье, а теперь отняли бы это всё, хотя изначально планировали его спасти и защитить. Мы решили просто смириться с неизбежным. Смерть, значит, смерть. От рук Кокорина, значит, от рук Кокорина...       Федя снова матерится сквозь зубы при упоминании этой фамилии. Вторая его любовь всей жизни, выходит, тоже могла погибнуть в руках этого ублюдка. История, сука, просто невероятно циклична.       — А сейчас Лёша предложил мне сбежать. Куда-нибудь, где нас не знают, но мы понятия не имеем, есть ли такое место. Всё это, конечно, очень плохая авантюра, скорее всего, у нас ничего не получится, но мы попытаемся.       Федя ни черта не понимает. Нет, сейчас он вполне осознаёт, что дружил с предателями, что влюбился во врагов №1. Наверное, он невероятно тупой, ведь можно было логически подумать хоть раз. Даже Артём задался вопросом, а как и почему Миранчуки возглавляют рейтинг, если не состояли ни в одной группировке, да и киллерством, как Илья, никогда не занимались. Это действительно было очень странно, ведь близнецы не психи, вроде Кокорина, которые ради развлечения могли бы убивать людей пачками. А Федя даже внимания не обратил. Федя вообще, как выяснилось, ничего о близнецах не знал. Витал где-то в своих мечтах, составил себе их идеальные портреты и отказывался верить всем, кроме Миранчуков. Что он тогда сказал Артёму? «Будь они хоть пятьдесят раз из «Империи», они всё равно мои друзья. Мне плевать, что у них там было в прошлом».       И вот, они из «Империи», и, получается, что не так-то Феде плевать на это. Было бы совсем безразлично, он сейчас не метался бы между двумя желаниями: сдать близнецов Денису, чтобы тот убил их, или попытаться вникнуть в ситуацию. Да, близнецы — враги «Ригеля», всегда ими были, до сих пор остаются. Да, в том, что сейчас происходит между двумя организациями, определённо, есть их большой вклад. Да, они врали всем: членам «Ригеля», членам «Империи», обоим руководителям и даже единственному другу. Они предали не только организации, но и дружбу... Федя даже задумывается, была ли вообще эта дружба, или и тут близнецы умело играли свои роли, добиваясь каких-то задач? Уж больно внезапно они решили сблизиться с Федей, стали делиться с ним секретами, помогать ему и находиться рядом, словно были знакомы уже сто лет. Артём верно обратил на это внимание, а Федя воспринял, как совершенно нормальное явление.       С другой стороны, близнецы спасли Марио. Если бы они не сделали это, то Фернандес никогда не появился бы в их коллективе, никогда не встретил бы Дениса, который, в свою очередь, кто знает, может, загнулся бы в своём отчаянии. Спася Марио, близнецы спасли руководителя «Ригеля», причём, дважды, ведь надо помнить, что они так же отказались от идеи его убийства. Они были готовы пожертвовать собой ради кого-то из вражеской организации, выходит, что они были в какой-то мере ей преданы. К тому же, они всегда добросовестно выполняли все поручения, хотя могли давно избавиться от Феди, потом получить нового напарника из команды Дениса, избавиться от него, таким образом, понемногу разрушив «Ригель» изнутри. Они этого не сделали, видимо, даже не думали делать, и данный факт снова говорит о том, что близнецы к «Ригелю» относились не как к врагам.       Можно начать совсем углубляться в их жизнь внутри организации, вспомнить все мелкие поступки. Близнецы помогли Головину принять решение в пользу своего дилера, отправив его с ним куда-то далеко и надолго. По сути, они устроили Сашино счастье. Лёша всегда в общих спорах защищал то Игоря, то Федю, то ещё кого-нибудь, на кого несправедливо клеветали. А ведь все эти люди для Лёши враги, до сих пор враги. Но он вставал на их сторону, он был готов чуть ли не драться за них насмерть, судя по его уверенному виду, а это тоже о чём-то да говорит. Антон вообще решил помочь Феде справиться с депрессией, не дать в неё погрузиться, хотя Федя для него изначально был каким-то неумелым ничтожеством, опять же, врагом, да ещё и бесполезным балластом.       Выходит, что близнецы, конечно, предатели, но и «Ригелю» принесли не меньше пользы, чем своей организации. Выходит, что именно они — главные герои всей истории, ведь именно от их поступков и решений менялась обстановка в преступном мире, пусть и не каждый мог это понять. Федя, вот, только сейчас понял. Если бы не близнецы, то всё могло сложиться куда хуже, всё закончилось бы гораздо раньше, и вряд ли конец у истории получился бы счастливым.       Они просто выполняли свою работу, они не могли пойти против приказов «Империи», хотя, очевидно, всегда пытались найти какую-нибудь лазейку для этого. У них никогда не было выбора, как и у любых членов преступного мира, за исключением, пожалуй, руководителей объединений, которые непосредственно решают свои задачи за счёт чужих жизней и судеб. Что могли сделать Миранчуки? Как ещё им надо было поступить?       Федя смотрит на Антона и не испытывает к нему ни грамма ненависти, даже злость ушла на какой-то совсем далёкий план. Разумеется, это совершенно не значит, что Федя проникся до глубины души его раскаянием, готов теперь простить, что угодно, целиком и полностью на его стороне. Нет. Ни разу. Федя знает, что Антон — его враг, пусть и очень любимый. Он всё равно с этим ничего не сделает, всё равно будет любить его, как никого другого, за исключением Лёши, хотя всегда будет понимать, что не имеет права испытывать чувств к предателю, ведь тогда и сам Федя становится отчасти предателем, который не донёс, скрыл.       Положение существенно осложняется ещё и тем, что Федя, чёрт возьми, знает место, где близнецы вполне могут пересидеть опасное время, но помогать им после всего сказанного... Стоит ли? Не лучше было бы отпустить их на все четыре стороны? Какая разница, спасутся они или сдохнут где-то в пути? Для Феди разница есть, но он не знает, что делать.       Он думает очень долго, и всё это время курит, ходя из угла в угол, пока Антон, которому, по сути, делать здесь больше нечего, всё равно продолжает сидеть на диване, опустив взгляд на свои колени, в пол или куда-то ещё ниже. Почему он не уходит? Чего он ждёт? Федя, наконец, присаживается рядом, достаточно близко, заставляя Антона предпринять попытку отодвинуться, да только он и так упирается спиной в подлокотник.       — Я не знаю, может быть, я сейчас в очередной раз повёлся на все эти твои россказни. Может быть, ты сейчас пытаешься снова заставить меня сделать так, как тебе нужно...       — Я просто рассказал тебе правду, чтобы ты понимал, почему всё так получилось, почему нас с Лёшей больше не будет рядом...       — Заткнись, пока я говорю, — холодно произносит Федя, и Антон ясно слышит в его голосе Игоря. Оказывается, это ужасно неприятный тон, даже в какой-то мере устрашающий. Как только с ним можно жить много лет? — Я попытался вникнуть в ваше положение. Отчасти я могу его понять, я не уверен, что, находясь на вашем месте, поступил бы как-то иначе. Тем не менее, я предан «Ригелю», Денису и его идеям. Вы — наши враги. Вы должны умереть по законам преступного мира. Я обязан сказать Денису про вас, чтобы он принял меры, — Федя делает долгую паузу.       — Пожалуйста, не надо. Мы просто уйдём, и всё. От того, что ты отправишь нас на казнь, Федь, тебе самому легче не будет.       — Именно поэтому я позволю вам спокойно уйти. Всё равно уже завтра Денис узнает о вашем побеге, так как это заметят все, и кто-то другой обязательно передаст. Тот же Артём, например. Я всё ещё считаю тебя и Лёшу своими... друзьями, хотя это неправильно. Боюсь, когда вы уйдёте, я не поменяю своего мнения, — он видит, как Антон чуть-чуть улыбается. Так обычно улыбался его брат в редкие моменты. — А ещё я знаю, где вы можете скрыться.       Федя поворачивается к Антону, который даже рот от удивления приоткрывает и выглядит невозможно растерянным.       — И где же?       — Думаешь, я скажу тебе? — хмыкает Федя. — Я всё ещё на стороне «Ригеля» и помогать вам просто так, за дружбу, не собираюсь.       — Что ты хочешь?       Он действительно это слышит? Антон сейчас пытается договориться с ним? Пытается сделать всё ради какой-то информации? Федя не уверен, что у Антона есть хоть что-то, что может окупить настолько большую помощь, можно сказать, его и Лёшину жизнь.       — Смотря, что ты можешь мне предложить, — Федя с интересом смотрит на Миранчука, примерно секунду раздумывающего, что же дать в обмен.       У Антона действительно нет ничего стоящего, он, в целом, не думал, что всё упрётся в своеобразную сделку. И тогда он выбирает единственный возможный в такой ситуации вариант — накрывает Федины губы своими, впервые так целуя человека в здравом уме, по собственному желанию. Антон всегда придавал поцелуям в губы особенное значение, для него они являлись символом привязанности к человеку, синонимом признания в вечной любви, поэтому целовать можно было только того, кого по-настоящему любишь, с кем ты готов на что угодно, когда угодно, где угодно. Он целовал так Лёшу, он поцеловал так Федю на веранде, но лишь из желания сделать что-то, чего никогда бы себе не позволил в обычное время. Тот поцелуй вообще не стоит относить к чему-либо, он был нелогичен и безумен. А сейчас Антон прекрасно осознаёт, что делает, на что идёт, что отдаёт в обмен на спасение Лёши и себя.       Федины губы имеют привкус никотина из-за выкуренных ранее сигарет. Он перехватывает инициативу, и Антон спокойно поддаëтся, позволяет делать с собой всë, что только захочется Смолову. Тот совсем не знает, что для Антона это привычно, он неоднократно совершал подобные поступки, хоть и не по своей воле, но, тем не менее, от них всегда зависело их с Лëшей благополучие. Сейчас точно такая же ситуация, различие лишь в том, что Федя Антону не безразличен, и всë происходящее Миранчук может воспринять с более положительной стороны, чем обычно. Может быть, он даже совсем не против, может быть, сам давно хотел этого и теперь получит, обязательно получит. Может, он вообще шëл сюда в надежде на этот поцелуй и что-то большее?       В следующее мгновение Антон обнаруживает себя сидящим на Фединых коленях, забирается пальцами в его волосы, сжимая их на затылке, а сам шею выгибает, подставляя еë под чужие губы. Федя целует его мягко, двигаясь от подбородка к ключицам и обратно. Он проводит кончиком языка по кадыку Антона, и тот шумно вздыхает, прикрывая глаза.       Антону совершенно плевать, где. Хоть на этом диване, хоть на кровати, хоть около окна, но у Феди, как выясняется, достаточно жëсткая позиция по этому вопросу. Он слишком легко подхватывает Антона на руки, заставляя того немало удивиться, ведь ещë никто и никогда его на руках не носил. На этой кровати они уже не раз спали рядом, вот только все контексты никогда не выходили за рамки дружеских. Во всяком случае, подразумевалось, что не выходили.       Федя вспоминает, как они лежали здесь в один из вечеров, когда близнецы так заворожëнно следили за малиновым закатом за окном. Потом они смотрели на звëзды из светильника. Близнецы, кажется, прежде не видели ничего столь же красивого, как все эти закаты и звëзды, а Федя буквально открыл им какой-то новый, прекрасный мир, спрятанный от чëрной, мрачной преступности. Вот только сейчас Федя понимает, что, чëрт возьми, никакие закаты и звëзды не сравнятся с Антоном, так же заворожëнно проводящем ладонью по его груди, пытаясь рассмотреть узор татуировок. Такое чувство, будто он видит их впервые, хотя наблюдал чуть ли не каждое утро. Просто раньше Антона это мало интересовало. Ну, есть и есть, зачем обращать на них столько внимания? Это только Лëша любит всякие детали рассматривать в подробностях и пытаться найти в них что-нибудь этакое.       — Так ты, правда, был в Саратове? — смотря на одну из надписей, спрашивает Антон, проводя по ней пальцем.       — Чего? — Федя настолько залюбовался им, что совсем перестал осознавать реальность, ведь вся она схлопнулась до Антона и его тëмных глаз, обладающих действительно какими-то гипнотическими свойствами.       — Я тогда тебе не поверил. Думал, что ты специально это выдумал, лишь бы перед Дзюбой выебнуться, чтобы тот заткнулся. К тому же, история у тебя слишком красивая и невероятная получилась.       Федя цокает языком, закатывая глаза. Вот от Антона, от друга, он точно не ожидал подобного. Неужели Федя совершенно не выглядит профессиональным убийцей, что ему даже самые близкие не верят?       — Прости, — тихо говорит Антон, убирая руку. — Я ведь действительно не знал.       Но Федя перехватывает его руку за кисть, целует ладонь, пальцы, кольцо на безымянном, поблëскивающее в ночной темноте.       — Ну, теперь же ты мне веришь?       — Конечно, верю, — Антон вновь прикасается к его губам, тянет Федю на себя, прижимаясь всем телом.       Неожиданно и резко он оказывается сверху на нëм, разрывая поцелуй. Антон долго и внимательно смотрит на Федю, словно раздумывая о своих дальнейших действиях. Он прекрасно знает, что хочет сделать, вот только для начала надо убедиться, что самому Феде это нужно. Антон здесь не главный, он вообще нигде не главный, поэтому не может решать за всех. А Федя, кажется, не очень-то понимает, что происходит.       Ещë меньше он понимает, как до этого вообще дошло, когда Антон проводит языком по всей длине его члена. Медленно, никуда не торопясь, хотя прекрасно понимая, что их время ограничено, ведь утром надо, как можно скорее, покинуть Москву. Федя не знает, откуда Антону известны все его слабые места, как он угадывает с первого раза, что именно Феде понравится. Только Антон никогда не скажет, что достаточно иметь большой опыт, чтобы понимать, как нужно действовать... Пусть Федя пока что просто поражается его догадливости.       Он всë чувствует, останавливается ровно в тот момент, когда надо остановиться. В последний раз обводит головку языком и прижимается губами к низу живота, после переворачиваясь на спину, ложась рядом с Федей. Снова долго целуются, и Федя иногда прихватывает нижнюю губу Антона зубами, вызывая у того улыбку сквозь поцелуй. Он такой невероятно счастливый в этот момент, что Федя даже задумывается, а точно ли всë действительно происходит с ними. Неужели это возможно? Вселенная решила дать им хотя бы небольшой шанс быть вместе так, как хочется?       Слишком нечасто с Антоном обращались так трепетно и нежно, слишком редко кто-то вообще задумывался о нëм во время секса, ведь все всегда заботились лишь о собственном удовольствии. Поэтому каждый раз, когда Лëша или тот, к сожалению, уже умерший спонсор «Империи» давали ему время привыкнуть к заполненности внутри, когда двигались плавно, когда прислушивались к его просьбам, Антон всегда удивлялся и даже чувствовал какое-то неудобство от того, что о нëм так переживают. Он ведь не стоит того, он вообще практически ничего не стоит.       Вот и сейчас, с Федей, Антон испытывает что-то подобное, пытается как-то донести до Смолова, что тот не обязан тратить столько времени на подготовку, что может не спрашивать, всë ли в порядке, ибо Антон в любом случае позволит ему делать, что угодно. Однако даже на самый малый намëк Федя тут же затыкает Антона поцелуем, чтобы не начинал нести всякую чушь. Это особенно странно, учитывая сказанное и сделанное до настоящего момента. Ведь Антон признался в предательстве, Антон рассказал о вещах, за которые преступный мир жестоко карает любого, а Федя, вместо того, чтобы избить его и со злости взять грубо и жëстко, не спрашивая даже разрешения, так аккуратно двигается внутри, поглаживая бëдра Антона. И тот не понимает, чем заслужил такое отношение к себе. Неужели Федя настолько сильно его любит? И это плохо, если да. Потому что Федя вряд ли сможет его отпустить, вряд ли забудет его, выкинет из души и сердца, а Антону совсем не хочется оставлять Смолова одиноким и уничтоженным этим одиночеством.       Летом ночи значительно короче, чем в другое время года. Летом рассвет можно увидеть уже в четвёртом часу утра, а в некоторых городах, говорят, даже ночью светло почти как днём. У самой линии горизонта уже начинает светлеть, небо приобретает бледно-синий оттенок, а солнце медленно возобновляет свой ежедневный маршрут, поднимаясь из-за высоких небоскрёбов к самой вышине. Когда Федя в последний раз целует Антона, в последний раз слышит его громкий стон удовольствия, за окном как раз выключается лампочка-фонарь, и комната погружается в предутреннюю темноту.       — Так, какое тебе дали прозвище после поездки в Саратов? — спрашивает Антон, прижимаясь к Фединому плечу, обнимая одной рукой, перекинутой через него.       — Саратовский отморозок, — с усмешкой сообщает Смолов и ладонью по волосам Антона проводит, задумываясь о том, что хотел бы всегда вот так с ним засыпать и просыпаться рядом, чтобы он его обнимал, чтобы вопросы всякие внезапные задавал и улыбался, как не умеет больше никто. Ведь это действительно необычно, когда человек улыбается так счастливо, будто его жизнь совершенно прекрасна, и нет в ней ни одного изъяна, но всё равно чувствуется сквозь улыбку, что впечатление слишком обманчиво. Антон умеет изображать самого успешного человека, который ни в чём не нуждается, однако Федя видит, насколько же это далеко от реальности. Антона явно что-то беспокоит, и как бы он хотел узнать, что именно, да только прекрасно понимает, что ничего ему не скажут, только улыбнутся, заверив в обратном.       — М-да, с фантазией у вас в Краснодаре особо не дружили, — фыркает Антон и внезапно прерывает их объятия, отворачиваясь в сторону окна. — Уже практически утро. Мне надо идти. Нам с Лёшей надо идти.       Вопреки своим словам, Антон не двигается, продолжает сидеть на кровати, прижав колени к груди.       — Я могу у тебя в душ сходить?       — Конечно, что за вопросы?       — Ну, откуда мне знать, может, ты против.       Через полчаса он натягивает на себя футболку, стоя у окна, а Федя сидит на краю кровати и снова курит, думая о чём-то серьёзном. Он обещал помочь Антону, обещал рассказать про безопасное место для них с Лёшей. Федя поднимает взгляд на Миранчука ровно в тот момент, когда он пытается расправить скатавшуюся ткань футболки на спине, и предутренний свет из окна озаряет его. Федя видит то, чего никогда не видел и никогда не замечал, о чём даже никогда не догадывался. Шрамы. Уродливые отметины, бледные полоски, которым, судя по всему, уже достаточно много лет. Есть менее глубокие, есть какие-то длиной чуть ли не от лопаток до поясницы.       — Ты говорил про место, где мы с Лёшей можем скрыться, — прерывает тишину Антон, поворачиваясь. По ошарашенному взгляду Феди он сразу всё понимает, на лицо ложится мрачная тень недовольства. — Не нравится, да? Всё впечатление портит, правда? — в голосе обида, раздражение и неприкрытая злость, только непонятно, в чей адрес, ведь Федя, по сути, ничего не сделал. — Так не смотри, в чём проблема? Ты и понятия не имеешь, за что я их получил!       Федя вскакивает с кровати и прижимает Антона к себе, пока у того истерика на ровном месте не началась. Ему всё равно, что на спине Миранчука шрамы, ему плевать на них, Антон хуже для него ни капли не становится от этого. Он всё такой же красивый, всё такой же очаровательный, да Федя вообще любит его не за внешность, если так посмотреть.       — Отпусти ты меня! — Антон отталкивает его от себя. — Скажи уже, что собирался, и я уйду.       — Недалеко от Краснодара есть два посёлка — Афипский и Ахтырский. Между ними есть небольшое село, очень маленькое, там даже автобус остановку не делает, надо за пару остановок до него выходить, а потом ловить машину или переться по трассе полдня. Там все наши после развала организаций скрывались одно время. В этом селе нет ни одной банды, ничего от преступности, там, говорят, местные яростно протестуют против. Тем не менее, на месяц-два могут разрешить нескольким в бегах скрыться у них, но потом валить надо, причём, как можно быстрее. Народ там жестокий, отбитый побольше, чем саратовские дебилы. Правда, я слышал, будто кто-то умудрился там чуть ли не на год засесть, доказав как-то, что он не из преступности, а просто за городом пожить захотел. Не знаю, может, пиздёж, но наши там точно в своё время скрывались без особых проблем. Можете в этом селе с Лёшей месяц пересидеть, пока ситуация со «стрелой» и прочим не уляжется. А там в Крас езжайте, чтобы куда-то дальше бежать, за границу или куда ещё.       Антон пристально смотрит на Федю, почему-то чувствуя, что эта история с селом — полный бред. Но ведь они с Лёшей и так собирались валить в условную Сибирь, естественно, не в крупные города, а в какие-то небольшие, никому ненужные, неинтересные поселения. Чем же Федин вариант хуже? Он абсолютно такой же, только более реальный, ибо у него есть обоснования, в отличии от неизвестного сибирского места, которого, может быть, даже найти невозможно, может, там везде есть свои банды или группировки, может, там близнецов тоже знают. Здесь же гарантированно можно провести месяц-два, и за это время они с Лёшей точно придумают, что делать дальше.       — Федь, а поехали с нами? — вдруг предлагает Антон. — Зачем тебе тут оставаться? На «стрелу» ты не хочешь, если возьмут, то, возможно, погибнешь, а с нами шанс выжить гораздо больший. К тому же, ты знаешь свои краснодарские земли, поможешь нам найти это село, расскажешь, что делать. Федь, поехали!       Смолов тяжело вздыхает. Только не это, только не этот чёртов выбор, как же сильно он его боялся, как же часто он представлял, что бы сделал, если бы ему сказали выбирать между «Ригелем» и близнецами. Здесь — его дом, люди, с которыми он прошёл огонь и воду, с которыми, возможно, придётся пройти и пресловутые медные трубы. Они приняли его к себе, сделали своим, родным, он им многим обязан, как и они ему. Денис, Игорь, Артём — его друзья, а Федя никогда друзей не бросает. Он ведь человек слова, и, назвав их своими товарищами, он заочно подписался на то, что теперь в любой ситуации поможет, спасёт, прикроет спину даже ценой собственной жизни, если потребуется.       Близнецы — тоже друзья, тоже родные, без них тоже никак нельзя дальше. Федя готов ради на них на любой необдуманный поступок, он готов даже прыгнуть с крыши или уехать в какое-то неизвестное село, про которое ходят легенды. Но близнецы — другие друзья, между ними теперь есть кое-что более существенное, чем просто Федины фантазии и мечты.       — Тош, прости... Я предан «Ригелю», я должен остаться здесь, — тихо говорит Федя, смотря в эти глаза напротив. — И, если меня возьмут на «стрелу», если я там сдохну... значит, так было нужно. Прости...       — Да и пошёл ты на хуй со своим «Ригелем», Смолов! — Антон разворачивается, быстрым шагом направляется к двери, но у неё останавливается, оборачиваясь на друга. — Кстати, поздравляю! Ты своё желание исполнил!       — Какое желание?       — А ты уже не помнишь? Август прошлого года. Элитный район, где живут бизнесмены, дилеры, бывшие члены преступного мира. Пять утра. Ты попросил у меня сигарету, сказал, что «Мальборо» в последнее время не выпускает ничего стоящего. Да, помнишь, весной я как-то тоже дал тебе покурить, и ты сказал то же самое? Я тогда как раз и понял, почему мне показалась та ситуация знакомой. Так вот, вернёмся к лету, я сказал тебе, что покупаю то, на что зарабатываю, а ты спросил, как именно я зарабатываю. Помнишь, что я тебе ответил?       Федя действительно вспоминает. Удивительно, почему та, казалось бы, довольно рядовая встреча вдруг въелась в его память и теперь всплыла на поверхность в, может быть, не самый удачный момент. И плохо, что Антон помнит о той встрече в таких подробностях.       — Как выяснилось, Федь, не такой уж я бесценный для тебя, да? — на губах ядовитая усмешка.       В комнате раздаётся громкий хлопок двери, возможно, разбудивший с утра пораньше кого-нибудь из соседних комнат. Впрочем, они могли проснуться и гораздо раньше, когда Антон тут стонал Федино имя и что-то нечленораздельное, собирательное из слов, вроде «люблю». Да, это было именно то, что хотел бы услышать Федя ещё в августе, что он услышал сейчас и точно никогда больше не услышит в будущем.       Лёша уже закончил собирать вещи, половину решил оставить тут, посчитав, что не так-то они им пригодятся, а если вдруг будут нужны, то можно купить, благо, денег на карте предостаточно, не взирая на решение Антона отдавать всю свою зарплату «Империи», чтобы той не требовался какой-нибудь спонсор. Лёша сидит, забравшись на подоконник, прислонив голову к оконному стеклу. Им надо бы уже собираться, надо бы торопиться, но брат, как ушёл за пакетом, так и пропал.       Стоит только о нём подумать, и дверь открывается, на пороге появляется Антон, спокойным шагом проходящий внутрь.       — Хорошие новости, — говорит он. — Федя рассказал, где можно скрыться. Правда, ненадолго, месяца на два, потом надо будет что-то другое придумывать, но нам же хватит времени, да? Вот и я думаю, что да. Ты уже всё собрал? Значит, давай прямо сейчас выйдем, смысл выжидать непонятно чего...       Лёша приподнимает удивлённо бровь, потому что брат слишком быстро всё проговаривает и при этом ни слова ещё не сказал, что именно за место посоветовал Федя, а ведь это важно, надо решить этот вопрос сейчас, пока они не выбрались на улицу.       — Твою же мать, — произносит Антон, закусывая губу. — Я забыл про блядский пакет.       — А ещё у тебя футболка задом наперёд надета.       — Серьёзно? Это ж надо было не заметить. Сидел там, как дебил, перед Федей.       Пока Антон переодевает футболку, Лёша смотрит в раннее утреннее небо, где синие полосы постепенно сменяются чем-то ярким и розовым, почти насыщенным малиновым, и так непривычно видеть настолько бьющие по глазам краски в начале нового дня, а не под его конец. Малинового рассвета в жизни Лёши ещё не было. Во всяком случае, вспомнить он его не может.       — Ну, что, пошли? — спрашивает Антон, кивая головой в сторону двери.       — Тош, подойди, пожалуйста, — Лёша берёт его за руку, переплетает пальцы, проводя большим по кольцу. — Как думаешь, у нас получится?       — Конечно. Конечно, получится. Вспомни, как мы бежали из его дома. Тогда тоже не верили, но ведь всё вышло.       — Только сейчас у нас нет «Империи», мы теперь одни с тобой. Впервые по-настоящему одни.       За их спинами всегда стоял кто-нибудь, кто мог бы защитить. Даже в те времена, когда приходилось жить с ним, были люди, которые пытались помочь, пусть и попытки их заканчивались плачевно. Близнецы ни разу не оставались исключительно вдвоём перед обстоятельствами на такое длительное время, какое ждёт их в обозримом будущем. Лёша снова бросает взгляд на рассветное зарево, думая, наступит ли в их с братом истории новый рассвет, начинающий новый отрезок жизни, открывающий чистый лист, где ещё нет ни строчки, но в этот раз они обязательно начнут его иначе, правильнее, так, чтобы избежать таких вот ситуаций. Они больше не сунутся в преступность, даже при самой большой необходимости, даже если нужда заставит. Они найдут другие способы справиться с проблемами, они станут жить, как обычные люди, которыми, наверное, всегда хотели быть. Пусть судьба в последний раз сыграет на их стороне, поставит точку в этой части книги, а дальше они сами. Просто, чтобы не быть никому обязанными.       Они отходят от здания «Ригеля» на сравнительно небольшое расстояние, когда Лёша вдруг останавливается и просит брата немного подождать. Он хочет ещё раз увидеть этот величественный небоскрёб, подаривший им многое, хочет обвести взглядом весь этот район, так много забравший, заставивший заплатить, возможно, слишком большую цену за жизнь, свободу и безопасность на десять лет.       Из дверей выходит чья-то фигура, на которую никто из братьев даже внимания не обращает сначала. Только потом Лёша удивлённо спрашивает сам у себя, мол, неужели это Федя?       — И зачем выперся, интересно? — хмыкает Антон, отворачиваясь.       А Лёша подходит к Смолову, чтобы спросить. Тот говорит что-то о том, что было бы неплохо и с ним попрощаться, говорит про это своё село, о котором Антон, кстати, так и не рассказал.       — Лёш, может, вам остаться? — неожиданно предлагает Федя, и, кажется, будто он сам не знал, что скажет именно это. — Я мог бы попробовать объяснить всё Денису, он должен понять, ведь вы спасли Марио. Он любит Марио и будет благодарен вам. Вы сделали достаточно для «Ригеля», вы действительно были его частью, вы, может, не так преданы ему, как вашей «Империи», если вы вообще хоть чему-то преданы... — договорить он не успевает, потому что Лёша прерывает его поцелуем. Простое мимолётное касание губ, лёгкая и такая тёплая улыбка сквозь него, а потом тихий шёпот:       — Спасибо, Федь.       — За что?       — За то, что ты у нас был.       Лёша чуть ли не бегом возвращается к брату, который так и не повернулся к другу, словно не заметил его присутствия. Федя выбрал «Ригель», так пусть в нём и остаётся, пусть загибается, если ему так хочется, пусть страдает, если, видимо, любит это занятие не меньше, чем близнецов. Его право, его выбор, а Антон сделал всё, что мог.       Федя не верит, что это всё, конец. Неужели он, правда, больше никогда их не увидит? Они не придут к нему в комнату, не будут смеяться над дурацкими историями про Артёма, не будут таскать Федю по всей Москве? Он никогда не станет участником какой-нибудь двусмысленной шутки Антона? Он не почувствует голову Лёши на своём плече? У них больше не будет ни малиновых закатов, ни таких, как сейчас, малиновых рассветов?       Федя снова остаётся один. Один перед пустотой. Пожалуй, единственная вещь, которую он теперь точно знает, что малиновый закат его истории наступил в этот самый момент. Последний шанс, который дала ему судьба, был снова упущен, и теперь уже ничего с этим не сделаешь... Точно ли? Нет, Федя знает, как выйти из своего положения, как решить все вопросы сразу, как избавиться от таких знакомых до боли проблем. Он просто поедет на «стрелу».