Deeper kind of slumber
Деревянный стул с узкой, врезавшейся в лопатки спинкой — его единственная компания на последние две ночи. Или три. Вроде немного, но он сбился со счета, совершенно потеряв чувство времени. С низкого потолка свисали компакт-диски, подвешенные на нейлоновых нитках. Они вращались, поблескивая в свете одной, плохо горящей лампочки. Они бесили. Их хотелось расколотить. Хотя бы плюнуть в них. Но слюны нет, а руки связаны, жестко заломлены назад и помимо веревки еще дополнительно склеены липкой лентой. Во рту застоялся привкус резины. Мутило. Стул не поддавался, уронить его не получалось. Уже три ночи. Или четыре? Но спасибо, что кляп изо рта вынули. И сняли веревки с шеи. Он наклонил голову назад. В глазах битое стекло — что в открытых, что в закрытых — колкое прозрачное крошево. Можно плакать кровью. Жаль, крови нет, только желчь. В его теле не осталось сил, и все три ночи он не спит. Он не бредит наяву лишь потому, что скучающий мозг устал тоже и отказывается рождать цветастые картинки, унося его прочь из этого полутемного подвала. Он попытался вспомнить, как его зовут, перебрал несколько знакомых имен и безразлично пошевелил плечами. Ничего не подошло. Мог ли он жить без имени? А почему нет? Ноющие лопатки опять врезались в спинку стула. И во что-то еще. Там, сзади… Он вдруг испугался. В этом богом забытом подвале он не один. Кто-то наблюдает за ним бог весть сколько времени, а он даже не замечал? Какое-то подозрение закралось в измученную бессонницей голову. Две или три ночи связанным, без сна, еды, воды, без единой отлучки в туалет? Разве так можно? Он что, не человек? Он пошевелил пальцами ног, обутых в большие грубые ботинки. Голова жила отдельной жизнью и родила бредовую догадку, что он связал себя и посадил на стул сам. Сам?! Словно дразня и желая запутать еще больше, невидимый соглядатай провел рукой по его длинным спутанным волосам и прошептал: — Я хочу быть с тобой вечно.* * *
Каро сильно пихнулся, просыпаясь. Тяжело дышал раненным зверем, выпученными глазами глядя во вполне обыкновенный потолок, с которого не свисало ничего, даже люстры, потому что освещение в спальне располагалось по периметру. — Любишь ты глазеть по ночам на всякие кошмары, — ласково пробормотал серафим, сгребая его большой пятерней и прижимая к своему боку. — Прекращай. — С радостью, если кто подскажет, как прекратить. Чего не спишь, Гаспа… Дэз? — оборотень высвободился, еще раз пихнувшись, но потом сам прильнул. Подтянулся повыше, к подушке, чтоб стукнуться носом о немного выпирающую со лба микросхему, убрать с лица серафима три очень длинные красные пряди и расшибиться о глаза, казавшиеся просто громадными из-за постоянно меняющейся массы расплавленного металла вокруг зрачков. Сталь как будто пыталась выбраться наружу, за веки, залить ресницы… словом, выйти из берегов. — Ты там был. Не увидел, но голос узнал. — Что я делал? — Ничего. Я не успел понять. Вообще было странно. Обычно я вижу кровь, кишки, насилие, убийство, а тут всего лишь привязали к стулу и бросили в подземелье каком-то. И куча CD. Прям намеком о музыке. На тебя. — А ты был голым? — Нет! — он крикнул это резко и немного стушевался. Бросил на себя ненароком взгляд: в постели он лежал вообще-то обнаженным, а недавно после ожесточенных споров добился того же и от серафима, который совершенно неожиданно оказался слишком стеснительным под одеялом. — Только об одном думаешь. — Когда в распоряжении вечность, успеваешь подумать и обо всяком другом. Но разный незначительный хлам уходит и приходит, а желание остается. — Ты сказал во сне про вечность. Почему? — Я откуда знаю? Это твой сон. Что я хоть сказал? — Не важно, — Каро обхватил его предплечье, приподнял с усилием. Отпустил. Чертовы мышцы как камень. То есть первоангельские мышцы. И почти такие же тяжелые. Это почему-то не дает ему покоя. Потому что когда Дэз ложится на него сверху, то ничего не весит. Ни хренашеньки. — Спать буду. — Спи, — серафим улегся на бок и его уложил так, поворачивая к себе спиной. — Зачем вообще снятся сны? — задал Каро вопрос в пустое прохладное пространство перед собой. Шестикрылый посланник, волнующе дышавший в затылок, на контрасте температур показался особенно горячим. — Чтобы в скоротечности своего бытия люди и другие существа проживали не одну жизнь, а несколько. Безопасно посетили другие реальности и вернулись. — А ты видишь сны? — Иногда. — Ты их заказываешь? — Иногда. — И что там? — Вещи, которые я иным путем получить не могу. — Вещи? — Ну, самые важные из них — не вещи, конечно. — И какая самая-самая? — Спи, бэйби. — Так и знал. Ну, сплю, — Каро надулся, забыв, что его мордашку не видно, но через минуту спохватился и повернулся на другой бок. И чуть не отпрянул: широко раскрытые глаза серафима из привычных горнил с расплавленной сталью превратились в черные колодцы, затянутые сероватой паутиной, сплошные, без зрачков и белков. — Ты чего? Эй… — Смерть. Я заказываю Смерть, бэйби, — ровным голосом ответил Дезерэтт. — Мы играем с Ним в разные игры, но даже во сне Он не может победить и забрать меня. Но я хотя бы любуюсь Им вблизи. Иногда целую Его. Иногда Он целует меня. Оставляет на губах, щеках и теле рваные раны, иногда протыкает мои ладони насквозь, и сквозь быстро затягивающиеся дыры я смотрю, как Он закуривает сигару, набитую мелко нарезанным людским ужасом, и двигает дальше нашу игровую партию. Но всё заканчивается. Он извиняется и пропадает. Я просыпаюсь. — Я думал, смерть — фикция. Секундочка. Переходное состояние. Умер — тут, воскрес — там, все дела. Любопытство одержало верх, и Каро протянул руку, прикоснувшись к виску серафима, совсем рядом с уголком левого глаза. Надеялся, что Дэз сморгнет и гнетущая чернота глаз пропадет, но хренушки. — Не для всех. Переходят избранные. — Остальным — небытие? — Я там был. То есть я оттуда вышел. Небытие переоценено. На него возложили столько надежд, но никто, толком не зная, что это такое, не задумался, что «не быть», как полная противоположность «быть», не является нулем и ничем. Это конечный пункт пути, на котором Смерть стоит посередине. И вот Он — настоящий ноль. Понимаешь, когда речь идет о смерти — речь на самом деле о чем-то после смерти. А мне не нужно «после». Я хочу Его самого. Есть где-то карман, каверна, нечаянная пустота, пузырёк воздуха в плотном кристалле, куда можно спрятаться, застрять. Я не хочу перехода. Я хочу застыть посередине пути и упиваться этим, не возвращаемый назад и не подталкиваемый вперед. — Ты псих, — выдал Каро после пристального минутного изучения глаз-колодцев. — И я половины не понял. Это всё от скуки вечной жизни? — Не скуки. Но да. — Не хочу жить вечно, — подытожил оборотень и втиснулся лежать между двух каменных рук. — Одеяло подтяни. Нет, не так высоко. Спасибо… Тишина звенела. В голове плясали стулья, веревки и компакт-диски. Оборотень рассеянно погладил пальцы падшего ангела, плотно прижатые к его худенькой груди. Ему было немного жарко, но освобождаться не хотелось. — Я это завтра нарисую. — Смерть? — Нет, твои глаза. Я наконец понял, на что они похожи. Это не паутина. Это тела и хвосты ветвистых нейронов. Ты как будто показал многократно увеличенный мозг. Только… только по ним, по твоим клеткам, не пробегали вспышки электрического тока. — Значит всё-таки, если нарисуешь — подпиши картину «Смерть». Мозг умер, да здравствует мозг. — Дурак, — заулыбался Каро и свернулся клубком, засыпая.05.01.2019