Интуиция дана омеге для того, чтобы угадывать у альфы намерения, о которых он не догадывается.* (Жан Делакур)
(Никита Волков; второе лицо;) Ты просто стоял. Стоял и смотрел на меня своими темными омутами глаз, в которых плескались возбуждение и страсть. Ощущение того, что ты желанен, это приятно, черт возьми! Ты просто стоял и смотрел на меня, а в твоих глазах плескались странные задорные огоньки, которые мне не очень-то и понравились. Твои ноздри постоянно шевелились, и я понял: ты вдыхаешь меня, мой запах, мою страсть. Потом ты склонил голову вбок и на мгновенье закрыл глаза. В этот миг я будто очнулся ото сна. От глубокого забвения, в которое ввел меня ты. Твои глаза, твой запах, да весь ты — все это заставляло тело цепенеть, а разум отступать. Растерянно оглянувшись, я понял всю серьезность ситуации и стал отступать. Отступать до ближайшей стены, которая находилась в трех шагах. Ты ухмыльнулся и стал медленно подходить ко мне, временами облизывая нижнюю губу, которая, к слову, была немного уже верхней. Я постарался вжаться в стену, прекрасно понимая всю комичность этой затеи. Не понимаю себя. Я желал его столько лет, но сейчас… сейчас мне не хочется иметь с ним близости. Может, это просто комплекс омеги, которая хочет любви, а не единения во время течки? Подойдя ко мне на максимально близкое расстояние, ты остановился и впился в меня взглядом. Черт! Я не надел сегодня линзы, так как не рассчитывал на гостей. Ты поднял руку, и я отвернулся. Хочешь ударить меня, да? Ударить за те все годы наших ссор, пользуясь моей беспомощностью. Что ж, я понимаю. Я повернул голову вправо, подставляя щеку и стараясь унять возбуждение и остановить сбившееся дыхание. Твой запах, он обволакивал мое тело, он пробирался в нос, щекоча нервы. Это невозможно. Ударь меня. Избей до потери сознания, но прекрати эту пытку. Прошу, просто уйди. Ты хмыкнул, но как-то по-доброму. Весь воздух вышел из легких, когда твоя крепкая и немного прохладная рука прикоснулась к моей щеке, и ты нежно, но настойчиво повернул мою голову вбок, чтобы я смотрел на тебя. Улыбаясь, нежно и с… любовью, что ли, ты наклонился вперед и поцеловал. Сначала просто прикоснулся сухими губами к моим. Твой вкус свел с ума, и я, застонав, крепче прижался к тебе, обнимая за шею. Отдавал ли я себе отсчет о происходящем? Понимал ли я, что делаю? Хотелось ли мне секса с ним? На все вопросы — нет. Ты отстранился, заглянул в мои покрытые дымкой глаза и вновь припал к моим губам, сминая их в более страстном, нежели мгновенье назад, поцелуе. Ты оттянул мою нижнюю губу и смял ее, а потом перевел наш поцелуй на более высокий уровень, проникая языком в мой рот. Я, признаюсь, не целовался ни разу, и мне не понравилось. Твой мокрый и слюнявый язык выводил немыслимые узоры внутри меня, ты проводил им по небу, зубам и втягивал мой язык. А я… я плавился под напором твоих рук. Ты прошелся холодными фалангами пальцев по моему чуть накаченному животу, вызывая приятные судороги и тяжесть внизу живота. Заняв все мои мысли жарким поцелуем, ты начал стягивать шелковый шарфик на моей шее (чтобы ни случилось, я всегда, всегда ношу его; даже в душе). Ан нет! — Не надо! — вскрикнул я, когда мне, наконец, удалось отцепить твои руки и губы от себя. — Пожалуйста, нет, — звучит жалко, я сам себе противен, из-за того, что не могу совладать с желанием. Видимо, что-то в моих словах тебе не понравилось, поэтому, сорвавшись на рык, ты с безумными глазами скинул меня на пол, не беспокоясь о сохранности моего организма, и принялся срывать мою одежду, обдавая мой нос своим запахом. Ты сорвал с меня все белье, кроме шарфика (ну хоть на этом спасибо), и перевернул на живот; я впервые в жизни познал, что такое страх. Что это за чувство, когда от страха все тело цепенеет, и я не могу пошевелиться, не могу сделать ни одного жеста или движения, не могу нормально вдохнуть, ожидая боли. С гортанным рыком ты придавил меня к полу, зафиксировав., а ноги придавив своими коленями и начал входить. Ха, я даже пропустил момент, когда ты разделся. А, черт! Тысячу раз «черт»! Эта боль. Она ничто, в сравнении с переломом руки или ноги. Ничто, в сравнении с третьей степенью ожога. Ничто, в сравнении с резью в глазах, когда тебе ставят уколы в хрусталик. Она разрывала изнутри, заставляя сосредоточиться только на источнике боли. Кто говорил, что секс — это приятно? Покажите мне его, я лично разорву ему челюсть. Ты был не просто большим, ты был огромен, и я это чувствовал, особенно когда начал двигаться. Не сдерживаясь, ты резко входил и выходил, не тратя времени на смазку (ведь я уже… того… смазан, ага). От собственного крика я сорвал горло, поэтому осталось лишь шипеть и сухо кашлять. Попытался было вырвать руки из твоих «стальных» оков, но на это ты лишь завел мне их за спину, заставляя уткнуться лицом в холодный паркетный пол. Потерять девственность с любимым человеком на холодном паркете в коридоре — это то, о чем я явно никогда не мечтал. Твои толчки стали рваней и жестче. Ты стал вбиваться в мое практически онемевшее тело еще быстрее, входя на всю длину и выходя полностью. Чувствуя разрядку, ты лег на меня, также сдерживая руки, и обдал своим хриплым дыханием ухо. Потом ты чуть приподнялся и, прикусив мою кожу на шее (где у животных загривок), излился внутрь, смешав свой рык и мой хриплый крик боли. Когда все закончилось, ты резко притянул меня для нового поцелуя. Ты кусал меня, изредка целуя, слюнявил языком губы и втягивал их в рот. Из-за чего эта часть моего лица заныла, будто их пронизывали несколько иголочек. Все. На меня навалилась апатия. Не хотелось больше ничего. Я обмяк в твоих руках, признавая твое превосходство. Ты сломал меня. Обманом или предательством, ненавистью или любовью, желанием или страстью? Нет. Ты сломал меня болью. Тупо, банально и не романтично. Но это так. За последний час ты причинил мне боли больше, чем за всю мою сознательную жизнь. К тому же, я — урод. И моральный и физический. Все, больше не могу. Я всего лишь хочу любви. Это плохо? Жить в мечтах о романтических прогулках по парку, о тайных от родителей поцелуях и о счастливых мгновениях с тобой — это плохо? Может быть, это неправильно. Но мне-то этого не объяснили. Я не знаю, что правильно, а что — нет. Кажется, я не заметил… Не заметил, что с моих глаз начали капать горячие и соленые капельки, в которых собралась вся горечь моих чувств. А ты удивленно смотрел на меня, понимая, что натворил. Ты испугался. Попросту испугался и осознал. Или ты, наконец, понял, что мои слезы для тебя — боль? Не знаю. Но ты поддался вперед и, прижав меня к себе, крепко обнял. В этих объятиях было, на удивление, спокойно. Поэтому я прижался к тебе так близко, насколько хватало сил, и заплакал. Не сдерживаясь. Все твое тело стало липким и мокрым от моих слез. Но ты не обращал на это внимания, а лишь еще крепче обнимал меня, словно стараясь защитить ото всех. Или только от себя самого?..* — цитата изменена