Два лица друга

«Эгоизм и грубость их папаши» - снова и снова звучали эти слова в голове Скайуокера. Да, ситх её возьми, как смеет эта девчонка разговаривать с ним подобным тоном, особенно после того, что они пережили вместе в прошлом. После того, как сама же и плюнула на их связь и былое тепло в отношениях. Энакин успокаивающе погладил по голове пасущуюся рядом с ним молочную банту, давая понять, что сердится он вовсе не на неё. Мужчина постоял на крыльце ещё немного, глядя на раннее рассветное небо, едва начавшее розоветь после ночной тьмы и вернулся в дом, пройдя на кухню, где уже вскипела вода для кофе. Он привык вставать на рассвете и тут же идти заваривать кофе и поджаривать омлет или мясо для бутербродов, чтобы Падме могла подольше поспать. Она не привыкла просыпаться рано и тем более готовить, а эта долгая и трудная жизнь вдали от цивилизации и так серьёзно подорвала её здоровье и силы. Глядя на ровный синий огонь, Скайуокер думал, почему Падме тогда соврала ему, сказав, что срок её беременности меньше, чем был. Это вполне могло сойти за правду, ведь Амидала была невысокой и очень хрупкой, но уже через пару недель жизни на Эндоре её вдруг сильно располневший живот выдал тайну молодой женщины. И Падме вынуждена была признаться в том, какой у неё срок на самом деле. Энакин понял, что причиной лжи было желание как всегда настоять на своём. Но он и представить себе не мог, что срок окажется настолько больше предполагаемого. Скайуокер понимал, почему она хотела скрыть беременность от родных. Ведь благородное семейство Наберри и так-то с большим трудом приняло факт того, что их младшая дочь связала себя тайным и заведомо обречённым браком с тем, кто и вовсе не должен был его иметь. С джедаем, давшим некогда обет безбрачия и вечного самоотречения во имя блага Республики. Но почему же, ситх побери, Падме не могла честно сказать обо всём ему, своему мужу? Энакин выключил огонь и залил кипятком коричневые гранулы в металлическом стакане. В условиях, подобных этим, Скайуокер всегда предпочитал такую посуду бьющейся, хотя Падме и настояла на том, чтобы взять фарфоровый сервиз. И осторожно отпивая крепкий напиток, мужчина дал волю мыслям. Да, Руви и Джобал Наберри с трудом примирились с тем, что их дочь полюбила простого джедая, по их мнению, спутником жизни Падме должен был стать некто такой же знатный и родовитый, как они сами. Но та всегда умела настаивать и защищать любые интересы, как своего народа, так и свои и скоро все в их родовой усадьбе в Озерном смирилась с тем, что Энакин Скайуокер стал её мужем. Смирились, да, но вот в душе всё равно не приняли и, кажется, всерьёз надеялись, что постепенно их дочь и сестра одумается и найдёт себе более достойного её спутника жизни. Ни Руви, ни Джобал, ни Сола, их старшая дочь, не проявляли к Энакину открытой враждебности, однако особенно и не скрывали своего более, чем холодного отношения к зятю. Падме видела это и потому дождалась, когда семья улетит на празднование Дня водопадов, чтобы сообщить мужу о беременности. А потом был приказ 66, джедаев объявили вне закона и начали уничтожать. Все тайны и заветы стали просто бессмысленными и едва поняв, что выжил, Энакин, обеспечив безопасность всем, кто был возле него, первым же делом вылетел за Падме. И она без колебаний заявила, что отправится вместе с ним на Эндор, разделив судьбу своего мужа, какой бы она не оказалась, не побоявшись всех тягот полевой жизни, так сильно непохожей на её прежнюю, полную роскоши и довольства. Что же касалось ребёнка, то она сказала, что ситуация под контролем. Да ситха с два это было так! Настолько так, что теперь у него не один ребёнок, а целых два, но вот Падме нет. Нет Падме. Энакин пытался представить себе, как это возможно и какой будет жизнь после этого. Она пришла в его жизнь столь же неожиданно, сколь и покинула её. Она была бесценным даром, посланным самой Силой, который он не сумел сберечь. Не будет больше счастья, света, любви. Никогда больше не прозвучит её голос, а её мягкие волосы не коснуться больше его лица. Энакин не знал, как отправится от этой потери и в силах ли будет это сделать. Но ему придётся. Ради детей. Тех самых детей, о которых ему сейчас не хотелось и думать. Словно не Энакин некоторое время назад так яростно отстаивал невозможность заботы о них никого, кроме родной матери. Теперь злость от потери близкого существа, отчаянно мечась по сознанию и ища выхода, носилась от одного объекта к другому. Теперь злиться на одну Асоку ему было мало, и ярость обратилась на тех, кто был сейчас беззащитнее всего, на своих родившихся детей. Он помнил, как ещё вечером они лежали в кроватке и отчаянно плакали, уже не прося, а требуя еды и внимания. Но последнее, чего Энакину хотелось сделать, это встать и взяв их на руки, успокоить, делясь теплом и любовью. Всем тем, словом, чего ему и самому сейчас не хватало. Однако, вспоминая начало отношений с Падме, от первой встречи и до сего момента, нетрудно было понять, почему всё так. Просто она с первого же дня стала занимать в душе Скайуокера центральную позицию. Никто не мог быть лучше Падме. Никто не имел от него больше внимания. И никого он не любил так. Ведь изливая всю горячность привязанности своего сердца на Амидалу, Энакин просто физически не способен был потратить её на кого-то ещё. Им бы просто не хватило. Падме была не просто женщиной его жизни, она была частью этой жизни, души, сердца. Существо родное и близкое каждой его клеточке. Такое же как орган или конечность. И никто не мог заменить её, никто и никогда. Только однажды Энакин проявил слабость, в которой, если быть честным до конца, виновата была сама Падме, вот только у Энакина и мысли не было обвинить в этом её. Ведь она была ангелом, а ангелам чужды любые преступления. Это было год назад, незадолго до падения Ордена. Они тогда крупно поссорились из-за необходимости в совместной миссии Падме с её прежним возлюбленным Рашем Кловисом. Ему тогда показалось, что она до сих пор неровно дышит к Рашу и Энакин запретил ей даже и думать об этой миссии. Но Падме опять проявила настойчивость, сказав даже, что если они не понимают друг друга, то им будет лучше пожить отдельно. Скайуокер сильно обиделся и ушёл, подумав, что когда остынут, им снова удастся поговорить. Но Амидала пропала на целый месяц, живя неизвестно где, а Энакин... Нет, не будет он сейчас это вспоминать, не место и не время. Просто подумал, что сможет вытеснить чувство к Падме любовью к другой, и почти сумел это сделать, настолько хорошо, что хотел даже поговорить с Амидалой о разрыве. Сказать, что уходит к другой, которая любит его и ценит, в отличие от Падме. Хотел, искренне, но не успел. Падме пришла сама, попросила прощение и через недолго сказала о ребенке. И от этого ласкового голоса и нежного взгляда Скайуокер забыл о намерении расстаться и всё у них стало как прежде. О том же, что Падме могла вернуться к нему только из-за беременности, а возможно и потому, что оказалась не нужна любовнику с чужим ребёнком, Энакин старался не думать. Падме была святой, а святые не совершают подлостей. За то себя потом много времени нещадно казнил за едва не проявленную слабость и радовался, что так и не изменил ей. Хотя иной раз думал, что та другая девушка относилась к нему намного лучше, чем жена, и как всё повернулось бы, останься он тогда с ней. А потом был перелет и жизнь на Эндоре. Падме мужественно терпела лишения и тяжелый быт, однако не роптала и не жаловалась, очевидно испытывая вину за тот уход от мужа. Но как он её не распрашивал, она так и не рассказала Энакину, где и у кого тогда жила. А чтобы загладить свой проступок всеми силами помогала ему обустроиться. Однако беременность и отсутствие нужных условий медленно, но верно подтачивало её и без того не слишком крепкое здоровье. Энакин, как мог, облегчал ей жизнь, взяв на себя почти всё хозяйство их маленького домика. И при том отдавал ей лучшие куски, ведь беременной нужно хорошо питаться, даже когда полезное бывает невкусным. Неизвестно какими путями Энакин доставал ей овощи, фрукты и гематоген. Последний Падме ненавидела, но ела беспрекословно. Так же безропотно пила она и противный отвар из хвои - источника нужного ей витамина С. И если раньше она говорила в основном о политике, то теперь основной темой их с мужем ночных бесед стал ребёнок, Падме не знала тогда, что их будет двое. Она могла часами рассуждать о том, какой он будет. Внешность, одежду, род занятий. Энакин слушал, но не позволял словам проникнуть в сознание, а просто наслаждался голосом любимой и её невероятно красивым, оживленным в восторге лицом. Что же касалось мыслей самого Энакина об этом ребенке, то он вообще про него не думал. Просто не воспринимал его, как нечто своё и плохо представлял себе, что будет дальше, когда он родится. Да и не хотел думать, если честно. Любить никого, кроме Падме, он всё равно не мог и потому невольно думал, что ребёнок этот в положенное время как-то сам собой разрешит ситуацию со своим появлением. Как воспаленный аппендикс, который ему удалили ещё в бытность падаваном. Кого тогда волновала судьба этого аппендикса? Единственное, что Энакина волновало в связи с ребёнком, так это то, как эта беременность скажется на здоровье Падме. Она ведь и так очень хрупкая и слабая, а тут ещё такая нагрузка для организма. Она радуется, глупая, когда тот шевелится внутри, а у самой зубы шатаются - этот ситский ребёнок ворует кальций. Она спит с улыбкой на губах, а Энакин до рассвета глаз не смыкает, боится, как бы не случилось беды. И ведь случилось же, прав он оказался. Теперь вот остался один вместе с этой правотой. Нет, не один, с ним ещё эти дети и она, та, кого Скайуокер винил не меньше. И, как ему казалось, винил заслуженно и справедливо.