Два лица друга

Энакин всю жизнь пытался сбежать от своего прошлого. Причём, от любого, как детского, где он был никем и ничем, и не проходило ни дня, чтобы ему об этом не напоминали, так и от недавнего. Последних месяцев жизни в храме, доставивших одну только боль. Вернее, это сделали не они сами, а трое людей, которых Скайуокер считал ближайшими к себе. Причинили тем, что отреклись от него, пренебрегая почти в открытую. Его названный отец, он же верховный канцлер Республики, тот, общаясь с которым Энакин впервые узнал, что такое отец настоящий. Кто это вообще такой и что должен делать по отношению к сыну. Проявлять заботу, уделять внимание, любить, всё то, словом, чего не делал родной отец Скайуокера — пьяница, игрок и развратник, что на выигранные деньги покупал красивых рабынь и вытворял с ними всё, что хотел, имея над ними бесконечную власть. И никогда не забывал об этом напомнить. О предохранении он не заботился, безопасный секс считал тупостью и потому рабыни постоянно беременели от него, потом, либо имея выкидыши от непрекращавшихся извращений, либо рожая слабых и больных младенцев, которые в скором времени умирали. Неизвестно, сколько детей успел заделать своим наложницам их владелец, но из них из всех выжить смог только Энакин. Непостижимо каким образом он выдержал и побои, которым подвергалась его мать во время беременности, и недостаток тепла, еды и удобств. Но он всё это преодолел и выстоял, назло всем невзгодам. И только спустя десять лет после рождения понял почему. Из-за аномального количества в его крови медихлориан — существ, обеспечивающих чувствительность к Силе. К тому времени его мать, тихую, кроткую Шми, негодяй перепродал другому хозяину, а тот третьему, Уотто — владельцу лавки запчастей. Там-то Энакину и встретились два джедая, что и забрали его с собой на Корусант, дав совершенно иную жизнь, ту, о которой он и мечтать не смел. Вот только прошлое и там не оставило его в покое, каждый день напоминая о себе, стоило посмотреть в зеркало. Чем старше становился Скайуокер, тем яснее видел как в его лице проступают черты ближайшего родителя. Не матери. И понемногу Энакин начинал ненавидеть и эти русые волнистые волосы, и огромные голубые глаза, и чувственные губы на волевом лице, и ямочку на подбородке, которые многие девушки считали привлекательными. Ах, почему же он не родился похожим на мать? Но, как бы Энакин не старался, никак не мог обнаружить в себе ничего общего с невысокой, темноволосой и кареглазой Шми. Во всём и везде смотрелись черты лишь ненавистного отца. Отпечатки его дурной крови, что продолжала бродить в сосудах, как медленный яд, убивая внутри. И чтобы хоть как-то избавиться от этого сходства, Энакин старался максимально отдалить себя от отца хотя бы внешне. Отрастил волосы почти до плеч, перестал загорать на солнце и одежду носил только тёмных тонов. Но он всё равно понимал, что это не выход и от прошлого не сбежать, как не старайся. Оно в тебе. Лишь только те, кто был с ним рядом с начала джедайской карьеры отчасти помогли Энакину отвлечься от разрушительных мыслей о прошлом. Например, канцлер, который всегда ему покровительствовал, в чьём кабинете он всегда встречал доброжелательность и готовность выслушать. Тот, кто фактически и стал ему отцом. Но оказался подлым двуличным предателем, даже хуже, чем его родной папаша. Тот, хотя бы, никогда не скрывал истинного лица, притворяясь другом и союзником, на деле являясь Лордом ситхов по имени Дарт Сидиус. Но если бы это было единственным разочарованием в людях, которое уготовили Энакину. Но нет, был ещё один человек, мысли о котором доставляли сейчас не меньшую боль. Его наставник, одновременно лучший друг и почти старший брат. Оби-Ван Кеноби, тот, кто обучал Энакина премудростям джедайского искусства. Тот, чей авторитет был непререкаем, а похвала бесценна. Что же сделал он, когда выяснилась правда про канцлера? То, почему их навеки разделил приказ 66. То, о чём Энакин решил не вспоминать, отвлекшись на третьего близкого человека, который оставил Скайуокера в сложный момент. Асока Тано, его собственная ученица. Его продолжение. Его дела, его начинаний, как меч является продолжением руки. Они были единым целым, жили, как сплоченный организм, где всё было общим, победы, поражения, боль, счастье. Она оказалась единственной, кто поддержал Энакина, когда Падме ушла от него. Асока была рядом и постоянно пыталась его расшевелить, не давая скучать. Он тогда посмотрел на неё иначе и узнал с новых сторон. Даже мысль одна в голову закралась и даже оформиться успела, но… Но вернулась Падме, сообщив о ребёнке, а Асока, не объясняя причин, в тот же день покинула Орден. Слова, приготовленные для неё Энакином, так и остались несказанными. В них просто не было больше смысла. Все чувства и стремления души снова устремились к Падме, заботам о ней и ей почти удалось вытеснить из его головы мысли о прошлом, о давнем и недавнем. Но вот Асока, что опять появилась в его жизни, взяла и опять напомнила. И постоянно напоминала о том, как он несовершенен. Однако, если не она, то как же тогда быть с детьми? Энакин ничего не знал о новорождённых и просто боялся даже подойти к ним. Ведь они такие хрупкие, одно неосторожное движение и последствия будут непоправимыми. Но за то хорошо знал, какого это расти одиноким, нелюбимым и никому ненужным. Чувство душевной обделенности и того, что ему недодали родительской любви, всю жизнь следовало за Скайуокером по пятам и он не желал такого же своим детям. Асока же любила их и это видели все, любила, как не может даже он сам. Энакин несколько раз выругался сквозь зубы теми словами, что никогда не произносил после женитьбы на Падме, и вошёл в дом. Асока сидела на кровати, спиной к дверям, и кормила близнецов. Те, очевидно, унаследовали аппетит от отца и сейчас шумно и жадно сосали грудь, радостно размахивая ручками. Что уж греха таить, Асока испытывала при этом радость и далеко не всегда она была чистой и светлой. Её переполняло чувство мстительного превосходства от того, что она способна накормить этих детей, а Падме, чистая, благородная, идеальная Падме не может больше ничего. Её все здесь считали достойной женщиной, настоящим идеалом и каждый раз, слыша её имя, самолюбие Асоки жестоко страдало. Однако, Люк и Лея уже любят и будут всегда любить только её, а не свою холеную мамашу. Ох, как же хотелось ей набраться наглости и бросить это в лицо этому самоуверенному болвану, их отцу. Он обозвал её грязным, позорным словом. И зайдя в дом, Асока долго не могла успокоиться и перестать лить горькие, злые слезы. Но потом встала и решительно взяла себя в руки. Она ведь не такая, как он думает. Нет. А значит и плакать об этом больше не будет. Да, с тем, что с ней было уже ничего не сделать. Что произошло, то произошло. Но ведь она боролась, отчаянно, из последних сил, но итог каждый раз был один - синяки, ссадины, боль и унижение. Иной раз ей удавалось убежать и пересидеть где-то до конца ночи, но чаще всего нет. Асока закрыла глаза и стиснула зубы, прогоняя тяжёлые воспоминания. Ей тогда больше всего хотелось умереть. Но если бы она покончила с собой, то кто бы заботился о её матери? Жизнь Асоки не принадлежала ей до тех пор, пока мама не умерла. Только тогда она смогла сбежать. Так неужели же и Люк с Леей родились в результате такого же грязного и мерзкого акта. Неужели и Энакин так же грубо и унизительно надругался над Падме, когда они были зачаты? Но, как она не старалась, представить Энакина на месте Роберта Тано не сумела. Ведь если верить Катуни, он едва ли не почитал Падме за божество. Услышав хлопок двери, Асока выпрямилась, все три лекку сочно хлестнули её по обнажённой спине и плечам. И все слова, что Энакин успел заготовить, мигом вылетели из головы, стоило только посмотреть на её стройную гибкую спину, плавно сужавшуюся к талии. Это самое платье, что так его взбесило, она спустила до пояса и теперь смотрела на него из-за оранжевого плеча и смотрела на него наивно распахнутыми глазами. - Ты, что делаешь? - спросил Энакин первое, что вспомнил. - Кормлю их перед сном, - ответила Тано спокойно и невозмутимо. Неужели ей совсем не стыдно? Хоть бы упрекнула его за то, что вошёл без стука. Хотя, это бы окончательно вывело Скайуокера из себя. В конце-концов, это его дом. И похоже Асока что-то почувствовала в его взгляде и поспешила отвернуться к детям. - Вам что-то нужно? - спросила она наконец. На самом деле Энакин хотел извиниться, но сейчас понял, что это будет уже слишком и потому сказал иное: - Я хотел с тобой поговорить. Асока не ответила, а продолжила смотреть на него из-за плеча. Хоть бы оделась, честное слово. Энакин сейчас видит только спину и плечи, а его воображение уже вовсю рисует всякие непристойности. Вот Падме никогда не стала бы кормить детей, если бы в комнате кто-то был. Но в этом месте Энакин себя оборвал, ведь если позволит себе думать о Падме, то уж точно не скажет того, что хотел. - Спасибо, - сказал он, расценив молчание, как добро на начало разговора. - И за что же это, интересно, - сказала она насмешливо, после долгого молчания - За то, что я не привожу сюда мужчин и не обслуживаю их при вас с детьми? - Да ситх тебя возьми! - не выдержал Энакин - Я вообще хотел сказать тебе что-то хорошее. - Хорошее? - прищурилась Тано, глядя на него - Не думала, что обозвать меня блудницей это комплимент. - Я был неправ, сказав о тебе такое, - вынужден был Энакин всё же извиниться. - Нет, ситх вас возьми, вы были неправы, думая так, - отчеканила Асока, отводя взгляд в сторону. - Не смей ругаться, - упрекнул её Скайуокер, не найдясь сразу с ответом. - Сами первые начали, - не уступила ему тогрута - И с чего это вдруг такие широкие жесты? Боитесь, наверно, что я сбегу от вас, встретив того, кто не относится ко мне так же по-скотски и оставлю твоих детей умирать от голода. Энакин не стал ничего отвечать. Во-первых, слишком сильно обозлился от её слов, во-вторых, просто не ожидал такого бурного взрыва. Никогда до сих пор Асока не позволяла себе в его адрес ничего подобного и Скайуокер просто не ожидал такого от неё. Асока тоже молчала, поняв, что сказала лишнее и отняв близнецов от груди, уложила их в кровать и укрыла одеялом. Потом медленно застегнула на себе платье и повернувшись, посмотрела в лицо Энакина: - Так за что вы меня благодарили? - За то, что ты спасла жизнь моим детям - последовал невозмутимый ответ. Асока посмотрела в его лицо ещё раз. В глазах ещё была злость, но кроме неё ещё и искренность, а раз так, то надо принять его благодарность, как бы она не была приподнесена. - В какой-то степени они тоже спасли меня, - ответила она наконец - Благодаря им я больше не хочу покончить с собой и если бы не моё молоко, меня самой давно бы уже не было по эту сторону Силы. Так, что, можно сказать, мы с вами в расчёте, Учитель. Ну зачем она это сказала? Мало того, что про молоко напомнила, заставив посмотреть на его источник, что едва сдерживало тесное платье, так ещё и назвала его так, как в прежние времена. Когда Орден стоял на месте, целый и невредимый, когда была жива Падме. Однако сама Тано расценила этот взгляд как упрек: - Простите, я знаю, что платье не очень, но другого нет. - Спокойной ночи - быстро откланялся Энакин и пошёл на выход. - Сожалею, что из-за меня вам приходится ночевать в сенях, это очень неудобно? - спросила она вслед. «Всё лучше, чем рядом с тобой» - хотелось сказать Энакину, но в ответ лишь бросил скупое Нет и спешно закрыл за собой двери. Впереди была ещё одна ночь в мыслях и мечтаниях, которые всё сильнее хотелось сделать реальными.