Zoom

В студию мы добрались не скоро. Сели в такси, когда на улице разгоралось пламя нового дня. Я до сих пор не решался встречаться взглядом с Реддлом, мне хватало едва ощутимых прикосновений холодных пальцев Тома к тыльной стороне моей руки, пока мы сидели в звенящей тишине салона. Невинный жест, но я ощущал горячую тяжесть внутри живота. Как будто каждое касание кожи к коже проводило разряд прямиком от руки к солнечному сплетению. Я не был уверен, что вообще когда-то испытывал подобное. Вязкое предвкушение, трепет, чуть сбитое дыхание. Реддл же выглядел как обычно. Мягкие рассветные лучи делали его лицо еще прекраснее, по особому ложась на острые скуловые кости, очерчивая глубоко посаженные глаза, подсвечивая высокий лоб. Он был задумчив и спокоен, пока кончиками пальцев изучал мою ладонь. С таким же лицом он возился с настройками фотоаппарата, выставляя экспозицию и выдержку. Наконец, такси остановилось в совершенно незнакомом мне месте. Том вылез первым и пружинистой походкой направился к неприметной двери в торце здания. Если бы я сам впервые добирался сюда, ни за что бы не обратил внимания на нее.  — Проходи, — приглашающий жест рукой и внимательный взгляд, как будто Том не был уверен, что я все же зайду. Но я зашел, ни секунды не сомневаясь в своем решении. Я был очарован этим человеком. Его погруженностью в дело, его отстраненностью от всего мира, его одержимостью искать меня в видоискателе фотоаппарата. Студия была совсем небольшая. Одно помещение под съемку с фонами, очевидно для коммерческих заказов, даркрум для проявки пленки и печати фото, каморка с крошечным диваном и рабочим столом с компьютером. В съемочной царила идеальная чистота, реквизит лежал по полкам и коробкам. Зато импровизированный рабочий кабинет был завален пустыми упаковками из-под различной еды на вынос. Создавалось впечатление, что Реддл жил здесь. Однако у меня не было много времени, чтобы оценить обстановку. Том быстро скинул джинсовку на диван и аккуратно выложил на стол фотоаппараты. После чего, бросив на меня очередной нечитаемый взгляд, двинулся в сторону даркрума.  — Пойдем в лабораторию. Я имел слабое представление о том, как проходит процесс работы с пленкой и фотоотпечатками. В основном мои знания сводились к тому, что я видел в фильмах. Так что я понятия не имел, зачем Том ведет меня в темную комнату, подсвеченную рассеянным красным светом.  — Перед тем, как идти к Панси, я как раз проявил сегодняшнюю катушку. Она уже просохла, так что мы можем напечатать пару фото. Я в ответ только кивнул, все еще задаваясь вопросом, какой во всем этом смысл. Пока Реддл аккуратно разрезал пленку на куски по шесть кадров, я рассматривал просыхающие на веревке фото. Их было не особо много, всего около 6-7 штук, половина из них незнакомые мне пейзажи. В остальном это были портреты, среди которых я узнал себя. Это было в библиотеке. Мой профиль, склоненный над книгой, пальцы прихватили нижнюю губу, чуть оттопыривая ее. Я знал за собой эту дурную привычку, но не мог себя отучить от нее. Волосы всколочены, как и обычно, очки почти съехали на кончик носа. Я был похож на Аллена Гинзберга из фильма «Убей своих любимых». Любопытно. Я невольно задался вопросом, сколько было ещё таких снимков, незамеченных мной. Том в это время выложил отрезки пленки на подсвеченную панель и принялся рассматривать кадры. Я подошел поближе, становясь практически вплотную к нему. В этот момент он разогнулся, вытащил отрезок и заложил его в какую-то кассету, которую в свою очередь воткнул в огромный фотоувеличитель. Тонкие пальцы вскрыли упаковку фотобумаги и выложили один лист, фокусируя на нем изображение. Хоть оно и было инвертировано, я узнал в нем себя. Утреннее фото в кампусе.  — Больше всего я люблю процесс проявления на бумаге, — между делом заметил Том, погружая лист в одну из кювет. — Подойди ближе. Он поманил меня к себе, как манят ребенка, открытой и обращенной вверх ладонью. И я подошёл, оказываясь зажатым между столом и телом Тома, внезапно осознавая, что на его фоне я и кажусь ребёнком. Он был выше меня практически на голову и шире в плечах. Я чувствовал его каждой клеточкой своего тела, его прохладное дыхание на шее, его руку, покоящуюся на моей талии. Он прошептал мне на ухо:  — Смотри. Это было похоже на магию. Кипенно-белый лист начал медленно темнеть местами. Сначала появились мои волосы, очертания коридора, потом глаза и губы. В какой-нибудь другой момент я бы с удовольствием и не малой долей любопытства наблюдал за этим процессом. Но сейчас меня отвлекал стоящий позади Реддл, поэтому я перевел взгляд на него. И оцепенел. Глаза Тома в красном свете фотолампы казались демоническими. В них плескалось тяжелое вожделение, восторг. Он снова покусывал свою нижнюю губу.  — Нет ничего лучше, чем видеть твое лицо, появляющееся как будто из дымки. Видеть эмоцию. Ты замечал, что ты крайне безэмоционален? Ты всегда молчишь среди своих друзей. И только глаза цепляют все и всех. В первую встречу мне стало просто любопытно, как ты отреагируешь, какие эмоции проявишь? Гнев, смущение, удовольствие? Ты меня не разочаровал. Прекрасный коктейль из всего вышеперечисленного. Я до сих пор помню, как очаровательно покраснели твои щеки и нос. Ты вообще в курсе, как легко краснеешь? Его голос подрагивал, как и пальцы на моем боку. Мне показалось, что он не в себе. Но он отдавал себя отчет о происходящем, потому что не забывал осторожно подцеплять щипцами фото и перекладывать его в другие кюветы, продолжая при этом свой монолог:  — Тогда я подумал, что хочу увидеть другие твои эмоции. Микроизменения, которые сложно заметить глазами, но можно запечатлеть на пленку. То, как в твоих глазах зарождается понимание того, что тебя фотографируют. То, как ты этому противишься. То, как ты этого жаждешь. Жаркий шепот опалял мое ухо. Всегда чуть сиплый голос Реддла как будто проникал внутрь, скользил по слухового каналу, одолевал перепонку, жалил нерв, посылая в мозг команду о безоговорочной капитуляции. Меня уже ощутимо потряхивало, я с трудом дышал и то и дело облизывал пересохшие губы, до сих пор слегка кислые от лайма.  — У тебя очень гармоничное лицо. Я думаю, оно становится еще прекраснее, когда ты кончаешь. Я тихо простонал, откидывая голову на плечо Тома. Мне было невыносимо горячо. Перед глазами все плыло от возбуждения. Внизу живота как будто завязался тяжелый узел. Я впервые был в таком состоянии, заведенный до чертиков одним только шёпотом и ощущением чужого оглушающего присутствия.  — Я десятки раз представлял, как ты трогаешь себя. Абсолютно голый. В душе или на кровати перед сном. Обязательно облизываешь свои блядские пухлые губы, иногда трогаешь их пальцами, как всегда делаешь, когда читаешь книги. И, конечно, не забываешь о сосках, щиплешь их до тех пор, пока они не станут пунцовыми и припухшими. Твои ресницы подрагивают, когда ты зажмуриваешь глаза, представляя себе кого-то. Ты краснеешь, румянец распространяется сильнее и дальше, чем обычно. Том уже давно вытащил фото и отложил в сторону. Теперь обе его руки сжимали мои бока, а горячие шершавые губы проходились цепочкой коротких поцелуев по шее. Я, кажется, готов был отдаться Реддлу прям здесь, уже плохо соображая, что происходит. Но следующая фраза врезалась в мое сознание, заставляя напрячься:  — Я хочу сфотографировать то, как ты кончаешь.