*Третья стража
У слов есть сила. Те, кто отрицает это, просто никогда не говорили ничего значимого. Слова — худшее оружие и величайшее благословение. Юнги выглядел сейчас примерно так, будто Чонгук прострелил его навылет этим "я люблю Вас". Безжалостный убийца. — Т-ты… — Юнги отшатнулся, — ты простынешь. Идём. И не подождав его, Юнги устремился к берегу. Вода всеми силами пыталась его задержать, но Мин был неумолим. А Чонгук так и стоял в тусклом свете погрузившегося в воду солнца. И нет, он не был разочарован. Он заранее знал, что Юнги после признания не кинется ему на шею с поцелуями. Но это был тот самый подходящий момент. Чонгук это чувствовал каждой клеточкой своего продрогшего тела. Он лишь хотел признаться и увидеть глаза Юнги в ту секунду. Ответ оказался ещё более оглушительным, чем он ожидал. Чон начал свой медлительный путь на выход из моря. Там, на берегу, его уже ждал Юнги. Он перескакивал с ноги на ногу, грел озябшие ладони друг о друга. Низ футболки и штаны Чонгука неприятно прилипали к телу. Хоть ботинки с носками остались на берегу сухими, и на том спасибо. Но когда Чонгук добрался до Юнги, ему показалось, что он собрал на ступни весь песок с пляжа. — Я посмотрел расписание: ближайшая электричка уходит через 20 минут, а следующая будет только через 2 часа. Юнги не смотрел ему в глаза. И это было самое худшее. — Побежали? — спросил Чонгук. И Мин кивнул. Они нацепили обувь прямо на мокрые песочные ноги. И понеслись вверх по склону по асфальтовой дороге. Подъём дался Чонгуку куда сложнее, чем спуск. А вот Юнги бежал с небывалой прытью, оставляя высокого юношу позади себя. Уже около вокзала они успели купить в магазинчике два одеяла для пляжа. Они были жёсткие, предназначенные для того, чтобы греться на них под палящим солнцем. А у них была лишь луна. Чонгуку досталось синее с забавным морским коньком, а Юнги — оранжевое с морской звездой. Некстати в голове всплыли факты о морских животных, прочитанные ещё в детстве. Чон хмыкнул под нос. Смысл можно увидеть везде, где его ищешь. Они запрыгнули в электричку в последний момент. И с дикой неловкостью сели рядом друг с другом. Разница с тем, как они приехали на море и уехали с него, была разительной. Чонгук будто ещё мог почувствовать щёку Юнги на своей макушке. Будто ещё слышал его тихий голос, рассказывающий истории из детства. Тогда он почти шептал, чтобы слова долетали только до слуха Чонгука. Тишина между ними сейчас была не менее оглушительной. Чонгук тяжело вздохнул и повернулся к окну. Поезд уносил их всё дальше и дальше от моря. От их несбыточной мечты. Когда они покидали вагон, Чонгук ожидал, что Юнги потихоньку отстранится от него. Когда они вышли с вокзала, он ждал, что Юнги его обгонит. Когда они зашли в метро — что Юнги вот-вот отсядет. Когда вышли из метро, он ждал от Юнги слов прощания. Когда они зашли в калитку дома Юнги, поднялись на его последний этаж, замерли у его двери, Чонгук не ждал ничего. Ветра не было. Весь ветер остался там, на берегу Японского моря. И глаз Юнги не было. Они смотрели в пол. Чонгук начал гадать, правильно ли он помнит их цвет? Правда ли они тёмно-карие? Что, если они всё это время были янтарно-жёлтые? Неизвестность невыносимо жгла под рёбрами. — А Вы знали, что если отрубить морской звезде одну из рук, то она восстановит её? Юнги крупно вздрогнул. Чонгук продолжил: — И из этой руки даже может вырасти новая звезда. Правда, восстановление займёт много времени. Юнги молчал, он больше не дрожал. — А знали, что морские коньки сохраняют верность партнёру навсегда? И детей вынашивает самец, а не самка. Хотя… Как только коньки вырастают, они навсегда покидают своих родителей. — Я знаю, — хрипит Юнги, и теперь вздрагивает Чонгук, — что лишь 1 из 100 морских коньков доживает до зрелого возраста. — Интересная статистика, — сглатывает Чонгук. — Ты не можешь любить меня, — отвечает Юнги. Это правда. Морские коньки ничего не могут противопоставить хищнику. Их тело покрывают лишь хрупкие шипы. Тогда как у морской звезды есть крепкая броня. — Не Вам это решать, — выдыхает Чонгук. Юнги поднимает на него взгляд, и Чонгук жадно впивается в его глаза своими. Всё же тёмно-карие. Самый красивый цвет. — Чонгук, я не шучу. — Как и я. — Ты не в первый раз говоришь, что я тебе нравлюсь. — Мне жаль. Но теперь я не лгу. Я серьёзен. — От этого и страшно. Юнги отворачивается, он с силой прикусывает губу. Ещё чуть-чуть и порвёт до крови. — Вы не чувствуете того же? Юнги молчит, только терзает свои губы. — Это потому, что я мужчина? Капля крови проступает на тонкой губе. — Потому что я младше? И катится по подбородку. — Потому что я плохой человек? Юнги вытирает каплю рукой и со злостью снова смотрит на Чона. — Идиот. Ауч. — Объясните. — Я тебе не пара. — Не подходит, — Чонгук мотает головой и подходит ближе. — Объясните. — Это я. Я плохой человек. Юнги не сделал ожидаемого шага назад. Он перестал сбегать. Вместо этого, он шагает вперёд. Чонгук может почувствовать железный запах. — Вы никогда ничего не объясняете, господин Мин. Как я могу верить лишь Вашим словам, если поступки говорят иначе? Мин дышал тяжело. Выталкивал воздух из лёгких на пределе возможностей и еле втягивал назад. Будто без усилий он раз и задохнётся. — Чонгук, — шёпот, мурашки по коже, — знаешь, чего не делают хорошие взрослые? — Чонгук пристально смотрит в ответ, одними глазами прося: продолжайте. — Хорошие взрослые, — Юнги приподнимается на носочки, они почти одного роста, — не думают весь грёбаный месяц о том, как хотят, чтобы их выебал в подсобке их младший сотрудник. Ах, этого не делают хорошие взрослые? Сердце Чонгука падает где-то у ног Юнги. Он и сам бы рад упасть, но чужой взгляд прибивает его гвоздями к месту. Не оторваться. Только сказать: — Как я рад, что Вы нехороший взрослый. Губы Юнги и правда тонкие и обветрившиеся. Они ненасытные и хаотичные. Они просящие и жёсткие. Пожалуй, поцелуя лучше у Чонгука ещё не было. Чонгук обхватывает его руками, сжимает толстовку, пропитанную дневным потом и влагой моря. Он откидывает прочь дурацкое полотенце с морской звездой, а его собственное с коньком оказывается затоптано их ногами. Они пьют друг друга, будто бродили по пустыне долгие одинокие годы. И им на пути встретился просто мираж. Прекрасное дурманящее видение. Как в этот призрачный оазис не погрузить руки? Как не испить горячей солёной воды? Холодные мозолистые руки Юнги забираются прямо под футболку Чонгука. Дрожь пробегает по всему телу. Ему бы вдохнуть хоть каплю воздуха, но он продолжает воровать спасительный кислород из чужих губ. Становится понятно: сегодня ночью они умрут. Оба. Захлебнутся в цунами. И так и не узнают, что всё время топтались на песке. Чонгук впечатывает Юнги в дверь, вырывая придушенный то ли всхлип, то ли хрип. Он не знает, до чего ещё дотронуться. Глаза разбегаются, прямо как днём в ресторане, от такого изобилия. От вседозволенности. Всё это блюдо — только его. Юнги скребёт короткими ногтями по щекам Чонгука. Ближе. Сильнее. Глубже. Руки Чона находят джинсы Юнги. Спереди, сзади. Везде. И пусть его теперь не назовут романтиком, но крепкая задница Юнги, пожалуй, ничуть не хуже его жёстких губ. — Чонгук, — тихо, прямо в чужой рот. — М-м-м… — Чонгук, постой… “Только посмейте…” — Только посмейте остановиться сейчас, — Чонгук отрывается от чужих жадных губ, смотрит не своим взглядом в тёмно-карие глаза. — Ни за что, — взгляд напротив не менее безумный. — Код. Мне надо ввести код. Точно. Как-то резко возвращается и прохлада ночи. И шум большого города. И крыша с высохнувшим за день постельным бельём. Чонгук сглатывает. Кажется, даже слишком громко. Его губы пылают. И отступает на шаг, чтобы дать Юнги пространство. Мин поворачивается к двери и нажимает на сенсорную панель. Его руки дрожат сильнее, чем прежде. Непослушными пальцами он вводит шестизначный код, но раздаётся неприятный писк. — Чёрт, — ругается Юнги и вводит цифры снова. А Чонгук еле сдерживается от нетерпеливого стона. И совсем не сдерживается, когда дверь всё же открывается. Он сгребает Юнги в охапку, тут же поворачивая к себе лицом, обхватывая щёки широкими ладонями. И сминает непослушные губы. Какое же чудо, что комната Юнги такая маленькая! Всего за два шага они падают на матрас, который Мин предусмотрительно застелил снова ещё днём. Чонгук сдирает с Юнги толстовку вместе с кофтой, а тот в свою очередь поддевает руками футболку младшего. Одежда летит к чёрту. Всё летит к чёрту, кроме этих губ, этой острой челюсти, этой шеи, ключиц, ложбинки между ними, двух темнеющих ореолов сосков. И едва сдерживаемых стонов Юнги. Зачем-то он кусает свои прекрасные губы и молчит. Но излом бровей, темнота глаз, румянец щёк — всё кричит, как ему нравится. Чонгук возвращается к его лицу. И Юнги нетерпеливо приподнимается на локтях, только бы дотянуться. Добровольное самоубийство. Но Чонгук не тянется в ответ. Он смотрит. Не может насмотреться. — Чонгук… — зовёт Юнги. — Дайте мне секунду, — шепчет он в ответ. И Мин замирает. Возможно, он считает, что Чонгуку надо подумать. Решить что-то для себя. Но куда Чонгуку до раздумий, когда кровь колотится в висках и паху как сумасшедшая. Он просто хочет насмотреться вдоволь. Впитать этот момент с запахом ночи и свежего постельного белья. Но вот Юнги эта секундная заминка, кажется, и правда даёт время для размышлений. И какие ещё ужасные мысли могут прийти в эту светлую голову в такой момент? — Чонгук, ответь мне на один вопрос, — слишком серьёзно спрашивает Мин. — Только честно. — Хорошо, — шепчет Чонгук. Он готов ответить на что угодно. Лишь бы быстрее. Все чувства, всё внимание сейчас приковано к одному. Тому месту, где пах Чонгука соприкасается с бедром Юнги. — У тебя был секс? Чонгук бы рассмеялся, если бы смех мог вырваться сейчас из его горла. Оттуда рвались только вздохи, всхлипы и стоны. — Да. Не переживайте об этом. Он тянется к чужим губам, но впечатывается в щёку. — А с мужчиной? — звучит следующий вопрос. Чонгук не из робкого десятка, его такими вопросами и финтами головой не смутить. Он зацеловывает щёку Юнги, его шею, место за ухом… Юнги мягко пихает его локтем. — Да. И с мужчиной. Так что Вы не станете растлителем малолетних. Я сам себя давно растлил. Губы продолжают свой путь, но Юнги под ним замирает. Дурацкая была шутка. Чонгук приподнимается на локтях, и Юнги смотрит в его глаза. — Неужели Вас это расстроило? — Нет, — качает головой Юнги. — А Вы… У Вас… — внезапно смущается от догадки Чонгук. Юнги фыркает, его губы наконец растягиваются в улыбку. — Не волнуйся, ты не станешь растлителем престарелых. — У нас разница шесть лет, — замечает Чонгук. — А будто пропасть, — шепчет Юнги, его взгляд медленно перетекает на губы Чонгука. И тот не заставляет себя ждать. Тут же тянется к ним и наконец, за эти долгие несколько минут, снова чувствует их на своих губах. Но их танец не длится долго, вскоре Юнги опять отстраняет его, на этот раз уперевшись руками в грудные мышцы. — Чонгук. Послушай меня внимательно. — Это сложная просьба, — выдыхает младший, Юнги выгибает бровь, — но я попытаюсь. — Я хочу кое-чего. Давно. И смотрит. Так, будто Чонгук, в его-то состоянии, может считать потаённые мысли Юнги. — Ясно… — тянет Чонгук, это всё, на что он способен. — Того, о чём я говорил там. На улице. Чонгук хмурится. Это слишком сложная загадка для него сейчас. — Когда именно? — У двери. Чонгук правда силится вспомнить. Но помнит только губы Юнги. Их первый поцелуй. И как он сжимал его в объятиях. Как мог бы сжимать и сейчас… — Чонгук, — Юнги мягко сжимает его локоть, возвращая в реальность, — ты не помнишь? — Боюсь, Вам придётся мне напомнить. Юнги невероятно хорош с зацелованными губами, смущённым, но настырным взглядом, с разметавшимися по подушке волосами… Да что ж за напасть! — Я … — Юнги краснеет, реально краснеет, и шепчет на грани слышимости, — я про подсобку. — Вы хотите заняться сексом в подсобке? — озадаченно хмурится Чонгук. Что ж, он бы предпочёл матрас. Да и идти до магазина нет сил. Но если уж так хочется Юнги, мало ли что у него за пунктик… — Да нет же! — возмущается Юнги, а потом звонко смеётся. Вот тебе и эмоциональные качели. Чонгук тоже тихо посмеивается над ними обоими. И падает головой на плечо Юнги. — Простите, господин Мин. Но голова совсем не работает. Кровь, так сказать, в другое место утекла… Юнги смеётся ещё громче. А потом приподнимает лицо Чонгука и звонко чмокает в губы. — Да нет, это у меня утекла, — улыбается он и фыркает. — Я хочу, — в самые губы, — ужасно хочу, — и на выходе, — почувствовать тебя внутри, — поцелуй. Что ж, такие понятия Чонгуку знакомы лучше. — Господин Мин, Вы смущались попросить меня заняться с Вами анальным сексом? Юнги больше не краснеет. Он потерял стыдливый румянец где-то пять секунд назад между губами и языком Чонгука. Захочешь не найдёшь. — Ты не обязан. Не всем это нравится. — Мне нравитесь Вы… Нет, всё же он не сможет насытиться этими губами вовек. Двадцать минут спустя Чонгук лежит один на широком и мягком матрасе. В ванной шумит вода. Юнги напоследок только чмокнул его в губы и унёсся за дверь без объяснений. Но Чонгуку они были не нужны, его с детства называли смышлёным мальчиком. А ещё излишне любопытным. Надо ли думать, что, только ощутив в себе интерес к мужчинам, Чонгук не преминул переспать с одним? Его звали Понвон. Им было по четырнадцать. Тогда Чонгук ещё учился в элитной школе. И совсем не элитно они с Понвоном сосались в туалете. А потом этот мальчик, наследник какой-то там корпорации, опустился перед ним на колени. Они друг для друга были лишь возможностью поэкспериментировать. Когда Чонгук перешёл в муниципальную школу, их пути разошлись, как в море корабли. Каждый, казалось, был доволен сложившимися обстоятельствами. Чонгук и не вспоминал его до сегодняшней ночи. Интересно, был ли Понвон сейчас в объятиях мужчины, женщины или корпел над своими любимыми конспектами? Чонгук бы хотел показать ему Юнги и сказать: “Смотри. Это совсем не то же самое, что было у нас. Нечто разительно иное”. Вообще-то он хотел бы показать Юнги всему миру. Чонгук встал с импровизированной кровати и прошлёпал босыми ногами до рюкзака, заброшенного в угол. Там в кармане нашёлся гладкий зеленовато-серый камень. Чон припрятал его на пляже. Зажав камень в руке, Чонгук дошёл до пустого подоконника и опустил на самый центр. Японское море долгие годы стачивало его, придавало мягкую форму. А потом, по велению сердца, выкинуло на берег к ногам Чонгука и Юнги. И вот камень здесь. На подоконнике в доме на последнем этаже, в огромном жестоком городе. Чонгук вернулся назад на матрас. У него было время подумать. Пожалуй, даже слишком много. Как и у Юнги. Запал страсти чуть спал, в голову проникли мысли. И мысли эти были такие: “Я люблю его. Я люблю его. Я люблю его. Я люблю его. Я люблю его…” И так по кругу. Вода затихла. И дыхание Чонгука затихло. Только сердце бултыхалось в пустой груди. Дверь с тихим скрипом приоткрылась, и за ней показался обнажённый Юнги. У Чонгука перехватило дыхание. “Я люблю его”. Юнги был дико худым, целиком будто созданным из углов, костей и тонкой, почти прозрачной кожи. Но каждый его кусочек казался Чонгуку произведением искусства, куда ни взгляни. Теперь он понял, что значит бесценно. Как Лувр мог назначить “Моне Лизе” цену? Это было бы кощунство. Некоторые вещи невозможно оценить материально, им можно только поклоняться. И Чонгук упал на колени. Член Юнги был небольшой длины и средним в обхвате. Идеально, чтобы припасть к нему губами и вобрать головку в рот, вырывая скулёж. Длинные нетерпеливые пальцы зарываются в отросшие вьющиеся волосы Чонгука. Тянут. И Чонгук с чмоком отрывается от члена. Юнги смотрит на него сверху вниз. Нечитаемый взгляд. Чонгук, держащийся до этого за чужие бёдра, одной рукой обхватывает налившийся кровью член Юнги. И наблюдает, как Мин резко выдыхает, как заламываются его брови, как раздуваются ноздри, как грудь вздымается всё быстрее вместе с движениями руки Чонгука. В следующую же секунду Юнги поднимает его за плечи и хватается руками за молнию на чужих джинсах. — Снимай. Снимай же. Руки Юнги дрожат. Чонгук перехватывает их и сжимает в ладонях. Под пристальным взглядом Чонгук поднимает чужие руки к губам и целует каждую костяшку, внутреннюю сторону ладони, запястье, втягивает в рот палец… Руки Юнги успокаиваются. Чонгук расстёгивает джинсы и стягивает их вместе с трусами. Наверное, ему тоже следовало бы сходить в душ. Но Юнги толкает его на кровать, чтобы усесться сверху на бёдра, обвить руками плечи и впиться поцелуем в губы. Член Юнги касается пресса Чонгука, мажет по нему выступившей смазкой. А Мин кусает и кусает чужие губы, будто хочет съесть. — Господин Мин… Юнги… Юнги крупно вздрагивает и отрывается от губ. Смотрит на Чонгука захмелевше. — Юнги… — повторяет Чонгук, и старший судорожно выдыхает, — нам нужны смазка и презерватив. — Ничего нет. Чонгук смотрит на него шокировано. Ну вот и всё. И куда бежать? Есть тут хоть одна чёртова круглосуточная аптека неподалёку? И чего он прохлаждался тут добрых полчаса? — Не хмурься, — улыбается Юнги и разглаживает морщинку между его бровей. — Ничего и не нужно. Я ничем не болен. — А я не знаю, — бледнеет Чонгук. Юнги целует его синяк около глаза, Чонгук тает. — Мне не важно. — Не говорите глупостей, я… — Не уходи, не смей сейчас куда-то уходить, — взгляд глаза в глаза. — Вам будет больно, — настаивает Чонгук. — Я подготовился в ванной. Чонгук краснеет и бледнеет, и снова краснеет. — И всё же… Юнги мягко толкает его в грудь, опуская на подушки. И поднимается над ним. — Не говори больше ничего, — просит-приказывает Мин. А затем медленно опускается на вставший член Чонгука. Младший задыхается и хватается за бёдра Юнги, как за единственную возможную опору. Юнги же опирается сжавшимися в кулаки руками о грудь Чона и закусывает губу, жмурится до слёз. — Вам больно, — пугается Чонгук и пытается его поднять. Но Юнги сжимается вокруг его члена и перемещает руки на его плечи. Он приоткрывает глаза, и в их черноте зарождаются новые вселенные. — Я же просил не говорить. — Но… Юнги качает головой и улыбается кончиком губ, обрывая возражения. — Я так давно ничего не чувствовал, Чонгук. Ни душой, ни телом. Позволь мне сделать это так, как я хочу. И Чонгук позволяет. Юнги опускается до самого конца. Медленно, мучительно для обоих. Чонгук теряется от ощущения тесного и мягкого естества другого. Но ещё больше он теряется от вида того, как их тела сливаются воедино. Как Юнги раз за разом приподнимается и опускается на нём. Насколько болезненно напряжённым выглядит член Юнги. Как поджимается его живот. Как дрожат от перенапряжения ноги. Как проступают рёбра. Как губы, истерзанные в клочья, открываются на выдохе. Чонгук не выдерживает. Он притягивает Юнги к себе за руки, прижимает под чужой сдавленный вздох и перекатывает на спину, сам нависая сверху. Юнги одной ногой обвивает его поясницу, а другой неосознанно гладит икру. Руками он притягивает Чонгука ближе и заключает губы в плен. Чонгук двигается отрывисто, хаотично, на грани с реальностью. Но Юнги, кажется, покинул бренную Землю намного раньше. Он наконец перестает сдерживать стоны, и они выкорчевывают сердце Чонгука с корнем. Чон из последних сил выходит из Юнги и кончает ему на живот. Он будет ругать себя утром, что не позаботился о защите. А сейчас… Чонгук опускается ниже и касается губами истекающего смазкой члена Юнги. Пары движений хватает, чтобы Мин бурно кончил, запачкав и Чонгука, и кровать, и себя самого. Чонгук не знает, как жить после такого откровения. Разве не глупо говорить, что жизнь меняется после проведённой с кем-то ночи? Но его жизнь поменялась уже давно. Когда он своровал банку пива из продуктового магазина. Когда столкнулся взглядами с ещё более одиноким человеком, чем он сам. Когда решил, что два одиночества — это единое целое. Юнги лежит на измятых простынях и пропитавшихся потом подушках, прикрыв глаза. Короткие тёмные ресницы в свете луны отбрасывают длинные тени. Чонгук укладывается на подушку рядом и смотрит, впитывает, запоминает. Уставшая улыбка зажигается на губах Юнги. — На что смотришь? — голос Мина медовый. — Вы очень красивый. Юнги приоткрывает глаза. Чонгук, должно быть, выглядит сейчас взмыленным и растрёпанным. Худая рука тянется к нему и убирает с глаз мешающую чёлку. — А ты бесценный.***
Утро встречает Чонгука скворчащим звуком и запахом яичницы. А ещё приятной ломотой в мышцах. И таким чувством в сердце, как… Нет, словами такое не описать. Он приоткрывает глаза и видит Юнги, который готовит еду за плитой. Он одет в простую белую футболку и домашние серые штаны, его волосы ещё влажные от принятого утром душа, а на шее сзади виднеется еле заметный след от засоса. Невероятное зрелище. Чонгук довольно потягивается на кровати, раздумывая, попритворяться ли спящим ещё или подкрасться к Юнги сзади, чтобы заобнимать до смерти. Когда он решает всё же встать и заобнимать чуть менее жестоко, Мин поворачивается к нему. Чонгук ярко улыбается, а в ответ… — О, ты уже проснулся? Я проголодался, вот, приготовил кое-что… — Пахнет отлично! — восклицает Чонгук, садясь в кровати с новым приливом сил. Вот поест и перевернёт хоть всю планету! Планету по имени Мин Юнги. Он смеётся своим собственным мыслям и из-под чёлки смотрит на Мина. Тот раскладывает еду по тарелкам и ставит на маленький столик. — Я в ванной тебе полотенце оставил, если хочешь… Чонгука два раза просить не надо. Он вскакивает и несётся в душ, кожу неприятно стягивает пот и другие жидкости. У него вчера ночью так и не хватило сил доползти до проточной воды. Стоя под струями, Чонгук некстати вспоминает, как вчера ночью Юнги готовил здесь себя для него. И делает воду чуть похолоднее. От греха подальше. Потом он чистит зубы, положив на палец зубную пасту. Всяко лучше, чем ничего. Не грязным же ртом Юнги целовать? И вылетает он из душа не менее счастливый, чем залетел, умывшись в рекордные сроки. Юнги всё также сидит за столиком, но теперь к яичнице добавились хлеб и два стакана апельсинового сока. Мин вздрагивает, когда дверь от ванной ударяется о стену, а потом бросает искоса взгляд на Чонгука и тут же его отводит. — Садись есть. То ли предлагает, то ли приказывает. Чонгук садится рядом. Берёт палочки в руки. И начинает чувствовать себя в дурной постановке. С Юнги что-то не то. Поглощённый своим собственным счастьем, Чонгук не сразу понял, что Юнги будто тянет к земле, его плечи, голову, взгляд. Он не смотрит на него. Тот испуганный взгляд искоса — единственное, что ему досталось. Двое влюблённых после первой совместной ночи определённо должны вести себя не так. Чонгук припоминает, как смущался Юнги вчера. И уговаривает сам себя, что ему просто кажется. Магия ночи пропала, но это же ничего. Сейчас Мин немного пообвыкнет в новой роли, и они вернутся к поцелуям. — Как Вам спалось? — без задней мысли прерывает тишину Чонгук. Юнги давится яичницей. Чон тут же пугается и начинает хлопотать над натужно кашляющим Мином. Тот всё же справляется с приступом и выпивает весь заботливо поданный стакан с соком. — Господин Мин, Вы в порядке? — Чонгук участливо заглядывает в глаза и руку сжимает. Юнги кивает и аккуратно высвобождает ладонь, берёт салфетку и вытирает рот. Ощущение неправильности заполняет Чонгука от кончиков пальцев до макушки. — Не переживай. Ешь, — Юнги двигает к нему яичницу. — Я наелся. Ему и правда кусок в горло больше не лезет. И живот крутит. — Что ж, тогда… Юнги приподнимается, чтобы убрать тарелки, но Чонгук снова накрывает его руку своей. И Мин вынужден замереть. — Поцелуйте меня, — просит Чон, стараясь не звучать настолько отчаянно. Ему нужно хоть одно подтверждение, что вчерашняя ночь не была его прекрасным миражом. Что этот оазис настоящий. Кадык Юнги подскакивает, когда он сглатывает. И он садится назад на подушку, всё так же не смотря на Чонгука. — Чонгук, ты помнишь, что сказал мне до того, как устроился в магазин? Сердце Чонгука по ощущениям бьётся где-то в горле. — О чём Вы? Его сейчас вырвет яичницей и этим бесполезным сгустком плоти и крови. — Ты поставил передо мной условие. Помнишь какое? — Господин Мин, я не понимаю… — Ты сказал, — прерывает его окрепший голос Юнги, — что уйдёшь, если я пересплю с тобой. Тёмно-карие глаза Мина, наконец, смотрят на Чонгука. Но в них больше нет привычного тепла. Только гладь морозной пустыни. — Я свою часть выполнил. Теперь ты выполни свою. Безжалостный убийца. Он разворотил своими словами всю грудь Чонгука в мясо.