*Причина причин
«Правда редко бывает чистой, и никогда — простой» (Оскар Уайльд)
Однажды, когда Юнги был ещё ребёнком, бабушка показала ему пальцем на их соседа, который появился совсем недавно. Это был мужчина среднего возраста, его волосы всегда висели сальными сосульками, лицо было зеленоватое и опухшее, а одежда — грязной и неприятно пахнущей. — Видишь этого дяденьку? — спросила бабушка, когда этот мужчина проходил мимо них. Юнги кивнул, провожая человека чуть испуганным, но заинтересованным взглядом. Он не знал, почему тот так отличался от всех знакомых ему взрослых, но его было жаль. Казалось, что ему грустно. — Никогда не подходи к нему, Юнги. Он очень плохой человек. — Почему? — Он сидел в тюрьме. Это страшное место, куда хорошие люди не попадают. Ты понял меня, Юнги? — Угу. Вскоре тот мужчина уехал из их района, и Юнги его больше никогда не видел. Но он на всю жизнь запомнил его сгорбленную фигуру, как будто тот пытался слиться с землёй. И запомнил ещё одну очень важную вещь: он — плохой человек. Очень-очень плохой.***
“Вероятность умереть от молнии никогда не бывает нулевой”. Такое бы заглавие Юнги выбрал для своей биографии. Мы все знаем, что несчастья случаются. Люди умирают и получают травмы по глупым причинам, но это всегда другие люди. В любом случае какова вероятность, что в тебя ударит молния? 1 к 600 тысячам, Юнги проверял. Но никогда вероятность не бывает нулевой. Юнги был одарённым ребёнком. По крайней мере родители заставили его в это поверить. Да, у него не было особо выдающихся успехов в школе, он плохо рисовал и не любил спорт. Но он был прирождённым музыкантом. На всех семейных посиделках обязательной частью вечера было его выступление. Он участвовал во всех школьных конкурсах талантов. У него были друзья, школьные влюблённости, победы и поражения, а ещё безграничная вера в светлое будущее. Но не всему суждено сбыться. Некоторые истории заканчиваются, так и не начавшись. Жизнь Мин Юнги была как раз такой историей: быстрой, яркой и смертоносной, как грозовая молния. Это произошло на следующий день после его совершеннолетия. Он уже полгода как учился в консерватории и был абсолютно очарован Сеулом, свободой, возможностями и тем милым саксофонистом. Возможно, без Сеула он бы ещё не скоро решился на этот разговор. Но тогда он понял, что даже при худшем раскладе ему будет где жить и что есть. К тому же вчера они так хорошо отметили его день рождения в семейном кругу, даже брат приехал погостить из Китая. И они все вчетвером ужинали, смеялись, играли в игры, делились воспоминаниями о детстве. Юнги очень скучал по семье, в такие моменты он наиболее явственно это ощущал. А уже когда часы медленно приближались к полуночи, родители Юнги хитро переглянулись и сказали, что пришло время дарить подарки. Брат вызвался закрыть Юнги руками глаза и подталкивал ногами, из-за чего Юнги громко смеялся и шуточно возмущался. Его вывели на улицу и, когда позволили открыть глаза, Юнги увидел перед собой новенькую машину. Юнги, как выброшенная на берег рыба, открывал и закрывал рот. Потом повернулся к родителям и брату, которые стояли с улыбками и ждали его реакции. — Это… о боже! Юнги кинулся обнимать всех, он не мог поверить своим глазам. Они были семьёй со средним достатком, поэтому такой подарок был более чем неожиданный. — Не стоило, это же так дорого! — У мужчины должна быть машина, — хлопнул его по плечу отец. — Тем более мы тебе ничего не подарили на поступление. Мы гордимся тобой, сын. — И будешь почаще нас навещать, — потрепала его по щеке мама. — Но я же ещё не получил права, я только учусь. Юнги действительно пошёл в автошколу, да и отец учил его водить, но он ещё не успел сдать экзамен. — Уверен, ты скоро их получишь и сможешь приехать за ней. — Спасибо, спасибо большое. В общем и целом, утром после своего дня рождения у Юнги было отличное настроение. Он чувствовал такую поддержку и любовь от родных, что ему стало противно от своей лжи, которой он их пичкал уже много лет. И ложь эта заключалась в том, что когда мама спросила его за ужином, не встретил ли он какую-нибудь милую девушку, Юнги ответил, что пока нет. А следовало сказать, что он встретил много милых девушек, но вот воспринимать их не как друзей у него, увы, не выйдет. Юнги давно примирился со своей ориентацией и рассказал всем друзьям. Даже в консерватории многие были в курсе. Но его ближайшие люди, его семья, — нет. Было очень страшно, но Юнги решил, что время настало. Он чувствовал в себе силы признаться, и, как ему казалось, родители и брат готовы услышать правду. За завтраком все были сонные из-за насыщенного предыдущего дня, но довольные. Они доедали вчерашнюю еду, которая за ночь не стала хуже, и обсуждали дела на день. А Юнги кусок в горло не лез. Он копался палочками в рисе и не мог перестать кусать изнутри губы. На рис опустился кусочек кимчхи, и Юнги вскинул глаза на маму. — Что такое, дорогой, ты плохо себя чувствуешь? — Нет. Нет… — Юнги отложил палочки и спрятал руки между коленей. — Вообще-то я хотел кое о чём поговорить с вами. — Что такое? — обеспокоенно спросила мама, а отец с братом прервали разговор и повернулись к нему. Юнги откашлялся. Сердце билось так громко, что, казалось, перекрикивало его слова. — Я уже давно хочу вам это рассказать, но всё не было подходящего времени… и подходящих слов, — Юнги нервно улыбнулся. Тёплая рука матери накрыла его ладонь и сжала, она ободряюще улыбнулась. — Юнги, ты же знаешь, что можешь всё нам рассказать. Мы всегда поддержим тебя. И признаваться стало не так страшно. Юнги вдохнул и на выдохе произнёс: — Я гей. Воцарилось молчание. Только часы тикали, отсчитывая секунды. Тик-так, тик-так, тик-так… — Что? — первой подала голос мама. — Мне нравятся мужчины, — пояснил Юнги. Мамина рука очень медленно отпустила его. И Юнги почувствовал, как его пробила дрожь. — Что ты такое говоришь, сынок? Это… это неправда. Юнги медленно начинал осознавать, что всё идёт совсем не по его плану. В том плане его должны были обнять и пообещать, что всегда будут любить. — Это правда, мама. Мне нравятся мужчины, — как можно мягче сказал Юнги, всё ещё надеясь на нормальный разговор. Внезапно скрипнул стул, и отец Юнги поднялся на ноги. Его взгляд было невозможно понять, пока он не повернулся к матери Юнги, указывая на неё пальцем. — А я тебе говорил! Я говорил. Я знал, что ничем хорошим Сеул и консерватория для него не закончатся. Одни геи да мрази там, тьфу. — Что? — настала очередь Юнги в шоке смотреть на отца. — Что ты такое говоришь? Ты же был рад, что я поступил. И… я уже давно гей, это не из-за консерватории или Сеула. Я давно это понял. — О боже. — Мать закрыла рот рукой. — Так когда… когда твои друзья оставались у нас на ночёвки… — Нет! Мама, господи, я никогда не приводил своих парней домой. Лица родителей перекосились при слове "парень". И отец ушёл из-за стола, бормоча что-то про "разочарование" и "впустую спущенные силы и средства". А мать прикрывала дрожащей рукой рот и плакала. — Мама. — Юнги встал и подошёл к ней, присев рядом на корточки. — Прошу, не плачь. Но он и сам чувствовал, как глаза наполняются слезами. — Ты всегда был таким хорошим мальчиком, Юнги. Где же мы недоглядели?.. — Я всё ещё твой сын. Я не изменился, мама. Но женщина качала головой, она не хотела его слушать и слышать. Она встала и ушла на кухню, захлёбываясь в рыданиях. Юнги поднялся и опёрся о стол, ноги его не держали. И посмотрел на последнего человека, который остался сидеть. — Хён… — Надо было тебе всё испортить, Юнги? — скривился его брат, и Юнги покачнулся. — Мы так хорошо проводили время. Но ты всегда был эгоистом. Родители столько сил вложили в тебя. — Но это то, кто я есть, — растерянно сказал Юнги, он уже перестал улавливать смысл диалога и происходящего. Брат поднялся на ноги и посмотрел на него с презрением. — Тогда тебе следовало молчать всю жизнь. И мир Юнги рухнул. Ещё десять минут назад у него была любящая семья, дом, куда он мог всегда вернуться, и теперь он сидел на его руинах. Юнги стремительно выбежал из дома прямо как был, в домашних штанах, толстовке и тапочках. Он растерянно оглядел знакомую с детства улицу. Такую родную, но неприветливую сейчас. И взгляд сам собой упал на новенькую машину. Желая скрыться от чужих глаз, он сел за руль. Салон машины ещё пах свежей кожей. Глаза заволокли слёзы. Как всё могло так измениться за одно мгновение? Юнги схватился за руль и приложился о него головой, стискивая зубы до скрежета. Но слёзы продолжали капать на серые штаны, оставляя тёмные пятна. И тут Юнги заметил ключи в зажигании. От удивления он даже перестал плакать. Неужели они выпили так много, что вчера забыли их тут? Кто угодно ведь мог угнать машину. Посомневавшись секунду, Юнги повернул ключ. Машина тихо завелась, замигали приборы, заработал кондиционер. Этот звук успокаивал. Юнги всегда любил машины, любил их рокот, запах и возможность уехать куда глаза глядят. Юнги медленно вдохнул и выдохнул, пытаясь успокоить заходящееся сердце. Ему надо проветрить голову. А потом он вернётся домой, и они с родителями всё спокойно обсудят ещё раз. Да, так будет правильно. И Юнги вывел машину с парковки. На время ему стало легче, пока он сосредоточился на выезде из их микрорайона. Но душа тянулась подальше от городской суеты, и он выехал на неприметную загородную трассу, которая вела к морю. Его окружали высокие горы и бескрайние рисовые поля. Он был один. Юнги надеялся, что дышать станет легче, но вместо этого горло сжал спазм. "...ничем хорошим Сеул и консерватория для него не закончатся. Одни геи да мрази там, тьфу". "Где же мы недоглядели?.." "Тогда тебе следовало молчать всю жизнь". Руки задрожали, а глаза опять заволокли слёзы. Чем он это заслужил? Неужели любить — это и правда настолько плохо? Быть может, он неправ? Может, он болен?.. Юнги стёр слёзы, но глаза тут же заполнили новые. От злости на себя, на родных, на мир он вжал педаль газа в пол. Пейзаж размывался по сторонам, делая всё неважным, незначительным. Были только он и скорость. Только он и… Перед машиной выскочило что-то небольшое и тёмное. Юнги, вытирающий слёзы, заметил слишком поздно. Он резко вывернул руль влево, но машина невысоко подскочила, всё же наехав на препятствие. Чудом не слетев с трассы и не перевернувшись, Юнги затормозил. Раздался оглушительный визг тормозов, выскочила подушка безопасности, но, будучи не в себе, Юнги забыл пристегнуться, и поэтому его отбросило влево. Дальше был только писк. Юнги не знал, сколько пробыл в отключке. Может, пару секунд, а может, и минут. Но когда он открыл глаза, перед ним всё плыло, голову будто разломали надвое, а руку неприятно тянуло. Юнги прикоснулся к голове и, отведя руку, увидел кровь. Тут же затошнило. Но на грани сознания билось кое-что намного страшнее травмы головы. Та тёмная фигура. Юнги затошнило ещё сильнее. Это нечто было слишком маленьким, должно быть, какое-то животное. Да, наверняка животное. Он же ехал по почти что лесной дороге. И он успел свернуть, животное могло и выжить. Так что он сейчас его подберёт и отвезёт в больницу. А потом вернётся домой. И поговорит с родителями. И всё будет снова хорошо. Выстроив в голове этот план, Юнги вышел из машины. И в его голову, наполненную писком, порвался другой звук. Страшный, нечеловеческий, наполненный смертельной болью. Юнги повернулся назад и увидел на дороге сидящую человеческую фигуру, она склонилась над чем-то и кричала. Юнги всегда любил животных, но тогда он молился всем богам, чтобы он сбил собаку. Или кошку, или лесного зверька. Кого угодно, господи, пожалуйста, пусть это будет животное… Юнги подошёл ближе. И ноги подкосились. Пропали все звуки, все ощущения. Только зрение стало как никогда чётким. В руках женщины лежала маленькая девочка. Она была покрыта кровью. Крови было слишком много, как в дурном фильме ужасов. Казалось, кровь была повсюду. На асфальте, на платье, на руках женщины. Она что-то кричала ему, но Юнги не мог разобрать. Он пытался, правда пытался, но повсюду была кровь… — …орая… — Что? Я не?.. — Вызови ско… — Я не… я… — Что ты стоишь?! Звони в скорую! Юнги наконец-то понял. И мир снова обрёл очертания. Вернулись звуки, запахи, ощущения. И Юнги, борясь с новым приступом тошноты, достал дрожащими руками телефон из кармана. Но одна из рук всё никак не хотела его слушаться, поэтому он ужасно медленно набирал номер. — Здравствуйте. Вы позвонили в скорую медицинскую помощь. Чем я могу Вам помочь? — А-авария. Произошла авария, — Юнги схватился за волосы и отвернулся. Всё происходило в реальности. — Есть пострадавшие? — Да. Да, есть… Ребёнок. О боже. О господи… — Дышите. Господин, дышите. Вдох-выдох. Вот так. Где произошла авария? — Я… я не уверен, сейчас, — Юнги проверил по карте местоположение, повезло, что связь тут ловила, и назвал координаты. — Вы умеете оказывать первую помощь? — Нет… — Рядом есть кто-то ещё? — Да, есть, — Юнги посмотрел на рыдающую женщину и снова отвернулся. — Не думаю, что она сможет помочь. — Пострадавший в сознании? Юнги сглотнул: — Нет, я так не думаю. — Ваш вызов принят. Ждите, скорая помощь в пути. Юнги бы точно не смог сказать, сколько времени прошло и о чём он думал. Да и о чём мы думаем перед скорым концом? Медики действовали быстро. Оторвали мать от тела дочери, сгрудились над девочкой, но… вскоре спешка прекратилась. Юнги, подошедший ближе, с ужасом наблюдал за тем, как врачи накрыли простынёю тело девочки вместе с головой. Дальше всё было как в тумане. Подъехала полиция, начали разбираться, Юнги задавали какие-то вопросы и одновременно с этим его осматривал врач. Юнги отвечал невпопад и всё никак не мог понять, что происходит. Потом его отвезли в больницу, всё время за ним следовали двое полицейских. Там ему поставили сотрясение мозга и перелом руки. Однако Юнги почему-то не чувствовал боли. Он не чувствовал вообще ничего. Затем его отвезли в полицию и посадили не за решётку, как он ожидал, а просто на стул для ожидающих. Вокруг продолжалась жизнь. Приходили люди, что-то доказывали, у кулера смеялись полицейские, ожидающие окончания смены, принтер печатал какие-то документы. А Юнги сидел один посреди безумия. Он заметил, как двое полицейских, которые ходили вместе с ним, смотрят на него и переглядываются с жалостью. И тогда он будто увидел себя со стороны: одинокий вчерашний подросток, бледный, в бинтах, с отсутствующим взглядом. Юнги не смог вдохнуть. Но прежде чем у него получилось задохнуться, его имя прогремело на весь участок. — Юнги! Он вздрогнул, как будто заново скрипнули тормоза, заново он ударился, заново вышел из машины, заново… Перед ним на колени опустилась мама, беря его за дрожащие руки в бинтах и заглядывая в глаза. По её лицу текли слёзы. — Сынок, сынок, как ты? Это же неправда? Полицейские сказали, что ты… ты… Она зажмурилась, видимо, пытаясь остановить слёзы, но те потекли только быстрее. Не в силах смотреть на неё, Юнги поднял глаза. Там стояли его отец и брат. До сих пор Юнги не понимает, что было на их лицах. Страх? Разочарование? Жалость? В любом случае ничего хорошего. Юнги снова посмотрел на маму. И здоровой рукой сжал её ладонь в ответ. — Мама, я… Но он не смог договорить. Голос сорвался, как и слёзы с глаз. Он убил человека. Он убил. Убил. Однажды в детстве, когда они с семьёй поехали на море в Пусан, там были волны. Они не были особо огромными, но для маленького мальчика казались до самого неба. Юнги плескался в них сначала, с весёлым криком прыгал прямо внутрь волны. Но вскоре он понял, что его отнесло далеко от берега. И он уже не видел маму, папу и брата. Только волны. Осознание захлёстывало его так же, как те волны. С головой, безжалостно, стискивая горло и забивая нос солью. Убийца. Он убийца. И это его приговор. А дальше была комната предварительного заключения. Был суд, на котором Юнги не смог проронить ни слова под испытующим взглядом матери той девочки. Её звали И Харин. Ей было пять лет. Она скоро должна была пойти в школу и очень этого ждала. Она любила жёлтый цвет и игры в мяч. А ещё верила в единорогов и волшебство. И Юнги истекал внутри кровью от этой информации больше, чем от любой другой на суде. Прокурор рассказывал все эти маленькие подробности, видимо, для того, чтобы разжалобить присяжных и судью. Но какой в этом был смысл? Ведь исход суда и так понятен. У Юнги не было прав, он превысил скорость, алкоголь с вечера не до конца вышел из организма. Да и Юнги никак не отрицал своей вины. Однако… — Господин Мин, посмотрите на меня, — позвала его судья. Юнги, который весь суд старался смотреть только на стол, поднял глаза. Полный ненависти взгляд матери Харин прожёг его, и Юнги поспешил посмотреть на судью. Это была женщина средних лет с уставшим взглядом. — Господин Мин, как Вы понимаете, Ваше положение незавидное. Он медленно кивнул. — Суд хочет услышать, раскаиваетесь ли Вы в своём преступлении? Юнги сглотнул. Все взгляды устремились на него. И все они были осуждающие. Юнги так и не смог открыть рта. — Господин Мин, хочу Вам напомнить, что раскаяние служит веским поводом для смягчения приговора. — Протестую, Ваша честь, — тут же подорвался с места прокурор. — Сядьте на место, — осадила его судья и снова посмотрела на Юнги. А тот сгорал от ненависти к себе. В голове набатом билось только одно слово: убийца. Он посмотрел на присяжных. Убийца. На зал, в котором сидели его родные. Убийца. И, наконец, он взглянул на мать Харин. И тут же опустил глаза. Как он может выпрашивать себе смягчение приговора? Как? Судья вздохнула и ударила молоточком. — Суд удаляется для вынесения приговора. Решение не заставило себя ждать: шесть лет заключения. Это был стандартный приговор в его случае, ведь он не специально подстроил эту аварию и не скрылся с места. Но Юнги тогда показалось, что шесть лет — это слишком слабое наказание. Кажется, прокурор тоже был не слишком доволен. Адвокат похлопал Юнги по плечу, говоря, что могло быть и хуже, и если он будет хорошо себя вести, то сможет выйти и раньше. Но Юнги всё это слышал лишь краем сознания. Вместо этого, он подскочил с места и бросился к матери Харин. На него тут же направились все ружья в зале, охранники что-то кричали, но Юнги это не остановило. Он упал на колени перед замершей женщиной. — Простите меня. Мне так жаль. Так жаль… Он не смотрел на неё. А на пол капали слёзы. Его руки были сцеплены за спиной. Колени болели от резкого столкновения с полом. Грудь жгли отчаяние и стыд. — Мин Юнги… — медленно проговорила мать Харин, и тот решился поднять на неё глаза. Лучи солнца падали на неё из окна, её тень полностью закрывала Юнги. — Ты будешь гореть в аду. И Юнги действительно сгорал каждый день своей жалкой жизни. Юнги не особо любил вспоминать годы, проведённые в заключении. С другой стороны, а кто любил? Особенно если на тебе оранжевая бирка, означающая, что ты убил человека. Особенно, когда сокамерники каким-то образом узнают, что это был ребёнок. Особенно, если ты похож на гея. Первый год был самым тяжёлым. Однако Юнги никогда не жаловался, хоть вечно и ходил в побоях. Он воспринимал это как искупление. Чем ему хуже, чем тяжелее, тем скорее он избавится от этой ноши на душе. Но годы шли, а легче ему не становилось. Хоть через год заключённые почти и отстали от него. Во-первых, потому что насиловать того, кто не сопротивляется, совсем не интересно. Во-вторых, потому что в тюрьму поступало всё новое "мясо", как они это называли. Так что дальше жизнь Юнги в тюрьме пошла легче, если можно это было так назвать. Он ходил в библиотеку, посещал какие-то занятия по рукоделию, прогуливался по кругу на улице, напевая под нос мелодии. В общем, делал всё, чтобы не думать. Ведь стоило наступить ночи, закрыть глаза, как были визг тормозов, удар, кровь… И так до бесконечности. Возможно, в первый год ему даже было легче, ведь страх и боль почти затмевали всё остальное. Его и правда выпустили за хорошее поведение за два года до окончания срока. Юнги к этому не стремился, все документы собрали и подготовили его мама с тем самым адвокатом. И уже в этот раз, когда в зале не было матери Харин, он смог сказать, что сожалеет о содеянном. Хотя больше он это сказал ради своей мамы, которая приложила столько сил к его освобождению. Юнги сожалел, конечно, но всё ещё не чувствовал, что искупил вину. Когда он вернулся в дом родителей, то подумал, что в тюрьме было даже лучше. Там не было его старой комнаты, в которой всё осталось до боли нормальным. Не было грустных родителей. Он не чувствовал себя настолько бесполезным. Его пианино всё ещё стояло в гостиной. Сколько раз он играл на нём во время семейных встреч. Сколько тренировался. Сколько музыки создал. Когда его родители ушли из дома, Юнги опустился на стул и провёл руками по крышке. Поднял её и опустил пальцы на клавиатуру, нажимая на пару белых и чёрных клавиш. Привычные звуки наполнили комнату. Юнги глубоко вдохнул и выдохнул, опуская обе руки на клавиатуру. Конечно, за эти годы он многое забыл, да и техника наверняка просела. И всё же у каждого музыканта есть песня, которая будто выгравирована у него на сердце. Людвиг ван Бетховен "Лунная соната". Юнги взял знакомые аккорды, но левая рука задрожала. Мин потряс руками и принялся за игру снова. Но рука дрожала всё сильнее с каждым звуком. Такое было и раньше в тюрьме, но Юнги надеялся, что со временем тремор пройдёт. И только в тот момент с ужасом осознал, что с такой дрожью он не сможет больше играть. Он и не надеялся стать композитором, но хотел заниматься музыкой хотя бы для себя. До самого прихода родителей Юнги играл гаммы. И заслышав голоса, опустил крышку и взбежал по лестнице. Руки ужасно болели, глаза жгли слёзы. И Юнги понял, что это часть его наказания. Тогда он поклялся, что больше не будет играть никогда. В первую неделю он не выходил из дома. Но на следующую мама попросила его сходить в магазин. То ли решила подтолкнуть, то ли действительно закончились хлеб и масло. Юнги шёл по знакомым с детства улицам и не мог понять собственные чувства. Вроде он и скучал, а вроде каждый угол, каждая подворотня и дверь напоминали о произошедшем. Он зашёл в местный комбини, там было тихо и спокойно. Молодую девушку за прилавком он не знал, так что стало полегче. Он взял всё по списку и прихватил чипсы, ведь так давно их не ел. Уже когда он расплачивался на кассе, в магазин зашли женщина в возрасте и маленький мальчик. Глаза Юнги округлились, и он тут же низко поклонился. — Здравствуйте, госпожа Сон! — О, — лицо женщины скривилось, но она быстро взяла себя в руки и слабо улыбнулась. — Юнги… Здравствуй. Не знала, что ты уже… — она покосились а внука, — вышел. — Да, — смутился Юнги и бросил взгляд на продавщицу, которая пробивала товары, — досрочно. — Что ж, понятно. — А это Ваш внук? — улыбнулся Юнги, он всегда любил детей и в детстве часто просил у родителей маленького братика или сестричку. — Привет! Как тебя зовут? Мальчик хотел уже было ответить, но господа Сон сжала его руку и выступила вперёд, спрятав его за спину. Юнги поднял на неё удивлённый взгляд. — Мы спешим. До свидания, Юнги. — До свидания… — растерянно проронил Мин, наблюдая, как женщина с ребёнком скрываются за полками. — С Вас 9300 вон, — сказала кассир. — Да, конечно, сейчас, — опомнился Юнги и полез за деньгами, карточка у него не работала. Когда он передал бумажные купюры, то понял, что девушка не смотрит на него и выглядит очень напряжённой. Почти что напуганной. А потом услышал тихий голос сзади. — Донгиль, не общайся с этим дяденькой, хорошо? Он плохой человек. Юнги покачнулся. Даже не взяв сдачу, он пробормотал слова благодарности, схватил пакет и вылетел из магазина. До дома он почти что бежал. Ему казалось, что каждый встречный человек бросает на него взгляды, полные ненависти и страха. И все шепчутся только о нём. О том, что он убийца. О том, что он плохой человек. Каким-то образом из маленького мальчика он превратился в того самого мужчину, на которого показывала его бабушка и предупреждала не подходить. Больше из дома он не вышел. Вскоре Юнги понял, что надо искать работу. Какое-то время он безрезультатно копался в вакансиях и даже отправил несколько откликов, но быстро усвоил, что с судимостью его никто не возьмёт. Лишь один звонок не дал ему погрузиться в отчаяние. — Юнги, привет! Как ты, уже освоился? Это был Ким Намджун, его школьный друг. Он был единственным из всех его друзей, который раз в год стабильно навещал Юнги в тюрьме и минимум раз в месяц звонил. Конечно, все его остальные друзья не отвернулись от него сразу, даже навещали первое время. Однако быстро перегорели, натыкаясь на отрешённый взгляд и молчание. Но Юнги искренне не понимал, что он может им рассказать? Они учились, работали, влюблялись, путешествовали, жили. У Юнги из новостей были только очередные побои и невкусная каша в столовой. А ещё бесконечная боль в душе. Но Намджун каким-то образом не сдался. Даже натыкаясь на апатию Юнги, он продолжал улыбаться и говорить. И постепенно Юнги начал отвечать. — Привет, Намджун. Да, нормально всё. Привыкаю. — Ясно-ясно. А я к тебе с просьбой. — Просьбой? — искренне удивился Юнги. — Что такое? — Да у меня тут новая точка открывается, нужны продавцы на полную ставку. Хотел тебе предложить. — О… — Юнги сел на кровать. — Намджун, я бы с радостью… Но я же не в Сеуле. Да и в моей ситуации… — Об этом не волнуйся. Моя фирма присоединилась к акции по адаптации бывших заключённых. Я уже рассказал начальнице о твоём деле, она говорит, что ты идеальный кандидат. — Вот как… — С одной стороны, это было бы идеальное решение его проблемы. С другой… — Намджун, я не хочу пользоваться нашей дружбой… — Юнги! Что за глупости? Если кто и пользуется, то это я. Мне нужен сотрудник. Моей фирме нужно поучаствовать в акции. Да мне за это знаешь, какую премию дадут! Юнги тихо посмеялся в трубку. Он не верил ни единому слову, но в груди потеплело. — Я подумаю, Намджун, хорошо? — Конечно! Думай, сколько влезет. Но не больше недели. — Ладно, ладно, — снова рассмеялся Юнги. — Спасибо, Намджун. — Ну а для чего ещё нужны друзья, — в голосе на том конце провода тоже слышалась улыбка. Вешая трубку, Юнги уже знал, что согласится. Он понимал, что в Тэгу будущего у него нет. Вечером он сказал о своём решении родителям, и те вздохнули с облегчением. Их можно было понять, ведь Юнги напоминал больше призрака, чем человека. И так начался новый этап в жизни Мин Юнги. По крайней мере с такими мыслями он ехал в Сеул. Однако несмотря на наличие работы, маленькой квартирки на крыше и отсутствие косых взглядов (ведь разглашать прошлое сотрудников было запрещено, а кроме этого, никто и не мог узнать), Юнги так и не почувствовал облегчение. Каждую ночь он просыпался от кошмаров. И каждый день гнал от себя подальше мысли о прошлом. Он пытался улыбаться коллегам, покупателям, но всё равно прослыл нелюдимым. На встречах с Намджуном и иногда его женой он чувствовал себя получше, но всё равно преступление всегда нависало над ним дамокловым мечом. И в какой-то момент Юнги смирился, что такой и будет его дальнейшая жизнь. Серой, холодной и одинокой. В любом случае он это заслужил. Так он себе говорил. А потом Мин Юнги встретил Чон Чонгука. И как когда-то Чонгук закончил рассказ о своей жизни этими словами, так и теперь Юнги они казались слишком громкими и значимыми. Это была точка невозврата для них обоих. Двое запутавшихся людей сталкиваются. И обычно ничем хорошим это закончиться не может, по всем законам жизни они должны были только доломать друг друга. Но сработали правила математики, и минус на минус дал плюс. Юнги хорошо помнил их первую встречу. Уже тогда странный парень во всём чёрном, который не убежал после кражи, заинтересовал его. Но Юнги бы забыл его на следующий день, если бы Чонгук не вернулся. И он всё возвращался, день за днём. Раздражающий, нахальный, самодовольный. Он бесил Юнги до зубовного скрежета. В один из дней Юнги с удивлением понял, что давно не испытывал подобных чувств. Весь его эмоциональный спектр сократился до грусти и стыда, и такая яркая эмоция, как злость, внезапно разбудила прошлого Юнги. И после Чонгук перестал так уж его злить. Чонгук всё ещё был раздражающим, но лишь потому, что слишком ярко улыбался, заразительно смеялся, очаровательно строил глазки и в целом был запретно хорош. Запретно — подходящее слово. Ведь он был школьником. И мужчиной. И вообще Юнги не стоило даже смотреть в его сторону с такими мыслями. Возможно, Юнги возненавидел бы себя с новой силой за эти чувства, если бы Чонгук не подливал каждый раз масла в огонь. И заставлял Юнги верить и вспоминать. Когда у Чонгука появилась девушка, Юнги вспомнил, что такое ревность. А когда Чонгук прижал его к стене, сжимая запястья и смотря со жгучей яростью, Юнги вспомнил, что такое желание. Когда Чонгук упал перед ним на колени, плакал и шептал извинения, Юнги начал вспоминать, что значит забота. Когда они проводили вечера за бенто и молоком, Юнги понял, что такое нежность. Когда Чонгук пришёл к нему весь в крови, Юнги осознал, что такое страх за другого больше, чем за себя. И, наконец, когда Чонгук признался ему в чувствах, пока они стояли по талию в море, Юнги узнал, что такое любовь. Он никогда не оправдывал себя в этих отношениях. Юнги знал, что рано или поздно им придёт конец. И наслаждаться ими — неправильно. Ведь что он может дать Чонгуку? Этому одинокому мальчику, который тянется к любому проявлению заботы? Юнги тянуло тошнить от самого себя, когда он понимал, что Чонгук расплёскивает все чувства на него. На убийцу. На плохого человека. Но Чонгук был так искренен. Так самоотвержен. Так близок. И Юнги не смог устоять. Каждый день Чонгук заставлял его поверить, что не так уж Юнги и плох. И Мин вёлся на эту сладкую ложь. Однако всему настаёт конец. Когда-нибудь молния обязательно ударит. И какие гарантии, что снова не в тебя?***
Юнги поднялся с матраса и прошёл в ванную, чтобы выключить воду, которая весь его длинный рассказ так и продолжала течь. Он посмотрел на себя в зеркало. В ответ на него взглянул бледный мужчина с синяками под глазами и осунувшимися щеками. Жалкое зрелище. Почему и когда он поверил, что достоин Чонгука? Он тяжело вздохнул и вернулся в комнату. Хватит, он и так слишком долго убегал. — Я пойму, если ты уйдёшь, — произнёс Юнги, он охрип от долгого монолога. — Твои вещи я могу собрать сам. Или если хочешь, я выйду, чтобы ты собрался. Чонгук поднял на него полный слёз взгляд. Юнги отвёл глаза. Это невыносимо. — Прости, что не рассказал тебе раньше. Мне очень жаль, правда. И я знаю, что мне нет оправданий. Ты этого не заслуживаешь. Я просто… — Юнги судорожно вздохнул. Он не хотел плакать. И он не будет. — Просто хотел растянуть этот момент на подольше. Но я не должен был. Прости, Чонгук. — Юнги… Мин вздрогнул. Чонгук заговорил в первый раз после начала безрадостного рассказа Юнги. Он не перебил его ни разу, хотя Юнги и ожидал, что он уйдёт, как только узнает правду. Однако Чонгук остался до конца, за что старший был ему благодарен. Сейчас голос Чонгука звучал с надрывом. И Юнги возненавидел себя ещё сильнее, хотя куда, казалось бы. Больше всего на свете он не хотел ранить Чонгука. Но именно это делал каждый день, когда дарил ему все свои чувства, чтобы теперь за раз всё разрушить. — Прости, — опять выдавил Юнги, как заевшая шарманка. Чонгук поднялся и в пару шагов подошёл к Юнги. Тот зажмурился зачем-то. То ли опасаясь кулака в лицо, то ли, ещё сильнее, страшась увидеть на лице Чонгука разочарование. Однако в следующую секунду родные руки заключили его в объятия, а лицо спряталось у шеи. Юнги распахнул глаза, но не успел ничего сказать, как Чонгук произнёс: — Мне так жаль. Мне так жаль, Юнги, что тебе пришлось через это пройти. Боже, ты ведь был моего возраста… И совсем один. Мне так жаль. Шея Юнги намокла. А руки стискивали его так крепко, что впору задохнуться. Чонгук шмыгал носом и бормотал, что ему жаль. — Чонгук, — ничего не понимающий Юнги взял его за плечи и оторвал от себя, заглядывая в покрасневшие глаза. Сердце защемило. И Юнги протёр щёки Чонгука ладонью. — Что ты такое говоришь, почему тебе жаль меня? Разве ты не понял? Я убил ребёнка. Каждый раз, как Юнги произносил это, его голос начинал дрожать, а к горлу подкатывал комок. Но не слёз, а желчи. — Понял, — всхлипнул Чонгук, — но ты ведь не специально. — Да какая разница! — внезапно даже для самого себя воскликнул Юнги. — Она умерла. А я был в машине. Не важно, какие были у меня мотивы. — Важно, — Чонгук попытался снова его обнять, но Юнги не позволил. — Чонгук! Как ты можешь это говорить? Я убил человека. У неё было имя. Мечты. Будущее. И я всё забрал. — Я знаю, — Чонгук почему-то улыбнулся, грустно и снисходительно. — Тогда почему ты не злишься на меня? Не презираешь? — недоумевал Юнги. Эта забота и жалость в чужих глазах выводили его из себя. Ведь он их не достоин. — Ты должен жалеть не меня, а Харин и её маму. — Их мне тоже жаль, — Чонгук нахмурился, пытаясь сформулировать мысль, — но больше тебя. — Что? — Лицо Юнги перекосило. — Юнги, пойми, я их не знаю. И никогда не знал. Для меня они чужие люди, с которыми произошло несчастье, да, но что я могу сделать? Тебя же я знаю. И очень люблю. И вижу, как ты страдаешь каждый день. — Голос Чонгука опять задрожал, а глаза наполнились слезами. — Конечно, я не оправдываю тебя. Ты совершил преступление и понёс за него наказание. Но считаю ли я тебя плохим человеком из-за этого? Конечно же, нет. Чонгук протянул руку и провёл большим пальцем по щеке Юнги. Только тогда тот понял, что всё же не сдержал данное себе обещание и тоже заплакал. — Юнги, — Чонгук уже обнимал его лицо двумя ладонями, — ты самый заботливый, добросердечный человек из всех, кого я знаю. Ты бы никогда не убил человека по своей воле. Это ужасная, кошмарная трагедия, которая произошла не только с Харин и её мамой. Но и с тобой. Юнги попытался втянуть носом воздух, но закашлялся и осел на пол, обнимая колени руками и пряча в них лицо. Смотреть на Чонгука, слышать его, не было никаких сил. Почему он оправдывает его? Почему звучит с такой любовью и пониманием? Юнги не выдержал и разрыдался. Всё накопившееся в нём отчаяние искало выхода. Тёплые руки накрыли его сверху. — Юнги, я никуда не уйду, пока ты сам меня не прогонишь. Так они и сидели. Юнги сам не знал, сколько плакал. И чем вообще его слёзы могли помочь. Но всё это время Чонгук его обнимал и похлопывал по спине. В итоге, когда слёзы закончились, Юнги разогнулся и посмотрел на Чонгука. У того всё ещё были красные глаза и брови грустно изломаны. В его взгляде была такая тоска, будто он резко стал старше. — Ты серьёзно всё это говорил? — произнёс Юнги, страшась как положительного, так и отрицательного ответа. Чонгук кивнул. И сердце Юнги забилось по-новой. — Я не понимаю тебя… — Я тебя тоже не понимаю, — попытался улыбнуться Чонгук и взял его за руку. — Я так боялся… так боялся тебя потерять, — признался Юнги, сжимая чужую руку. — Я тоже боюсь потерять тебя. Юнги поднял руку Чонгука и поцеловал запястье, крепко зажмурившись. — Юнги… давай приготовим ужин? Я голодный. Юнги распахнул глаза. А потом рассмеялся. Громко, искренне и немного истерично. — Да, да, конечно. Сейчас. Он уже хотел было подняться, но Чонгук удержал его за руку. — А потом поговорим, хорошо? Обсудим всё, если ты не против. Юнги медленно кивнул. — Но помни, пожалуйста, что я люблю тебя. Просто хочу понять. И помочь. Как никогда раньше слова любви тоже рвались изнутри Юнги. Но почему-то он придержал их. Вместо этого, Юнги подался вперёд и поцеловал губы, которых уже и не думал, что сможет коснуться. Он всё ещё не считал себя ни хорошим человеком, ни достойным Чонгука, ни заслуживающим любви в принципе. Но если Чонгук думал иначе, то кто он такой, чтобы спорить? Возможно, в этот раз молния всё же решила не бить два раза в одно место.