Однажды я родился АКТ I: Фундамент

Хорошо, что он не нуждается ни в еде, ни в туалете, ни даже в простой гигиене. Всё что ему нужно сохранить в этом маленьком сером мире — это свет и свой рассудок. Хотя бы пока меня нет. Для первого нужен только песок, которого здесь много, не считая топлива и кристаллы. Для второго ему нужно чем-то себя занять и много-много спать между действиями, чтобы замедлить процесс его нарастающей социальной потребности. Я немного объяснил подробнее принцип спячки, это совсем несложное дело для полумёртвого. Не думаю, что он проспит исход генератора, так что с этим проблем быть не должно. На всякий случай, если он всё же захочет прогуляться, я ему объяснил, чтобы он мог бы воспользоваться машиной и обязательно должен быть обвешан лампами, а для самого моря использовал китрион. Кристаллы я оставил как раз на такой случай, если ему понадобиться энергия. Ими я забил все комнаты, включая тюремную. И если вдруг он что-то ещё сам сможет создать. В книгах много чего есть научиться, все их я положил в отдельной каменной комнате, где и кристаллы. В общих чертах, показал, как работают все генераторы, включая большой. Все дома я под завязку набил все самые долгоживущие виды металла, полный набор инструментов все сортов, изделий и версий. Законсервировал все виды земного топлива как горючее вещество и батарейки. Когда я под завязку набил весь дом запасами и даже главную комнату, я пошёл в верхний коридор, где тюремная камера, затем прошелся по каменному коридору, врытую в гору, пройдя весь каменный лабиринт, вниз, в самую шахту. Там я приготовил отдельную изолированную комнату. С виду обычная комната, такая же как и другие, с ровным потолком, полом и стенами из одинакового цвета и кубической формы. Олег, смотря на столь ровную геометрию, поёжился от столь безжизненного пейзажа, где нет ничего, даже внешнего звука. Думаю, первое время он будет то и дело, любоваться цветными кристаллами. В центре комнаты, на полу лежал алтарь. Простой каменный алтарь, ровный, без узоров, чётких форм и углов. Сверху от алтаря находилась куполообразная крыша, образующая подобие беседки. Вокруг алтаря, возле стен стоят простые светильники. — Как только я перейду в горизонтальное положение, створки в куполе опустятся, и я останусь в изоляции… — Давай ты будешь говорить попроще, мне так приятнее, — он очень сильно нервничал. — Я лягу на алтарь. Створки опустятся, — говорил я как можно короче. И ведь он прав. Ведь главное для умного существа это не обладать знанием, а как можно понятнее его донести. И воспроизвести. Иначе его знания ничего не стоят. Особенно в обществе. А Олег часть моего общества. — Сработает сигнал. У тебя десять секунд, чтобы покинуть это место. — Почему? Взорвешь эту комнату что ли? — с ехидством спросил он. — Почти. Я взорву вход. Опустится огромная каменная плита. Свет здесь мне в куполе не нужен, он тут на первое время, пока меня не станет. — То есть ты всё-таки исчезнешь? — Олег насторожился. — Внутри купола на цепях висит чаша с энкрионом. Он постепенно меня будет менять. Створки вокруг крыши опустятся плотно и герметизируют… — смотря на Олега, я поспешно исправился. — То есть, образуется маленькая комната, в котором створки станут стенами, а купол потолком. Которая постепенно наполнится серой дрянью, в котором, я должен утонуть. Чтобы впитать в себя. Процесс этот будет долгим, но тьма меня там не потревожит. Понятно? — И я тебя не смогу навестить? — спросил он с надеждой. — Нет. Комната будет запечатана, свет со временем потухнет, тьма для тебя опасна, а створки создадут изолированный бассейн, который может быть очень опасным. Если она тебя коснётся, то я не могу предугадать последствия. — А что если что-то случится? — Олег отчаянно оттягивал время. — Ну, скажем, взорвется что-то или сломается? — Все инструкции я тебе уже дал. Ты знаешь, что тебе делать. Пора. — Но, но, но, а что если что-то случиться? Форс-мажор, какой-нибудь. Что если мне нужно позвать тебя? Вот срочно. Что если чёрная дрянь, вдруг, перестанет бояться света, она настигнет и… — Тогда тебе остаётся полагаться только на себя, — сказал я таким тоном, намекая, что пора прекратить тянуть время. Не слушая больше возражений, я снял с себя всё мелкое снаряжение и передал ему, оставив последним протез. — Я читал, что у людей принято считать пожелать удачи. Это мало на что влияет, но если тебе станет от этого легче, то и тебе желаю. Удачи, — и снял голосовой протез и отдал ему на руки. — Давай уж там, не проиграй этой серой дряни, или что ты с ней собирался там делать, — и протянул руку. Я понимал это жест. Осторожно протянув руку, он её легонько пожал. Всё-таки, он действительно умеет владеть своей силой, если надо. Я кивнул и подошёл к алтарю. Я нажал на единственный рычажок в куполе. Механизм ожил, зашипел и начал медленно опускать металлические створки, изолируя меня и алтарь от остального мира. Я стоял спиной к Олегу, не оглядываясь. Там, куда я отправлюсь, нельзя иметь места для сожаления. Олег же до последнего смотрел на меня, держа в руке мои вещи, пока створки не опустились плотно на землю. — Кстати… — сказал тогда Олег, — ты ведь так и не назвал меня по имени… Сверху сработал ускоритель, который резко надавил створки вниз, вонзив их в землю. Теперь я один. Олег ещё какое-то время смотрел на изолированную капсулу, пока он не услышал звуки взрыва. Поняв, что сейчас происходит, он поспешно выбежал из комнаты в последнюю секунду, когда та закрылась. В его понимании — навсегда. Конечно. Ведь я внутренне понимал кем он может однажды стать. А значит у него не осталось даже собственного имени. Створки засияли внутренними белыми прожекторами. Запуск процесса. Я лёг на алтарь, наблюдая за круглым дном большой, идеально круглой, чаши. Я наблюдал очень долго, содрогаясь от того что мне предстоит вот-вот пережить. Самый центр круглого дна чаши, где была маленькая дырочка, начал покрываться жидким ртутным цветом, показывая моё отражение. Энкрион по команде прожекторов с белым светом начал оживать. Ртутная жидкость начала скапливаться, обхватывая внешнюю поверхность дна чаши, а затем медленно и неохотно начала тянуться ко мне, пока не образовала большую каплю. Как только капля медленно отделилась от чаши, она продолжала так же неохотно и медленно падать, будто для неё такое понятие как гравитация частично утратило значение. Капля прямо в воздухе сначала обрело форму идеального крупного шара, пока не долетело до середины, демонстрируя моё чёткое отражение. Потом она зависла и начала вытягиваться сверху и снизу, образуя длинный ромб без боковых углов. Ромб какое-то время висел… а затем резко вонзился в меня. Это было самое болезненное чувство в моей жизни. Моё тело слабо чувствительно к боли, но тот процесс, что я запустил, касался не только тела. Как я уже говорил, энкрион способен быть в любой субъективной реальности. Его углы-иглы пронзают не только тело, но и фантомное. И саму душу. Они бьют сразу во все слои реальности, где я есть, и где я есть лишь в собственном мнимом понимании. И боль была неизмеримой. Это не физическая боль, от которой люди кричат, это не та страшная боль, что люди ощущают, когда умирают в агонии от болезни или старости. Это боль, которая мгновенно вывернула бы сознание наизнанку, разрушая все накопленные воспоминания, весь пережитый опыт, всю накопленную личность, всё моё понятие и понимание того, что для меня ценно и не ценно. Всё это смешалось в бесконечном вихре хаотичного сумбурного кошмара. Эта боль, которая бесповоротно разрушит всю тебя. Эта боль, из-за которой ты забываешь всё на свете. И хочешь уже от первого удара заставить тебя передумать и убраться оттуда. Если конечно сами рефлексы этому позволят, которых теперь тоже не стало. Потому что я мёртв. Именно поэтому я себя изолировал. И именно поэтому мне нужен был алтарь. Потому что от такой боли, моё тело испытало столь сильное шоковое состояние, что меня мгновенно затрясло в агонии. В порыве боли, стоя я бы лишь оттягивал неизбежное, допуская провалы, уклоняясь от ударов своей неизбежной кары, а так я лишь успел ужаснуться от того, что я наделал. И умереть. А зная обычаи людей, я внушил себе, что алтарь это теперь моё место, где я приношу себя в жертву одной единственной фундаментальной частицы. Отчасти так и есть, ведь я расстаюсь со старым телом. И потому на следующий день я воскрес. Теперь только на алтаре. На груди образовался неровный серый узор, похожий на паутину. Не успел я прийти в себя от прошлой боли, которая эхом пронеслась с прошлого дня, заставляя дрожать от ужаса, как надо мной появилась новая огромная двусторонняя игла. Я был не очень эмоционален, пока я был… жив. Моё тело не имело попросту положенные функции и гормоны, для того чтобы проецировать столь яркие эмоции как у Олега, у которого они сохранились как фантомные образы, записанные и воспроизведённые самой души. Но когда душа просит пощады, то даже мёртвое тело у неё готово жить. Я в панике закричал, выдавливая из себя лишь жалкое шипение, рефлекторно выставил вперёд руки, умоляя мысленно прекратить, остановиться, но был поздно. Механизм уже запущен, и, из-за потери концентрации и разрушенной воли, я больше не мог контролировать ни себя, ни скепсионы, ничего. Я не мог больше перенести своё место воскрешения. Я стал беззащитным ребенком, который нанёс прямо над собой гильотину, готовый отрубить себе голову. И не только голову. И не один раз. Игла вновь вонзилась в меня, ещё больнее, чем раньше. Мёртв. От пережитого ужаса я окончательно утратил рассудок, утратил всё на свете. Как люди выражаются, я стал овощем. Я вяло смотрел на новую иглу, пытаясь понять, кто я, и где я. Но игла вновь меня убила. Мёртв. На следующий, не помню уже который, день, я перестал различать цвета, даже те, что улавливал в этом сером мире. Игла теперь казалась бесцветной и почти невидимой, отражая моё жалкое состояние. И так же хладнокровно меня казнила. Мёртв. Следующее утро. Казалось, всю вокруг растворялось и таяло у меня на глазах. Нет больше створок и стен. Только свет. Это ведь были мои глаза? Мёртв. Всё казалось таким и мутным расплывчатым. Мёртв. Едва я успел проснуться, вокруг уже было темно. Мёртв. С каждым пробуждением игла пронзала меня всё раньше и быстрее. Едва я просыпался, как снова я был мёртв. Я есть, я мёртв, я есть, я мёртв, я есть, я мёртв. Есть, мёртв, есть, мёртв, есть, мёртв… Это продолжалось вечно. Так моё тело окончательно обмякло и больше не просыпалось. Не успевало. Иглы продолжали бить всё сильнее, больнее, сокращая отрезки между ударами, ударяя всё чаще и чаще, пока не стали бить меня постоянно. Потом их стало больше. Сначала ударяло по две, потом по три, четыре, пять, десять… Казалось, чаша должна была давно оказаться пустым, но жидкий ртутный палач продолжал и продолжал на меня литься дождём из игл, заполонив весь потолок. Вскоре они стали меньше размером, но больше в количестве. Теперь их несколько десятков, потом сотни, тысячи, миллионы, миллиарды… Мёртв! И они всё меньше и меньше… Мёртв! Мелкие микроскопические иглы непрерывно сыпались, заполняя пространство между мной и чашей, достигая сначала размеров бактерий, затем атомов, затем кварков, затем прионов, n-мерных струн, а потом и размеров Планка. И ни одна игла не окропила пол. Все они яростно впивались в моё тело, игнорируя моё состояние и мою форму. Со временем образовалась целая жидкость из микроскопических игл, лившийся на меня потоком, в котором захлебнулось моё тело. И моя душа. Так меня не стало.