Есть что вспомнить

Время текло медленно. До этого оно неслось потоком, и разговор бурлил как горная река, но вдруг все затихло. Драко смотрел куда-то вглубь себя, и Гермиона не мешала ему. Ей и самой было о чем подумать. Они прошли долгий путь тогда и, казалось, проходят его вновь. То решение далось им непросто, но оно было так в их духе. Их разделили годы расстояний и несмотря на магический магнитизм они нашли в себе благородство и честность по отношению друг к другу и к остальным в их окружении, чтобы подождать, чтобы все взвесить и принять здравое решение. Они могли бы поддаться чувствам, но было бы их проявление таким бурным, таким ярким и сочным, как они его помнят? Сложно сказать, что было бы, но Гермиона отчетливо помнила, что было, и она не жалела ни об одном дне промедления, пусть тогда это и казалось ужасным испытанием. — Сколько мы с тобой не виделись? — спросила она, накручивая на палец прядь выпрямленных заклинанием и зельем волос. Драко нахмурился, подсчитывая про себя. — Если идти от того самого года, то восемнадцать с небольшим лет, — сказал он. — Сейчас наши отношения уже бы поступили на службу. — Или могли пить огневиски в пабе, — хихикнула Гермиона. — Уже совсем большие, — протянул Драко так, будто говорил о ребенке. Она засмеялась, но потом улыбка потускнела. Они говорили о «ребенке», которого потеряли. Любой родитель бы перестал смеяться. — А если считать с того момента, как все окончательно решилось? — спросила Гермиона. — Тебя интересуют детали в месяцах? — спросил он, выгнув бровь. — Нет, это уже глупости, — махнула она рукой. Драко не стал развивать эту тему; их разговор снова немного затих. Они смотрели куда-то мимо друг друга, но при этом они чувствовали единение, будто думали об одном и том же. Первой, как и всегда, не выдержала Гермиона. — О чем ты думаешь? — спросила она. — Я думаю о том, какие у тебя красивые губы, — честно сказал он. Гермиона, до этого наклонившаяся к нему, отстранилась и зарделась. — Мистер Малфой, я бы попросила, — сказала она в шутливой манере, покрутив рукой с кольцом. Драко хрипло засмеялся. — Вы не одна тут можете побрякушками хвастать, миссис Грейнджер-Уизли, — сказал он, показав уже свое обручальное кольцо в виде серебристой змеи. — Тем не менее, твои губы от этого менее красивыми не становятся. Я помню, как мечтал о них все пасхальные каникулы. — Невыносимо долгие и унылые пасхальные каникулы, — покачала головой Гермиона. — Я думала, что сойду с ума. — Они были не для отдыха, ты забыла? — поддразнил ее Драко. — Ты должна была все обдумать… — Дело не в этом, — перебила его Гермиона. — Я сходила с ума от того, что никак не могла тебе все сказать, а точнее… — Показать? — усмехнулся он. Толчок в плечо вышел неслабый, Драко даже скривился, но все же засмеялся. Казалось, это прикосновение осчастливливало его. — И показать тоже, — фыркнула Гермиона. — Знаешь, я поняла, что скажу тебе уже на следующий вечер после того, как приехала домой. — Прямо-таки так скоро? — спросил он. — Да, — твердо заявила она. — А тебе потребовалось больше времени? Драко поджал губы и неопределенно мотнул головой. — Думаю, что я определился со всем окончательно к вечеру третьего дня, — сказал он. — Тогда я уже все понял для себя предельно ясно. — И что же тебя заставило принять такое серьезное решение? — подначила его Гермиона. — Письмо Луны Лавгуд, — сказал он. Гермиона не удержалась от выдоха удивления. Она поперхнулась воздухом и закашлялась. — Воды? — озабоченно проговорил Драко. Она жестом показала, что не нужно. — Письмо от кого? — выдавила она из себя через силу. Гермиона нормализовала дыхание и помотала головой, чтобы уложить услышанное. — От Луны Лавгуд, — повторил Драко. — То есть Луна знала о нас все эти годы? — прошипела Гермиона. Драко виновато поджал губы. — Да. С другой стороны, он никогда и не говорил, что ни с кем не обсуждал то, что между ними было. — Она ни разу в жизни не обмолвилась об этом, — протянула Гермиона. — Что я могу сказать? Это Луна, — усмехнулся Драко и дернул плечами, как бы в подтверждение ее поступка и своих слов. — Я не просил ее о молчании. Думаю, она просто не могла и не может поступить иначе. — И что ты у нее спросил? Что она ответила? Дружба Драко и Луны всегда была для нее тайной за семью печатями, хотя он никогда не скрывал от нее ни самого факта их близости, ни подробностей общения. Малфой был о Луне весьма высокого мнения, хотя иногда и он не совсем понимал ее эксцентричности. Тем не менее, он дорожил ее видением важных событий, и Гермиона не была поражена до глубины души тем, что в таком деле проконсультировался с Луной, у которой всегда и на все было свое мнение. Ее скорее занимал тот факт, что Луна лишний раз подтвердила свой неординарный характер: она столько лет знала о ней и Драко и все это время хранила молчание, даже не намекнув Гермионе о том, что знает. Высшей степени благородства и преданности тайне друга сложно представить. — Я приехал домой и решил написать самому умному и проницательному человеку, с которым мне доводилось встречаться, — принялся объяснять Драко. — Она ответила только к вечеру третьего дня. Как сейчас помню это письмо: салатовая бумага с кусочками цветов и трав между волокон пахла молоком и пряностями. Я читал и перечитывал его весь вечер. Она написала то, что мне и в голову бы не пришло; на это я и рассчитывал, когда обращался к ней. «Если при звуках ее имени, при ощущении ее присутствия в месте, куда ты заходишь, ты во всем теле ощущаешь слабость, которая придает тебе сил, то ты обрел великий дар. Не отпускай того, кто заставляет тебя превращаться в нечто подобное». Гермиона улыбнулась. — Очень красиво, — прошептала она. Драко потянул носом воздух и шумно выдохнул. — Да, она умеет описывать чувства, — сказал он. — Ты бы видела, что она писала мне, когда встретила Рольфа. Будь я немного сентиментальнее, то я бы заплакал, клянусь Мерлином. Она засмеялась, припомнив их занятную парочку. Это были и правда обретшие друг друга потерянные родственные души, чье слияние воплотилось в двух очаровательных близнецах. — Никогда бы не подумала, что самым счастливым месяцам своей жизни я буду обязана Луне Лавгуд, — призналась Гермиона. — Я всегда думала, что она меня не жалует. — Луна? — воскликнул Драко. — Ты, видимо, ее и правда совсем не знаешь. — Видимо, и правда не знаю, — выдохнула Гермиона с нескрываемым сожалением, — однако она меня, как оказалось, слишком хорошо знает. — Она, кстати, еще писала, что у тебя сердце немного туго соображает и чтобы я не сердился на тебя за это, — добавил Драко. Гермиона всплеснула руками. — Что ж… Мне нечего на это возразить, — сказала она, кивая. — Она меня и правда хорошо знает. У меня сердце точно туго соображает. — Зато если уж сообразит, то точно и надолго, — сказал Драко. Гермиона засмеялась, и ее туго соображающее сердце пропустило удар, когда взгляд поймал очередную его улыбку. *** Пасхальные каникулы стали для Гермионы не меньшим испытанием, чем рождественские несмотря на искреннюю радость возвращения в родной дом. Мама и папа заискрились от счастья как новогодняя елка, увидев ее на пороге. Они не думали, что она приедет на эти каникулы, ведь они прекрасно понимали, какие горячие деньки должны пойти в школе — экзамены не за горами. Но Гермионе было просто физически необходимо обнять маму и услышать голос папы. Нахождение с родителями действовало на нее медитативно, что как раз и требовалось ей в то трудное для нее время. Они провели долгий поздний вечер после ее приезда за чаем и неспешной беседой, как и принято было в их доме, и тогда Гермиона поняла, что что-то неуловимо ускользнуло от нее в этом ладном вечере. Размышлять долго не пришлось, она быстро смекнула — она скучает по Драко. Проснувшись по утру, она искренне не могла поверить, что не увидит его за соседним столом за завтраком, не столкнется с ним в коридорах на перемене, не просидит с ним целый вечер в пыльной библиотеке. Это было так непривычно, что порой ей приходилось напоминать себе, где она находится и для чего. Тоска по нему достигла размеров ее бездонной сумочки уже на следующий день. Она очень хотела написать ему, хотела узнать, как проходит его воссоединение с семьей, с которой у него всегда все было непросто. Ей хотелось утешить, рассмешить, дать ему то, что ему было нужно. Гермиона ходила тенью по дому, не зная, чем себя занять вдали от него. Да еще и последние огоньки, которые она сохранила намеренно, пожертвовав навсегда утерянными сухими листьями в книгах школьной библиотеки, сияли будто бы ярче, подмигивали ей каждый раз, когда она входила в комнату. Музыку слушать Гермиона не могла — тело сразу отзывалось дрожью наслаждения от его прикосновений во время танца после рождественских каникул. Читать тоже было почти невозможно — на каждой фразе она запиналась и хотела бы узнать, что он о ней думает, находит смешной или глупой, стал бы он читать это. Гулять она тоже не могла — в одиночестве это было совсем не то; без него рядом это было совсем не то. Живоглот настолько устал от ее лобзаний, что вовсе сбежал от нее и старался лишний раз не высовываться из своего таинственного убежища. Только в обществе родителей она отвлекалась и проникалась простым чувством любви к ним, к людям, без которых жила больше года и не намерена больше прожить и дня. Именно через общение с ними, через папины шутки и мамину улыбку Гермиона поняла, что она лишилась какого-то большого куска своей жизни, который никак не хотела терять, когда покинула Хогвартс прошлым утром. Именно так чувствовала она себя, когда произнесла страшное заклятие забвения и покинула родительский дом. Это сравнение привело ее в ужас своей простотой и глубиной. Настолько важным был для нее Драко Малфой — в ее понимании он стоял наравне с семьей. Лишиться его означало почти лишиться мамы и папы. С такими заключениями Гермионе оставалось только считать часы до возвращения в Хогвартс, но перед этим предстояло пережить еще хотя бы день в Норе. Она хотела отправиться туда самой через пару дней, но ее планы прервал звонок в дверь. — Рон! — воскликнула она, увидев на пороге взъерошенного Уизли с букетом поникших цветов и бутылкой вина. — Привет, — выдохнул он и чмокнул ее в уголок губ. — Не мог дождаться! — Я… Я рада тебе, — выдавила она, глупо лукавя и приглашая войти. Родители были в гостиной, но вышли поприветствовать гостя, как только Гермиона закрыла за ним дверь. — Добрый вечер, мистер Грейнджер, миссис Грейнджер, — скромно поздоровался Рон, кивнув сначала хозяину, а потом хозяйке. — Рональд, молодец, что приехал! — воскликнул отец, протягивая ему руку для приветствия. Рону пришлось изловчиться, чтобы пожать ее, но на помощь подоспела миссис Грейнджер, которая подхватила и бутылку, и цветы. — Чудесный букет, Рон, спасибо, — сказала она, осматривая помятые тюльпаны. — Поставлю их в вазу. Родители встретили Рона так тепло, что Гермионе не пришлось даже прикладывать усилий, чтобы его развлечь, и она была безмерно им за это благодарна. Они поглощали все его внимание рассказами о работе и магловской жизни, превратив Рона в копию своего отца, одержимого всем немагическим. Тем временем, Гермиона была далеко от гостиной, далека от Рона и родителей. Она думала о… — Думаешь о том, как скучала по мне? — спросил Рон шепотом, когда родители ушли на кухню и они остались одни в гостиной. Он держал ее за руку, а она не заметила, как они до этого дошли. Она удивилась даже тому, что они сидели рядом на диване. Это произошло будто помимо ее воли. Рональд по-хозяйски развалился на диване и вообще выглядел очень органично в пейзаже гостиной, и Гермионе это не нравилось. Это давило на нее, как и его тяжелое тело, которое было слишком близко. — Конечно, — кивнула она. — Я очень скучала. Рон потянулся за поцелуем, и она постаралась ответить ему хотя бы не холодно. Получилось сносно, он остался доволен и расплылся в улыбке. — Сколько времени тебе потребуется? — спросил он, глядя на нее преданным влажным взглядом. — Ты о чем? — спросила она, недоуменно нахмурившись. — О сборах, — сказал Рон. — Сколько тебе нужно времени, чтобы собраться в Нору? — Мы что едем прямо сейчас? — воскликнула Гермиона, вынимая руку из его. — Я приехал, чтобы забрать тебя, — пояснил он. — Твои родители не против да и ты сказала, что будешь рада. — Когда? — спросила Гермиона. — Сейчас, — ответил он. — Ты… Ты что не помнишь? Она закрыла лицо руками и простонала. Нет! Нет и еще раз нет! Она… Это не то, чего она хотела. Почему все происходит не так, как ей хочется, когда до исполнения желания можно было рукой дотянуться? Складывалось впечатление, что все знали, как для нее будет лучше кроме нее самой. Да вот только теперь, когда Рон так бесцеремонно устроил несколько ее свободных от занятий дней, Гермиона поняла — она знает, чего хочет. И это точно не поездка в Нору тем вечером. По крайней мере, не так. — Гермиона, что происходит? — спросил Рон, положив руку на ее подрагивавшее плечо. — Я не вовремя… — Нет, нет, — помотала она головой. — Ты вовремя, ты всегда вовремя… Просто я… Просто я так устала. Рональд притянул ее к себе и прижал к широкой груди. Гермионе стало очень жарко и тесно в его объятиях; ей хотелось уйти. Она постаралась устроиться удобнее, но… Это было не то. Это было небезопасно, не волнительно, не нежно. Так ее могла бы обнимать и мадам Помфри, которая выхаживала ее почти неделю в больничном крыле. Это было ни капли не похоже на… — Я люблю тебя, Гермиона, — прошептал он, целуя в макушку. — Я так скучал по тебе… Я не мог прожить еще хотя бы день, зная, что ты так близко, но не со мной. Прости, что… Она не слышала ни слова из того, что он сказал, когда на кончиках ушей у нее осели звуки собственного имени. Рон говорил ей это много раз, никогда не требуя ничего взамен. А следовало бы, потому что она ему никогда не отвечала. Она никогда не признавалась ему в любви. Да, она говорила, какой он замечательный, добрый, чуткий, хороший, но… Она никогда не говорила ему, что любит его. Тогда Гермиона подумала: а может ли она вообще ему это сказать? Способна ли она произнести эти слова ему и только ему. Она немного отстранилась и посмотрела ему в глаза, как обычно делала это с Драко, который перехватывал ее дыхание одним лишь взглядом. Рональд так не смог. Он не украл ее вдох, не перезапустил сердце, не успокоил душу. Он не дал ей нового витка жизни. Он просто смотрел на нее в ожидании хоть чего-то, как любопытный щенок. — Я тоже по тебе скучала, Рон, — сказала она и снова прижалась к его груди, пусть на ней ей было так неуютно. — Миона, ты — чудо, — сказал Рональд и снова властно прижал ее к себе. Он даже не заметил. Он даже не обратил внимания на то, что она не ответила ему взаимностью. Ему было довольно тех жалких крох, что она бросила ему от безысходности. То ли он — влюбленный дурак, который не видит дальше собственного носа, то ли она — гадкая стерва, которая никак не может признаться ему, что единственный человек, которому она всецело доверяет и которым дорожит, бывший пожиратель смерти и главный враг всех семи школьных лет. Они стоили друг друга, сказать было нечего. А потом Гермиона вдруг вспомнила слова Драко: «Я столько всего пережил подле тебя, что просто не могу сказать, что ничего, совсем и абсолютно ничего к тебе не чувствую. Я не знаю, что это, потому что отчаянно топил это в себе, чтобы быть лучше себя прежнего, быть достойным тебя…». Она столько всего пережила с Роном. Она столько пережила с Драко. Она не имела никакого права поступать так с ними обоими. — Рон, я не поеду с тобой, — сказала Гермиона тихо. Каждый его мускул напрягся. — Почему? — спросил он. Она отстранилась и посмотрела на него с большим трудом. Однако если она решила идти до конца, то должна быть с ним откровенна хотя бы в пределах разумного. — У меня сейчас очень сложный период в жизни, — начала она. — Это… Это не связано с тобой никак. В этой истории ты — не виновник, а скорее пострадавший. Сейчас я нахожусь в том состоянии, в котором не могу дать тебе того, что ты просишь от меня… — Гермиона, мне неловко обсуждать это в доме твоих родителей, — прошипел он. При этом на лице его заиграла кривая улыбка, и Гермиона сообразила, что именно он имел в виду, и скривилась. — Мерлин, Рон, я совсем не об этом, — шикнула она, стукнув его по плечу. — Я… Я говорю о чувствах, понимаешь? Ты так нежен, так ласков, а я… Я не могу тебе ответить с такой же лаской и нежностью. Сейчас я как метла. — Не понимаю, — признался он. — Ты… Ты расстаешься со мной? Повисла неприятная тишина. Она даже не ожидала от него такой догадливости и равнодушия. Этот вопрос у него звучал как «А что будет со мной?», а не «Что чувствуешь ты?». Гермионе очень хотелось усмехнуться, но она сдержалась. — Значит, ты хочешь расстаться? — спросила она. — Я не… Я не говорил этого, — помотал головой. — Это ты это сказала… — Ты меня вообще слушаешь, Рон? — взорвалась Гермиона. — Я говорю тебе, что сейчас я выжата как лимон, что я запуталась, что я чувствую себя ужасно, потому что не могу ответить взаимностью на твою романтичность, а единственное, что приходит тебе в голову — это то, готова ли я переспать с тобой, и не брошу ли я тебя? Ты серьезно, Рон? Он недоуменно, даже немного глупо заморгал. — Миона, я… — промычал он. — Ты что, Рон? — вскричала Гермиона, подрываясь с места. — Я знаю, что ты скучал, что ты любишь меня, что хочешь видеть в доме своих родных, где так радушно, так знакомо, но как же я, Рон? Ты ни разу не спросил, как у меня дела. Ты ни в одном письме не поинтересовался, чем я занимаюсь в свободное время. Ты всегда все знаешь: как мне тяжело, как я занята, как я учусь… А у меня спросить, Рон? Узнать у меня, как я себя чувствую? Нет! Есть только ты и твои чувства, а я — приложение к ним. Она замолчала и откинула назад волосы. Рон смиренно молчал. — Я только вчера ночью приехала к родителям, которых не видела с Рождества, — сказала она. — К родителям, которые больше года не помнили о моем существовании, а ты заявляешься ко мне в первый же наш совместный вечер и хочешь увести меня к себе, потому что соскучился. И во всем, что ты делаешь… ведь нет ничего плохого, скажет кто-то, но я… я не могу принимать все это от человека, который даже не хочет меня слышать, не хочет знать, чего я хочу. Мы должны быть счастливы вместе, в этом суть отношений, но… Вместо этого я ощущаю себя неблагодарным ничтожеством, которая отвергает самого прекрасного парня на свете. Так погано у Гермионы давно на душе не было. Она села обратно на диван, избегая смотреть на понурого Рона. — Ты… Ты все-таки хочешь расстаться со мной, верно? — спросил он. Гермионе хотелось зарычать от безысходности. Сейчас она скажет ему правду и разрушит все. Разрушит все ради призрачной надежды на то, что в тысячах миль отсюда Драко Малфой делает тот же выбор, что и она. — Знаешь, что, Рон, да, — сказала Гермиона, — нам… Нам и правда, видимо, лучше расстаться. Сейчас я не готова к отношениям с тобой. Рон вздохнул и часто закивал. — Я, конечно, не так умен, Гермиона, как ты, — сказал он глухо, — но я люблю тебя, и я терпелив. Если сейчас не время, если сейчас тебе тяжело оценить чьи-то преданные чувства, то я подожду. Я ждал тебя слишком долго, чтобы сдаться, поэтому я подожду еще. Счастливой тебе Пасхи. Он резко встал и без оглядки бросился к двери. — Рон! — крикнула Гермиона, когда он уже стоял у двери. — Я напишу тебе после экзаменов, — сказал он, застегивая куртку. — Возможно, мне повезет. Она осталась стоять в коридоре, когда он громко хлопнул дверью. Ее трясло то ли от холодного ветра, ворвавшегося в дом с его уходом, то ли от освобождения. Она поступила правильно, она поступила с ним так, как должна была. Правда он, казалось, не оценил этого, как она не оценила его «преданные чувства». — Гермиона, что случилось? — раздался за спиной голос мамы. Гермиона обернулась к ней и всхлипнула. — Мы расстались, — сказала она и рассмеялась нервно и легко. — Милая… — проговорила мама, прижимая ее к себе. — Мне жаль, мне очень жаль… Гермиона не разделяла маминого сожаления. С этим признанием ее настигло облегчение и твердая уверенность — она знает, что скажет Драко. — Поскорее бы увидеть, — прошептала Гермиона, засыпая в тот вечер и сжимая тот клочок бумаги, который он оставил на прикроватной тумбочке в больничном крыле. — Поскорее бы увидеть тебя, Драко. Родители были с ней крайне обходительны и учтивы, какими были всегда. Мама не напрягала работой по дому, папа лишний раз не приставал с длинными рассказами о студенческой молодости, но Гермиона сама хваталась за губку, чтобы вымыть посуду, и просила отца рассказать о том, как он однажды чуть было не открыл собственный паб. Это были беззаботные деньки, от которых она пыталась взять все самое лучшее, чтобы скрасить ожидание. В день отъезда в Хогвартс ее нетерпение достигло пика. Гермиона неслась по платформе, погоняя родителей, которые спешили изо всех сил [1]. Расцеловав маму и папу, она забросила вещи и растерянного Живоглота в первое свободное купе и побежала по набиравшему ход составу. Заглядывая в прозрачные двери, она отчаянно искала глазами знакомое лицо. — Простите, — буркнула она, столкнувшись лоб в лоб с высокой черной фигурой. — Не прощу, — насмешливо ответил пострадавший. Гермиона подняла глаза и улыбнулась. На нее смотрели родные серые глаза, по которым она сходила с ума. Без лишних слов она обвила его руками, он ответил не менее крепким объятием. Именно так, связанные, они вошли в пустое купе, которое никому из них не принадлежало. — Драко, я должна сказать тебе, — лихорадочно прошептала она. — Я слушаю, — сказал он, закрыв шторку, чтобы никто не мог их хотя бы увидеть. И все слова вылетели из головы. Все ее отрепетированные речи стерлись из памяти, испарились, и она как идиотка стояла перед ним с открытым ртом, отчаянно соображая, что же ей сказать. — Я… Я так скучала по тебе, — сказала Гермиона, выдохнув. — Я все думала, думала, а потом приехал Рон, и… Мы расстались. Драко смотрел на нее без какого-либо выражения. Он терпеливо слушал ее сбивчивый поток сознания. — И я… Я чувствовала себя ужасно, но не потому что это расставание и девчонкам положено переживать из-за этого, даже если они сами все это закрутили, — продолжала нести бред Гермиона. — Я так себя чувствовала, потому что он действительно хороший, он любит меня, но я поняла, что совсем не люблю его… Понимаешь? — А ты сама понимаешь все то, о чем говоришь? — спросил Драко. — Кажется… Да? — неопределенно ответила она. — Тогда это главное, — заключил он. — Ведь сердцу не прикажешь, верно? — Верно, сердцу не прикажешь, — повторила Гермиона. — И мое сердце… Мое сердце тянулось к тебе… Так глупо звучит, как будто из фильма. — Да, кажется, я слышал что-то такое в «Десять причин моей ненависти», — сказал Драко. — Ты уже смотрел? — воскликнула Гермиона. Он засмеялся и подошел к ней ближе. — Да, я смотрел, — сказал он. — Сразу после того, как понял, что ты… Ты — все, Грейнджер. Вот скажу так. В тебе теперь все, что есть во мне, и, пусть это звучит самонадеянно, но ты думаешь хоть что-то подобное обо мне? Они стояли уже достаточно близко друг к другу, чтобы Гермиона без труда могла легко поцеловать его в слегка приоткрытые губы, на которых застыл волновавший его вопрос. Она инстинктивно потянулась к нему, но он никак на это не отреагировал. — Я не очень хорошо говорю на девчоначьем, поэтому спрошу, — прошептал он. — Это значит да? — Это значит тысячи, миллионы раз да, — кивнула Гермиона, опустив голову, чтобы не смотреть на него. А иначе она просто чокнется окончательно. Тогда он осторожно взял ее за подбородок и тем самым попросил посмотреть на него. Гермиона так и сделала. Она взглянула на его лицо, будто замеревшее во времени. Драко слегка наклонился к ней, и она прикрыла глаза от удушающего восторга, от неверия, что это наконец происходит, и происходит это с ней. Его теплые губы прикоснулись к ее губам, очень нежно огладили их. Гермиона выдохнула, и Драко поймал этот выдох, сохранил для творившегося поцелуя. Он не торопился и просто грел ее легкими прикосновениями, передавая свою дрожь. Она протянула руку и коснулась его плеча, только бы заиметь опору — голову задымил дурман. Это было как раз вовремя, потому что его язык осторожно приоткрыл ее губы и огладил их, и Гермиона от неожиданности покачнулась вперед, прямо в его объятия. Он сложил руки у нее за спиной, чуть ниже лопаток, а языком уверенно и умело подначивал к действиям. Она всегда сопротивлялась его провокациям, но Драко заставлял ее, вынуждал поддаться искушению, и она ни разу об этом не пожалела. В этот раз все было как обычно — она полностью растворилась в нем и его умелых манипуляциях. Гермиона откликалась на каждое его движение, подстраиваясь под них, а в некоторые моменты даже перехватывая инициативу и удивляя его. Единственным минусом их поцелуя был лишь то, что он подходил к завершению. Гермиона обессиленно замычала, когда он в очередной раз, провел языком по ее нижней губе, вызывая искрящийся восторг в груди и немного ниже желудка. Не в силах больше обманывать себя, она с неохотой отстранилась и открыла глаза. Драко смотрел на нее в упор, и в его взгляде разливалось серебро. Их руки крепко держали друг друга, и (Гермиона могла сказать за себя) только поэтому они не упали. Настолько им было хорошо, настолько возбуждающе было целовать друг друга в пустом купе, когда там, в коридоре, мимо ходят люди, которые даже не подозревают о том, что творится за закрытой дверью. — Что ты делаешь… — прошептал Драко ей в губы, снова принявшись дарить ей ту нежность, которая копилась к ней все это время. — Это что ты делаешь, — рыкнула она, не сдержавшись. — Это я себя и спрашиваю, — ответил он. — Что я, Мерлин, делаю… Они вновь примкнули друг к другу, как разделенные части одной детали, подходя идеально. Гермиона не могла поверить, что поцелуй может быть таким красивым, таким приятным в своей наполненности и гармоничности. Это было подлинным волшебством, которое они вместе создавали. Жаль, его нельзя было сохранить, обратив в формулу заклинания или рецепт зелья, но в этом, как поняла она для себя, и была его подлинная магия — их первый поцелуй никогда не повторится, но их чувства найдут отражения во многих других. И один из них должен был последовать за этим, который она снова прервала не в силах больше обходиться без воздуха. Тогда она и поняла — не дышать было так же ужасно, как не чувствовать Драко так близко к себе. Будто услышав ее желания он перешел на пылавшие щеки, мягкую линию подбородка, обнаженную шею. — Драко, не здесь, — шептала она, поворачивая его голову к себе, заставляя заглянуть в подернутые дымкой глаза. — Нет… Мерлин, какое ужасное слово говорю… — Говори, говори, — лихорадочно шептал он в ответ. — У кого-то из нас все же должен остаться разум. Она поцеловала его в губы, очень долго, очень нежно. Чуть дольше и она могла бы его расплавить, таким мягким и податливым он стал в ее руках. — Ждать — самая дурацкая вещь на свете, — сказал Драко, загнанно дыша в ее чуть приоткрытый рот. — Если я решу как-нибудь это снова опробовать, то просто ударь меня, хорошо? — Обязательно, — ответила она, снова потянувшись за поцелуем. Это могло бы продолжаться веками, но поезд, который резко качнуло на повороте, решил иначе. Драко и Гермиона повалились на мягкие сидения. — Ты как? Не ушиблась? — спросил он, продолжая держать ее за руку. — А ты? — встревоженно проговорила она, ощупывая его на предмет повреждений. Он не выдержал и снова ее поцеловал, совсем коротко, но очень страстно. — Думаю, что это и правда не очень хорошая идея, — сказал он. — Дождемся приезда в Хогвартс, чтобы встать уже наконец на твердую землю, — загнанно дыша, ответила она. — Или мы можем просто сесть так, как нам удобно и больше не прерываться из страха загреметь в больничное крыло по приезде, — предложил Драко. Гермиона дернула бровью, испытывающе глядя на него. — Да, звучит недурно. Он притянул ее к себе и усадил на колени боком. Для этого ей пришлось развернуть корпус, что было крайне неудобно. — Подожди, — прошептала Гермиона, убирая его руки и поднимаясь, чтобы устроиться так, как им обоим будет комфортно. Она встала перед ним, а затем села ему на колени, обхватив его ноги своими. Так она могла ясно видеть его лицо и быть еще ближе к нему, чем до этого. — Вот что значит, самая умная ведьма своего поколения, — усмехнулся Драко, целуя ее подбородок. — Не думаю, что люди именно это имеют в виду, но сейчас это может сойти за правду, — ответила она, перехватывая его губы и срывая первый стон удовольствия. Всю долгую дорогу они провели вместе, смеясь, целуясь, болтая. Словом, наслаждаясь воссоединением после долгой восьмилетней разлуки.