Есть что вспомнить

На Косой переулок окончательно опустилась ночь. Она оседала на шпили домов, на черепицу крыш, перекладины заборов, дверные ручки и стекло витрин. В чайной стало совсем тихо. Даже их дыхание стало приглушенным. Весь мир будто бы впал в оцепенение, получил передышку от всего того сумбурного, что в нем происходит, и Драко и Гермиона сами будто обрели долгожданное спокойствие. Ни в одном из них не осталось ничего кроме странного умиротворения от пережитого за этот вечер. — Уже совсем стемнело, — констатировала факт Гермиона. Ей пора бы было уже быть дома. Пусть даже там ее никто не ждал, пусть даже в возвращении домой не было особого смысла. Ее рутина была отлажена, а Малфой ее нарушил обычным приглашением на чай. Совсем как тогда восемнадцать лет назад. — Я не хочу уходить, — сказал Драко. Его голос был совсем не слышимым, почти эхом он звучал в звонкой тишине чайной. Гермиона даже не сразу поняла, что это сказал он. Слова просто повисли в воздухе между ними. Она не знала, что на них ответить, потому что чувствовала то же самое. Она не хотела выходить в сумрак ночи, не хотела теряться в буднях, в которых больше не будет его. В жизни, в которой не будет Драко, ей самой не хотелось быть. — И тем не менее, нам пора, — сказала она в ответ то, что просто обязана была сказать. Это было неизбежно. Они должны были сойтись, чтобы расстаться. Это было как будто бы их любимой привычкой. За каждой их встречей следовало расставание, которое ощущалось для обоих как ампутация конечности. Гермионе хотелось вскочить и закричать на него, хотелось перевернуть стол, вцепиться себе в волосы и разразиться таким скандалом, какого он еще не видел. Однако вместо этого она только тяжело вздохнула в миллионный раз за этот вечер и вымученно улыбнулась ему. Он поймал эту улыбку и сохранил в сердце, подарив не менее теплую и печальную в ответ. В этот момент их кухни вышла Эллен. На ней уже не было передника, волосы были рассыпаны по плечам, хотя до этого были сложены в тугой пучок и спрятаны под подобие чепчика. Гермиона обратила внимание на то, как она симпатична только теперь. Она вообще обращала внимание на что-то важное слишком поздно. — Прошу прощения, но мы закрываемся, — сказала Эллен с явным сочувствием. — Да, конечно, мы уже уходим, — сказал Драко. И эти слова были настоящими, потому что были для скромной и приветливой официантки. А Гермионе… А Гермионе осталось только эхо «Я не хочу уходить», почти потерянное в других мелких звуках вроде шуршания осенних туфель по полу, треск отодвигаемого стула. Она поднялась с места и подхватила сумку, поставила ее на столешницу. Драко последовал ее примеру и встал, оправил полы пиджака на автомате. — Позволь мне, — попросил он, забирая у нее из рук плащ. Она повернулась спиной и помогла ему одеть себя. Руки свободно проскользнули по широким трубам рукавов, и вот Гермиона оказалась в его объятиях. Он положил руки ей на плечи, слегка сжав пальцы, чтобы она ощутила его присутствие. Драко очень, очень хотел сказать ей, что он здесь, что пока он еще не ушел. И она откинула голову назад, проведя щекой по теплой шее. Это было мимолетное касание, почти инстинктивный жест, который все-таки сумел задержать мгновение. Это пополнило копилку тех самых интимных моментов, которые жили в ее памяти долгие годы. Теперь у нее есть еще один, теперь она может прожить еще некоторое время. — Это был лучший вечер, — сказал он так же потусторонне, так же нереально. Гермиона покачала головой, нервно содрогнувшись. Не то смех, не то судорога. Что-то среднее между этими двумя состояниями пронзило ее тело. — Нет, Драко, — сказала она тихо. — У нас бывали и лучше. Он напрягся за ее спиной. Он понял, что она права, но признавать это… болезненно, унизительно, страшно. Гермиона повернулась к нему и посмотрела в глаза, которые смотрели на нее с детским упрямством. Он хотел заставить ее признать, что это был лучший вечер. Он хотел, чтобы она покинула его с чем-то хорошим за душой, но ничего хорошего не было. Как может быть что-то хорошее в жизни без него? Как может быть что-то лучшим, если оно заканчивается навсегда? — Гермиона… — сказал он, явно собираясь убедить ее. Но она не позволила. Гермиона приложила указательный палец к его губам и помотала головой. — Нет, — сказала она. — Нет, Драко. Она хотела остаться при своем мнении хотя бы в этом. Она хотела сохранить что-то свое, потому что слишком много было его в ней, когда он ушел. Он все забрал с собой, и она осталась пустой, несправедливо опустошенной. Теперь, поняв, что иного исхода в их любви нет, она решила оставить хоть что-то для себя. Хоть что-то, что будет греть ее в эти холодные одинокие ночи. Если ему суждено уйти, если им нужно расстаться, то пусть у нее останется вера в то, что у них были вечера намного лучше этого, намного дольше и прекраснее этого жалкого подобия вечера встречи выпускников. И Гермиона не могла уйти, не доказав ему этого, просто потому что это было бы честно. А они всегда были честны друг с другом. Она убрала палец от его губ и, поднявшись на носочки, коснулась их своими губами, запечатывая во времени этот не лучший вечер. Драко не закрыл глаз, и так и остался стоять, глядя прямо на нее. Она тоже могла видеть, как дрожали его ресницы, как испуганно он отреагировал. Не на ее действие, а на свою реакцию, потому что его руки потянулись к ней, весь он потянулся к ней, а рот его приоткрылся. Только вот она отстранилась быстрее, чем он сумел испугаться еще больше. Она не хотела наказывать его. Она не хотела смущать его. Она не хотела показывать, что помнит, нет. Она просто хотела показать ему, что никогда не забудет. Никогда. — Вы готовы? — раздался голос Эллен за спиной Драко. Красная от смущения, официантка стояла к ним вполоборота. Она явно не хотела мешать, но долг был неумолим. Гермиона и Драко отстранились друг от друга, но она успела провести по его плечам ладонями, а он — оправить ей воротник плаща. — Мы готовы, — сказал Драко, набрасывая пальто. Эллен кивнула и шагнула к двери, бренча связкой ключей. Гермиона встала рядом с ним и смотрела, как девушка распахивает для них дверь в холодную и неприветливую ночь. *** Заточение в Азкабан было бы приятнее возвращения домой в тысячи раз. Родители растерялись, увидев ее на платформе всю в слезах, но у нее не было сил делать вид, что все хорошо. Все было ужасно, а самое отвратительное в этом было то, что это не поправимо. Гермиона упала в объятия мамы и зарыдала еще сильнее прямо на глазах у всего поезда. Конечно, они сразу поняли, что это из-за парня из ее восторженного письма, но как и обычно ни слова не сказали. Просто были с ней рядом, и это было все, что они могли сделать для нее на тот момент. — Поехали домой, — сказал отец, похлопав ее по плечу. Всю дорогу она молчала, а родители как обычно вежливо ждали, когда она найдет в себе силы с ними поговорить. Этот момент не приходил два дня. Именно столько Гермиона лежала в своей комнате и смотрела в потолок, отказываясь от еды и сна. Слезы затекали в уши, волосы спутались до такого состояния, что расчесать их обычной расческой не представлялось возможным. Живоглот, будто чувствую боль хозяйки, вылизывал Гермионе лицо и впускал когти в гнездо волос, но все было без толку. Даже его посягательства на несколько оставшихся в живых огоньков над ее кроватью не смогли заставить ее проявить хоть какие-то эмоции. — Милая, просто скажи, — попросила мама на вечер второго дня, — он тебя обидел? Гермиона вытерла влажный нос манжетой растянутой домашней толстовки. — Нет, мам, меня никто не обидел, — сказала она, закусив губу до крови. Это она. Это она обидела. Это она сломала жизнь, которая только что была с таким трудом и трепетом отстроена. Гермиона не могла поверить, что после всех жертв, что она принесла во имя множества людей, после стольких лишений ради других, после стольких слез по тем, кого уже не вернуть, она может совершить нечто ужасное — она может вот так легко уничтожить все хорошее, что сотворила. Это не укладывалось в голове. Ничто из сделанного и сказанного ею за последнюю неделю не вписывалось в рамки ее мышления, которое просто отказывалось работать. У нее не появилось ни одной мысли за это время, хотя одной все же следовало проскользнуть — мысли о том, что делать дальше. Как жить дальше. Без него и с тем, что она натворила. Гермиона не хотела размышлять о будущем, возможно, потому что не видела его перед собой. Те мечты и стремления, что были у нее раньше, больше не имели смысла, потому что за этот год они успели трансформироваться во что-то иное, что-то более полное и восхитительное, в чем было место и для него тоже. А теперь, когда он безвозвратно ушел, она просто не понимала, зачем ей все это. Он не был центром, но он был опорой, отсутствие которой означало полный крах. И теперь ей нужно было заново собирать конструктор собственной жизни, на что у нее не было сил. У нее не было ничего: ни поддержки, ни времени, ни желания, ни мотивации. Она была ничто. Родители пытались доказать ей обратное. Они старались занять ее как малое дитя привычными вещами, которые были между ними в семье привычными, но теперь они не имели смысла. Не из-за Драко, нет. Из-за нее. Она изменилась, для нее «привычное» уже было кое-что иное, то, чем она ни с кем не поделиться. Мама и папа поняли это не сразу, но когда осознали, то посчитали, что и тут они смогут помочь. А у Гермионы не хватило духу сказать им, что все их попытки бесполезны, все их предложения смешны. И они сами смешны. — Просто подумай об этом, хорошо? — спросил папа. — Я не поеду к Гарри, — сказала она из-под одеяла. — Не делай поспешных выводов, — настаивал отец. — Он ждет тебя, Гермиона. Гарри сказал, что они с Джинни будут рады тебе на Гриммо. Они с Джинни. Будут рады ей. На Гриммо. Эти три составляющих вместе и по отдельности вызывали рвотный рефлекс. Это предложение было похоже на предложение молодоженов одинокой подруге провести вместе с ними медовый месяц. Этот эгоистичный альтруизм взбесил Гермиону больше всего. Лучше бы Гарри просто забыл о ней. Лучше бы он не отвечал ее родителям на те письма, которые они с трудом отправляли через кусачих сов. — Я не поеду к Гарри, — повторила она. Гермиона сдержала слово, но вот Поттер никаких обещаний не давал. Гарри заявился тогда, когда она ждала его меньше всего. Она спустилась вниз к обеду, что было для нее величайшим достижением, за которое она себя даже вслух похвалила, и увидела его на том месте, где несколько месяцев назад сидел Рон. Ей хотелось рассмеяться от ущербной комичности этой ситуации, а вот Гарри не сдержался и рассмеялся совершенно невпопад, увидев ее. Он принялся ухаживать за ней как за королевой, будто это она пришла к нему в гости без приглашения, а не он. — Поехали, Гермиона, — клянчил он, накладывая ей очередную ложку салата с оливками. Видимо, канючить во время спонтанных визитов была их с Уизли общая привычка, которая доводила Гермиону до бешенства своей бестактностью. — У меня много дел, — сказала она сухо, ковыряясь вилкой в салате. Родители переглянулись между собой, но промолчали. — Каких? Работу найти? Я помогу, — сказал он. — Мы с Джинни… — Вы с Джинни и так заняты, а я не хочу навязываться, — отрезала Гермиона. Только она совсем забыла, что Гарри не всегда понимает намеки, в чем бывает очень похож на своего лучшего друга, с которым она так нелепо рассталась при похожих обстоятельствах. — Брось, — отмахнулся он. — Мы классно проведем время втроем… Расскажешь нам о том, как тебе Хогвартс, как учеба и экзамены прошли. Мы все-таки скучаем… Гермиона тяжело вздохнула и закрыла лицо руками не в силах больше видеть этот театр одного плохого актера. В своих намерениях Гарри всегда был прост как пареная репа, и вот теперь он тянет ее как старое покрывало, только бы потешить собственную ностальгию. И снова она стала разменной монетой для чьего-то удовольствия. Ее мнения, ее желания никто не спрашивал. Все хотели видеть ее, говорить с ней, но никому было невдомек, что она не хочет их ни видеть, ни слышать. Единственный человек, которому было хоть какое-то дело до ее чувств, был предан ею, а его жизнь была заботливо сломана на куски ее неспособностью вовремя заткнуться. Видимо, ее время закончилось, она слишком заигралась в себялюбивую девчонку. Пора было возвращаться в реальность, где она была прислугой для удовлетворения чужих эмоциональных потребностей. Гермиона тяжело вздохнула, собираясь с силами, чтобы принять свое наказание. Она отняла руки от лица и вымученно улыбнулась, скользнув взглядом по серым лицам родителей. Они ловили каждый ее вздох последние дни, теряясь в догадках о том, что же кардинально изменило их дочь. Она не решалась открыть им правды. Сложно признаваться собственным родителям в том, что ты — конченная сука, эгоцентризм которой пробивает небеса и упирается в Луну. Тем не менее, если она еще могла прожить в полном отречении, то обрекать на эту участь ее взволнованную маму и обеспокоенного папу было бы верхом жестокости, который не добавлял очков к карме. — Хорошо, я поеду, — сдалась Гермиона. — Только я правда не могу остаться надолго. Денька на три… — Здорово, — воскликнул Гарри. — Я не задерживаю. Мы правда соскучились по тебе, Гермиона. Она кивнула, искренне пытаясь поверить в это. На следующий день она трансгрессировала в переулок рядом с Гриммо двенадцать. Гарри встретил ее на пороге и забрал из рук сумку. Джинни расцеловала в обе щеки и тут же потащила на кухню, где уже был накрыт ужин. Печеная курица с яблоками, пастуший пирог, грог — все по заветам Молли Уизли, то есть просто, вкусно и сытно. Гермиона даже немного оттаяла. Это привычное было знакомо ей и в новой жизни, это привычное было ей близко и по сей день. После они перебрались в гостиную, которая с последнего ее визита в этот дом, преобразилась явно в лучшую сторону. Цвет стен стал светлее, мебель новее, а проигрыватель вместо зачарованной шкатулки явно добавлял больше уюта. Это был особый, немного слизеринский уют в холодных тонах, но ей нравилось. Гермиона растянулась на диване и блаженно вздохнула, вдыхая запах антиквариата и домашней еды. — Гермиона, можно спросить? — прошептала Джинни, присаживаясь в кресло напротив. — Давай, — протянула Гермиона, не предвещая ничего хорошего. Джини не отличалась желанием посплетничать, но порой она могла быть удивительно откровенна в обсуждениях в силу бойкого характера, и Гермиона ожидала от нее… — Скажи, вы… вы с Роном все еще общаетесь? — спросила она. … вот чего-то такого. В этот момент она пожалела, что согласилась приехать, а прошло всего-то полтора часа с того, как она переступила порог. Она рассчитывала хотя бы на сутки непринужденной болтовни прежде чем они перейдут к разговорам по душам, затрагивающих бывших. — Нет, мы не общаемся, — сказала она тихо. Повисла тишина, и Гермиона не хотела ее нарушать, но она буквально слышала, как скрежещут шестеренки в голове младшей Уизли. — Просто он ничего не рассказывает, — пояснила Джинни. — Только ходит мрачнее тучи с самого апреля, и новой девушки у него так и не появилось, что на него… — Что на него так не похоже, ты хочешь сказать? — саркастично подметила Гермиона. — Не думала, что ты столь низкого мнения об эмоциональном диапазоне своего брата. Джинни усмехнулась, видимо, не совсем понимая, во что хочет перевести этот диалог подруга. — Ну это ты как-то сказала ему, что он у него как у зубочистки, — сказала Уизли. — Серьезно, Гермиона, он очень переживает. Он обещал не писать тебе, но… — Джинни, прости, но я не готова это обсуждать сейчас, — честно призналась гостья. — Мы с Роном расстались, но я… — Понимаю, ты еще не отошла, — подхватила подруга. — Это… нелегко, конечно. Просто знай, что… Просто знай, что как только ты будешь готова поговорить, он ждет тебя. — Я учту, — сказала Гермиона, и забыла об этом разговоре и ждавшем ее Роне. Если бы только кто-нибудь предполагал, какой она человек и что она переживала в те дни, то он или она попросили бы бросить в них Обливиэйт, и она с удовольствием бы избавила их от тяжести столь неприятных знаний о ней. Ночами Гермиона тихо плакала в подушку, пока за стенкой кокетливо смеялась Джинни и что-то шептал Гарри. Это было выше ее сил, поэтому в ту ночь она решила, что с нее хватит. Она встала с постели и принялась собирать вещи. Она вытряхнула из сумки все то смешанное содержимое, что решила не разбирать в день приезда, чтобы сложить вещи ровными стопками. На постель выпал маленький тряпичный мешочек, перевязанный кожаным шнуром. Гермиона взяла его в руки и крепко сжала в кулаке. Чай с вербеной. Успокаивает нервы. Она разрыдалась так, что пришлось уткнуться в матрас и беззвучно кричать в него, чтобы хоть как-то совладать со всем тем кошмаром, что пожирал ее изнутри. Рот затек от того, как долго и настойчиво она рвала его в немом крике, пока из-за стенки продолжал завораживать страстный шепот. Обессилив, Гермиона сползла на пол и прижала мешочек к груди. Сердце билось часто-часто, будто хотело убаюкать содержимое неожиданного подарка из прошлого. Она вытерла слезы и встала на ноги, чтобы спуститься вниз. На кухне она поставила чайник на огонь и насыпала душистую смесь в пестрый заварник. До боли знакомый аромат обнял ее и воззвал к заветным воспоминаниям: холод слизеринской гостиной, ноты печальной баллады в наушниках, вкус сливочного пива, его прикосновения, его поцелуи… Свисток чайника ударил по ушам, и Гермиона поспешила выключить газ. Кипяток покрыл чаинки, окрасившись в благородный дубовый цвет. — Чаевничаешь? — спросил Гарри. Она подняла голову и взглянула на него. Поттер с широкой улыбкой стоял на лестнице. На нем были свободные пижамные брюки и растянутая футболка, на плечи наброшен теплый халат в клетку. При взгляде на друга, такого теплого и домашнего, у нее защемило сердце. И как Джинни отпустила его от себя? Как она позволила ему выбраться из их кровати, из их спальни и пойти куда-то и зачем-то? Если бы у нее была возможность не отпускать его, такого, каким она его помнила, то она бы не сделала это даже под угрозой Авады. Однако… У нее такой возможности не было. — Да, — сказала она. — Что-то не спится… — На меня хватит? — спросил Гарри, кивнув на заварник. Гермиона без лишних слов потянулась за еще одной чашкой. Поженив чай в своей кружке, она приготовила каждому по порции. Поттер предложил достать молочное печенье, но она отказалась, а он не стал настаивать. — Такой необычный, — сказал Гарри, сделав первый глоток. — Ты что-то туда добавила? — Вербену, — ответила Гермиона, грея руки о чашку. — Интересно, — сказал он, делая еще глоток. — Так приятно сидеть с тобой на кухне, пить чай и ни о чем плохом не думать. Гермиона горько усмехнулась. — Да, хорошо, — отозвалась она. Гарри кивнул и посмотрел на нее очень внимательно. Линзы очков уменьшали глаза, и казалось, что он смотрит на нее с подозрением, но Гермиона знала, что это только иллюзия. На самом деле Гарри пытается привыкнуть к тому, что она и правда сидит на его кухне в старой пижаме и пьет с ним чай. Он слишком долго не видел ничего простого и человеческого. — А помнишь, как мы питались консервами и пили воду из реки? — спросил он. — И как-то в кастрюле сварили маленькую рыбку, хотя кипятили воду для чая. — К нашему оправданию могу сказать, что рыбка была и правда крошечной, — улыбнулась Гермиона. — И суп получился неплохой, — сказал он. Они оба захохотали: Гарри радостно, а она немного истерично. Бессонная ночь превратилась в ночь воспоминаний. Порой печальных, порой радостных, но в каждом из них была своя прелесть, своя особенная ценность, которую не хотелось делить с кем попало. Гермиона слушала Гарри, а он слушал ее, и оба они чувствовали, что немного отмирают. Гарри — от тяжелой работы аврора, а она — от собственного мерзкого поступка. — Ты не жалеешь, Гарри? — спросила она, когда на дне их чашек ничего не осталось. — О чем мне жалеть? — спросил он. Гермиона дернула плечами и немного отпила. — Не знаю, — сказала она. — О чем-нибудь? Ты столько сделал выборов за свою жизнь, столько у тебя было трудных решений. Неужели у тебя нет сожалений. — Не думаю. У меня не было времени на долгие раздумья, знаешь ли. А на рефлексию не было желания. Да и к тому же, что я могу изменить? Выбор сделан, жребий брошен, как говорят, — проговорил Гарри. — А у тебя они есть? Она облизнула губы и еле заметно качнула головой. — Есть, — сказала она. — Мне есть о чем жалеть. Гарри отодвинул чашку и сложил руки на столе. — И о чем же ты жалеешь? — спросил он. Гермиона разлила жалкие остатки чая, лишь бы не отвечать на вопрос. Гарри сразу понял это и потянул носом румяный воздух кухни. — О многих вещах, — уклончиво пояснила она. — Сейчас я чувствую себя даже больше разбитой, чем когда все закончилось. Хотя казалось бы, куда еще хуже, верно? Гарри часто закивал и одним глотком осушил чашку. — Ты хочешь поговорить об этом? — спросил он, поморщившись от крепости. — Честно, я хочу, — сказала Гермиона, — но как только я воображаю себе, что придется проговаривать это вслух, переживать это все вновь… Она вздохнула и покачала головой. Одинокая слеза все же стекла по бледной щеке и прочертила дорожку по шее, чтобы исчезнуть за воротом пижамы. Гермиона вытерла лицо кончиками пальцев и шмыгнула носом. Гарри растерянно покачал головой. — Что же такого с тобой случилось, Гермиона, — прошептал он — Что же с тобой случилось, чего мы не заметили… Гермиона сдавленно улыбнулась и нервно хохотнула. Очень хорошие слова. Она долго их ждала от кого-нибудь из них. «Мы не заметили» — это очень верно. Никто не заметил. А теперь… Даже если бы и заметили, то это не имело бы никакого значения. — Когда-нибудь ты расскажешь? — спросил он. И опять-таки… Какое бы это имело значение? — Никогда, — сказала она. — Никогда не расскажу. — Могу я спросить почему? — будто бы совсем не удивился Гарри. Гермиона повела головой, выказывая нежелание говорить очевидные вещи. — Потому что ты — мой друг, Гарри, — ответила она все же. — Это же очевидно. Ей хотелось бы сказать, что он был самым близким другом, но это было не так. Самый близкий друг у нее уже был. Другого не будет. И тем не менее, Гарри из всех был тем, кто не заслуживал этого знания именно поэтому, именно потому, что был другом. — Как бы я хотел помочь тебе, — сказал он виновато. — Я вообще могу помочь? Гермиона даже не думала спрашивать его о подобном, но с этим вопросом в ее сердце зажглась надежда. Надежда на то, что, может быть, можно все исправить. Хоть немного, хоть чуть-чуть. В конце концов, им с Драко удалось подружиться, им удалось влюбиться. Они сделали почти невозможное, и можно сказать, что они в это неплохо преуспели. Тогда, может быть, есть шанс все это спасти? Если произошло что-то нереальное, то почему другому нереальному также не произойти? При этой мысли она даже расправила плечи, впервые сумела вздохнуть без тяжести. Кажется, Гарри Поттер на роду было написано быть спасителем. — Можешь, — сказала Гермиона даже с каким-то воодушевлением. — Только просить тебя об этом я не… — Проси, — настоял Гарри. — Ты можешь просить меня о чем угодно. В его словах было столько горячей надежды, которая передалась и ей, но тем не менее, ее остужал холод осознанности. — Я знаю, — кивнула она, — но это будет просьба без лишних вопросов. — Без лишних вопросов? Иначе не обойтись? — нахмурился он, и очки у него съехали на еле заметную горбинку на носу. — Никак, — помотала головой Гермиона, продолжая смотреть на сцепленные перед собой пальцы. — Это… Это очень деликатная вещь. Это помощь не совсем мне, так что я просто не имею права распространяться на эту тему. Она скорее съест свое сердце без соли, чем расскажет об этом хоть кому-нибудь. Особенно Гарри. Это только ее счастье и только ее боль. Ее большой секрет, которым она будет жить, пока стоит мир. Да и к тому же она не врала ни разу — это действительно то самое дело, которое требовало особенно бережного отношения. — Скажи, что нужно, и я постараюсь помочь, — серьезно заявил Гарри после непродолжительного молчания. Гермиона сделала глубокий вдох и собрала всю волю в кулак, чтобы позорно не разрыдаться от радости из-за призрачной надежды. — Драко Малфоя заключили под стражу за хранение запрещенных темных артефактов, — сказала она. — Ты можешь снять с него обвинения? Или… Хотя бы как-то поспособствовать его освобождению. Гарри резко выдохнул, пытаясь справиться с удивлением от такой просьбы. Гермионе не нужно было много времени, чтобы понять, что он пожалел о своем предложении. Да, он спас Малфоя из Выручай-комнаты, но то было чистым знаком вежливости за то, что тот не выдал его Лестрейндж тогда в поместье Малфоев. Ничего личного — он просто выплатил долг. Теперь же все обстояло иначе: Малфой был проигравшим, а Гарри — победителем, которых не судят и которые имеют право на свое предвзятое мнение о ком-либо. Даже о тех, кто спас их когда-то с риском для собственной жизни. А Гарри не имел привычки так быстро избавляться от предубеждений на чей-либо счет. Малфой был бы последним в списке, кто заслужил бы от него прощение или даже шанс на искупление, даже если бы тот лично выторговал его у смерти. Гермиона невольно усмехнулась. Ничего не меняется. Ничего. Гарри встал и зашагал по маленькой кухне, ероша волосы на затылке. Халат сполз с плеча, но он даже его не поправил. Настолько он был увлечен сказанным ею и собственными мыслями, которые породила ее просьба. Гермиона мельком поглядывала на него, пытаясь угадать его настроения, но она была так опустошена, что не могла работать ни на что кроме томительного ожидания его ответа. Ей оставалось только надеяться, что ее безумная затея сработает. — Прости, но я все-таки должен… Нет, просто обязан задать этот вопрос, — наконец сказал Гарри, взявшись обеими руками за спинку стула. — Малфой виновен? Гермиона подняла голову и закусила губу. Это тоже было ожидаемо. — Нет, — ответила она через силу. — Он не виновен. У него нет тех артефактов, хранение которых ему вменяют в вину. Гарри часто закивал. — Ты уверена в этом? — спросил он. — Гарри… — протянула она, теряя всякое терпение и рассыпаясь на куски. — Пойми меня, Гермиона, — жестко сказал Гарри, — я не могу решить эту проблему. Это не в моей юрисдикции. Мне придется просить об этом других людей, очень влиятельных людей. Мне придется просить их о Пожирателе смерти, Гермиона, каким бы оправданным он не был. Я должен быть на сто, даже на двести процентов уверен, что он не виновен. Я должен быть уверен, что когда проверка не придет в поместье Малфоев, они не найдут целый шкаф или комнату какой-нибудь дикости… — У него их нет! — воскликнула Гермиона. — Моего слова тебе мало? В кухне снова повисла напряженная тишина, в которой можно было слышать только гулкую вибрацию нервов двух друзей. В конечном итоге, Гарри сдался и снова сел рядом с Гермионой, поправив съехавший халат на плече. — Я постараюсь сделать, что смогу, хоть мне и не хочется, — сказал он честно, — но если Малфой не виновен, то он не заслуживает заключения. Гермиона все-таки расплакалась. Она взяла Гарри за руку и посмотрела на него застеленным пеленой слез взглядом. — Спасибо, — прошептала она сухими губами. Гарри развернул ладонь и слегка сжал ее руку. Он был все еще теплым, согревающим. Гермионе хотелось бы прижаться не к нему, а к такому же теплому Драко. Но вместо этого она дрожала в тонкой рубашке своей древней пижамы на кухне дома двенадцать на площади Гриммо. — Как я понимаю, об этом никто не должен знать, — сказал он. — Никто, — кивнула Гермиона. — Особенно Рон, — подчеркнул Поттер. Она вздрогнула при звуках забытого имени, но Гарри крепко держал ее руку. В его лице не было и тени осуждения, но было понимание. Поттер все понял без лишних слов, но при этом остался настоящим другом. Пусть не самым близким, но другом, который все же задает вопросы, но точно не лишние. — Особенно Рон, — сказала она. Гарри несколько раз кивнул, отведя глаза. Гермиона не знала, что он о ней думает, но она хотела верить, что он ее не осуждает. — Я больше не буду задавать вопросов и никому ничего не скажу, — сказал он тихо, пододвигая к себе чашку и отпуская ее руку. — И, конечно, я больше никогда не обращусь к этой теме. Они молча сидели за столом, не глядя друг на друга, но и не решаясь уйти. Между ними будто устанавливалась особая связь, которую с годами не разрушить и магией не стереть. Между ними словно загружался новый уровень дружбы, осознанной и не связанной обязательствами и приверженностью общему делу. Это была дружба, основанная на искренней тяге одного человека к другому. — Не думай обо мне плохо, Гарри, — попросила она, стыдливо спрятав заплаканное лицо за прядями волос. — Я ничего не думаю, Гермиона, — сказал он уже чуть теплее. — Это твоя жизнь. Это будут твои воспоминания, и я не в праве… я просто не могу указывать тебе. В конце концов, я твой друг, а не соглядатай. Он встал из-за стола и подошел к лестнице. — Мне что-нибудь ему передать? — спросил Гарри. Гермиона шмыгнула носом и вытерла влагу под ним растянутым рукавом старой пижамы. — Скажи ему, что курить вредно, — усмехнулась она, перебирая в руках мокрый рубчик манжета. Гарри кивнул и улыбнулся. — Не знал, что он курит, — фыркнул Поттер. Гермиона шмыгнула носом и мрачно улыбнулась. — Я тоже не знала, — ответила она. — Такая магловская привычка. Гарри усмехнулся. — Спокойной ночи, Гермиона, — сказал он на прощание. — Спокойной ночи, — прошептала она. Хозяин дома скрылся наверху, а Гермиона легла на стол грудью и принялась чертить на столешнице причудливые узоры, которые обычно чертила на его руках. Сейчас она пойдет в свою комнату, ляжет под одеяло и уснет крепким сном человека, который обрел надежду. Так она себя заклинала, зная на деле, что не обретет покоя, пока Драко не вернется домой. Она не узнает об этом, он не напишет ей. Но она будет чувствовать, что он в безопасности. Она просто будет знать это. Только тогда она может сказать… — Спокойной ночи, Драко.