Дом для меня

Голую шею и спину щекотали острые травинки, Лер лежал на земле, раскинув руки в стороны, и смотрел в небо, вдали окнами блестел его дом, о котором он так мечтал. Его осуществившаяся мечта, после которой ничего не осталось. Будто уютный склеп распахнула она свои ставни и втянула его в себя, в свой уютный дом он принес свою грязь, и тот стал склепом с телом внутри, чья душа гниет и разлагается. Белоснежные ромашки, веснушками усыпавшие поле, словно напитавшись крови, превратились в маки и своей густотой заслонили небо. Лер дернулся, вставая, но шею и руки оплели на удивление крепкие стебли растений. Зеленые путы ползли по телу, все плотнее обвивая шею, обхватывая запястья и прижимая их к земле. Лер дергался, но зеленые цепи становились лишь сильнее, кожа под ними горела огнем. Лер бился и кричал, но звук словно покинул его рот, словно там, внутри, исчезло то, что раньше давало звук, теперь этого нет и он не может кричать, а по телу продолжали скользить зеленые мерзкие щупальца, одно из них, очертив пупок, нырнуло под ткань штанов, очертило тазовую кость и обхватило член. Собрав последние силы, Лер рванулся и проснулся, над ним навис Дмитрий Александрович… Дима — так он разрешил его называть, когда они наедине, хотя Леру гораздо проще было называть его по имени-отчеству, но он решил не спорить. Мужчина явно намеревался стянуть с него единственное, что на нем было, — шелковые пижамные штаны. Лер упал на постель, грудь еще вздымалась от тяжелого дыхания, но сердце уже успокаивало свой бег. — Сон? Лер кивнул и слабо улыбнулся. Твердые пальцы прошлись по веку, осторожно оглаживая его, Лер перехватил чужое запястье и коротко поцеловал его — он учился нежности без любви, потому что нельзя брать, не давая, и он что мог, то и давал, хотя хотелось забрать себя отсюда и увести подальше, но он не мог… пока не мог, потому что Самсон, получив отпор, осатанел. На телефон вновь вернулись эсэмэски, и в этот раз там было столько грязи, что Лер перестал их читать. Не брал трубку, когда тот звонил, и Самсон писал. Порой с ошибками и не потому, что был безграмотным, а потому, что набирал все это в приступе ярости. Несмотря на всю эту грязь, Лер чувствовал себя виноватым. Виноватым перед Самсоном, потому что тот увяз в своих заблуждениях, и возможно, если бы Лер поступил чуть мягче, у него было бы время расстаться с ним менее болезненно, но Лер ушел. И не просто ушел, а ушел к другому. И уходя, он знал, чувствовал это каждой клеточкой своего тела — Самсон далеко не равнодушен к нему, и это не просто влечение, то была странная тяга на физическом и духовном уровне, и именно ее испугался Самсон. Сильный, властный, независимый подонок Самсон испугался своих чувств, испугался того, что готов есть из чужих рук, и взбрыкнул. Лер понимал и чувствовал гораздо больше, чем говорил, поэтому сразу все понял — просто не будет. Это только кажется, что сильный, независимый человек ничего не боится, не боится рисковать, брать то, что хочет, бороться за свою любовь, а бывает и так, что человек борется не за свою любовь, а против нее, потому что слишком большую власть она имеет над ним, и именно этого Самсон испугался. Васильцев перевернул его на живот, приподнял бедра и одним слитным движением вошел, благо Лер был готов. Мужчина нагнулся, почти касаясь своей грудью его спины, и Лер почувствовал касание чужой тяжелой цепочки, примерно такая же была у Самсона. По нервам словно шарахнуло кувалдой. Лер вцепился зубами в белье и тихо застонал от своего предательства, разрывающего диссонанса. От предательства, которое заслужил, но от того оно не перестало быть предательством, ведь между ними… между ними…ничего больше нет между ними… Бывает так, что когда рука занемеет, ты трогаешь ее и она будто не твоя. Щупаешь плоть, а она словно лишняя, и так же бывает с людьми, они касаются тебя и ты чувствуешь их словно онемевшую руку, а бывает, очень-очень редко, но бывает, что человек касается тебя и его тело словно продолжение твоего. Касаясь друг друга, вы сливаетесь, расщепляетесь на составляющие, растворяетесь, исчезаете, становясь одним целым, вот так было у Лера с Самсоном. Они оба это чувствовали и оба боялись этого, потому что страшно было когда-нибудь потерять это, а время рядом друг с другом ускорялось до космических скоростей, они просто встречались, влипали друг в друга, потом что-то приводило их в чувство, и они возвращались в реальность, в шоке осознавая, что пролетела ночь, а для них словно час прошел, и от этого в какой-то момент стало страшно. Лер не понимал, когда все так резко изменилось, словно на американских горках - они не спеша ехали по прямой, понятные чувства, удовольствие и комфорт, но неожиданно случился обрыв, они помчались вниз, и кажется, Самсон испугался, что разобьется, потому выскочил из вагона, но это не остановило падения, теперь, разъединившись, они все так же летели вниз на бешеной скорости. Парадокс, ко всему прочему, заключался еще и в том, что со слов моделей, которые с ним «сотрудничали», Васильцев пользовался их обществом не более недели, с кем-то еще короче, ходил на разного рода светские мероприятия, а потом секс, причем секс не с каждой, порой просто сопровождение, но те, у кого с ним не было близости, дольше чем на три выхода не задерживались. Те две модели, с которыми удалось Леру пообщаться, говорили, что мужчина холоден и в чем-то резковат, не переносит глупых вопросов и жеманства. Лер надеялся, что попадет в категорию «трех визитов», но как это часто бывает, где-то все рушится, а где-то наоборот все ладится. Васильцев после первой ночи позвал его через три дня, а еще через два его отвезли в ЦУМ и там передали какой-то женщине, та протащила его по нескольким магазинам, словно конфетку заворачивая его то в одну обертку, то в другую, и в процессе этого заворачивания Лер все яснее понимал, что, кажется, тремя встречами все не ограничится, что-то подсказывало ему об этом и раньше, но теперь это стало очевидно. Лер послушно мерил все, что ему протягивали, и старался не смотреть на ценники, он попытался отказаться от этого еще в машине, но… — Я делаю это для себя. С этого времени Лер чувствовал себя моллюском в чужой ракушке, его вертели в руках, наслаждались им в новой оправе, а сам он был где-то глубоко внутри, маленький и съежившийся. Почему-то Васильцева зацепила Леркина замкнутость, отстраненность, и он стал все регулярнее приглашать его к себе, сокращая дни между визитами. Лер удивлялся, как так может быть, что он не тянулся к человеку, вообще старался быть как можно более незаметным и посредственным, и вопреки этому лишь сильнее привлекал. Не сказать, чтобы интерес был прям дикий и явный, но он рос в прогрессии, тогда как, по идее, должен был падать. Лер завис в странной неопределенности, не понимая, как должен сейчас поступить, как должен себя вести. Все эти полутона в отношениях, в которых он и так-то был далеко не специалист, вводили его в ступор. Раньше во всем помогали простые и правильные принципы, но как действовать в этой ситуации? Как действовать, когда человек, которого ты любишь, находится в состоянии агрессии на тебя и ярости, это просто ослепляло и дезориентировало. Лер ощущал себя застывшей мышью, которую лапой прижал кот, тело в жизненных сумерках стало деревянным, все чаще начала беспокоить и без того не перестающая напоминать о себе спина, а шею странно заклинивало, и бывало, по полдня он не мог нормально повернуться. Жанна бесилась и требовала сходить в больницу, тем более деньги на нормального специалиста у Лера имелись, но Лер больницы не любил. — Я просто не понимаю… — Жанна ворчала, втирая ему в спину какую-то настойку. — Почему? Надо просто дойти до врача, ты как развалина внутри! Снаружи конфетка, а внутри развалина! — Не пойду. — Лер лежал, уткнувшись в жаркую подушку лицом и пробовал дышать через нее, представляя, что он страус и прячется в ней от проблем. — Но почему?! — Потому что это не имеет значения, — пробубнил Лер в подушку. Почему-то именно сейчас Лер понял, что даже для самого себя он не имеет значения. Лер обесценил себя давно, потому возможно он никогда и не лечился полноценно — потому что он не имеет значения. Он просто живет пока живется, а придет время — умрет. — Какое еще значение?! Лер не ответил. — Идиот! Жанна, разозлившись, ушла на кухню, хлопнув на прощание дверью, у которой заедал замок, и та, бедняжка, ударившись об косяк, отлетела обратно к стене и билась уже об нее. Да, наверное, поэтому он никогда и не обижался на оскорбления, ему было все равно на себя, причем Лер не был зол или разочарован — он просто не имел значения. Там, где-то в глубине себя, в самой сердцевине, он не имел значения. Возможно, это немного искажало его восприятие, притягивая события и людей, и поэтому он не всегда правильно на них реагировал. Конечно, Лер не был грушей для битья и всегда мог постоять за себя, но его подземелья, там, где душа, эти бури никогда не касались, он сидел словно в самой глубокой и темной пещере и смотрел на внешний мир через перископ. После нескольких сигарет более решительно настроенная Жанна вернулась в Леркину комнату, чтобы продолжить непростой разговор, но Лер к тому времени заснул. Тяжко вздохнув, женщина подошла к окну и тихо закрыла форточку, отрезая вечерний шум мегаполиса. Взяв лежащий на комоде плед, Жанна подошла к Леру и зависла над ним, разглядывая обнаженного до пояса парня. Благодаря специфике своей деятельности, Жанна часто видела красивых людей - девушек и парней, порой красота была яркой и бросающейся в глаза, резкой, очевидной как солнечный свет, на который смотришь и через какое-то время хочешь уйти в тень, потому что устаешь от такого великолепия. А бывала и более спокойная красота, которая светила не ярко, а более глубоко, чисто, красота, похожая на восход. Чтобы увидеть ее, нужно рано встать и смотреть не перед собой, а за горизонт, такая красота отражалась где-то в глубине души и не отпускала потом долгие дни. В голове крутился образ, обрывки фраз и взглядов. У Лера была именно такая красота, разглядев которую, сложно было оторваться от созерцания. При первом взгляде на него можно пройти не заметив, но стоило задержаться на минуту и оторваться с каждой секундой становилось все сложнее. Но если борьбу с внешностью еще можно было выиграть, то не попасть под очарование Лера было невозможно, и если до этого Жанна видела в этом очаровании лишь непосредственную легкость, то теперь, прожив с парнем некоторое время, она разглядела за этой скорлупой едва заметный надлом, который становился последним аккордом в ансамбле личности Лера. Жанна накрыла Лера одеялом и села на край дивана. Леркин надлом сразу бросался в глаза, но как-то быстро размывался под очарованием характера, его просто чувствуешь где-то на периферии сознания и понять не можешь в чем дело, но сейчас, наблюдая всю эту драму, закрутившуюся вокруг него, Жанна стала видеть эти глубинные, скрытые реакции, и ей все очевиднее становилось, что мечта Лера о доме может обернуться для него катастрофой, потому что нельзя ему быть одному. Парню надо о ком-то заботиться и чтобы кто-то заботился о нем, иначе быть беде. Он просто погибнет там один. Телефон на комоде засветился, собираясь разразиться звонком, Жанна мгновенно схватила чужую трубку в руку и выскочила за дверь, осторожно прикрыв ту за собой. Несколько раз перед этим экран загорался сообщениями и, как видно не дождавшись ответа, адресат решил позвонить. Если бы не она, звонок точно разбудил бы и без того мучающегося в последнее время бессонницей парня. Посмотрев на экран, Жанна уже хотела оставить телефон на кухонной столешнице, переведя его в беззвучный режим, но имя абонента заставило ее передумать. Если бы Лер знал, что короткий сон обернется для него дополнительными цепями, которые ещё крепче привяжут его к Васильцеву, он бы не сомкнул глаз. Лер, конечно, потом выяснил, откуда Дмитрий Александрович узнал про его проблемы со спиной и шеей, и что вообще он весь как развалина, но было уже поздно, потому что если вначале Лер отделался обещанием посетить больницу и провериться, то после обстоятельного разговора с Жанной, отношение к этой проблеме у Васильцева изменилось. В первый раз мужчина просто забыл об инциденте с сердцем, отвлекшись на парня и поверив в его заверения о том, что тот сходит к своему знакомому в больницу и проверится там, а не у знакомого доктора Васильцева. Мужчина поверил ему и только сейчас подумал, откуда у провинциального фактически сироты «знакомые доктора» в столице, но разговор со взволнованной Жанной расставил все по своим местам — мальчишка, интерес к которому не ослабевал, а наоборот, лишь возрастал, не собирался никуда идти и вообще, судя по всему, крошился изнутри. Эту хрупкую внутреннюю структуру он почувствовал сразу и прекрасно ее видел даже сквозь плотный защитный панцирь. Вкупе с утонченной красотой и ненапускной порядочностью, этот коктейль делал Лера слишком притягательным для него. В парне нравилось все, и теперь мужчина всерьез задумывался над тем, чтобы перевести отношения на постоянную основу. Другое дело, что сам Лер этого не хочет, но, учтя все обстоятельства, Дмитрий Александрович, решил, то, что хочет Лер, сейчас его мало должно волновать хотя бы потому, что парень явно неадекватен в своем отношении к собственному телу, и вскрывшиеся новые факты это лишь подтверждали. А раз он неадекватен, то кто-то должен позаботиться о нем, и кому как не ему быть этим кем-то, тем более это так увлекательно загонять порядочного человека в путы обязательств, неловкости и чувства долга, а потом, оплетая его своей паутиной, наблюдать, как хрупкая бабочка беспомощно бьется в силках, силясь вырваться из них. — Я понял тебя, Жанна, можешь не волноваться, я позабочусь о нем. — Спасибо.