Я тебя не выбирал

      Время в одиночестве было божьей благодатью в вечных условиях чистилища и адской боли вокруг. Вроде бы спокойно и тихо, делаешь, что хочешь. Читаешь то, до чего руки доберутся. Гуляешь по улицам Питера, после дождя или сухим, а может и прям в дождь. Готовишь и убираешь. Порой разговариваешь по телефону. Стараешься написать альбом, чтобы потом за раз всё записать и выложить, как можно сильнее сузив контакт с бывшими друзьями.       Жизнь уже давно, с того баттла, поменялась на «до» и «после». Потому что случилась привязанность, случилась эта необоснованная и никому непонятная любовь, когда просто сорвало крышу и всё. И ты во власти одного человека. И совсем не против этого, чтобы там про тебя или твои отношения не говорили левые люди — всё равно, ты это чувствуешь и понимаешь так, по-другому.       Поэтому Ваня, не устававший звонить и хотя бы коротко справляться о Славином настроении и благополучии под предлогом треков, очень честно радовался долгому отсутствию Мирона рядом и желал ему вообще не возвращаться в Россию. Это было так, между делом. Пара брошенных слов, однако самому Славе от этого стало противно и грустно.       Он уже практически перестал теплиться мыслью, что Ваня его лучший друг, что раньше они много чего обговаривали и решали вместе, а до определённого момента даже жили в одной квартире, порой ещё с Андреем и Мишей. Зачастую по угару. И угару неалкогольному, и такому. И какой там только существует угар, кроме как самого прямого смысла. Токсикоманией из них никто не увлекался.       Сейчас Ваня стал исключительно бывшим другом и товарищем по коллективу, у них как-никак была общая группа «Ежемесячные». И это единственное, что их связывало. В иных случаях Слава бы разорвал с ним вообще всё отношение, лишь бы только Мирона больше не доставать этим именем, лишь бы только они больше не пересекались, потому что каждая их встреча была холодной и враждебной. А между любимым человеком и другом, выбирают всегда любимого. В любом случае — только его. Потому что сердцу не прикажешь, а без сердца и мозги не заработают как надо.       А касаемо времени в одиночестве — Слава далеко не считал это радостью. И то, чему так ликовал Ваня, не мог с ним разделить. Всё же, а рядом с ним было пусто и тихо, и холодно. Не было близкого человека, словно бы на теле не было кожи. И голую плоть покрывали слои пыли, которую никак не получалось сдуть или смыть.       Каждый день Слава надеялся, что Мирон вернётся. Каждый их разговор спрашивал, когда же это уже случится. Каждый. Каждый. Просто каждый раз. И даже когда получал ответ, хотел ещё раз переспросить когда, потому что вдруг неправильно расслышал, вдруг не спрашивал, вдруг планы поменялись… ну чего-нибудь. Чего-то же должно было поменяться.       Но каждый раз ответ получался каким-то жидким. Мирон говорил то про планы, то про друзей, знакомых, известных людях, фанатах, обо всех говорил и очень живо. То про места, которые он хотел посетить. Как культурные, так и культурно-выпивательные. Он там в своей Америке кутил как только мог. Очень редко когда Слава попадал на него трезвого, по крайней мере такого, чтобы не различить нотки опьянения в голосе. Зато каждый раз тот был вполне себе весёлым и дружелюбным. Такой Мирон постоянно фигурировал в своих туровых дневничках. Открытый и улыбчивый, самый лучший, самый добрый, самый хороший. Как же Слава хотел быть с ним, разделять с ним все эти моменты и оставаться с ним и после того, как затухает экран камеры.       В один день на вопрос: «Когда домой», Мирон ответил без особой радости, словно под нос, что завтра. Как оказалось, его до этого сильно отчитала Женя и практически насильно заставила его прекращать балагурить и возвращаться на родину. К делам насущным, к написанию треков и сиянием рожей вместе с артистами их концертного агентства.       И через два дня Слава со всей существующей в мире радостью открыл ему двери. Мирон выглядел потрёпанно, был заспанным, хотя щетину всё же убрал с лица, а так только её не хватало для полного образа. Его захотелось сразу же сытно накормить каким-нибудь борщом, сальцом, холодцом, дать опрокинуть стопочку и уложить в кроватку, чтобы отсыпался и свыкался с другими часовыми поясами, с домом. Но в жизни Мирон, конечно же, не позволил этого сделать. Улыбнулся косовато, обнял, передал вещи и пошёл в душ, чуть не забыв снять ботинки.       После душа проверил холодильник. Борща там не было, только куриный суп и рагу. Мирон поразмыслил и выбрал суп. Поел немного и завалился спать. Хотя был день.       Проснувшись, выглядел уже куда лучше, сильно бодрее и улыбчивее. Рассказал про то, как его забирали из аэропорта, как его узнал таксист и пришлось вместе фоткаться, как в пробку встали. Потом вдруг подозвал к себе и стал лапать. Прощупывал талию, таз, бёдра, низ спины, словно бы пытался понять, нет ли никаких повреждений. Смысл этих действий Слава понять не смог, однако ему было приятно, поэтому жаловаться ни на что он и не собирался. Потом руки полезли под футболку и это уже больше походило на ласки. Однако длилось это не долго. Только пальцы полезли на заднице под штаны с трусами, как Мирон остановился, достал руки, раз шлёпнул и отправил в душ, а сам вразвалочку пошёл к своим запасам алкоголя.              ***              Что с ним творилось дальше Слава понять был не в силах, хотя и очень старался. По каким-то неведомым причинам, Мирон загонялся. По трезваку писал текста, разрывал их, выкидывал, напивался до невменяемого состояния и заваливался спать. В текстах, что он исторгал себя во время трезвых потуг написания альбома или хоть одного соло-трека, можно было найти всё, кроме чего-нибудь положительного. Везде горе, везде несчастье, везде один и бедный, голова задурманена, тело не слушает, кинутый всеми и собой самим и много чего ещё в подобном смысле. Славе не то, чтобы давали читать черновики, он просто осторожно вынимал клочки из мусорки и смотрел на то, что выходило.       Результат был мрачный, как повести Лавкрафта и Кинга вместе взятые. Рифма, что удивительно, не подхрамывала, зато общая стройность текста оставляла желать лучшего. Порой не было вообще никаких переходов от одного к другому. Тебе говорят про идущих по полю баранов и затем объясняют о предназначении церкви в умах людей образованных, которые пошли в магазин за продуктами.       И смысл, что, наверное, самое удивительное, был везде один и был виден, но как-то сформировать его в чёткую картину не получалось. Такое ощущение, что трезвым Мирон был пьянее, чем тогда, когда он был пьяным.       Прошло где-то полторы недели, за которые Слава постарался не покидать своего наблюдательного поста, однако порой ловил в свою сторону недружелюбные слова, когда Мирон замечал его мельтешение краем глаза. В один день он пришёл в спальню, бухал он в основном в гостиной, с явной целью задеть и унизить. Раз ему это было необходимо, Слава его выслушал молча, почувствовав очень много неприятного, но тёплого. Среди чего и надежда была, что это поможет, что тому полегчает и тому подобное, и пристыженность, и немного обиды. Хотя на такого Мирона обижаться совсем не получалось, да и не позволила бы Славе обижаться сама его природа соулмейта. Он принял всё ему уготовленное и аккуратненько уложил того спать. Он не был буйным, скорее печальным и одиноким.       И это давалось Славе труднее всего. Почему Мирон был одиноким, когда вокруг него была его команда? Женя не переставала названивать и интересоваться как и что, ругалась, конечно, но в целом беспокоилась и поддерживала, несколько раз намеревалась приехать, но Мирон просто закрыл двери и повелел её не пускать. Рудбой его помириться хотел. Звонил, они проговорили о чём-то минут семь. Результатов этот разговор особо не дал. Да и сам Слава был всегда рядом и хотел помочь всем, чем только можно. И как в такой компании, что окружала его, можно было оставаться таким покинутым?       Он загружал сам себя и с каждым днём всё больше и больше переставал соображать. Он уже даже бросил идею куда-либо выбираться, участвовать в каких-то прикольных заварушках или ещё что-нибудь такое. Маршрут за день не менялся. Только порой он сам ходил в магазин за пополнением запасов, хотя в большинстве своём поручал это дело Славе.       Тревожило и то, что и как Мирон пил. Если бы это была чисто водка, можно было бы это понять, но он мешал всё подряд, заведомо зная, насколько хреново ему потом будет. Хотя бы раз в неделю его выворачивало рвотой так, что он чуть ли не отрубался.       Но особый пиздец начался после того, как он всё же встретился с Женей и нагрубил ей. После этого он загнался ещё больше. Слава отчётливо видел, насколько Мирон сожалел о своём поступке и в целом о том, что с ним происходило, однако его вывод сводился к одному — спиртному.       Ему было хуёво на душе и он заливал это поганое чувство спиртом, даже не стараясь что-либо исправить и в чём-либо разобраться.              ***              |Мозг Мирона настолько затуманен, что писать там не о чём|              ***              Кормить Мирона приходилось насильно, потому что он отказывался от этого дела, отдавая своё предпочтение одному спиртному. Из-за пива у него уже была продолжительная диарея, из-за вина и шампанского у него не проходила голова, из-за рома и виски он чувствовал ужасную тяжесть и ломоту в теле, часто блевал из-за них, но всё равно продолжал упорно отказываться от еды. Вообще от жизни.       Уже даже не читал. В его состоянии это было сделать не то, чтобы возможно. Буквы должны были прыгать в его глазах. И смысл укрываться в заплывших извилинах его мозга.       Что-что, но Слава уже видел такую картину в своей жизни и не мог спокойно смотреть на то, что происходило. Несколько лет назад помер его отец — спился. Он и белочек ловил, и кодироваться пытался, а всё зазря уходило. А ведь он такие картины делал, что сердце радовалось. Как вот и Мирон, творческим человеком был. Но что-то сломалось в нём, и он уже не мог представить свою жизнь без пьянства. Он был добрым и хорошим, всегда пытался конфетками порадовать его и Тасю, Славину старшую сестру. Только с матерью ругался постоянно. Сперва сглаживал углы, потом просто не жалел голоса.       У него дрожали руки, взгляд был потусторонним, щёлки глаз мелкими, лицо грязное и опухшее, волосы маслянистые. Мылся он редко, только если вытрезвлялся. Жалкая, да даже убогая картина, а ведь отец и родной человек, хороший по натуре своей, к тому же близкий. Его смерть была ожидаемой, но стала для каждого горем, хотя за глаза все и вздохнули облегчённо. Всё равно не хватало. И постоянно в голове играли мысли, что ведь можно было что-либо исправить. Мать об этом честно однажды призналась. Да и Слава об этом порой думал.       И теперь картина разворачивалась похожая, с двумя большими изменениями — это был не отец, а соулмейт. Человек, который ближе и роднее, любимее всех других. И второе изменение — жестокость. Отец был тряпкой по большей части. Нет, у него был характер, была выдержка, много чего было, но он всё равно был слишком мягким. Мирон же имел закалённый характер. Он имел претензии. Он умел решать вопросы силой. Он умел совершенно не слушать, что ему говорят и делать по-своему. Не втихую, как делал это отец, сбегая, пока никто не видит, в магазин. А в открытую пьянствуя. Ему ничего не мешало приказать принести ему ту же самую водку.       И два эти момента делали ситуацию куда страшнее.       Слава винил себя за то, что являлся его соулмейтом. Во время пьяных бормотаний и громких брошенных обидок он ясно различал один посыл: «у меня хоть и было хреново, но в целом я держался и жил дальше, даже налаживал свою жизнь, но потом появился ты». Как остриё хорошо заточенного ножа эти слова гладили Славино сердце и он плакал в душе кровавыми слезами.       Что ему нужно было сделать? Не появляться? Не родиться? Хоть не пересекаться с Мироном вживую! Хотя, если они и правда предназначались друг другу судьбой, то их встреча была неизбежна.       Один раз услышав «убирайся прочь», Слава не смог сдержать вставший острый ком в горле. Он несколько часов просидел на полу в парадной у двери, как однажды ночевал, потом Мирон разрешил вернуться, только сперва отправил в магазин.       На второй подобный раз к нему подошла соседка. Миролюбивая и учтивая бабушка. Она жила прямо напротив двери Мирона. Женщина среднего роста, с тёмными каштановыми волосами, где-то подкрашенными, где-то седыми, большими неровными зелёными глазами и очень тонкими губами. В ней было килограмм девяносто веса и столько же доброты и сострадания. Она пораспрашивала, что произошло, предложила зайти к ней.       Её Слава помнил, так как порой пересекался на лестнице, и Мирон с ней вежливо здоровался. Звали её Ольгой Михайловной, ей было уже под семьдесят.       Слава отказался от всего предложенного, покачал головой, вытер красное опухшее от слёз лицо и только ближе подвинулся к двери.       На третий раз соседка тоже вышла. Спросила про крики. Поняла наконец-то общую картину, посочувствовала, позвонила в дверь, постучала. Ничего в ответ не получила. Мирон не вышел. Либо заснул, либо просто не желал двигаться.       Вроде бы на пятый раз, Слава не считал, так, на глаз прикинул, появился Ваня. Который Евстигнеев. Он, видимо, хотел о чём-то вживую поговорить с Мироном, а наткнулся на сидящего у порога Славу. Того Мирон опять из-за чего-то выгнал. Без особой причины и запала. Далеко отходить Слава никогда и не решался, всегда был рядом и ожидал, когда же ему наконец можно будет вернуться домой. Если Мирон не засыпал, то это было от двух до шести-семи часов. Если засыпал, то как повезёт.       — Ты чего здесь делаешь? — опешил Ваня.       — Сижу, — буркнул Слава, отведя от него взгляд.       Дальше шла молчаливая сцена, длилась она почти минуту. Ваня сперва хлопал глазами, затем смотрел, то вопросительно, то с негодованием и злостью. В итоге он стал стучать в дверь, на что Слава стал просить его прекратить.       — И часто он тебя выгоняет? Встань с пола, простынешь же!       — Здесь удобно.       — Какой удобно? — возмутился Ваня, схватил его за плечо и стал поднимать. — Давай, давай, вставай. Нечего на холодном полу сидеть. Поехали.       — Куда?       — Куда-нибудь. Не знаю. К Ване. Хоть ко мне. Нечего на полу сидеть.       — Я не поеду.       — Поедешь. Он же тебя выгнал? Выгнал. Значит поехали.       Слава не смог начать препираться, потому что открылась дверь напротив, и из неё вышла соседка. Она поздоровалась с Ваней и учтиво ему рассказала, что подобное случается, а порой и с криками. Она очень настаивала, чтобы «хорошего мальчика» забрали с порога и вообще от этого злого человека, хотя вообще, высказала она, Мирон ей всегда казался добрым и порядочным.       Таковым он вообще-то и был, но почему-то забыл об этом. Слава знал и видел, что Мирон по натуре был жёстким и эмоциональным, и ещё ебашил с жёсткой отдачей. Его порой заносило, он прекрасно умел быть злым и жестоким, но это не делало его менее ранимым и заботливым. Но почему-то со Славой он прекращал использовать свою добрую сторону, а только и делал, что вытравливал за его счёт из себя всё плохое, которое только усиленнее начинало вновь проращиваться в нём и паразитировать всё дальше и дальше.       — Пиздец, соулмейт, блять, — прорычал Ваня и стукнул сильно по двери. — Мирон, блять! Открой!       — Если такое происходит, то какой соулмейт? — покачала головой соседка.       — Хуёвый, — бросил Ваня. — И вообще третий тип, а Вы знаете, у них всё всегда сложно…       — Ах, ох, теперь, воно-оно что, понятно. Это ведь редкость какая. Не свезло-то как. До конца жизни как проклятие. Бедный мальчик. А ведь раньше оно и нормально всё было, это как вот недели две только, а до этого ведь тихо-мирно всё было. А Вас как, мил человек, зовут?       — Иван я. Можно просто Ваня, а Вас?       Соседка представилась и даже прижала кулачок к ключицам и легко кивнула головой. Она спросила:       — Надо же помочь ему как-то, да? Я всё зову его к себе, ну, пока не успокоится его этот, а он всё сидит и головой махает.       — Ольга Михайловна, а можно я у Вас номер оставлю? Если вдруг увидите, что опять ссора — позвоните, пожалуйста? Если Вам, конечно, не сложно.       — Да-да, конечно, милок. Давай, запишу сейчас. Или ты запиши, а то у меня глаза уже не видят.       Слава продолжал молча сидеть на полу и угрюмо пялить на них снизу-вверх. Его не покидало чувство, что он лишний, словно его обсуждали перед ним, но как бы за его спиной. И это раздражало. Он понимал и не спорил с тем, что сидеть так холодно и неудобно, что можно простыть… Зато рядом. Если что, всегда можно вернуться домой. Нужно только дождаться. А если вдруг в голову взбредёт уйти? И что на это скажет Мирон? Если ничего, то будет грустно, а если скажет что-то, то это даже хуже.       В любом случае — уходить было нельзя. Это единственное, что стойко понимал Слава.       Увидев это, Ваня, уже после того, как обменялся с соседкой номерами и помог ей немного с телефоном, стал заново стучать и трезвонить в квартиру Мирона, постоянно пытаясь параллельно с этим вздёрнуть Славу на ноги. В итоге дверь неохотно раскрылась, и на пороге оказался заспанный Мирон. Лицо у него было каким-то мятым и морщинистым, глаза узкие, сухие и красноватые. На футболке виднелись мокрые тёмные пятна. Вроде бы коньяка. Слава точно не помнил, что тот сегодня пил. Но точно не вино и не водку.       — Чё надо? — едва разлепив губы, выплюнул Мирон. Это было сказано без всякого наезда, скорее как вздох заебавшегося человека.       Славе сразу же захотелось его отправить в душ, а потом уложить спать, накормив в кровати каким-нибудь супом. И, ладно уж, дав на ночь полпузырька водочки. Чтобы ребёнок спал спокойно, и на утро выглядел уже свежо и бодренько. Как-никак, а водка легче всего переносится утром, если только не была палёной.       Ваня, что несколько удивило Славу, не стал кидаться оскорблениями или претензиями, а спросил коротко и по делу:       — Отпускаешь его? Чтобы в проходе не сидел?       — Да забирай, — невнятно пробормотал Мирон, вытирая глаза, из-за чего те становились ещё краснее.       Ваня обернулся к Славе.       — Слышал? Поднимайся. Мама разрешила, — и вновь вернулся к Мирону, сказал всего два слова, разочарованно покачав головой: — Жалко выглядишь.       Затем захлопнул дверь, не дав тому что-либо ответить. Если и было чего. Вроде бы не было. Грустная была картина. И как его можно было оставить здесь одного? Слава ещё долго препирался, не хотел уходить, но в итоге встал и ощутил жуткую боль по всему телу, особенно спине и шее. И вдруг кашлянул, осознав, насколько сильно сковало горло. Ноги подкашивались. Он хотел обратно сесть, а лучше лечь, и желательно в гроб.       Они куда-то поехали. Уже позже Слава понял, что ехали они к Светло домой. Увидеть друга спустя больше, чем месяц нарочного игнора? Наверное, уже и не друга вовсе. Как бы не было грустно это признавать, но если выбирать, то Мирона, и от этого выбора Слава никогда не отступится.       Так как прямых запретов на общение и встречи вживую не было — он мог себе позволить приехать к Ване погостить. Была только проблема в том, что он забыл взять телефон. Хотя ему вообще нельзя было заходить домой, так что забрать его он не смог бы в любом случае.       Ваня их встретил с нервной улыбкой — обеспокоенной, как всё же заприметил Слава, за что ему даже стало совестно. Но перед Мироном больше. Если тот узнает, а он узнает, где временно ему пришлось находиться, расстроится. Не ударит — Мирон к этому давно остыл. Ему вообще было лень как-либо жучить. К тому же это не имело смысла. Все его приказы и ещё невысказанные желания Слава научился выполнять так быстро и точно, что и придраться было попросту не к чему. Однако настроения ему это не поднимало, но и не понижало, что, безусловно, радовало.       — И почему он выгоняет тебя из дома? — как можно более сдержаннее поинтересовался Ваня, поставив всем чай. Его тёзка решил остаться на чаепитие и так же вопросительно уставился на Славу.       Тому и ответить было нечего, так как он сам этого не знал. Он не мог ответить, что чем-то не удовлетворяет Мирона или в чём-то виноват. Это было точно не правдой. Просто Мирону хотелось порой побыть одному, его напрягало чужое присутствие, вот он и выставлял его за этим за дверь.       — А как у вас в целом? Если честно? — мягко продолжил спрашивать Ваня, не получив толком никакого ответа на свой предыдущий вопрос. Слава вздохнул.       — У «нас» нормально. У него плохо.       — Опять ты на него стрелки переводишь, — закатил тот глаза.       — Но я серьёзно. Я не знаю, каким он точно был раньше, но сейчас он становится только замкнутее с каждым днём и всё больше пьёт, отстраняясь от реальности что ли. Он и треки старается писать, только всё разрывает. И мотивчик у него какой-то Лавкрафтовский.       — Ты тоже так порой пишешь.       — Что-то по фану, что-то специально с гнилью, а он прям не знает, что написать, это видно. И это первое, что идёт ему в голову.       — Страдаешь-то в итоге ты.       — Какая разница, — нахмурился Слава. — Не в том смысл.       — Слушай, тараканы Мирона не должны становиться твоими проблемами…       — Они уже давно ими стали. О чём ты?! Мне больнее видеть его такого, а не ночевать в подъезде. Я хоть поселюсь там, если ему станет от этого легче.       Ночевать подобным образом Евстигнеев ему зарёк, сказал, что это лишнее и делу точно не поможет, а Мирона из запоя нужно вывозить спецами, на которых тот не согласится. Хотя и они не факт, что помогут. Человек пьёт из-за какой-то хуйни в душе и в голове, из-за обстоятельств. Есть, конечно, и те, кто пьют чисто для кайфа, но Мирон явно искал в алкоголе именно забвение, а не радость.       С этим Евстигнеев согласился, несмотря на недовольное лицо своего тёзки. Он сказал, что Женя уже говорила со своим психотерапевтом по этому поводу и предлагала как-нибудь навязать его Мирону. Манипуляции тот видел легко, поэтому дело это было сложным. Нужно было давить напрямую и желательно чем-то существенным. Они не знали чем, поэтому эту идею пока отложили.       — Ему нужно хоть денёк просохнуть, — сказал Рудбой. — Его поломает чуток, зато мозги проветрятся, можно будет поговорить нормально. Авось и на мозгоправа согласится. Он ведь далеко не тупой, понимает, должен понимать, я на это очень надеюсь, что у него сейчас пиздец творится и что он сам делает этот пиздец. Убивать себя — нездоровая хуйня, а он и близких тянет за собой. В общем, Слав, понимаю, что ты его капризам противостоять не сможешь, но хоть немного попробуй.       — Смешно, — фыркнул Светло и со злостью качнул головой.       И в целом, он был прав.       Когда на второй день Мирон дозвонился Ване и потребовал обратно себе «своего долбанного соулмейта», прямая цитата, Слава сразу же рванул к нему и в тот же день сходил в магазин, чтобы пополнить запасы спиртного дома. Пиздюлей он не получил, только какой-то ревнивый и пристальный, прямо-таки выпытывающий взгляд. Почти трезвый. По крайней мере мозги и речь у него были на месте. Ближе к концу дня он даже выебал Славу, однако потом напился до невменяемого состояния и, два раза упав по пути, добрёл до кровати.       От него ужасно пахло, но Слава лежал рядом и не мог заставить себя отодвинуться. Хотелось наоборот подобраться поближе, погладить по опухшим щекам, обмыть и вытереть. Хотелось поухаживать за ним, но он прекрасно понимал, что Мирон не примет такого рода помощь. Зато ночью он лежал рядом и даже приобнял. Может быть, и просто из-за того, что был пьян и спал, поэтому не следил за собой, но всё равно это тронуло Славу. Его любой подобный момент трогал.              ***              Через неделю он кричал. Его крик был наполнен ненавистью и слезами, и Слава никак не мог понять, что именно это всё вызвало. «Уйди, отстань, исчезни» — всё, что он слышал. Невыносимые слова, из-за которых хотелось раствориться в воздухе и разложиться в могиле. Он ушёл опять недалеко, всего лишь за дверь. И через час за ним уже приехал Евстигнеев и Светло. Оба осмотрели его критично, бросили косой взгляд на дверь и повели к машине.       Соседка работала очень оперативно. Славе это в ней не нравилось. Ему не нравилось, что другие люди зачем-то пытались ему помогать, хотя это было не нужно. Ему уж точно. Если кому и нужно было помогать, то Мирону. И именно его нужно было жалеть. Нет печальнее человека, который подвергся зависимости от алкоголя или наркотиков — он запутался, потерялся и упал ниже, чем было позволено. И крайне маловероятно, что у него получится подняться без чужой помощи.       На третьи сутки Мирон приехал лично. Светло он встретил красными лопнувшими глазами и непроизвольным сокращением лицевых мышц. Как зверь, он слегка оскалился на него и низко прорычал, чтобы тот перестал отбирать у Славы телефон и вернул самого Славу.       — А захуя он тебе? — спросил почти без претензии Ваня, скорее философски. Видимо, опробывал новый метод ведения боя. — Ты ж его сам постоянно за дверь выгоняешь. А он сидит потом жизнью обиженный, лица на нём нет, а ты храпишь себе спокойно. Тебе вот нормально?       — Не читай моралей, сам-то далеко не ангел.       — Да уж куда мне до тебя…       — Не пизди. Слав, ты там долго?       Слава уже успел натянуть обувь и стоял, теребя в руках куртку. На обращение к себе вздрогнул, закопошился, накинул её на себя и прошмыгнул мимо Вани на выход. Мирон сразу же потерял к последнему интерес и, не попрощавшись, отправился вниз, где их ждало такси.       — Я оч хуёво выгляжу? — негромко спросил он перед подъездной дверью. — Не хочу, чтоб моё ебало таким по новостям ходило. Как Ефремов какой-то. Это пиздец будет.       — Тебе бы отойти, хоть пару дней. У тебя так кишечник полетит.       — Уже летит, — бросил Мирон и полез по карманам, выискивая сигареты и зажигалку.       Закурил на улице, продолжил в машине. Водитель не запрещал, да и окно было открыто. Над панелькой висели иконки и ёлочка красного цвета. Мужчина был лет пятидесяти, крашенный в чёрный, слишком заметно, а потому отталкивающе. Особенно смешили его угольные усы. Он был не русским, говорил с лёгким акцентом, рэпом, к счастью, не интересовался. Мирон уронил на основание правой ладони лоб и тяжело вздохнул. С зажатой среди пальцев сигареты на улицу выпорхнул пепел. Осенний ветер помог ему улететь подальше.       — Я постараюсь бросить, — сказал он под нос.       Слава знал, что это говорилось и ему тоже. Он поджал губы и качнул головой.       — Поговори с Женей.       — Сам не разберусь что ли? — пробормотал недовольно Мирон.       — Не думаю…       За эти слова Слава получил косой принижающий взгляд, заткнулся и отвернулся, поняв, что всё же сказал лишнее. Однако через несколько часов, когда они уже были дома, Мирон всё же позвонил Жене и о чём-то с ней муторно беседовал. Он потёр ладонью своё лицо, до глубоких морщин на лбу, вздохнул, это уже когда закончил разговор, и бросил телефон на стол. Слава поставил перед ним чай. Его не просили, но он понадеялся, что это будет не лишним. Мирон откинулся на диване, задумчиво посмотрев на чашку, явно летая в каких-то своих далёких мыслях.       — Но хочу я чего покрепче, — вывел он безрадостно.       Слава очень криво улыбнулся уголком губ.       — Могу немного коньяка подлить. Это лучше, чем просто коньяк.       — Ты так думаешь? — хмыкнул Мирон. — Ну подлей.       Слава взял с комода небольшую бутылку коньяка, раскрыл его и налил приблизительно две чайных ложки в чай. Размешал, затем убрал пузырёк обратно.       — Хочешь схожу пирожок какой-нибудь возьму. Здесь недалеко выпечка вкусная открылась. С вишней, с капустой, с мясом, со смородиной, у них там большой выбор. Свежее всё.       — Не хочу, — качнул головой Мирон.       — Ты ел?       — Не будь таким настойчивым. И так голова болит.       Посыл Слава понял, перестал что-либо говорить. Не знал, что делать дальше, поэтому сел рядом, но поодаль, чтобы не слишком сильно вторгаться в его личное пространство. Через минуту Мирон подал признаки жизни, вздохнув и потянувшись к кружке. Отпил немного, покачал головой. Прикрыл глаза и прилёг затылком на спинку дивана.       — Женя назначила мне завтра сеанс с её психотерапевтом. Это будет иметь смысл?       — Это зависит от тебя.       Мирон хмыкнул.       — Тогда не будет.