Сердце северных гор

      Кристиан отложил документ, который он перечитывал уже в шестой или седьмой раз, и взглянул на часы. Была почти половина пятого — время, назначенное герцогу Варавскому для аудиенции. Кристиан терпеть не мог этого вздорного старика, но сегодня ему необходимо было с ним переговорить по одному крайне важному делу. Он встал из-за стола и принялся ходить взад-вперёд, как он всегда поступал, когда ему нужно было привести мысли в порядок; но на сей раз привычный способ успокоения не сработал — после целого дня бесконечных докладов, обсуждений и принятия решений у него гудела голова, и распутать тот клубок, который в ней скатался, было непосильной задачей для уставшего мозга.       Вот уже три недели, как Кристиан был официальным принцем-регентом королевства Эренделл, то есть, по сути, его полноправным монархом, а заодно и конунгом Нарлдрского Союза, в который входили семь Великих герцогств. Его готовили к этому бремени многие годы, но, как оказалось на деле, все его участие в государственной жизни было детской игрой по сравнению с тем количеством обязанностей и отвественности, которые легли на его плечи после смерти короля Агнарра. У него не было ни одной свободной минуты, а тогда, когда они по какой-то случайности выпадали, он не мог думать ни о чем, кроме торговых соглашений, дипломатических затруднений, отовсюду грозящих военных конфликтов, вечного поиска денег для почему-то вечно пустующей казны и ещё примерно тысячи вопросов, требующих разрешения.       В довесок к этой куче проблем, был Ханс, который по-прежнему оставался в Эренделле и, судя по всему, все так же претендовал на руку принцессы Анны. Кристиан уже высказал своё мнение по этому поводу и не понимал, чего его брат хочет добиться. К чему все это глупое упорство теперь, когда стало известно, что король не вернётся домой, а судьбу несовершеннолетней принцессы решает принц-регент? Не лучше ли перестать пудрить голову бедной девушке и убраться восвояси, не дожидаясь публичного скандала? Если Ханс думает, что Кристиан из родственного или ещё какого бы то ни было чувства постесняется вышвырнуть его из Эренделла, то он глубоко заблуждается. Конечно, не хотелось бы до этого доводить, но, если обстоятельства вынуждают... Принц представил себе, как отвратительно это будет выглядеть и непроизвольно поморщился.       От его семейки одни только неприятности. Как будто и без того у него мало поводов для беспокойства: взять хотя бы колонии в Южном океане — снова нужно отправлять туда дополнительные войска, потому что Коэтания, похоже, подстрекает местное население к мятежу. Или полусырые проекты железных дорог, которые валяются в столе у короля уже несколько лет — если не начать их строительство как можно скорее, прогресс ускачет так далеко, что за ним нельзя будет угнаться. А, кроме того, на континенте опять не спокойно, и Эренделл вряд ли сможет обойти стороной очередную большую войну, если она случится — в любом случае, нужно готовиться, реорганизовывать армию, закупать вооружение, строить корабли и далее по списку. Средств, конечно же, на эти удовольствия нужна уйма, а герцоги опять что-то мутят с налогами и, разумеется, Высочайшее собрание в очередной раз отклоняет налоговую реформу.       — Его Светлость, герцог Варавский, — объявил лакей, и в дверях появился невысокий худой мужчина преклонных лет с морщинистым одутловатым лицом и надменно прищуренными глазами.       — Ваше Высочество, — тонким холодным голосом произнёс он, склоняя голову перед принцем.       — Добрый вечер, герцог, — с трудом натягивая вежливую улыбку, поздоровался Кристиан и протянул руку.       Варавский пожал её, глядя на принца с некоторым недоверием из-за кустистых седых бровей.       — К сожалению, у меня очень мало времени, поэтому перейдём сразу к делу, вы не против? Прошу вас, — Кристиан указал на кресло.       — Как вам будет угодно, — пожал плечами старик и, поправив полы своего фрака, уселся с самым независимым видом.       — Я бы хотел обсудить заседание Высочайшего собрания, которое состоялось на минувшей неделе. В особенности, тот самый пункт, по которому мы с вами так резко разошлись в тот раз… — «разошлись» было очень мягким описанием того спора, едва не переходящего на личные оскорбления, который разразился между ними на предыдущем заседании. Кристиан признавал, что вышел из себя и наговорил лишнего, но герцог становился просто невыносим, когда ему казалось, что его интересы ущемляют; а именно это подразумевала многострадальная реформа налогообложения, которую Кристиан был намерен провести во что бы то ни стало.       Реформа задевала интересы не только Варавского, но вообще всех Великих герцогов и, строго говоря, противоречила положениям Священной Латуры — документа, регулирующего отношения между членами Нарлдрского Союза. Для того, чтобы начать внедрять её, нужно было набрать большинство голосов в Высочайшем собрании — главном законодательном органе Союза, в который входили семь герцогов и король Эренделла. Несмотря на три королевских голоса, реформу отклоняли уже дважды, но Кристиан останавливаться не собирался.       — Я говорю о проекте графа Лаудена.       — Ваш проект — это чистой воды беспредел! — тут же вспыхнул Варавский. — И я держусь все того же мнения, что и на прошлой неделе. А если вы хотите, чтобы я переменил его, то нам лучше тут же разойтись!       Кристиан в очередной раз подавил в себе раздражение.       — Скажем так, у меня появились новые аргументы в его защиту, — произнёс он почти спокойно.       — Это какие же? — герцог посмотрел на принца ещё более недоверчиво и даже несколько презрительно.       Кристиан взял со стола бумагу, которую просматривал до прихода герцога и протянул ему. Тот поправил на носу очки и принялся читать, вздёрнув брови так, как будто он не ожидал увидеть там ничего хорошего и, очевидно, делая этим великое одолжение.       — Что это такое? Взятка? — спросил Варавский, едва дойдя до половины.       — Это черновик нового указа, который позволит вашему герцогству некоторые вольности, выходящие за рамки положений Священной Латуры, — пояснил Кристиан. — В прошлый раз вы сказали, что Эренделлу нет дела до ваших нужд, но это отнюдь не так. Я предлагаю вам торговые привилегии, которые не имеет больше никто из Великих герцогов…       — Что насчёт конкуренции? — перебил его Варавский. — Ваши воротилы не позволят поднять голову ни одной торговой компании, даже если вы разрешите заключать договоры с внешними партнерами. Какой мне прок от привилегий, которыми я не смогу воспользоваться?       — Нюансы мы обсудим по ходу. Это дело не одного дня, как и реформа, за которую я прошу вас проголосовать. Изменения будут происходить постепенно.       — Но будут ли это изменения к лучшему?       — Несомненно, — как можно более убедительным тоном сказал Кристиан. — Как бы это ни было трудно, но развиваться, в том числе и в торговом отношении, должен весь полуостров, а не только Эренделл. И мы должны добиться этого.       — А как же ваше «Эренделл — центр прогресса»? — припомнил герцог фразу, которую Кристиан бросил ему на заседании в ответ на претензию о том, что Эренделл слишком много себе позволяет.       — Не думаю, что благополучие вашего герцогства помешает Эренделлу оставаться центром прогресса, — с холодной улыбкой проговорил принц-регент, несмотря на то, что ему ужасно хотелось послать все благополучие герцога и его проклятущего домена в Хельхейм.       — Ну-ну… — хмыкнул Варавский, снова погружаясь в чтение. Но он опять не дочитал до конца, зацепившись за один из пунктов и принялся бурно возражать.       Кристиан провозился с ним почти полтора часа, на протяжении которого он едва подавлял в себе желание швырнуть в своего собеседника чем-нибудь тяжёлым. Но его терпение было вознаграждено, и герцог ушёл с обещанием «подумать над предложением», чуть более расположенный к сотрудничеству, чем при начале разговора. Это был маленький, но, все же, шаг к успеху.       Принц раздраженно вздохнул и, схватив со стола увесистый разрезной нож, приятная на ощупь гладкая рукоятка которого обычно производила на него успокаивающее действие, принялся ходить по просторному кабинету покойного короля. Это было светлое, хорошо обставленное и не лишенное уюта помещения, но Кристиан почему-то не чувствовал себя удобно здесь. Может быть, дело было в том, что он никак не мог привыкнуть к своей новой роли, которую он не полагал принять на себя так скоро, а может быть в том, что он вообще с трудом переменял свои привычки; но ему все время казалось, что вот-вот войдёт дядя Агнарр, прикажет подать чай, без которого не мог работать ни минуты, и, вместо того, чтобы сесть в кресло, станет расхаживать с чашкой в руках, диктуя между глотками документы секретарю и спрашивая у племянника всякие пустяки, которые вполне мог решить и сам, вроде того, не слишком ли заумно звучит оборот и стоит ли прибавить в письме к королю Андалта «мой драгоценный брат» или обойтись «дорогим другом».       Но у Кристиана не было права предаваться унынию. Ни права, ни времени. У него было всего полчаса до сегодняшнего заседания совета, а ещё нужно было разобраться с ежедневной текучкой документов, которые укоризненными стопками высились на столе. Кристиан посмотрел на них с тоской и отвернулся к окну. Но там он увидел нечто ещё более для него неприятное: по парковой дорожке, взявшись за руки, шли две фигуры. Одной из них была принцесса Анна, а другая принадлежала его брату.       Кристиан сжал нож так, что у него побелели пальцы. Он хорошо, безупречно держал себя в руках на людях, но здесь, посреди этого одинокого пустого кабинета, он мог признаться самому себе, что главной причиной, по которой он хочет выставить Ханса вон из Эренделла, была ревность. Жгучая, болезненная ревность, от которой мутилось в голове и темнело перед глазами; глупая, бессмысленная и тривиальная, но оттого не менее сильная.       На самом деле, с принцессой их почти ничего не связывало. Для Кристиана Анна всегда была маленькой непоседливой девочкой, какой он впервые увидел её много лет назад, а он сам для неё — должно быть, кем-то вроде одного из советников её отца, занудных и скучных. Они мало общались — слишком велика была разница в возрасте, да и интересы их не соприкасались. Но одним прекрасным утром Кристиан увидел её в саду, играющую с щенком спаниеля, и испытал то, чего никогда не чувствовал к Эльзе, как бы сильно он ни уважал её. Силу этого чувства принц осознал только тогда, когда понял, что Анна влюбилась в его брата. Возможно, он догадался об этом даже раньше самой принцессы: он видел это во взглядах и в жестах, слышал в её голосе. Ему должно было быть все равно, но это больно отзывалось в груди и приводило его в бессильную ярость.       «Нет, нужно кончать с этим» — решительно сказал себе Кристиан и, отойдя от окна, велел позвать к себе Ханса.       Тот немедленно явился. Наверняка он был удивлён этим приглашением — это был первый раз, когда брат изъязвил желание поговорить с ним — но старательно делал вид, что ничего необычного не происходит. Он застыл у дверей, ожидая приглашения присесть, но принц-регент не спешил выказывать гостеприимство, уперев в младшего брата взгляд, полный ядовитой зависти и холодного презрения.       Ханс был похож на мать. Цветом волос и глаз, вздернутым кверху носом, линией губ и подбородка, и даже в изгибе бровей было что-то материнское. Кристиану это было неприятно. И потому, что воспоминание о матери, вместе с которой умерло его далекое, беззаботное детство, было болезненно, и потому, что сам он всегда был больше похож на отца, которого не любил. Он сцепил сзади руки и, надменно наклонив голову, начал:       — Я полагаю, вы догадываетесь, зачем я вас пригласил.       Ханс промолчал, хмуро следя за каждым движением брата.       — Когда вы намерены покинуть Эренделл? — перешёл прямо к делу Кристиан.       — Вы знаете, что я никуда не собираюсь уезжать.       — И на каком же основании вы намерены остаться?       — Это вам тоже известно.       Принц-регент брезгливо поджал губы.       — Я, кажется, уже говорил и вам, и принцессе, что свадьбы не будет. Вы хотите получить официальный отказ?       — Я не понимаю причин, по которым мне будет отказано, — челюсть Ханса слегка дрогнула при этих словах, выдавая его злость и возбуждение. В эту секунду он напомнил Кристиану мальчишку, каким и был когда-то. Вечно позади всех, вечно обиженный на старших братьев. И, разумеется, маменькин любимчик.       — Я не обязан называть вам причин, — отрезал Кристиан. — Я имею право вам отказать и я вам отказываю.       — Вы плохо знаете Анну, если думаете, что она позволит собой помыкать, — бросил в ответ Ханс.       — Я никем не помыкаю, — хладнокровно проговорил старший принц. — Я, как вам известно, являюсь опекуном принцессы и обязан заботится о её благополучии. Что я и делаю.       — Запрещая ей выходить замуж за того, кого она любит?       Кристиан поморщился. Любит…да она влюбилась бы и в торговца льдом, если бы провела с ним больше пары дней!       — Ей шестнадцать лет, она ничего не знает о любви, — ответил он. — Как и вы, я думаю.       — Да что вы можете знать обо мне? — взорвался Ханс, его зелёные глаза уже полыхали.       «Нет, все-таки, он похож на отца» — удовлетворенно подумал про себя Кристиан, вспоминая несдержанную страсть, горевшую в глазах старого короля и способную заставить его свернуть горы, когда он был моложе. Но Ханс ничего не мог сделать, он был бессилен. Кристиан был хозяином положения.       — О, я вижу вас насквозь, — протянул он с желчной улыбкой. — Решили воспользоваться наивностью юной девушки ради того, чтобы заполучить своё место под солнцем. Будете утверждать, что это не так?       — Не так.       — Не верю ни единому слову.       — Можно подумать, вы женитесь на принцессе Эльзе из большой любви, — прошипел вдруг Ханс, очевидно, растеряв остатки своего самообладания.       Кристиан перестал улыбаться. Он презрительно усмехнулся и отвернулся обратно к окну.       Да, не из большой любви. Но не для того, чтобы заполучить власть, ни в коем случае. Он — надежда всего Эренделла, он поклялся королю оберегать его страну и его дочерей от…от таких, как Ханс. И он сдержит слово.       — Судьба моя и принцессы Эльзы вас не касается, — с бесцветным спокойствием произнес Кристиан и повелительно махнул рукой. — Вы можете идти. В понедельник отходит корабль до Южных островов. У вас есть целая неделя, чтобы собрать вещи и попрощаться с вашими эрендельскими друзьями, — он чуть понизил голос, чтобы следующие его слова прозвучали более внушительно: — Я надеюсь, что вы проявите благоразумие.       У Ханса покраснели щеки, и все так же подрагивала челюсть; в каждой его черте тряслась ненавистью смертельная обида. Кристиан уже понял, что приобрёл в лице брата заклятого врага, но эта мысль ничуть его не расстраивала. Они никогда не были особенно дружны.       Младший принц дёрнул головой вместо того, чтобы поклониться, как подобает и, громко шаркнув по паркету, шагнул обратно к двери. В проёме он столкнулся с входившим канцлером, но как будто не заметив его, стремительно вылетел из кабинета.       — О чем вы говорили с принцем? — поинтересовался канцлер, когда за Хансом закрылась дверь.       — Я приказал ему убираться домой, — ответил Кристиан, собирая в папку бумаги, нужные ему для совета.       — Вы уверены, что не приняли поспешного решения? — спросил канцлер своим тихим, вкрадчивым голосом. — Ваш брат — не самый плохой выбор.       — Есть и получше, — фыркнул Кристиан. — У него за душой ни гроша.       — Но он не какой-нибудь проходимец; к тому же, принцесса Анна влюблена в него. Вы, несомненно, разобьете ей сердце, и подобрать ей другого жениха будет нелегко. Боюсь, что она воспримет в штыки любого, кого бы вы ей ни предложили, в то время как её замужество — жизненно необходимо для Эренделла.       Канцлер был прав. Анна была единственной, кто мог бы родить наследника престола, и Кристиан, конечно, понимал, что рано или поздно она все равно должна будет выйти замуж. Но за кого угодно, только не за Ханса — просто не могло быть выбора хуже. Разумом Кристиан искал в младшем брате всевозможные недостатки, даже те, которых у него на самом деле не было, а ревнивым взором видел, что его брат не испытывает к Анне и половины того, что испытывает к нему она. Да что там…все было очевидно — он ведь почти признался, что действует из корыстных побуждений. Кристиан не мог позволить ему сломать Анне жизнь. Никогда. Она должна быть счастлива.       — Она забудет о нем уже через месяц, вот увидите, — сказал Кристиан, поправляя воротник мундира перед зеркалом, висящим над камином. — Тем более, что у нас ещё достаточно времени.       Канцлер ничего не ответил на это, но по его лицу было ясно, что он не вполне одобряет беспечность принца-регента. Он приглушенно кашлянул и спросил:       — Как себя чувствует принцесса Эльза?       — Эльза… — Кристиан тяжело вздохнул. Это было не раздражение, нет, но что-то тяжёлое, какая-то тоска — и о ней, и о себе.       — Лучше, чем можно было бы предположить, — ответил он канцлеру. Эльза и правда держалась хорошо. В первую неделю по замку гулял ледяной ветер, а в её комнатах на стенах блестел иней. Но теперь лёд потихоньку начал таять, а принцесса — приходить в себя. Её мужеством можно было только восхититься. — Но, боюсь, что теперь о публичных выходах придётся забыть, и надолго.       Канцлер понимающе кивнул. Он был одним из немногих, кого посвятили в главную тайну Эренделла.       — До конца траура ещё почти целый год.       — Да, я думаю, она успеет оправиться. Она сильнее, чем кажется на первый взгляд.       — Совсем, как её мать, — произнёс канцлер задумчиво, и Кристиан вдруг заметил, как сильно он постарел за тот короткий промежуток, что прошёл с момента гибели королевской четы.       «Почти весь седой» — подумал принц, глядя на его светлые виски и поредевшие к сорока годам волосы, зачёсанные назад и открывавшие высокий белый лоб.       — Вы готовы? — спросил канцлер как-то холодно, как будто его задел этот почти сочувствующий взгляд. — Совет через пять минут.       — Да, идёмте, — кивнул Кристиан, и, взяв папку со стола, направился к выходу.