that's rough, buddy

      Реши Сокка прикоснуться к Катаре, ему пришлось бы подойти к решётке вплотную, просунуть ладонь между прутьев и привлечь этим внимание смотрителя, чтобы потом ещё раз подвергнуться не только обыску, но и выговору — всё это отняло бы у него ещё как минимум час, но, к счастью, он никому не обещал вернуться домой к ужину.       Сокка протягивает руку, ободряюще сжимает плечо Катары. Решётка холодит его обнажённое запястье. Что бы ни последовало потом, это не имеет значения. Имеет значение для Сокки только то, как на мгновение светлеет её лицо.       — Как ты? — спрашивает Катара, положив свою ладонь поверх его. На секунду. Потом она мягко отнимает её от своего плеча и отходит назад. Снег скрипит под её шагами.       — В деревне стало полегче, — лжёт Сокка. О себе лгать не решается. Потом переходит к правдивой части: — Но мы все по тебе скучаем. В следующий раз принесу тебе письма и рисунки от малышни. Всем хочется, чтобы ты заштопала их одежду, а то без тебя это приходится делать мне. Я вообще-то…       — …охотник и воин, да. — Катара вымученно улыбается. От этой улыбки сердце Сокки словно бы кровоточит — так ему жаль.       Старые шутки, старые перебранки. Всего лишь год прошёл с тех пор, как Народ Огня победил, а уже кажется, что вечность.       — Нет, я хотел сказать, что вообще-то уже неплохо справляюсь с этим.       — Ох, Сокка. — Катара трёт повлажневшие щёки, потом неловко смеётся. В наступающей темноте её лицо плохо видно, но Сокка знает, что на нём — отпечаток усталости, и страха, и горя. Всё это метка Народа Огня, равно как и уродливые железные ограждения, чернеющие на фоне льдистых скал, выросшие из ниоткуда лагеря. Сдерживающие магов воды, как если бы можно было сдержать их клеткой.       На самом деле Сокка знает, что настоящее препятствие на пути к свободе — это вовсе не эти клетки, не эти решётки. Всё это пустышка, внешние помехи. По-настоящему на цепи держат семьи, оставшиеся в опустевших деревнях. Дети. Родители. Братья и сёстры. Он в том числе.       — Ничего, Катара, — говорит он, по-прежнему прижимаясь к прутьям. — Я что-нибудь придумаю, обязательно. Скоро всё изменится.       — Нет, Сокка, — отвечает Катара очень спокойно. Это спокойствие напоминает ему об отце, с тем лишь отличием, что когда он говорил таким тоном, Сокка ему верил, а Катаре пока что не хватает опыта. — Ничего не изменится, так как все изменения уже произошли. Достаточно. Иди домой, позаботься о тех, кто рассчитывает на тебя. Я — не в числе этих людей.       Смотря на неё, удаляющуюся и шагающую так тяжело, Сокка сует руки в карманы, прижимает локти к телу, стараясь сохранить тепло, и думает, что Катара когда-нибудь поймёт, что для него она — всегда в числе этих людей.       Механический голос из динамиков говорит ему, что встреча окончена. «Пройдите к восьмому выходу».       ***       У человека, который управляет всем (ими, подсказывает Сокке внутренний голос, не всем, а ими) на Южном Полюсе, шрам на пол лица, из-за которого не сразу обращаешь внимание на холодные, злые глаза. В его кабинете очень жарко, ярко горит огонь в камине, но на плечи Зуко наброшена чёрная меховая шуба. За такую шубу Сокка бы удавился — у него дома даже и камина нет, только быстро перегорающий очаг.       — Говори, — повелевает Зуко. Его фигура — чёрная — по абрису очерчена свечением — золотистым.       — Хей, ну. — Сокка чувствует, как нежданное тепло бьёт с холода: будто бы замёрзшую в кость рыбёшку кинули в костёр. — Я уже приходил.       — Ты знаешь, сколько ваших людей приходит ко мне каждый день? — интересуется Зуко насмешливо. — Ответ…       — …очень много, и все только и делают, что просят, и просят, и просят, — заканчивает Сокка. — Мы здесь умеем ныть, да.       Зуко оборачивается — его явно перебивают не каждый день. Может, вообще не перебивают. Может, Сокка поплатится.       — Послушай, как человек, который первым попытался тебе врезать, я хочу сказать, встретил тебя, — Сокка уже не понимает, что он несёт, но ему нужно удержать внимание этого человека, даже если от его надменной рожи тянет блевать, — я понимаю, не лучшее первое впечатление, но мне очень нужны документы. Моей сестре…       Зуко приближается к нему — медленно, неотвратимо, как заходит солнце. Его рука касается подбородка Сокки, рассеченной щеки. Сокка стоит смирно, не шевелясь, хотя от осознания того, что человек, едва ли старший его на год, так по-хозяйски осматривает его, ему становится паршиво. Сокка редко злится — по-настоящему. Но сейчас он зол.       — И что ты готов ради этого сделать? — спрашивает Зуко.       У Сокки готово много ответов: сломать тебе руку, нос, лицо, жизнь. Вместо этого он сглатывает и говорит:       — Всё, что пожелаешь. — И Сокка, как в старом анекдоте, закрывает глаза и думает о Племени Воды.