Три желания Куроо Тецуро

      Акааши Кейджи оказался именно таким, каким Тсукишима его и представлял, собрав чужой образ из разрозненных описаний Куроо. Он шел по тротуару, а они следовали за ним по пятам, словно какие-то нелепые шпионы, удивительно, как он еще не заметил их. Кей знал, что демоны невольно привлекают человеческий глаз. Такие как он не выделяются из толпы, но то, как они двигаются, их походка, белозубые мазки лукавых улыбок и всполохи горящих глаз заставляют остановиться на мгновение, чтобы обернуться и посмотреть. Однако Акааши Кейджи, как Куроо ему и сказал, не был похож ни на кого из тех людей, которых Тсукишиме довелось знать. Ему было настолько все равно, что за двадцать минут непрерывного преследования он не соизволил подарить им даже одного короткого взгляда. Задевало это его самолюбие или восхищало - Кей еще не решил.       Когда они свернули на центральную улицу, людей вокруг стало больше - они вдруг хлынули из-за угла неудержимым потоком, едва не сбив его с ног. Пестрые пятна мелькали со всех сторон, и он испугался, что потеряет из виду и свою цель и клиента, поэтому Тсукишима нырнул рукой вниз, почти наугад, и сцепил когтистые пальцы на чужом запястье. Куроо, вопреки его ожиданиям, совсем ничего не сказал - ни разозлился, ни стушевался, даже шутить не стал. Видимо, он был так поглощен предстоящим действом, что не обращал внимания ни на звуки, ни на запахи, ни на тактильные ощущения. Оно и к лучшему, на самом деле. В самом начале их знакомства, почти каждый раз, когда Куроо говорил что-то, Кею казалось, словно продолжительность его жизни сокращается на десять лет. Но следовало отдать ему должное - смертный оказался не таким уж и дураком. Он не сумел получить желаемое напрямую, поэтому решил пойти в обход. И, может быть, делал это не слишком изящно, даже почти грубо, но? - у него могло получится. А самое удивительное, что старался Куроо даже не для себя. Это еще тогда его... Не ошеломило, нет, лишь сбило с толку. Все-таки на памяти Кея было так мало людей, которые решали потратить хотя бы одно желание на кого-то другого.       - Акааши красивый, - Тсукишима почесал подбородок длинным пальцем. Не попробовать хотя бы один раз он попросту не мог: - Точно не хочешь, чтобы я свел его с тобой? Такой сценарий придумаем, - От показного энтузиазма в его голосе Куроо поморщился.       - Нет уж, спасибо.       - Ты сомневаешься. Почему?       На самом деле, его голос прозвучал разве что отстраненно, словно Тецуро отмахивался от назойливого насекомого. Но утверждение Тсукишимы, почти провокация, все же заставило его отвлечься.       - Я не сомневаюсь, - Куро фыркнул. - И потом Бокуто по нему с ума сходит еще со старшей школы.       - И это все? - Куроо повернулся к нему лицом, нахмурившись. Теперь-то всё его внимание было сконцентрировано лишь на нем. И не сказать, чтобы Кей именно этого и добивался, но эффект ему понравился. Тецуро был едва ли не раздражен - он не ухмылялся ему в лицо, не шутил над ним, не ощущал превосходства. Эмоция была слабой, но темной, и от её вкуса у Тсукишимы обожгло кончик языка, которым он быстро облизнул губы, прежде чем продолжить: - Разве этого достаточно?       - Достаточно для чего?       - Чтобы отказываться. Забери его себе.       - Он же не вещь, чтобы его куда-то забирать...       - Конечно нет, - Кей положил руку на сердце с таким видом, словно Куроо его своими словами оскорбил. - Но говоря такое, ты все равно хочешь свести Акааши Кейджи со своим другом, не потрудившись спросить его мнения на этот счет, я правильно понял?       - Да. То есть нет! Мы же это обсуждали, - Куроо встряхнул головой, даже остановился. Теперь люди обтекали их, словно речной поток два больших камня. - Ты сам сказал "Я не смогу заставить его полюбить". Но это и не нужно. Я лишь хочу... Подтолкнуть их.       - А без тебя эти двое совсем не справятся, да?       Куроо осекся, не найдясь с ответом - казалось, будь он демоном, и все вокруг него уже давно охватило бы пламя, разгоревшееся от жаркого гнева. Тсукишима был хорошим провокатором, и он это прекрасно знал. Что Кею не был известно, так это зачем он использовал свои чудесные способности на собственном клиенте. Он не мог объяснить этого даже самому себе. А ведь они с Куроо уже начали ладить друг с другом. Но не успел он прочувствовать вину, как выражение на чужом лице преобразилось, и Куроо ухмыльнулся ему, склонив голову на бок.       - Ты же ревнуешь, Тсукишима, - Голос его прозвучал почти обличающе, и Кей на мгновение потерял дар речи от возмущения. - Признайся       - Очень самонадеянно с твоей стороны, Куроо, - Он быстро вернул свое самообладание, и теперь они глядели друг на друга, кажется, даже не моргая - ждали, кто сдастся первым. Кей ощутил, как по венам его, вместе с раздражением растекается жар, а сердце бьется от странного искристого азарта в одно и то же время. С Куроо было бы скучно, если бы его было так легко задеть за живое, но он пока не был готов озвучить эту мысль вслух.       Тецуро прервал зрительный контакт первым - и Тсукишима решил, что он проиграл, отвернувшись.       - Еще немного таких сцен и мы упустим его из виду, - Он обернулся себе за спину, всплеснув руками. - Уже упустили, потрясающе.       - Он вон там, сейчас будет переходить дорогу, - Тсукишима кивнул куда-то ему за спину. - Пойдем, сводник, вмешаемся в чужую жизнь.       Тсукишима собирался было уйти, двинуться в сторону дороги, но Куроо ухватил его за запястье - хватка у него была крепкой, почти каменной, и хотя боли Тсукишима от такого не почувствовал, раздражение его вернулось, обрушившись на голову с новой силой.       - Отпусти, - Твердо произнес он, впрочем, пока не опускаясь до угроз.       - Я не понимаю, - Куроо нахмурился, вглядевшись в их руки - ладонь Тсукишимы была обтянута тонкой тканью перчаток. - Почему ты так себя ведешь. Ты же был тем из нас, кто настаивал на контракте, уговаривал меня выбрать первое желание, чтобы скорее избавиться от этой связи. А теперь, когда мы делаем первый шаг к цели, ты просто?..       Тсукишима хотел бы ему ответить, но он и сам не знал причин, а ситуация не позволяла ему как следует поразмышлять над собственными чувствами. Он ощущал себя загнанным в угол, и так как с детства его учили, что лучшая защита - это нападение, вместо того, чтобы растеряться он сощурился - ядовито и хищно. И глаза его вспыхнули кислой желтизной, которая должна была разъесть чужую браваду, но Куроо и бровью не повёл.       - Потому что я знал столько людей, и слышал столько желаний, - Тсукишима выдернул руку из чужой хватки, резко взмахнув ей в воздухе. - Но твое - твое было самым-       Он не успел договорить. Все произошло за одно короткое мгновение - так всегда бывает. Сначала Тсукишима ощутил, как расходится от его пальцев мощная ударная волна - почти вак от взрыва, с той лишь разницей, что направление ее было почти прицельным, затем он услышал скрип шин по асфальту, и наконец, заметил движение краем глаза, но в ту секунду он еще продолжал говорить. Последнее его слово, так и не произнесенное вслух, исчезло среди грохота и скрежета, который и заставил их с Куроо резко, точно по щелчку, повернуть головы в сторону дороги.       На несколько секунд Куроо почувствовал себя оглушенным, словно его изо всех сил ударили чем-то по голове, и в ушах зазвенело от боли и ужаса. Картинка перед глазами казалась какой-то не правильной, не настоящей даже, словно он ее себе придумал, и теперь был вынужден смотреть, не имея возможности выкинуть из головы - слишком уж пугала его сама идея, что подобное может произойти.       Всего несколько секунд назад, легковая машина на средней скорости сбила Акааши с ног - и тот упал на земь, точно тряпичная кукла, пролетев по нагретлму солнцем асфальту несколько метров.       Тецуро замер, не смея сдвинуться с места, как если бы его ноги приросли к земле. А Тсукишима взглянул с ужасом сначала на дорогу, затем на свою дрожащую ладонь. Кею не часто доводилось видеть смерть, и в отличие от Дайшо, она всегда выбивала почву у него из-под ног. И хотя, увиденное им смертью не было, но Тсукишима уже ощущал холодок, бегущий по дрожащей спине - предвестник ее скорого визита. Он не умел читать мысли, но те его коллеги, которые обладали таким даром, говорили, что в подобные моменты эхо чужого ужаса отдается в ушах так громко, что начинает кружиться голова. Что ты не можешь отключить чужие эмоции, и они душат тебя, затягиваясь стальной удавкой вокруг шеи. Он ощутил, как подскакивает его собственный пульс, и сердце бьется точно испуганная птичка в капкане человеческих пальцев. Кей пытался воззвать к разуму, к накопленному опыту - в конце концов, Тсукишима ведь видел вещи гораздо хуже, но? Должно быть, к страху просто нельзя привыкнуть.       Куроо не стоял рядом с ним, точно каменное изваяние слишком долго - в какой-то момент он сорвался с места, бросаясь прямо на дорогу, и Тсукишима не спеша, на ватных ногах последовал за ним, точно на привязи.       В памяти Тецуро проносилась вереница ярких картинок - всполохи прошлого, образы его далекой юности. Вот они с Кейджи мальчишки, сидящие на крыльце плечом к плечу. Летом мама Акааши часто оставляла его в их доме, и они проводили много времени вместе. Тогда дни были теплыми и светлыми, в воздухе пахло цветущей зеленью, а в руках у них дымились тарелки с кусками домашнего яблочного пирога. Они оба были детьми, и жизнь казалась им такой простой.       Когда они стали старше, между ними мало что изменилось. Куроо отчетливо помнит, как уже юношей, он проводил с Акааши целые дни в маленькой школьной библиотеке - пылинки танцевали в медовых солнечных лучах, стекающих по их коже и мебели. Кейджи сидел, согнувшись над книжками, изредка поднимал голову, словно желая убедиться, что Куроо еще здесь, что никуда не ушел. Разве он мог?       Как бы далеко Куроо не заглядывал, и как бы тщательно он не искал, у него не получилось собрать те кусочки своего прошлого, в которых Акааши не было, и представить мир, в котором его не существовало совсем. Отсутствие такой важной незаменимой константы сделало бы его совсем другим.       И пока Куроо пытался справиться со своими дрожащими пальцами и позвонить в скорую, Кей замер в нескольких шагах от распростертого на земле тела. Акааши Кейджи, в луже растекающегося горячего багрянца выглядел по-особенному бледным. Кожа его, выложенная белыми мазками по черным кудрям и светлой, вымазанной в грязи и крови хлопковой рубашке, слепящими всполохами отпечаталась у Тсукишимы перед глазами. Он оглядел его с ног до головы - перелом бедра, множественные переломы позвоночника, сотрясение мозга от удара о лобовое стекло, ушибы от падения на твердый асфальт, прикинул, сколько будет добираться досюда скорая помощь - и вывод, к которому он пришел, заставил его крепко сжать кулаки.       - Куроо, его уже...       - Ты, - Тецуро вдруг повернулся к нему лицом, и звон у Тсукишимы в ушах стих. - Ты же говорил, что выполнишь любое желание? - Голос его звучал отрывисто и отчаянно, но Тсукишима уже было собирался покачать головой - он ведь не мог воскрешать, даже у Ойкавы бы такого не вышло. Но Куроо, предвидя отказ, перебил его: - Он жив. Он еще жив. Помоги ему, пожалуйста, вытащи его, я-       - Хорошо! - Почти закричал Тсукишима, перебив его, потому что дальше слушать бы попросту не смог. - Я попробую! Но мне неизвестно, какие у этого будут последствия. Кей наклонился к нему, мягко касаясь ладонями человеческой кожи. Вокруг пахло гарью, нагретым солнцем асфальтом и кровью. Смерть медленно подбиралась к Акааши Кейджи, Тсукишима чувствовал ее присутствие - холодом, бегущим по шее костлявыми пальцами, угасающим огнем чужой жизни под его руками, и ощущением пустоты, клубившейся где-то внизу живота. По асфальту вокруг них медленно расползался влажный багрянец. Его было так много, он запачкал даже одежду Тсукишимы, словно в самом Акааши крови уже совсем не осталось.       Никогда еще прежде ему не доводилось исцелять. Он видел однажды, как это делал Сугавара, но то было так давно. Тсукишима не знал, какие будут последствия, за одну украденную им душу, но противиться желанию клиента не мог - так он себе говорил. Умом Кей понимал - даже такой приказ он может не исполнять, но что-то заставляло его тело двигаться, повиноваться чужой воле. Что-то, исключительное, что-то, касающееся только его самого.       - Тсукишима, - Голос Дайшо раздался так неожиданно, что Кей едва не вздрогнул. Он вскинул голову, глядя на него, стоящего со своей косой в трех метрах от тела Акааши Кейджи. Они смотрели друг на друга, не смея нарушить тишину. Сугуру казался ему похожим на змея, замершего перед броском. - Нет.       Тсукишима заскользил кончиками пальцев от шеи до самых плеч - бежевая льняная рубашка была насквозь пропитана кровью, но когда руки его добрались до переломанных ребер, Кей понял - Кейджи все еще жив. Грудь его поднималась и опускалась, в такт пульсу. Отрывисто, точно каждый хриплый вздох давался ему с трудом. Кей ощущал кожей, как толчками из него выходила жизнь. Больше медлить было нельзя.       - Я говорил тебе, что ничем хорошим это не закончится. Следовало разорвать связь еще в самом начале.       - Прости меня, - Прошептал Тсукишима. - Этого я заберу себе.       Он опустил ресницы, чувствуя разом столько всего - и острый взгляд Куроо, упершийся ему аккурат в затылок, и чужой страх, клубившийся со всех сторон, такой жгучий и оглушающий, и скользкую хватку смерти, сотни людских душ - всполохами по ту сторону век. Но главным из всего этого была чужая жизнь, все еще струящаяся в человеческом теле. Кей прощупал ее, проследил вязь его вен под тонкой бледной кожей, легонько коснулся горячего сердца. А затем он сжал пальцы, почти впиваясь ими в плоть Акааши, и зажмурился.       Когда Тсукишима распахнул глаза - перед ними была уже не залитая кровью дорога, пышущий жаром асфальт и перепуганная толпа людей. Теперь Кей находился совсем в другом месте, глубоко-глубоко в закромах чужого разума. Он опустился в них, точно в горную пещеру, где со всех сторон мерцали цветными звездами драгоценные камни, глядели на него сотней глаз, сотней лиц, моментами человеческой жизни. Кей осмотрелся по сторонам, квартира была ему не знакома, но она ничем не отличалась от десятка других, в которых ему довелось побывать. А может быть Тсукишима попросту не умел выделять те детали, что делали дом особенным, крошечные следы присутствия людей, их жизни. На работе все было вычищенным и скупым, совсем как учебные отчеты, которые он проглатывал один за другим в академии, поэтому ему негде было научиться.       Должно быть, это место что-то значило для Акааши, или момент был для него особенным, возможно он оставил какой-то отпечаток в его памяти. Тсукишима услышал голоса из-за угла, и последовал на звук. Один из них был ему смутно знаком, и ощущение, опустившееся на плечи паутиной золотых солнечных лучей и уютного теплого полумрака, пока он шел, словно Тессей по лабиринту минотавра, держа нить Ариадны в руках. На стенах коридора висели фотографии, и когда взгляд Кея невольно касался их, он слышал отголоски чужих голосов в своей голове. Ему казалось, точно он никогда не выйдет из этого коридора, и никогда не достигнет другой комнаты - и близкой и далекой в одно и то же время. Но вдруг стена закончилась, почти даже оборвалась, и он резко замер как раз там, где прерывалась тень, затаил дыхание, едва касаясь носками туфель размытой границы света.       В следующую секунду Тсукишима шагнул за угол - ощущение было такое, словно он бросается в холодную прорубь, и холод вгрызается в его тело тысячью острых игл. Но они исчезли так же быстро, как и появились, стоило Кею увидеть, что Акааши сидел за кухонным столом совсем один, медленно пил чай из дымящейся белой кружки. Он казался таким реальным, что на мгновение Кей опешил. Но у него не было возможности на долгие размышления, и быстро справившись с чувствами, Тсукишима в пару коротких шагов преодолел расстояние между ними, аккуратно коснулся его плеча.       - Акааши, ты меня слышишь? - Кейджи медленно поднял голову, и вдруг улыбнулся, глядя куда-то сквозь него, словно и не замечал чужого присутствия рядом с собой.       - Уже закончил?       - Да, - Голос Куроо раздался над самым ухом, и Кей оцепенел. Мягкая, пробирающая до самых костей волна прошлась от его макушки до самых пят, и он опасливо обернулся, глядя как Тецуро опускается за соседний стул.       - Я тебе говорил, что ты можешь курить здесь, если хочешь.       - Ты сам недавно бросил, не хочу тебя искушать, - Куроо ухмыльнулся так, как это умел делать только он - и лукаво и мягко в одно и то же время. Он выглядел моложе сейчас, хотя, любое его лицо показалось бы Тсукишиме более юным и беззаботным в сравнении с тем, какое у него было, когда он глядел на истекающего кровью Акааши Кейджи.       Тсукишима вдруг осознал, что его укутало этими мыслями, точно вуалью. Она лежала у него на плечах, и тихо, не спеша, так, что даже Кей сразу не заметил, затягивала его в себя, как в вязкую болотную трясину. Он вздрогнул, сбрасывая ее с плеч, и тут же дышать стало легче. Тсукишима дал себе немного времени поймать сбившееся дыхание. Что бы с ним было, если бы он застрял здесь? Если бы оказался слабее собственных эмоций? Сугавара говорил ему, что умирающее сознание может бесконечно проматывать свою жизнь, вставлять самые разные воспоминания, точно пластинки в граммофон - и он будет играть всего ничего, но для тебя, потерявшегося в чужой голове, эти мгновения обратятся в вечность.       - А когда граммофон сломается? - Тсукишима оторвался от записей. В глазах его не было ничего, кроме почти исследовательского любопытства, и Сугавара вопросительно поднял брови:       - Что?       - Когда человек умрет, - Разъяснил Кей, но Коуши не спешил ему отвечать. Он отвел взгляд, скрестив руки на груди, едва заметно нахмурился. Никто бы и не заметил эту перемену, но Тсукишима, который почти никогда не сводил с него глаз и впитывал каждое слово, точно губка, видел все слишком отчетливо.       - Я не знаю.       Кей усмехнулся своим мыслям, напоследок оглядывая лицо Куроо, который шептал старые колыбельные. Слова соскальзывали с его языка плавно и мягко, Тсукишима бы послушал еще немного, но у него не было времени.       - Хорошо бы ответ на этот вопрос и для меня остался тайной.       Не став больше медлить, Кей повернулся обратно к Акааши - взгляд его зацепил танцующие в солнечном свете пылинки, но когда он снова должен был коснуться Кейджи, его уже не было на своем месте. В небе вспыхнула молния, и окончательно загремел гром - шум был таким сильным, что у Тсукишимы заложило уши, а со стороны нескольких автомобилей за забором раздалась протяжная трель сигнализации. Пылинки превратились в крупные дождевые капли, а уютное тепло обжитой квартиры сменилось холодом бушующей бури, и он обнаружил себя стоящим на улице, посреди зеленого моря мокрой травы. Влага быстро намочила его костюм, и Кей задрожал от холода, словно пламя, горящее у него в груди, потухло, под натиском токийской грозы. Это была не его голова, не его разум, и он не мог им управлять, поэтому Тсукишиме оставалось лишь подчиняться.       Акааши сидел на лавочке у тротуара, и капли одна за другой падали ему на голову белым бисером, на дрожащие напряжённые плечи, обтянутые белой ветровкой. Для столь хрупких существ люди относились к своему здоровью слишком пренебрежительно, и это было еще одной вещью, которую у Кея не выходило понять. Он вдруг ощутил скользкое прикосновение к своей лодыжке - липкий холод пополз выше, до самого колена, и Тсукишима опустил голову. Длинная змея, сверкая маленькими чешуйками, точно железной кольчугой, предупреждающе зашипела, раскрыв пасть - с острых клыков скатилась прозрачная капля яда. Дайшо был быстрым, но Кей оказался быстрее. Он схватил змею, крепко сжав под самой головой, и как следует размахнувшись, бросил её в противоположную от Акааши сторону.       Кей не позволил себе перевести дыхание. Он зашагал сразу к Кейджи, быстро, насколько мог, путаясь ногами в траве, наступая в лужи - в туфлях его уже собралась вода. Здесь не было уже никого, даже ни одного незнакомца поблизости. Акааши сидел в парке совершенно один, стучал зубами от холода и сжимал кулаки мокрыми скользкими пальцами. Кей опустился на колени возле него, совсем позабыв о грязном асфальте, и положил все еще удивительно теплые ладони на чужие ноги. Не принадлежащая ему тоска, и тревога такая, что от нее сжималось трепещущее пламенем сердце, обрушилась на Тсукишиму девятым валом, и прижала его к земле. Акааши Кейджи сжимался под её весом вместе с ним. Здесь все было иначе, не так, как в реальности - эмоции, воскрешенные человеческим сознанием впитывались Тсукишиме под кожу, смешивались с его собственными, не давали ему свободно дышать.       - Акааши? Акааши, посмотри на меня, - Кей кожей ощущал его напряжение. Но вдруг дрожь под его пальцами прекратилась, как по щелчку. - Мне нужно, чтобы ты пошел со мной. От этого зависит твоя жизнь.       Кейджи поднял голову, глядя перед собой расфокусированным взглядом - все еще куда угодно, но только не на него. Для Акааши Тсукишимы в этих моментах не существовало, это были всего лишь частички его жизни. Кусочки его прошлого, осколочные воспоминания.       - Если хочешь исцелить человека, то тебе необходимо вывести его из далекого нигде в его собственной голове, - Сугавара назидательно поднял указательный палец. Он был хорошим учителем. А по скромному мнению Кея - лучшим в их академии. - Но и самому нельзя там потеряться.       И юный Тсукишима нахмурился, сжимая в руках перо.       - Но что нужно делать, чтобы не потеряться?       - Нить Ариадны, - Коуши улыбнулся, мягко опустив светлые ресницы. - Умирающее сознание будет бросать тебя из одного своего уголка в другой без предупреждения. Оно сложное, как лабиринт. А тебе всего лишь нужно запомнить путь назад, и ни на мгновение не забывать, что это лишь театр отражений чужого прошлого, и все происходящее, - Он поднял взгляд, посмотрев прямо на него. - Не является реальностью.       Тсукишима вздрогнул, когда взгляд Акааши вдруг остановился на нем, так, точно он мог его видеть. Глаза его были похожи на потемневшее перед штормом море - такое синее, и сизое, и голубое, пурпурное, зеленое, красное, рыжее, золотое столько цветов, что в их хороводе можно потеряться.       Но в какой-то момент Кей осознал, что шум дождя стих, и Акааши больше не глядел на него - теперь он смотрел на свое собственное отражение, стоя перед зеркалом в уборной, а Тсукишима оказался за его спиной. В нем не осталось и следа той вымученной изломанной усталости, но Кей зарычал от досады - Кейджи снова не обратил на него внимание. Если так будет продолжаться и дальше, то никакая метафорическая нить ему не поможет.       - Акааши Кейджи, - Уже тверже повторил он, впиваясь когтями в свои собственные ладони. - Снаружи остались люди, которые хотят, чтобы ты был жив. Знаешь, обычно простого "хочу" недостаточно, но иногда человеческая воля творит чудеса.       Акааши не услышал его. Он полез в карман вязаной кофты, и вытащил свой телефон. Смахнув почти все оповещения, Кейджи оставил только те, которые были сообщениями от Бокуто и пропущенными звонками Куроо - очевидно, чтобы не забыть. Тсукишима почувствовал, как медленно в нем закипает гнев, словно лава в глубоком жерле вулкана. Плечи его задымились, а глаза сощурились. Он держался из последних сил.       Кейджи включил воду, и отголосками дождя из предыдущего видения, она хлынула в раковину. Темные нефритовые стены казались ему тяжелым гребнем волны, накрывшим его с головой, хищной морской пастью.       - Акааши.       Кейджи пододвинул круглую стеклянную бутылочку мыла к самому краю, выдавил немного на ладонь, тщательно намылил руки. Он был таким спокойным, совсем как тогда, на улице, за минуту до аварии. Просто Акааши не подозревал, что все это не было настоящим, и смерть подбиралась к нему все ближе и ближе с каждой секундой промедления.       - Да посмотри же ты на меня! - Он хлопнул ладонью по белому боку раковины, и смахнул со стола мыло и чужой телефон - в гневе всегда хотелось что-нибудь разрушить, а когда он рассеивался, точно туманная дымка, становилось очень горько. Но Акааши вдруг вздрогнул, ошалело глядя вниз, на разбитую бутылку. В нос Кею ударил резкий запах ванили, такой приторный, что Тсукишима ощутил его сладость на языке. Во сне не было запахов или вкусов, но Акааши помнил, как пахло это мыло у него на ладонях, и его воспоминание наложилось на Тсукишиму.       - Акааши?.. - Кей осторожно наклонился, попытавшись поймать его взгляд, но Кейджи не обратил внимания. Он опустился на колени, осторожно поднимая свой телефон.       - Они что, соскользнули?.. - Он нахмурился, как делал это всегда, когда чего-то не понимал, но, даже не смотря на эту блеклую эмоцию и настороженный огонек в глазах, лицо Кейджи все еще оставалось спокойным.       - Получается, я могу воздействовать на окружающие его предметы?.. - Кей сжал губы, оглядываясь по сторонам, чтобы найти хоть что-нибудь, как-то дать о себе знать. Будет ли какой-то толк, если он разобьет все мыльницы в этой комнате?       Акааши подумал о том, что осколки лучше не трогать - и все равно поднял один, задумчиво провел по краю длинным пальцем, а затем зашипел, обрезавшись. Тсукишима только покачал головой - он-то думал, что на подобные глупости в их компании способен только Куроо. Кей улыбнулся этой мысли, глядя на собственное отражение в зеркале, и вдруг замер, ослепленный догадкой. Улыбка медленно соскользнула с его лица, точно приклеенная, и он распахнул глаза, глядя на самого себя, затем вниз, туда, где лежала разбитая мыльница.       - Идея, конечно, так себе, - Он поднял с пола осколок стекла, посмотрел еще раз на сосредоточенного Акааши Кейджи, который думал о том, что ему нужно промыть рану, заплатить за ущерб чужому имуществу, перезвонить Куроо, сделать еще столько всего. - Но другой у меня нет.       Когда Тсукишима поднялся на ноги, ему потребовалось лишь мгновение, чтобы решиться - больно от пореза не было, пусть он и оказался довольно глубоким. Кровь хлынула из его пальцев горячей багряной струей, такой яркой на контрасте с его побледневшей кожей, и Кей потянулся к зеркалу.       Сперва, Акааши не обратил внимания, но когда он ухватил взглядом крупные алые буквы, расцветающие на стекле одна за другой, то отшатнулся, упав на холодный пол, и вскрикнул. Ему не удалось произнести ни слова, или хотя бы сдвинуться с места - кого-то страх заставлял бежать, но Акааши он прижал к полу вязким оцепенением. Кейджи сумел подняться на ноги только тогда, когда Тсукишима закончил писать. Стоя, он чувствовал себя в безопасности куда больше, чем сидя на полу, потому что в любой момент мог сорваться с места. Одной дрожащей ладонью он прикрыл рот, а другой вцепился в раковину у себя за спиной. В первые секунды Кейджи даже не желал вглядеться в слова, которые видел перед собой, но когда разум его уловил смысл и ощутил чужое вмешательство, он нахмурился, и быстро заморгал, вчитываясь.       - Это все... Не по-настоящему?       Он сделал один осторожный шаг вперед, опасливо вытянув ладонь - осколки мыльницы захрустели под его ботинками. Вдруг свет моргнул, затем еще раз, и еще. Комната вокруг них содрогнулась, и Тсукишима довольно улыбнулся, слизывая кровь со своих пальцев.       - Что это?.. - Кейджи осмотрел каждый угол комнаты, и чем сильнее росли его страх и тревога, тем масштабнее были разрушения. Он резко развернулся, едва не подпрыгнув, когда услышал за своей спиной треск - крупная трещина расчертила зеркало у него за спиной. Сердце билось у Акааши в самом горле, и он ощущал, как вместе с дрожью по телу его расползается пульсацией жар. Взгляд его метался от текущей из всех кранов воды, до разбитого зеркала, пока, наконец, он не замер, остановившись на Тсукишиме. Кей даже опешил в первое мгновение, не ожидая, что тот заметит его вот так, отражением в зеркале. Ужас Акааши вспыхнул ярким пламенем, и лампочки над их головой взорвались и потухли. В комнате стало в несколько раз темней.       - Кто ты такой? - Теперь Акааши повернулся к нему всем корпусом, оглядывая Кея сверху вниз, словно нечто, внушающее и трепет, и недоверие в одно и то же время. - Как ты здесь оказался?       Хор его беспокойных мыслей атаковал Тсукишиму кавалькадой острых стрел. От чужих эмоций было некуда деться, и они душили его, затянувшись вокруг горла неосязаемой петлей. Кей знал, что чем быстрее он прервет череду воспоминаний, и выведет Кейджи на свет из темного лабиринта его разума, тем лучше. Поэтому он решил не медлить больше и не заботиться о том, чтобы все ему объяснить - с этим прекрасно справиться Куроо, если Акааши Кейджи все же очнется. Когда он очнется. Должен же Тецуро хоть что-нибудь сделать сам?       Он преодолел расстояние между ними в пару широких быстрых шагов, и обхватил руками чужие виски.       - Пора просыпаться.       Лицо Акааши перед глазами, бледный овал, точно выточенный из гладкого белого камня, заставило его вздрогнуть от слабого, едва ощутимого прикосновения собственного прошлого, как пробирающее дуновение ветра, или отголоски давно забытой мелодии. Лицо вспыхнуло и сменилось чужим - на мгновение даже черты его стали другими, исчезли скулы, расширились выразительные раскосые глаза, окрасилась бронзой бледная кожа под его пальцами, и смоляные кудри распрямились, заструившись по плечам каштановыми локонами.       - Тсуки?       - Прочь, - Тсукишима нахмурился, - Из моей, - Картинка перед глазами снова стала прежней. - Головы, Дайшо.       Не медля больше, он резко запрокинул чужую голову - хрустнули шейные позвонки - и их с Акааши понесло вверх - сквозь холодный тоннель горной пещеры и сотню блестящих камней, сквозь все увиденные им воспоминания, назад, туда, откуда они оба пришли. Тсукишима ощутил себя так, словно они ехали в кабине лифта на самый верхний этаж с ужасающей скоростью, или прорывались сквозь толщу морских вод, настойчиво выталкивающих их на поверхность.       Когда в следующую секунду Тсукишима открыл глаза, он знал, что все его усилия могут обратиться в ничто, если он не очнется первым. Кровь заскользила прямо по земле обратно в тело Акааши. Рана на голове начала затягиваться - слой за слоем, осколки ребер собираться воедино, впрочем, не срастаясь полностью.       Можно было только представить лицо Дайшо в тот момент, когда Кей стащил душу у него прямо из-под носа. Это могло обернуться для него проблемами, могло создать множество трудностей, и Тсукишима честно оправдывал себя тем, что он выполнял желание своего клиента, и у него не было права сказать "нет". Он позволил себе забыть о кодексе, о клятве, о своде правил и списке запретов. Позволил себе на одно крохотное мгновение представить, что виной всему были вовсе не его чувства, и не леденящий ужас в чужих глазах. Тогда это было легко и почти не стыдно - магия, текущая пламенем по его венам обжигала кончики пальцев, а перед глазами все было замыленным и быстрым, настолько, что он не успевал следить за происходящим.       Они с Дайшо вернулись почти одновременно - когда Кей поднял голову, он увидел его, заслоняющего собой солнце.       - В споре побеждает тот, кто ударит первым, да? - Дайшо ухмыльнулся, но в ухмылке его не было и толики веселья. Он злился не так, как делал это сам Тсукишима - у Сугуру не дымились плечи, и не разгоралось пламя в груди. Его гнев был холодным, как заползающая в легкие соленая вода, острым, как пики ледяных гор, и безжалостным, как штормовое море.       Он занес над головой косу, и тонкая искра пробежала по ребру лезвия - в его отражении все всегда видели что-то особенное, что-то предназначенное только для них, но Тсукишима разглядел лишь Куроо за своей спиной, уже бросившегося к ним. У него было немного времени на размышления - куда смотреть, что предпринять, атаковать или защищаться?       - Хватай его! - Тело действовало быстрее, чем бежали мысли. Тсукишима обернулся, вцепившись пальцами в лодыжку Акааши Кейджи, Куроо замер, но лишь на мгновение. Как только пальцы Тецуро коснулись его руки, Тсукишима собрал все силы, которые у него остались, чтобы переместиться. Ему казалось, что они телепортируются ужасно медленно, что каждый сантиметр кожи вспыхивает пламенем и исчезает очень долго, и Дайшо давно уже должен был дотянуться до них и украсть две человеческие души вместо одной.       За мгновение до того, как самый кончик лезвия коснулся бы его лба, Тсукишима ощутил жар, расползающийся раскаленной железной сетью по всему телу, и они втроем исчезли, как по щелчку. Сугуру не успел остановиться, продолжив двигаться по инерции, и его коса вонзилась прямо в землю - по асфальту побежали трещины, и оглушительная сбивающая с ног волна заставила замерших вокруг него людей упасть.       - Черт! - Он топнул ногой от злости. Тсукишиме, который находился уже далеко, казалось, что он может слышать его голос даже сквозь расстояние и стены городских зданий.       Они с Куроо едва держались, опираясь дрожащими руками о землю. У Тецуро едва получилось справиться со сбившимся дыханием, и он вскочил на ноги.       - Это же больница? Ты перенес нас в больницу? - Тсукишима только кивнул, он пока не мог довериться своему голосу - боялся, что тот выдаст его с головой и дрогнет, раскалываясь под вязью трещин, как зеркало в разуме Акааши Кейджи, как земля под оружием Дайшо, как его ледяное терпение. Куроо убрал спутавшиеся волосы со лба Акааши, а затем посмотрел на Кея, сперва даже не в силах подобрать слов. Он вдруг сделал еще один шаг, и сжал его напряженное плечо - под теплой ладонью Тсукишима не спешил расслабляться, но прикосновение оказалось для его подобно спасательному кругу для утопающего. Он захотел вцепиться в чужую руку, и попросить не отпускать, чтобы ощутить себя заземленным и целым.       Но Кей не был эгоистом. Он хлопнул по его руке, и уголки его бледных губ тяжело потянулись вверх, растягиваясь в вымученной улыбке.       - Иди внутрь, попроси о помощи - она ему все еще нужна.       - Спасибо, - Куроо почти перебил его, крепче сжимая пальцы. - Спасибо тебе.       И Тсукишима кивнул ему. Куроо не стал больше ждать, сорвался с места, и бросился внутрь больницы. За закрывшейся дверью Кей едва разбирал его голос. Один только вид Куроо, потрепанного, с подпаленными из-за магии джинсами, распахнутыми ошалелыми глазами, и, почему-то, босого, должен произвести на людей внутри впечатление.       Тсукишима усмехнулся, закрыв уставшие глаза ладонями -даже в темноте по ту сторону век ему было не укрыться - замерший с косой Дайшо отпечатался у него в памяти яркой вспышкой точно так же, как залитый кровью асфальт - красное вино разбрызгарное по полу, скованное ужасом чужое лицо, и губы, мягко шепчущие колыбельные на мертвых языках, звуки, которые не были предназначены для его ушей. Чужие эмоции медленно размыкали тиски, сомкнувшиеся у него над головой, но ему еще только предстояло справиться с собственными. Кей, наконец, начал выравнивать дыхание. Не отнимая рук от лица, он лег прямо там, на холодный асфальт рядом с Акааши Кейджи. В широкой полосе сизой тени под навесом у центрального входа ему было почти спокойно.

***

      - Черт, да где же она, - Куроо нахмурился, просовывая руку глубже в свой карман, но зажигалка все никак не желала попадаться под ловкие пальцы. А может быть, её и вовсе там не было.       Они, наконец, вырвались из удушающей суматохи больницы - от них обоих пахло кровью, гарью и смертью. Акааши Кейджи был где-то за их спинами, среди сплетения комнат и человеческих душ. Теперь его было легко отследить на расстоянии, потому что вмешательство Тсукишимы что-то в нем неуловимо изменило. Он больше не сливался с общим потоком, а светился, выделяясь из него. Для Тсукишимы было очевидно, что Кейджи поправится, но Куроо все еще волновался, и пальцы его, нервно выворачивающие карманы, дрожали.       - Давай помогу, - Тсукишима жестом попросил его вытащить сигарету изо рта, и Куроо, глядя на него несколько долгих мгновений, махнул рукой. Курить хотелось ужасно сильно.       Когда он протянул ему сигарету, все еще держа ее в своей руке, Тсукишима вдруг щелкнул пальцами – сперва, ничего не произошло, и он недовольно цокнул, но уже со следующей попытки с пальцев его стали слетать сверкающей позолотой крошечные искры, а затем на кончике указательного и вовсе зажегся настоящий огонек. Куроо глядел на него, как завороженный, то ли потому, что тот обладал какой-то потусторонней силой, то ли потому, что у Кея горела рука, но боли он не ощущал, и это казалось Тецуро... Неправильным. Разве такое могло происходить с ним в действительности?       Будь это сном, он бы, наверное, ничего не чувствовал, не видел бы даже его лица. И когда он, под колким насмешливым взглядом Тсукишимы, все-таки поднес сигарету к губам, Тецуро бы совсем не ощутил горечи. Сизый дым заструился к небу мягкими щупальцами, и привычный запах легонько коснулся носа.       - Считается ли это за желание?.. - Наполовину серьезно, наполовину шутя, произнес Куроо, но Кей только махнул рукой:       - Моя инициатива, - Он отвернулся, и ветер всколыхнул его светлые волосы, полы черного пиджака - перепачканного в крови, дорожной пыли и безнадежно испорченного.- Правило номер двадцать пять - расположи к себе своего клиента.       - У вас и свод правил есть... - Он усмехнулся, и с губ его сизыми щупальцами соскользнул дым - как соскальзывали слова колыбельной в воспоминаниях Акааши. - Я могу что-нибудь для тебя сделать?       - За прикуренную сигарету? - Тсукишима покачал головой почти с сожалением. - Простого спасибо будет достаточно.       - Я ведь не о том, - Куроо хмыкнул, затягиваясь, и опустил лохматую голову. - Я...       - Я знаю, - Кей почти перебил его, но Куроо был ему благодарен, потому что не знал, что следует сказать. Тецуро словно вернулся в собственное детство, когда он был тихим перепуганным ребенком, и в голове его пульсировала паникой тишина почти каждый раз, когда он пытался подобрать нужные слова. - Самой лучшей благодарностью будет, если ты поскорее определишься со вторым желанием, и, - Тсукишима повернулся к Куроо, встретив его взволнованный взгляд, и слабая улыбка против воли скользнула на его лицо. - Не попадешь в беду, пока меня не будет.       - Это из-за моего желания да? Тебя вызывают, - Куроо витиевато взмахнул рукой в воздухе. - В главный офис?       - Будет собрание, - Тсукишима кивнул. - Я воскресил человека и переместился на глазах у толпы.       - А тот парень с косой пытался нас убить, и что теперь?       - Ну, на то он и смерть, - Кей усмехнулся, спрятав околевшие пальцы в карманы - раньше он почти никогда не мерз, но сейчас его силы до сих пор восстанавливались, поэтому приходилось терпеть. - К тому же его никто, кроме меня не... - И Кей замолчал, ослепленный догадкой. - Постой, ты что, хочешь сказать, что видел его?       - Ну да, - Куроо кивнул так, словно сказанное Тсукишимой было чем-то до нелепого очевидным. - Тощий такой, лицо противное. На змею похож. Еще эта черная мантия...       - Должно быть, это из-за связи со мной, - Пропустив его слова мимо ушей, задумчиво прошептал Тсукишима. Смерть видели только те люди, которых она должна была вот-вот унести, но Куроо был жив, стоял рядом с ним, и от него волнами растекался по земле жар, словно пламя Тсукишимы и не ослабло вовсе, а горело теперь в его груди. Тсукишима не знал, какие еще сюрпризы мог преподнести им этот контракт, но списывать все на неизведанную магию их недавно обретённой связи было слишком легко и удобно.       - Я-то думал, что все демоны в вашей компании такие же, как ты, - Продолжал причитать Куроо, пока Кей его не слышал, но именно эту фразу ему удалось выхватить из общего потока, и Тсукишима нахмурился.       - Такие, как я?       - Симпатичные, - Куроо пожал плечами, нервно затягиваясь, а Тсукишима моргнул раз, другой, но так и не нашелся с ответом. Будь у него хотя бы чуточку больше сил, и он бы непременно придумал что-нибудь колкое, что-нибудь, что бы выбило почву у него из-под ног, но сейчас Кей молчал.       Больше они ничего не говорили. Так и стояли, глядя куда-то на вереницу исполинов-небоскребов, и думая каждый о своем. Солнце теперь уже совсем скрылось за линией горизонта, и последние его медовые лучи исчезли, оставляя их двоих наедине с мягкой вечерней синевой, разбавленной теплым пурпуром и желтыми огнями фар.       Когда Тсукишима сбился с мысли, почти споткнулся, он не захотел ловить ее вновь. Кей посмотрел на профиль Тецуро - этого незнакомца, человека с усталыми янтарными глазами и чужой кровью на мятой футболке. Надо же, они все это время ходили в такой одежде, а Тсукишима даже и не заметил. Слишком уж он был увлечен чужим страхом, плотно переплетенным с облегчением, давно ему не доводилось чувствовать чужие эмоции так ясно и так отчетливо, словно они принадлежали ему самому.       Он вспомнил лицо Акааши Кейджи - лицо бледное и пустое, как если бы внутри него уже не осталось души. Его вздрогнувшие пушистые ресницы, писк больничных приборов, отсчитывающих его медленный спокойный пульс, который отдавался в ушах Тсукишимы так, словно его собственная рука все еще лежала на чужой груди.       - Скажи, - Собственный голос для Кея прозвучал неожиданно. Он не планировал ничего говорить, но слово само соскользнуло с языка. - Чужая жизнь действительно стоила твоей души?       Куроо перевел на него взгляд, и Кей проследил тень мысли на его лице. Он не сомневался в своем ответе, но не был уверен, стоит ли отвечать на его вопрос.       - Да, - В конечном итоге все-таки сказал Куроо, и снова отвернулся.

***

      Тсукишима исчез. Он ни на кого не натыкался, проснувшись с утра в своей квартире, не встречал чужое отражение в зеркале, ему даже перестали приходить письма с неизвестных номеров, и если бы в самом начале он знал, что одно желание стоило этой тишины, то загадал бы его уже давно. С другой стороны - думал Куроо, лениво перемешивая сахар в чашке - он давно привык к присутствию Тсукишимы, оно даже нравилось ему, и ничто в целом свете не смогли бы заставить его продать свою душу. Кроме, конечно...       Хлеб с оглушительным хлопком выскочил из тостера, и едва не перевалился за край стола. Тецуро смутно понимал, что в действительности значит продать душу, прежде ему еще не приходилось думать о таких вещах. Может быть, Куроо все еще оставался слишком сонным, чтобы здраво размышлять, но беспокойство его было слабым и не четким, а мысли, едва всколыхнувшись в голове, тут же таяли, исчезая без следа. А когда он становился достаточно бодрым, то попросту не позволял своим мыслям двигаться в этом направлении. Единственное, чего ему хотелось теперь - это убедиться, что с Акааши все будет хорошо, сменить Бокуто в больнице. Он ведь, наверное, до сих пор сидит там, и ждет, когда Кейджи проснется...       Есть совершенно не хотелось, но Тецуро силой проглатывал горячий сухой хлеб. Если он планировал провести в больнице весь оставшийся день, ему было необходимо набраться сил.       А еще... Он был благодарен - чувство едва ли не сбивало его с ног, и заставляло сердце Тецуро сжиматься лишь от одной мысли, как много для него сделал Кей. Даже если это, как он сам говорил, была только его работа - не имело значения. Куроо все равно хотелось бы сказать ему спасибо еще хотя бы один раз. Но сейчас, перемещаясь от дома до больницы, и от больницы до дома, Тецуро казался самому себе беспомощным. Было столько вещей, которыми ему необходимо было поделиться - и с Тсукишимой, и с Акааши, но все, что было в его силах - это ждать.       Тсукишима сказал, ему нужно разобраться с тем, что они натворили, спасая Акааши. Куроо понимал, что это касается и его тоже, но Кей не посчитал нужным взять его с собой. Должно быть, в этот их демонический офис совсем не пускали людей... Тецуро тянуло в разные стороны, словно собственная тревога хотела его разорвать - он боялся, что Тсукишиму накажут за его помощь, ведь, как он сказал, душу Кейджи ему пришлось красть из костлявых лап смерти едва ли не буквально. Тецуро пугало неведение, он и представить себе не мог, как работала магия Тсукишимы. Что если они решат забрать Акааши обратно, и он умрет? В эту самую секунду, пока Куроо поворачивает ключ в дверном замке? Мысли эти были опасными, и заставляли его сжимать зубы и кулаки. Спускаясь по лестнице вниз, Тецуро силой растягивал губы в улыбке. Он знал, что будь на его месте Кейджи, тот поступил бы так же, понимая, как сильно чужое волнение влияет на тебя, когда ты в таком состоянии. А может быть, он напротив пожелал бы от Куроо искренности, захотел бы увидеть все до самой последней эмоции. Может быть, его не напугал бы тревожный излом бровей и дрожащие пальцы. Но, шагая по направлению к станции, Тецуро понимал, что позволить себе эту искренность, этот неоправданный риск, он не мог.

***

      - И так ты, - Ойкава устало потер переносицу. - Воскресил человека, позволил десятку смертных увидеть свою силу, и телепортировался прямо на глазах у толпы. Я все перечислил?       В зале было душно и темно, а голоса, даже будь они не слишком громкими, раздавались эхом среди высоких стен. Над столом, вокруг которого они собрались, вместо потолка высоко вверх уходил длинный тоннель, и с конца его таинственно лился холодный белый свет. Тсукишима подозревал, что путь этот вел куда-то на поверхность. Он размышлял о его направлении, изо всех сил стараясь игнорировать чужие крики - после сильной магии и почти бессонной ночи в палате Акааши Кейджи, он ощущал себя выжатым. Не потому, что ему требовался сон, просто впечатлений и напряжения за последние двадцать четыре часа оказалось слишком много для Кея, привыкшего к спокойной работе. Куроо Тецуро привнес безумия в его размеренную повседневность, и пусть он даже не пытается доказать, что все совсем наоборот. Никогда еще за всю свою долгую жизнь Тсукишима не сталкивался с таким клиентом.       - Какого хрена, Тсукишима? - От Дайшо во все стороны расползалась изломанными щупальцами его собственная тень. Он был зол, так сильно, что глаза его светились в колючем мраке ядовитой хищной зеленью. Гнев Сугуру не был горячим, как у Тсукишимы, острым, как у Ойкавы или тяжелым, как у Иваизуми - он ощущался изморозью, ползущей по коже, и проникающей к самому сердцу сквозь плоть и кости, или сотней ледяных стрел, пронзивших грудь. От такого гнева нельзя было сбежать или укрыться, особенно когда он был направлен на тебя почти заслуженно. Почти - потому что Кей не был готов полностью признать свою вину. Как полевой работник он совершенно точно дал маху, но та его часть, что была далека от подземного мира, тот виток его личности, который родился и вырос на земле, среди людей, готов был драться за это решение до последней капли крови!       Жаль только, что обстоятельства и убеждения, чувства - не могли стать достойным оправданием.       - Справедливости ради, он выполнял желание клиента, - Ойкава поджал губы, нервно глядя на покрытую черной краской древесину под своими пальцами. Фигура его возвышалась слева от Тсукишимы, и казалась ему мрачной тенью, нависшей над головой.       - Я смерть! Смерть, Ойкава, понимаешь? - Дайшо всплеснул руками от раздражения. - Единственная, на весь треклятый японский отдел! - Затем он повернулся к Тсукишиме, и рукава его, длинные, струящиеся до самого пола складками черной шелковой ткани, взметнулись вверх, мелькая травянисто-зеленой подкладкой. - Попробуй, на одно крохотное мгновение хотя бы попытайся представить, как много у меня работы. И в следующий раз подумай хорошенько, прежде чем делать так снова.       - Это же всего лишь одна душа, Дайшо, да будет тебе.       - Все было проще, пока ты не попытался ее воскресить. Даже если она одна, после такого вмешательства всегда следует огромный резонанс, - Вдруг переметнулся Ойкава, нервно перебирая пальцами по столу. Казалось бы, за столько лет, он должен был совсем избавиться от чувства тревоги в связи с собственной работой, но к напряжению, наверное, попросту нельзя привыкнуть. - Теперь придется столько планов переписывать.       - И что ты предлагаешь? - Тсукишима нахмурился. - Забрать душу обратно? Это исключено.       - После такого будет еще хуже, - Кивнул Ойкава. - Когда речь идет о подобных вещах, следует быть осторожнее. Одна душа как кость в ряду домино, и я не хочу разрушить построение одним небрежным жестом.       Слова его упали точно капля в воду, и когда последние круги на поверхности разошлись эхом, отскакивая от стен, в зале воцарилась тишина. Она была неуютной и тяжелой, такую непреодолимо сильно хотелось нарушить, но сделать этого никто не мог. Тсукишима изо всех сил старался найти решение, но каждый раз, в каком бы направлении не шли его мысли, они приходили к одному и тому же итогу. Итогу, который Кею не нравился.       В какое-то мгновение, он словно почувствовал легкий и слабый, но пробирающий до самых костей ветер, как прикосновение ледяных рук к голой коже. Это было похоже на крик, замерший в горле перед падением в пропасть, или сведенные судорогой ноги, пока ты пытаешься выплыть из замерзшего озера. Так ощущался взгляд смерти, направленный прямо на тебя, точно прицел. Тсукишима поднял голову, встречая его - Дайшо глядел в упор, не моргая, и по глазам его Кей понял, что тот думал о том же.       "Нет" - Одними губами прошептал Тсукишима, но Дайшо, нахмурившись, все же заговорил:       - Мы можем заменить эту душу другой.       - Убить кого-то? - Тут же вскинулся Иваизуми, сидящий у левого плеча Ойкавы. Он молчал на протяжении всего собрания, лишь наблюдая за происходящим, поэтому его голос сразу привлек всеобщее внимание. - Ойкава, это-       - Мы не будем никого убивать, - Тоору поднял ладонь, заставляя его замолчать, и бросил беглый взгляд на его лицо, впрочем, сразу же возвращая внимание к Дайшо. - Ты имеешь в виду клиента Тсукишимы?       - Зачем? - Кей почти перебил его, и подаваясь вперед от волнения, хлопнул ладонями по столу. Сердце лихорадочно билось в горле, мешая ему дышать, и пламенем охватывало все тело. Казалось, вот-вот, и оно выберется наружу, сжигая дерево под ладонями дотла. - Его душа и так попадет сюда, когда он умрет от старости, - Ойкава поднял брови, выражая немое недоумение. Тсукишима и сам не понимал, за что он собирается биться - долгожданный выстраданный отпуск, о котором он теперь мог бы только мечтать или чужая душа, ставшая для него чуточку более привлекательной с момента их первой встречи.       - Я помню его, Куроо Тецуро был у меня в списке на ближайшие три месяца, - Дайшо перевел взгляд на Тсукишиму. - По плану, я должен был забрать уже вчера вместе с Акааши Кейджи, но контракт с Тсукишимой все переиграл, и дата смерти перескочила на несколько десятилетий вперед. Но раз уж душа Акааши Кейджи была спасена, то вместо нее можно забрать Куроо Тецуро, и тогда все встанет на свои места. - Ты не можешь предлагать подобное, - Голос Тсукишимы едва не дрогнул, но он вовремя взял себя в руки. Дайшо не дал ему договорить: - Кто-то один в любом случае должен умереть, и раз уж ты спас Акааши Кейджи, - Сугуру пожал плечами, криво усмехнувшись. - Увы.       - Человеческий век довольно мал, - Задумчиво произнес Ойкава. - Но не настолько, чтобы ждать, пока Куроо Тецуро состарится. Давайте посмотрим, что из этого выйдет.       После этих слов, Тсукишима вдруг осознал, что удушающее жуткое чувство, сомкнувшее пальцы на его горле было страхом. Страхом необъяснимым и глупым, как считал он сам, неуместным и непонятным ему.       Не став больше медлить, Ойкава схватил бокал, стоящий рядом с его рукой, и слабо размахнувшись, выплеснул все содержимое на стол. Жидкость растекалась по дереву цветными всполохами летящих друг за другом событий. В кривой сверкающей кляксе каждый из них наблюдал будущее, которое ждало бы Куроо Тецуро, если бы он не был таким дураком. Если бы - подумал Тсукишима - он поступил так же, как и любой другой человек и пожелал чего-нибудь для себя, если бы не пришел на ту улицу, и не умолял его спасти Акааши Кейджи.       Кею казалось, словно он пропускает каждое событие сквозь свое собственное сердце, и оно вспыхивает все ярче и ярче, грозясь сгореть. Еще семьдесят три долгих года, которые бы пролетели для каждого из них за мгновение, тысячи событий и переплетённых дорог, сотни шансов - и огромные убытки для офиса.       Работа научила Кея смотреть на такие вещи профессионально - как если бы Куроо был маленькой красной точкой в самом центре белого листа, и от него во все стороны разрасталась тысяча ветвей, переплетаясь друг с другом, обрываясь, теряясь в ворохе цветных линий. Но скупой и холодной схеме было не под силу передать всех беспощадных ярких эмоций, рожденных человеческим сердцем, и Тсукишима знал это лучше прочих. Он видел в сменяющем друг друга хороводе картинок не часть разнобокой бесконечной истории, не строчку в документах, не убытки и не возможности - а лишь обыкновенную... Жизнь. Возможно, он слишком размяк за последние пятьсот лет, но, глядя на всполохи знакомых глаз, отраженные в жидкости, Тсукишима понимал, что не в силах оторваться.       Когда хоровод картинок закончился лицом Куроо, спокойным и почти живым, его расслабленными руками, лежащими вдоль тела и покрытыми морщинами, точно пленкой, Тсукишима невольно вздрогнул. Прийти в себя как следует, он не успел, как вместо демонстрации далекого будущего, в жидкости вспыхнуло то, что происходило прямо сейчас. Кей глядел на шагающего по белым коридорам больницы Куроо, охваченный липким оцепенением, которое все не желало сползать с его напряженных плеч.       Звон, нарастающий в его ушах, набирающий мощь с каждой секундой, вдруг лопнул, стоило Ойкаве хлопнуть руками, и Тсукишима вздрогнул, словно от пощечины, тут же очнувшись от транса.       - Чудно. Большого резонанса не будет, - Кей не отрывал взгляда от стола, но почти видел, как Ойкава довольно хлопнул руками и улыбнулся самому себе - тусклой профессиональной улыбкой. - Тогда заканчивай этот контракт побыстрее, и, - Тоору вздохнул. - Позаботься о его душе. Тебе ее забирать, Тсукишима. На этом все.       Не дождавшись его кивка, Ойкава взмахнул рукой - и капли заскользили по гладкой поверхности стола одна за другой, слепляясь в один яркий переливающийся шар, который, медленно растеряв все свои цвета, исчез, словно его и не было. Затем Тоору развернулся на пятках - плащ его взметнулся багряной тенью, вспыхнув на периферии точно огненный факел - и зашагал прочь. К звукам шагов его почти сразу присоединилась неторопливая поступь Дайшо.       - Я же просил - найди мне, наконец, помощника. А еще лучше заместителя.       - Ну, Дайшо, - Тоору тихо усмехнулся, замирая у двери. - Твоя работа слишком ответственная, чтобы я мог поручить ее кому-то еще, и слишком страшная, чтобы кто-то согласился на нее добровольно.       - Не так уж это и...       Когда он вышли в коридор, Кей совсем перестал вслушиваться в звуки его голоса, и шелест удаляющихся шагов. Тишина опустилась ему на плечи бледным белесым пологом с крошечными серыми крапинками, залилась в уши оглушающим звоном, и сковала его в тиски. Даже когда Иваизуми хлопнул ладонью ему по плечу, Кей не обратил внимания, и не смог сдвинуться с места. Он не видел, с какой тоской тот глядел на моменты чужой жизни незнакомого ему человека. Это потому, наверное, что когда-то такая была и у него - увиденное казалось Хаджиме эхом далекого прошлого, звучало у него в голове призраком давно забытой мелодии.       Тсукишима не хотел вникать в чужие ощущения - он сам чувствовал себя так, словно катился вниз, по крутой горке из горячего пыльного стекла. Ему удалось вцепиться пальцами в край за миг перед падением, и он завис над пропастью, подвешенным и беспомощный, небо закручивалось вокруг него беспощадно яркой синевой и кудрявыми облаками, грозясь проглотить. И стоило Кею только попытаться подтянуться вверх, чтобы себя спасти - как он осознал в ту же секунду, что у него не выходит. Руки больше не желают слушаться, мышцы напряжены до предела, и он вот-вот упадет.       - Ива-чан, не оставишь нас? - Ивазуми кивнул, обернувшись. Отдавая дань уважения прошлому, он все еще носил доспехи, и каждое его движение сопровождалось скрежетом или звоном стали, а поступь, когда он уходил из зала, была тяжелой и шумной.       Тоору шагнул ближе к нему, облокотившись о стол спиной. Они с Ойкавой молчали несколько долгих минут, не глядя друг на друга. Если закрыть глаза, можно было представить что он, Тсукишима, остался в зале совсем один, но даже тогда ему не становилось легче. Он все-таки заговорил:       - Ты знал, что так будет? - Ойкава вздернул бровь, и Тсукишима неохотно пояснил. - Со мной.       - Ох, с тобой, - Между ними почти осязаемо повисло невысказанное "не с Куроо Тецуро?". - Разве я мог?       Но Тсукишима только пожал плечами:       - Ты можешь все.       Ойкава хмыкнул в ответ, звук получился тихим и горьким, но Тсукишима не придал этому значения, слишком глубоко погрузившись в себя. Он не находил сил анализировать чужое поведение, думать о причинах, разбираться в них.       - Неужели все мои инвестиции, вложенные в тебя, ушли в пустоту? - Кей нахмурился, обернувшись. - Для кого-то, кто собирался работать с людьми, ты был слишком черствым. Я позволил тебе подняться на поверхность, чтобы ты научился эмпатии, отправил в архив, чтобы показать, что она свойственна не только тебе, познакомил вас с Дайшо, чтобы он научил тебя отбрасывать ее ради работы. И ты так ничего и не понял?       - Что я должен был понять? - Кей повернулся к нему всем корпусом, скрестив руки на груди.       - Я отстранил твоего брата, потому что и он тоже не понимал - нельзя совсем отказываться от своих эмоций, но если ты будешь идти у них на поводу, то рано или поздно это погубит тебя.       - Пытаешься предостеречь меня от собственных ошибок? - Тсукишима почти перебил его. Он не хотел так говорить, но мысль эта уже давно и очень прочно осела у него в голове, а гнев развязал ему язык. Жар охватил все его тело, и Кею едва удавалось справляться с ним. Тсукишима опустил веки, пытаясь успокоиться, но, даже закрыв глаза, он ощутил, как оцепенел Ойкава, стоящий возле него. - Ты ведь и сам идешь на поводу у эмоций. Только в твоем случае это не важно, да?       - Что?       - Иваизуми, Кагеяма, - Тсукишима все-таки поднял голову, впервые с пятнадцатого века смело встречая его взгляд. - Я.       Его алые радужки горели так ярко, словно внутри Ойкавы разгорался пожар, способный спалить всю компанию дотла, и Кей беспечно подбрасывал в него дров. Но правда, которую он понял еще в архиве, была в том, что глаза Ойкавы ничем не отличались от глаз брата, от его собственных. Они видели больше и лучше скрывали эмоции, но сейчас Тоору был ошеломлен и Тсукишима мог разглядеть все его чувства как на ладони.       - Это другое, - Произнес он севшим голосом.       - Это то же самое, - Тсукишима только покачал головой. - Поэтому я и сказал - ты можешь все.       Не став больше ждать, Кей ушел. Он не боялся последствий своих слов, но стоя там, Тсукишима ощущал себя оглушенным, и согнувшимся, под весом чего-то почти неподъемно тяжелого. Даже спустя время, в своей голове Тсукишима так и остался беспомощно висеть, хватаясь дрожащими пальцами за раскаленный край, потому что не сумел найти выхода из ситуации. Перед тем, как уйти, он махнул взглядом по последней забытую Ойкавой каплей, в которой с ужасающей скоростью сменяли друг друга цвета, и изо всех сил боролся с желанием потянутся к ней и размазать по столу, чтобы увидеть больше. Он думал, как было бы хорошо, если бы можно было упасть в чужое будущее, лишь коснувшись этой жидкости - броситься в нее и просочиться сквозь время куда-нибудь далеко от своего "сейчас", где Кея все еще ждал целый десяток трудностей, проблем и неизбежных лишений.       Если бы можно было просто перескочить через неприятное для него время, и избавить себя от необходимости говорить Куроо Тецуро, что теперь он должен его убить.

***

      Со дня аварии прошло всего ничего, но Акааши уже шел на поправку. Придя в больницу, Куроо уже знакомым ему путем поспешил в его палату, и замер в дверях, не смея сделать и шагу, как-то выдать свое присутствие. Бокуто сидел на стуле возле больничной койки, сидел лицом к двери, и первым должен был обнаружить его бесчестный шпионаж - но все его внимание было целиком и полностью отдано Кейджи, который не прекращал говорить. Руки его взлетали в воздух, и опускались, пальцы рисовали причудливые фигуры. Он рассказывал о чем-то ярком, и трудном, и не знакомом ему прежде, но Куроо не слышал слов. В очередной раз его сердца коснулось странное чувство - не подкралось со спины, укрыв плечи колючей вуалью, и не обрушилось на голову грудой камней - оно впиталось ему в кожу медленно, не позволяя раньше времени себя обнаружить. Но Куроо не успел даже облечь его в слова, как-то описать для самого себя, чтобы потом, когда будет время, рассмотреть со всех сторон - две головы вдруг повернулись к нему, словно по щелчку. Кто из них первым улыбнулся, Тецуро не успел заметить, но уже через несколько секунд, он обнаружил себя сидящим по другую сторону от Акааши, точно напротив Бокуто, с яблоком в руках.       Нож плавно счищал кожуру, и она с тихим шелестом падала в тарелку у него на коленях. Куроо изо всех сил старался сосредоточиться на этом, но слух то и дело обращался к тихому спокойному теперь голосу Кейджи. И все же момент, когда он задал ему вопрос, Куроо упустил.       - Тецу, тебе известно что-нибудь о том человеке, который привез меня сюда? - Куроо сглотнул, едва не вздрогнув. Нож в его руках выскользнул и прошелся лезвием по большому пальцу - кровь хлынула так быстро, что он не успел даже осмыслить происходящее.       - Я не видел его уже несколько дней, - Поморщившись, признался Куроо, взглядом пытаясь найти что-нибудь, чем он смог бы остановить кровотечение. Впервые о Тсукишиме они заговорили еще тогда, когда Акааши только пришел в себя после первого пробуждения. Бокуто уснул в кресле, и Кейджи попросил его не будить. Куроо ошеломляло, что даже едва выбравшись из лап смерти, он продолжал заботиться о чужом здоровье. Они тихо переговаривались в сизом полумраке палаты, ветер приносил им неразборчивые летние песни, со свистом влетая в комнату сквозь слабо приоткрытое окно, когда Акааши вдруг произнес знакомое ему имя. Имя, написанное на визитке, которое Кейджи не сумел прочесть, имя которое звучало у него в мыслях навязчивым переплетением букв еще со дня аварии. Кейджи не мог его знать.       - Откуда ты о нем знаешь?       Акааши пожал плечами, пряча взгляд за темными ресницами. Он не был уверен, стоит ли делиться с ним, но в конечном итоге все же заговорил:       - Мне кажется, что я видел что-то. Доктор, Некомата-сан, сказал, что это все из-за травмы, но те моменты были такими...реальными, - Акааши потянулся рукой к своему перебинтованному затылку, и Куроо уже было дернулся, чтобы его остановить, но так и не сдвинулся с места. Акааши аккуратно коснулся повязки - пальцы его были почти такими же бледными, как бинт вокруг головы. Он рассказал ему, как едва успел обернуться, за мгновение до того, как его сбила машина - как сигналы и крики слились у него в ушах в один оглушительный звон, и как он ощутил, словно его что-то толкнуло, а затем земля исчезла из под ног, и Акааши показалось, что он летит. Небо перед глазами было голубым-голубым, таким ярким, что хотелось зажмуриться, но он все равно бы не успел. Для Акааши те мгновения растянулись в целую вечность, но в действительности прошло лишь несколько секунд.       А когда Кейджи упал, то все его тело пронзила такая боль, что Акааши не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть. Он рассказал, как ощутил ползущий по коже холод, словно громадная змея обвилась кольцами вокруг его тела, как теплое июльское небо сменилось суровой осенней бурей, и молнии рассекали темные синие облака, кустистые и холодные, словно клыкастое бушующее волнами море. Как Бокуто держал его за руки и улыбался ему в залитой золотым вечернем солнцем комнате, как Куроо пел ему песни на мертвых языках. И как мир вокруг вспыхнул белым слепящим огнем, прежде чем погрузиться во мрак.       Его разбудили звуки чужого голоса - отчаянного, и напуганного, и злого, и усталого, пустого и блеклого, как иссохшиеся крылья мертвых мотыльков. Голоса накладывались друг на друга, точно десятки линий самых разных рисунков, и не успевал Кейджи рассмотреть хотя бы что-то, как поверх него появлялся другой, и вместе они смешивались в один большой ком, грозящий сбить его с ног. Но один был громче всех, отчетливее и яснее, он звучал так, словно кто-то шептал Акааши на ухо, и в его звуках другие словно бы и вовсе перестали существовать.       - Я уже слышал его прежде. Тогда, в день аварии, - Кейджи и сам не заметили, как нахмурился - но зато Куроо видел прекрасно. Он сглотнул, глядя на загоревшиеся в его глазах желтые огоньки, словно крошечные угли, или языки слабого пламени, не то потухающего, не то только собирающегося разгореться. - Он помог мне. Я подумал... С тобой ведь тогда был кто-то еще, да? Я помню, - Упрямо произнес он. - Кто этот человек, Тецу?       Этот человек был его наваждением, живым танцующим пламенем, бледноликой луной с холодными светлыми дланями. Он был строчкой на крошечном клочке белой бумаги, был его тайной, большим и страшным секретом, говорить о котором нельзя. Но разве мог он рассказать едва очнувшемуся Кейджи, усталому и уязвимому, обо всем? Разве мог он обрушить на его плечи такой груз?       Тецуро сглотнул, глядя, как стекает по его пальцу тонкими дорожкам багряная кровь. Здесь, среди бледного интерьера больницы, светлого пола и белых стен, она смотрелась почти запретно, хотя и пропитывала каждый угол своим запахом и ощущением присутствия.       - Чувак, ну ты, - Бокуто присел перед ним на колени, держа в руках кусок какой-то ткани, словно от футболки своей оторвал - с него станется. - Меня поражаешь. Вы все решили себя искалечить, да? Получается, я следующий, - Он тихо зашипел, когда Акааши стукнул его своей книгой по голове - мягко, но с тенью осуждения. А Куроо не удержал смешка, сорвавшегося с губ. Рана на его пальце, когда Бокуто стер всю кровь, проступила ярким алым рубцом, изогнулась на второй фаланге крошечным полумесяцем. Наверное, Куроо - страшный дурак, но он подумал вдруг, что в этом было нечто символичное.       Только он собирался сказать хоть что-нибудь, лишь бы только прервать свое нелепое молчание, как дверь в палату аккуратно открылась, и Куроо обернулся на звук.

***

      Он не знал, как описать это чувство, но стоило ему распахнуть дверь, а Куроо обернуться, стоило их взглядам встретиться, и его охватило странное чувство, которому он был не в силах дать названия. Очередная безликая эмоция, пробирающая до костей, но не имеющая определения в его голове. Это было похоже на накрывшую его с головой волну, или порыв теплого ветра, ударивший в спину и едва не сбивший с ног. Такое же чувство коснулось его сердца, когда Кей услышал голос Тецуро, в тот далекий памятный день их первой встречи. И ему на мгновение показалось, что он может коснуться его сквозь разделяющее их расстояние, потянутся и схватить за руку. Время замерло и не имело больше значения, границы между звуком и шумом растворились, исчезнув без следа, и он слышал только, как бьется его собственное сердце, охваченное не знакомым ему прежде пламенем - словно кто-то обхватил его обеими руками и сжал.       Тсукишима сразу узнал их, воскресил в памяти даты их смерти - профессиональный рефлекс - осмотрел Акааши со всех сторон, тот, кажется, даже смутился, и кивнул самому себе. Бокуто Котаро зачем-то кивнул в ответ. Ему было необходимо выбираться из этого вязкого оцепенения, в конце концов, он уже давно не был юнцом, который впервые ступил на поверхность ради своего первого контракта и первой души. Но даже в те далекие дни, ему не было так трудно дышать из-за собственных мыслей.       Кей вдохнул, затем выдохнул, перевел взгляд с Куроо на Акааши Кейджи, тут же встречаясь с его пытливыми любопытными глазами, уже почти такими же яркими, какими они были до аварии, синими, как грозовое небо, или накрытое ночным мраком южное море, холодное и необъятное.       - Легок на помине, - Ошалело прошептал Куроо.       Даже сейчас, стоя напротив здания больницы, и сжимая сигарету в руках, Кей вспоминал этот взгляд, и этот голос, и эти странные незнакомые ему ощущения.       Видеть его перед собой было непривычно, совсем не то же самое, что говорить с Акааши во сне. Тсукишима ощущал себя почти нелепо, стоя здесь, посреди человеческой больницы. Он задумывался об этом и прежде - с самого дня аварии, но сейчас липкое чувство вины вдруг всколыхнулось в нем, обвиваясь вокруг ног, не позволяя сделать и шагу. Когда они ехали с Куроо в больницу, и он наблюдал украдкой за его всклоченным напряженным профилем, глотал чужую тревогу, и чувствовал, как впитывается в кожу чужой страх, Кей подумал вдруг, что... Акааши Кейджи мог умереть от его руки. Будь он чуточку более черствым, ответственным - как говорил Дайшо - и ничего этого бы попросту не случилось. Они не сидели бы здесь, глядя друг на друга, и Куроо не улыбался бы ему вот так, словно он сотворил какое-то чудо.       Этой вины не должно было быть в нем. Тсукишима не видел смысла в том, чтобы заглядывать в личное дело близких своих клиентов без особой необходимости, но если бы он вдруг решил сделать это с Акааши Кейджи, то значилось ли бы в графе "причина смерти" его собственное имя?       Ойкава говорил, что это неизбежно для полевого работника, такого, как он. Что именно "это" Тоору не объяснял, только улыбался так, словно Тсукишима не понимал каких-то очевидных фактов. Он повторял - ты это видел, ты это ощущал, ты знал это чувство. Лишь раз коснувшись души и закравшись в мысли, оно оплетает тебя по рукам и ногам, словно ядовитый плющ, отпечатывается яркой картинкой по ту сторону век. Изменения эти неуловимы, но почти неизбежны, в какой-то момент ты просто осознаешь, что не можешь сдвинуться с места или закрыть глаза, спрятавшись в спасительной темноте, укутавшись в нее, словно в кокон. И вот тогда, Ойкава выписывает тебе отпуск - билет в далекое беззаботное прошлое, когда людские голоса еще не касались твоего слуха, эмоции - не достигли сердца, а слова не слетали с губ, ведь ты не видел в них истину, и они, шепот и шелест чужих откровений, сплетение самой разной речи, казались тебе пустыми и бессмысленными. Ты смотрел на них свысока. Эта крохотная передышка, замедленное мгновение бесконечного полета вниз давало таким, как Тсукишима только забвение, но совсем избавиться от новообретенной проблемы было нельзя.       Они были созданы так, что эмоции их не главенствовали. Но, может быть, - думал Кей, - именно от того, что в ком-то этой человечности было меньше, других она разъедала изнутри, словно яд.       Кей тогда сглотнул, пытаясь справиться с напряжением. Но Кейджи моргнул, раз, другой, и вдруг улыбнулся ему, едва приподняв уголки бледных губ.       Эта слабая ответная улыбка все еще замерла у него на губах едва различимой тенью. Теперь Тсукишиме было легче, чем в тот момент, когда он только переступил порог больничной палаты. Волнение его никуда не ушло, но оно ослабило хватку, позволяя ему свободно вдохнуть - и Кей дышал - оглядывался по сторонам, щурясь от избытка и яркости красок. Вслушивался в разнобокую беспокойную песнь большого города - сплетение людских голосов, скрип шин по асфальту, шелест и шепот теплого летнего ветра, касающегося его волос. Июньское голубое небо казалось ему преступно безоблачным. Не таким оно должно было быть сегодня, но сделать с погодой Тсукишима ничего не мог - по крайней мере, пока этого не пожелал бы Куроо Тецуро.       Он все еще должен был сказать Тецуро о том, что его ждет. Обязательство это напряженно глядело ему в затылок, и взгляд его вспарывал кожу слово лезвие. Кей ощущал давление так явственно, что казалось - стоит посмотреть на настойчиво маячащий на периферии силуэт, и оно обрушится на него, точно небесный свод на атлантовы плечи. Поэтому Тсукишима изо всех сил старался игнорировать его, как учил Ойкава когда-то давно. Отвлекаться, думать о чем-то другом, далеком. Выходило не слишком хорошо, потому что - Кей готов был смеяться, возводя очи в горе - все его мысли, словно потоки узеньких горных рек, стекались в один источник.       - Так, значит... Осталось у меня одно желание, - Вдруг заговорил Куроо.       - Два.       - Почему это два? - Куроо нахмурился. Он действительно не понимал. - Я загадал тебе свести Бо и Акааши. Получилось не очень, но суть не в том, - Предвидя чужое возмущение, Тецуро выставил перед собой ладонь. - Я его загадал, значит желание сгорело, - Тсукишима ему кивнул. - А потом я попросил доставить нас в больницу...       - Ты не просил.       - То есть?..       - Не просил, - Куроо убрал ладонь, и вдруг увидел, как губы его слабо - не приглядишься и не заметишь - растянулись в мягкой улыбке. - Ты не сказал "Я желаю". Это была моя инициатива.       И ведь действительно - в тот момент Тецуро и звука не произнес. Ему бы радоваться, что удалось уберечь желание, в конце концов, разве каждый день жизнь преподносит тебе такие подарки? Но Куроо чувствовал нечто иное - он был ошеломлен, и удивлен, и почти даже восхищен. Столько всего сейчас медленно росло и расползалось внутри его грудной клетки, что она вдруг стала казаться Тецуро слишком маленькой для всех этих чувств.       Кей не смотрел на него больше - взгляд его плавал, теряясь среди серых небоскребов, зеленых мазков парка на другой стороне улицы, и пестрых рекламных плакатов по линии шоссе. А Тецуро глядел на него, на его скулу, очки, светлые завитки волос. Он был ему благодарен, но как сказать об этом не знал. Так бы и просидел, наверное, не произнеся ни слова, если бы Тсукишима не нарушил тишину первым.       - Не за что.

***

      Ему было трудно признаться себе в этом. Кей до последнего, так долго, как мог, пытался придумывать самому себе оправдания. Он давал причины тяжести в груди, и горечи на языке и своим нелепым мягким улыбкам. Так много причин, и все они были разные-разные-разные, мотыльками облепляли его лицо и заползали в глотку, перебирали лапками по его зажмуренным векам, носу и приоткрытым губам, шелестели крыльями между ребер. Собственные эмоции, воспоминания и суждения закручивались вокруг него спиралью, как если бы Тсукишима вдруг оказался крошечной щепкой в самом центре бури. Ему трудно было признаться себе, он был еще не готов. Но в какой-то определенный момент - Кей не смог бы запомнить ни даты, ни времени - осознание все же настигло его, как настигают преследователи после долгой погони. Он изо всех сил старался отсрочить неизбежное, оттолкнуть Куроо подальше от второго желания, словно если подождать достаточно, необходимость забрать его душу попросту исчезнет. У него больше не было оправданий - прежде Кей оглядывался на свою бессознательность, на компетентность, теперь же он действовал наверняка.       Он знал - доброта его коллег могла оказаться лишь иллюзией, а даже если и была искренней, они без сожаления отбрасывали ее прочь в нужный момент. Не потому, что были плохими или лгали ему, просто у большинства из них были совсем другие приоритеты. Дайшо предупреждал его об опасности столь сильно контракта, но первым напал, когда Тсукишима помешал его работе. Ойкава поделился с ним своим прошлым, но ясно дал понять - что даже если их с Кеем отравляет один и тот же яд, он не позволит преступно нарушить правила ни ему, ни его брату, ни кому-либо еще. А Иваизуми, несмотря даже на то, что сам когда-то был человеком, не смотря на его скупое сочувствие, не захотел ничего предпринимать. В этой битве Тсукишима остался совсем один.       - Атлант тоже пытался удержать тяжелую ношу на своих плечах, - Ямагучи мягко ему улыбнулся. – Боюсь, ты рискуешь перенапрячься, так же, как и он.       Кей только покачал головой, отмахиваясь от воспоминания, пока оно не поглотило его.       Дни сплетались в недели, а недели готовы были вылиться в месяцы. Ойкава был терпелив, но даже его терпение должно было однажды закончиться, и Тсукишима с замиранием сердца ждал этого момента. А Куроо.. Кей столько всего мог ему предложить - от самого нелепого до простых человеческих желаний. Он мог взять его за руку и провести сквозь строчки любимой книги, щелкнуть пальцами и перенести их через горы и океаны, озера и холмы, куда-нибудь далеко-далеко, от объятого неоном Токио. Он мог дать ему силу такую, какой в целом свете не владел ни один человек, и Куроо пронес бы ее в себе, если бы она его не сломала. Он мог погрузить его в сон, чтобы проснувшись, Куроо обнаружил себя совсем другим человеком. Он мог-       Он мог сделать все, что угодно, кроме того, чего желал сам - вернуться в прошлое, спасти кого-то, сохранить человеческую душу и носить её в кармане пиджака, как иссохшийся цветок. Или, наконец, позволить себе отдышаться.       Тсукишима вдруг шумно вдохнул - но так и не смог выдохнуть, замерев с тяжелой шариковой ручкой в руках. Он сидел на чужой кухне, закинув ногу на ногу под узким деревянным столом, пока Куроо стоял у окна, зажав сигарету между средним и указательным пальцем. В уютном полумраке искра на самом ее кончике светилась так ярко, что Тсукишима волей-неволей возвращал к ней взгляд снова и снова. Было в этом что-то непреодолимо прекрасное - в том, как он медленно себя губил. Старый магнитофон шипел тихой тягучей мелодией из пыльных колонок, но Тсукишима уже настолько привык к фоновой музыке, что для него она сливалась с тишиной. Изредка Куроо тихо шептал, повторяя слова мелодии, прерываясь только для того, чтобы затянуться, и тогда Тсукишима весь невольно обращался вслух.       Он подмечал детали, на которые прежде не обращал внимания - как гладко ощущается бумага под пальцами, как пахнет в воздухе горьким дымом и терпкой сладкой зеленью за окном, как тянется, извиваясь, чужой голос, когда Куроо хрипло и тихо пропевает незнакомые Тсукишиме слова, как россыпью мазков лежаться тени на его щеки - сизые и синие, и пурпурные лепестки на тусклой лимонной позолоте, объятые пылающим рыжим контуром. Как скрипит, поворачиваясь в чужих пальцах кнопка на магнитофоне, и мелодия с щелчком переключается.       (если никому не мешает тихая музыка во время чтения, для атмосферы советую включить edith piaf - la vie en rose)       - Так-то лучше, - Куроо затушил сигарету о пепельницу, и шагнул к нему, опираясь руками о стол. Тень его, мягкая и широкая, укрыла Тсукишиму с головой, и он поднял голову, недовольно прищурившись. - Слышишь это?       - Музыку из пятидесятых? Да, довольно отчетливо, - Кей хмыкнул, устало помассировал переносицу, поднял съехавшие очки.       - Искусство, - Сварливо поправил его Куроо, нахмурившись, но морщина между его бровей быстро разгладилась, и лицо стало прежним - беззаботным, хоть и усталым. - Вот так творятся чудеса. И не тебе упрекать меня за любовь к старым вещам.       - Туше, Куроо, - Кей все-таки улыбнулся, не удержавшись, и отложил ручку. Он впервые за долгое время посмотрел на Тецуро открыто, не украдкой и без утайки, и ему понравилось видеть его лицо. В глазах над ним устало переливалась янтарем и золотом, грядущая осень - призрак времени, до которого Куроо уже не сумеет добраться.       Должно быть, что-то такое отразилось у него на лице, потому что Тецуро снова нахмурился, но лишь на мгновение - и в чертах его появилась странная решительность, он потянулся к нему. Кей замер, отчего-то даже затаив дыхание, раньше он отреагировал бы иначе, но теперь порой Тецуро заставлял его цепенеть. Не от страха, а лишь в предвкушении. Тсукишима ждал, глядя на него, и, кажется, даже не моргал, но вдруг картинка перед глазами вздрогнула, и расплылась - Куроо стянул с него очки.       - Что ты собрался-       - Погоди-погоди, - Куроо отвел его ладони в сторону, откладывая очки куда-то на стол - Кей не сумел разглядеть. Он ощутил себя беспомощным, не имея возможности видеть теперь даже его лица, хотя оно и было к нему совсем близко. - Знаешь, иногда полезно немного отдохнуть. Забудь о зрении, ориентируйся на слух и осязание.       Тсукишима нахмурился, и голос Куроо стал более тихим и ломким, как пепел на ароматических палочках, или его усталость, как линия пульса Акааши на аппарате жизнеобеспечения, как-       - Ты, - Он протянул ему руку, заглядывая в светлые расфокусированные глаза. - Мне веришь?       И Тсукишима не нашелся с ответом. Правда была в том, что он понятия не имел, но готов был рискнуть - рука его потянулась в ответ, ложась в чужую холодную ладонь, и Куроо вдруг расслабился, словно с плеч его упал тяжелый груз. Он потянул его за собой, утягивая из-за стола, и остановился в самом центре кухни.       Солнце за окном уже почти скрылось за линией горизонта - в окнах дома напротив отражался разгорающийся в небе огонь, рыжие ленты исчезающего алого диска, последние крупицы его тепла. Единственным источником света теперь была включенная в гостиной лампа и холодные голубые лучи, льющиеся им под ноги через окно.       - Что происходит?..       - Раз уж ты временно лишился зрения, то я поведу, - Куроо поднял их сцепленные руки, вторую ладонь Тсукишимы положив на свое плечо.       - Какие глупости. У нас еще есть дела, если ты не забыл. И как вообще частичное отсутствие зрения может мне помешать? - Помешать в чем - тут же подумал он - танцевать с ним, что ли?       Сперва, Куроо ничего ему не ответил, но его молчание было красноречивее тысячи слов.       - Ну, как тебе сказать...       - Что бы ты знал, однажды я был на балу у королевы Шотландии.       - Я тебе верю, - Фыркнул Куроо, легко переступая с ноги на ногу. Для Тсукишимы танец стал чем-то, что он был не в силах забыть - тело его двигалось само, подчиняясь музыке. - Тогда все было иначе, да? Иногда я думаю, что родиться в другой эпохе было бы куда интереснее.       - Все не совсем так, - Тсукишима покачал головой - в глазах комната была смесью замыленных пятен, как хоровод огней на центральной токийской улице, или всполохи цветных платьев в бальном зале. - Ты не видел бы ничего другого, и для тебя это была бы просто жизнь. Единственная, которую ты знаешь. А еще, - Тсукишима хмыкнул. - В прошлом не было антибиотиков.       Куроо вдруг засмеялся, и смех его осыпался им на плечи снопом жалящих искр. Он шагнул в сторону, утягивая Тсукишиму ближе к окну.       - В любом случае, сегодня мы будем говорить обо мне.       - Да-а? Вот как? - Кей поднял брови в искреннем изумлении, и веселье мягко зашелестело у него в груди, поднимаясь к горлу. - А я думал, ты хочешь, чтобы я отдохнул. Мы говорили о тебе буквально все это время.       - Это была твоя работа, - Куроо закатил глаза. - А теперь, я собираюсь развлечь тебя историями о моей. Она, конечно, не такая увлекательная как у тебя, но я доволен. И так?       - И так, - Тсукишима кивнул, сдаваясь, и не увидел даже, почувствовал - как Куроо довольно улыбнулся. - Когда я был в голове у Акааши Кейджи, то слышал, как ты читал что-то на древнегреческом.       - Это был очень хороший проект, - Куроо замолчал, ныряя глубже в собственную память. - Мой друг Кенма разрабатывал игру...       - И она была на древнегреческом.       - Да нет же, - Он покачал головой. - Тексты нужны были ему для квестов. А я ее продвигал, это было давно. Он очень старательно подходил к оформлению и хотел, чтобы атмосфера ощущалась так, словно ее можно потрогать.       Тсукишима улыбнулся, не заботясь больше о том, чтобы держать лицо. Он никогда не сказал бы этого вслух - но ему нравилось то, как Куроо говорил о своих близких.       - А я думал, ты собирался рассказать о себе и своей работе, - Мягко поддел он, ожидая чужой реакции, но Тецуро вдруг посмотрел ему прямо в глаза. Кей не смог бы встретить его взгляд, но он ощущал его кожей.       - Ну, в каком-то смысле, моя работа - это люди. Почти как у тебя.       - Почти как у меня, - Согласился Тсукишима.       Потом они еще долго разговаривали, не только сегодня. Ни Куроо ни Тсукишима не прекратили искать, но темы их бесед медленно сместили свой фокус с контракта в совершенно другую сторону. Тсукишима не считал его особенным - за долгие века работы в качестве полевого агента он разучился вешать на людей ярлыки или возводить их на пьедесталы, как сделал это когда-то с Ойкавой. Но Куроо был для него интересным, Тсукишима понял это еще до аварии, но не успел как следует свыкнуться с мыслью, что теперь он смотрит на Тецуро немного иначе. А сейчас, в период застоя и тягучего стылого ожидания, он не мог никуда сбежать от своих размышлений, и они не оставляли его ни на мгновение, окутывали, точно вуалью.       Образ Куроо в голове у Тсукишимы становился полнее, словно к его изображению в восприятии Кея день ото дня добавлялись все новые и новые детали. Это было опасно - узнавать его вот так, но Тсукишима не мог найти в себе сил, чтобы остановиться.       И потом, ему все еще было необходимо как-то разобраться с этой ситуацией. То, что для людей было загадкой, мифом или неизвестностью, Тсукишима воспринимал как систему. В ней был свой порядок, свои законы и запреты, правила. Её нельзя было разрушить, лишь щелкнув пальцами, да и не нужно ее разрушать, потому что - Кей знал - стоит этому произойти, и все остальное рассыпается следом. Он не мог видеть ее иначе, для него это было нечто, известное с рождения, привычный и верный уклад. Как круговорот воды в природе. Когда человек умирает, его душа перерождается и отправляется в следующую жизнь. Отпечаток прошлого воплощения остается на ней всегда, и с каждой новой жизнью этих следов становится больше - они ложатся на душу, словно цветные мазки на лист белой бумаги. Бывают и исключения, выпадающие из общего потока - такие, как Куроо Тецуро, Иваизуми, или Кагеяма - клиенты. И если двух последних Ойкава решил оставить себе, и они, так или иначе продолжали существовать, то Куроо Тецуро суждено было исчезнуть. До того, как он загадал свое первое желание, конечно. Теперь он должен был вернуться в поток, и время, которое осталось у него напрямую определялось Тсукишимой и их контрактом.       Большую часть своего времени Тсукишима проводил на земле. Кей искренне верил, что попади он в такую ситуацию несколько веков назад, и он смог бы перенести ее, как досадную оплошность. Расстроился бы, что не получил свой заслуженный отпуск, подумал, что на его репутацию ляжет тень. Но с годами ему становилось трудно воспринимать людей только как строчки с именами в документах, и он невольно начинал вспоминать о тех, с кем свела его работа когда-то давно. Кей рассматривал их, как диковинки из старого сундука, давно укрытого слоем пыли. Сломанные маленькие вещицы, не подлежащие восстановлению, которые невозможно использовать, но и выкинуть нельзя - слишком уж дорога память.       Тсукишима закрывал глаза - и картинки вспыхивали в темноте теплыми яркими красками. В нос его ударял запах лета - сплетение солнечных лучей, мягкие макушки полевых цветов и целое море золотящейся на солнце травы на опушке леса у старого поместья. Никогда еще эти ароматы не казались ему такими удушающе тяжелыми, словно они желали, чтобы Кей задохнулся, смыкали у него на шее тоненькие руки с маленькими ладошками. Хитока играла ему на флейте, воровато оглядываясь по сторонам, словно за побег из дома ее могли казнить. Она просила только, чтобы он слушал ее. Кей думал - если бы они никогда не встретились - то душа ее была бы белой-белой, как свежее молоко, желтой, как полуденное солнце и одуванчики, зеленой - словно душистые травы, по которым она бегала босиком.       Вдруг мелодия в его голове перестраивалась и становилась полнее - к ней добавлялись скрипки, и фортепиано, столько разных инструментов, что Кею начинало казаться, словно музыка говорит с ним на своем особом языке. В комнате, переполненной людьми в нарядных пестрых платьях и цветных костюмах, Ацуму смотрел на него снизу вверх так, словно он был божеством. Он стал его первым клиентом ребенком. Тсукишима следовал за ним по пятам, прячась в его тени. Он просил его приносить книги, которые ему не разрешали читать родители, играть с ним в четыре руки на старинном домашнем пианино. Ацуму был маленьким хитрым лисом, он нравился ему, а последнее его желание озадачило Тсукишиму так сильно, что он сперва растерялся.       - Я не хочу больше быть один.       И тогда Тсукишима просунул руку сквозь зеркало, и вывел оттуда его отражение, уцепившись за него пальцами. Прежде ему еще не доводилось делать что-то похожее, и он ощущал себя странно, глядя на мальчиков перед собой - похожих друг на друга, как две капли воды. Кей покидал дом семьи Мия с тревожным сердцем - ему казалось, что он оставляет за спиной что-то не человеческое и темное. Поэтому он не сумел удержать себя, и возвращался туда еще несколько раз, заглядывая в окна сквозь блестящие стекла. Ацуму дал своему двойнику имя и гордо нарек его братом. Он улыбался ему хитро и довольно, такой улыбки Тсукишима еще не видел на его лице. Но иногда она соскальзывала с губ, и он прижимал ухо к чужой груди - брови его едва заметно хмурились, и Ацуму шептал, что не ощущает биения его сердца, что руки у Осаму холодные, словно настоящие куски льда. Тсукишима создал ему тело - но душу создать было невозможно.       Затем в сознании его взлетала пыль, окутывая картинку непроглядной пеленой, и музыка в ушах сменялась свистом пуль над самой макушкой. Это время пахло кровью, и страхом, и смертью - оно было черным и беспощадным. Они с Дайшо часто встречались тогда на поверхности, пересекались взглядами, не произнося ни слова, иногда - в редкие моменты затишья, сидели рядом и глядели в темное тихое небо, думая каждый о чем-то своем. Тсукишима свел знакомство с Танакой - тот просил его о мире, о воскрешении его погибшей жены и старшей сестры, которых унесла война, но Кей был не в силах сотворить что-то подобное. И тогда Рюноске сказал ему, что он бесполезен - до самой своей смерти он так и не загадал ни одного желания, кроме самого первого - срастить кость на правой ноге. Тсукишима пронес обиду на этого человека все то время, что действовал их контракт. И душу его он глотал через силу, она встала у него комом поперек горла. А после стало так горько, что Ойкава позволил ему взять перерыв.       После Танаки, он встретил Алису, которая попросила его подарить ей самое самое прекрасное в целом свете лицо, после Алисы - Ханамаки и Матсукаву, с которыми он воровал картины. Затем шли еще трое - но их Кей не смог запомнить. Эти контракты пролетели мимо его глаз, словно стайка ласточек. И секундное затишье тут же сменилось бурей, когда он столкнулся с Куроо, услышал его зов. Тсукишима всегда знал, что сможет отказаться от души в случае чего, и подарить ей шанс на следующую жизнь, но душа Тецуро ему больше не принадлежала, и он ощущал себя связанным по рукам и ногам, застывшим в янтаре, словно крошечная пчелка со слипшимися крыльями.       Он мог бы заставить себя думать, что причиной его недовольству и горечи была утерянная душа, отложенный отпуск, глупый выговор от Ойкавы или неблагодарная работа со сложным клиентом - проблем было так много, словно они сыпались ему на голову из рога изобилия. И Тсукишима не смог бы сказать, что он совсем их не замечал, просто... Возложить на эти обстоятельства всю ответственность за свои эмоции было бы страшной ложью. А Кей не был лжецом.       - Может быть, хватит на сегодня? - Кей снял очки, устало массируя переносицу. На часах было уже семь вечера, но они все еще могли искать. И будь он хорошим сотрудником, то уговорил бы Куроо продолжить, или рассказал бы ему обо всем, но Тсукишима попросту не нашел в себе смелости. - Что насчет ужина?       - Снова хочешь, чтобы я продал душу за еду, - Хмыкнул Куроо, откинув голову на спинку.       - А что? Будет забавно писать отчет о твоем контракте, - Кей улыбнулся самому себе, издал смешок - мягкий и тихий. - Ведь первым твоим желанием было спасти жизнь Акааши Кейджи, а вторым...       - Пицца с ананасами.       - Пицца с ананасами, - Тсукишима кивнул. - Так и запишем. Но ты ведь можешь и сам ее заказать. Я тоже голоден.       - Справедливо. Только кто здесь загадывает желания?       Куроо и не заметил, как сам начал улыбаться, но в какой-то момент улыбка его стала медленно соскальзывать с лица, а глаза застекленели, как если бы он подумал о чем-то глубоко важном, и мысль эта охватила его разум целиком - точно огонь пожирающий поле сухой травы. Тсукишима знал этот взгляд - такой был у Ячи, когда она сочиняла музыку, у Ацуму, когда он впервые понял, что Осаму - не совсем человек. У Танаки, когда он ощутил, что кости его целы, и он способен теперь встать твердо на обе ноги, у Ханамаки, когда он глядел на свои картины и что-то для себя осознавал - снова и снова и снова и снова. Куроо смотрел так, словно к нему пришла идея, и Кей боялся этого взгляда, потому что он был для него началом конца.       - Тсукки, - Куроо потянулся к нему рукой, взмахивая ей в воздухе, словно не мог больше ждать. - Дай свою брошюру.       Кей протянул ее, ни секунды не мешкая, и Тецуро начал переворачивать страницы одну за другой, даже бумага тихо зашелестела. Куроо загибал уголки - Кей подозревал именно на тех страницах, где он делал хотя бы какие-то пометки.       - По какому принципу ты выбирал все эти места?       - Просто отмечал то, что мне понравилось, - Тсукишима пожал плечами. - Что ты надеешься там...       - Мне ничего не нужно, - Вдруг произнес он, и остановился, опустив брошюру на свои колеи, словно силы в руках перестало хватать. - Поэтому я подумал - может что-то нужно тебе?       Тсукишима вздернул брови, словно был глубоко озадачен его словами. Словно не понимал - но догадывался, и догадка эта ошеломляла его. Эта эмоция пролетела с ним сквозь время, отражаясь чуть ли не в каждом человеке, с которым ему приходилось иметь дело. Но в Куроо она отчего-то неуловимо отличалась.       - Ты говорил, что это твой последний контракт перед отпуском. Статистика, все дела, - Куроо повернулся к нему всем корпусом. Он сидели на его угловом диване, и между ними теперь был лишь метр расстояния. - Но после того собрания... Я не спросил, как оно прошло, потому что решил, что ты сам расскажешь. Что-то не так, верно?       Тсукишима снова пожал плечами, нахмурился так, словно ему не оставили выбора, а затем потянулся к очкам - хотел малодушно стянуть их с носа и сломать, лишь бы не видеть чужого лица, но в последнее мгновение остановился.       - В каком-то смысле.       И, словно ожидая такого ответа, Куроо кивнул.       - Поэтому я решил - в эту самую секунду - что ты отдохнешь, так или иначе. Вот, - Куроо потянулся к уже забытой ими брошюре, и выставил ее перед собой, демонстрируя Тсукишиме южные курорты - те самые, которые он отмечал перед приходом Ойкавы в том кафе, несколько недель, а может быть даже и век назад. Казалось, что с того момента минула целая жизнь. - Предлагаю тебе сделку.       - Сделку? - Кей хмыкнул. - Мне?       - Именно, - Куроо лукаво улыбнулся ему, глядя на него прямо над туром в Рио. - Я исполняю твое желание, и мы отправляемся во внеплановый кратковременный отпуск, а ты в свою очередь рассказываешь мне об итогах того собрания.       Кей подумал - до чего же это было нелепо - но слабая ответная улыбка все равно скользнула на его лицо, и он сам теперь повернулся к Тецуро. Если бы вдруг они поменялись местами, то из Куроо вышел бы никудышный демон, потому что предложение его было совершенно невыгодным, заботливым даже, и сам он был добряк. Тсукишима не должен был соглашаться - он уже начал думать - не говорить Тецуро о том, что его ждет до самого конца, будет куда милосерднее. Но сейчас вдруг осознал, что это слишком жестоко. Кей посмотрел на Куроо, сидящего перед ним с протянутой рукой и мягкой улыбкой, посмотрел внимательно, как следует, чтобы запомнить даже самые незначительные детали - как жаром ощущается на коже его взгляд, как падают, отбрасывая колючую тень на лоб, его темные лохматые волосы. Как звучит его голос. Как осознается его доброта, подаренная тебе так, словно она совсем ничего не стоит. И, протягивая руку в ответ, Тсукишима решил, что пора перестать откладывать неизбежное. Это же всего лишь работа, верно?       - По рукам.       Когда он сжал его ладонь пальцами, вены их вспыхнули жарким пламенем, засветились под кожей так, словно по ним вместо крови бежало расплавленное золото. Куроо поморщился, но вырывать руку из хватки не стал.       - Что?..       - Это магическая печать. Не хочу оставить себе даже малейшей возможности сбежать в последний момент, - Тсукишима откинулся на спинку, наблюдая за тем, как Куроо рассматривает свою руку, словно в надежде разглядеть бегущие под кожей искры. - Теперь твоя очередь.       Куроо поднял голову, и ткнул пальцем в яркую картинку охваченного праздником города.       - Желаю отправиться вот сюда.

***

      Стоило Тсукишиме щелкнуть пальцами, и мир закрутился вокруг них вихрем, затягивая в свой пестрый водоворот, словно они вдвоем оказались вдруг в центре бури, и кустистые облака укутывали их колючей сизой вуалью, а капли беспощадно били по лицу сотней крошечных игл. Затем свист и звон сменились гомоном человеческих голосов и пением оживленной улицы, а все цвета растеклись по углам, впитываясь в землю, небо, и дома, зажигаясь в фонарях и переливаясь искрами в гирляндах над их головами. Город встречал их смехом и музыкой, слепящим светом чужого веселья, всполохами незнакомого им праздника. Они попали почти в самое его сердце - карнавал был вокруг них, в каждом движении и каждом звуке. Тсукишима не замечал, как озирался по сторонам, распахнув восторженные глаза, а Куроо украдкой наблюдал за ним, боясь спугнуть это робкое ошеломленное веселье. Кей еще не был готов решиться на него полностью, но сердце его уже загоралось, а по коже бежали мурашки. И Куроо не мог оторваться, потому что не желал упустить тот момент, когда Тсукишима сумеет расслабиться полностью и броситься в омут с головой.       - Чего бы тебе хотелось больше всего? - Пытаясь перекричать шум, спросил Куроо, и Кей всерьез задумался, в одно мгновение став почти растерянным.       - Я... Я никогда и не думал об этом. Решил, что разберусь, как приеду, времени-то будет достаточно. А сейчас у нас есть всего ничего, и я не знаю, как можно уместить так много в один день.       Куроо кивнул. Он подумал, что для Тсукишимы и его вечности одного дня действительно было преступно мало. Тецуро попытался представить, как это ощущал бы он сам, если бы они вдруг поменялись местами, и произнес первое, что пришло ему в голову:       - Тогда представь, что ты человек. Совсем как я, - Он взял Тсукишиму за руку, чтобы не потерять в толпе. - И день для тебя ровняется целой жизни. Чего бы тебе хотелось больше всего?       И Кей посмотрел на него, сжав крепче чужую ладонь. Он, стоящий в свете заходящего солнца, с искрящимися вокруг него вспышками и целой кавалькадой конфетти, выглядел так, словно решился на что-то.       - Я хочу к морю.

***

      Никогда еще прежде Кей не смотрел на поверхность так. Каждый раз, когда ему доводилось отправляться в новое место, он глядел на него иначе, не так, как это делали люди. Бродя со своими клиентами по улицам, сидя в их квартире у окна, рассматривая со всех сторон бьющую ключом хрупкую, но такую яркую жизнь, он ощущал себя наблюдателем, а не участником. Порой случалось так, что Тсукишима пропадал на века, возвращаясь в главный офис, а когда появлялся, мир казался ему неуловимо другим. Словно он вышел из зала, посреди просмотра фильма, а затем обнаружил, что не понимает большую часть происходящего на экране. Люди вокруг, их образ мысли, одежда и искусство, манеры, язык, были пластичными и изменчивыми, и это сбивало его с толку. Ойкава говорил, что их офис и работа это незаменимая часть человеческой реальности, пусть и не зримая, пусть для многих так и оставшаяся в тени, но, как и прочие неизбежно влияющая на развитие и направление жизни. В такие моменты он выглядел особенно гордым, как если бы ощущал себя дирижёром, но Тсукишима знал, или, может быть, понимал где-то глубоко внутри, что это было не совсем так.       Теперь, шагая с Куроо по городу рука об руку, он казался самому себе восторженным ребенком, впервые увидевшим Ойкаву издалека. Или полным жажды и любопытства юным демоном, наблюдающим за тем, как руки его старого друга вынимают из громадной каменной глыбы живой человеческий образ. Как давно это было... Знай Куроо, о чем Кей думает сейчас, и он бы сказал, что у него было слишком мало впечатлений для такой долгой жизни.       Если бы Ойкава оказался на его месте, он бы ответил, что, по крайней мере, у него впереди еще долгие века, которые можно раскрасить в яркие краски, но что насчет тебя? Дайшо сказал бы, что время не имеет значения. А Ямагучи бы спросил - разве не оттого, что их мало, такие моменты кажутся по-настоящему драгоценными?       По старой привычке, он перенесся в самое сердце города, поэтому до моря им предстояло еще дойти. Тецуро обозначил свое желание, как идеальный отпуск - что, по мнению самого Тсукишимы, звучало довольно расплывчато. Но как бы сильно он не пытался сосредоточиться на своей работе, чужие руки снова и снова заставляли его забыть о том, с какой скоростью бежит вперед время, о том, кто он и на чем ему следует сосредоточиться.       Сколько всего они перепробовали, пытаясь прорваться к пляжу. Тсукишима в маленькой глупой человеческой оболочке впервые за долгие пятьдесят лет так сильно устал. У него болели ноги в потрепанных офисных туфлях, рябило в глазах от избытка света и красок, ему даже было трудно дышать - так много он съел. Но именно из-за этого, Кей чувствовал себя по-настоящему живым.       В какой-то момент, его ладонь выскользнула из руки Куроо, но Тсукишима сразу заметил, ведь все это время их переплетенные пальцы казались ему горячими, как самое настоящее пламя. Кей тут же за озирался по сторонам, посреди разноцветных перьев, и ядовитых мазков блестящих костюмов, найти Тецуро оказалось слишком сложно. Словно его и не было здесь, рядом с Тсукишимой всего мгновение назад. Но не успел Кей начать беспокоиться в полной мере, как чужое тепло вернулось, и Куроо потянул его ближе к себе, подальше от центра улицы. Кто-то, а быть может и он сам, повесил ему ожерелье из белых цветов на шею, и Тецуро совсем слился с городом. Теперь он выглядел здесь не как гость, и Кей, в своей белой рубашке с закатанными рукавами и пламенно-рыжим расслабленным галстуком, ощутил себя чужаком, лишней деталью в гармоничной композиции.       Может быть, Тецуро действительно умел читать мысли, или они попросту узнали друг друга поближе за то время, что провели вместе, но он, кажется, безошибочно определил, о чем он, Тсукишима, думает, и на лицо его едва заметно скользнула тень.       - Можно я возьму это? - Куроо обернулся к человеку, проходившему за его спиной. Язык, который он использовал, явно не был японским, но Кей не успел перестроиться на слабо знакомую речь, как на голову его опустилась большая соломенная шляпа, разрисованная в цвета карнавала - синие, красные, пурпурные и золотые. Цвета юга и беспечной оглушительной радости. Тецуро ухмыльнулся ему довольно и гордо, и Кей не сумел сдержать улыбки.       - Украл для меня шляпу?       - Одолжил.       - Я мог бы наколдовать ее, если тебе хотелось, чтобы я перестал выделяться.       Куроо только фыркнул, и повёл его дальше, все так же держа за руку. Отчего-то, следуя за его спиной, и усыпанной конфетти лохматой макушкой, Кей ощущал, что идет верной дорогой.       - Люди не умеют создавать вещи из воздуха, помнишь? А ты у нас сегодня, вроде как, человек, - Кей поправил очки, встречаясь с ним взглядами - Куроо обернулся, глядя через плечо. Даже спустя годы Тсукишима помнил, как затрепетало его сердце в тот далекий миг, наполненный особой магией и очарованием. Он ощутил восторг и страх в одно и то же время. Происходящее - это лицо, и эти глаза, этот голос и слова, показавшиеся Кею непреодолимо правильными, заставили Тсукишиму ощутить себя так, словно он услышал давно знакомую мелодию, слова которой до сих пор не мог разобрать. Это потому, наверное, что каждый раз они менялись. Не один из прошлых моментов, оставшихся в его сердце, не был похож на другой, но каждый из них что-то неуловимо в нем перестроил. И каждый... Был предвестником скорого конца.

***

      Когда Кей впервые заметил маяк, он подумал, что никогда еще в своей жизни не наблюдал что-то настолько чарующее. Он казался ему каким-то особенным местом, причудливым убежищем - башня посреди моря, свет в ночи, путеводная звезда для заблудших кораблей. Кей решил, что однажды обязательно вернется сюда, чтобы прикоснуться к этому месту, чтобы вдохнуть его запах. Но то было так давно, что он почти уже забыл о данном самому себе обещании. А когда Тсукишима свел знакомство с Куроо, то и вовсе решил, что этот контракт будет длиться до самой его смерти, и к своей мечте он доберется еще не скоро. Но времени прошло всего ничего, а этот человек уже истратил два своих желания, и второе решил подарить ему. Ну что за дурак?       Он глядел ему в спину, следуя за Куроо по пятам, ступая там, где мгновение назад была его собственная нога, и думал о том, что это все ужасно не правильно. Это ведь он, Тсукишима, должен был вести его за руку в новый удивительный мир, исполнять его желания, зажигать огни у него в глазах. Такая уж была работа, ничего не поделаешь. Но с этим человеком так не получалось - никогда еще прежде Кей не встречал кого-то, подобного ему. Возможно, это все была блажь, слепота наивных чувств, разросшихся в его беспечном сердце, но ощущая тепло чужой ладони в своей, Тсукишима считал, что ему повезло.       Ветра здесь были беспощадно холодными, обгладывали до самых костей, бились о стены маяка, точно пытаясь вырваться. Они пели песни на языке, которого Кей не понимал, шептались с шелестящими белой пеной морскими волнами. Это была музыка юга, его особый голос, а Тсукишима прежде его не замечал. Теперь все, что было с ним до этого дня, казалось каким-то причудливым сном. Сейчас он ощущал себя по-настоящему живым, и Куроо медленно вплетал его в извилистый узор своего мира.       Когда они поднялись на самую его верхушку, Куроо опустился на пол, и свесил ноги за ограждение. Тсукишиме даже показалось, что он вот-вот упадет, и ему вдруг захотелось схватить его за плечи и затащить глубже в помещение, лишь бы только с ним все было хорошо. Сам Тецуро оставался спокоен - то ли свою роль сыграл алкоголь, то ли он в очередной раз был уверен, что выйдет сухим из воды, какую бы глупость он не выкинул. Человек похлопал ладонью рядом с собой.       Должно быть, они оба выглядели совершенно нелепо в своих легких рубашках, стоя под проморзглым ночным ветром, суровым и хищным, не щадящим своих гостей. Но посмотрев на улыбающегося Куроо Тецуро, который дрожал от холода, Кею вдруг стало все равно. Тсукишима опустился рядом с ним, и с подачи щелчка его пальцев на плечах у них появилось два теплых пледа.       - И о чем ты только думал? - Зачем-то спросил он, сильнее закутываясь в мягкую ткань. Куроо только пожал плечами.       - Ни о чем. Это был порыв.       - Ты такой дурак, - Все-таки сказал Тсукишима вслух. - Если бы только каждый мог жить так же, как ты, без оглядки на последствия.       - Вообще-то, - Осторожно начал Куроо. - Обычно я так не делаю. Но с тобой оно как-то само получается, знаешь?       - Это плохо? - Тсукишима нахмурился.       - Все стало бы проще, будь у меня ответ. Но его нет, - Куроо пожал плечами. - Его нет, и я не могу разделить происходящее на плохое или хорошее. Только знаю, что мне это нравится. Но ты ведь сам сказал - я дурак. Тогда выходит, что?..       Голос его медленно стих, и Тсукишима на секунду даже опешил. Ойкава бы на его месте непременно нашелся с ответом, он бы точно знал, что сказать, знал бы, как не сломать то хрупкое, что расцветало между ними в это мгновение. А Дайшо было бы все равно, потому что они с Тецуро почти наверняка не смогли бы поладить. Но он не был ни Тоору, ни Сугуру. Он был просто Тсукишимой Кеем, который понятия не имел, как ему поступить.       Не найдя иного выхода, он подумал о том, что хотел бы услышать сам - за всю его вечность было несколько людей, которые смогли стянуть с Тсукишимы колючий покров недоверия, обнажить его чувства. Акитеру всегда улыбался ему - улыбка у него была добрая и мягкая. Располагающая. Иногда - нелепая, но все равно родная. Когда он так делал, Кей знал наверняка, что все будет в порядке, а в далекие дни его юности, когда брат был для него безоговорочным авторитетом, Тсукишима и помыслить не мог, что за этой улыбкой есть что-то еще. Но стоило только представить, как Кей проделывает нечто подобное с Куроо, и ему едва удалось сдержать усталый вздох - не хватало еще, чтобы Тецуро воспринял его на свой счет. Куроо на самом деле, ведь был совсем не дурак - и такой улыбке бы он не поверил.       Оставался, конечно, еще кое-кто, но... Тсукишима посмотрел на спокойный почти расслабленный профиль Куроо, его взгляд, устремленный в далекое необъятное небо, темное и глубокое, точь-в-точь как море, бьющееся о скалы у подножия маяка. Ему тут же почудилось, что эти соленые волны, эти кустистые тяжелые облака вот-вот их проглотят, если он не сделает хоть что-нибудь, поэтому Кей решился - сел удобнее, разогнул ноги, и похлопал ладонью по своим коленям.       Куроо посмотрел на него, едва заметно вскинув брови, и ему хватило лишь нескольких секунд, чтобы понять, что Кей не станет ему ничего объяснять. Он даже не был уверен, чем закончится его маленькая авантюра, но ощутил странное облегчение, когда чужой затылок аккуратно примостился на его коленях. Тецуро казался ему большим котом, сонным и усталым, вымотанным после долгого насыщенного дня, и Кей не стал бороться с желанием запустить длинные пальцы в его волосы.       Он нырнул глубоко-глубоко в свою память, затерялся в переплетении времени, сменяющих друг друга веках. В сравнении со всей его жизнью, этот момент был незначителен и мал, как короткая вспышка среди десятка других. Но каким же он казался важным, особенно теперь. Тсукишима не хотел ошибиться.       - Мне тоже это нравится, - Вдруг честно ответил он, и замер, словно перед прыжком, как если бы ответ Куроо мог определить, упадет он и разобьется, или взлетит. Тецуро моргнул раз, другой, нахмурился, словно пытаясь понять, верно ли он все услышал. Сердце под ладонью Тсукишимы забилось быстрее, и он выдохнул почти с облегчением. На один короткий миг все выглядело для него таким простым - ведь оказалось, что Кею всего лишь нужно было быть честным.       - Правда? - Тецуро поднял брови, и голос его едва заметно дрогнул, но он не стал ничего скрывать - ни надежду, всколыхнувшуюся белыми бликами в его темных глазах, ни это непривычное уязвимое выражение лица, точно он ждал, что Тсукишима в любую секунду засмеется над ним.       Он изо всех сил пытался заставить себя продолжить. Сказать ему, что всего этого было недостаточно, что у них осталось слишком мало времени - Куроо ведь уже загадал свое второе желание, и теперь... От пустоты его отделяла лишь пара слов. Он хотел подготовить его, предупредить, развеять эти иллюзии.       - Но все это не важно. Потому что у тебя больше не осталось времени, Куроо, - Все-таки произнес он, силой вытаскивая из себя слова. Каких же усилий Тсукишиме стоило не замолчать сразу после того, как он начал. - Я обманул тебя - не специально, конечно. Просто так получилось. Мне следовало сразу сказать, еще тогда, в больнице.       - Сказать мне о чем?       - У тебя нет больше даже пяти лет, - Кей сглотнул, стараясь говорить ровно, лишь бы только Тецуро не понял, как трудно ему даются эти слова. - Теперь я должен буду забрать твою душу в тот момент, когда ты загадаешь свое последнее желание.       Куроо замер, а затем сглотнул, и тело его слабо задрожало от напряжения.       - Как это будет?       - После выполнения контракта, когда приходит время, я поглощаю человеческую душу. И твою бы поглотил. Но на самом деле... я уже давно решил, что не буду этого делать. А теперь ты... Просто вернешься на круг перерождений, и продолжишь существовать. По сути, ничего не изменилось кроме даты, но ведь в ней-то все и дело, верно?       Куроо молчал. Кей не стал признаваться, что он не понимает страха смерти, потому что почти каждый день видит ее лицо на работе и ловит на себе ее взгляд, что он, Тсукишима, будет скучать по нему. Он умолчал почти обо всем, и собственное откровение теперь виделось ему пустым и нелепым.       Тишина, наступившая после его слов, не смотря на приглушенный рев волн у подножия маяка, и свист ветра, почти осязаемый шум чужих мыслей и невысказанных вопросов, показалась Кею удивительно пустой. Ойкава всегда говорил, что после признания становится немного легче. Но все это было страшной ложью, потому что Тсукишима не почувствовал ничего.       Он бы много еще чего хотел сказать - и о том, что готов был биться за его душу, и о том, как глядел самой смерти в глаза, о том, как мелькали, переливаясь багрянцем и позолотой картинки еще не случившейся жизни, которую Ойкава смел со стола, словно ненужный мусор. О том, как ощущалась крепкая горячая хватка Иваизуми на его плече, и как он шептал Акааши колыбельные в тишине больничной палаты. Но отчего-то у Кея не выходило произнести ни единого слова.       - Я бы хотел, - Вдруг начал Куроо. - Остаться здесь навсегда. Вот на этом самом месте. Можешь себе представить такую жизнь? - Он усмехнулся. - Я тоже нет. Или спрятаться где-нибудь, укрыться вдвоем. Остановить время. Или придумать место, в котором его вовсе не существует. Так много всего, что голова идет кругом. Но это ведь будет не по-настоящему.       Тсукишима едва заметно кивнул. Он подумал о том, как выглядел бы мир, где они осмелились осуществить все безумные фантазии Куроо Тецуро. Существовать посреди бушующих волн, срастись со сталью их маяка и растворится однажды в холоде и соли синего моря. Голоса их стали бы его ревом, эмоции превратились бы в шторма. Неправильная странная картина. Ему не хотелось бы такой жизни для этого человека - он был слишком молод, и сердце его рвалось вперед слишком отчаянно. Тогда Тсукишима еще не знал, что оно давно уже лежало в его руках.       - Теперь, кажется, что я умру уже завтра, - Тецуро невесело хмыкнул. - Собственная жизнь выглядит такой короткой.       - Я могу рассказать тебе о своей, - Неуверенно предложил Кей. - Тогда ты можешь представить, что все эти годы - за твоими плечами, и тебе не о чем жалеть.       И Куроо снова посмотрел на него - мягко и почти благодарно. Он не стал долго думать, кивнул, устроившись на твердом полу удобнее. Кей начал свой рассказ с людей, которые заставили его по-другому воспринимать собственное время. С ними недели не летели больше так же быстро как дни, и он забывал о том, кем является.       Тсукишима любил эпоху возрождения. То было время, о котором он мог говорить часами. Она поселилась в его сердце памятью о волшебстве - не том, о котором пишут в книгах, а о магии, рождающейся из-под человеческих пальцев, искрящийся в их умах. Тогда он знал много людей, чья поступь была предвестником перемен, чья воля творила удивительные вещи. Во всех своих проявлениях и в каждом воплощении она вызывала в нем трепет. Тем далеким, минувшим уже давно временем Кей был по-настоящему очарован. Но был человек, оставивший в его душе самый яркий след.       - Ямагучи увлекался скульптурой. Не знаю, как его занесло в Европу, но, - Он пожал плечами. - Мне нравилось тогда искусство. Я бросался в него, как в омут с головой, по другому просто было нельзя. Видел, - Тсукишима сглотнул. - Как в творчестве, точно в зеркале, отражается человек. Иногда он глядел на тебя прямо из картин - не буквально, конечно - ты смотрел на гладкие мазки темперных красок, и с дрожью встречал его взгляд. Порой его можно было заметить в плавном перекате мышц у каменных статуй. Мне тогда казалось, что каждый раз, когда я закрываю глаза, они подбираются на шаг ближе. То время было прорывом, вспышкой, озарившей кромешную мглу. И он, Ямагучи, стал одной из сотен деталей, собравших его в единую картину. Он был моим первым восхищением. Первым человеком, которого мне хотелось слушать.       - Вы были друзьями? - Куроо по-своему интерпретировал его слова, но Кею понравилось, и он с охотой кивнул.       - Бывало, сидели мы вместе в его мастерской - пол весь засыпан белой пылью и каменной крошкой. И отовсюду, со всех углов, в тебя впиваются чужие взгляды. Тогда скульптуры стали по-настоящему живыми, люди вкладывали в них душу и индивидуальность, которой не было в период средневековья. Исчезло из их черт слепое стремление к идеалу и пустота, теперь у искусства был характер, было лицо - много-много разных лиц со своими эмоциями и тайнами. Ямагучи был рад, что оказался в центре расцветающей красоты новой эпохи. Он говорил, что хотел бы оставить след.       - После контракта ты забрал его душу? - Голос Куроо показался ему самому осторожным и тихим, совсем не таким, какой был у него обычно. Он хотел бы и дальше слушать его рассказ, но Кей замолчал, а тишина длилась слишком долго.       - Разве я мог? - С горьким смешком спросил Тсукишима. - Сделай я это, и она бы не ушла на перерождение, а растворилась бы без следа, - Он сглотнул, положив руку на свою грудь, туда, где теплилось златым кольцом жаркое пламя. Словно представил, что мог бы сделать, сложись все чуточку иначе.       - Ты знаешь... - Куроо сглотнул, смочив сухое горло. Он вдруг понял, что не может подобрать слов. - Ты... Как же это дело у вас работает?..       - Хочешь спросить, следил ли я за его перерождениями? - Куроо кивнул. - Да, - Просто ответил он. Разве возможно было так легко облечь в слова те чувства, которые он испытывал? Говоря откровенно, Кею действительно было... Важно знать, каким путем Ямагучи пойдет после своей смерти. В этой жизни он совсем другой... И в то же время точно такой же. Иногда Тсукишима наблюдал за ним и думал, словно это он - тот парнишка, вырванный из другой эпохи, и бредущий по улицам Токио. В такие моменты ему становилось не по себе. - Он сейчас увлекся волейболом, - Произнес Кей, словно извиняясь за свой сухой ответ. И зачем только? Как будто Куроо это было нужно. Но Тецуро вдруг мягко усмехнулся:       - Я тоже в свое время играл. Что если мы соревновались друг против друга в старшей или средней школе? Стояли по разные стороны сетки, - Кей опустил глаза, впервые за весь вечер открыто посмотрев ему в лицо. Взгляд у Тецуро затерялся где-то в безбрежной пустоте синего ночного неба. Там, куда он глядел, среди россыпи искрящихся белых огней, плыла вереница самых разных событий, которые он уже успел себе вообразить. Тсукишима ощутил прилив жаркой нежности - у него даже щеки заалели, но в темноте этого было не разглядеть. Оно и к лучшему. Незачем этому человеку видеть его слабости, доказательства его глупых чувств, еще не сформировавшихся, не осознанных, но все чаще и чаще дающих о себе знать. Если бы только он мог вырвать беспечное сердце, спрятать его где-нибудь, и забыть, что оно когда-то билось в его груди. У Кея попросту не хватало смелости.       - Был еще кое-кто, - С ошеломляющей откровенностью вдруг заговорил Тсукишима. Он и сам не знал, зачем делится этим. - Он не мой клиент, но мы были знакомы, - Тецуро поднял брови, показывая, что заинтересован. - Его звали Кагеяма Тобио, и он стал контрагентом самого повелителя Ада.       Тецуро присвистнул.       - Ну ничего себе. Ты, помнится, поделился, что для призыва демона высокого ранга нужна сильная душа. А он?..       - Я не знаю, - Кей пожал плечами. - Ойкава говорил, что в жизни не видел столь яркого внутреннего света. Что ему все дороги открыты. С такой-то силой. Но одно дело - иметь ее, и совсем другое - уметь ей распоряжаться по своему желанию. Кагеяма не умел. Когда я впервые его увидел, то подумал, что в нем нет ничего примечательного. Да и Ойкаву он не призывал. Тот сам пришел, потому что мальчишка показался ему интересным.       - Интересным? - Нахмурился Куроо. - А ты разве сидел с Ямагучи в мастерской не по той же причине?       - Не сравнивай, - Кей недовольно хлопнул его по плечу, и Куроо поднял руки, демонстрируя открытые ладони. - Я, в отличие от него, никогда не позволял Тадаши узнать о своей истинной сущности. А Ойкава зашел к Тобио в лабораторию, распахнув дверь ногой, и с порога заявил, кто он и зачем здесь. Сколько времени эти двое провели вместе! Ойкава для него был все равно, что новогодний подарок. Кагеяма задавал вопросы, он ему отвечал, и Тобио чувствовал, как бежит на несколько широких шагов вперед своих современников. Но ему было мало, вам, людям, никогда не бывает достаточно.       - И что было потом?       Куроо, вопреки обыкновению, пропустил шпильку мимо ушей, привык к его манере вести диалог, или все еще не достаточно пришел в себя после алкоголя? Кей хмыкнул, вспоминая о том, как слушал эту историю из первых уст.       - А как ты думаешь? - Вместо ответа спросил Тсукишима. Ему было интересно, какой финал появится у Куроо в голове, и он сам не заметил свою улыбку.       - Ну, тут есть несколько вариантов. Во-первых, - Тецуро загнул указательный палец. - Он мог пожелать бессмертия, - Тсукишима не стал говорить, что будь формулировка такой, и Ойкава отсек бы мальчишке голову в той самой лаборатории. - Во-вторых... Мог бы попросить у него знания. Но звучит слишком абстрактно, да? Этот твой начальник и так отвечал на все его вопросы. Тогда остается... Неужели?       Черты его лица преобразились. Куроо планомерно продвигался к этому варианту, он был у него в голове, но когда Тецуро уже собрался произнести догадку вслух, то по-настоящему осознал, и шепот его был прерывистым и почти ошалелым:       - Он захотел стать таким же, как вы? - Кей медленно кивнул. - А разве такое возможно?       - Для Ойкавы - возможно все. У меня бы так не вышло.       - А в чем тогда разница между сменой сущности и бессмертием?       - Мозг можно растратить, даже если тело еще молодо, - Кей пожал плечами. - Когда ты человек... Это неизбежно.       - А где Кагеяма теперь? - Куроо задумался на мгновение. - Он ведь не съел его?       (А теперь включаем Hans Zimmer – The heart of Dave Jones (music box), ту, которая длится 1.12)       - Нет, - Кей усмехнулся, покачав головой. - Сидит себе где-нибудь, читает. Когда он успокоится, и позволит себе отдышаться, я не знаю. Но продолжается эта погоня за знаниями уже сто двадцать лет, - Куроо поднял брови, словно спрашивая "вот как?". Наверное, не нашел в себе сил выразить изумление словами. Все это было не понятно ему, как человеку. Если бы у него и была вечность, он провел бы ее иначе, провел бы ее так, чтобы не пришлось ни о чем жалеть. - От этой вашей человеческой жадности никуда не деться, да? - Вдруг произнес Тсукишима, сбивая его с мысли. - Каждый с собой что-то уносит отсюда, Иваизуми-сан так сказал.       - Ну, - Куроо потер нос указательным пальцем. - Жадность это ведь не так уж и плохо.       - Почему? - Кей сам не знал, зачем задал этот вопрос. Но отчего-то ему подумалось, что услышать его мнение было до странного важно.       - Потому что в лучшем случае жадность - это желание большего, оно заставляет стараться изо всех сил.       - А в худшем?       И Куроо улыбнулся ему, глядя снизу вверх - глаза его серебрились бликами ночных звезд, и на мгновение Тсукишиме даже показалось, словно он совсем перестал походить на человека.       - Делать глупости.       Тецуро поднял голову с его колен, и одним коротким неспешным рывком, плавным, точно у кота, подтянулся вверх. Он смотрел так, чтобы Кей понимал, что именно он собирается сделать, чтобы мог отступить. "Какое благородство" - фыркнул Тсукишима, и склонился, позволяя ему коснуться своих губ. Куроо целовал его тягуче-медленно, словно чувствовал, что этот раз может быть последним. Весь он казался Тсукишиме спокойным, почти даже опьяненным - в глазах его, едва приоткрытых, все еще плавал хмель, а губы были горькими от алкоголя. Но хватка выдавала Тецуро с головой, он вцепился в его ноги с такой силой, что человек бы уже зашипел от боли и отпрянул, но Тсукишиме было плевать - он человеком не был. Должно быть этот дурак просто об этом забыл, разве могло быть иначе? Сердце - бесформенный, объятый пламенем камень, до сих пор тянущий его вниз, забилось так, что Кею стало трудно дышать. Он не перестал помнить о контрактах, о сложностях, о страхах, даже забыться себе не позволил - не мог, не имел на это прав. Просто в тот момент Тсукишима решил, что поддаться своим желаниям - не такая уж и плохая идея.