Предопределение

– Зачем мы здесь? Белые дома. Дома с черепичной крышей и голубыми ставнями. Дома с ровными чистыми стенами, на которых никогда не было уродливых следов от дыма и гари, потому что никто никогда не пытался поджечь их. Никогда не тонул этот крошечный городок в огне. Это правильно, говорит он себе. Города не должны гореть. В этих светлых домах живут, должно быть, спокойные и приветливые люди. Они учатся, женятся, заводят детей. Они умирают – от старости, окруженные семьей и друзьями. Это тоже правильно. И когда каждое утро они умываются кристальной водой, руки у них чистые, не запятнанные чужой кровью, потому что они никогда не проливали чужую кровь. Но сколько он ни трет свои руки, трет с каким-то яростным остервенением, почти сдирая кожу, она все еще там – не только на кистях, но и выше, боги, он по локоть в крови, и он даже не помнит, чья она. Он знает, что это неправильно. Он не помнит, было ли хоть что-то правильное в его жизни. – Зачем мы здесь? – он повторяет вопрос, потому что ответа в первый раз так и не получил. Белые дома остаются за спиной, а впереди – цветочные поля, огромные, и линия горизонта расплывается в лавандовом цвете. Тысячи стеблей покачиваются на ветру, к земле пригибаются под его дыханием; это похоже на волны в море – Одиссей хорошо помнит море – но здесь слишком ярко и запах совсем другой. Цирцея ничего не говорит. Чуть хмурит темные брови, подносит палец к губам – молчи – отблеск солнца в золотом ободке кольца. Взгляд у нее блуждающий. Мыслями она явно не здесь; он бы многое отдал, чтобы хоть часть этих мыслей ему открылась – вот только отдавать ему нечего. Столько времени прошло, а он по-прежнему не понимает ее. Вряд ли ее понимает хоть кто-нибудь. Вся ее сила не напоказ – плавящийся контур солнца во время затмения, белый огонь; вся ее красота – холодная красота – тонкие линии, изящные кисти, меланитовая прядь, украденная из идеальной прически дуновением ветра – застывшая, неживая красота. Ночами ему еще иногда мерещится, что была в его жизни и другая: лазурная ткань на мягких изгибах и темные глаза, в которых разлита нежность, и легкий упрек в их глубине – не покидай меня. А у Цирцеи глаза странные, нечеловеческие, словно два зеркальных осколка, и он никогда не может вспомнить их цвет, потому что постоянного цвета они не имеют. Плещется лиловый в голубом – отражение цветочного поля. Столько времени прошло, а он по-прежнему не знает, любит ли он ее. Ведь если да – что-то неправильное есть в этой любви. Она, все так же хмурясь, наклоняется, и складки ее багряно-золотых одежд – закатное солнце в прибрежном песке. Ногтями, острыми по-кошачьи, переламывает без усилия хрупкий стебелек. Так же легко ломались кости под ударами железа, думает он. Так же мгновенно утекала жизнь, оставляя еще на некоторое время полустертую, отцветшую красоту. Она протягивает ему цветок с задумчивой улыбкой, спрашивает: – Что ты чувствуешь? Цветок в его огрубевших пальцах – утраченная жизнь, сломанное украшение. Сладковатый запах – тусклые воспоминания. Девушка, прекраснейшая из смертных. Волны бьются о скалы, и высоко взлетают соленые белые брызги. Вспаханное поле. Темные глаза – мягкий упрек – не стоило ему уходить тогда. Или стоило – высокая цена за давнюю клятву? Отсутствие ответов. Горячая кровь хлыщет из перерезанного горла – кривая усмешка Диомеда и дикий блеск его глаз в ночной тьме – не стоило им гневить богов. Тусклые воспоминания – туман над водой, такой густой, что еще чуть-чуть, и его можно было бы рубить мечом, и скрипят тоскливо доски под его ногами, он совершенно один на корабле, и не видно света солнца и звезд – вообще ничего не видно. Он совершенно один на корабле, и он один навечно. Он вздрагивает, будто проснувшись; выпадает лаванда из пальцев. Цирцея ждет ответа. – Одиночество. Она разочарована. Наступает словно бы случайно на оброненный им цветок – жестокая насмешка над уже погибшим. – Что ты ищешь? Он спрашивает об этом давно и на ответ уже не надеется. Но сегодня Цирцея отвечает: – Забвение. Во взгляде у нее удивление, а еще немного – жалость. Раньше он жалости к себе не терпел, но столько времени прошло, и чувства притупились – сейчас ему все равно. И он не знает, правильно ли это.