***
Фелпс не сразу отошёл от своей ярости. Его трясло почти весь вечер, а ночью уснуть долго не получалось, потому что состоявшийся срач всё крутился в голове, противно скрипя. В конце концов, когда злость немного спала, до него дошло две вещи: во-первых, Салли действительно имел в виду другое, пусть и подозрительно, что в таком-то разговоре вспомнил именно ебучего Джонсона. Во-вторых, Трэвис просто пиздец как палится, постоянно ссылаясь на носатого уебка, и ему стоит быть осторожнее, пока Фишер ничего не сообразил. Фишер реально был ни в чём не виноват, на него и так говна взвалилось достаточно, а тут ещё и Трэвис, который взрывается буквально от мельчайшего упоминания Ларри. Ларри, который вообще-то лучший друг Фишера, и если придется выбирать между ними двумя, то Салли точно выберет именно его, и это не странно и не плохо. Они лучшие друзья. А Трэвис для Салли так, знакомый. Одноклассник. Влюбленный в него. Пиздец. Стоило бы извиниться, правда. Фишеру ничего не стоит послать его нахуй в ответ, и, по идее, он так и должен поступить, потому что раньше у них отношения завязывались именно на этом. Говнится Трэвис — Салли отвечает ему тем же. Не лезет драться, потому что не тупой и понимает, что это хуевая идея, но каждая его фраза бьёт точно в намеченное место. В чужой боли он разбирается так же хорошо, как и в своей собственной. Трэвис не умел извиняться. И Фишер был единственным, кто его извинений заслуживал и заслуживает. Потому что все остальные уёбки действительно заслуживают только всего самого наихудшего. Всех обитателей школы можно было смело поделить на две касты — фрики и лохи, — но Трэвис всё равно ненавидел всех одинаково. Ну, кроме Салли и Ларри, разумеется. Ларри он ненавидел больше всех, а в Салли попросту был по-глупому влюблен. Почему, спрашивается, именно они стали лучшими друзьями? Почему Салли не мог подружиться с каким-то неизвестным выблядком, который перед глазами не маячит и не бесит? Почему? Да и почему вообще это именно Фишер? В мире на самом деле очень много людей, которые в теории могли бы быть ему симпатичны, даже если и невзаимно, мимолётно и как угодно ещё. Даже если брать учеников этой школы — Трэвис не питает симпатии ни к кому из них, но, тем не менее, похожие на Фишера все же есть. Внешне, внутренне, очень редко — сочетая оба пункта. Но все это в других людях его раздражало и выводило из себя, а именно в Фишере — привлекало и вызывало бурю чувств. Может, дело в том, что Фишер — такой же травмированный, как и он сам, но не подскользнувшийся на скользкой дорожке, а пошедший правильным путем. Он справляется и обязательно справится, может, даже когда-нибудь перестанет носить эту дрянную маску, показав настоящего себя. По сути, он обыкновенный подросток, просто чутка добрее большинства. И с голубыми хвостами. И классными тонкими руками. То, что происходило между ними сейчас — чудо, никак иначе. Трэвис бы на его месте не раскидывался предложениями закорефаниться или потусить вместе, потому что нахуй всех, кто хоть раз повёл себя так же мудачески, как Фелпс. Тем более, он как-то даже ударил его, и это было ужасно. В самом деле. Даже по меркам Трэвиса. Он понимал, что каждый человек терпелив по-своему и лишь до определённой метки. Понимал, но ничего не мог с собой поделать. Злился, очень злился, продолжал при нём же хуесосить Джонсона, пусть и не так явно, как ранее. Молчать просто не получалось, потому что в голову била ревность, глупая и бессмысленная, и так же сильно било осознание превосходства Джонсона относительно Трэвиса. С ним-то Салли постоянно, особенно после школы. Иногда он даже слышал обрывки их разговоров, проходя мимо, и почти всегда они обсуждали, чем заняться после учебы или как они охуенно потусили вчера. У самого Фелпса такого, разумеется, не было и никогда не будет, скорее всего, потому что он снова всё медленно, но уверенно проебывает. Первый звоночек — посыл нахуй, хотя обещал быть хорошим другом. Видимо, напиздел. Мириться, тем не менее, всё-таки надо. Нужно хотя бы понять, не разочаровал ли он Фишера настолько, чтобы у того опустились руки. И завтра будет видно, сходит ли он сам нахуй или получит ещё один шанс. Трэвису просто пиздец как тяжело думать обо всём этом дерьме. Однако куда тяжелее было пиздовать в школу, вспоминая всё это. И необходимость мириться кажется вроде штукой важной, а страшной пиздец. Напоминало тот блядский разговор в туалете, который всё изменил: каждая фраза имела для них обоих большое значение, но говорить было тяжело. Реально тяжело, потому что проебаться было невообразимо легко. Сейчас же, более-менее поняв Фишера, он уже мог представить, как нужно с ним разговаривать, но лишь отчасти. И как извиняться он тоже не знал, потому что не был уверен, что это работает именно так — просто подойти и сказать дежурное «прости», а потом ты резко снова для кого-то друг. Для него извинения — крайне бесполезная хуета, потому что напиздеть можно что угодно. И, разумеется, сам он пиздеть Салли не собирался. Просто не хотелось. Может, у друзей это работает именно так? Кто знает. В кабинете Фелпс оказывается раньше, чем обычно, а потому застать там Фишера не ожидает — в основном он до последнего торчит в школьных коридорах со своей свитой, в частности с Джонсоном, и за пару минут до звонка возвращается в кабинет, чтобы подготовиться к уроку. Но сейчас, к удивлению и лёгкой радости Трэвиса, он был в кабинете. Совершенно один, положив голову на сложенные на парте руки. Спит что ли? Для него неудивительно — он на уроках часто клюёт носом, особенно в первую половину дня. Поэтому сначала Фелпс хотел было пройти мимо, не решаясь тревожить, а потом всё-таки решил не откладывать это на потом, когда будет дохуя причин оставить его в покое — дохуя кого в кабинете или Фишер сам уйдёт к своему ненаглядному, ну или случится что угодно ещё. Поэтому он подходит к его парте, встав рядом, и старается не смотреть на него, всем богам молясь, чтобы он просто спал. — Эй, — неожиданно твёрдо выдает он, мгновенно ощутив желание хорошенько себе прописать за это. Фишер не спал, нет. И так рано в кабинете он был тоже не просто так: всё ещё чувствуя себе престранно, а теперь ещё и неловко из-за разговора с Джонсоном, он решил до уроков провести время в одиночестве, чтобы немного прийти в себя и не стыдиться смотреть в глаза Эшли. Мало того, что Джонсон тогда выдвинул довольно волнующее предположение, так ещё и решил, что дело в Эшли. Боже, как же неловко. Она же его близкая подруга, как сестра. Какой же это пиздец. И думая об этом сейчас, он абстрагируется настолько, что не замечает чужого присутствия рядом с собой, а потому реагирует на это ярко: он чуть ли не подпрыгивает на месте, мгновенно выпрямившись. Не сразу узнав обладателя этого голоса, он и вовсе занервничал, не понимая, что от него хотят. И вот те на — это именно Трэвис. Спасибо, блять, что не Эшли, а то у него бы сердце не просто ушло в пятки, а разорвалось бы. Рассеянный, разволнованный, он едва ли соображал, изо всех сил стараясь просто выглядеть нормально, но нихуя не получалось. — Ты чего? — следует вопрос от того же Трэвиса, так же удивлённого таким поведением. Салли неловко убирает упавшие пряди с протеза, отводя взгляд на несколько секунд, и шумно выдыхает. — А… Что «а»? — Просто… Что с ним вообще творится? Салли хочется спрятать лицо в ладони и куда-нибудь убежать. Да, стыдливо и глупо, как полагается обиженным девочкам, но хочется, потому что он не может и двух слов связать. И доводы Джонсона, и приплетение в эту историю Эшли, стыд за всё это, да ещё и вперемешку со всей той ересью, которая укутывает его сложные взаимоотношения с Трэвисом. Что ему делать? Что он должен ответить? Он не знает. Он вообще нихуя не знает в данный момент, поэтому какое-то время молчит, глупо глядя даже не на Трэвиса, а словно сквозь него, боясь поднять взгляд. — Таблетки. Вот, — наконец, выдавил он из себя. — Что? Соберись, блять. Ничего страшного не произошло. Фишер старается вдохнуть как можно спокойнее и ровнее. — Штырит, говорю. Сильно, — ответил он более ясно и понятно. Теперь было не так страшно поднять взгляд на Трэвиса, который в этот момент как раз кивнул головой, как бы давая понять, что теперь у него вопросов лишних никаких нет. Хвала небесам. — Мм… — тянет он. — Поправляйся?.. — Спасибо. И все же, что он, блять, несет? Фишеру везёт только с тем, что рядом не Ларри, который бы уже либо разволновался, либо высмеял эту ситуацию, потому что Салли реально как на иголках и несёт какой-то бред. Ответить на это «спасибо»? В самом деле? Фишер абсолютно точно не в себе. Трэвис отмечает про себя, что юноша подозрительный даже для самого себя, но решает, что всё под контролем, если он всё-таки пришёл в школу. Если бы его сегодня не было на занятиях, возможно, Фелпс принял бы это на свой счёт, но лишь на время: Салли бы куда сильнее наказал его полным игнором, чем своим отсутствием. Быть рядом, но отталкивать от себя — вот это в самом деле неприятно и мерзко. И правильно по отношению к Трэвису, который именно так с ним себя и ведёт. Что ж, Фелпс. Пора. — Я, это, извиниться хотел, — всё же сказал блондин, силясь звучать как можно спокойнее, хотя нихуя спокоен не был. Вот от слова совсем, потому что до этого никогда не извинялся сам, по своей инициативе, за собственный проёб, ещё и запланированно. Интересные вещи творит с ним это чудо в протезе. Само же «чудо» лишь медленно подняло голову, чтобы заглянуть в глаза, и сразу же отвернулось, снова пребывая в некой прострации. Опёршись рукой о спинку стула, он опустил взгляд, словно бы задумавшись. Салли скорее запутался, чем задумался, конечно, но видимой разницы не было. — За что? — слишком быстро задаёт вопрос Салли, стараясь вспомнить, что случилось такого, чтобы Трэвис в этом был виноват. Мысли не собирались в логичные умозаключения, слова — в предложения, и от этого голова шла кругом. Сердце почему-то заколотилось с бешеной силой, а руки мелко задрожали. — За вчерашнее. — А что вчера было? Трэвис бы подумал, что над ним издеваются и послал бы нахуй ещё раз, но Салли выглядел настолько уже измученно, что в итоге Фелпс только вздохнул, недовольно пялясь на протезника. Тот мягко провёл ладонью по волосам, видимо, не зная, куда себя деть, и лишь спустя какое-то время после возобновившегося молчания глянул на Трэвиса, затем снова отведя взгляд — понял, что вспоминать ему придется всё самостоятельно. Блядство. Что было вчера? Ну, вчера они вместе пошли прогуляться и всё было окей, пока он не завёл разговор об отношениях. Так, он спрашивал, как там у Трэвиса дела с тем парнем, и вроде как у них всё налаживалось. А потом… потом они ещё немного поболтали, прежде чем Фишер ляпнул какую-то хуйню и всё похерил. — Ох, точно, — ничуть не успокоившись, совсем тихо произнёс Салли. — Я совсем забыл. Забыть-то он не забывал, а просто не мог отыскать этот кусок ссоры в своей забитой разным хламом голове. Ну вот, вообще теперь дела обстоят прекрасно: Ларри, потом Эшли, теперь ещё и Трэвис, который до этого послал его нахуй. Всё это порождало такую дичайшую путаницу, что сосредоточиться на чем-то конкретном было невозможно. Он прямо-таки ощущал острую необходимость отойти именно сейчас и сделать что угодно, чтобы успокоиться. Да хоть выбежать без куртки на мороз и простоять так до самого начала урока — ему нужно просто хоть ч т о — н и б у д ь, что приведёт в чувства. — Ну, вот. Я, типа, не хотел говниться и всё такое. Но словил бесов и начал вести себя, как мудак, — очень скомканно извинился Фелпс, даже не рассчитывая, что его извинения будут приняты. Но Салли, что удивительно, подумал лишь пару секунд, прежде чем согласно кивнуть. Более того, Трэвис уверен, что эти две секунды Фишер просто пытался понять, что ему сказали, над вердиктом вообще не задумываясь. — Не переживай, — монотонным голосом, будто на автомате, сказал Салли. — Всё в порядке. То есть., я тоже нехорошо поступил. Нужно было думать, прежде чем сказать. А, нет, всё-таки не от балды кивнул. Понял, что он имеет в виду.Только вот… ему-то за что извиняться? Трэвису, конечно, было бы легче, не ляпни Салли тогда ту глупость, но всё равно стоило бы именно ему следить за своим языком и не беситься от каждого упоминания Джонсона, от которого избавиться, увы, невозможно. — Мне тоже стоило бы подумать, — честно признается Фелпс, всё же давая Салли понять, что вину он с себя не снимает, а как раз-таки полностью признаёт. Исправиться, конечно, не пообещал, но лишь потому, что в данный момент этого обещать не может. Они с Фишером всё-таки знакомы совсем немного, и пусть он старается быть мягче — даже если и неосознанно, — но ему тяжело. Реально тяжело. От полного спокойствия до эмоционального взрыва его практически всегда разделяет лишь пара слов, брошенных совершенно неосторожно. И чтобы научиться не реагировать на всё остро, не воспринимать каждое слово в штыки и затем бояться, что за ссорой последует незамедлительный разрыв, ему потребуется много, в самом деле много времени и сил. И он даже представить боялся, насколько много. На самом деле, тяжело было обеим сторонам. Трэвису — потому что взаимодействия даются ему тяжело, учиться дружить — сложно, и быть другом так же тяжко. Он пытается, но не может перебороть самого себя, не может совладать со своей злостью, ревностью и страхом всё проебать. Салли — потому что он прекрасно понимал, что это займёт много времени и сил, и ему нужно быть блядским ювелиром в этом деле. Трэвис был сложным человеком с тяжёлым характером, но всё же он в него поверил, и поэтому Фишер обязан сделать всё, что было в его силах, лишь бы не проебать единственный шанс помочь Фелпсу. И, что самое смешное и оттого гадкое, именно тогда, когда ему показалось, что всё стало налаживаться, вдруг голова пошла кругом и он сам резко стал вести себя иначе. Предположение Джонсона и вовсе сбило его с толку, потому что оно звучало… подходяще. Убедительно. Даже если с человеком он ошибся. И Фишеру в самом деле было страшно, что Ларри окажется прав, потому что это испортит абсолютно всё. В глубине души он прекрасно понимал, что таблетки тут не при чём, но надеялся, что всё именно так, ведь в противном случае всё проебано. Он уже ведёт себя странно. Ему уже неловко и тяжело. Когда сердце ебашит, словно вот-вот встанет, соображать невозможно, а Трэвис пришел не просто так, а чтобы извиниться. Фишеру стоило бы похвалить его за такой шаг, сказать, что всё в порядке и он не злится, но вместо этого он несет откровенную хуету, лишь бы не молчать. Поднять взгляд и посмотреть ему в глаза при этом — даже не обсуждается, он на месте сгорит от волнения. Ему действительно куда проще сваливать всё на побочки, чем признать то, что он всё испортил. Предал его, потому что вселил надежду подружиться, а затем сам же эту надежду растоптал. — Ничего страшного, — буквально выдавил из себя Салли совсем тихо. — Всякое бывает. Это же не конец света. Трэвис, глядя на него, кивает. — Согласен. Фишер снова кладёт руки на парту, неловко поведя плечами. Ощущать на себе взгляд Трэвиса было… неловко. Потому что он должен был заметить, что что-то уж слишком не так даже для фрика, а объясняться Салли отчаянно не хочется. К тому же, от волнения почему-то начало подташнивать, и это просто полный пиздец. Трэвис видел, что Фишеру как-то совсем хуево, и доебываться ему не хотелось. Самого его бесило, когда кто-то задавал вопросы, но когда это делал Салли, честно говоря, было немного приятно. Приятно было ощущать, что ему не всё равно, что он переживает, учитывая то, что Трэвис привык думать, что всем просто хочется доебаться и посплетничать. Фишер таким не был. Фишер был действительно пиздатым. Наверное, именно поэтому он решил просто поинтересоваться, всё ли в порядке. Просто потому, что так полагается друзьям. И, возможно, потому что он сам хоть чуть-чуть, но всё же переживает. — Тебе не плохо? — спрашивает он едва слышно. Фишер тихо вздыхает. — Ты ведешь себя пиздец странно даже для фрика. В этот раз Фишер не смотрит на него, а даже чуть наклоняется, желая исчезнуть. Значит, по нему всё-таки видно, что он чувствует себя неважно. Обычно влюблённость приносит приятное волнение, тебя будто окрыляет, и всё вокруг такое воздушное и приятное, что даже не обращаешь внимание ни на что плохое. Так было с Эшли, во всяком случае. Да, Фишер действительно был влюблен, но со временем чувства угасли, превращаясь в дружеские. Сейчас же он был больше несчастным и уязвимым, чем пылко влюбленным. — Нет-нет, — отмахнулся Салли. — Всё в порядке. Просто голова не варит. Такое иногда случается. — Как скажешь. Нельзя сказать, что в течение оставшегося дня Фишеру стало легче. Нет, едва ли; он то и дело поглядывал на Трэвиса, пытаясь разобраться в себе, но ничего путного из этого не вышло. Он всё ещё не мог сказать наверняка, чувствует ли к нему что-либо или ему всё-таки нездоровится. На переменах он старался отсиживаться в кабинете, сосредотачиваясь на повторении материала. Концентрировать внимание на чем-либо было крайне тяжело, потому что мысли возвращались к словам Джонсона. «А ты, случайно, не влюбился?» Нет, Ларри. И тебе стоило бы тактично промолчать, а не заставлять ебать себе голову этим вопросом весь день. Джонсон наверняка всё понимал, а потому даже в кабинет не заглядывал, прекрасно зная расписание занятий лучшего друга. Если бы это было не так, он бы уже тысячу раз зашёл проведать его, поинтересоваться, всё ли в порядке. А так, видимо, не навязывается, понимая, что в голове у его хоуми сейчас полный кавардак, в котором пока не стоит колупаться. Когда занятия подошли к концу, Салли всё же изъявил желание перекинуться парой-тройкой фраз с ребятами, пока у них была перемена. Ничего особенного не произошло за то время, что он пытался привести мысли в порядок: день проходил вполне спокойно и скучно, никаких интересных происшествий не наблюдалось, никто ни с кем не ругался. Словом, тишь да гладь. Жаль, конечно, что сам Фишер таким похвастаться не может. Лучше бы он загибался от скуки, чем от всей этой мозгоебистики. Фишер провожает Ларри с Эшли до кабинета, и Джонсон заходит первым. Девушка же, напротив, остановилась возле двери, повернувшись к Салли, и вдруг заговорила: — Может, соберёмся на выходных? — предлагает она, добродушно улыбаясь. — Уже соскучилась по всей этой Эддисоновской херне. На самом деле, они правда давно не собирались, и Фишер это не отрицает. Но его настораживает, что она заговорила об этом именно сейчас, именно после того, как ровно то же самое предложил Джонсон. Нет, игр в сводничество ему не надо, он об этом не просил и никогда не попросит. Спасибо, конечно, но ему вообще не до этого. И тем более не до свиданий с Эшли. Это… это звучит так неправильно. — Я бы с радостью, но буду занят на выходных, — отнекивается Фишер, силясь звучать так же светло, как и девушка. Но та лишь хитро щурится, словно ожидая такой ответ. — Правда? Ларри сказал, что ты свободен. Ах, вот как. Фишера в самом деле пробирает злость от этих слов. Нет, он не злится на Эшли, ни в коем случае — она ведь просто хочет позависать вместе и поразгадывать легенды этого странного и даже стрёмного места, и каких-то подводных камней Салли от неё не ожидает. Но он же просил Ларри не лезть. И тот ведь пообещал так не делать. Какого хуя, Ларри? — Ларри так сказал? — решил уточнить юноша. Девушка кивает. — Именно. Салли хмурит брови, сжимает губы в тонкую полоску, а потом, сам того не ожидая, довольно резко отвечает: — Значит, он ошибся или забыл уточнить у меня. И Эшли… Промолчала. Салли какое-то время ждал от нее хоть какой-то реплики, но, не дождавшись, поднял взгляд на подругу. Она уже не улыбалась, как обычно делала всегда, а просто вопросительно смотрела на него, не понимая, что сделала не так. Блять. Вот кого-кого, а Эшли Салли обидеть точно не хотел. Она отличная подруга, с ней действительно классно, она по-своему крута и знает много интересных вещей. С ней приятно проводить время, правда. Просто в данный момент Фишер действительно не хочет всего этого. Абстрагироваться — да, отвлечься — тоже, но не таким способом. — Ладно, извини, — неловко поправив волосы, всё же сказал Фишер. — Я не должен был так говорить. Просто чувствую себя неважно. Давай я точно скажу тебе всё в пятницу, ладно? — Извинения приняты. Судя по тому, что она снова заулыбалась, это правда. Фишер тоже невольно улыбается, не находя в себе сил не ответить на ее улыбку. Все же, что-то от той нежности и трепета в нем все еще осталось, раз уж ее настроение отражается в нем моментально. — Хорошо. Буду ждать. До встречи, Сал, — соглашается девушка, затем попрощавшись. Она быстро обнимает его, и её длинные каштановые волосы так приятно касаются его шеи, легко щекоча. — До завтра, — так же попрощался юноша, напоследок еще махнув рукой. Стоило ей зайти в кабинет, как всё хорошее настроение, ею же созданное, улетучивается. Блядство.***
Вернувшись домой из школы, Салли какое-то время просто лежит в кровати и думает обо всём, что с ним творится в последнее время. Не придя ни к каким выводам, он в итоге решает заняться уроками, а потом его зовёт к себе Ларри, и Салли, ощущая необходимость как развеяться, так и обсудить с ним произошедший казус, соглашается. Злость немного отступила, стоило ему только увидеть Джонсона, который сразу же ему вяло улыбнулся. По натуре своей Ларри был типичным флегматиком, которого едва ли можно чем-то удивить и тем более шокировать. Салли был более эмоциональным, и этот их контраст во многом их сблизил. Там, где Ларри было тяжело удивить, Салли мог найти что-то интересное и заинтересовать даже Джонсона. И, напротив, то, что расстраивало Фишера, Джонсон мог с лёгкостью перевернуть так, чтобы проблема не казалась трагедией. Ларри какое-то время рисовал, в этот раз решив обойтись карандашными набросками — так, просто ради практики. Салли любил рисовать, но у него конкретно это получалось неважно, хотя Джонсон был очень хорошим наставником, который объяснял всё весьма понятно и легко. Больше юношу всё-таки тянуло к музыке, и с этим он мучился не слишком долго, прежде чем начало получаться. Он бы сыграл сейчас, но решил развлечься иным способом. — Хочешь, погадаю тебе по ладони? — предлагает Фишер, и Джонсон, недолго подумав, соглашается, безразлично протянув ему свою руку. У Ларри руки совсем не такие, как у Салли. Они оба худощавые, и руки у них, соответственно, костлявые, пальцы — тонкие и длинные, но у Салли руки бледные и почти что изящные, ну, насколько они могут быть у парня-подростка. У Ларри подушечки были огрубевшими, мозолистыми, костяшки — потемневшими, со следами пережитых драк. Ларри и Салли были похожи друг на друга в каком-то смысле: оба бросались в глаза, оба были необычными, оба были фриками. Но если вглядеться, то можно заметить отличия, которые говорят о них куда больше, чем можно выразить словами. — Смотри: это линия головы, — начинает Фишер, проведя пальцем по линии на ладони. — Она отвечает за твои способности. Судя по всему, ты хорош в творчестве, потому что она изогнута. — Нихуя себе ты пророк, — бесцветно изрекает Джонсон, пристально глядя на Фишера. Салли чуть смеётся, но руку не отпускает. — А вот тут линия жизни, — проведя пальцем по линии возле большого пальца Джонсона, продолжил Фишер, всё ещё улыбаясь. — Но я не помню, что она значит, поэтому мы перейдём к линии сердца. — Можешь не гадать: у меня с сердцем всё нормально и инфарктов в ближайшее время не должно быть, — опередил его Ларри. — Это не о том сердце! — Ну и о чём же тогда? Фишер на пару секунд замолкает, а потом, придумав ответ, снова подаёт голос: — Эта линия значит, что ты пидор. Салли громко смеётся, когда Ларри одёргивает свою руку, чтобы уложить его к себе на колени. — Ой, знаешь, я совсем забыл, что начал гадать по звёздам, — произнёс металлист, хватая Фишера за руки, когда тот начал шутливо брыкаться. — И? — не оставляя попытки освободиться, задал Фишер. Спустя пару секунд борьбы он сдался, признавая свое поражение, и Джонсон склонился к нему для ответа: — Звёзды мне нашептали, что из нас двоих пидор только ты. Ха-ха-ха, очень смешно. Салли, тем не менее, действительно рассмеялся, а потом уже присел рядом с Джонсоном, выбравшись из своеобразного плена. — Так я тебе и поверил. — Отвечаю, — напоследок бросил Джонсон, растянув губы в ухмылке. С одной стороны, это всего лишь невинная шутка, а с другой стороны… Ну, Ларри, был бы стрелком, ты бы всегда попадал в мишень, потому что в последнее время твои фразы действительно попадают в точку. Казалось бы, он просто что-то предположил или даже пошутил, как сейчас, а вдруг всё так и окажется? Фишеру страшно, реально страшно от таких мыслей, но надежда теплилась глубоко внутри, не позволяя ему впадать в панику. Всё ещё обойдётся. Образумится. Он проверит, точно ли принимал все таблетки, пересчитает, сколько их в блистерах и в баночках, и там будет видно, побочка это или что-то другое. Всё будет хорошо. Всё будет нормально. — Ты мне, знаешь, лучше на что ответь… — поправив волосы, заговорил Фишер, решив наконец-то поднять и не самую приятную тему. — Почему это Эшли стала проситься собраться вместе, да ещё и с полной уверенностью, что у меня никаких дел на выходных нет? Джонсон ложится на кровать, снова взявшись за скетчбук, даже не взглянув на Салли. — Понятия не имею, чувак. Салли недовольно вздыхает, пододвигаясь ближе к нему. — Она сказала, что ей ты так сказал, — честно выдал юноша. — Так зачем? Я же просил ничего не говорить, блин. Какое-то время Джонсон думает над ответом. Карандаш в его руке замирает в миллиметре от листа, так и не коснувшись, и юноша поворачивается к лучшему другу лицом. — Я ничего лишнего ей не сказал, — совершенно спокойно произносит он. — Просто предложил позависать вместе. Ни словом более, честно. Салли рассматривает складки на покрывале, не зная, что ему думать и чувствовать по этому поводу. Злиться, обижаться? Ларри ничего плохого не сделал и ничего не сказал — обманывать он его не станет. Ему нужно что-то сделать? Настоять на своем, поругаться? Наверное, нет. Это просто недопонимание, потому что Ларри неизвестна постыдная Фишеровская тайна. Так бы он вряд ли стал помогать Фишеру подкатить к кому-то. Ну, как к кому? К Трэвису, блять. Фишер чувствует, как вспыхнули щеки. — Ладно. Поверю тебе на слово, — заключил он. Ларри в ответ кивает.***
На следующий день ситуация не сильно изменилась. Ему стало чуть получше, да и на переменах он уже выходил поговорить с ребятами, но неловкость конкретно в общении с Трэвисом никуда не делась. Тем не менее, бегать от него Фишеру совсем не нравилось, поэтому после учебы он всё-таки решился позвать его прогуляться. Нужно было поддерживать дружеские отношения, да и ему было интересно, правда ли дело в Трэвисе или ему в целом странно. А так… проведя какое-то время наедине друг с другом, ему будет легче сравнить свои ощущения с тем, что он чувствует в любой другой компании. Может, успокоится, в конце концов, и не придётся кормить себя глупыми надеждами. — Пройдёмся? — предлагает Фишер, когда в кабинете остаются только они вдвоем. Трэвис поворачивается к нему, и в этот момент Салли стушевался, опустил взгляд в пол. Но почему? — Попиздовали. Самому Трэвису, по правде говоря, сначала звать Фишера гулять было очень тяжело и волнительно. В первый раз он переволновался настолько, что напугал Салли, а теперь они будто ролями поменялись. Разница разве что в том, что Фишер, ну… не был тем, кто способен напугать хоть кого-то, а особенно Фелпса. Маленький, щуплый, с этими дурацкими хвостиками. И в последнее время молчащий, избегающий взгляда и дёргающийся от каждого шороха. В этот раз прогулка была особенно тихой. Трэвис молчал, Салли молчал, и как начать разговор было неясно. Салли думал рассказать что-нибудь из того, что с ним происходило в последнее время, но ловил себя на мысли, что это неинтересно или бессмысленно. Да и что ему рассказать? Как он тусуется с Ларри? Трэвис вряд ли будет рад слышать хоть что-то о Джонсоне. Салли поднимает взгляд на Трэвиса, пока они идут по дороге. Высокий. Светловолосый. Фишеру нравится. Блять. Но ведь не только ему, да?.. — Так… как у тебя дела? — интересуется Салли, и Трэвис прекрасно понимает, что он имеет в виду. Блондин отводит взгляд, честно говоря, не желая разговаривать об этом. Говорить Фишеру о том, как у него с ним же обстоят дела казалось ему чем-то совсем неправильным и подозрительным. Типа… разве он не поймёт, не проведет параллели и не сообразит, что речь всё время шла именно о нем? Если у них всё хорошо, то это Трэвис и ответит. Если поругаются, то он так и скажет. И если ничего нет, то именно это он, блять, и скажет. Разве это не очевидно? — Без изменений, — кратко отвечает юноша. Салли только кивает, не зная, что ему еще сказать. Порасспрашивать? Поинтересоваться, кто это, из какого класса, знает ли он его? Может, они пересекались в коридорах или как-нибудь ещё. Может, они знакомы. Было бы интересно узнать, какие люди нравятся Трэвису. Вообще, Трэвис как-то говорил, что ему нравится, что Салли такой маленький. Отчего-то именно эти слова вдруг вспыхнули в его голове, вызывая лёгкий трепет. — А твои? — неожиданно спрашивает Трэвис. Охх, блять. Салли… не знает. Правда. — Несколько запутанно, — только так он смог описать всё, что творилось в его голове. — Почему? Лучше тебе не знать. — Не хочу жаловаться, но это какой-то дурдом. И вокруг меня, и в голове. Вообще не представляю, что со всем этим делать. — С чем? С тобой. — Не могу пока сказать. Не потому, что не доверяю, а потому, что не хочу обсуждать это за спиной. Но если коротко, то из-за непрошенной помощи у меня неразрешенные дела, которые решить нужно до завтра. А я не могу. В итоге Салли решается лишь только частично рассказать о том, что случилось благодаря вмешательству Ларри. Говорить о клубящихся внутри чувствах он не может. Просто не может ни слова об этом произнести, словно ему язык отрезали. Может, как-то так себя чувствуют немые? Салли не знает, но, как ему кажется, в данный момент он был бы благодарен судьбе, пропади у него способность разговаривать — он бы не взболтнул чего лишнего. — Почему? — И просто не хочу, и не хочу никого обидеть. — Проблемы в стиле Кромсаааалли. Салли приглушённо смеётся, наконец-то расслабившись. Когда Трэвис произнёс это, внутри разлилось такое приятное тепло, что на мгновение даже показалось, что дышать стало легче. Он чувствовал себя неловко, некомфортно и комфортно одновременно, ему было и плохо, и хорошо, ему и нравилось быть здесь, и хотелось исчезнуть. Но теперь стало гораздо легче. — Шутки в сторону, — увереннее выдал Фишер. — Я действительно влип. Они останавливаются. Трэвис встаёт напротив Салли, чуть опустив голову. Фишер же, напротив, поднимает голову, чтобы встретиться с его взглядом, и отчего-то ему кажется, что со стороны они выглядят странно. Хорошо, но странно. — Какие есть варианты? — решил уточнить блондин. Салли задумался. — Сделать, как хочется мне и обидеть близкого человека или сделать так, чтобы всем было хорошо. — Второй вариант, как я понял, не так хорош, как ты выразился? Салли пожал плечами. — Я просто не хочу. Не просил ничего такого. Точнее, просил не вмешиваться и не втягивать меня в это дело. Но получилось так, как получилось. — Тогда это тебя ебать не должно. В этом плане Трэвис был категоричен и считал такую точку зрения действительно верной. Просил не лезть, а полезли? Последствия разгребайте сами, это сугубо ваш проёб. Если же у тебя характер, как у Фишера — мягкий и беззлобный, просто неспособный на эгоизм, — то, разумеется, послать всех нахуй будет тяжеловато. Его больше интересуют компромиссы и сглаживание углов конфликтов. Так они, собственно говоря, и сблизились. — Но ты белый и пушистый, так что тебя это ебёт. — Да. — Ясно. В таком случае, Трэвис помочь ничем не может. Да и Фишеру вряд ли нужны его советы, учитывая разницу в их способах разрешения проблем. У Фелпса это всегда что-то радикальное. Салли ищет золотую середину и остаётся там по мере возможности. Поэтому ему было тяжело, но он обзавелся друзьями. Если бы он поступал так же, как и Трэвис, то вряд ли бы с ним так крепко дружили все эти разноцветные выблядки, один другого краше. Особенно хуев Джонсон. Пока протезник думает, как ему быть, блондин решает отвлечься на замерзшие руки. Уже всё-таки холодно, морозно, и на улице долго тусоваться тяжело. Даже если они провели здесь совсем немного времени, руки успели замерзнуть, поэтому он пытается их согреть своим дыханием. По какой-то причине, Салли, заметив это, почувствовал острую необходимость помочь всеми возможными способами. Ему нравилось комфортить людей, это правда, но не настолько, насколько хотелось прямо сейчас. Боже блять. — Дай руки. Трэвис не знает, что от него хочет Салли, но просьбу выполняет, протянув ему обе свои руки. Фишер волнуется, пиздец как волнуется, но считает, что поступает верно, когда мягко накрывает его ладони своими, пытаясь согреть. Их руки очень отличаются, даже сильнее, чем отличаются руки Салли и Ларри. У Трэвиса смуглая кожа, у него всегда разбитые костяшки, у него грубые руки и неловкие прикосновения. У Салли бледная кожа, накрашенные ногти и лёгкие, невесомые прикосновения. Просто как небо и земля. Из совершенно разных миров. — Мои тоже холодные, — как-то отстранённо комментирует Салли, не узнавая свой голос. — Прости, я не смогу согреть тебя. Это лишь кажется. На деле же места прикосновений горят ярким пламенем — Трэвису кажется именно так и никак иначе. Эти опиздохуительные руки, которые так хотелось потрогать хоть на сотую долю мгновения, сами прикасались к нему в такой трогательной попытке проявить заботу. Да, Фишер действительно повернут на желании помогать своим распиздатым дружкам, но, что самое пиздатое, теперь в их число входит и Трэвис. Конечно, и выблядок Джонсон наверняка, но хуй его знает. Каким-то особенным для Фишера он не может быть. Это невозможно. — Это буквально самая гейская хуйня в моей жизни, — выдаёт Трэвис, тем не менее, беззлобно. Но лишь пока что. По хорошему было бы убрать руки в карманы, но в то же самое время хотелось и подольше постоять вот так вот, практически держась за руки, пока это хвостатое недоразумение так грустно осознает, что его руки слишком холодные, чтобы согреть чьи-либо ещё. Во всяком случае, разжигать пламя внутри у него получается с завидным успехом. — Перестань так говорить всякий раз, когда я просто пытаюсь быть с тобой хорошим. Салли говорит это быстрее, чем соображает. Голос в голове буквально орёт ему «заткнись» и «закрой рот», но уже слишком, сука, поздно. Он не злился на высказывание Трэвиса и прекрасно знал, что он реагирует на это не просто от балды, а потому что переживает кризис ориентации, но почему-то… Просто захотелось, чтобы он признал, что это хорошо. Это приятно, это славно, потому что ему самому хорошо в этот момент. И хорошо настолько, что руки начинают мелко дрожать. Трэвису хотелось бы съязвить и сказать, что Салли охуел, но почему-то ему ещё больше хочется согласиться с его словами. Будто это снимает с него груз ответственности, потому что, ну, разве можно спорить с Фишером из-за такой хуйни? Он недавно извинялся перед ним за свой базар, а теперь что, должен снова наорать и послать нахуй? Нужно брать себя в руки — твою ж мать! , — и думать, прежде чем говорить что-то или делать. — Блять. Как скажешь. Хотелось бы, конечно, просто взять его за руки и держать так, пока, блять, ладони не отмёрзнут, но Трэвис лишь наслаждался этими лёгкими касаниями, ощущая его тонкие пальцы. Холодные и костлявые. И не грубые, как у него самого. Ему же казалось, что у Фишера такие нежные руки, как обычно бывает у девчонок, но ему не с чем было сравнить. Просто девчонки всегда кажутся милыми и нежными, как цветочки, а тут откуда-то взялся Фишер, который вроде парень, а ощущается, как девчонка. Даже чувства вызывает именно такие, какие должны вызывать девчонки, да простит его Господь Бог за такие мерзкие мысли. Чтобы не было так неловко, Фишер решил вернуться к изначальной теме разговора — проблема вынужденной тусовки на выходных. — Как стоит поступить, Трэвис? Как надо или как хочу? Трэвис трактует его вопрос совсем иначе, а потому посоветовать нихуя толком не может. Он сам, по сути, поступает как что-то между. Вроде бы ему надо держаться от Фишера подальше, надеясь, что чувства угаснут и он станет совершенно нормальным парнем, но он поступает, как хочет: ходит с ним на прогулки, терпит это пидорство и даже поддаётся ему, а сейчас так вообще практически держится с ним за руки. Ему надо оставить всё это. Реально надо. Но он не хочет. — Понятия не имею, Сал, — совершенно серьёзно отвечает он. — Хорошо, — сказав это, Фишер на какое-то время замолкает, прокручивая в голове несколько возможных вариантов развития событий. Может, его не будет грызть совесть, если он реально будет занят? Может, Джонсону действительно самому стоит объясниться перед Эшли? В крайнем случае, он просто может позависать с ней и остальными ребятами, но без Салли. Разве она расстроится? Вряд ли. — Я перефразирую: хочешь встретиться на выходных? Эта мысль приходит к нему в голову слишком быстро и просто, и чтобы не мучиться от переизбытка чувств и эмоций, он просто озвучивает её, совсем не вдумываясь в смысл и правильность. Будь что будет. — Да, — так же быстро отвечает Трэвис, ожидая продолжения этой аллегории. — Хорошо. Но его не последовало. — Что «хорошо»? Это всё? — Да. Это все. Трэвис ничего не понимал, но не стал спорить и докапываться. Ладно. Решил себе уже что-то, так пусть сам и разбирается. Его это касаться не должно вообще. В данный момент его касаются лишь руки Фишера, ласково поглаживающие по ладони ту самую глупую линию сердца.***
Уже дома, сидя на полу в ванной, Салли в сотый раз перечитывал список побочных эффектов от таблеток на инструкции к применению. Головная боль, тошнота, бла-бла-бла… И ни слова о влечении к светловолосым одноклассникам, которые тебя раньше хуесосили. Более того, при антидепрессантах обычно влечение наоборот становится ниже, но в его случае, скорее всего, сыграли подростковые годы и гормоны. И, пересчитывая таблетки в блистерах, он так же убедился, что принимал лекарства вовремя и правильно. Нет тут никакой ошибки и вины лекарств в его самочувствии. Салли откладывает все таблетки в сторону и запускает пальцы в распущенные волосы. Разумеется, с самого начала он знал, что таблетки тут не при чем. Просто ему отчаянно не хотелось принимать тот факт, что если не виноваты таблетки, то виноват лишь он сам и его тупой мозг, решивший, что было бы здорово сначала подружиться, а потом и обрасти нежными чувствами к самому закрытому и мрачному человеку из всех, кого он когда-либо знал. Как же это, блять, глупо и нихуя не смешно.