Путаница

      К наказанию Салли приступил только во вторник — в понедельник была защита проекта, так что ему разрешили этот день отгулять. Юноше сказали подойти к новой подсобке после уроков, чтобы ему могли показать, где что находится, и он уже собирался так сделать, но сначала решил попрощаться с уже засобиравшимися домой ребятами.       В школе допоздна остаются только самые лютые ботаны, у которых одно дополнительное занятие за другим. У Тодда, к примеру, сегодня были дополнительные по физике, а так как она же была последним уроком, он даже не спустился на первый этаж с Эшли и Ларри. Девушка застегивала куртку и поправляла волосы, а Джонсон, уже одевшись, терпеливо ждал подругу. Бегунок зажевывает длинные волосы, и она принимается дергать его то вниз, то вверх, пытаясь избежать необходимости просто вырывать собственные волосы из молнии. — Я зайду к тебе сразу же, как закончу, — говорит Салли металлисту, и тот кивает, периодически поглядывая на Эшли. — Окей, братан, — отвечает он. — Буду ждать.       Кемпбелл матерится про себя, уже собравшись было рвать волосы, но, наконец, бегунок плавно опускается по строчке молнии, и прядь оказывается освобожденной. — Джонсон, блять, — зовет она, откинув волосы назад. — Подержи, чтобы я снова с ними не застегнула.       Парень послушно выполняет просьбу шатенки, и та, наконец, разобравшись с курткой, весело поворачивается к Фишеру. — До встречи, Сал, — попрощалась Эшли. — Увидимся завтра, Эш! — уже отходя от них, напоследок бросает Салли.       И он действительно был уверен, что на уборку потратит максимум часа два, но, блять, нихуя.       Он это понял еще тогда, когда ему вышедшая с больничного пораньше миссис Тайлер показывала, что и чем нужно мыть. В новой подсобке — еще не разъебанной, если быть точнее — было просто до пизды как много разных химикатов для уборки чего, блять, угодно, и одного взгляда на это ему оказалось достаточно, чтобы понять, что дело не обойдется дежурным мытьем полов.       Нужно было стирать пыль, мыть окна, где-то даже цветочки поливать, и все прочее и прочее дерьмо. Более того, сам Фишер не был из тех, кто старается избежать наказания или отрабатывать его же в полсилы, спустя рукава, поэтому на уборку одного кабинета у него уходило не меньше получаса, а это еще не считая коридоров. И, сука, главная сложность заключалась в том, что это была зима, все было в грязных разводах от растаявшего снега, а прибраться в большей части кабинетов миссис Тайлер еще попросту не успела.       Так что первый свой день в роли замены технички он завершил в восемь, мать его, часов вечера.       Юноша даже не помнит путь от школы до апартаментов. Он на автомате открывает дверь в квартиру Ларри, затем — в его же комнату, молча шагая до самой кровати металлиста. Шатен так же молча наблюдает за тем, как Салли ложится рядом с ним лицом вниз, свесив голову с края кровати, и лишь какое-то время спустя весьма и весьма понимающе поглаживает его по плечу. — Это пиздец, Ларри, — не поднимая головы, жалуется Салли. — Я думал, что там и откинусь. — Бля, погоди, — пододвинувшись ближе, говорит Джонсон. — Ты реально все это время был в школе? — Ага. Это просто пиздец.       Ларри предполагал, что Сал просто не сразу к нему пришел. То есть, что убрался, вернулся домой, разобрался с домашними делами, домашкой и всей хуйней, а потом, так сказать, с чистой совестью пришел к лучшему другу делиться впечатлениями. Все же, очень хорошо, что он заработал себе трещину. Это пиздец как больно, да еще и ушибленной оказалась рабочая рука, но зато сегодня в восемь вечера домой пришел не он, а Сал.       Бедный пацан. — Ты это, только не откинься мне тут, чувак. Еще один труп в апартаментах я не переживу.       Салли медленно поднимает голову. — Не зна-а-аю, — тянет он устало и грустно. — Чувство, будто меня четвертовали. — Типа, как блядский Иисус, знаешь. Расплата за наши грехи. — Это нечестно. Подсобку-то ты разнес.       Ларри убирает руку с его плеча. — Идея была твоя, — поправил его Ларри, однако, прекрасно осознавая, что предложил снести дверь именно он. Салли просто дал добро на эту идею из отсутствия альтернатив. — Наша! — возмущенно воскликнул протезник, присев. — То есть, как косячить, так это мы вместе, а как расхлебывать, то крайний я? — уточнил Джонсон.       Салли пожал плечами. — Не совсем так, но в общем — да, — признал Фишер.       Металлист на мгновение усмехнулся, затем, покачав головой, медленно перевел на него взгляд карих глаз. — Чел, да ты лицемер, — почти удивленно выдает Ларри. Конечно, он так не считал, а всего лишь шутил — по возможности они обстебывали друг друга и изо всех сил старались перекинуть вину, если, разумеется, проблема была небольшой. Разгром подсобки — это неприятность малая, несерьезная, но все-таки неприятность. Если бы они разнесли здесь что-нибудь или нарвались на жутчайшие проблемы из-за деятельности культистов, то вряд ли бы шутили. — Нет, — возразил Фишер. — Я техничка.       Ларри тихо смеется, пока Салли устраивается на его кровати поудобнее, накрываясь пледом. Спать хотелось просто пиздец как, даже глаза сами собой закрывались, но еще рано. Да и, блин, он к отцу даже не заходил. У Генри сейчас на работе полнейший завал, сроки горят, но его стоило бы хоть предупредить, что он у Ларри тусуется. Фишеру же казалось, что если он даст слабину, то попросту вырубится. — В тебя, часом, мальчики с протезами не влюблялись?       Салли хмурится на это лениво и сонно, а потом и вовсе растягивает губы в улыбке. Он потягивается, а затем легко пихает лучшего друга в плечо, после чего поворачивается набок, спиной к Ларри. — Боже, блять, заткнись, — смеется протезник. Смеется и Ларри, медленно поднимающий плед повыше, чтобы накрыть Салли по плечи. Если Фишер уснет, то нужно будет его разбудить через час хотя бы, чтобы он смог поесть и принять таблетки. Да и… домашка, предупредить Генри, все остальное.       Но покамест Джонсон не трогает его, предпочитая устроиться рядышком и перебирать голубые пряди.

***

      В среду дела обстояли так же, как и во вторник: обычный день в школе, потом — уборка. Фишер едва-едва приступает к ней, уже представляя, как охуенно проведет следующие несколько часов, выдраивая каждый уголок в школе, как слышит приближающиеся шаги. Юноша поворачивается на звук, ожидая увидеть Ларри или кого-нибудь еще из ребят — у них-то еще урок впереди, — но, к его удивлению, подошедшим оказывается Трэвис. Сал как-то на автомате поправляет волосы, остановившись посреди коридора, и просто ждет, пока Фелпс подойдет к нему.       Вообще, эти дни они плоховато общались. Пока нужно было работать над проектом, они проводили вместе чуть ли не целый день, то бездельничая, то строча что-то в черновике, а потом прошла защита, они получили свои отметки, и все, и пиздец. Фишер после уроков сразу же несся убирать, потому что уже подошло время исполнять порученное задание, и времени, чтобы даже просто поболтать, у них не было вообще. И Трэвис… попросту соскучился, да. Он уже привык к тесному контакту с Салли, и Салли, кажется, тоже был рад проводить с ним столько времени, но теперь времени у него попросту не было. Протезник все еще разговаривал с ним мягко, здоровался по утрам и прощался под конец учебного дня, но не более того.       Трэвис решил, что ему тоже стоит проявить инициативу и подойти первым. Позвать прогуляться хотя бы. Или просто поговорить. Что угодно. — Слыш, — начинает Трэвис говорить. Салли слушает внимательно, глядя на него, и от этого его взгляда блондину становится тяжелее подбирать слова. — Может, сходим прогуляться?       А Фишер будто этого и ждал. Он очень хочет сходить куда-нибудь, реально хочет провести с ним время, потому что и сам успел за эти пару дней соскучиться, но у него все еще есть это ебучее наказание и обязанность пидорить всю сраную школу. Была б это весна — можно было бы не мыть полы каждый день, но, сука, тут буквально за пару часов образуется неописуемый срач. И ведь школа сама по себе нихуя не маленькая, чтобы за час-два полностью ее убрать. — Ох, блин, — тихо выдавливает из себя протезник. — Я очень постараюсь закончить побыстрее, но ничего не обещаю. Если хочешь, можешь подождать.       Но это бесполезно. Он еще даже не дошел до инвентарной, чтобы элементарно начать уборку, и Трэвису придется ждать как минимум несколько часов, прежде чем Сал создаст хотя бы иллюзию порядка в школе. Салли прекрасно это понимает, поэтому расстраивается, но виду не подает, надеясь, что Трэвис просто откажется, попрощается с ним и пойдет домой. Но он поступает вообще не так, как протезник ожидал. — Давай помогу.       Салли немного растерялся от такого предложения, но отказываться попросту не хотел. Провести с Трэвисом еще немного времени? Отличная идея, тем более, они последние пару дней едва ли общались, внимания все-таки хотелось… хотя бы чуть-чуть, немножечко. — А? Ну, хорошо.       Юноша прямо-таки светится от счастья, когда блондин действительно принимается помогать ему, словно бы ухаживая, но его радость полностью исчезает через пару часов, когда за окном уже ощутимо стемнело.       Тусоваться вместе и заниматься всякой херней — это, конечно, неебически круто, но Сал реально не хотел, чтобы у Трэвиса из-за него были какие-то неприятности и все в этом роде. Даже не так: все устают после школы, хочется немного отдохнуть, развеяться, но за уборкой ни одного, ни другого точно не добьешься. А время идет, им еще убирать и убирать, но Фелпса это будто бы вообще не ебет, хотя сам Фишер уже прямо-таки разволновался. — Блин, может, лучше все-таки домой пойдешь? — предлагает Салли, когда они закончили убираться в одном из кабинетов. — Уже стемнело, а нам ебашить и ебашить.       Но Трэвис будто его не слышит. — Да все норм, че ты ссышь.       Фишера это ни капли не успокоило. — Ты ведь, наверное, устал. Давай я дальше сам, Трэвис… — попытался настоять на своем Сал. Ничего с ним не случится, если он доубирает один — как-то справлялся же, никто от этого не умер и не пострадал. А Фелпсу реально лучше пойти домой и дождаться, пока Сал разберется со своим наказанием — тогда смогут гулять без каких-либо проблем и ограничений по времени. — Не ной.       Сал смотрит на него с легким непониманием. Трэвис напряженно вздыхает, готовясь объяснить, что он этим имел в виду. — То есть, не отвалятся у меня руки, — пояснил блондин. — И твой охуенный дружок должен помогать тебе с этим, нет? — У него в хряще трещина, — пожал плечами протезник. — Пока не поправится — нельзя тревожить руку. А разгребать этот пиздец все равно надо, так что я первое время буду один. — Не будешь, — возразил Фелпс твердо. — Я помогу. Ну, вместо этого… придурка.       И по какой-то невероятной причине Салли приходит в такой восторг от этих слов, что больше не возражает вообще, молча соглашаясь и продолжая уборку.

***

      Последующие дни сопровождаются такой мечтательной радостью, что Салли потихоньку начинает выпадать из реальности. Сначала он не вышел к ребятам на первой перемене, потому что решил что-то обсудить с Трэвисом, потом поздно опомнился на второй, третьей… а с обеда он убегает настолько быстро, что все едва ли замечают, что он вообще был рядом с ними.       И, разумеется, после уроков он снова был с Трэвисом. Постоянно, блять. Ежесекундно, искренне наслаждаясь этим ебаным наказанием. Наверное, даже хорошо, что у Ларри травма и он сейчас бережет руку, иначе всю эту неделю они бы убирались вместе. Это вовсе не плохо, нет. Просто с Трэвисом сейчас даже лучше, чем с Ларри, как бы это не прозвучало.       Можно же ему порадоваться прелестям подростковой влюбленности?       В один из дней они как раз собирались приступить к уборке, как на глаза попадается миссис Тайлер, невесть зачем вышедшая на работу. Салли и Трэвис останавливаются, мгновенно узнавая техничку, и та, какое-то время повошкавшись возле окна, поворачивается, наконец, увидев парней. — Ой. Здравствуйте, — поздоровался Сал, когда та приветливо ему улыбнулась.       Вообще, как Фишер понял, женщина обиду на них с Ларри не держала. Он попытался объяснить ей, что в планах у них убийства никакого не было, и она отнеслась к этому с удивительным пониманием, заявив, что ничего страшного в этом нет, а подсобка реально была бесполезной. Кто сломал ключ — неизвестно, потому что конкретно это помещение использовалось крайне редко, и по несчастливому совпадению именно в тот день ей понадобилось что-то из бытовой химии для очистки плитки. Она бы и заметила, что с дверью что-то не то, но слишком поспешила, рванула за ручку изо всех сил, а дверь возьми да и упади прямо на нее. Больно было, конечно же, но не сильно. А директор воспринял все, как настоящий акт терроризма, причитая ВЕСЬ день, да еще и с такой силой, что все чуть ли не закончилось вызовом «скорой». Для него. Из-за подскочившего давления.       Если бы он тогда умер, это стало бы самым дебильным убийством по неосторожности. — Это же наша бандитка, — довольно говорит женщина.       И, разумеется, как полагается всем людям преклонного возраста, миссис Тайлер упорно видела в Салли именно девочку. Ну а что? Хвостики, низкий рост, по лицу хуй определишь, кто это, а спрашивать неприлично. Мужской голос почему-то ее ни капли не смутил, как и всех остальных, а спорить с этим Фишер попросту устал. Поэтому он просто кивал и соглашался со всем, что ему говорят, даже не думая никого поправлять. Окей, бандитка так бандитка, ничего с ним из-за этого же не случится. — Да, она самая. — Ну как вы поживаете? — спрашивает женщина. — Ой, Иисусе, Трэвис, это ты что ли с ней подсобку разгромил? — Что? — не понял блондин. — Я не.! — Нет-нет, вы перепутали! Со мной был другой мальчик. Ларри, — поспешил исправить ситуацию Салли.       Техничка понимающе кивнула, облегченно вздохнув. Разумеется, она знала Фелпса, и Трэвис сам рассказывал Салли об этом. Более того, будучи знакомой с Кеннетом, она ожидала, что его сын тоже будет глубоко верующим примерным мальчиком, который такой хуйней не страдает. Но, слава небесам, это не он дверь сломал. — А, — протянула она, а затем, некоторое время подумав, продолжила: — Это мальчик твой, да? — Угу, — даже не думая, отвечает Салли, не замечая недоуменный взгляд Фелпса. — Дверь, говорю, Ларри снес, он на класс постарше. — Ну и где тогда этот твой Ларри? — У него травма. Ему нельзя пока руку тревожить. — Ну и что с того? — начала ругаться Барбара. — Дверь снести смог, так пусть и убирает теперь. Скинули все на девочку, умники-разумники! Хорошо, что тебе хотя бы мальчик помогает. Молодец, Трэвис, что девочку не оставил. Ты, милая, не переживай; я сегодня сама со всем разберусь. И поговорю насчет тебя, хорошо?       Салли не хотел подставлять Ларри, но не попытаться отмазаться от наказания не смог. Просто не выдержал. Тем более, все равно Джонсону ничего за это больше не будет, а Фишеру могут срок скосить. Хотя бы на день-два — этого реально будет достаточно. — Правда? Спасибо!       Миссис Тайлер взялась за швабру, намереваясь продолжить работать. — Идите, молодежь, я дальше сама, — оповестила она, разрешая мальчикам идти. — Вам, может, все-таки с чем-нибудь помочь? — спросил Сал напоследок, чтобы убедиться, что они точно могут идти.       Барбара отходит от них к окну, заметив что-то на подоконнике. Заинтересовавшим ее объектом оказалась дохлая муха, которую она легко подхватывает пальцами и бросает себе в рот, как семечку. Пиздец. Сал, мягко говоря, удивился такому зрелищу, но будучи привыкшим наблюдать всякую паранормальную и не очень ебалистику, разумно это игнорирует, не решаясь спросить, какого хуя только что произошло.       Трэвис же странно закашлялся. — Нет. Идите, — махнула рукой затем женщина. — Ну… Мы пойдем тогда. Хорошего вам дня, миссис Тайлер.       Они оба не очень хотят слышать ответ, поэтому мигом разворачиваются и направляются к своим шкафчикам, чтобы надеть куртки.       Сал застегивал собственную куртку, время от времени поглядывая на Трэвиса. Юноша выглядел как-то бледновато и даже болезненно. Протезник заволновался, не совсем понимая, в чем дело, и никак состояние парня не связывая с увиденным в школьном коридоре. Сам-то Фишер брезгливым не был, насекомых не боялся, но вот, к примеру, Ларри был просто до пизды чувствительным к такой хуйне. Салли до сих пор со смехом иногда вспоминает, как Джонсон хотел пранкануть его, накидав тараканов в рюкзак. Мало того, что его чуть не стошнило, пока он их вылавливал — каждого, сука, в отдельный целлофановый пакетик, — так его выдержки хватило буквально на пару минут. Он подкинул тараканов, вернулся к себе в кабинет, вспомнил про то, что сделал, и его стошнило в рюкзак Тодда. Эшли потом несколько месяцев хранила все свои вещи в зип-пакетах как раз на случай, если ее рюкзак по несчастливой случайности окажется рядом с Ларри. — Что такое? — спрашивает Сал. — Тебе плохо?       Трэвис кривит лицо, вспомнив ту самую сцену с мухой. Господи Боже, сотри это дерьмо из памяти. — Блять. Просто не могу выкинуть из головы, как она, блять, муху съела. Это же просто пиздец, — объяснил он.       Фишер пожал плечами. — Ну да. Интересный способ утилизации вредителей.       Блондин шумно вздохнул, с трудом переживая накатывающую тошноту. — Фу, блять. Мерзость.

***

      По своей натуре Салли был тем еще подъебщиком, поэтому забыть об этом мушином случае не мог. — Будешь? — Фишер, ты ебанутый?       Сал протягивал блондину найденную на подоконнике муху. Большую такую, жирненькую. А Трэвиса прямо-таки перетрясло от воспоминаний о том пиздеце. Протезник тихо смеется, положив мертвое насекомое на место — пусть миссис Тайлер сама со своими мухами разбирается, мало ли это реально вкусно. Не красть же у человека любимую еду. Он не какое-то чудовище, чтобы так поступать.       Сегодня была пятница, и он, по идее, мог бы и сегодня слинять так же, как и вчера, но совесть не позволила. Юноша все-таки реально накосячил, а теперь еще и пользовался доверчивостью старушки. Старушки со странностями, если быть совсем честным. Так что он решил сегодня все-таки хоть немного помочь ей, убравшись хотя бы в коридоре, и они с Трэвисом как раз только что домыли полы.       Протезник снимает тряпку со швабры, краем глаза замечая, что Трэвис отошел в сторону, чтобы поговорить по телефону, и кидает ее в ведро с водой. Пока он вымывал и выжимал ее, Фелпс уже успел договорить, мгновенно изменившись в лице. Сал накидывает уже выжатую тряпку на швабру и отставляет все в сторону, встревоженно уставившись на блондина. — Все хорошо, Трэвис? — спрашивает он осторожно. — Что-то случилось? — Да пиздец.       Трэвис не любил жаловаться и говорить о своих проблемах, но сейчас он реально нихуево так влип. Звонил ему отец, но только чтобы предупредить, что его срочно созвали на собрание, и вернется он только завтра днем. А Трэвис с самого, блять, утра так охуенно с ним разосрался, что вышел из дома без ключей — они были в комнате, а оставаться дома ни секундой больше не хотелось вообще.       Заебись. И сейчас он просто не сможет попасть домой. Охуенно. — Батя уехал на собрание. И будет только завтра. — И…? — неуверенно выдал Фишер, прекрасно понимая, что Трэвис расстроен не уездом отца: идиот бы не понял, что отношения у него с ним отвратительнейшие. Значит, дело вовсе не в этом. — А ключи я оставил дома, — пояснил блондин, затем напряженно вздохнув и на пару секунд закрыв глаза. — Еб твою мать. — Ох. Хуево…       Салли прекрасно понимает, насколько это хуевая ситуация. То есть, он никогда в ней не был, конечно, но представлял, насколько это ужасно. Он как-то сам догадывался, что матери у Трэвиса нет, а единственным родителем является отец, с которым они не в ладах, мягко говоря, и поэтому способа зайти в дом нет ну вообще никакого. Судя по всему, уехал Кеннет хуй пойми куда, поэтому и добраться до него будет не слишком-то, блять, легко, а делать что-то надо.       Вообще, у Салли была одна идея, но он готовился какое-то время, чтобы озвучить ее, потому что попросту постеснялся. — Может… — совсем тихо заговорил он, даже не глядя на Фелпса, — тогда у меня останешься? Это ведь из-за меня ты задержался тут.       Звучит очень и очень хорошо, но, сука. Фелпс попросту не хочет в глазах Фишера быть какой-то ебучей обузой или типа того. Он бы реально хотел остаться у него, но… Правильно ли это? Или ему стоит самостоятельно разбираться с этим дерьмом? Фишер же тут не причем, ему вообще нет смысла париться на этот счет и думать, что нужно делать. — Не знаю, — честно говорит Трэвис.       Он в самом деле не знает, как ему правильнее всего поступить. — Пойдем, — мягче произносит Салли, уже уговаривая его согласиться. — Завтра все равно никуда не надо идти. И у папы сроки горят, так что он вообще из комнаты не выходит. Нам никто не помешает.       Как ему, блять, отказать?       Трэвис безумно хочет согласиться. Остаться на ночь у Салли — у этого маленького чуда с прекраснейшими волосами и такими замечательными руками. Нежный, ласковый, такой хороший. Немного с ебанцой, но так даже интереснее. И, ну… Трэвис просто боялся, что сделает что-то не так. Не то чтобы навредит ему или что-то такое, а спизданет чего лишнего в порыве чувств, закономерно после этого все проебав.       Просто представить, что они будут ночевать вместе. Он и Салли.       Салли, который постоянно рядом. Салли, предлагающий ему посмотреть что-нибудь. Салли, играющий на гитаре или в свою сраную приставку. Салли, Салли, Салли.       Блять. — Ладно, — сдается он под умоляющим взглядом голубых глаз. — Только последнее прозвучало… неправильно. — Ох, эм, да, — стушевался протезник, поправляя волосы. — Согласен…

***

      Вечер проходил вполне себе обычно. Трэвис более-менее привык к обстановке в квартире Фишера за то время, что они работали вместе над школьным проектом, описывая все достижения и провалы Адольфа, мать его, Гитлера, поэтому в этот раз ощущал себя куда спокойнее, стараясь просто не думать, что он здесь не до какого-то определенного времени, а еще и на ночь.       Они прям… весь день вместе. И вечер. И ночь.       У Трэвиса все прямо-таки плывет в голове, плавится, растекается тягучим сиропом.       Пока они играли в приставку, он то и дело ловил себя на том, что пялится на его волосы, которые так воинственно разметались по его плечам. И, блять, после школы Сал переоделся в домашнее, так что вместо огромного свитера на нем была огромная футболка, чем-то напоминающая ту, что обычно носил Ларри. Если судить по ее размеру, то вполне вероятно, что она принадлежала Джонсону, но тот вряд ли бы отдал ее даже Фишеру из любви к своим ненаглядным рокерским пидорасам.       Тем не менее, Фелпс признавал, что смотреть на такого Фишера ему нравится даже еще больше, потому что так видно, насколько у него тонкие, костлявые руки. И в целом в его образе появлялись в равной степени и хрупкость, и… ну, тяжело объяснить, но он больше походил на обычного парня подростковых лет. Без своих хвостиков, без свитера, без того Фишера, которого привыкли видеть все в школе. И пока Трэвис смотрел на него сзади, ему даже казалось, что на нем нет протеза, поскольку ремни были спрятаны под волосами.       Появлялось ощущение, что все абсолютно нормально.       Нормально.       Ему даже хотелось как-то помешать Фишеру постоянно выигрывать. Отвлечь внимание, легонько пихнуть в плечо — так, шутливо, совсем без агрессии, — или, быть может, даже подергать за волосы. Ну, типа, как с девчонками делают, особенно когда они волосы свои в косы заплетают.       Но Салли — нихуя не девчонка, и об этом Трэвису постоянно напоминает его голос, его фигура, его повадки. Да, он в самом деле нежнее своих сверстников, он ласковее, он чувствительнее, но не настолько, чтобы это превращало его в женоподобного пидора. Фелпсу в самом деле хочется думать, что Фишер — девочка, тешить себя этими мыслями, убеждая себя в том, что он на самом деле нормальный и с ним все ок, просто Сал женственный, вот его и переклинило.       Сал замечательный. Вот поэтому его и клинит. И будет клинить.       Будет клинить, потому что, читая комиксы, лежа на кровати, Сал болтает ногами, и это выглядит очаровательно. То, как он перелистывал страницы, выглядело просто до пизды изящно и невероятно. Те мелочи, которые кажутся чем-то обыкновенным, под взглядом Фелпса становится чем-то богоподобным, наверное.       Хочется прикоснуться.       Им действительно никто не мешал. Отец Салли не вышел из своей комнаты ни разу за все время, что они тусовались то в гостиной, то в комнате Сала, и его даже не было слышно. Если бы Фишер не сказал, что он вообще дома, Трэвис был бы уверен, что они находятся одни в квартире, и он бы точно ебнулся от осознания этого факта. Наедине с Фишером. Ночью. Боже блять. Даже дышать тяжело.       Однако еще тяжелее стало тогда, когда пришло время решать, где им спать. Трэвис знал, что вот-вот они начнут это обсуждать, и он понятия не имел, что ему стоит говорить по этому поводу. Правильнее всего, разумеется, спать раздельно — так он сохранит свой рассудок и не сойдет с ума от такого тесного контакта. Но и спать вместе, конечно…       О чем он, блять, думает? Омерзительно. — Ляжешь тогда здесь, — предлагает Салли, имея в виду свою кровать.       Трэвис хотел было согласно кивнуть, но потом осознал, что нихуя не понял. Окей, Сал расщедрился и уступил ему свою кровать, но если нет альтернатив или иных вариантов, то куда он сам ляжет? — А ты?       Салли неловко отводит взгляд. — Я лягу на полу, не переживай, — ответил он. — Просто на диване в гостиной спит Гизмо, так что…       На полу? На диване спит Гизмо — кот Фишера? Что, блять? — Не неси хуйни, Фишер, — возразил блондин. — Я лягу на пол, все нормально. — Какое «на пол»?! Ты у меня в гостях!       И они молчат, потому что напрашивается одно-единственное верное решение, но озвучить его слишком волнительно. Прямо-таки охуеть насколько, потому что и хочется, и колется. Салли чувствует, что лицо горит, и он безумно благодарен, что протез это скрывает, потому что тогда он бы попросту растерялся, не зная, как делать вид, что все нормально, когда у него сердце отбивает неизвестно сколько сотен в минуту. — Можем… — рассматривая узоры на пледе, мямлит юноша. — Можем лечь вместе. Ну… если не побрезгуешь, конечно. Места нам хватит, потому что… когда приходит ночевать Ларри, мы без проблем помещаемся здесь вдвоем.       Ах, вот как, сука.       У Трэвиса даже все стеснение исчезает, как только он представляет себе эту ебанутую картину: спящий Салли, которого тискает этот носатый уебок, и это, блять, совершенно нормально. Они же лучшие кореша, самые заебись братаны. Ларри можно заниматься всей этой пидорской хуйней, это ничего страшного, а вот Трэвис почему-то мнется, как первоклассник, и волнуется, что что-то не так скажет или сделает.       Да пошел ты нахуй, Джонсон. Гондон ебучий. — Ляжем вместе, — слишком холодно и резко даже для себя выдает Фелпс. Сал, словно бы и не рассчитывая на такой вариант, рассеянно слезает с кровати. — Хорошо… — больше себе, чем Трэвису, говорит он, направившись к шкафу. — Сейчас я дам тебе что-нибудь, чтобы переодеться.       И все то время, что они готовились ко сну, Салли чувствовал себя так, будто замуж, блять, выходит. Он даже какое-то время молча гладил уже спящего на диване Гизмо, укрытого одеялом, как и полагается всем уважающим себя котам. Сидел на самом краю и думал обо всем происходящем, снова и снова осознавая, что они с Трэвисом будут спать вместе.       Они действительно будут спать вместе. В самом деле. В одной кровати.       Охуеть.       И, если быть честным, Фишер переживал, что Фелпс согласился на эту хуйню из жалости, потому что он слишком уж грустно заявил, что будет спать на полу, хотя изначально был уверен, что скажет все нормально и объяснит таким образом, чтобы не казаться в глазах блондина грустным или обделенным. Возможно, он как-то подсознательно хотел подбить Трэвиса к такому варианту, а потому и упомянул Ларри, зная, что Трэвис на него всегда реагирует ярко и эмоционально. Да, возможно, так оно и есть.       Салли просто маленький наебщик и манипулятор.       Еще немного пожалев Гизмо, он все-таки набирается сил, чтобы вернуться к себе в комнату. Зачем-то по пути туда берет расческу, на ходу расчесывая волосы, потому что ему нужно занять себя хоть чем-то, чтобы не распереживаться окончательно. Когда он заходит в комнату, то старается не смотреть на Трэвиса, но не может, и ему начинает казаться, что уже даже слепой бы заметил, как он волнуется. — Скажи, когда будешь готов, — тихо просит он, положив расческу на тумбочку.       Фелпс не совсем понимает, потому что слишком засмотрелся на то, как Фишер расчесывал волосы. Длинные голубые локоны, которые хочется трогать, поглаживать, прикасаться к ним. Постоянно. Всегда. — Что?       Салли краснеет еще больше, посчитав, что прозвучавшая от него просьба была составлена слишком двусмысленно и неправильно. Блин. — То есть, мне нужно снять протез и… Я выключу свет, если ты уже все, хорошо?       Пожалуйста, пожалуйста, быстрее. — Окей.       До этого Фишер уже успел подготовиться ко сну. Он достал протезированное глазное яблоко, опустил его в раствор и убрал его в ванной, чтобы не перепугать Трэвиса. Не слишком приятное зрелище, не так ли? Проснется там посреди ночи, а тут стакан с глазом. Вот пиздато будет на такой ноте разойтись.       С протезом же, который был якобы лицом, дела обстояли несколько иначе. Снимать эту херню надо хотя бы на ночь, потому что материал плотный и тяжелый, спать с ним, откровенно говоря, неудобно. Фишер привык за все прожитые с этой маской на лице годы, но все равно время от времени нужно было давать себе передышку.       Сложность заключалась в том, что рядом находился Трэвис, которому любоваться его прекрасным ебальником не стоило. А он, считай, сам предложил лечь спать вместе. Легли бы отдельно — не было бы этой дилеммы, но получилось так, как получилось, и хуй ты что с этим сделаешь. — Если тебе что-то понадобится, то разбуди меня, ладно? Не стесняйся, — подойдя к выключателю, напоследок бросает он. — Только не включай свет сам, пожалуйста.       Трэвис волнуется не меньше самого Салли, когда свет в комнате погас. — По рукам, — уверяет он, ощущая просто неебический груз ответственности за это своеобразное обещание.       Вскоре до его ушей доносится звук расстегиваемых ремней, а затем — вздох Фишера. Он совсем рядом со своим настоящим лицом, такой незащищенный и уязвимый, что… будь Трэвис плохим человеком, он бы этим воспользовался. Но он правда старался быть лучше, поэтому тактично повернулся к нему спиной, когда тот осторожно забрался на кровать.       Совсем близко. Боже. Иисусе, какой же это пиздец.       Они оба старались не шевелиться, чтобы не потревожить друг друга. Спать не хотелось прям вообще, потому что нервы были просто на блядском пределе — еще чуть-чуть, сука, и ебанет такой взрыв, что просто охуеть можно. Но им обоим оставалось только делать вид, что все в порядке, хотя это было нихуя не так.       Сал сдается первым, решив заговорить, чтобы хотя бы было не так неловко. — Знаешь, когда ты меня позвал гулять в первый раз, я просто пиздец как испугался, — едва слышно говорил он. Трэвис слушал, не перебивая. — Думал, ты решил дать мне пизды за что-то или типа того, поэтому даже особо не помню, как я вообще во двор вышел. А сейчас все совсем по-другому, и я уже привык к этому. Но тогда мне казалось, что ты передумал и… решил что-то для себя. Вот.       Он не знает, зачем говорит это. — Блять. Забудь. — Наверное, если бы ты меня тогда нахуй послал, я бы тебе все-таки въебал, — признается Трэвис, хотя и понимает, что дал себе обещание больше никогда не поднимать на него руку. — Не из злости, а просто чтобы сделать хоть что-то. Чтобы не выглядеть глупо, вот. — Замечательная альтернатива, Трэвис.       Фишер совсем тихо смеется, и Фелпсу на душе теплее становится. Не злится, что он такое мудачье. Все еще замечательный, чудеснейший Салли.       Почему он вообще тогда дал ему шанс? Мог ли хоть кто-то из них представить, что однажды все будет вот так — они лежат вместе в одной кровати, заебись так корешат, и у них реально все абсолютно нормально, даже хорошо? Лично сам Трэвис — нет. Он до сих пор не верит, что это взаправду. — И мне нравится играть с тобой в приставку больше, чем с Ларри, — зачем-то говорит Салли. — Ты не мухлюешь. А он постоянно жульничает, отвлекает. Может за хвосты подергать там… или опустит протез на нос, я нихера не вижу, а он контроллер выдергивает в это время. Или щекочет.       Как же все-таки хорошо, что он сдержался. Теперь он хотя бы пизже Ларри. Похуй, что ему хотелось поступить так же. Он-то так не сделал, и теперь он лучше, чем Джонсон, а это охуенно.       Отсоси, Ларри. Эту катку ты проебал. — Ну, понятное дело. Так же неинтересно, нахуя так делать, — высказывается блондин. — Блять, я ненавижу, когда меня щекочут, — громче выдал Сал.       Трэвис, честно говоря, тоже боится щекотки. Он, возможно, не так ярко бы на это реагировал, как более открытый Фишер, но все равно старался этой хуйни избегать. Он даже не то чтобы ее боялся, а скорее его раздражали прикосновения такого рода. Бесячие. Мерзкие. Нихуя не веселые и не смешные. — Я тоже.       Но Фишера бы он пощекотал. — Делишься со мной своими слабостями? — с легкой хитринкой вопрошает Сал, и Трэвис готов поклясться, что он слышал, как Фишер улыбается. — Ты первый рассказал об этом. — Но ты же не будешь проверять, правда это или нет? — Я подумаю. — Трэвис!       Трэвису хорошо. Он в самом деле счастлив, пока Салли продолжает рассказывать ему какую-то забавную хуйню из своей жизни. Ему, честно говоря, похуй на большинство историй, но он каждую слушает от начала и до конца, даже не понимая, нахуя забивает себе голову этими охуительными историями о том, как Салли пизданулся с лестницы в Джерси или как он баловался с Гизмо, накрыв его одеялом и обнимая этот огромный клубок сверху, а тот встал и побежал по квартире с Фишером на нем.       Он реально не знает, зачем ему это. Но по голосу Салли слышит, что тот уже постепенно проваливается в сон. — Все, спи, — прерывает он его на полуслове.       Фишер покорно слушается, даже не расстроившись. — Доброй ночи, Трэвис, — поворачиваясь к нему спиной, говорит юноша, ощущая себя до пизды счастливым. Ему было спокойно, ему было хорошо, он был рад всему, что с ними происходит. Все в первый раз кажется очень страшным и волнительным, но они быстро адаптировались, пусть и все равно старались не касаться друг друга вообще никак, а хотелось бы хоть немного приласкаться что ли… — Ага. Ночи, Сал.       Фелпсу хватило совсем немного времени, чтобы узнать, что Фишер, сука, во сне просто пиздец как пихается.

***

      В Нью-Джерси сегодня солнечно.       Сал любит хорошую погоду. Сейчас очень тепло, но солнце не палящее, а ласковое, просто согревающее. Для поздней весны — самое то, особенно в выходные, когда можно собраться с ребятами из школы в ближайшем парке, чтобы покататься на скейтах. Это дело он тоже очень любил, пусть у него все еще получалось неважно: скейт ему купили совсем недавно, а из-за учебы выбраться куда-то не получалось. Домашка, дополнительные занятия, подготовка к поступлению в старшую школу, черт бы ее побрал… — Чего стоишь? Идем давай, — слышится голос совсем рядом, а затем чужая рука берет его за запястье и тянет к себе. Обладателем и голоса, и руки оказывается Кевин — один из школьных друзей, который еще и отчаянно пытался научить его кататься на скейте.       Фишер слушается, поспешив следом за другом, и вскоре, опустив скейт на асфальт, забирается на него, оттолкнувшись от земли. В этот раз все получается куда лучше, чем в прошлый — он тогда здорово слетел, не заметив перед собой яму, и хорошенько приложился коленом. Оно еще побаливало, но лишь слегка, отголосками, в целом никак не беспокоя.       Эта суббота пролетала как-то слишком незаметно. Они с ребятами хорошо проводили время, то катаясь на скейтах, то просто дурачась, беседуя ни о чем. Ветер легко и нежно трепал волосы — а всегда ли они у него были такими длинными? Он же только недавно ходил с мамой к парикмахеру, — когда они сидели уже на траве, наблюдая за пылающим закатом. Солнце пряталось за многоэтажками грязно-коричневого цвета, шум автомобилей на дороге совсем рядом звенел в ушах, жизнь гудела, спеша и волнуясь, но он был совершенно спокоен. — Прохладно, — замечает один из сидящих рядом с ним мальчиков. — Разве? — спрашивает Сал. — Тепло же.       Кевин поворачивается к нему лицом, недоуменно уставившись. — Тебе-то да, ты же в свитере. А мы как обычно оделись, — говорит он, и Фишер машинально опускает взгляд, не понимая, что его друг имеет в виду. Он ведь выходил из дома в футболке, нет? Какой свитер? Уже почти май, поздновато носить теплые вещи. Но взглядом он действительно натыкается на какой-то черный безразмерный свитер, не совсем понимая, чей он и когда он его вообще успел на себя натянуть.       Разбитое колено торчит из-под дырки в джинсах. Фишеру почему-то казалось, что он выходил из дома в шортах, но, видимо, только казалось. Наверное, он просто не выспался, потому что вчера допоздна сидел над домашкой, чтобы на выходных не думать об этом вообще.       Собака возле дома Фишера роет клумбу, и юноша подбегает к ней, пытаясь спугнуть. Это всего лишь соседский пес, очень дружелюбный и безобидный, но любящий копать. — Кыш! Ну-ка брысь отсюда! — прикрикнул Салли, а пес, увидев его, радостно виляет хвостом, а затем, пару раз попрыгав на уже испорченных молоденьких кипарисах, подбегает к нему в ожидании ласки. Сал гладит собаку по голове, но разговаривает строго: — Ты испортил мамину клумбу, негодяй! Пойдем, я отведу тебя домой, пусть тебя поругают! — Салли, милый, идем домой.       В следующую секунду пса уже нет, зато рядом стоит мать. Золотистые волосы собраны в небрежный низкий хвост, но Фишеру почему-то эта прическа кажется самым чудесным, что он когда-либо видел. — Что это у тебя на лице? — Диана чуть опустилась, рассматривая лицо сына. Салли терпеливо ждет, пока она высмотрит и уберет с него грязь или что угодно там еще может быть, но она ничего не делает. — Странно. Откуда это у тебя? — Что? — не совсем понимая, что имеет в виду мать, спрашивает юноша. — Не знаю, — пожала она плечами. — Не знаю, Сал.       Он смотрит в свое отражение, но не понимает, что не так. Все так же, как и всегда: самое обычное лицо, ни тебе царапинки, ни пятна какого. Мама выглядела очень встревоженной, но не могла объяснить, что не так, и Салли понемногу стал волноваться.       Его волосы почему-то были такими длинными. Он не помнил, чтобы отращивал их, тем более настолько сильно: они были ниже лопаток, почти по пояс, черт возьми. Юноша хмурится самому себе в отражении, снова и снова прикасаясь к волосам, и понимал он все меньше и меньше.       Откуда это у него вообще? Этот свитер, длинные волосы, джинсы с дырками на коленях. Он помнит, что разодрал колено, но и помнит, что неделю назад очень коротко постриг волосы, а теперь они прямо как у Дианы. Юноша чувствует легкий укол тревоги, но игнорирует его, решив умыться и ложиться спать. Уже поздно.       Суббота подошла к концу.       Он включает воду в кране, набирает в ладони холодной воды и растирает по лицу. Кажется, немного полегчало… во всяком случае, в голове немного прояснилось. Наверное, к парикмахеру они не на той неделе ходили и даже не в этом году, а ему это просто приснилось. Да и свитер — не повод для паники, господи. Надел и надел, какая разница?       Юноша открывает глаза, и замечает в раковине какое-то бежевое пятно. Он стирает его, но потом откуда-то сверху падает еще одна капля чего-то бежевого, а потом — еще и еще. Голубоволосый поднимает взгляд на потолок, предположив, что что-то сверху протекло, но ничего подобного. Все было в порядке.       А потом он опускает голову и замечает свое отражение.       Правая половина его лица выглядела странно. На щеке появилось какое-то красное пятно — вымазался что ли? Сал прикасается пальцами к пятну и сразу же их одергивает — прикосновение обжигает невероятной болью, потому что пятном оказалась оголенная плоть.       На раковину шумно и быстро закапало; бежевый мешался с алым, когда до Фишера дошло, что в раковину стекало его собственное лицо. Его кожа, как какая-то каша, тяжелыми грузными каплями падала на белую раковину, а кровь сочилась из обнаженной сплошной раны.       Юношу охватывает паника и он отходит на несколько шагов назад от раковины, с ужасом наблюдая, как плитку заливает его кровью и ошметками лица. Его свитер пачкается в это месиво, промокает, липнет к коже, от ощущения прикосновения влажной ткани к телу становится тошно. Фишера бы стошнило, но он перепуган настолько, что тошнота перекрывается ощущением животного ужаса.       Руки колотятся, он сам трясется, в глазах стоят слезы. И только он подумал, чтобы стереть их и еще раз взглянуть на свое отражение, как его правую половину лица обволакивает совсем другая боль. Его правый глаз обжигает такая невыносимая боль, что у него не получается даже вдохнуть воздух — он просто замер на месте, пока по щеке стекал его собственный глаз все такой же жижей, как и остальное лицо. Все перемешивалось, горело адской болью, ощущения концентрировались лишь на этих невыносимых страданиях, сознание плыло.       Из последних сил он хватается за раковину, боясь поднять взгляд на самого себя. Зрение плыло и никак не фокусировалось ни на чем вообще, а пустующая глазница болела. Боже, что происходит? Что с ним творится?       Фишер не знал, за что ему это. Все же было нормально, у него ничего не болело, а потом резко его лицо начало буквально таять без какой-либо на это причины, и весь этот процесс сопровождался невероятной болью. Юноша все-таки решает посмотреть на свое отражение в надежде увидеть, что все в порядке, а весь этот кошмар ему лишь померещился, но нет.       Все стало только хуже.       Он видел собственные кости там, где слезла даже плоть. Пустая глазница, зияющая дыра, примерно половина его лица — настоящее кровавое месиво, а где-то — оголенные кости. Его нижняя челюсть и вовсе оказалась кривой, с трещинами и вмятинами, словно ее молотком пытались разбить.       Это не он. Это не может быть правдой. Да такого в принципе не может быть.       Это просто какой-то бред. — Эй.       Ему это мерещится. Он просто не в себе. Сегодня и так довольно странный день. — Сал.       Не может же быть такого, чтобы лицо просто само по себе слезало с черепа. Это невозможно. Он, наверное, просто очень сильно не выспался и вымотался на улице.       Погодите. А как он вообще добрался домой? — Сал!       И что вообще соседская собака делала у них во дворе? И почему у них вообще есть двор, если они с отцом живут в апартаментах? Что за хуйня тут творится?       Но самое страшное заключается даже не в этом. И даже не в том, что у него лицо стекает в слив в раковине.       Его же встретила мама. Диана. Откуда, блять, она тут взялась? И почему они вообще все здесь находятся?       Это Джерси.? — Фишер, блять, ты чего?!       И он, наконец, просыпается.       Салли за какое-то чертово мгновение принимает сидячее положение, опустив голову вниз. Какое-то время он просто молчит, пытаясь отдышаться, а потом принимается судорожно ощупывать собственное лицо, боясь наткнуться на оголенную плоть и кости. Все было нормально. Ну, как сказать — он просто натыкался пальцами на шрамы, полосующие лицо то тут, то там, и его это нисколько не утешало.       Да, это все еще он. Сал Фишер, который нихуя не в Нью-Джерси с мамой и папой, а в Нокфелле, в ебучих апартаментах, и у него охуенно изуродованное ебало, притом изуродованное настолько сильно, что ему приходится ходить в сраном протезе, лишь бы прохожие не падали в обморок от страха и омерзения, блять.       Но, что самое конченое — в данный момент рядом находился Трэвис. Салли вспомнил об этом совсем не сразу, а только тогда, когда его единственный уцелевший глаз наконец-то заметил, что в комнате пусть и не слишком, но светло — Фелпс включил ночник, наверное, когда Фишер начал брыкаться во сне. — Что случилось? — спрашивает блондин, а Сал как-то на автомате поворачивается к нему, не находя ни слов, ни сил, чтобы разговаривать.       Он просто смотрел на него, прекрасно понимая, что он все видит. Трэвис видит его, видит его лицо, не слишком-то и спрятанное парочкой прядей волос, и Сал все ждет, пока Фелпс отвернется или скажет, что это отвратительно, но этого не происходит. И почему-то Салли кажется это абсолютным провалом: все начиналось очень хорошо, они так славно проводили время вместе, и Фишер был в самом деле счастлив рядом с ним все это время, но теперь Трэвис видит то, что он прятал все это время, и… и…       Сал не хочет. Действительно не хочет, но всхлипывает, медленно отворачиваясь и пряча лицо ладонями.       Он никогда не сможет полюбить его таким. Никогда. Никто не сможет. — Бля.       До Трэвиса же только сейчас доходит, что произошло. Он-то сначала подумал, что Салли просто брыкается во сне, поэтому первое время старался игнорировать, лишь изредка все-таки отодвигая его так, чтобы не получить от спящего Фишера по ебалу, но потом сообразил, что что-то не так. Мягкие и даже забавные брыкания совсем скоро превратились в тревожные метания по кровати с непонятным бормотанием, и Трэвис, по правде говоря, даже немного испугался. Пришлось включить свет и, сонно жмурясь, приняться будить Фишера, пока тот продолжал что-то бубнеть себе под нос и ворочаться, но, сука, Фелпс попросту не учел один-единственный нюанс: Сал был без протеза все это время.       Трэвису было на это похуй, правда. Он слишком сильно распереживался за него, чтобы бояться, что что-то с его лицом будет не так и все такое. Какая в пизду разница? Сал правда очень хороший парень, он невероятно добрый и чудесный, и с ним всегда так охуенно, что… это просто не кажется ему какой-то проблемой. Ему плевать, что там скрывается под протезом.       Ему Сал нравился не за то, что у него лицо есть, в конце же концов.       Но для самого Фишера было очень важно не показывать лицо. Он ведь не хотел показывать месиво, которое прятал так долго, а Трэвис, получается, вынудил его показаться. Воспользовался ситуацией и его уязвимым состоянием. И все как-то само случилось, будто так и должно быть, хотя нихуя подобного. — Бля, Сал, прости.       Фелпсу как-то невольно вспомнился тот самый разговор в туалете, потому что тогда плакал он, а сейчас все будто вверх-дном перевернулось. Фишер плачет, плачет из-за него, и Трэвиса словно ножом по сердцу полоснули. Блондин растерялся, не зная, что ему делать, и уже было абсолютно похуй, как он выглядит и что несет, потому что Салли всхлипывал снова и снова, его плечи содрогались, и это все его, Фелпса, вина. — Я не хотел, прости, — окончательно растерявшись, тараторил Трэвис, не зная, куда себя деть. Человек, которого он всем сердцем любил и ради которого так старался измениться, сидел совсем рядом с ним и плакал, и это была его вина. — Что… что мне сделать? Сал. Салли.       Фишер ни на что из этого не отвечает, кажется, только сильнее разразившись рыданиями. Трэвис не знает, что делать в такой ситуации. Тогда, когда Салли застал его плачущим, протезник сразу же принялся успокаивать его и говорить обо всякой херне. Не выебывался, не издевался, а пытался… поддержать? Успокоить? Фелпс как-то понимал, что должен сделать то же самое, но он не знал, что конкретно Фишеру нужно услышать, чтобы почувствовать себя лучше. Сказать, что все ок, что не такое уж у него и страшное ебало? Нет, хуйня, это вообще пиздец будет. Сказать, что нехуй тут плакать и слезы нихуя не исправят? Еще хуже, блять. На какую-то слащавую хуйню Фелпс попросту не был способен, поэтому не смог бы выдавить из себя ничего лучшего того, что уже было сказано.       Но было кое-что, что он не пробовал.       Трэвис не был тактильным ровно настолько, насколько Фишер нуждался в прикосновениях и ласке. Поэтому он просто не чувствовал этого, не мог понять, как правильно, как уместно, как верно и как хорошо — он не знал, что ему делать. Но он хотел попробовать, потому что знал, что это может если не помочь, то хоть немного облегчить происходящий пиздец, и это хоть какая-никакая, но поддержка.       Поэтому он очень неуверенно тянет к нему свои руки и так же неуверенно кладет их ему на плечи, затем потянув к себе, прижимая голову Фишера к своей груди. Сал сразу же обнимает его в ответ, не переставая рыдать, и Трэвис расценивает это как верное решение, пусть и не приносящее какой-либо пользы.       Блондин тяжело вздыхает, решившись на еще один шаг. Он чувствовал, как его лицо пылает, и даже стыдливо накрыл глаза ладонью, пытаясь смириться с происходящим, но все равно затем провел рукой по голубым волосам, принявшись гладить юношу по голове.       Он уже трогал его волосы, и типа… тогда это было немного другого рода прикосновение. Сейчас же он правда не знал, что делает, но чувствовал, что ему стоит попробовать поступить именно так, попытаться проявить такую вот хрупкую нежность, чтобы другому человеку стало легче. Впервые, блять, в жизни. Ему было бы проще реально пойти и въебать его отцу хоть прямо сейчас, чем продолжать его гладить, обнимать и слышать, как он все еще плачет, словно бы и не планируя успокаиваться.       Трэвис и не торопил. Переживал, волновался, не знал, как себя вести, но не торопил. Иногда нужно выплакаться. Уж кто-кто, а он хорошо это понимает.       Вообще, Фишер плакал долго. Реально долго, потому что они уже легли спать дальше, а он все еще периодически всхлипывал. Не потому что обидно или грустно или как угодно еще, нет. Это было очень сложно объяснить.       Рядом находится человек, который тебе нравится, и ты проводишь с ним столько времени. У вас все действительно замечательно, вы пытаетесь дружить, у вас это получается, и все реально охуенно. Но дело, блять, в том, что ты — человек, который в детстве нарвался на большие неприятности, остался без лица и мамы, и со всем этим дерьмом теперь нужно жить всю оставшуюся жизнь. Носить протез, который и протезом-то не является, прятать свое настоящее лицо, скрывать его даже от собственного отца, который все равно же, сука, знает, как оно выглядит. Просто удобнее делать вид, что ничего этого нет. Что он просто фрик — мальчик, который носит хвостики, одевается в большие свитера, дружит с пиздатыми ребятами и ведет обыкновенную жизнь подростка.       Но все совсем не так. И Фишер осознает это именно тогда, когда остается без своей сраной маски, наедине с ебучей реальной жизнью.       Он нихуя не обычный парень. У него половины, блять, лица нет, у него нет глаза, у него где-то даже кости расхуярены. Криво пересаженная кожа, шрамы, шрамы, шрамы, повсюду ебучие шрамы, и от этого никуда не убежишь. Это уродство — то, что никогда не исчезнет, в отличие от всех, кто его окружает. Кому нужна такая обуза? Человек без лица, блять. Ему безумно повезло с окружением, потому что без нынешней поддержки и понимания он бы совсем расклеился, но…       Трэвис. Разбудивший его. Глядящий на него, на его лицо, и спрашивающий, что случилось. Не с его лицом, нет. А потом еще и извиняющийся, и у Салли, по правде говоря, в этот момент сердце кровью обливалось. Ему было очень жаль, что он не мог ни слова выдавить из себя, потому что он бы сказал, что безумно рад, что они сейчас вместе, что Трэвис рядом, что именно он рядом, и что он смотрел на него, как на обычного человека.       Фишер этой ночью был в равной степени несчастен и счастлив одновременно.       А утро встречает их обоих такой серостью, что дурно становится. Салли просыпается, когда в комнате уже более-менее светло, хотя жалюзи опущены, и почти сразу же после него просыпается Трэвис. Какое-то время они молчат.       Обычно зимнее утро — что-то холодное, навевающее сон, без какой-либо эмоциональной окраски. Но сегодня Фишеру казалось, что это было самое тоскливое утро за всю его жизнь. Это как когда он просыпался в больнице первое время: совершенно один, наедине со своими страхами и переживаниями, ничего не понимающий и не знающий, и ощущающий такую спутанную туманную боль.       Сейчас, однако, ему не было больно. Это скорее было что-то… остаточное, да. Просто голова слегка гудела от того, что он столько прорыдал, и Трэвис рядом, конечно, очень радовал его, но он все равно не знал, что ему сейчас делать.       Ладно. Хватит. — Доброе утро, — говорит он, слыша, как напряженно вздохнул Трэвис. — Доброе, — слышится в ответ.       Фишер медленно поворачивается к нему лицом, сразу же натыкаясь на взгляд Трэвиса. Не изучающий, не заинтересованный, ничего подобного. Он просто смотрит на него, ничего не произнося, и эта тишина впервые не вызывает никакого смущения впервые за все время. — Не противно видеть меня таким? — спрашивает затем Салли. — Нет.       Фишер отворачивается, уставившись в потолок. — Это ужасно, — высказался юноша, а потом поднялся, присев рядом с блондином. Тот следует его примеру практически сразу же, уставившись на разметавшиеся по спине юноши голубые волосы.       Все еще невероятно красиво. Все еще невероятно. — Покажешь.? — Что? — не сразу сообразив, спрашивает Салли, повернувшись к нему полубоком. Затем до него доходит, и он все так же бесцветно продолжает: — Мое лицо? Ладно.       Юноша не сильно хочет делать это, но сам к нему поворачивается, сам убирает волосы назад, чтобы видно было лучше, и сам, блять, смотрит на него, изо всех сил стараясь не отвести взгляд. Было страшно, реально страшно, потому что в полумраке, освещенном слабеньким ночником, его лица не было особо видно. То есть, в основном его как раз-таки было видно, но не так детально, как сейчас. Страх, что Трэвис уйдет, никуда не делся, хотя он все еще был рядом, все еще смотрел на него, и его лицо не приобретало выражение какого-либо отвращения или чего угодно еще. Иными словами, он просто рассматривал его, потому что ему хотелось видеть его лицо, а не шрамы.       Знать, как выглядит Сал Фишер.       Трэвис рассматривал его, отметив в первую очередь то, что глаза у Салли действительно были чутка лисьи. Такой вот приятный разрез глаз, который ему почему-то невероятно нравился. Конечно, сейчас Фишер открыл только один глаз, потому что протеза во втором не было, но все равно ему казалось это прямо-таки невероятно подходящим конкретно для Салли. Выше была рассеченная в нескольких местах бровь над пострадавшим глазом. А ниже… огромное множество мелких шрамов, переходящих в один сплошной. Половина лица словно бы вообще отсутствовала какое-то время, а потом была слеплена хер пойми из-за чего, а другая же просто была покрыта длинными, но редкими полосами старых белесых шрамов.       Он бы хотел сказать, что все не так плохо, но вовремя понял, что так считает только он. И шайка Фишера, конечно. И в целом только те, кто могут знать его достаточно хорошо, чтобы охарактеризовать его как чудеснейшего человека. На деле же все реально было хуево. Вот прям настолько хуево, насколько может быть. Наверное, ношение протеза все-таки было более-менее верной штукой, потому что иначе Сал бы просто с ума сошел. В том плане, что все бы напоминали об этом, шептались, тыкали пальцем, а сейчас… ну, поглазели пару месяцев и привыкли, а потом забыли, будто ничего и не было. И все. Для всех он стал обычным школьным фриком, каких в старшей школе и так хватает. — Знаешь, — вдруг начинает Сал, — с самого начала все было гораздо хуже. Я уже со счета сбился, поэтому не скажу точно, сколько операций мы сделали, но вот он я. Эта половина еще более-менее, — указав на левую половину лица, говорит юноша, — а тут… — указав уже на правую, продолжил он, — ну, сам видишь. У меня даже кости местами деформированы. И… щека была разорвана, там была нихуевая такая дыра, насколько я помню, но ее зашили. И, короче, улыбка из-за этого очень кривая и странная.       Фелпс смотрит на него недоуменно, и Фишер как-то сразу понимает, что ему нужно продемонстрировать то, о чем он рассказывал. Сдержавшись от недовольного вздоха, юноша растягивает губы в робкой улыбке на несколько секунд, после чего выжидающе уставился на блондина, ожидая хоть какой-то реакции. — Прикольно. Мне нравится.       И почему-то Салли это поражает настолько, что он даже немного злится. — Придурок что ли совсем?       Но все равно почему-то потом уже сам улыбается, в то же самое время ощущая, как злоба испаряется, сменяясь такой щемящей нежностью, что юноша даже не думает, перебарщивает он или нет, а просто привстает на коленях и тянется к нему для объятий. Обвивает шею руками, щекочет блондина своими волосами, после чего и вовсе пододвигается ближе и опускается совсем рядом с ним, чтобы обнять еще крепче и теснее. — Не обижайся, — тихо произносит он. — Я просто рад. Очень рад, что тебя это не спугнуло.       Затем его тонкие руки уже перебирают светлые волосы, так ласково и нежно, что внутри у Трэвиса все млеет и плавится. Сал же, будь хоть чутка смелее, непременно бы расцеловал все его лицо, но мог позволить себе только зарываться руками в волосы, касаясь их невесомо, едва ощутимо, но так, сука, приятно. Фелпс как-то неосознанно подставляется под ласку, руками придерживая Фишера где-то под лопатками. — И… ты мне очень дорог, Трэвис.       Сал смотрит на него не так, как Трэвис привык это себе представлять. Протез не мог выражать никакие эмоции, поэтому всегда появлялось ощущение, словно он разговаривает и тусуется с каким-то манекеном, а теперь он смотрел на его лицо и видел, как себя чувствовал Салли. Эта еще неуверенная робкая улыбка, чуть изогнутые брови, бледное, такое бледное лицо с едва заметным румянцем на щеках.       Не это ли чудо, Боже? — Отнесись к этому серьезно, пожалуйста. Я не всем лицо показываю. Типа… Это все равно, что догола раздеться. — Понял.       Трэвис чувствует себя очень хорошо. Ему нравится, что Салли с ним такой честный и ласковый, и ему самому нравится быть с ним таким же честным и ласковым. Прижимать его к себе, трогать его волосы, поглаживая неумело и робко, и раз за разом прокручивать в голове все сказанное этим чертовым фриком.       Невероятным. Прекраснейшим. Самым замечательным фриком. — Ты мне тоже дорог, — отвечает запоздало Фелпс, замечая, как Сал улыбается на это уже увереннее, откидывая волосы назад.       Юноша опускает руки на плечи блондина. — Я голодный. Пойдем на кухню? — предлагает он. Трэвис кивает. — Окей.       Сал отстраняется от него, а затем слезает в кровати. Такой взлохмаченный, в огромной футболке, из-под которой даже шорт не видно, на своих тонких ногах рассеянно шагает к двери, почему-то так медленно проведя ладонью по дверной раме, прежде чем повернуться к нему лицом. — Никому не рассказывай, что видел меня голым, — громче и серьезнее требует он, а Трэвиса прямо-таки в краску бросает: — Чт-       Но Фишер улыбается, и все встает на свои места. — Шучу! — объяснил он коротко. — Жду тебя.       Трэвис потирает лицо ладонями.