Путь варга-1: Пастыри чудовищ

      «Как-то раз боги разгневались на людей за грехи и злобу. Позвали они на помощь Снежную Деву — и наслала она на землю страшный холод. А супруг Девы, Даритель Огня, затушил все очаги, и людям нечем было разжечь даже свечи. Собрались тогда люди в храме и начали молиться Дарителю Огня и Снежной Деве, чтобы те смилостивились над ними. И даже суровая Снежная Дева усомнилась и спросила у супруга: не дать ли людям тепла? «Я дам им огонь, — ответил ей Даритель, — если хоть кто-нибудь согласится стать огнём ради них». А время шло, и дети плакали, и женщины возносили молитвы — но не было в мире тех, кто сгорел бы ради грешных людей. Но тут от снежного сна очнулась маленькая бабочка, случайно согретая теплом людских тел. Как стало ей их жалко, как захотелось согреть несчастных детей! И когда сердце храброй бабочки переполнилось жалостью — её крылья вспыхнули в воздухе пламенем. Всего только несколько мгновений горела она — но этого хватило людям, чтобы зажечь первую свечу. Даритель и его супруга помиловали людей и вернули им тепло, как и обещали. А Даритель Огня сделал так, что крылья бабочки аталии и сейчас ещё будто обагрены пламенем…» Нук Йалокин «Легенды и мифы древней Кайетты»

ГРИЗЕЛЬДА АРДЕЛЛ        Даарду Хаата слушает лес. Перекликается со птицами на их трескучем наречии, неслышно ступает по мхам, шепчется с папоротниками. Иногда растопыривает длинные пальцы, похожие на корни диковинного растения — и приникает к коре ели. И сама — маленькая, хрупкая, в грубой накидке, свитой из стеблей крапивного волокна — кажется деревцом, потревоженным ветром. Случайно прислонённым к лесному гиганту.        Гриз не торопит, хотя времени немного. Идёт по чуть заметной звериной тропке — вдыхая лесные запахи и углубляясь в вечернюю чащу.        Как в диковинный храм.        — Лес слышит, — голос Хааты тоже слит. С шепотами листвы. — Лес боится. Птицы говорят — чужие пришли. Чужие злы. И глупы. Птицы плачут над ними в небе. Чужаки ведут псов, и те голодны и злы тоже.        — Сколько с ними псов?        Бледная кожа даарду словно вбирает краски леса — и напитывается коричневатостью ствола, и зеленью иглицы, и по ней начинают змеиться трещины…        Раскосые глаза прикрыты густыми ресницами, оливкового цвета губы сжаты.         — Лес слышит двух. Но, может, больше. Люди Камня громкие, вонючие. За ними не услышишь живого.        Смертники. С двумя псами, да ещё к ночи… наверняка ведь половина ещё и пьяна, да кто-то — видимо, и не охотник вовсе.        И никто наполовину не соображает, с чем они могут столкнуться в этой чаще.        — Сколько там их самих?        — Три… четыре… шесть… больше. Смердят, кричат.       Хаата презрительно фыркает носом, будто учуяв вонь. Юркой лаской скользит, почти обвиваясь вокруг ствола.        — Разбегаются — одни туда, другие сюда. Мы хотим забрать у них, сестра? Забрать, за кем они пришли?         — Забрать, за кем они пришли, — тихо повторяет Гриз и не замечает, что голос у неё становится легким и шелестящим, как у даарду, когда те пытаются говорить на общекайетском. — Слушай, Хаата. Слушай.        Хаата изгнана из своего племени. Из числа тех, кто живёт под землёй и называет себя даарду — Людьми Корня, и кого остальные называют терраантами, коренниками, Дикими Людьми.        Хаата изгнана и научилась говорить на языке «Людей Камня», и спать в их домах, а не в подземных жилищах, и даже читать.       Но слушать лес она не разучилась.         — Лес слышит, — высвистывает голос даарду из кустов, — идти туда — там ходит большой грифон. Далеко, не спит и обижен. Лес слышит гарпий — они смеются над добычей. Там, где заходит солнце. Дальше, чем грифон. Лес слышит маленькую огненную лисицу. Заблудилась, прячется. Вон там.        — Слушай, Хаата. Слушай дальше.        Надо успеть. Охотники могут знать, куда двигаться, да с ними ещё и собаки. А у неё — только слухи, что его видели в этих местах. И Хаата.        Жаль, Мел на вызове, с ней было бы проще.         — Ай! — вскрикивает даарду и отнимает руки от ствола ели, будто обжёгшись. — Лес сильно боится. Лес слышит Тварь. Тварь спала, теперь проснулась. Птицы говорят: не ходи туда! Тварь близко!         — Это хорошо, — шёпотом отвечает Гриз Арделл. И идёт как раз туда, куда указывает длинный, землистого цвета палец Хааты.        Даарду скользит рядом и в недоумении теребит правое ухо с рассечённой мочкой — терраанты обязательно наносят младенцам после рождения какой-нибудь да ущерб, таков Ритуал…        — Тебе нужна Тварь? Зачем, сестра?         — Потому что я не хочу, чтобы сегодня здесь кто-нибудь умер.       Хаата недоуменно свистит и опять скользит в заросли — уточнять дорогу, переговариваться с сороками.        Под ногами растут тени и пахнут прохладой. Тянут щупальца-руки.        Нужно успеть.        — Тут, — шепчет Хаата, когда они сворачивают с тропы, пробираются через густые заросли и выходит на мелкую поляну. — Тварь… тут.        В подкрадывающихся сумерках видна замусоренная лесная речка. С обрывистыми берегами, забитыми стволами и ветками. От речки отходит широкая канава, над которой громоздится огромная куча валежника. Ветви перевились, переплелись внутри.        Из глубины канавы, сквозь ветви просачивается тихий, настороженный шип.        Хаата обхватывает ствол дерева, будто надеясь, что оно его заслонит.         — Так, — говорит Гриз спокойно. — Мы по адресу. Привет, Шуршун.        Шип становится громче, переходит в пронзительный свист.        Потом из-под груды валежника выскальзывает чёрное, тонкое щупальце. Гладкое, в мелких чешуйках. Щупальце растёт и тянется, и кончик нетерпеливо обшаривает воздух, стараясь что-то уловить…        Замирает, убирается.        И вся куча валежника приходит в движение: щупальце за щупальцем прошивают воздух, и из канавы, сбрасывая ветви, поднимается массивное, сплошь покрытое чешуйчатыми хлыстами тулово.        Будто сотни змей слились в одно и теперь извиваются все разом.        Или клуб тьмы выпускает из себя всё новые извивающиеся отростки.        Хаата приглушённо охает за спиной.        — Ну да, — говорит Гриз спокойно. — Это скортокс. Один из оставшихся — они теперь совсем редкими стали…        Голос теперь понижается и становится тягучим, грудным и спокойным. Как её шаги: она медленно, протягивая руку, течёт навстречу скортоксу — тот уже выполз из канавы целиком и нерешительно застыл на месте. Шип и бульканье — угрожающие и недоумевающие.        — Это Тварь, — шепчет испуганная Хаата откуда-то из-за ствола. И Гриз спиной чует, как в разуме даарду проносятся все истории и песни о скортоксах. Не ходите в лес, детишки, не бродите по заросшим берегам глубоких лесных озёр и речек, а то оттуда протянутся страшные парализующие щупальца, Тварь обмотает вас, утащит под воду и выпьет кровь.        — Не называй его так. Обидишь.        Даарду что-то шепчет себе под нос на своём наречии. О том, что все Люди Камня сумасшедшие, а Пастухи Чудовищ — ещё безумнее их.        Гриз, не слушая, делает шаг — и одновременно воздух прошивают чёрные, поблёскивающие хлысты. Тянутся разом к ней — семь или восемь — то ли пугая, то ли желая обвить и утащить.        — Шуршик, ты поосторожнее, — говорит Гриз мягко. — Если ты меня потрогаешь, я же могу и отключиться.        Неясно, понимает скортокс или нет — но кожи он не касается. Чёрные хлысты недоверчиво исследуют её волосы, пробегают по одежде — тык-тык, слегка. Трогают висящий на боку кнут — такой же чёрный и блестящий, как они сами.        — Ага, он со мной, — кивает Гриз. — Ты вспомнил, меня, Шуршун? Ну, надо же, какой здоровенный вымахал. Спокойно, малыш, спокойно… ты теперь не один. Мы вместе, помнишь?        Скортокс шипит оглушительно и удивлённо — и извивы щупалец раздвигаются, размыкаются. Открывая узкую пасть, похожую на присоску, и единственный круглый бледный глаз — в глубине, на чёрном тулове.        И тогда Гриз Арделл делает ещё один шаг и шепчет привычно: «Мы вместе!»        И Дар поднимается изнутри — из крови, из жил, из плоти — и прорастает в глазах зеленью, и в глаза приходят мелкие хвоинки елей, и яркая листва кустарников, и прихотливые изгибы травы. И Гриз тоже прорастает вместе с Даром — вглубь, внутрь разума скортокса, туда, где тоскливо, больно, одиноко и страшно.        И еды здесь нет, и вода скверная, и жутко, потому что бегают и кричат остро пахнущие двуногие, а их приходится пугать, чтобы не тревожили. А вернуться назад, где дом и хорошая вода — нельзя. Там полно этих двуногих, там они ещё сильнее кричат. И делают больно. И хочется уплыть, уйти отсюда, и найти глубокий и тихий водоём, только очень больно, и уплыть никак не получается. Тревожно, страшно, обидно, одиноко…        Но эта — теперь внутри. Она — которая друг-из-прошлого, у неё тёплые руки, и она не боится. Он её помнит, да. Её запах и руки. Он подарил ей немного себя.        Она — которая вместе.        Да, — говорит она — та, которая Гриз и которая внутри, — да, это я, и мы вместе. Я тебя слышу, Шуршун. Погоди, сейчас мы во всём разберёмся…        Когда она выходит из состояния единства — скортокс шипит и булькает оглушительно. Со стороны звучит пугающе. Но Гриз разбирает мурлыкающие нотки приветствия.        — Дай-ка мне посмотреть, что с тобой не так, Шуршик, — просит она и теперь подходит к скортоксу совсем вплотную. — Как и думала, он сюда приплыл, потому что люди добрались до его места. Какие-то рыбаки, скорее всего. Он запутался в сетях, да ещё они на него подводные капканы начали ставить… ушёл вот по этой речке, а тут обессилел, думал подкормиться у канавы. Сил не хватает, чтобы уйти. Это ничего, Шуршик, это мы сейчас поправим…        Скортокс послушно распускает щупальца, раскидывает их по разные стороны от Гриз. Щупалец всё равно слишком много, чтобы добраться до тела и до ран — приходится надеть перчатки. Хаату Гриз просит послушать — где там охотники. Заодно посмотреть — насколько широкая в этом месте река. Всё равно даарду кажется что-то слишком зелёной…        Мазь Аманды (специально для скортоксов и гидр, на теплокровных не применять) творит чудеса, и Шуршун оживает на глазах. Гриз потчует его ещё кроветвором из поясной сумки (разбавить водой), потом достаёт укрепляющее из сумки на боку — вливает скортоксу в пасть полную бутыль. Скортокс ворчит и булькает недовольно.        — Ну да, вкус как и раньше, — соглашается Гриз. — Скажи спасибо, что в этот раз можно обойтись разовым приёмом, а не пичкать тебя снадобьями месяц. И перевязывать мы не будем, так? Сейчас вот малость замазки…        Быстро всё равно не получается. Шуршун нервничает и иногда оплетает сам себя щупальцами — превращаясь опять в огромный извивающийся ком чешуи и темноты. Гриз отдёргивает руки — в перчатках, но щупальца скортокса того и гляди под рукава заползут. Тихо напевает сквозь зубы что-то подслушанное у Аманды — о тёмных заводях и о луне, которая заблудилась в небесных морях.        Ночь эта — самый глубокий омут,        В небе полно серебристой рыбы…        Шуршун недоверчиво булькает, прислушиваясь — и Гриз возвращается и накладывает замазку на самые глубокие раны. Хаата давно уже вернулась, расширив замусоренное русло, насколько смогла. Теперь вот приникла к сосновому стволу, будто гибкий, перепуганный зверёк.        Шепчет очевидные вещи.        Ты не успеешь, — шепчет Хаата. Они близко. Лес слышит. Уйдем, сестра. Незачем оставаться тут с твар… со скортоксом.        Гриз кивает, не переставая напевать. Потому что слышит уже не только лес, но и она.        Лай собак и редкие ругательства. Шипение: «Тише ты, прёшься как хромой яприль!» Покашливание: «Близко уже, кажись…». Недоумение: «Да чьи тут следы-то такие мелкие? Ребенок, что ль?»        Близко, очень близко. И очень шумно идут — глупые юнцы, возомнившие себя великими охотниками. Не надо шептать на своём языке, Хаата — я слышу. Да, Пастыри Чудовищ безумны все до одного. И да, я не уйду.        Потому что никто не умрёт здесь сегодня.        Псы вылетают на поляну первыми. Три болотных сторожевых — угольно-черные, оскаленные, с мощными шеями. В азарте не видят перед собой ничего: только след, только добыча, остальное сознание отключено, болотники, получив цель, идут до смерти. Эти — готовы слепо рвать, прыгнуть, напоровшись на щупальца, парализованными свалиться в грязь — только бы хватануть клыками…        Только вот перед шипящей, булькающей, распускающей щупальца целью стоит варг, и глаза у варга прорастают властной, успокаивающей зеленью. Мало времени — на троих, и не увидеть глаз всех псов, так что Гриз лишь вскользь касается их рассудков, посылает успокаивающее: «Мы вместе»        И болотные сторожевые останавливаются с разлету, недоуменно перерыкиваясь. Сбитые с цели. Потому что неписанный закон сильнее цели: здесь варг, нельзя тронуть варга, нельзя пролить его кровь…        Стадо не имеет права проливать кровь своих пастухов.         — Стоять, — говорит Гриз размеренно и низко, и от такой наглости у псов начинают отвисать челюсти, — Шуршик, тихо… тихо, они меня не тронут, всё, ты можешь уходить…        Но скортокс не желает двигаться обратно к речке, не хочет даже укрываться под хворостом: пронзительно шипит и топорщит щупальца, чует опасность…        Опасность — четыре остолопа из окрестных деревень — вываливаются на поляну следом за псами. С воплями: «Взять, кому сказано, взять!»        Сыновья старост и егерей, старшему — лет двадцать пять, младший только-только отрастил неубедительные усёнки. Наверное, совесть тоже отрастил, потому что первым делом кидается спасать Хаату: «Девка, дура, беги, пока не сожрал!»       А потом орет еще громче, когда разбирается — кто перед ним.        Хаата высвистывает на родном наречии — куда следует отправиться всем Людям Камня в Кайетте. Заливаются хриплым лаем болотные сторожевые — не могут решиться двинуться вперед, потому что тут же варг, скортокса защищает варг, нельзя трогать варга…        Шуршун откликается шипением, распускает щупальца, взметывает в воздух, предупредительный выпад — псы отскакивают…        Галдят охотники. Каждый своё: «Ребята, давайте!» — «Да что это за баба?» — «Вот же Праматерь, здоровый какой!»        Громче всего вопит самый молодой: «Да это не девка, это терраант!»        Какофония, хаос действий и звуков, и…         — А ну тихо!        Голос Гриз Арделл падает — свистом хлыста. Рассекает воздух — со щелчком в конце.       На миг примолкает даже скортокс.        — Отзовите псов, — говорит Гриз потом, — иначе он их перекалечит. И уходите сами. Он сейчас просто уплывёт, и больше вы о нём не услышите.       «Уплывай, Шуршик, — шепчут ласковые травы в её глазах. Мята и тимьян. Кипрей и подорожник. — Уходи вглубь лесов. Найди хорошую воду…»        И тень единства там, внутри — упрямая, извивающаяся щупальцами, — отвечает: нет, только с тобой, а то они тебя обидят.         — Э-э, ты в сторонку-то отойди, — говорит старший остолоп. Высокий, с пышными льняными кудрями. — Умом, что ли, поехала? Он же тебя сейчас…        — Он меня не тронет. И не тронет вас, если вы… хотя бы просто будете стоять. И не мешать. Уберите собак, пожалуйста.        Деревенские озадаченно переругиваются, сумерки начинают красться быстрее, время утекает шустрее ручьёв в этом лесу.        Гриз пользуется замешательством. Входит в разум сперва к одному болотнику, потом к другому, третьему — всего лишь несколько секунд: мы вместе, мы с вами, вы же видите, что никто не сделает вашим хозяевам вреда, а скортокс не добыча, просто заблудившийся путник, он сейчас уйдет…       Сторожевые прекращают рычать и метаться. Чинно садятся на траву, глядя в глаза варгу — в зелёные извивы плюща. Да, конечно. Хозяева в безопасности, скортокс не добыча, мы слышали, мы вместе…        Если бы людям ещё можно было бы так легко объяснить. Вон, чернявый, плотненький, в залатанной куртке выжевал губами: «Варг».        — Варг, стало быть? — прищур у старшего недобрый. — Пришла, стало быть, добычу отбивать у честных охотников? Скортокса защищать, а?        — Наоборот. Пришла отбивать честных охотников. У добычи.       Шуршун нетерпелив, рвётся в бой, в сознание толкается: «Враги, чужие, защищаться, защищать…»        Но зелень растёт в её глазах: длинные, прохладные, оплетающие нити водорослей. Нет-нет, шепчут нити. Стой. Сегодня тут никто не умрёт.         — Вы что же, правда думали на скортокса пойти вчетвером? С такими-то силами?        У троих она успела заметить Печати. Огненный Дар у молчаливого здоровяка. Старший — вода, чернявый — Стрелок. У младшего правой ладони не видно, но это и неважно — в деревнях редко встречаются те, кто владеет Даром мастерски, таланты всегда нужны в городах…        — И с тремя псами?!         — Ну… — робко втискивает безусый. — Нас больше!         — Заткнись, Эджей! — это уже главный. — А ты б подвинулась да и посмотрела, что мы можем, а?        Тон ясно говорит — пока мы тебя не подвинули. Но Гриз качает головой.        — Извините, не могу. Потому что сегодня здесь никто не умрёт.        Шуршун встопорщивает щупальца за её спиной. Нетерпеливо, пугающе. Уходите, — звучит в шипении скортокса. Уходите, тут моя территория. И эта, которая вместе — со мной. Уходите, а то я вас… я вас сейчас всех.        Спокойно, Шуршик, спокойно, — изо всех сил нашептывают травы в глазах Гриз. Сочная осока и сладкий аир. Спокойно, стой, я разберусь, не надо этого, не надо вперёд…        Проще было бы — в полном единении, а не в этом полукасании, но ведь нужно же ещё за псами присматривать, да и длить, длить бессмысленный разговор с теми, кто понимает хуже.        — Сколько вас по-настоящему? Четыре здесь, в лесу двое… трое ещё? И все как вы, и с Даром у них так же? Так вот, скортокса очень трудно взять хоть каким-нибудь Даром — огонь, стрела… вода вообще бесполезна — он же водный, да и холода он не боится. Вы всемером его разве что раните и разозлите, а разозленный скортокс… в общем, у вас даже раненых не останется. Потом ваши родные найдут тела, разозлятся, объявят охоту… а у него в голове отпечатается новый закон: «Все люди — враги». Можете представить, к чему такое приведет, так что нет уж, давайте-ка он просто уплывёт и все останутся жить.        Гриз подозревает, что звучит это не до конца убедительно. Может, из-за того, как она стоит. Пытаясь загородить собой огромного чёрного скортокса, который нависает над ней, и щупальца прошивают воздух, делают выпады всё нетерпеливее.        Ищут обидчиков.        — Врёшь, небось? — спрашивает старший остолоп. — Что тебе-то вообще за дело до этой твари?         — Ну-у… можете считать, мы старые друзья.        — Варг же… чокнутая, — напоминает чернявый с присвистом (скортоксу впору поучиться).        «Пастухи Чудовищ все безумные!» — в унисон стонет Хаата, вжимаясь в ствол сосны.         — А вам-то до него что?        «Они враги, они чужие…» — клокочет в сознании, но Гриз спокойна. И водные ирисы в её глазах шепчут: тихо, тихо, они ничего мне не сделают, они просто потерявшиеся путники, сейчас я разберусь…        И скортокс внутри неё удивляется — почему она не даёт разобраться ему. Он, в конце концов, может одолеть врага и крупнее.        — Че… чего?!        — Вам, говорю, что до него? Насколько я знаю, люди в сёлах не пропадали. Тех рыбаков он только спугнул — и сразу уплыл из озера. С концами. Вы-то зачем идете по его следам? Прославиться решили? Захотелось настоящей добычи… А-а-а-а, ну да, конечно.        Младший уже шепчет: слушайте, а может, ну его и пойдем? Так себе была идея, а эта варгиня, похоже, знает, о чём говорит… А глаза-жуки чернявого всё бегают, нет-нет да и взглянет на длинные хлысты-щупальца. Чёрные, гибкие, все в мелкой чешуе…        — Парализующие хлысты — за ними гоняетесь? Что, кто-то в деревне слышал про цены в городах? Тогда тем более уходите. Хлыст — часть скортокса. Что-то вроде отдельного организма, который не теряет связи с хозяином и после отделения от него. Яда становится меньше, так что убить таким касанием нельзя… но если убить самого скортокса — все его хлысты потеряют свойства разом. А отделить щупальце от живого скортокса почти невозможно. Разве что сам подарит.        Гриз медленно, гипнотически медленно снимает с пояса кнут — всё равно чернявый уже заметил. Разворачивает чёрные, ласково шуршащие чешуёй петли. Шуршик рядом с ней шипит, довольный: скортоксу кажется, что сейчас они — вместе! Со щупальцами! Ух-х…        «Стоять! — взвивается преградой в сознании Шуршуна оплетающая зелень трав. Повилика и вьюнок, и хмель. — Тихо, тихо мальчик, я сама, всё сама, потому что они чужие — но не враги, и никто не умрет сегодня…»        — Скортоксы дарят хлысты только тем, кто им нравится. В общем… вы ему пока что не нравитесь.        — Так ты его попроси, — щурится в ответ старший. — Ты-то ему нравишься, а? Может он нам, ну, скажем, подарит — немножко, с дюжину или чуть побольше. У него-то их немало. И все довольны.        Гриз не успевает вздохнуть и объяснить, что это так не работает. А остальные из «людей Камня» не успевают вдоволь набросаться смешками.       Потому что старший добавляет — почти ласково:        — А то, понимаешь ли, мы прибьём твоего терраанта. Клент, ну-к, возьми на прицел земляную девку. Ну что, варг, такое тебе как?       Чернявый Стрелок старательно целится в Хаату, бормочет под нос: «Не шипи, не шипи на своём, отродье, по-человечески говори». Даарду Хаата кажется застывшей, безучастной. Только пальцы на теле сосны напряглись — вот-вот пустят корни, прямо в кору…        «Уйди, сестра, — выпевает, вышептывает Хаата чуть слышно. — Лес свидетель, они сами звали свою смерть. Просто уйди, сестра».         — Давай-ка отойди, варг, — подгоняет светловолосый охотник под шепот своего младшего товарища: «Вы чего, ребята, не надо, это же…». — Отойди и дай-ка нам потолковать с этой тварью. Или будь паинькой и попроси у него хлыстов, а то твоему терраанту будет ох, как плохо.        «Уйди, — просит Шуршун там, изнутри. С яростным шипением выдираясь из зелени единства. — Не мешай мне, не хочу тебя поранить, а я с ними быстро, очень быстро…»        Сумерки рушатся на землю ошалелым прибоем — как шепот, как выбор. Всех на поляне: даарду, охотников и скортокса. Уйди и не мешай, просто уйди и не мешай, всё будет быстро, они сами напросились, их потом не найдут, они готовы убить ради трофеев…       Да, — кивает Гриз коротко и задумчиво. Так просто. Может — даже справедливо.       Потом Гриз Арделл уходит.       В точности как хотели все: охотники, и даарду, и скортокс.       Только вот не в сторону. Не к лесной тропе или кустам.       Гриз Арделл уходит вперёд — рывком, бликом, стремительным росчерком кнута в воздухе.       И время обращается в бешеный танец секунд.       Секунды мельтешат, будто мошки в воздухе. Полыхает вспышка пламени — простейший огненный с Печати старшего мага. Не задевает лица. Второй раз маг ударить не успевает: Гриз захлёстывает правую, выставленную руку кнутом. Смещается, пропускает холодовой удар, вместе с криком «Ах, ты!..»       Кнут свистит, взвиваясь снова, распугивая драгоценные секунды — достаёт на излёте чернявого Стрелка. Тот успел выпустить стрелу — воткнувшуюся в сосновый ствол. И успел наложить на тетиву вторую, развернуться… чёрная парализующая петля ложится вокруг шеи, Стрелок оседает на траву, роняя лук.       Мгновения роятся, пускаются наперегонки. Сместиться, рывком убрать кнут с шеи Стрелка. Упасть, пропуская метательный нож: здоровяк со знаком Воды не стал взывать к стихии. Просто запустил нож и прыгнул вперёд, растопырив руки, оскалив зубы — надеясь задавить массой…       Здоровяк явно не играл в детстве с алапардами и не соревновался в реакции с десятком голодных шнырков. Крутнуться, пропуская замедленную, неловкую тушу. Взвить кнут, захлестывая шею. Отступить — пусть себе спокойно падает на травку.       Всё, теперь самое трудное.       Последний охотник, самый младший, не пытается бить. Поднял руки и шлепает губами. С ужасом глядя за её спину, где…       — Стоять, Шуршун!!!       Гриз разворачивается на каблуках — и прорастает в зелень, уходит в вечное «вместе», и загораживает теперь уже охотников от поднявшегося на помощь скортокса: гневной, извивающейся чёрной массы, которая ползёт вперед, нависает, нетерпеливо прошивает хлыстами воздух…       «Всё, мальчик, тут уже всё, совсем всё. Видишь, они ничего мне не сделали. Людей надо опасаться, но не надо убивать — они не добыча. Ну, смотри, я даже не запыхалась особенно, стой, Шушрик, стой…»       — Упал и замер, — это в сторону оставшегося охотника, углом рта. Позади слышен звук торопливого падения. И замирания.       Скортокс разочарованно свистит — так хотелось показать удаль…       «Всё, с ними уже совсем всё. Плыви, Шуршик. Найди себе хорошую воду. Ну же, мальчик, плыви скорее…»       Гриз опять напевает сквозь зубы — и идёт прямо на колыхающиеся чёрные хлысты, и скортокс начинает отступать, втягивая щупальца. Отползает к ручью, из которого появился — потому что та-которая-вместе настойчиво твердит внутри: давай, давай, уплывай скорее, тебе нужно уйти глубже в лес, где тебя не найдут, отыщи тихую заводь, давай…       С прощальным шипом скортокс утекает в воду: плеск, бульканье, звук ломающихся веток. Мурлыкающие нежные, едва слышные звуки — прощание.       — Ещё увидимся, Шуршик, — мягко говорит Гриз.       И скортокс тонет — в воде и в сумерках. Растворяется, как зелень в глазах варга. Теперь Шуршун не виден — но Гриз той частью, что пока еще в единстве, чувствует воду, верную и приятную, и знает, что скортокс двинулся вниз по течению…       Разворот на каблуках.       Болотные сторожевые вскочили на ноги, оскалились, вздыбили холки, готовы вмешаться. Гриз свистит псам, протягивает ладонь, вновь уходит в единение, успокаивает главного в тройке: всё хорошо, хозяева вне опасности, посмотри, все дышат, а скортокс ушел, я сделала как обещала… А вы молодцы, что не вмешались, умнички, иначе он всё-таки мог бы кого-то убить.       — Хаата, ты там как?       В порядке, конечно, в порядке. С гримасой отвращения пальцем трогает вонзившуюся в сосну стрелу. Стрелять в терраанта, когда он стоит возле дерева… Ну да, может, Стрелок из королевской гвардии и различит мгновенный рывок, когда даарду скроется за стволом, почти слившись с ним.       Но не эти же желторотые птенцы.       — Зачем ты так сделала, сестра? — с пренебрежением спрашивает Хаата. — Пусть бы Тварь убила их.       — Ну, я же тебе уже сказала: сегодня никто не умрёт.       Она в задумчивости сматывает кнут, стоя над телами четверых охотников. Здоровяк лежит боком и тихо постукивает зубами. Чернявый подёргивается на траве — бледность из-за вечера кажется синей. Младший тихо всхлипывает, не желая отлипать от земли…       Кажется, все поняли, что такое охота на скортокса.       — Отойдут через четверть часа, — говорит Гриз младшему. — Если есть с собой спиртное — можешь их напоить, их лучше отпустит. Позови ваших товарищей, они вас, небось, уже ищут. И живо вон из леса, а то тут гарпии-бескрылки в окрестностях шастают. Вроде, сытые, но они и для развлечения могут напасть.       Синеватая бледность у младшего мешается с зеленоватостью. Парень кивает. Гриз коротко свистит болотным сторожевым, кладёт ладони на головы двух псов, третьему глядит в глаза.       — Охранять. Защищать. И выведите этих болванов из леса по их следам. Пока не начались ночные охоты.       Вслух — чтобы дошло и до псов, и до охотников       — Т-ты…       Старший охотничек уже сидит — держа онемевшую руку на весу. Дергает кадыком, пытаясь родить слова. Цедит что-то про «мы найдем, мы посчитаемся…»       — В общем, как хотите, — отвечает Гриз, — Но, честное слово, тогда все в ваших деревнях узнают, что вас отделала одна женщина, без магии.       Остолоп не отвечает ничего, хотя ему точно хочется. Остальные не в состоянии. Младший, Эджей, встревоженно ощупывает холку подошедшего пса — не ранили ли? Вот-вот заплачет.       Возле него Гриз останавливается. Бросает тихо:       — В королевском питомнике Вейгорда всегда нужны работники. Есть шанс заработать хлыст скортокса.       И, не дожидаясь ответа, окунается в лес и в сумерки.        Идёт, отирая рукавом грубой клетчатой рубахи капли воды и пота со лба и щёк. Сдирает на ходу с рук перчатки — прячет в сумку. Кожа слегка горит в тех местах, где скортокс всё-таки её коснулся — спасибо приобретённой за годы устойчивости, а то могла бы валяться рядом с охотниками.        Даарду Хаата молчит. Скользит по тропе, по кустам, между деревьями. Прячется в чернильных тенях вечера: скоро в лесу будет совсем темно… Шепчется с вечерними птицами и с листьями, и в шепоте слышится недоуменное: «Зачем она так, ведь можно было проще».        «Проще — это не к нам, — усмехается в ответ вечернему лесу Гриз, потирая ладонь. — Не к варгам. Не любим мы таких путей. Бывает трудно сделать так, чтобы никто не умер — да. Стократ труднее бывает сделать так, чтобы никто не стал убийцей…»        Лес начинает ночные распевы. Скрогги — вечерние пересмешники — поднимают голоса. Где-то допевает последнюю песню одинокая тенна. Ели вдоль тропы распахивают колючие объятия.        Ночные запахи и звуки ткут дивное покрывало: укутайся — и шагай… Голос Хааты — задумчивый и весёлый одновременно — настигает в пути. Даарду говорит на своём языке — полном мелодичных извивов и глубоких гласных, и кажется — плавная речь вырастает из каждого звука.        — Люди Камня сегодня удивились твоим силам, сестра.       Чтобы ответить даарду на родном языке — приходится сбавить шаг. Прикрыть глаза и зачерпнуть россыпи звуков, как пригоршню доброй земли.        — Думаю, они скорее разозлились и мало что поняли — всё же мы отняли у них трофеи.        — Лес сегодня тоже удивляется твоим силам, — не унимается Хаата, поблёскивая кошачьими глазами. — Птицы долго будут петь песни о той, которая вместе со скортоксом. Листья видели. Корни помнят.        Гриз пожимает плечами, рассеянно поглаживая кнут. Быть варгом — значит, уметь глядеть изнутри. Скортоксами матери детишек в деревне пугают, их даже в зверинцы не берут, несмотря на редкость… но что с того, если можешь смотреть — через щупальца и броню.        — Зачем ты говоришь мне всё это, Хаата?         — Потому что я тоже удивляюсь сегодня сестре.        Терраант-даарду заступает ей дорогу, покачивая головой и хмурясь. Маленькой ладошкой указывает в небо, где уже появляется заострённая, белая мордочка луны.        — Пять лун я с вами… за пять лун много видела, Рой не видел столько, сколько я. Другие земли, другие корни, разных зверей, много, много Людей Камня, и ещё Пастухов, как ты. Много видела, но никогда не удивлялась — ни силе, ни злости, совсем ничему. Потому что знала эту силу, верила, что есть такая злость. Сегодня удивляюсь тебе, сестра. Твоей силы я не знаю. Кто ты такая, сестра?        Гриз отмахивается — пустое. Сама она себя чувствует слегка голодным варгом, у которого еще очень, очень много дел сегодня, хотя, вообще-то, уже ночь идёт вдогонку. А спроси других — каждый что-нибудь своё ответит. В деревнях вон орут — проклятая девка из леса. В Академии величают «побочной ветвью и аномалией». В общине отступницей обзовут, а то и беглянкой, а терраанты скажут — пастырь чудовищ…        У некоторых философов жизнь уходит на то, чтобы выяснить — кто ж они такие. Если таким заниматься — можно и век на одном месте просидеть.       Так что она только смеётся, берёт Хаату за плечи и заставляет поспешить вместе с собой к «водному окну». Под ногами весело похлюпывает вода, в небесах оплывают угли отгоревшего заката…        В памяти живёт голос и стук спиц.        — Скортоксы очень опасны, девочка.       Голос плывёт в шёпоте елей, сочится из прошлого — как темнота из неба. В ночных шорохах множатся отзвуки-ответы.        — Он пока ещё детёныш. И разве для нас…        — Есть много зверей, которые могут принести вред варгу. Даже не желая этого. Даже детёныш скортокса может нечаянно убить… И ты опять сбежала за пределы общины, девочка.        Ветерок колышет листья — как вздох, долетевший из прошлого.        — Твои братья жалуются, что не могут за тобой угнаться. Твои сёстры говорят — что ты слишком своенравна. А мать рассказывала — ты опять танцевала на льду…        — А отец сказал — непонятно, что у меня там внутри. И каким я буду варгом, тоже непонятно. Бабушка. Что у меня там внутри?!       Глаза — серые, как у неё — смеются, и руки, все в ожогах и застарелых шрамах, легко проходятся по щекам.        — Каждый строит внутри себя что-то сам. У кого-то внутри хоромы — пустые и дочиста выметенные. Кто-то возводит подобие башни Кормчей — стремящееся только вверх. Кто-то строит склеп, полагая, что строит дворец. Мы сами возводим в себе то, что отражает нашу суть: храмы и хижины, сияющие города или тёплые дома, где пахнет хлебом…        — И я смогу построить дом? Такой… тёплый?       Она силится изобразить руками — подсмотренное у матери. Небольшой домик с голубой крышей на берегу речки — домик, чем-то похожий на маленькое гнёздышко, и обязательно дымок из трубы, и запах сдобной выпечки…       Но серые глаза — почти как у неё, только все в тёмно-зелёных разводах — щурятся, заглядывая в душу. Вязание отложено — и руки в шрамах задумчиво поглаживают длинный чёрный кнут…         — Думаю, ты построишь не дом, Гриз. Ты уже начала, и ты строишь не дом.       Гнёздышка на берегу реки немного жалко — но что-то, что закладывается изнутри, разрастается стенами, требует внимания.        — Хижину? Или дворец?        — Крепость. Ты построишь крепость.