«…четверть века, прошедшая после явления в Энкере таинственного Ребёнка (т. н. Девятого Чуда Кайетты) отметилась многими подобными явлениями в различных государствах и городах. Притом, что это неизменно были мошенники или безумцы — всё же на этот раз можно утверждать, что Дитя Энкера, явившееся господину Тилкессу — не более, чем следствие неумеренного употребления спиртного на праздновании Хороводного дня…» Из газеты «Море новостей»
МЕЛОНИ ДРАККАНТ Утро какое-то невнятное — вроде бы, лето решило вернуться и вытолкать осень взашей. Типично для Лун Мастера. То солнце вовсю, а то тучи клубятся, будто на небе жгут какую-то дрянь. Вольерные и егеря все сплошь не могут глаза продрать, а зверюшки вполне в порядке, не против разнообразить кем-нибудь рацион. Киваю Грызи, которая тоже вылетает на привычный утренний обход. Стимфа еще теряет перья, но меньше. Мантикора Мист порыкивает и отлеживается в яме с грязью, кормиться не хочет, странно. С остальными нормально: серебристый единорог уже поправился, грифон, которого от контрабандитов забрали, почти хромать перестал. Вулкан требовательно ржёт и завлекающе гарцует по своему вольеру — требует поиграть. Тхиоры помирают без утренних почесушек. Малость помогаю Зубоскалу чистить загоны единорогов, да керберов успокаиваю и отвлекаю на себя — чтобы успел убраться. Словом, работа в самом разгаре, когда заявляется Принцесса. С видом, полным опасной готовности помогать — мол, нет шансов, не открутишься. Пожимаю плечами и тащу Его Светлость чистить запруды для гидр. Они, конечно, любят стоячую воду, только нашим это вредно. Всего пару месяцев как от торговцев притащили, так что за ними надо бы присматривать. Гидр беру на себя: хожу туда-сюда, помахивая протухшей рыбой, пока все четыре ко мне не собираются. Потом киваю Морковке: валяй, очищай дальнюю запруду. И начинаю беготню по бережку с разбрасыванием рыбы. Так, чтобы гидры не отвлекались, не передрались и меня не сожрали. Мозгов у них, несмотря на многоглавость, не особо много. И дрессировке они не поддаются. Хотя наши, вроде, не особо злобные. Морковка проявляет себя в своем стиле. Сперва беспокоится обо мне, потом морщится от запаха рыбы, потом почти падает в пруд. Потом и вовсе внезапно хватается за сачок-фильтровку и начинает вычёрпывать грязь и тину вручную. — Совсем сбрендил? Печать используй! Морковка роняет сачок в пруд и заливается огненно-алым. Призывает Дар и почти выплескивает гидр на берег. Помощничек. — С Дрызги больше толку, — говорю я, пока Янист вытаскивает сачок. — Ладно, пошли. Его Светлость нынче явно в ударе. Он влезает в навоз яприля, роняет бутылку с притиркой для виверния и опрокидывает поилку для шнырков. Небось, последствия вчерашнего: малый ухитрился сцепиться с Нэйшем, вир знает, с чего. Хотя какого чёрта — Мясник может и одним своим видом из себя вывести. Меня при сцене не было, но если верить Йолле — Грызи успела как раз перед тем, как Морковка мог начать драку и превратиться в мокрое место. В общем, Гриз не пожалела выражений на обоих. Так что Морковка мыслями застрял во вчерашнем дне, хмуро пыхтит и при виде Грызи каждый раз меняется в лице. Грызи пролетает мимо нас часто: у неё идут первые триста дел из вечной тысячи. В последний раз она проносится мимо вольеров яприлят рука об ручку с Нэйшем. Вернее, Грызи летит впереди, проговаривая: «…только посмотреть. Непонятно, почему хозяин решил, что следующий удар может быть нацелен именно на него, но твои связи с даматскими эйшеетами могут…» Палач плывёт следом, делая на два ее шага — один свой. И всем лицом выражая издевательское внимание. Поравнявшись с вольером для грифонят, он машет нам. Я отворачиваюсь. И отхожу, чтобы меня не забрызгал Морковка. Если вдруг лопнет. Но Его Светлость только роняет ведро, которое он тащил к поилке. И бормочет гневно, прожигая взглядом спину Мясника: — Что вообще между ними может быть общего… Это какая-то… физическая или психологическая зависимость? — Чего? Янист вспоминает, что я Следопыт, и буреет. Пытается собрать при помощи магии воду обратно в ведро — лужица разлетается брызгами. И тут мне уже становится любопытно. — Что у тебя с Даром? Его Светлость опускает ладонь. Уши у него переливаются оттенками алого. Вид — как у Йоллы, когда её поймаешь на покупках спиртного для Дрызги. — А? — С Даром. Ты ж им нормально пользовался, сколько тебя помню. А в питомнике оказался — всё время сбоит. Да ты к Печати через раз взываешь! Решил заделаться «пустым элементом»? — Ну… я бы не сказал так… Морковка ещё малость изворачивается и делает вид, что его жутко волнуют грифонята. Осень — время охотников, так что у нас куча осиротевшей детворы. В этой вот партии — шесть штук, все разного возраста. Три сизых, один серый, два чёрных. Все как один держатся поодаль с гордым и независимым видом и Морковку взглядом не удостаивают. Его Светлость наконец понимает, что от меня не отцепиться, и выдыхает: — Ты никогда не думала, что Дар переоценивают? И… он не то, чем кажется? Смотрю на Печать Следопыта на своей ладони. Потом на Морковку. Как на идиота. Его Светлость досадливо машет рукой и начинает повествовать: — Это случилось около года назад. Я тогда как раз помогал на одном судне… ну, и знакомые у меня были… в общем, законники накрыли в водах Вольной Тильвии судно с живым грузом. Это были… понимаешь, это были дети. «Пустые элементы». Сироты, или те, кого родители отдали… или продали. Их везли в Велейсу Пиратскую, на юго-восток. Чтобы перекинуть в… Тавентатум, конечно. Очаровательное такое местечко на границе Вейгорда и Даматы. Город, где процветает торговля людьми. И куда что-то не суются законники. — …и оказалось, что эти дети просто никому не нужны. Понимаешь?! Приютов для «пустых элементов» в Кайетте нет. Вернее, есть частные пансионы, но с высокой оплатой. В общем, детей перекидывали с рук на руки, пока кто-то не припомнил, что в Алчнодоле есть община Единого, куда принимают «пустых элементов» Но нужно было доставить туда ребят: там самым старшим было лет по четырнадцать, а в Алчнодоле же не работают виры, нужно либо морем, либо от границ Ракканта или Ирмелея, по Полынным всхолмьям с их реками… Они бы заблудились. Ну, и… Холодею. Потому что звучит как раз в духе Рыцаря Морковки: влезть в место, которое из людей выпивает магию. По каким-то там непонятным соображениям. — Ты что — полез в Алчнодол?! — Возле них уже начали шнырять агенты из Вольных Пустошей! — голос у Морковки срывается. — Тот, кому поручили ребят, уже начал было выговаривать, что «пустым элементам» самое место в Гегемонии — мне что, нужно было глаза закрыть?! В общем, я вызвался. И мы поплыли. В Ракканте нам повезло с благотворителями: снабдили нас кое-чем… Потом по рекам, по течению, пару дней… В общем, скоро мы были в Чистой Долине. Такого названия я как-то не припомню. Смотрю на Морковку, а он аж просветлел от воспоминаний. Поднимает перо грифоненка с пола. Задумчиво смотрит на свет. — Там, знаешь… всё совсем иначе. Не так, как я себе представлял. И в самой Долине — даже не представляешь, какая там красота. Повсюду цветы, ручьи. Словно благословенное место, нетронутая природа. И община — там, конечно, несколько поселений, но мы были в общине Единого, у брата Найго. Он удивительный человек — был искателем приключений, служил при дворе у королевы Ракканта, даже какие-то открытия для тамошней Академии совершил. В конце концов уверовал в Единого, а потом и добровольно ушел в Алчнодол. Присоединился к тамошним адептам, а потом и сделался их главой. Я там сперва задержался на пару дней — просто посмотреть, как ребята освоятся… Грифонята подходят поближе, малость заинтригованные. Потому что я новое явление. С приотвисшей челюстью. Пялюсь на умиленно улыбающегося Рыцаря Морковку с ужасом. — А потом, стало быть, решил задержаться?! — Вообще-то я хотел там и остаться, — спокойно отвечает Его Светлость. Весь такой просветленный. — К тому времени я почти смирился с тем, что тебя не найду. Мечтал разве что в плаванье отправиться, но в общине внезапно обрел большее. Что? Тут он замечает, как я на него смотрю, и смеётся: — Не бойся, не болен я. А магия… что такое магия? Дар? Который мы почему-то ценим едва ли не превыше всего? Который даёт иллюзию силы, отвлекая нас от силы настоящей — той, которая — мы сами? То, что роднит нас с якобы существовавшими древними божествами? — Якобы существовавшими? А, ну да, ты же адепт Единого. — А что? — вскидывается Морковка. — Ты веришь в это… что были Аканта, и Дикт, и Благословенные земли, и Девятеро, которые наделили Камень своими силами и поставили Кормчую на его страже? Не боги создали Камень, Мелони. И те, кто его создавал… едва ли руководствовались совсем уж добрыми намерениями. Может быть, просто хотели больше силы. — А это, как я понимаю, преступно. — Нет. Просто… — Морковка теперь печален, и щурится куда-то в облака, и кажется даже взрослее. — Просто настоящая сила — не в отсутствии слабостей. А в их преодолении. А получить что-то бесплатно… Даром… ты правда веришь в это? Что мы все ничем не платим за то, чем нас наделяет Камень? Что мы не платим… хотя бы частичкой себя? Вот уж не знаю. Сейчас я в основном верю в то, что Рыцарь Морковка — это что-то вроде Илая Вейгордского среди остолопов. Влезть в секту Единого — полбеды, но в Алчнодоле… — Если там было так хорошо — что ж ты там не остался? — Учитель Найго меня отговаривал, — пожимает плечами Морковка. — Говорил, в Долине мне будет тесно. А потом меня разыскало письмо от госпожи Венейг с известием о смерти её мужа. Я поспешил в имение Венейгов, занялся твоими поисками… Мелони, если бы ты только согласилась хотя бы увидеть тех, кто тебя ждёт… Надо же, издалека зашёл. У меня как-то нет слов по поводу всего услышанного. Так что я говорю Его Светлости, чтобы он отвалил или занялся уже делом. Янист понимает это по-своему и удваивает мощь внушений. Почти убеждает вернуться с ним в поместье Шафран и Пуговку — игривых с утра особенно гарпий-бескрылок. Меня, само собой, не пронять, но когда это Рыцаря Морковку останавливало? На утреннюю «встряску» заявляюсь злая, как невыспавшаяся мантикора. Остальные, правда, еще краше. Пухлик до ушей зевает. Плакса занавесилась волосами — кончик носа чуть видать. Никак, в знак траура, потому что Мясника опять куда-то унесло. Шипелка свернулась в кресле так, что без вывиха конечностей точно не обошлось. Омерзительно бодра разве что Конфетка — блестит себе румянцем во всю щёку и щебечет, что ах, какое интересное дело кому-то предстоит, ведь у нас же вызов, вы себе представляете?! С голодного желудка такое слушать — мутить начинает. Пухлик между зевками доносит малость по сути: только что был курьер, от господина Вельекта, очень просит пожаловать, потому что в угодьях разбушевалась славная такая свиночка. Пухлик так и говорит — свиночка. В общем, надо бы пожаловать и унять. Мантикора дери, снова бешеный яприль. Когда они, идиоты, уразумеют, что это им не домашняя зверушка? — Вельект… Вельект… — судорожно соображает Его Светлость. — Это, случайно, не винодел? У него, кажется, виноградники на юге Вейгорда. Пухлик мгновенно пробуждается и всем своим видом демонстрирует желание бежать и спасать. Вот только ему вряд ли обломится: сейчас ворвётся Грызи и с порога заявит, что спасать яприля будет она, самолично. Только Грызи не врывается — входит медленно и с крайне задумчивым видом. Озирает комнату раз, другой. И роняет тихо: — Говорят, в Энкере ночью являлось Дитя. Пухлик глотает зевок, Рыцарь Морковка давится сведениями про виноградники. Конфетка ухмыляется вовсю. — Сладкая моя, в Энкере всегда кто-то является. Они ждут возвращения своего Чуда вот уже четверть века, и почти каждый год находится пророк, появляется оракул, знамение… — Вот только эти пророки не разгуливают в ночи бок о бок с двумя алапардами. По лицу Грызи ясно, что решение принято и она сейчас — в Энкер. Разгадывать загадку Девятого чуда Кайетты. Искать чудо-ребеночка, на котором у нее такой же сдвиг, как у Мясника — на бабочках. — Алапарды реальны, — добавляет она. — Потому что он просто забрал их из какого-то храма. Прежде чем начать гулять по улицам среди ночи. Всё это выглядит как-то странно. К сожалению, не все там в восторге от варгов, так что мне бы пригодился кто-то… с виду благопристойный и безобидный. Оглядываю комнату, фыркаю. Ну. Плохо у нас с благопристойностью. Небритость Пухлика только чуть маскирует хитрость рожи. Нойя. Терраант. Копна волос — в смысле, там Плакса где-то под ней. Есть ещё я — воплощённая безобидность, от шрамов до метательных ножей. — Господин Олкест, вы насколько законопослушны? — участливо интересуется Грызи тем временем. Рыцарь Морковка тут же набирает воздуха в грудь. Чтобы показать, что закон — его лучший друг. И вообще — поэму «Об идеальном гражданине» Тарк Филин писал про него. Грызи, глядя на его физиономию, машет рукой — мол, вижу, сойдет. Роняет под нос: «Ну, всё когда-то случается в первый раз» — отчего Его Светлость раздувается еще больше. Глядит на меня. — Мел, за яприлем съездишь? Само собой, не Шипелку ж с Плаксой на двоих посылать. — Лайл, — взмах уходит к Гроски. — Идешь вместе с Мел. Переговоры на тебе. Финансовая сторона тоже. Они должны заплатить. Звучит почти зловеще и почти пафосно. Если бы у Пухлика так нездоровенько не блестели глаза. — Заплатить не продукцией! — добивает его Грызи. — Берите «поплавок» сейчас, потом пусть Фреза за нами вернётся. Остальных вызываете по необходимости, если что-то серьезное — сразу сообщаете мне. Всё, понеслась гарпия по кочкам. То есть, сначала понесся Рыцарь Морковка, который вдруг сообразил, что, о ужас, я же куда-то там собираюсь без него унимать свиночек. А ему предстоит тащиться в Энкер с «этой невыносимой» и охотиться на какое-то там чудо, пфе, подумаешь. Его Светлость уже готовится вцепиться в меня всеми конечностями и начинает вопить о своем категорическом несогласии меня отпускать, как тут подходит Грызи. Вопросительно смотрит — мол, отпустишь женишка? Так что я торопливо осеняю Его Светлость каким-то там благословляющим жестом, подсмотренным у кого-то в храмах. Говорю что-то в том роде, что он там в Энкере очень даже будет нужен — и выскакиваю к чертям водным из четырех стен. — Фреза, — ору вовсю, — запрягай, уматываем! Проблемы начинаются почти сразу. Во-первых, от Пиратки еще попробуй — умотай, без завтрака-то. Предоставляю Пухлику грузиться едой за себя и за меня, а сама убегаю к вольерам — раздать Мелкой инструкции, что делать, к кому идти, с кем связываться. Йолла кивает, слушает вполуха — небось, мамка опять лежит пластом после пьянки. На прощание раздаю от щедрот инструкций вольерным и егерям. Возвращаюсь к «поплавку», который уже покачивается у пристани. И тут меня догоняет вторая проблема: Пухлик волочётся к «поплавку» не один, а в компании развесёлого Лортена. Становлюсь столбом и прожигаю Пухлика взглядом — с виду, вроде, разумный человек… — Ты его зачем притащил?! — В каком это смысле — притащил? — возмущается Бабник. — Мел, дорогуша, я бы вынес вопрос на суд философов — кто кого сюда притащил. Разве мог я вас отпустить в пасть кровожадной… — Свиночке, — шепотом подсказывает Гроски, но Бабника сбить невозможно, он в поэтической горячке. — Огромному, злобному, яростному порождению древних сил, сметающему всё на своём пути. Да. Своими ужасающими клыками. И копытами. И если эта ужасная женщина может подвергнуть вас такой опасности, то я, во славу всех моих предков… — В общем, им коварно овладело чувство долга, — поясняет Пухлик и жмет себе плечами. — Набросилось, знаешь ли, из-за угла. И овладело. — Да помочь папаше-Вельекту — это мой самый наисвященнишейший… Фреза осматривает этот немилосердный бардак и смачно сплевывает на доски причала. Очень значительно. Будто точку ставит. По дороге Лортен изливает на Пухлика пафос и нараспев цитирует древние гимны, все до одного посвящённые вину. Гроски злобно пыхтит и про себя явно проклинает мамашу Лортена, которая дала сыну такое образование. Я решаю, как бы ещё Бабника обозвать. Липучка — вот в самый раз. Хорошо б, эта компания там допилась до зелёных единорогов и не мешала мне работать. На юге Вейгорда тепло и солнечно. Этот самый Вельект встречает нас аж на пристани. Круглый, в холщовой рубахе, весь багровый. Огромные пушистые усищи, весёлость рожи — и ещё он весь пропитался вином. Распахивает нам любящие объятия и уверяет, что так ждал, так ждал, спасители мы такие и разэтакие, мы же, конечно, выпьем? Лортен виснет у заказчика на шее и уверяет, что непременно. И не раз. Пухлик весь светится от жертвенности, когда отказывается. И бубнит, что нам бы насчёт дельца обговорить — что там у них со свиночкой? Усач грузит нас в веселенькой расцветки повозку и уверяет, что сперва знакомства, а дела потом. Пока катимся от речной пристани — уши пухнут от бессмысленного трёпа. Вельект в красках расписывает — как он там основал свои виноградники да заложил свои вина. И угрожает протащить нас «по своим лучшим подвалам». Липучка и Пухлик полны нездорового энтузиазма. Я осматриваю местность. От пыльной дороги расходятся волнами холмы, так что видимость ничего. Куда ни глянь — сплошь виноградниковое царство, огромными клетками, кое-где — белые домики. Дороги, повозки, на телегах — виноград или бочки. Отмечаю глазами яркие густые пятна рощ — раз, два, три, четыре… рощи и кустарники слишком часто, плохо. Да ещё вон на востоке поднимаются Милтаррские горы. — …сейчас как раз работают давильни… — озабоченно рокочет Усач. — Снимаем поздние сорта… Вон, видите, дома у каждой плантации? Сок потом отвозим на брожение в хранилища, да… погреба для каждого сорта винограда. У меня в поместье, конечно, остаётся только лучшее, ха! На виноградниках — люди, снимают пахучие лозы. Проезжаем мимо: все дружно начинают Вельекту махать и орать. Галдят напропалую, что урожай хороший, сами глазами нас щупают. Усач перекидывается с работниками шуточками, тут же представляет нас: — Эйола, ты видала, Эйола? Скоро эта свинина перестанет пугать моих милых работничков, так всем и передай! Скажи всем — Энрио Вельект заботится о своих милых работничках! Не жалеет на них денег — я даже вызвал ковчежников, слышала, Эйола? Какая-то смуглая и полногрудая в ответ радостно вопит, что лучше бы тогда добрый хозяин им подкинул лишних денег, а со свиньями они уж сами разберутся. Она, например, привыкши — потому как муж у нее самый что ни на есть хряк. Южане, что с них взять. В воздухе застоялся запах перебродившего винограда. Смешивается с запахом пота и еды от костров. Разливается, волнами плывёт. Забивает дыхание. Работать будет сложно. С завтрака пытаюсь драпануть, но Усач меня подрезает отчаянным воплем: «Куда?! И ничего не попробуете?!» И хватает за руку, чтобы умолять. Пока я решаю, не поставить ли заказчику фингал, подключается Липучка и пропихивает меня в двери поместья. Это самое поместье напоминает длиннющий сарай — выстроено без хитростей, всё в зелени, прохладное внутри. Усач носится вокруг и обещает нас попотчевать «настоящей южной кухней». Лортен сияет, у Пухлика на лице — тонна предчувствий. Усач знакомит с семьёй — у него неохватная жёнушка и пропасть дочерей. Все от души галдят и тащат на веранду. Втискивают за стол, как ни отбивайся, и начинают потчевать и закидывать вопросами, и сами рассказывают, перебивают друг друга. И хохочут над своими шутками, и поят непременным вином, и воняют перцем и розами. А «настоящая южная кухня» — это когда ты не можешь встать из-за стола после первой смены блюд. Гроски блистает шуточками, нахваливает каждое блюдо и травит байки про питомник, правды в байках — ни на грош. Лортен разглагольствует об опасностях и пыжится перед дочерями Вельекта. Я прикидываю, как скоро чокнусь от всеобщего дружелюбия. Мочалю зубами лист салата и костерю себя за то, что не вызвалась с Грызи. Носилась бы сейчас за Чудом Энкера и горя б не знала. Спасибо ещё — ко мне не лезут. То есть, эта самая неохватная женушка пытается меня накормить, повторяя, что я очень уж худенькая. За четверть часа я извожу всё своё терпение, потом достаю атархэ, всаживаю с размаха в огурец. Жую под малость удивлёнными взглядами. Пухлик что-то там бубнит хозяину, и больше меня не трогают. Только смотрят с опаской. Ну, и спасибо им за это. Но муки не кончаются, потому что Усач рвётся нам ещё и показать свои драгоценные погреба. Так что пару часов мы теряем в подземельях, где всё бродит и булькает. Повсюду пыльные бочки, несутся звуки, как у Пухлика из живота. Усач расписывает каждое винишко и время от времени настаивает, чтобы мы попробовали. Лортен под конец прогулочки начинает вворачивать в цитаты из древних поэм какие-то уж слишком сальные выражения. И часто спотыкаться. — Это он от голода, — волнуется сердобольный Усач. — Ничего, сейчас пообедаем… Кажется, из поместья нам выбраться не суждено. За обедом Пухлик как-то ухитряется навести разговор на «злобную свиночку», и всё семейство начинает с упоением повествовать. По их рассказам выходит, что яприль в окрестностях бесчинствует уже с девятницу, а то и больше. Топчет и ломает виноградники, пугает рабочих то там, то сям. Серьезно пока не пострадал никто, разве что раз разнёс давилку, да ещё перепугал лошадей, которые везли сок в хранилище. Лошади понесли, бочки раскатились. — Убытки, конечно, невелики, — Усач дует щёки. — Но беспокойство! Вино не любит беспокойства. И потом, должен же я заботиться о своих работниках?! И угадайте, что я сделал пятого дня? Нет, вы не угадаете! Я нанял местных охотников! И начинает хохотать там, под усами. Женушка ему вторит, аж колышется. И все дочки заливаются минут на пять. Пока не поясняют нам, скудоумным: нанять охотников, когда виноград собирают, — себе дороже. — …в общем, нанял я их пятого дня, а пришли они только позавчера. Со своими дворнягами. И к вечеру уже не стояли на ногах! И даже обещали устроить засаду на яприля ночью — видать, думали отпугнуть его храпом. Но угадайте что? Он сам на них устроил засаду! Усач трясется и отдувается, пока рассказывает — как именно яприль гонял охотников по виноградникам. Уверяет, что ему и виноградников на такое-то не жалко. И поясняет, что с местными охотничками проблема решится хорошо если к зиме, да и то если яприль издохнет естественным образом. Южане же, ну. Да они сперва полдня подрыхнут под солнышком, потом будут три часа обедать, ещё два — собираться, потом потеряют собак, а под вечер с громкими песнями и фляжками вина выдвинутся вперёд, пройдут полмили, остановятся на ужин, опустошат фляжки и решат, что на сегодня хватит. Знаем такое. Но с яприлем-то странновато. Получается, что скотинка дикая. К людям не идёт, а так-то эти зверюши доверчивые до ужаса. Не поросёнок — по размеру взрослый. И не в бешенстве, серьёзных-то повреждений никому не нанёс, а для яприля это — раз хрюкнуть. Может, решил подкормиться на виноградниках? Непонятно только — чего наскакивает на телеги, давилки, да и на охотников. Противник пьянства, не иначе. Хозяин маринует нас до вечера — потому что надо же ещё показать другие погреба, с бутылками. И всё своё хозяйство, от коз до золотых рыбок. Попутно кидает, что его погреба всегда к нашим услугам — тут я замечаю, как у Липучки загораются глаза, и малость Усача даже жалею. Вельект бы нас и на ночь у себя устроил, но тут уж мне удаётся отбиться. Получаем коня, повозку, клятвенное заверение, что куда — это Арринио в курсе. Кто такой этот Арринио? А конь. Он нас проводит. И вообще, нам тут рады повсюду, можем ночевать, где нам удобнее, он уже распорядился. Да-да-да, нас всюду примут, обогреют, накормят… напоят. Звучит жутко, после сегодняшнего-то. Ладно. С трудом отдираю от хозяина лопочущего что-то Липучку. Гроски каким-то чудом заваливается в повозку сам. Вспрыгиваю на место кучера под нескончаемые хозяйские «Да вы только скажите, что нужно…» Конь Арринио тоже южанин: чуть тянется, да по сторонам глазеет. Темнеет быстро, дом Вельекта скрывается за холмом. Можно вдохнуть воздуха, дать отдых глазам и ушам. Носу — не очень-то: малость посвежело, но виноградный дух так и кружит голову. Да ещё Лортен сзади храпит. Каждый храп — волна разных винных ароматов, вперемешку. Мантикоры бы драли южное гостеприимство. Ночь тихая, только цикады орут. Над головой звёзды — в кулак, а луны не видать. Копыта неспешно тукают по дороге, между виноградников. Гроски чем-то звякает в сумке — небось, с собой винишка набрал. Вспоминаю насчёт Мелкой и животных в питомнике — как там они? Вольерные, небось, уже всё позабывали. А Грызи ещё и застряла с Рыцарем Морковкой в Энкере, хорошо б — ненадолго. Потом начинаю вспоминать всё, что узнали о местном яприле: по описаниям, молодой самец, размер солидный, не подранок. Хорошо, что Вельекту хватило ума запретить в яприля стрелять из луков или арбалетов. Убить не убили бы, а вот ранишь — и начнутся настоящие проблемы. С утра надо глянуть — откуда приходит, где нападает. Может, территорию оберегает или деток. Пройтись по следу, как-то найти… усыпить, забрать в питомник. Трогаю в нагрудном кармане флакон со снотворным от Конфетки. Швыряешь в яприля, попадаешь в яприля, или близко от него. Забираешь яприля. Ничего нет проще. Только б найти. Яприль находит нас сам. Дар я не использую — а зачем ночью-то? — так что радостное «Уи-и-и-и» слышу только чуть раньше Пухлика. И топот. И треск ломаемых виноградных лоз. Подскакиваю, придерживаю коня, взываю к Печати. И понимаю, что яприль не просто близко, а очень близко — сейчас на дорогу ломанётся. В засаде, что ли, ждал? — Па-а-ачиму астанавились? — приподнимается в повозке Лортен. — Я… требую пра-да-лжения… э-э… знакомства. Цыкаю. Гроски, вроде, ещё в адеквате, потому что пялит глаза в нужном направлении. Сую ему фонарь с желчью мантикоры, шепчу: «Не открывай пока». Сама готовлюсь прыгнуть на дорогу — переговорить с яприлем. Может, усыпить на месте. И тут яприль махом вылетает на дорогу с длинным «Хрюююювет!» А конь Арринио вспоминает, что он южанин, и с ржанием кидается в галоп. Меня от толчка швыряет назад, прямо на Лортена. — Грязные утехи, — невозмутимо говорит он и обдаёт волной перегара. — Одобряю. Нашел время и место. Телега подпрыгивает по неровной дороге, конь несет как бешеный. Пухлик подскакивает и охает. На хвосте у нас висит яприль — несется следом и не отстает. С пронзительным «Уи-и-и-и!» Темно-зеленая тушка с горящими золотом в темноте глазами. Здоровый и дурной. Догонит — от телеги щепок не останется. Надо влупить усыпляющим, но при такой тряске и скорости — черта с два попаду. Сигать с телеги тоже не вариант. Ору Пухлику: «Свет! Светом ему по глазам!» Сама отпихиваюсь от очумевшего Лортена. Кидаюсь к месту кучера — надо прыгать на лошадь, успокаивать. Позади полыхает вспышка — это Гроски каким-то чудом правильно открыл задвижку с фонаря. И правильно направил свет яприлю в глаз. Сзади — возмущённый взвизг и хрюканье. Отстаёт. — Тпру-у-у! — ору, пытаясь нашарить вожжи. — Стоять, кому сказано! Вожжи зацепились за край повозки, хватаю их. Только конь уже и так замедляется, переходит на рысцу. Славно. — П-порождение тьмы! — вопит позади поочухавшийся Лортен. — Трепещи, ибо я сражу тебя! И храбро вываливается на дорогу, к яприлю. Под наш с Пухликом хоровой вопль «Мантикоры мать!» Дёргаю вожжи, прыгаю на дорогу. Пухлик скатывается с повозки ещё раньше. Яприль несётся на Лортена с задорным «хрюхрюуиии». Липучка раскачивается, как деревце в ураган, и пытается отыскать у себя на боку что-нибудь яприлесражающее. Только ведь он же не носит с собой меч, а другое оружие и подавно. Лортен, видать, об этом вспоминает, видит подлетающую тушку и выдаёт: — П-позвольте… ик… сразить вас… в другой раз. Совершает пируэт на одной ноге в попытке удрапать от яприля подальше. Только вот меховая хрюкающая махина к нему уже совсем близко. Не успеть, мантикоры корявые! Впопыхах чуть не забываю про Пухлика, а этот успевает всё. С нецензурным воплем и на бегу одновременно сует чуть ли не яприлю в морду фонарь и лупит холодом. Зверушка замедляется, а Гроски алапардьим прыжком сносит Лортена с дороги. В канаву, потому что слышу шум и плеск. Яприль фыркает, крутится на месте, пытается промигаться и отойти от удара заморозки. Самое время работать. Торможу, не добегая дюжину шагов. Снотворку долой из небьющегося футляра. Швыряю хрупкий флакон — есть, попала, прямо в лоб. Всё, дело сделано. Свинюшка так не думает, потому что фыркает, пытается стать на дыбы — да он пудов двадцать весит! — а потом преспокойно галопирует мимо. Не дальше по дороге, а поперёк. С шумом и треском проламывается через виноградник и исчезает себе в ночи. Из темноты издевательски ржёт южный темпераментный конь. Я стою, выравниваю дыхание. Прислушиваюсь с Даром — если сразу не взяло, должно пробрать через пару минут. Ничего, бодрый треск и хрюканье. Яприль уносится черт-те куда по ночи, спать не собирается. И не догнать. Тут на юге и яприли какие-то бешеные. — Черти водные, — говорит Гроски, вылезая из канавы. — Я думал, тут просто обочина. По-моему, туда какой-то идиот набросал гнилого винограда. Вином от него теперь несёт ещё больше, чем раньше. — Что со снотворным, попала? Яприль весело проламывает виноградники уже за милю от нас. Останавливаться и не думает. — Попала, только на него не действует. Что там этот… Из канавы доносится залихватский храп. Между храпом слышатся причмокивания — что-то вроде «о да-а, я готов весь погрузиться в этот пьянящий аромат». Гроски прислушивается, косится на себя и вздыхает: — Боженьки, вот чем я думал вообще, когда шёл наниматься в питомник? Мог бы тихо, безопасно разнимать драки в барах, или выбивать долги из игроков… Голос у Пухлика уж слишком трезвый. Кошусь подозрительно, поднимаю повыше фонарь. Гроски отмахивается. — Что? Я зашёл к Аманде после «встряски». Она, понятное дело, не устояла перед моими мольбами и выдала мне побольше «Трезвости». Полно в сумке. Как знал, что пригодится. Идёт доставать Липучку из канавы. И добавляет пророчески: — Потому что сдаётся мне, что жизнь подложила нам немаленькую свинью. ЛАЙЛ ГРОСКИ — Кейн! Кейн Далли! Далли Кейн! «Милосердия!» — жалобно воззвал организм, но голос извне не внял и не убрался. — Лайл! Лайл Гроски! Гроски! «Хоть бы сдохнуть», — обречённо сказал внутренний голос. Тот, который извне, продолжил меня пытать. — Лайл Далли! Кейн Гроски! Лайн Далосски! Кейл… — Какого… драного… яприля… — прохрипел я, высовывая физиономию из-под одеяла. В комнате, само собой, обнаружился Лортен, который уже успел изрядно отпраздновать наступление нового утра. Директор питомника проникновенно цеплялся за мое плечо. — Дружище, — сказал он, глядя кристально честными глазами. — У тебя же есть деньги? По природной жадности я сперва правдоподобно замотал головой и только после этого осведомился — не случилось ли чего. — Случилось, — трагическим образом возвестил Лортен, обдавая меня винным запашком. — В этом месте совершенно нечем занять себя! О, вино — это, конечно, превосходно, но разве оно может считаться пищей для взыскательного ума? — Кости или карты? — осведомился я, пока натягивал штаны. — …да, — обозначил Лортен сразу всю глубину трагедии. И разлился рекою о том, что нужно же было отплатить добрым хозяевам, которые нас приютили, и составить им компанию, и «вино здесь у них тоже отменное, могу тебя заверить». Я сунул голову в таз с водой, любезно кем-то поставленный на стул рядом с кроватью, вынырнул, отфыркиваясь. Спать хотелось всё равно. Ну да, ну да — конечно, я глотнул «Трезвости», только ведь после этого зелья нужно как следует высыпаться. Зелье не предусматривает героические прыжки под носом у бешеного яприля, а потом погрузку полубесчувственного Лортена на повозку. А мы ещё и до нужного места тащились бесконечно, не сразу разбудили хозяев, потом поднялась суета: выделить нам комнаты, постирать одежду, спросить — не надо ли нас попотчевать… — …а потом Марэйя — это жена здешнего хозяина — поинтересовалась, откуда мы явились в таком виде. И мне пришлось припоминать туманные события прошлой ночи. Кажется, я сражал неотразимостью прекрасную даму и погружался в винную ванну — прямо как в поэме Эйкоста Айлорского. Ну, я же могу надеяться, что хотя бы принимал ванну не один? Беглый взгляд за окно показал, что утро в разгаре. Внутри родилось нешуточное уважение к Лортену: парниша как-то слишком быстро оклемался, рано поднялся и многое успел. — Можешь, — ответил я, натягивая рубашку. — Мы принимали её вместе. Кажется, Лортен протрезвел хотя бы до такого уровня, чтобы ответить мне на вопрос, где это Мел. — О, она отправилась по следам этой лютой, бесчинствующей твари! И отказалась взять меня с собой, пф. Как измельчала аристократия. Она даже была уверена в том, что я не сумею передать тебе записку! Да, она тебе оставила записку, конечно… Записку Лортен мужественно выудил из кармана через четверть часа поиска и причитаний «Ну, я же не мог ее тоже проиграть? Или мог?!» Всего-то пара строк, набросанных острым, торопливым почерком: «Пройду по следу, гляну места, где часто бывает. Взяла коня. Расспроси в округе. Следи, чтобы Бабник не просадил в кости питомник и не сдох с перепоя». — Предстоят подвиги? — осведомился солнечный Лортен уже от порога моей комнатушки. — Эпические, — ответил я, тупо глядя на последнюю строчку. Подвиги начались с расспросов. У южан Вейгорда все разговоры с чужаками строятся по схеме «обкормить — споить — расспросить — рассказать тебе всю свою жизнь и жизнь своих родственников — пригласить в гости к себе или к своим родственникам — наконец-то вспомнить о деле, хотя кому оно уже надо?» Так что я старался подловить рабочих во время сбора урожая, а то и разыскать тех, кому успела напакостить бешеная свиночка. Местные работнички розыскным работам сопротивлялись стойко: брали в плотное окружение, тут же организовывали застолье на ближайшей поляне и кидались поднимать тосты. Маневры по спасению своей печени встречались дружными обидами и «Да ты нас что, не уважаешь?!» Что мне придётся смотаться к Аманде за второй сумкой «Трезвости» — я понял примерно к полудню. К пострадавшим я сунулся дважды — оба оказались дома — и почти сразу пришлось организовывать срочное, позорное отступление, потому что оба заявили: «О-о-о-о, вы заявились как раз к обеду!» Время шло, вторая склянка «Трезвости» подходила к концу, внутренний грызун расслабился, захмелел и вместо визга начал выдавать нечто похожее на застольные песни. Лортен мешал. Он вступал в разговоры, читал стихи собирательницам винограда, строил глазки каждому столбу и очень возмущался, что мы не идём по кабакам. — Моё потомственное чутьё истинного аристократа позволяет заключить, что именно там мы можем приобрести самые лучшие сорта… и-э-э, новостей. И вообще, мне говорили, что в «Богатой лозе» ещё и отличная кухня — если, конечно, ты берёшь хотя бы две бутылки… Но если уж на что у меня хватало осторожности — так это не соваться в питейные заведения. Поскольку напоить тут тебя пытался сплошь и каждый — страшно было вообразить, что творится в кабаках. Осеннее солнышко разошлось и припекало, Мел нигде не появлялась, а с новостями нам как-то не везло. По всему выходило, что папаша-Вельект уже и так сообщил нам всё, что нужно было, разве что со временем ошибся: яприль мелькал там и сям ещё с луны Глубинницы, разве что появлялся на дальних виноградных плантациях и никому особенно не повредил. А тут вот пошёл вразнос (дальше следовало душераздирающее описание разнесённой давилки). Описания тоже сходились изумительно: яприль молодой, здоровый и неагрессивный. — Ой, кабы злобный был бы — так он бы нам тут от плантации кустика не оставил, — тараторила одна из местных собирательниц винограда. — Вы кушайте, кушайте, вот, с чесночком и перчиком… Лет двадцать назад, помню, у Миллтарских гор в лесу охотнички яприлей гоняли, ну и погнали в нашу сторону, да и поранили, ухх, сохрани нас Целительница Тарра! — Ой, ой, ой, сохрани нас Целительница, — дружно вторил разновозрастной хор дочерей почтенной собирательницы. Мужчины стояли тут же, пожевывая листья табачка да посасывая винишко. — Так, стало быть, этот пораненный яприль да и вырвался на плантации господина Вельекта, ну, то есть отца ещё предыдущего хозяина… Ой, ой, что было, сохрани нас Мечник и Даритель огня! — Ой-ой, Мечник и Даритель Огня, сохрани нас! Лортен вовсю разливался чуть в стороночке перед молодёжью. Оттуда слышались восторженные возгласы и развесистые оборотцы наподобие: «И тогда этот огромный, дикий яприль ринулся на нас с диким визгом, словно хотел нанизать моих товарищей на свои клыки. К счастью, мне удалось обратить его в бегство, коварно при этом обманув…» Лепёшки с чесноком, сыром и оливками были дивно хороши, как и молодое винцо. Казалось, можно пару веков вот так сидеть под неопасным осенним солнцем, посреди одуряющих ароматов виноградников. Неспешно закусывать и вслушиваться, как необъятная Айка повествует о раненом яприле, который рвал десятилетние лозы, будто паутинку. — Ой, топтал! Ой, рвал! Мы все — по сторонам, прятаться значит… кто в канаву, а кто куда, а он, значит, летает и топчет, а визжит страшно-то как. О-ой, сохрани нас Стрелок! — Сохрани Стрелок, о-о-ой…. — Как же вы от него избавились? — Да папаша нынешнего Вельекта его завалил, — сплюнул один из стариков. — Вот такой мужик был, не хуже сынка. Ну, и Стрелок отменный. Как его по тревоге подняли… прискакал, сталбыть, на коне, и арбалет при нём. Конь и тот испугался, а Вельект старый — ничего. Я сам издалека видал: зверюга эта на него летит, а он стоит, да! Р-раз — и стрелу в глаз ей! Отскочил — и р-раз! — во второй глаз. Славный охотник был, Вельект… С самим Мэйсом Трогири на добычу ходили, пока Трогири виверний не поломал… — Вы кушать-то кушайте, — подпихнула Айка поближе перцы, фаршированные мясом. — Так я и говорю, значит: не такая эта зверюга. Не бешеная она вовсе, я еще от старого Вельекты слыхала, что яприли — их в бешенстве и не остановить вовсе. Ох-х, упаси нас Перекрестница. — Ох-х, упаси, — с готовностью поддержал женский хор. Меня пока что судьба как-то оберегала от встречи с бешеными или ранеными яприлями. Но при питомнике я уже успел нахвататься. Так что закинул в рот ещё малость вяленой козлятины (от перца и специй огнем горит) и подтвердил под общими взглядами: — Да, так и есть. Если, скажем, сравнить яприля с обычным хряком, ну хоть и с диким кабаном… у бестии есть ещё кой-что, ну кроме размера и окраски. В бешенстве у яприлей удесятеряются силы — вроде, как у алапардов. Только у алапардов скорость, а у этих… вроде как пробивная сила, что ли. Несутся напрямик и крушат, словом. Ну, и когда мы столкнулись прошлой ночью с этим вашим гостем… — Ох-ох, упаси нас Девятеро! Вина вот выпейте! — …да, так вот, я как-то не заметил, чтобы он, скажем, разнёс нашу телегу по кусочкам. Не то чтобы я жаловался… Вокруг зашуршали смешки, а я приналег на оливки и выдал: — …но он, вроде как, просто поздороваться с нами хотел. — Ну, у нас-то тоже так, — почесывая подбородок, признался один из собирателей. — Вроде как… бегает, хрюкает. Одно что лозы мнёт. — Ты уж за себя говори, Лой! Возниц-то он перепугал, а? На закате-то как выскочил из кустов, говорят, бочки раскатил, потоптал, сами-то парни ни живые ни мертвые в кусты… а лошади как испугались… Злой, говорят, был, дико. — Однако ж убежал! — Да, а если б их увидел — може, и не убежал бы! Потоптал бы за милую… — Ха, не говори! Парни помоложе подкидывали в костёр хворост, которого насобирали уйму. Любая попытка встать встречала дружное: «Да как же… да куда… да покушайте хоть!» — и отказываться было как-то совсем неудобно. Лортен, правда, откланялся, но побрел не к дороге, а к зарослям кустов, «дабы удалить излишки нашего пиршества». Я остался на поле обеденной брани один, в окружении благожелательности и вопросов: — А правду это говорят, что Следопытка с вами приехала? — А верно ль, что Илай Долбанутый в питомнике своём драконов развести хочет? — А у ковчежников же варги главные? Ну и как, под началом варга-то ходить? Что — правда лютый мужик?! — Да чего ж вы совсем сыр не берёте? — А мантикоры у вас там есть? — Л-лайл! Ты не мог бы… ко мне присоединиться? — вот это уже прорвалось через все остальные вопросы, потому что долетело из тех самых кустиков, в которые направился директор питомника. И прозвучало… ну, в духе дня. И в духе Лортена. Пришлось со стоном встать, протопать добрых полсотни ярдов и впереться в те же самые заросли с закономерным: — Боженьки, ну что ещё? Ты потерял штаны вместе с честью и достоинством? Не можешь высчитать нужный напор по отношению к силе ветра? Нуждаешься в компании или… — Мне нужно, чтобы ты одолжил мне пару серебряных монет, — полупьяненьким голосом заговорил Лортен, пытаясь застегнуть штаны. — Как компенсацию, дружище. — За твои страдания на свежем воздухе? Лортен издал полувозмущенное-полуотрицательное «ик». — Кажется, я, так сказать… оросил живое существо — и пусть это даже пьяный храпящий крестьянин, взыскующий полуденного сна, но истинный Мечник воздает за оскорбле… На этом моменте мне захотелось достать третью склянку «Трезвости». Непонимающее молчание вышло таким выразительным, что Лортен бросил мучиться со своими штанами и пояснил с широким жестом: — Храп, дружище. Я услышал его вон оттуда, почти из-под ног, из-под листвы, когда… словом, когда уже не мог остановиться. Ты, может быть, скажешь, что мне почудилось, но я определённо… — Лортен, — проникновенно молвил я, приглядываясь к овражку около его ног. И к огроменной кучей листвы в этом овражке. Листва как будто вздымалась и опускалась. — Заткнись. — Ну, знаешь ли — я бы сказал, что в свете моих намерений это прямо-таки грубо, и если ты мне не веришь — то вот, опять… этот звук… Лортен немного постоял, вслушиваясь. Почти осмысленно опустил руки и поглядел на меня с тихим каким-то озарением. — А это не храп, да? Это больше похоже на хрю… «Хрррррау!» Яприль заворочался по листвой, будто толстяк-горожанин — под цветным одеялом. Низко и подозрительно хрюкнул и уставился на нас — заплывшими и какими-то больными глазками. Кажется, в глазках было что-то насчет «нарушить покой», «вопиюще оросить» и «развесить кишки по ближайшим кустам». — И-и-извиниться не поможет, да? — спросил над ухом Лортен, который ещё не потерял присутствие духа. — Вряд ли, — пробормотал я, глядя, как яприль поднимается на ноги — буквально вырастая при этом из овражка. — Так, назад. Тихо. Без паники. Из кустарника мы выходили пятясь. Лортен — придерживая штаны, которые норовили его покинуть. Я — держа перед собой ладонь с Печатью и ведя задушевную беседу, пытаясь подражать то ли Мел, то ли Гриз Арделл («Главное при общении с животными — ровный тон, дружелюбный, но твердый»). — Привет, свиночка, — говорил я, стараясь не споткнуться. — Очень рад, что мы возобновили свое знакомство. Можем пригласить тебя к костерку, если хочешь, тут красивые женщины и много хорошей еды… Слушай, поговори с ним. — А-а-а? — донеслось недоуменно. — Это ты… к-кому? За спиной установилось малость шокированное молчание. Оно еще больше сгустилось, когда вслед за нами из кустарника неторопливо явил себя яприль: в праздничном наряде из листьев и с угрожающе наклоненной головой. Поза самую малость намекала, что мы посягнули на святое — на полуденный сон. И сейчас нам ох как достанется. — Тебе, кому ж еще, — вещал я, старательно пятясь от яприля по тропиночке. — Поговори с ним, мне надо с местными перемолвиться. Очень хотелось кинуться с Лортеном врассыпную. Но было нельзя. Скорее всего в таком случае яприль бы выбрал меня. Как более медленного и привлекательного в плане пинания копытами. — О чем мне с ним разговаривать? — Не знаю, обсудите вопросы высокой политики или современное искусство. Ты же аристократ, ты должен уметь вести светские беседы. — Но… с яприлем! — шепотом возмутился Лортен. — С… с малознакомым яприлем! Откуда я знаю, какие темы он предпочитает! — Ну, я бы сказал, вы с ним уже почти что родственники… Отвлеки его, кому сказано! Только в глаза не смотри. — Э…кхм, — надо отдать Лортену должное — он попытался одновременно придерживать штаны, пятиться и не смотреть в глаза. — Да… ну так… как вам погода? Не правда ли, удивительно тепло для Луны Мастера? Яприль потряс головой и испустил яростное фырканье. Весь в бирюзовой свалявшейся шерсти, с желтоватыми клыками и с разноцветьем листьев на боках — он выглядел… слишком высококультурным для бесед о погоде. — П-понимаю ваше возмущение, но мы не хотели тревожить ваш покой, — зачастил Лортен. — Конечно, не скажу, что мне не приходилось переживать пробуждения, подобные вашим… кхм, всё бывало… но я всецело разделяю ваше возмущение. А-а-а, любите ли вы высокую поэзию? Кажется, за спиной у нас пока что не было криков в основном потому, что все окаменели. Праздничный яприль, несущий полную пургу Лортен и слегка задумчивый я — это оказалось даже для южан малость чересчур. — Мужики, вы меня слышите? — подал я голос, бросая косой взгляд на собирателей винограда. — Главное — не орать, не разбегаться! Женщин удержите. Никаких криков, всем спокойно, он не кинется… Яприль наступал на нас неотвратимо, как похмелье с утра. Вид у него тоже был малость похмельный. То есть такой, будто он хочет нас самую малость поубивать, а потом пойти досыпать. — Но с другой стороны, поэма «Об идеальном гражданине» — это же бессмертная классика, которая любима многими поколениями… «Не допустить паники», — стучали в висках наставления Гриз. Любая зверушка при виде паникующих может впасть в задор. — У меня вроде как есть план действий, — твердил я, улыбаясь наступающему яприлю самой очаровательной из моих улыбок. Проклятая тварь в двадцать пудов весом явно не ценила мое обаяние и продолжала надвигаться. С самым угрожающим видом. — Значит, по моей команде зажигаем огонь и орем изо всех сил. Ясно? Кое-кто, вроде бы, кивнул. Вот и ладненько. Гриз и Мел твердили, что большинство зверушек не любит громких звуков и пламени. Яприль пока еще не ранен, значит, в бешенство не должен впадать… в теории, ага. Внутри раздувалась крыса — готовилась зайтись в долгом, переливчатом визге. — …хотя, конечно, если вам нравятся более изящные и романтические произведения — я бы, на вашем месте, предпочел «Балладу о васильковой деве», или… — Дава-а-а-ай! — заорал я, понимая, что ближе к людям яприля подпускать уже опасно. — Ва-а-а-а-а-а-ай!!! — дружно поддержали южане из-за плеч. Звуковой удар был такой силы, что яприль застыл на месте, выпучив глазки и приподняв рыло. Пробирку со снотворным я швырнул в его сторону с левой руки. Потом развернулся, дернул за собой Лортена и рявкнул уже на бегу: — Огня! Костер полыхнул знатно: южане разом высадили туда весь хворост. Не прекращая разноголосого, старательного ора. Кое-кто еще и догадался пыхнуть огнем с Печати — просто так, для испуга. Хоровой вопль и пламя отыграли своё: яприль истерически хрюкнул, развернулся и унесся, проломив кусты, из которых и появился. Снотворное не подействовало во второй раз. — О, клянусь Мечником, — пробормотал Лортен, падая на свое прежнее место. — Мы обратили его в бегство! Это и впрямь достойно поэм! Но после такого следует выпить. Крестьяне дружно загомонили, соглашаясь. Я вздохнул, потирая горло. В отдалении покачивались сломанные ветки кустарника и затихало испуганное хрюканье. Прогорал костёр. — …победа разума, — неслось от Лортена, который теперь был в центре внимания. — Он не мог кинуться на нас, пока я говорил, словно… словно зачарованный! Он ощутил моё превосходство… И честное слово, если сравнить его с обществом ужасной женщины, которая руководит питомником… Или с этим сумасшедшим устранителем… или с кошмарным, не имеющим чувство прекрасного законником… Боги, мне нужно еще вина. Как это странно, когда яприль — не худший из твоих собеседников! К тому моменту, как на место происшествия принеслась Мел в компании южного коня — Лортен и крестьяне уже успели успокоиться и даже малость сойтись на почве высокой поэзии, спасибо местному алкоголю. Так что поведение Следопытки, которая возникла из ниоткуда, словно буря, и сходу обложила нас всех крепкими словечками, уже никого не удивило. Мел, как выяснилось, как раз взяла верный след, выяснила направление — и тут мы ухитрились яприля спугнуть. — Ну, зато его теперь будет полегче искать, — попытался я в оптимизм. — Можно даже сказать, что Лортен к этому... приложил руку. — Изящный эвфемизм, — похвалил директор питомника. Мел сверкнула глазами, выслушала историю с орошением яприля, обозвала нас извращенцами и была такова — по следам свиночки. Что она собиралась с яприлем делать, если вдруг его найдет, осталось неразрешенной тайной. Потому что яприля Мел так и не нашла. Ближе к вечеру она ввалилась в отведенную нам комнату с видом явно замотанным, махнула рукой и выдавила: — Потеряла след. По запаху не выследить — всё пропиталось вином. Тут еще куча речек и каменных осыпей. В общем, ушел. Нашла кучу лежек — нетипично. Яприли обычно одно место выбирают для сна, а тут каждый раз в разных ночует. Места для водопоя тоже нет. И носится по всей округе. Вир знает что. — Помочь может только… мхэх… победа разума, — донеслось из уголка. — Да. Победа разума… ик… над грубой материей. Мел перевела на меня горящий взгляд. — Вельект, — развел я плечами. — Не знаю уж, как ему доложили его работнички… в общем, он примчался за нами и увез в свое имение. Можно сказать — похищение с насильным закармливанием… Ну, он внакладе не остался. Говорит, ни разу не слышал, чтобы с яприлями боролись такими оригинальными методами. Я извел еще склянку отрезвляющего, ну, а Лортен… — Нажрался как свинья, — подсказала Мел. — М-между прочим — эта метафора отвратительна, — выдал Лортен, пьяненько икая из уголка, куда я его отгрузил. — Ибо разве можно смешивать высокое опьянение… гыг… истинного аристократа… со свинским состоянием животного? После чего встал, величественно завернулся в простыню, выдал свысока: — Истинный Мечник никогда не теряет лица. И повалился на софу, радостно и сонно прихрюкивая. Почти как яприль, ага. Как яприль, который… Мы с Мел одновременно столкнулись взглядами, выражая всю полноту догадки, а заодно и весь ужас свалившейся на нас новости. — Боженьки, — сказал я, когда понял, что Следопытка обретать речь не намерена. — Никогда ещё слово «насвинячиться» не имело такого прямого значения. Мел взлетела на ноги и принялась носиться по комнате, бормоча себе под нос: — Нападал на телеги и бочки… Тут в канавах дочерта жмыха и остальной дряни… Понятное дело, всё бродит… и пахнет на всю округу, ну конечно! Вот, значит, в чём загвоздка! — В том, что он не закусывает или не знает меры? — предположил я, тупо глядя перед собой. — Мхрррр, — воспротивился Лортен из уголочка. Следопытка остановилась и врезала по ладони ребром другой ладони. — Слышала о таких историях. Его поэтому и не берёт сонное. Чёрт, да его вообще почти ничего не берёт, покуда он… — В свинском состоянии? Мел пронзила меня свирепым взглядом, но остановиться было не так-то просто. — Значит, он питается в местных канавах… потому у него и лежки на разных местах, шарахается из стороны в сторону. Ведет себя не как обычный зверь… — …трезвый, во всяком случае… — Ну, конечно! А когда наестся этого жмыха — на него нападает желание покуражиться. Примерно как на… Она пару секунд смотрела на мою невинную физиономию — и решительно уперлась взглядом в угол, откуда неслось похрапывание Лортена. — А свинюшка-то знает толк в веселье, — высказался я с умеренным пессимизмом. — Стало быть, с нами он хотел свести знакомство, возможно, пригласить на распивку новых сортов… — Яприли вообще-то мирные. Так что он просто повеселиться хотел. — Угу. Погоняться за нами или работниками — полбеды. Но ведь он же нападал на телеги. Нет? Это-то уж никак нельзя отнести к невинным забавам пьяной свиночки. А может он… ну, не знаю, впадать в буйство после лишнего ведра? Ну, знаешь, всё это «ты меня уважаешь», или … — Вечером, — пробормотала Мел и еще раз врезала себе по ладони. — Чудесил он ночью и с утра. А нападал к закату. — Стало быть, с похмелья, — подытожил я. — В общем, остаётся только один вопрос…. — Физическая или психологическая зависимость, — пробормотала Мел и уселась ко мне на кровать. Звучало настолько по-академически, что я поднял брови. Следопытка отмахнулась, малость зарумянившись. — В общем, вопрос — он просто случайно каждый раз в это влезает или уже привык. В смысле, животные часто, бывает, едят забродившее. Особенно если рядом полно таких фруктов или ягод. Но когда такая еда кончается — звери приходят в норму. А есть такие случаи… ну, как у Дрызги. Смотрела она при этом на меня так, будто полагала экспертом по алкоголизму среди яприлей. И ждала, когда я отверзну уста и начну извергать из них великолепные планы. Я молча перебрал в уме весь свой богатый алкогольный опыт и предположил бодро: — Так что… составим ему компанию под задушевные разговоры? Отправим домой, чтобы жена могла до него достучаться? Или… хм… познакомим с тайнами закуси? Под яростным взглядом Мел я приподнял руки, как бы говоря: да понял, понял уже, сделаю. В конце концов, пока что у нас рисовался только один выход.* * *
— Не выйдет, сладенький, — сказала Аманда со вздохом. Подтолкнула ко мне кружку, в которую я заглянул — и испустил сладостный стон. — Что-то не так? — В первый раз за двое суток мне наливают не спиртного. Боженьки! Вкуснотища. Никто никогда не признавался в любви твоему чаю? — Чаю — обычно нет, — и ямочки на щеках так и играют, так и играют. От кружки вздымается парок с запахом чабреца и чего-то ещё тонкого и пряного, на столе в лекарской — печенье, такое же чудное, как та, кто его сделала. — Век бы не отрывался, — правдиво сказал я, бросая взгляд из-за чашки… почти на печенье, да. Совсем чуть-чуть повыше. — Очень может быть, клятому яприлю никогда не попадались такие замечательные чаи. Вот он с горя и ударился в каждодневные пьянки. Ну, а Мел полна ужаса — вдруг сопьётся окончательно, так что надежда, как понимаешь… И развёл руками, показывая: вся надежда на неё. Нойя смягчилась ещё, подперла подбородок локтем, показав изумительный изгиб шеи и локон, который решил сбежать из-под цветастого платка и прогуляться по шее и плечу. Вздохнула и огорошила меня повторно. — Не получится, сладенький… Пьяницу излечить нельзя. Иначе я давно бы уже нашла лекарство для Изы, и маленькая Йолла улыбалась бы куда чаще. Я прислушивалась и спрашивала у трав… но травы молчат. Обвела рукой стену, на которой в изобилии были развешаны веники душистых трав — заготовки для будущих зелий. — Так ведь «Трезвость»… — Это только способность протрезвить разум, медовый. Убрать вино из крови и прояснить рассудок. Ни зелья, ни эликсиры не убирают привычки. Страсти. Тяги. Ты можешь дать ребёнку горчицы — и всё-таки ему будет хотеться сладостей. Можешь очистить желудок обжоры — но тот пожелает еды ещё раз. Можешь дать обольстителю женщин «охладилку» — и как только её действие закончится… — Он засмотрится на очаровательных дам, — подхватил я, старательно засматриваясь на одну конкретную очаровательную даму. — Ясно. Мел тоже толковала что-то там про зависимости, физические и психологические… В общем, как я понимаю, само по себе это не пройдет. — Это может пройти, если кончится средство опьянения. Аманда встала и принялась задумчиво расхаживать по лекарской, шелестя длинной юбкой. Прищёлкнула изящными пальцами, что-то пробормотала на родном языке. Полезла в один из многих шкафчиков вдоль стен — позвякала чем-то соблазнительным. Потом устроилась у вечно горящего камина, помешивая дрова кочергой. — Да… Очень может быть, что этот яприль просто голоден, а на плантациях Вельекта растёт хороший, сладкий виноград. Если больше не сбрасывать виноград в канавы, чтобы он там бродил… разве это не проще всего? У яприля не будет столько привлекательной пищи, и он уйдет. — Так-то оно так, только там же… ну, южане! Вот уж не представляю, сколько времени им придется втолковывать, чтобы не спихивали жмых в канавы. И не выкидывали туда же подгнившие гроздья. А если придётся вычерпывать из канав то, что уже там есть — и вовсе в девятницу не уложимся. Не говоря уж о том, что свинка чересчур уж рвётся к людям во хмелю. Может, ей совестно пить без компании или она жаждет поделиться хорошим настроением… — Нойя говорят — не шути с хмелем и любовной страстью: кто знает, куда заведет, — Улыбка Аманды была… очень даже завлекательной. — Значит, вы хотите действовать быстро. Можно было бы использовать «Ни капли», это зелье изобрели в лейре Ядовитого Жала, и рецепт я раздобыла пару лет назад. Если человек выпивает эликсир — от спиртного ему становится худо… — Боженьки! Ужасы какие. — …сильно тошнит, нападает слабость, лихорадка, понос. — Тот, кто это изобрел, не очень любил человечество, да? Травница мелодично рассмеялась, отбрасывая тугие кудри. — Мастерицы этого лейра любят человечество, пока оно приносит им звонкие золотницы, медовый. Это зелье у них покупают как раз те, кто думает вылечиться от пьянства. Им ведь приходится не пить после приёма зелья. Я постарался изобразить на своем лице пропасть всякого разного — от сомнения в таких вот зверских методах до глубокого ужаса при мысли о том, что кто-то к такому еще и прибегает. — Кушай печенечку, — пропела нойя. — Ты прав, сладенький, да… не каждый излечивается. Кто-то продолжает упорно пить вино или виски — травится, но все равно пьет. Кто-то начинает искать и обходные пути — вроде дурманящих зелий. Кто-то покупает противоядие — впрочем, мастерицы лейра не внакладе… Но это зелье рассчитано на людей, вот в чем дело, сладенький. Я могла бы попытаться приспособить его под организм яприля… Но нужно время, а ты как раз говоришь, что времени нет. — Ну, стало быть… Я вонзил зубы в печенье — сегодня творожное, с медом и цукатами. И призадумался. Всё неизменно подводило к тому, что саму причину опьянения нужно от яприля убирать. Потому что держать пьяницу в винном погребе — не самая лучшая идея. Но если нельзя убрать, так сказать, погреб… — …надо перевести свиночку сюда. И делов-то, а? Без россыпей Вельекта яприль скоро протрезвится. Может, пара бесед с Мел или Гриз — насчет трезвого образа жизни... Само собой, твои зелья, вроде антипохмельного и укрепляющего — раз-два, и его можно выпускать куда-нибудь подальше от виноградников. — Это может сработать, сладенький, — согласилась Аманда и вновь порхнула на свой стул. — Но вам придется быть осторожными при его захвате. Мел ведь не обнаружила его лёжку? — Обнаружила, но парень, похоже, ночует там, где ноги подогнутся. — И в любом случае — вам придется захватить его либо спящим, либо трезвым — чтобы сработало снотворное. Но даже и на закате, когда он зол и опасен, снотворное может не помочь - если он уже давно ест перебродившее... Вот тут-то я и почувствовал, как во мне начинает зарождаться план. Удивительно только, как я раньше до него не додумался — очень может быть, это всё потребление галлонов вина пополам с пинтами трезвящего зелья. — Да, точно. Трезвым, чтобы сработало снотворное… Слушай, у меня два вопроса. Первый: а «Трезвость» тоже рассчитана только на людей? И второй: сколько склянок у тебя есть в запасе? МЕЛОНИ ДРАККАНТ — Мантикора знает что, — вздыхает Грызи в Водной Чаше. Очень похоже на то. Ноги гудят и горят. Результатов — ноль. Пьянющий Липучка выводит рулады за стенкой. — Да, сталкивалась я с такими случаями. Если что — сама наведаюсь, попытаюсь… — А выйдет? — Мантикора знает, — хмуро повторяет Грызи. Соваться в разум к раненому животному — опасно. К бешеному — смертельно опасно. К людоеду — больно. К пьянице — может саму унести, видимо. А потеря контроля для варга, пока ты в единении… Сразу же решаю в разум к яприлю Грызи не пускать. — Еще и непонятно, когда здесь развяжемся, — Грызи бросает взгляд куда-то себе за спину. — Олкест, да успокойте его там уже. Да не так! Кажись, из-за спины у неё доносится что-то вроде «Да как вы смеете, я представитель закона» — до отвращения знакомым тенорком. — У вас там что, Зануда, что ли? — М-м, долгая история. — А Дитя-то вы нашли? — А вир его знает, что мы там нашли… — бормочет Грызи, глядя не только сквозь воду, но и сквозь меня. Видок у нее малость ошалевший. — Тут, похоже, что-то серьезное затевается. Так, ладно, вот что. Яприля надо бы в питомник перекинуть. Там приведем в порядок. — Да на него снотворное не действует, а лёжку искать… — Снотворное совместимо с «Трезвостью», а отрезвляющее — это зелье из простых составов, оно почти на всех действует. Ну, кроме птиц и рептилий. В общем, свяжись с Амандой, набери «Трезвости», подмани яприля, накорми зельем, потом усыпи и вызови Фрезу. Тебе насчёт приманки советы давать? — Не, сама справлюсь. — Ладно. Если что — выходи на связь. Вроде как, до меня долетают еще пожелания Рыцаря Морковки со мной побеседовать. Но я поскорее вынимаю «сквозник» из Водной Чаши. А когда он начинает греться — вызов не принимаю. Хотя, может, и следовало бы. Сказать Морковке пару ласковых — чтобы не лез со своими беседами и не мешал мне связываться с нойя и с Вельектом. Насчет приманки советов мне правда не надо. Как перебить запах зелья — я в курсе. Как подманить яприля — тоже. Зато зелье и кой-какая подмога не лишними будут. Только собираюсь вызвать нойя, как заявляется Пухлик. Такой довольный, будто Вельект ему все свои плантации подарил. — Кажется, мы малость обделили вольерных и Изу, — и бухает на кресло сумку, в которой позвякивает стекло. — Всё, что нашлось. Аманда на всякий случай взялась приготовить ещё, да побольше. Но утверждает, что этого должно хватить. Если только яприль не будет, ну, ты знаешь… в состоянии Лортена. Иногда Пухлик бывает полезным. Когда включает мозги. Дальше я связываюсь с Вельектом, перечисляю — что надо. Усач приносится сам и притаскивает с собой людей. Первым делом предлагает выпить, когда Пухлик говорит, что у нас так не хватит отрезвляющего — ужасается: — Какой кошмар! Мы тут у себя таких зелий не держим. Оно и видно. Зато Усач быстро организовывает стол для яприля. Я выбираю место, где яприль бывает часто — возле старой давильни с провалившейся крышей. От придорожных канав идет приторно-виноградный дух, так что их приходится где засыпать, а где закрыть травой. Из давильни притаскивают здоровое корыто, набивают сладкой репой, кусками спелых груш и яблок и разными там вкусными помоями. Прошу ещё аниса — яприли его обожают — растираю как следует в ступке посыпаю блюдо для малыша. Готово дело. В давильне или за ней, если что, можно укрыться. Вокруг хорошие, густые заросли — самое место для засады. Правда, пока я поливаю приготовленное блюдо «Трезвостью» — притаскивается Липучка, который тут же начинает под ногами путаться. Даже уволакивает из сумки один пузырек. — При охоте на злобное порождение бездны, — говорит в ответ на мой окрик, — лучше иметь ясную голову. Но тут подключается Вельект и зовёт Липучку «малость расслабиться после напряженного дня». Лортен сваливает, хоть и угрожает вернуться и помочь. Одной проблемой меньше Ночь светлая, при луне всё вокруг отлично видно. Издалека пахнет дымом: это жгут костры на виноградниках. Чтобы яприль туда не сунулся. Возле нас костров никто не жжет, и округа пропитывается анисом, медовым запахом фруктов, морковки и репы. Мы с Пухликом усаживаемся в давильне. Сидим на старых бочках. Я заправляюсь укрепляющим и бодрящим. Пухлик бубнит, что так вообще забудет — как спать. — Учует? — спрашивает он, кивая на корыто. Корыто отлично видно из окна. — А то как же. У яприлей отличное обоняние, особенно на съедобные вещи. С яприлятами вон даже ищут трюфели. Получается лучше, чем с домашними обученными свиньями. Яприль является через пару часов ожидания: теперь-то я прислушиваюсь как Следопыт, потому слышу пыхтение и похрюкивание. Вот принюхивается к ароматам в воздухе. Переходит ручей. Повизгивает от интереса. Идёт и впрямь малость неверно — значит, уже успел за вечер где-то как следует набраться. Это хорошо: был бы злой и подозрительный с похмелья, ничего могло бы и не получиться. Нас яприль не чует: в давильне тоже пронзительно пахнет вином. Так что он идет всё ближе. Потом наконец показывается на поляне, куда мы пристроили корыто. Большой мальчик, весь переливается в лунном свете. Отливает изумрудами и бирюзой. С упоением и радостным визгом зарывается рылом в еду — чуть ли не с головой ныряет. Поднимаюсь, даю знак Пухлику — пошли здороваться. Пухлик медлит, но потом всё-таки идет. Сходит с крыльца за мной. И подходит малость ближе, когда иду к яприлю. — Привет, мальчик. Мальчик поднимает голову и приветственно хрюкает через репу. Очень занят вкусным ужином. Яприли — сплошная милота и доброта. Их только нельзя запирать в тесные клетки. И делать им больно. Теперь еще выяснилось, что поить вот тоже нельзя. Только наш яприль уже вовсю расправляется со снедью, политой «Трезвостью». А зелье действует быстро, так что зверушка на ходу становится собой. Перестает покачиваться и вгрызается в репу и подбирает яблоки всё увереннее. — Я ж говорил насчет пользы закуски, — выдает Гроски. — Готово, — выдыхаю я. Протрезвившийся яприль топчется на месте, удивленно похрюкивая. Поражается внезапной ясности мышления. — Пожалуйста, — прочувственно говорит ему Пухлик, — выбери здоровый образ жизни. Могу тебе сказать точно: нет ничего хорошего в том, чтобы заливать своё горе винцом. — Уииии, — говорит яприль недоуменно. Мол, что ты за ахинею несешь? Но себя ко мне подпускает охотно, даёт почесать бочок, хрумкает морковкой. Вслушивается в мои слова, какая ж он лапочка, и что мы теперь с ним друзья, и вот, надо бы ему немножко поспать, а потом поедем мы в питомник, а там у него еще больше друзей появится… От свинюши несёт сладковатым запашком прелой листвы. И здоровым таким перегарищем. Теперь сделать так, чтобы у этого пропойцы не было шанса добраться до спиртного. И можно «поплавок» вызывать. А там уж дальше — дело Конфетки и Грызи. Может, заодно с Дрызгой отвернут его от этого дела. Лишь бы собутыльниками не стали. — Это было… воистину эпично, да! Липучки тут ещё не хватало. Притащился всё-таки. Не слишком-то верной походочкой выходит из-за белой, увитой лозами стены. Утомлённо к этой самой стене прислоняется и продолжает: — Я бы сказал, это в духе баллад позднего Тадевра Витии. Выдержка и хладнокровие перед лицом первобытной ярости. Победа… здравого ума над низменной скотиной. И это непременно, вот прямо непременно… Спинным мозгом осознаю, что он собирается сделать, но помешать не успеваю. — …надо отпраздновать, — заканчивает Липучка и со смаком откупоривает бутыль, которую притащил с собой. Вино плещет ему на ладонь. Выдержанное и духовитое. Тадевр Вития в своих поэмах про такое писал: «И пала тишь». — Боженьки, — успевает сказать Пухлик. — Кретин, — успеваю сказать я. А достать снотворное с пояса — не успеваю. Потому что учуявший запах выпивки яприль с богатырским: «Урррряииии!» берет с места в карьер. Стремительным свинским галопом. Отпрыгиваю в сторону, чтобы не попасть под копыта, но он всё равно задевает меня — так, вскользь, окороком цепанул… качусь в кусты. Над головой и ближе к строению орёт как заяц Липучка. Переворачиваюсь и вижу, как он пытается задать от яприля стрекача. Истеричными прыжками. И бутылка в воздетой руке. — Брось бутылку, кому говорю, — орет откуда-то Пухлик. Вскакиваю — в самый раз, чтобы увидеть, как Лортен отшвыривает бутылку. В смысле, швыряет. В морду яприлю. Успеваю еще подумать, что если поранит — убью. Липучку, конечно. Но яприль — молодцом. Замирает себе на месте. Неторопливо слизывает с морды вожделенное вино. Потом еще с земли подбирает пролившееся. Достаю всё-таки клятую ампулу — вдруг да это его хоть малость замедлит. Плохо, что я так далеко. Свинтус, пока несся за Лортеном, отмахал по полю ярдов двести. Пытаюсь тихо сократить дистанцию, чтобы можно было швырнуть ампулу. Яприль всё-таки слышит, поднимает голову и смотрит подозрительно. На морде написано: он понял мои намерения. Может, еще и сообразил, что мы его от выпивки хотим отлучить. А это у него как-то в планы не входит. Потому он с насмешливым хрюканьем уносится в дальние дали — ныряет себе в виноградники. — Ну, — говорит философски Пухлик, появляясь из-за крыльца (вот он где схоронился!). — Теперь мы знаем, как выглядит психологическая зависимость.