Путь варга-1: Пастыри чудовищ

ЛАЙЛ ГРОСКИ        В минуту нечаянного оптимизма я попросил судьбу: «Пусть будет так, чтобы это дело с пьющим яприлем завершилось попроще и побыстрее, а? Ну, чего там сложного-то: набрать побольше разного, смешать, напоить, повязать. Возможно, с утра в питомнике похмелить и пожурить по-отечески: мол, оставь попытки маринада изнутри, сын мой».        Судьба внимательно выслушала мои жалобные просьбы, показала фигу и с хохотом куда-то отвалила, оставляя мне на прощание хаос.        Раньше всего — выяснилось, что тьма надвигается слишком уж быстро. В небеса взбиралась разбухшая от серебра Луна Мастера, а значит, наш знакомый пьянчужка мог почувствовать в себе жажду.        Так что действовать пришлось в стиле Гриз Арделл: сломя голову, еще и придумывая попутно план.        «Берем всего и побольше», — значилось первым пунктом плана. Единогласно одобренном всеми, даже Нэйшем. Так что наш заказ сильно подрос — благо, было из чего выбрать. В подвалах «Богатой лозы» стройными рядами прохлаждались не только вина.        — Ликёра сливового берём шесть… — перечислял я замороченному хозяину. — Шипучие есть? Да? Мел, что наш дружочек предпочтет из шипучих: сладкое, полусладкое?        — Брют, — похрюкивал от восторга Лортен. — Это более мужественно.        Мел присела за столом и задумчиво водила по карте кончиком кинжала — явственно прикидывая, в каком месте мы сразим свиночку своим умением смешивать.        — А? Послаще бери, говорю ж, яприли лакомки все… Черт, мили на три придется отсюда уйти, чтобы хотя бы на его тропу… и как бы он в другое место не пошел.        Например, к уютным погребам старины Вельекта. Вот уж кто не будет рад видеть яприля-выпивоху после прошлой-то ночи.         — А если приманить? Вроде как, он же почувствовал вкус к настоящей выпивке. Так? Разлить пару бутылок… знаешь, по направлению к вечеринке. Вроде как, посигналить: «Эгей, только сегодня! Наливаем бесплатно по предъявлению рыла!»         — Угу. И половина округи на это дело сползётся.        Парень, которого Нэйш так любезно сбросил с лестницы, сперва постанывал, потом очнулся и уполз наверх. Наверху тоже слышались стоны и проклятия, наподобие: «О-ох, что это за уроды?» — «Северяне какие-то отбитые, всю таверну купить решили».        — Спасай после этого мир от свиного алкоголизма, — меланхолично заметил я, пересчитывая поданные хозяином бутылки виски. — Вот она, благодарность.        — Мне кажется, для тебя это скорее прогресс, Лайл, — негромко заметил Нэйш, на которого хозяин взглядывал с почтительным ужасом.         — Кто бы говорил. Если ты заметил — это не я тут трачу деньги на спиртное для яприлей.         — К величайшей моей печали — для него это тоже прогресс, — выдал Лортен, нежно поглаживая бутылочку рома. — Кто знает, может, это начало великого. Может, он наконец-то осознает радости жизни…        Угу, и вместо коллекции бабочек начнет собирать коллекцию бутылок, к восторгу Лортена. Да и к моему тоже, в таком-то маловероятном случае.        — Пьяных живодёров не хватало, — отозвалась Мел от стола. — Пухлик, да, придётся приманку бахнуть. Возьми там ещё дюжину чего-нибудь с сильным запахом.        Вечер понемногу проникался праздником. Пропитывался, как моя куртка — ароматами таверны. Поужинать удалось отменно и за счёт заведения, хозяин провожал нас благодарными слезами… да, и на улице оказалось, что у нас компания.        Местные выпивохи далеко не сбежали, но успели насплетничать о нас всем и каждому. Так что, когда мы грузили ящики на повозку — из-за каждого дерева за нами следило по паре глаз. Из особо качественных кустов — до шести пар. Глаза были мужскими, женскими и детскими: явно собралась вся округа.        Шепотки могли привести в экстаз пару-тройку репортеров столичных газет.        — Это они кого приволокли-то с собой? Ну, этот, в белом?        — Да это главный у них там, в питомнике. Этот… варг.        — Да как же варг, когда им убивать ни-ни, а этот вон сколько отметелил.        — Так и не убил же…        — Да враки всё! Это они себе на помощь охотника вызвали. Сами не справились, так он эту свиноту — с одного раза!         — А людей, которые Лоринду искали, зачем прибил?        — Дак… тренировка!        — Бутылок, бутылок сколько тащут! Моему Сирку — и то на девятницу б хватило.       — Ой, девки… а куда им столько-то?        — Ну, так… свин пьяный, да? Вона, аж давилку разнес. Как с ним стрезва-то тягаться? Уедут подальше — а потом это всё в себя, сталбыть, кээээк…        — Всё?! В себя?!        — Дак северяне ж… они, говорят — прорвы на это дело! Вот как ужрутся, так яприля-то сходу и запыряют!        — А… а как они его запыряют-то?        — В задницу шомполом, — рыкнула Мел, которой осточертели шепоточки. — Вылезайте из-за кустов, дело есть!        За кустами и деревьями обозначилось молчание. Приправленное какими-то опасениями насчёт шомполов.        Так что с местными пришлось договариваться мне: нужно было хорошее корыто, желательно — чтобы ещё и доставили в оговоренное место. Ещё нужно было набрать с десяток быстроногих бегунов. Чтобы обеспечили приманку — винный след до намеченной для яприля выпивки.        Местные прониклись до глубины своих горячих южных душ. На условленном месте мы ещё не успели разгрузиться, как к нам наметилось что-то вроде паломничества повозок с корытами и взаимными обидами: «Моё возьмите, старуха пожертвовала — ради такого-то!» — «Ай, да не слушайте его, моё лучше пойдёт!» — «Моё корыто дедушка делал, кто тебя делал такого — не знаю!»        В довершение всего — за повозками потихоньку начал подходить народ «на поглазеть». Группками и по двое-трое. Народ, что называется, прихватил с собой своё и потихоньку по кустам праздновал развлечение. Слышались тосты и похрустывание домашними солениями. Операция «Тихо спои свинюшку» плавно перетекала в общенародные гуляния.        — Отпугнут, сволочи, — стонала Мел сквозь стиснутые зубы, кидалась на южан и угрожала им атархэ. Южане согласно боялись и уходили — потом возвращались уже в другие кусты, создавая неостановимое алкогольно-закусочное движение.        — Ну… может, ему будет как раз приятнее в компании, — попытался успокоить я. — Где все, так сказать, поддерживают его устремления.       Пора было приступать к основному священнодействию. Мел постаралась выбрать плацдарм поудобнее: рядом заросли, в которых можно укрыться, да еще живописные руины какой-то рыбацкой хижины. Как раз перед руинами установили корыто, победившее в отборе: монументальная ёмкость, которая чуть влезла на телегу. Изукрашенное резьбой и размалёванное фениксами корыто вид имело королевский, и я от души надеялся, что уж перед ним-то свиночка не устоит. Я бы не устоял, честно говоря.        Лортен приступил к профессиональному открыванию бутылок, я опорожнял их в корыто, принюхиваясь и пытаясь определить — может ли мой коктейль угодить вкусам среднего южного яприля. Мел организовывала приманку и инструктировала отобранных бегунов, в какие стороны бежать и как лить вино: «Не в себя, придурки!» Попутно она прослушивала местность, а то и просто шугала местных с истошным: «Мешаете, скоты!»       На доброе слово для меня у Следопытки тоже нашлось время:        — Пухлик, давай как следует. Если не сработает, или если ему станет плохо после твоей бурды, или если он взбесится — я…        Оказывается, существует множество способов экзотических применений пустых бутылок.        Я хотел было попросить Лортена на всякий случай убирать тару подальше, но тут мне дали ещё одно напутствие.        — О последнем можешь не волноваться, Лайл, — нежно предупредил Нэйш из тени за моей спиной. — Ты знаешь. Если вдруг что-то… я не промахнусь.        Само-то собой, после таких подбадривающих пинков в печень я просто обязан был испытать прилив вдохновения — я и испытал. Вина, виски, наливки и ликёры текли в корыто, смешиваясь, я помешивал новоявленный коктейль поварёшкой — и даже крыса внутри, попискивая от восторга, приседала на окорочка, ибо творческий подъём — это творческий подъём. Я вдыхал ароматы и закрывал глаза. Я тряс головой, щёлкал языком и хмурился, как богатый клиент в ресторане — когда вдруг принесли вино не того года. Я командовал Лортену: «Вот сейчас нужно влить две бутылки сидра» — или «Нет, тут нужна горчинка, сейчас пивко» — и чувствовал, как по ноткам, по ноткам складывается алкогольная симфония, кружит голову и обещает лёгкость танца, и эйфорию, и счастливые сны.        Наверное, Аманда над котлами чувствует себя примерно так — надо будет спросить. Когда отыскиваешь рецепт по наитию, опыту и немного — шепоту трав.       Правда, в моём случае шептали бутылки, но я надеялся, что и это сойдет.        — Мы должны дать ему название, — восторженно бормотал Лортен, пока мы откупоривали и заливали требуемое. — Звучное и такое, чтобы оно звучало в песнях — потому что чует моя душа, мы попадём в историю. Возможно, «Луна яприля»… или нет, сейчас Луна Мастера, не подойдет. А «Смердючая симфония» — слишком очевидный оксюморон… Может быть, «Осеннее освинение»?        Луна Мастера празднично серебрила округу, кое-где в окрестностях начали мало-помалу заводить разудалые песенки. Мел потихоньку доходила до вершин внутреннего бешенства. Я, поглядывая в корыто глазами художника, орудовал поварёшкой.        — Лортен! Последнюю бутыль виски. И оливки.        — А лимончик на край корыта ты не хочешь насадить? — поинтересовалась Мел.        Я пожал плечами, зачерпнул оливок из принесенной Лортеном банки и отправил горсть в рот.         — Вроде бы, готово. Должно питься как сочок с сиропчиком, но вырубать как удар Нэйша… — я уловил тень смешка за спиной и добавил, пока меня не освежевала Следопытка. — Ну, как несмертельный удар Нэйша. Боженьки, прекрати на меня так смотреть! Как несмертельный, безболезненный удар, который навевает тебе приятные сновидения и после которого просыпаешься бодренький, как огурчик — довольна?         — Есть такой удар?! — поразился Лортен из темноты.        — Удары, при которых не почувствуешь боли, распространены, — мимоходом просветил его Нэйш. — Но иногда возникают проблемы… с пробуждениями.        Мел глазела на меня так, будто я самолично приучил несчастного яприля к алкоголю. Сразу же перед тем, как устроил Энкерскую Резню, привел на трон Илая Лортенского и в довершение всего самолично притащил Нэйша в питомник.         — И нужно бы это попробовать, — сообщил я, поглощая оливки. — Поскольку отрезвляющего с собой нет — нам нужна, так сказать…         — …жертва, — припечатал «лучший друг». От него прямо так веяло нехорошим весельем.        — Так вот, ты не пьёшь, Нэйш не оценит, я — единственный адекватный человек в этой компании двух маньяков и одного директора питомника… Так, что, в некотором роде, остаётся только…        — «Одухотворённое рыло»! — воскликнул Лортен, любовно глядясь в неопределённо-темную жидкость в корыте. — Звучит величественно и поэтично. Лайл, сын мой, в чем дело? От меня нужна какая-то услуга?        — Хочешь стать первопроходцем на великой алкогольной тропе для яприлей? — начал я вкрадчиво. Мел меня не поддержала: она крутила головой, вслушивалась и что-то бормотала про себя. Так что я уж было совсем решил, что вот сейчас к нам пожалует собственной копытной персоной главный гость нынешнего вечера.        — Мантикоры корявые… — застонала Следопытка, и гость действительно пожаловал. Но не тот.        Густой бас Вельекта я опознал безошибочно, когда был в разгаре убеждений Лортена в том, что именно ему и никому другому следует опробовать сооруженное мною питие богов… и нет-нет нет, в каком смысле «нужно бы привлечь больше внимания, мне кажется, этот коктейль выглядит непривлекательно», эй, гляди на меня и на эту кружку, из которой тебе надобно как следует хлебнуть.        — …и потом ты скажешь — насколько легко пьется, быстро ли ударяет в голову… Мел, черти водные, там что, Вельект?        Ответом стало нечленораздельное рычание, так что пришлось совать кружку в руки Лортену и нестись за Следопыткой. Ибо прятать тело клиента-магната — как-никак те еще хлопоты.        Папаша Вельект при виде нас распростёр объятия и приветственно зашевелил усами. Вид у него был такой, будто он уже простил нам свою ванную в винишке.        — О, вот вы где! Ну как, мы не опоздали, а? Проклятые женщины с их сборами — все эти платья, прически… мне вот усы расчесали. Так где пристроиться можно?        В самом деле, из-за плеча у Вельекта выглядывала его женушка — втиснувшая пышные формы в цветастое платье. И четверо старших дочерей, замотанных в ленты и рюшечки.        У всего этого ночного безумия был один безусловный плюс: Мел лишилась голоса и жестов, так что я смог аккуратненько оттеснить её в сторонку.         — Доброго вечерочка, господин Вельект… госпожа… очаровательные дамы, — очаровательные дамы дружно и приветственно загалдели. — А что это вы тут, прошу прощения, делаете? Вот уж, честно говоря, не ждали.        — Так ведь все в округе знают, что тут собираются на оргию, — зарокотал Вельект, оправляя усы. — Дикую варгическую… оргию, да! Будто бы вы набрали всякого добра в «Богатой лозе» и планируете споить всю округу, а закусить жареным яприлем в придачу. Дело это в наших краях новое, так что…        — Не могла ж я мужа одного туда отпустить! — решительно вклинилась госпожа Вельект. Адресуясь к моему полуоткрытому рту.        Мел пробормотала себе под нос что-то про южан, развернулась на каблуках и убыла. При этом даже спина у неё выражала полную уверенность в нашем провале.        Я глубоко вдохнул воздух — кстати сказать, прилично благоухающий моим коктейлем. Как всегда, разочаровывать людей приходилось мне.        Уходить Вельекты отказывались начисто. Потому что «ну, всё равно же выбрались» и «да как вообще такое пропустить». Вельект упирал на то, что мы ему должны после его эпического купания в вине — и вообще, если что, он подсобит нам с «этой поганой скотиной, которая подняла рыло на мои запасы». Женушка и дочери держались того мнения, что мужа и папашу не бросят ни за что. И подбирали такие громкие аргументы, что листья с деревьев вокруг нас начали сыпаться втрое чаще. А оттуда, куда ушла Мел, прилетело свирепое:        — Пухлик, заткни их уже, я так яприля не услышу!        Пришлось извиниться и пригласить почетных гостей, так сказать, на просмотр. Я трусил впереди по рощице, показывая дорогу, а сам между тем распинался, что вот, тут у нас есть отличные руины хижины, где можно очень удобно встать или присесть, и если гости будут вести себя тихо — то все пройдет, конечно, гладко, потому что ну, мы же профессионалы, у нас всё под контролем…        Первое, что я увидел, когда мы явились на поляну — это корыто, украшенное с несомненным аристократическим вкусом. Половинки цитрусов, насаженные на края, придавали утончённости резьбе. Художественные пучки листьев, натыканные там и сям, добавляли неадекватности фениксам.        Последним украшением был Лортен, который раскинулся перед корытом, как только что пойманный тунец. И выдавал последние блаженные конвульсии.        Рихард Нэйш, который решил перестать уже стоять в стороне, занимался привычным: он устранял. Поскольку устранить Лортена в обычном для Нэйша смысле было делом запретным — «клык» выбрал чисто физический метод. Он без особой заботы прихватил начальство за руки и как раз оттаскивал его в кусты.        — …всё под контролем, — шепотом договорил я, оценивая прекрасную картину, явившуюся в серебристом свете Луны Мастена: украшенное корыто, распластанного Лортена и устранителя в белом, который деловито волочил по поляне добычу.        Нэйш неспешно повернул голову и смерил нас с компанией крайне оценивающим взглядом. Делая сцену ещё более неловкой.        — Где под контролем? — подобрал папаша Вельект вопрос, который идеально обрисовывал ситуацию.        — Благородный Провожатый… — донесся слабый голос Лортена снизу. — Оставь же меня здесь, у кристального источника чудесного напитка… ибо мои крылья ещё не выросли.        — Действует, стало быть? — спросил я, почесывая бровь.        — Ну, около пяти минут он был… своеобразно активен, — отозвался устранитель, заканчивая буксировку в тени развесистого дуба. — А потом упал.        — Просто легкий блаженный отдых, — неслось снизу, — блаженный отдых перед блаженным забвением.        Оставалось надеяться, что на яприлей мой коктейль подействует примерно так же, как на директоров питомника.        В целом, всё удалось наладить достаточно быстро. Вельекта и его женскую команду я познакомил с устранителем (это вызвало море энтузиазма, правда, больше у Вельектов, чем у устранителя) и пригласил занять смотровую зону за руинами. Нэйша я жестом попросил обустроить позицию перед бывшей хижиной, поближе к Вельектам. Сам встал с другой стороны — так, чтобы магнат, если он вздумает чудить и лезть на свиночку врукопашную, наткнулся бы либо на меня, либо на Нэйша. Или наоборот — если бы чудить и идти врукопашную вздумала свиночка — ее ждал бы все тот же неприятный кордон.        Лортен расположился у моих ног, бормоча что-то о рыцарях и возлюбленных дамах. С виду парень из себя ничего опасного не представлял, но я всё-таки постарался утрамбовать его в кусты поглубже. Из кустов неслись полусонные и в высшей степени поэтические рассуждения о звездах.        — Странно, что они еще с Морковкой не сдружились, — буркнула подошедшая Мел. Осмотрела расклад, задержалась взглядом на украшенном корыте, фыркнула и покачала головой. — Без толку. Не слышу ни шнырка. Мили за две орет какая-то компания — черт знает, кого они там бить собрались. Может, и нас.        Я обратил к дубу, за которым хоронился устранитель, умеренно испепеляющий взгляд. Взгляд, как я надеялся, сообщал, что некоторых ушлепков надо бы прикладывать покрепче.        — Да и всё это… — Следопытка неопределенно обвела округу рукой и мрачно заключила: — Не явится он.        Крыса говорила мне обратное. Она слишком уж зловредно посмеивалась внутри. Пьяновато потирала тонкие лапки. И твердила: ну уж нет, вот если бы у вас всё было идеально — свиночка бы поискала чего хорошего за тридцать миль. А так — встречай своё обычное везение, Гроски.        — Как сказать, — выдал я, глядя на разукрашенное корыто. — Напомни-ка мне, яприли боятся людей?       Мел из празднично-серебристых сумерек откликнулась фырканьем.        — Будто сам не знаешь. Обожают. Из лесу выходят пообщаться, любопытствуют…        — А наш еще к тому же не дурак выпить?        — Угу.        — И обожает преподносить сюрпризы в духе «О, привет, я горячий южный яприль, неужто вы не ждали?»        — К чему ты клонишь, Пухлик?        — К тому, что я могу поставить свою куртку против твоего родового поместья: он явится.       Правда, крыса изнутри ещё нашептывала, что спасибо мы яприлю за это не скажем… но это я решил Мел не передавать.        Ожидание получилось коротким и до удивления каким-то пристойным. Вельекты хранили почти что молчание (доченьки с мамочкой вполголоса обсуждали лапочку-устранителя); «клык» накинул маск-плащ и потерялся в тени дуба. Лортен любовался звёздами и временами выдавал тихое: «О-о-о-о-о, как!». Мел тревожно вслушивалась в царящую повсюду вокруг атмосферу праздника, дергалась и шипела: «Эти теперь уже за милю, точно нас ищут», «Мантикоры корявые, есть топот, но не пойму, чей».        Яприль не стал нас томить и выступил на сцену внезапно и с умеренным величием. Где-то в роще с севера послышался развеселый топоток, потом недоуменные вскрики гуляк: «Э-э, кто свинью потерял?» — и Мел даже не успела дать предупреждающего жеста, как старый знакомец деловито вынырнул на поляну, уткнув нос в соблазнительный винный след.        И застыл, так сказать, осиянный луною с небеси. Изумленно подняв рыло и уставившись на невообразимой красоты корыто перед собой. На морде свинюшки явственно отрисовалось: «Это всё мне? Мне одному?!»        Выглядел он так, будто его друзья все разом вспомнили про его давно забытый день рождения. Ну, или он внезапно очутился в Чертогах Блаженств для алкоголезависимых яприлей.         — Ух ты ж! — разом озвучили Вельекты выражение на морде свиночки. Яприль не слышал: он с благоговением на морде продвигался к чудесному корыту. Недоверчиво шевеля рылом, ибо — а вдруг мираж. Всё, что творится вокруг, яприля не волновало совершенно.        Шаг. Еще шажочек. Полусонный, неверящий шажочек, как когда ты идешь, распахнув объятия, к своей мечте. Рыло яприля затрепетало над корытом. Замерло, будто что-то осознавая.        Потом в корыто решительно нырнуло. Я сдержал вздох облегчения и решился малость покрутить головой по сторонам.        Нэйша было не видно и не слышно, Лортен перевернулся на бочок и тихонько бормотал что-то про тягу свиней к истинно прекрасному. Вельекты у меня за спиной упивались зрелищем и комментировали в голос:         — Он действительно пьяница, действительно!        — Ха! Я же тебе рассказывал, как эта скотина разорила мой погреб. Он чудом сбежал, уж можешь быть уверенной!        — Посмотри! Посмотри, он пьёт!        — Какой огромный!              — Ужасный!        — Ну нет, он даже милый, погляди!        Яприль в самом деле выглядел этакой домашней свинкой, только слегка огромной и облачившейся к празднику в мягкий бирюзовый костюмчик с серебром. От всей души погруженная в корыто свинка, да. Булькающая, блаженно прихрюкивающая и вообще, всячески подающая нам надежду на благополучный исход.        Так что я сначала даже не понял — почему это Мел стоит в такой напряженной позе и сжимает кулаки. Потом услышал шепот Следопытки: «Эти твари уже совсем близко… теперь идут тихо. Идут сюда».       Внутренний инстинкт взвизгнул насмешливо и злобно — за миг до того, как тишина взорвалась криками, а из рощицы прямо по курсу посыпались темные фигуры. Фигуры яростно вопили всякое: «Эти уроды здесь!» — «Вали их совсем!» — «Где этот, мать его, директор питомника?!»        В фигурах смутно опознавались наши старые знакомые — те самые «удильщики», которые так хорошо познакомились с боевыми навыками устранителя. И те самые искатели сбежавшей невесты. Которые свели такое же приятное знакомство.        Компания явно объединилась на почве общих интересов «грохнуть нас всех».        Я мимоходом отметил короткое движение в тени дерева: устранитель решил доделать то, что не доделал днем. А потом за спиной раздалось:        — Оскорблять моих гостей?! — и Нэйшу пришлось ловить разгневанного магната. Жена магната и три его дочки подбадривали Вельекта разноголосьем: «Кто это припёрся?!» — «Да мы вас!!»         Потом то ли среди «удильщиков», то ли среди «искальщиков» нашелся кто-то, кому Нэйш не отбил последние мозги.         — Это что там, яприль? — спросил голос этого здравого.        Тёмные фигуры начали замедляться и замерли совсем.        Яприль величественно и неторопливо поднял голову. С таким видом, как будто до него только что дошло: тут же и публика есть.        В наступившей звенящей тишине кто-то робко помянул мать-Аканту.         — Хрю? — поинтересовался яприль у внезапных зрителей. Помотал головой, как бы говоря: «Чего явились-то?»         — Пухлик, — зашипела Мел. — Что он делает?        В этот момент яприль игриво подпрыгнул и исполнил, вне всякого сомнения, танцевальное па. Потом радостно развернулся и принялся порхать по лужаечке всеми своими пудами. Лучась лунным блеском и радостно всхрюкивая.        — …ну, похоже, что сон про свинобабочек был в тему, — отозвался я малость деревянным голосом.         — Удивительно одарён, не правда ли? — спросил Лортен. Он как-то незаметно переполз в сидячее положение.        Из руин хижины дружно умилялись одаренностью яприля. Вельект громогласно поражался в том смысле, что: «Ха-ха, и впрямь как бабочка!»        Специалист по бабочкам, который стоял рядом с Вельектом, молчал. И медленно, убийственно медленно продвигался вперед — и в опущенной ладони сверкнул серебристый блик — лезвие дарта.        — Нет показаний на устранение, — громким шепотом возвестил я. — Нельзя, знаешь ли, убивать свиночку за то, что она решила устроить танцульки.        Яприль самозабвенно вальсировал по травочке, изредка прерываясь на особенно хитрый поворот. И отмечая это заливистым «Уи-и-и-и!» Точь-в-точь — старый танцор, который поднабрался и решил показать свое мастерство.        Свиночке были глубоко до омута все наши разговоры и все, решительно все придурки, которые перекликались там, во тьме: «Да что это делается?!» — «Да там яприль, и он танцует…» — «Чивоооо?» Яприль отплясывал так, будто решил поступить танцмейстером куда-нибудь к королю своего народа.        — Пухлик, — шипела Мел справа. — Почему он не спит?        — Потому что танцует? — предположил я робко. — Ну, вон у Лортена тоже… был проблеск активности.        — Дивной активности, — нежно вмешался Лортен, — и если бы я догадался станцевать…        — Какой лапочка! — умилялась жена Вельекта. — А то может, у себя его оставить?        — То есть, он так и будет, что ли?! — гнула линию Мел.        Я невольно вообразил, что начнется, если вдруг яприль растратит излишнюю дурь и опять ломанется в леса.        — Ну-у-у-у, возможно, нет. Если, скажем, допьёт.         — В смысле — допьёт?         — Ну-у, он ведь выпил не всё, как ты думаешь?        — А мне так кажется, он выпил достаточно, — прохрипел развесёлый Вельект.        Нападавшие торчали на прежних позициях, вытягивали шеи и по-прежнему поминали самых разных матерей.        — И как ты его заставишь допить?        — Боженьки, мы же, кажется, уговаривались, что я смешиваю, а? Я не нанимался подносить чарку этой чертовой твари!        «Уиииии, уиииии, хрюююю», — во всю мощь лёгких распевала чертова тварь пытаясь изобразить пушиночку всего-то в двадцать пудов. Земля лирично вздрагивала. Бирюзовые бока посверкивали, на них отражалось лунное сияние, и выглядело это… ну, достаточно празднично, вот только нам-то нужен был яприль спящий, а не яприль, желающий взять первый танцевальный приз на ярмарке в Аканторе.        — Да твою же мать, Пухлик, если он недобрал норму, то его и не вырубит!        — Так пойди и скажи ему, что он еще не поднимал тост за любовь!        — Мне кажется, — изрек Лортен пугающе трезвым голосом, — ему просто нужно подать пример.        Среагировать я так и не успел. Потому что вообще не ожидал от расслабленного директора питомника такой воистину алапардьей прыти. Лортен махнул через кустики стремительным, хотя и кривым прыжком, в несколько грациозных скачков домчал до корыта (мы с Мел рванулись вперед одновременно, но встряли на полпути, когда поняли, что не успеваем). И с ликующим: «Смотри, как надо!» с размаху сунулся в корыто головой.        К сожалению, голова перевесила, а может, Лортен поскользнулся на винных брызгах — но через секунду директор питомника рыбкой ушел в корыто целиком. Тем самым поразив яприля в самое сердце.        Может быть, насчет примера хряк не очень-то понял — зато прекрасно понял насчет конкуренции. Так что он живо свернул танцульки и рванул к корыту, из которого как раз пытался выбраться Лортен. И торопливо окунул в корыто рыло — пока вот этот, странный и дрыгающийся, всё не впитал.        — Оно меня жрёт! — в ужасе возопил Лортен, который как раз пытался выползти с другой стороны корыта. — О, великая Аканта, эта скотина пожирает цвет аристократии! К оружию! На помощь!        На помощь Лортену кинулся я — от души надеясь, что яприль не сочтет меня вторым конкурентом. Мельком я успел ещё уловить стремительное движение — слетающий в сторону маск-плащ и внезапную белизну слева.        Призыв «К оружию» тоже услышали.        — Не смей, Мясник!        Мел, кажись, загородила Нэйшу дорогу, а может, даже вцепилась в устранителя. В ту самую секунду, как я добежал до яприля и понял, что Лортену ничего не грозит: свинюшка по уши сосредоточилась на выпивке.        — Помогите! Меня жрут! Жрут! — завывал Лортен, у которого ноги сползали по корыту. Он вцепился в меня так, что едва не утащил в корыто меня.        — Заткнись и не барахтайся! — орал я в ответ, а сам нащупывал глазами Мел — и нащупал в ту самую секунду, как она улетела в ближайшие кусты. Нэйш просто отшвырнул её в сторону — а в следующую секунду Следопытка запустила в него кинжал из положения лёжа. Атархэ впустую свистнул о щит «клыка», от второго ножа — обычного метательного, Нэйш плавно уклонился, резким движением вывешивая перед собой дарт…        — Хрюхррр, уиии!       — Оно меня жрёт! Жрё-ё-ё-ёт!        — Боженьки… да заткнись ты… я тебя уже почти… почти…        — Да что там происходит?! — донесся до меня отчаянный визг одной из дочерей Вельекта. В ответ громыхнул великолепный бас ее отца. Который всему, решительно всему подвел финал:        — Цыц, дура! У них всё под контролем.       От этого заявления все впали в мгновенный, но основательный ступор. Я — рука вымоченного в алкоголе начальства перекинута через плечо. Лортен — одна нога в корыте, одна на поляне. Мел: готовится сигануть на Нэйша, сшибая прицеливание. Нэйш: дарт в ладони, сблизиться и выпустить, только сначала увернуться от Мел…        И «удильщики» с «искателями», которые как раз после этой фразы сделали все нужные выводы и рванули в обратном направлении. Оставив нам напоследок смачное: «На такое я не подписывался!»        Основательнее всех ступор поразил яприля. Тот опять поднял рыло из корыта, окинул всю представившуюся ему картину, испустил длинный весёлый рыгосвист и радостно рухнул.        — Сдох? — осведомился Лортен, дыша мне в ухо перегаром. — Оно… оно умерло?        Нэйш опустил дарт и смотал цепочку вокруг ладони.        — Учитывая то, что это готовил Лайл… я не был бы удивлён.        Я не слишком нежно выдернул директора из корыта и опустил на листики и травку. Над яприлем уже склонилась Мел — обстукивала и ощупывала, что-то недовольно бормоча. Попутно деловито прятала кинжал-атархэ в ножны.        — Боженьки, — выдохнул я, глядя на эту умилительную картину. — Вы, двое… только не говорите мне, что вот такое поведение на вызовах для вас нормально.       Нэйш пожал плечами — с совершеннейшим спокойствием для того, в кого только что попытались всадить два ножа.        — В этот раз не дошло до духовой трубки.        Мел отозвалась коротким рычанием и поднялась.        — Ладно, он спит. Вызову Фрезу и «поплавок». Пухлик, пригляди тут за всей этой братией. За Живодёром и Придурком особенно.        — Почту за честь, — кисло сказал я, наблюдая, как Лортен медленно подползает на четвереньках к похрапывающему яприлю.        — Спи спокойно, благородное животное, — изрек директор питомника. — Мне не забыть твоего великодушия.        Он одарил рыло «благородного животного» прочувственным поцелуем и отключился с тихим женственным «ах!».       Может, в корыте еще хоть немного осталось, — понадеялся я, прежде чем повернуться к Вельекту и сделать попытку объяснить… ну, всё, чему клиент стал свидетелем. Осталось… достаточно, чтобы забыть нынешнюю ночку.       Вельекту ничего объяснять было не надобно. Старина магнат стоял на четвереньках и коротко взрыдывал от смеха. Временами он поколачивал землю кулаком и опять начинал выразительно похрюкивать.       Потом улучил момент и поднял лицо — и Луна Мастера тут же высеребрила слёзы на красных щеках и усах.         — Клянусь своим погребком, — прохрипел Вельект, — я уже знаю, в честь кого назвать новый сорт винишка! ГРИЗЕЛЬДА АРДЕЛЛ       «Вы не должны туда идти».       Улицы Энкера пахнут осенью. Отдают горечью памяти. В уставших камнях нет больше ожидания чуда: выветрилось, выцвело за двадцать пять лет.       «Вы же понимаете, он понял, что мы его подслушиваем, он говорил специально, он будет вас ждать, он что-то готовит, а вы…»       Я иду по темнеющим улицам города, который дал мне жизнь. Города-колыбельной для той стихии, которая воззвала к моему рождению. Иду и пью воздух: он посвежел к вечеру, и наконец остыл от сплетен, и криков пророков. Не раскалён ожиданием — таит вязкое, как туман предвкушение.       «Вы невыносимы, честное слово».       Гриз чуть-чуть улыбается лицу Рыцаря Морковки из своей памяти: упрямому и растерянному, рыжие вихры — дыбом, веснушки возмущённо рдеют.       Улицы Энкера надвигаются, дышат вечерним холодом — но в её крепости тепло, даже жарко. От его попыток уберечь — её, ну не нелепо ли. От отчаянных просьб:       «Послушайте, я понимаю, там… сколько вы говорили, дюжина алапардов? Да, дюжина алапардов. Я не сомневаюсь, что вы готовы отдать за них жизнь, нет, но вы же ничего не добьётесь, если сгинете с ними… А питомник? Мелони, Йолла, Аманда… все остальные?!»       Когда он всерьёз собрался попросту не пустить её на Белую Площадь («Мне напомнить? Там этот проклятый Мастер, а еще этот проклятый законник, и эти, как их, наёмники проклятого мэра!») — она наконец подняла голову. Перехватила отливающий бирюзой взгляд и отозвалась:       — Но я же буду с вами, господин Олкест. Вы же прикроете мне спину?       Бедный Рыцарь Морковка лишился голоса — и пока они с Джемайей обсуждали, что делать, только кивал.       Так и не успел задать основной вопрос — но тот явился сам. Прокрался в её крепость под покровом ночи — теперь вот бродит по улицам, ища чего-то… или кого-то, как она.       «На что ты надеешься?» — отдаётся в стенах крепости — эхом шагов. — «На что рассчитываешь?»       На чудо, — хочет отозваться Гриз, но даже мысленно осекает себя (слишком много чудес для одного города). И поясняет неотступному, упрямому вопросу, который в ее воображении — почему-то рыж как один маг воды:       — Знаешь, что для варга важнее всего? Не умение бодрствовать или хорошо бегать. Не слух, не обоняние… даже — не сила и искусность соединения с животными. Чутьё… высшее ощущение, почти предвидение, которое всё равно даётся не всем — только тем, кто потом станет учить других варгов.       Высшее чутьё понимать, что правильно, а что нет. Ощущать, как поступить и на кого опереться, и где быть — в нужный момент. Моя наставница говорила, что оно у меня есть — я была уверена, что едва ли. Я и теперь думаю так, потому что истинный варг должен действовать безошибочно, повинуясь этому высшему, ведущему тебя чутью, а в моей крепости, как ни крути — ещё слишком много жильцов-сомнений…       Но это звенит в моей крови. Звучит музыкой с внутренних крепостных стен. Это — единственно правильное, то, что я должна быть там, на площади… чтобы что? Узнать своё место? Отдать жизнь за дюжину алапардов или вместе с ними? Попытаться нарушить планы Мастера, который решил устроить представление ради идей прогрессистов?       Может быть, чтобы понять — почему меня преследует пламя. Там, в небесах. Огненный росчерк крыльев — то дальше, то ближе. Пристальный и следящий.       Согревающий словно отголосок переданных через Джемайю слов: «Иди без страха, сестра».       Иди без страха. Мы вместе.       Безумно — надеяться на кого-то, кого даже не знаешь. Словно откидываться — и падать назад в твердой уверенности, что подхватят. Гриз могла бы сейчас поднести ладонь ко рту — испустить призывный клич, взглянуть фениксу в глаза и попытаться… хотя бы попытаться спросить о его хозяине. Или, если варг владеет фениксом прямо сейчас — задать вопрос: «Кто ты и чего ищешь в этом городе? Почему скрываешься? Чего хочешь?»       Но улицы вокруг неё — пахнущие застарелой кровью, дождем и ложью, — подсказывают, что она не получит ответ. Потому что не время, и потому что несущественно, и потому что Луна Мастера уже бледнеет там, в небесах, невыразительная, неясная, кутается в тучи…       И Белая Площадь уже впереди. Во всех городах Кайетты они — Белые, подражание Белой Площади Акантора, той, что перед Башней Кормчей. Эта же — едва ли не единственная, сменившая цвет и название. Алые пятна — и Площадь Явления, и неужели никто из тех, кто стремится сюда так настойчиво не слышит, с каким зловещим предвкушением это звучит, если примерить цвет и слова не к прошлому, а к будущему?       Гриз Арделл плотнее набрасывает капюшон на лицо. И даёт себя утащить ручейкам зевак — влить в широкую реку тех, кто жаждет прикоснуться к чуду. Их голоса — шум моря и крики чаек над ним, и они до скелета обгладывают каждую весточку… слух…       — Варги… эти самые… видели их, говорят!       — Тоже с алапардами, да?       — Так… тоже! Только их, говорят, то ль дюжина, то ль две…       — Алапардов?!       — Тьфу, вот кретин. Да варгов же!       — Да откуда ж их столько собралось?       — Так сказано ж было… прошлой ночью было сказано! Щит Людей так и сказал: знаю ваш план. Вот, видать, приперлись все — выполнять…       — Тейм! Тейм, скотина, куда умотал! Пошли назад, говорю! Ты слышал, Тейм? Там толпы варгов пополам с алапардами! Тейм, куда тебя несёт в это побоище?!       Но Тейм уже ускользнул, растворился в людской осенней реке — хмурой, мутной, шумной. В толпе, где притупляется страх, где властвуют крики предсказателей да гадалок, вокруг которой, как вонь вокруг серной козы, носится любопытство и неистовая, въевшаяся за годы жажда…       Жажда чудес. Те, которые живут здесь, на их осколках, памяти, следах, наконец-то идут получать своё собственное чудо, увидеть своими глазами, подметить каждую детальку, обнюхать и общупать… И прячется ещё одна жажда — там, за набрякшими красноватыми веками, и стиснутыми усталыми губами, за посеревшими щеками, похожими на камень выветренных стен.       Желание, чтобы тебя защитили. Чтобы старый страх — Энкерская Резня — наконец-то ушел и сменился настоящей верой в защитника. Который — не только где-то там и тогда, но здесь и сейчас.       Желание верить катит реку людей к Белой Площади, и Гриз только старается не утонуть в её волнах. Осторожно выгребает, затаивая дыхание, когда в нос шибает потом, прокисшим молоком или чесночным ужином. Скользит мимо разгоряченных тел, огибая драки и давки, проходит там, где, кажется, уже не протиснуться…       Улицы вокруг Площади Явления набиты битком, куда плотнее, чем в день той самой ярмарки. Растоптаны букеты у домов, и сама площадь кажется — гомонящим людским омутом, в который втягиваются всё новые тела…       В центре омута — пустое пространство, незримая сцена. Может, постарались люди Сирлена Тоу, а может, это артефакты Петэйра. Или жители сами не рискнули соваться туда, где возвышаются три алапарда, которых придавливает к земле кудрявый малыш на постаменте. К дому, возле которого стоял он. К плитам, с которых он поднялся, прежде чем протянуть руку обезумевшим бестиям на площади.       На этих плитах, у ограды резиденции мэра, теперь стоит оцепление. Стража Сирлена Тоу — пара дюжин молодчиков с крепкими челюстями. Бесстрастно взирают на людской прибой — не успокаивают, не отталкивают.       Страховка на крайний случай — и в толпе, наверное, не меньше. И законник Тербенно — он тоже здесь, прячется под серым капюшоном, но его выдаёт задранный подбородок. Да ещё пальцы — они до побеления стискивают костяную дудочку…       Вы знаете лунные мелодии, законник Тербенно? Знаете — мелодии для хороших представлений? Для чудес? Так сыграйте их, потому что блеклая луна напитывается серебром — и становится одиноким светильником, властвующим над широкой сценой. И приподнимается невидимый занавес, и пора … являть чудо.       Гриз перетекает с места на место, родственная воде в почтовых каналах. Она не ищет никого из тех, кто с ней — ни Джемайю, ни Яниста, хотя они должны быть где-то здесь. Не глядит даже — в небеса (есть ли огненный блик?). Нельзя глазеть по сторонам, когда представление начинается.       Они являются в шуме расступающейся толпы, в криках задавленных, в воплях: «Идут! Идут же!» Шествуют по Большой Торговой — и в людском море начинается отлив, люди втискиваются в переулки, запруживают собой садики и дворики, влезают в окна — только бы не коснуться…       Трёх варгов с закрытыми капюшонами лицами. И девяти алапардов — что окружают варгов кольцом.       И удивлённые, испуганные, нетерпеливые крики — глохнут и комкаются во время этого молчаливого, строгого шествия. В театре должно быть тихо — до финальных аплодисментов.       Публика понимает это, потому смолкает — вытягивая шеи, тараща глаза. Публика переминается с ноги на ноги и сопит, облизывается и дрожит… Но не уходит.       Жажда чудес — сильнее страха.       Шумит вода в почтовых каналах, за бронзовыми решётками — и бледный лунный свет играет на брусчатке площади живым серебром. Тёмно-бордовые пятна мнимой крови — вот-вот покажутся настоящими…       Варги останавливаются, не дойдя до памятника Чуду Энкера.       Три переплетённых бронзовых тела алапардов — на постаменте. Девять медово-золотистых тел — внизу. Напряжены, выжидают. Послушны велениям неслышного голоса… невидимого артефакта. И Гриз видит там, среди них — Шалфея и Лаванду… и, наверное, все остальные алапарды — тоже из тех, которых якобы Ребенок Энкера забрал у якобы варгов.       Ведь горожане-то едва различают алапардов в лицо.       Звери безучастны, немы — не актёры, но декорации. Актеры — те, что под капюшонами. В них заметно легкое театральное волнение: никогда перед такой публикой играть не приходилось… Они обмениваются едва заметными знаками: начнём, что ли?       Начнём.       — Слушайте все! — голос у оратора чересчур уж поставленный. Ровными волнами катится над площадью. Заученные паузы, идеально выстроенное придыхание. — Внемлите нам, подсудимые! Двадцать пять лет назад мы пришли сюда, чтобы предупредить!       — Предупредить тех, кто творит зло! — хором помогают другие двое. — Предупреждение тем, кто возомнил себя над природой! Предупреждение!       — Тогда нас остановили, но мы добились своего.       — Мы предупредили! Предупредили вас всех! Мы всех предупредили!       Пьесу писал бездарный автор. Ставил бездарный режиссер. Гриз потирает лоб — все равно ни жеста, ни лица не видно — она в таком же капюшоне, как и мнимые варги. Хочется рассмеяться — над этим спектаклем для малых детишек.       И над теми, кто ему верит. Потому что там, в людском море, зарождается буря. Вскипают и молкнут пораженные голоса: «Это они… говорят, они были… тогда! Когда Резня!»       А те, кто неумело, топорно притворяется варгами, теперь говорят, сплетая голоса — и цепь из фраз наотмашь хлещет по толпе:       — Мы предупредили вас, но вы не вняли…       — Мы показали вам, но вы не поняли…       — Вы возомнили, что можете стать выше живого…       — Вы, людское отребья, порча на теле Ардаанна-Матэс…       — И потому мы пришли вас судить — и пусть это будет предупреждением другим! — вскрикивает тот, что в середине.       Гриз продвигается вперёд — шаг за шагом, не спуская с них глаз. С мнимых варгов, которые побаиваются застывших, неподвижных алапардов. С актеров, которые не понимают, что они — тоже декорации, что их уберут, как только на сцену выступит Основной Персонаж.       — Природе не быть у вас в рабах — говорим мы, Пастыри чудовищ!       — Ваша кровь зальёт эти плиты!       — Это будет лишь началом!       — Пусть все знают, пусть знают — лишь началом!       Странно, что еще не вмешался Тербенно, — думает Гриз — а потом видит: законника удерживают, что-то шепчут ему на ухо. Что он не остановит в одиночку девять алапардов? Что не ему — с костяной дудочкой — останавливать Вторую Энкерскую Резню.       Что это по силам лишь чуду.       А чудо затаилось, ждёт своего часа. Потому что яд страха должен проникнуть в толпу. Вот оно — медленно поднимаются алапарды… хвосты прямые, на мордах — ни тени мысли, нет даже ярости… разворачиваются к толпе с оскаленными мордами. Вот сплетаются голоса актёров: «Вам вынесен приговор! Да начнётся истребление!» Вот передние ряды людей понимают наконец — к чему идет, и торопливо начинают подаваться назад, раздаются панические вскрики женщин, и надежда над толпой становится отчаянной, отвердевшей, как бронза: где же он, где же он, неужели он не явился, неужели… без чуда…       Тогда он шагает из толпы. Вытягивает ладонь — чуть заметно светящуюся во тьме. И алапарды всё так же равнодушно ложатся на брюхо, и начинают ползти — все вдевятером, по запятнанным камням площади… распластываясь под ногами, купаясь в лунном серебре.       Отражением того дня — когда ползли двое. Пачкая белые плиты алым.       Поражённый, ликующий, хриплый выдох над толпой. Одинокое «Дождались…» взлетает над шумом воды в каналах. Останавливается Тербенно, который там, у дома мэра, почти уже вырвался из рук охраны (или почти получил по голове, кто там знает, когда его должны вырубить).       Гриз трогается с места: сначала — за памятник, потом присоединиться к тем, в капюшонах. Которые недоуменно пятятся, изображают растерянность, поражение, страх.       — Кто… ты?       Чудо откидывает капюшон — и вздох становится восхищённым.       Ирме Кэрт будет, что рисовать, — думает Гриз рассеянно. Она ведь здесь, в толпе, Ирма. Правда, ждала прекрасную златовласую девушку… но вполне.       Тот, кто вышел против варгов — высок и золотоволос. И прекрасен неземной, невозможной красотой: у него синие глаза, и ровные брови, пухлые губы и подбородок чудесной формы, и он похож на посланца божеств или вдохновенного пророка — если, конечно, их волосы ниспадают золотым каскадом по плечам.       Только вот с кожей Петэйр перебрал, когда задавал своему артефакту — какую внешность создать. Кожа вышла слишком бледной — и она едва заметно светится, и вообще, от всего облика исходит свечение… И человек в темном плаще кажется легендой, божеством.       Или фальшивкой.        Голос, кажется, тоже светится: он отдаётся и раскатывается по площади, слышен во всех уголках.         — Я предупреждал вас. Предупреждал вас, чтобы вы не приходили.         — Кто… ты?! — хрипит предводитель мнимых варгов.        — Вы знаете, кто. Тот, кто остановил вас двадцать пять лет назад, — над толпою несётся восторженный стон. — Щит Людей. Тот, кто послан указать им путь. Кто направлен для одного — заслонить людей от ваших бесчинств! И я говорю вам, варги, — людской род не покорится вашим бестиям!        Главный актёр — тот, что играет предводителя варгов — глубоко вздыхает. Должно быть, готовится к своему бенефису. У него не было репетиций — не перед чудом же, но отыгрывает он отчаянно хорошо.        Делает шаг вперёд. Выдавливает из себя отчаянный, презрительный смех.        — Ты думаешь, мы отступим? Их ты спас — но будут другие города! Нас ты можешь убить — но за нами придут остальные! И даже если вы истребите нас — всё только начинается! Мы уйдем, но останутся наши стада! Слышишь? Люди должны покориться природе или умереть — говорим мы! Они, — тут он кивает на алапардов, распластанных по площади. — Они отомстят за нас!        Вот оно, стучит в горле у Гриз. Вот ради какой речи это затевалось. Прогрессисты, кажется, решили вовсе убрать с дороги варгов. Сделать нас кровожадными убийцами в глазах людей, развязать с нами войну… С чего? Зачем? Времени думать уже нет — там, на площади, на невыносимо прекрасное, одухотворённое лицо ложится тень гнева.        — Ты хотел принести людям страх, варг? Теперь нас не запугать. Посмотри на своих тварей — здесь их место. У ног человека. Или ты думаешь, что сможешь схватиться с Защитником Людей? Ну что ж, варг, — покажи, что ты можешь. Какие силы тебе даровала природа? А я покажу, чем наделили меня.        Три острых отблеска на площади — три ножа… сейчас сверкнут, разрежут ладони, кровь прольётся на плиты. Пачкая белое — алым, как четверть века назад. Кровь не-варгов, которая никого не пробудит, никого не ввергнет в бешенство. Глупое притворство. Всего лишь повод говорить потом для досужих зевак: «И тут эти варги кровью как брызнули… а алапарды подхватились, зарычали, готовы уже терзать… А он…»        Да. Он уже готов. Голова откинута, и светится вокруг неё золотой ареол, и бледная кожа серебрится под Луной Мастера. И приоткрылись губы — выпустить единственное слово, то самое слово, «Умрите» — и после этого будет команда артефакту…        И девять бездыханных тел на залитой серебром площади.        — Довольно!        Блики-ножи останавливаются. Удивлённо висят над левыми ладонями.        И нет слова.       Что делать — когда на сцену влез зритель и намерен сыграть главную роль?        — Опустите ножи, — резко говорит Гриз, проходя мимо актеров. — У меня есть просьба к Чуду Энкера.        Она огибает удивленных актеров (один шепчет главному: «Сценарий изменился, что ли?») и останавливается перед ними.        Лицом к… личине.        Безоружная. Потому что кнут нельзя было брать — слишком легко опознать её по хлысту скортокса. Есть, правда, пара артефактов от Джемайи, но перед ней ведь — Мастер.       Спокойный Мастер. Удовлетворённый. Ждавший её и желающий включить её в свою игру. Он даже на миг ломает свою — смешок слишком звонкий, когда он выговаривает:        — Еще один варг? Чего же ты хочешь?        Зачарованное море лиц — с открытыми ртами. Непонимающая стража, шепотки актеров.        Она и фальшивое Чудо Энкера — на затопленной лунным серебром площади. И девять жизней разбросаны по плитам между ними.        — Пожалуйста, просто уйди, — просит Гриз. — Обещаю, эти… не будут против тебя выступать. А город получил своё Чудо. Тебе незачем убивать алапардов. Освободи их. Пусть никто не умрёт сегодня.        — Освободить их? — Мастер в обличье Ребенка из Энкера бросает на зверей под ногами пренебрежительный взгляд. — Тварей, которые жаждут лишь крови? И что тогда, варг?         — Тогда твоё чудо не будет выпачкано в алый, — Гриз говорит негромко, но кожей чует, как улетают слова в толпу. Как мотыльками порхают там — среди лиц, переполненных верою в чудо. — Защитник Людей не убийца, разве не так?        — Двадцать пять лет назад…        — Двадцать пять лет назад Дитя Энкера приказало умереть алапардам, убившим сотни людей, — она кивает на постамент. — А эти не тронули никого. И никого не тронут. Почему ты хочешь убить их — разве ты пришёл не защищать, а истреблять? Они сейчас под твоим контролем… они беззащитны. Ты убиваешь беззащитных, а, Защитник Людей?       Она чувствует движение там, позади себя. Это жестами спрашивают актёры — во что им играть дальше. Это сходит со своих мест оцепление — не устранить ли ту, которая мешает идеальному спектаклю?        Вот только как ты её устранишь, если она — на виду. И если командир не давал распоряжений.        Потому что командир слишком увлечён игрой — он ведь наверняка представлял, что она явится. Может, даже знал, что она скажет что-то подобное. Петэйр ведь явно навел справки о том, с каким варгом чаще всего имеет дело Тербенно — и это значит, он знает о ней многое…       И не желает завершать игру коротким «Умрите». Склоняет голову — олицетворение терпения и милосердия.        — Что же ты сделаешь иначе, варг? Если я вдруг решу всё закончить единым словом?       Крепость внутри поднимает мосты. Баррикадирует двери. На стенах её выстраиваются лучники, за ними — огненные маги и мечники…        — Тогда я сделаю так, что сегодня в городе не будет чудес. Ты понимаешь?        Петэйр смеётся.       И Гриз понимает, что он не в себе.        И в толпе это понимают тоже: там переглядываются и ёжатся, вскидывают брови. Потому что не пристало Чуду Энкера, пришедшему в город через четверть века, хохотать таким вот манером — взахлёб, заливисто. Хохот прыгает по онемевшей площади, отскакивает от бронзовых решеток каналов, от алапардов на постаментах, от витой черной ограды…       Раскатистый, низкий хохот, который на самом деле должен быть — звонким, мальчишеским.        — Ты, варг? Грозишься оставить этот город без чуда, когда сама столько лет это чудо ищешь? Мне известно это. Не удивляйся — ибо силы, которые за мной стоят, могут всё. А какие силы стоят за тобой, варг?       Улыбка чуть-чуть трогает губы там, под капюшоном.        — Великие. ЯНИСТ ОЛКЕСТ        — Великие, — говорит трижды невыносимая Арделл. Стоя на перекрестье взглядов толпы, на площади, полной алапардов и лунного света. И ещё там три плохих актёра, все с ножами — у неё за спиной, и один — хороший, с которым она стоит лицом к лицу… И оцепление, которое подходит всё ближе и хмурится, и Тербенно со своей клятой дудочкой.        А какие силы — за ней и с ней?!        — Я не одна, — и светлая улыбка заставляет захлебнуться голосом, погрузиться в тоскливое осознание: это же она не о том варге… который с фениксом. Это же она…        Подрагивают руки, и мне нельзя ошибиться, я сейчас — великая сила. Я и Джемайя, но его я не вижу, старик-Мастер обмолвился в том духе, что будет неподалёку, но сначала ему нужно отследить опасные артефакты…        — Отследить могу с дистанции, — и с гордостью прищёлкнул длинными пальцами. — Вот если обезвредить — это нужно Печать, это нужно работа… ты боишься, новый друг?        Страх погибнуть или быть раненым — это смешно, и я не боюсь, я — в ужасе, потому что я же Рыцарь Морковка, и что я могу сделать сейчас, когда она доверила мне прикрывать спину?!        — Артефакт, которым он контролирует зверей, Петэйр явно всё время держит при себе. Желательно, чтобы Джемайя его прощупал — но уничтожать не пытайтесь, неизвестно, что тогда будет с животными. Я попытаюсь его малость заболтать, а вы из толпы смотрите как следует. В особенности — нельзя ли как-то снять его маскировку. Нужно прекратить весь этот маскарад с Чудом. Если Джемайя что-то услышит… а в общем, действуйте по ситуации. Только не суйтесь на рожон и себя берегите.        Смешно было слышать от неё эти слова — до надрыва в груди нелепо, и сейчас — я не могу думать, ни о маскировке, ни о чем, потому что мне хочется только быть — возле монумента Чуду Энкера рядом с ней. Чтобы, если вдруг, сделать хоть что-то…        Хотя бы подставиться под удар.        Белые когда-то камни покрыты ободранной алой краской. Кажется — изнутри плит вскипает белизна, и в ней тонет багрянец. И медленно, потягиваясь, поднимаются они, один за другим. Прорастают из камней Площади Явления. Медовые шкуры с пустыми глазами. Пасти и когти. Бессмысленность ярости.        Разворачиваются — к ней, беззащитной, и я с трудом удерживаюсь от крика или рывка, мне нужно… нужно думать…        Где Джемайя, и как снять маскировку с Петэйра и не допустить, чтобы вмешались стража и законник, и как сберечь свои рёбра. Я сумел пробиться в первые ряды, когда толпа шарахнулась назад — когда все они думали, что сейчас начнётся вторая Резня. Но сейчас они опять напирают, чей-то нос тычется между лопатками, кто-то сипит «Да подвинься, черт!», болят отдавленные ноги… и впрямь хорошо, что нет дождя, иначе я ещё и ничего бы не видел через морось.        — Похоже, твои собратья не согласны с тобой, варг, — фальшивый голос Ребенка из Энкера играет и переливается, будто лунные камни. — Похоже, они не желают договариваться. Смотри, я лишь немного ослабил контроль над этими тварями… а твои соратники собираются натравить их на тебя же. Что же будет, если я перестану совсем сдерживать этих зверей, а эти трое за твоей спиной… прольют свою кровь на эти камни?       Актеры прокашливаются и приходят в движение. Вновь вздымают ножи над ладонями. Главный выкрикивает: «Да! Между нами не может быть согласия!» — вернулся в игру…        Гриз Арделл разворачивается к ним вполоборота, и в её голосе звенит веселье. Неуместное здесь, на подтопленной серебряным прибоем площади.        — А, да. Мои якобы собратья. Ну, по их поводу можешь не волноваться. Ведь раз они собираются на меня натравить девять алапардов — я же должна ответить? Да?        Высверк ало-золотого — это диск в её руке. Из диска вырастают извивы пламени. Огненный амулет работы Джемайи взлетает в воздух и хищно устремляется к актёрам — и они тут же шарахаются и реагируют так, как пристало любому прошедшему обучению магу.        Навстречу диску бьёт поток холода, поток воздуха… Тот, что справа, мгновенно извлекает из-под балахона короткий клинок.        Амулет падает якобы варгам под ноги и разражается жалобным «пфуйк!» и слабеньким снопом пламени. Арделл, чтобы магия актёров не задела её на излёте, делает шаг, уходя за памятник Чуду Энкера.         — Хорошенькое дело, господа варги! — её голос набирает силу и звенит, звенит, и люди начинают поднимать головы, будто их позвал колокол. — Вы, кажется, магией владеете, а? Мечник, маг холода, маг ветра… Когда это мои собратья научились обращаться с Печатями?       Молчание тает в лунном свете. Собирается в сгустки дыхания из тысяч ртов. Рвётся паром в воздух, кажется — прольётся сверху дождем… Почему я всё время думаю о дожде, вот уже несколько последних часов?        — Да у нас и Печатей-то нет, как всем известно, — Арделл поднимает ладони, и Луна Мастера послушно проливает на них серебро. — Эй, соратники мои… а вы можете так сделать? Или, может, у вас-то на ладонях есть Печати Камня? Господа артисты, ваша роль закончена, можете уже идти. У нас разговор.        Я почти могу поклясться, что сейчас, вот сейчас же над толпой полетит другой голос: «Я — представитель закона!» Но нет, Тербенно там удерживают под локти, нашептывают ему, что нужно разобраться, что нужно подождать… И на физиономиях у самих стражников — истовая вера, что нужно бы разобраться и подождать.        Потому что этого они не ждали. Как и актеры, которые переминаются с ноги на ногу, стыдливо прикрывая ладони. Как толпа, в которой потихоньку начинает звучать недоумение: «Так что там, варги липовые, что ли?» — «Да какие варги, если Печати…» — «А те другие — неужто тоже были не настоящие? Ну, которых Защитник Людей одолел…»        Может быть, этого ждал Петэйр, который так и не сделал попытки ей помешать. И вообще — не тронулся с места, наблюдает с интересом… чего хочет?         — Теперь, когда на площади остался только один варг, — Арделл подчеркивает это «один». Поворачивается опять лицом к фальшивому Чуду Энкера, — поговорим. Помнишь мою просьбу? Отпусти их и уходи. Достаточно чудес на сегодня.        Мальчишка… он ведь всего лишь мальчишка, несмотря на свой величественный, светлый облик… вскидывает голову и позволяет себе торжествующую улыбку.         — Я ждал, что ты сделаешь это, варг. Знал, что кто-то стоит за ими всеми. За актерами и фальшивками. Наконец-то я заставил тебя выйти из тени! Что ж, ты явилась. Поговорим.        Алапарды теперь приближаются к Арделл. Со вздыбленной шерстью и горящими глазами. Идут, словно марионетки, потому что где-то там, в карманах этого Петэйра, или в рукавах, или где-то ещё — артефакт… «Хозяин», который позволяет ему управлять ими только силой мысли, и если мы попытаемся просто напасть на Мастера или вырубить его с дистанции — кто поручится, что алапарды не впадут в бешенство или не умрут…        — Взгляни на них. Я удерживаю их из последних сил. Они переполнены яростью, которая кипит в них всегда. Настолько, что готовы даже наброситься на варга.        — Так перестань их удерживать, чего тебе стоит. Я же об этом тебя и прошу. Давай посмотрим, готовы ли они.        — И ты уверена, что можешь остановить их, варг? Всех девятерых? Если внезапно окажется, что они впадут в ярость?        — Они не впадут в ярость, если никто и ничто их к этому не толкнёт.        Две фигуры на площади, среди белых от всплесков лунного серебра камней. Чёрные кляксы — тени и следы старой краски… Девять алапардов — стрел, готовых сорваться с невидимой тетивы. Разинутые рты в толпе.        Он упивается этим, вдруг понимаю я. Игрой в Чудо Энкера, и своим превосходством, тем, что ему покорны девять алапардов. А вся договоренность с Тоу была нужна, только чтобы организовать это представление и заманить на площадь настоящего варга… так зачем? И чего этот Мастер хочет по-настоящему?        — Но их уже толкнули. Кровь твоих собратьев, пролитая, как здесь, в других городах. В зверинцах по всей Кайетте. Все знают об этом, — он теперь обращается к толпе, и та отзывается слабым гулом. — Все знают о безумии зверей, которое приходит из ниоткуда… А ты, варг, знаешь, откуда оно приходит. От пролитой на землю крови таких, как ты. Это она пробуждает истинную натуру бестий, верно?        — Истинная их натура не в этом.        Арделл почему-то не возражает насчет этого, о крови её собратьев — неужели же это правда, и кто-то из варгов… «Варг не должен проливать кровь, иначе животные сходят с ума» — она сказала так или как-то так. И теперь мне кажется, что я знаю — чего хочет Петэйр. И свихнувшемуся Мастеру непременно нужно помешать — иначе это может стоить жизни не только девяти алапардам.       Джемайи всё нет, и рядом безразмерным телом сопит и сопит толпа, а под сердцем — колодезный холод, когда я понимаю, что мне нужно… самому, вот сейчас, как-то… когда у меня — всего лишь Дар воды, который работает через раз…        И ещё надежда на Единого, а она чего-то да стоит.        И странная, неотвязная мысль о дожде, я отталкиваю её, но она лезет в мысли, возникает на языке, обмусоленная, как старое перо в библиотеке. Кто-то говорил о дожде, и это было важно, что-то я заметил, а потом забыл…        — Отчего же не в этом? Их натура — истреблять, и ты знаешь это, варг. Все знают это, потому что веками эти твари охотились на нас. А такие, как вы, прикрываясь словами о гармонии и мире — травили их своей кровью. Не от этого у тебя рубцы на ладони?! Варг-на-крови!        Нелепое обвинение взлетает — будто лишняя страница книги, и я пролистываю её, отмахиваясь — чушь написали. У неё изрубцованные ладони, да, а тонкие пальцы — в шрамах от укусов, ожогов, которые не берут исцеляющие зелья, и мало ли какое испуганное животное могло полоснуть ее когтем или клыком. Варг крови — нелепость, я что-то читал или слышал об этих изгоях, и это кто угодно, но не она, потому я думаю о важном.       О дожде.        «Придётся на вечер спектакль перенести. Судя по моим предсказателям погоды — ночью опять начнётся дождь», — вот что сказал Мастер в подслушанном нами разговоре с Сирленом Тоу. А потом, когда мэр удивился такому решению — в голосе Петэйра появилась эта странная заминка, будто он не хотел называть причину — отчего так боится дождя.        Чем же ему может помешать дождь? Ну, разве что его маскировка при нём плохо держится.        Голос Арделл размывается, тонет в серебре луны, в прозрении. И мне больше не нужно слышать их с Петэйром — я без того знаю, что прозвучит теперь на площади.        Как когда сто раз видел пьесу в театре, и можешь отвернуться, закрыть глаза и повторить каждую реплику героев.        Я крадусь вдоль затаившей дыхание толпы, а там, на площади — девять обречённых алапардов… и одна обречённая варгиня. Потому что ведь чтобы спектакль был правдоподобным, нужно тело настоящего варга — неопровержимое доказательство, что именно варги плели в Энкере какие-то интриги.        «Отпусти их. Отпусти их», — просит Арделл и не знает, что он ведь наверняка навел о ней справки и знал, что с этой просьбой она явится на Алую Площадь.        — Хочешь, чтобы я дал свободу тварям, которые жаждут убивать?        Он поддастся просьбе, думаю я, не останавливаясь, и убыстряю, убыстряю шаг, и толпа смазывается и растворяются, и только две фигуры словно отпечатаны на сетчатке: золотоволосый посланник богов и гибкая, женская тень в капюшоне — друг напротив друга.        Он сделает вид, что поддался просьбе, отдаст им какую-то команду при помощи своего артефакта — и как только все вокруг поймут, что он был прав — он их убьёт.       Он прикажет им убить варга — и убьёт их самих, и он будет победителем варгов и алапардов одновременно, вот что он имел в виду, когда говорил, что Гриз должна прийти и увидеть своё место!       Вместе с ними. У его ног.        — Неужто ты отказываешься от защиты, варг? Ты отказываешься от покровительства Защитника Людей? Взгляни на этих тварей — я последнее, что сдерживает их…        — Или единственное, что толкает их вперёд.        Невольно ощупываю хлыст под курткой — здесь ли? Здесь, завёрнутый в ткань. Она ударила голосом — вспорола тишину и лунный свет до рубца. И луна прикрылась тучами, обиженная.        А я почуял под ладонью воду — наконец-то, один из почтовых каналов. Бьётся и бесится вода, стиснутая в каменных оковах, загороженная решеткой. Хочет на волю. И её нужно выпустить и направить, а у меня только одна попытка, и сделать нужно быстро — иначе он сейчас ударит, он еще не ударил, только потому, что хочет, чтобы было эффектно, красиво…        Чудесно.        — Хватит, — говорит Арделл там, на потемневшей площади. — Хочешь дальше играть — можешь попробовать, но с единственным условием: они останутся живы. И свободны от твоего контроля. Иначе… я начну действовать и говорить напрямик.        — Ну что ж, варг. Вижу, мне не вразумить тебя. Помни, что сама выбрала собственную участь.        Печать, кажется, сейчас расплавит ладонь, Печать кричит, что я зря собрался творить магию, но я шепчу одними губами: «Единый, помоги мне…» — и с усилием делаю простейший пасс: поднять воду из канала мгновенной, высокой волной — и обрушить так, чтобы на излёте она бы обдала Чудо Энкера…        Получается даже слишком хорошо: вода вырывается сквозь решётки ликующим, бурным фонтаном, рассыпается бриллиантовыми искрами в ночи, разбегается по площади и обдаёт и Мастера, и алапардов, и в толпе справа звучат вопли: «Потоп, итить!» И на миг мне становится даже весело — пусть себе Печать обжигает ладонь! Зато я вижу, как гаснет сияние вокруг мнимого Чуда Энкера. Петэйр стоит ко мне в профиль, и с него сползает личина — и вот напротив Арделл уже стоит бледный худощавый юноша с пепельными кудрявыми волосами.        — А ну стоять, тварь!        О Единый, кажется, я очутился слишком близко к Дому Каналов и к оцеплению.        Больше не слушаю Мастера на площади, не смотрю на Арделл. Пытаюсь нырнуть в толпу и раствориться в ней, но слитное тело толпы не пускает, подаётся вперёд и хрипло верещит: «Держите его, держите!»        И навстречу мне из толпы пробивается кто-то с мечом — ясно, люди Тоу. Трое их, и не меньше дюжины подбегает от ограды, остаётся драться, а правая рука — онемела от боли, и магию творить я не смогу.        Тогда я прикрываю глаза и швыряю на брусчатку первый артефакт Джемайи, «Полдень». Хрустальный шарик, словно наполненный светом, взлетает — и разрастается в мгновенное солнце…        Шаг навстречу ослеплённым противникам. Нащупываю рукоятку кнута Арделл под курткой, тяну на себя, хлыст скортокса с тихим шелестом выскальзывает наружу.        В моих руках кнут неискусен, неловок. Ныряю под косой воздушный удар первого стражника, пытаюсь захлестнуть его за шею, а вместо этого ловлю за руку. Тяну и разворачиваю в сторону его же товарищей.        — Э-э-э-э, стой! — пытаются пригнуться те.        Поздно! Стражник ударяет воздухом, сшибает с ног двух или трёх, потом я разматываю кнут и залепляю ему кулаком в челюсть, а может, в глаз, у меня совсем нет времени разбираться.        — Простите, — видимо, вежливость из меня не вышибить никак, да и вообще я же не знаю, вдруг этот стражник искренне верил в то, что я тут заговорами занимаюсь.        — Честное слово, я не хотел, — твержу вполголоса и размахиваюсь кнутом, чтобы достать ещё одного стражника. Но кнут захлестывается за фонарный столб, а Мечник налетает на черное щупальце шеей, не успев остановиться, а может, не увидев его в полутьме. Валится, хватаясь за горло.        — О Единый, извините!        — Стой, сукин сын! — орут стражники хором и опасаются бить в полную силу — из-за людей вокруг. Так что я успеваю размотать кнут и извиниться ещё дважды (пока посылаю в сторону стражников артефакт на помехи и пока достаю еще одного кнутом поперек лица).        — Ой, я не туда целился!        Наверное, они считают, что я издеваюсь, потому что рычат и плюются скверными словами. И грозят мне… разным, пока я отпрыгиваю за древнюю оливу. И валю на них ограду оливы. Самое время попробовать опять нырнуть в толпу или пробежаться вдоль ограды особняка мэра…        И тут меня настигает музыка, и я чуть не выпускаю кнут из рук. Веселенькая мелодия — коротенькая, ярмарочная, разудалая, но она захлестывает лодыжки и неудержимо срывает с места. Проклятие, это скверно: никогда-то я не был в танцах хорош…        Утешает одно: наёмники Тоу пляшут ещё хуже. Размахивая руками во все стороны. Совершая отчаянные жесты и не по делу применяя магию. Вырубая при этом своих же.        — Да какого ж чёрта водного?!        — Кто-нибууууудь, грохните законника!        В толпе заходятся хохотом, показывая на нас пальцами (там, правда, тоже с полдюжины людей выплясывает). А мы со стражниками Тоу дружно припрыгиваем в такт мелодии вокруг древней оливы.        — Тербенно! — ору я при этом и пытаюсь кого-нибудь всё-таки парализовать кнутом. — Тербенно, вы идиот!        Музыка отпускает, оставляя дрожь в коленях. Едва ли не над ухом после этого раздаётся законнический клич:       — Никому не двигаться! Не применять магию! Играю без предупреждения!       О, Единый, теперь я понял, почему Мелони его зовёт Занудой. Хотя я, вполне возможно, употребил бы даже менее нежное выражение: с какой стати он подошёл так близко?! Неужели все, кто соприкасается с Арделл превращаются в невыносимых, непредсказуемых смертников?!       — Уйдите, — выдыхаю с трудом. — Отойдите подальше, они же сейчас…       — Можете считать себя арестованным, господин Олкест! А что до поведения местной стражи…       Тербенно замолкает, будто в горло ему загнали истину. Выступившая из-за туч луна обильно поливает его лицо лунными белилами.       На нас наведено не меньше дюжины ладоней с разными Печатями. Два арбалета Стрелков. И клинки Мечников посвёркивают.       — Напоминаю, что я действую с разрешения господина Тоу, — хрипло пытается Тербенно. Отходя на шаг назад, чтобы выиграть время хоть для одной мелодии.       Стражники смотрят тупо и хмуро. Они слишком уж проявили свои намерения насчёт меня. И там, на площади теперь — Мастер, не Чудо Энкера. Игра всё равно сорвалась.       — Теперь-то вы нам верите? — бормочу себе под нос. У меня в кармане ещё один артефакт, на сон, и если бросить его под ноги тем, которые стоят к Тербенно ближе…       Законник не отвечает. Он медленно поднимает дудочку к губам — пядь, еще пядь… ещё…       — Что вы собрались делать, господа? Напоминаю: удар магией — и будете иметь дело с Аканторским Корпусом. Здесь несколько тысяч свидетелей. Вы собрались напасть на законника при исполнении? Опустите оружие!       Стражники переглядываются, дышат вразнобой. Кое-кто немного опускает ладонь. Кажется, я невзначай вырубил их командира, потому что кто-то из задних рядов спрашивает:       — Так что с ними делать-то?       — Вязать, — отвечает кто-то, почёсываясь. — Господин Тоу разберётся.       Дальше всё происходит одновременно. Тербенно прыжком отскакивает в сторону и подносит дудочку к губам. С неба валится внезапный шелест крыльев, и один из наёмников Тоу выдаёт удивленное, короткое: «Птичка».       Стая диковинных птиц пикирует с неба, поблёскивают их крылья и клювы в лунном свете, и в воздухе раскрывается что-то невесомое, полупрозрачное, распускает нити, а может, щупальца…       Об этом артефакте Джемайя меня предупреждал («Крайний случай, мой друг! Щебетуньи будут там, над головами…») Потому я падаю, прикрываю голову руками и откатываюсь как можно дальше, прямо под ноги толпе, даже кого-то сшибаю: тело валится поперёк меня…       — Какие вы прыткие, — ласково говорит голос Джемайи. — Я там… артефакты все слушаю, а тут — кутерьма! Пока добрался, дошёл… годы-то уж не те. Эй, друг, где ты?       — Извините, — бормочу, выбираясь из-под пожилого, грузного горожанина. Тот не отвечает: спит. Как и ещё с десяток вокруг нас, и все стражники из оцепления: щупальца «Медузы» отключают при касании.       В толпе недоумевают — а не набить ли мне морду. Очень грубо. Утешает лишь то, что делать это там боятся, потому что «Да вон он сколько стражников завалил!» Толпа вокруг бурлит и гудит, пока я подхожу к Джемайе: он стоит у ограды той самой оливы.       Улыбается и кивает мне, и глаза у него серебрятся почти так же ярко, как Лик Мастера в небесах.         — А где твой друг, который законник?        Тербенно вытянулся на площади во весь рост чуть дальше. Всё-таки попал под воздействие артефакта.        — Спит. Может, это и к лучшему.  — Не истребить, нет. Подчинить.       Звонкий мальчишеский голос прокатывается по площади, и я вспоминаю… как странно — кажется, мы были лишь в нескольких десятков шагов, а из-за всей этой беготни я забыл…        Что они по-прежнему там: варгиня в надвинутом на лице капюшоне. Мастер: пепельные кудри растрепались, серебрится плащ, искрится озорная улыбка…        В руках — хрустальная фигурка, внутри которой рдеет капля крови.        Артефакт контроля над бестиями, и Джемайя не знает, как остановить его. Вот старый Мастер качает головой в ответ на мой незаданный вопрос.        — Стой, мальчик. Я не смогу, и ты не сможешь ничего. Они должны сами…        — Они?! — под ногами — храпящие тела, и бурлящее, неспокойное море толпы вокруг, но я смотрю только — туда, где у памятника Чуду Энкера замерли разоблачённый Петэйр — и одинокая фигурка напротив него. — Кто — они? Она — и алапарды?        — Она — и тот, кто с ней. С кем они вместе. ГРИЗЕЛЬДА АРДЕЛЛ        Он отбросил со лба мокрые пряди. Смешно и немного презрительно фыркнул в сторону онемевшей толпы. И уставился на неё с укоризной — мальчишка-Мастер, который казался изваянием из серебра… или лунного света.        Пепел промокших кудрей, острота чёрного взгляда. Угловатость фигуры и лицо почти ещё ребёнка, сколько ему… шестнадцать? Семнадцать?        Презрительная, высокомерная, вечная гримаска у губ.        — И нельзя было без этого? Вы же всё испортили со своими подручными. Разочаровали народ. Оставили его без веры. Без Защитника. Всё только усложнили.        Позади — водоворот звуков. Ругательства и вскрики, задавленные вопли, свист толпы… Там Янист Олкест, а может, и Джемайя тоже, и ей хочется обернуться, но нельзя.        Они справятся там. Она не одна.        — Мне кажется, это не я начала. Вы с господином Тоу и вашей игрой в чудеса. Подсунуть народу фальшивое Чудо — тебе не кажется это чем-то неверным?        Пожатие плечами — небрежное, чуть усталое.        — Да не особенно. Когда желаешь достучаться до идиотов… к разумным словам прибегать сложно, не так ли? К мистическим символам — проще. Обопрись на их суеверия — и получится всё донести получше. Что это они?        По толпе прокатывается сдержанный гневный гул — осиное гнездо, медленно разрастающийся в тлеющий вулкан. До толпы наконец доходит, что её обманули.        — Им не нравится, что ты называешь их идиотами, — поясняет Гриз, окинув взглядом разгневанные лица. Петэйр кивает головой с абсолютным спокойствием на лице:        — А. Но как их ещё назвать, если уж они верили в то, что мы с Тоу им тут навертели. Потише! — он повышает голос. — Хотите уходить — уходите. Вздумаете разговору помешать — у меня девять алапардов на поводке. Могу обновить вам воспоминания о Резне, если не терпится.       В толпе примолкают. Кое-кто и впрямь старается прощемиться обратно. Кто-то замирает от страха. Ревёт во весь голос девочка у отца на плече.        — Убьёшь людей?        — Не хотелось бы. Вообще-то я вроде как явился к ним посланцем. Знаешь, от их исчезнувшего божества — или кем они считают местное чудо? Собирался их защитить.        Позади — новый всплеск криков пополам с неожиданно весёлой музыкой. Тербенно точно решил добавить в сине-серебристые сумерки ярких оттенков, а может, звуков…       Гриз трёт ладонью лоб под капюшоном.        — Может, ты наконец объяснишь по порядку — зачем тебе всё это понадобилось? Зачем всё нужно Сирлену Тоу — я понимаю, но ты… Какую идею ты собирался до них донести таким образом? От кого защитить?        Музыка позади смолкает. Юный Мастер смотрит на неё с брезгливой жалостью, как на низшее существо, неспособное понять.        И говорит без всякого пафоса — или и пафос с него тоже смыло вместе с личиной?        — От таких, как ты и от ваших тварей. Я же говорил. Ты что, думала, что на войне — место для шуток?         — А мы на войне?        — Да. Мы на войне. И всегда на ней были. С момента, как появилась первая бестия. С того самого времени, как они начали топтать нас, жечь огнём, охотиться на нас. Как здесь, в Энкере. Тогда. Когда их наконец-то остановили.        — Когда приходят в твой дом, — говорит Гриз, глядя в серебристый лик, очень напоминающий лик на небе (только этот худой и с огромными глазами), — когда забирают твоих детей, а с тебя самого сдирают кожу… странно считать, что они просто терпели бы это. Люди забирают у них слишком много. Как здесь, в Энкере. Тогда.        — Забирают, потому что имеют на это право! — голос Мастера тоже становится серебристым, расправляет крылья и взлетает над площадью. — Это не их дом. Наш дом. Мы здесь хозяева, они — ошибка природы, которую давно уже нужно обуздать и исправить.        Он коротко кивает себе под ноги, туда, где опять разлеглись на плитах девять алапардов, девять медовых тел. И по телам проходят короткие судороги боли.        — Рассказать тебе, варг, сколько людей от них гибнет за год? А от яприлей? От мантикор и гидр? От керберов и прочей дряни, которую вы так защищаете? Или мне напомнить тебе — сколько погибло в Воздушных войнах, в тхиоровой резне, в Таранном шествии?        Теперь он вновь витийствует — и вновь играет, потому что публика затаила дыхание и внимает.        — Хозяин не рушит собственный дом, — отвечает Гриз, — не мучает тех, кто живёт в нём, не сжигает их жизни ради прихоти. Мы можем многое рассказывать друг другу, Петэйр. У меня есть истории о кровавых травлях, о контрабандистах, фермах, зверинцах и клетках. О пепелищах. Хочешь?        — Нет. Потому что ты меня не слышишь, а я не слышу тебя. Для тебя эти твари, — вновь кивок на площадь, — что-то вроде людей. Так? Вы там все сумасшедшие, варги. «Ох, их жизнь так ценна, не смейте их трогать! Ох, злые людишки обидели природу!»        — А ты хочешь их истребить.       Холодный свет луны падает на лицо и становится на губах горечью. И в глазах не прорастают травы — им не пробиться сквозь камень.        — Истребить? Нет. Твари могут быть полезными человеку. Шкуры. Когти. Остальное. Не истребить, нет. Подчинить.        Фигурку он всё время держал спрятанной в широком рукаве — и теперь просто протягивает руку вперёд. Эта фигурка мальчика, кажется — того же самого, что и на пьедестале. Хрустальная, но под фосфорическим светом с неба — почти жемчужно-белая… и только внутри — яркое багряное пятно. Кровь.        — Убрать придётся только самых опасных. И тех, которые расплодились. Подчинить тех, кто останется. А избавиться придётся от вас. Потому что это не мы начали войну — вы её начали. Такие, как ты. Те, кто ходит по городам и разбрызгивают свою кровь. Кто натравливает зверей на людей. И мы знаем, к чему вы ведёте и чего хотите, так что… нет. Мы не дадим вам шанса начать по-настоящему. Понимаешь?       На площади теперь совсем тихо — даже речи мнимого Чуда не наводняли её такой тишиной. Только пар дыхания клубится в воздухе да где-то высоко над головой слышен шелест крыльев — это пташки Джемайи.        — Понимаю, — говорит Гриз, и брови Мастера чуть приподнимаются, — понимаю, что ты считаешь всех животных опасными, а всех варгов — предателями людской расы. Понимаю, что видишь во мне, как и во всём моём племени тех, кто толкает зверей на месть людям… Это не так. Варг не может толкнуть зверя на убийство. А если ты о преступниках… о варгах крови — то это лишь малая часть. Варги рождаются, чтобы соединять живое — с живым. Чтобы помогать людям и животным…        — Быть в гармонии? — и мальчишеский, заливистый смешок. — Ты просила меня отпустить алапардов. Перестать контролировать «Хозяином». Если я исполню твою просьбу — будут они в гармонии? Или бросятся убивать?        Мановение руки с артефактом поднимает алапардов на ноги — опять. Медовые шкуры золотятся в сумерках, и все глаза — как закрытые двери, куда нет хода варгу… «Откуда я знаю, что ты сделал с ними, — рвется болезненное из груди, — откуда я знаю, насколько им больно там, куда ты их погрузил. Откуда я знаю, какими ты их пробудишь?!»        — Выбирай, варг. Я говорю серьёзно. Вы же так любите стоять на двух сторонах, будто вы мосты! Так вот, выбирай одну сторону. Я их убиваю, — чуть сжимает пальцы. — Или я их отпускаю. Совсем отпускаю. А ты пытаешься их удержать… своей гармонией. Но если вдруг не удержишь…        «То это Энкерская резня», — стучит и отдаётся в стенах внутренней крепости, и стены подрагивают и крошатся, потому что — девять алапардов не два, и Чуда Энкера здесь нет, и удержать их…        Вот, что ему было нужно. Доказать себе самому — и всей Кайетте свою правоту. Что мирное сосуществование невозможно. И когда он это докажет — начнётся Большая Охота, которой так жаждут прогрессисты.        — Давай же, варг! Докажи мне, что эта ваша хваленая гармония возможна. Я их освобождаю, а ты убеждаешь не нападать. Если они правда мыслящие существа. А если они хищники и хотят крови — с ними придется поступить как с хищниками, верно же, варг?!        Внутри её крепости медленно останавливаются все часы. Погасают огни. Крепость окутывается мраком и ждет, ждет, пока вспыхнет хоть один огонёк — её решение…        Морды алапардов — неподвижны и бессмысленны. Будто на площади стоят уже мёртвые. А на лице у юного Мастера — алчное ожидание, и его губы вышептывают те самые вопросы, которые влетают — ядовитыми стрелами — через стены её крепости.        Разве ты удержишь, Гриз?! Девять алапардов в непонятно каком состоянии? В одиночку?! Неужели ты рискнёшь сотнями людских жизней — ради девяти алапардов? На что ты надеешься, Гриз?! Неужели — на чудо?        — Ну же! Если ты уверена, что варги защитят людей надежнее, чем мы… давай! Защити же этих людей от алапардов!        Гриз опускает ресницы и на миг видит всех их — алапардов и Мастера за ними — в клетке.        И воины в её крепости смыкают щиты. Заслоняются ими от надоедливых вопросов.        Нет. Не на чудо. Совсем не на чудо. Я верю кое во что другое.        Эта вера металлом холодит правую ладонь. Острая, как лезвие, вера. Алая, будто кровь.        Прямая, как ответ:        — Ты всё равно бы сделал это. Верно?        Потому что тебе не нужны тела алапардов, тебе нужно доказательство. И я знаю, что ты прикажешь им, прежде чем освободить.       В толпе слитно охают, а Петэйр коротко разводит руками: мол, нет, конечно, я же столько раз тебя отговорить пытался. В двух обличиях.        — Отпускай!       Она еще слышит голос Яниста — тот выкрикивает что-то вроде: «Не нужно, пожалуйста, не нужно…» Потом время истекает, разбрызгивается лунным соком по плитам. Петэйр проводит над своим артефактом правой ладонью, с Печатью.        И в глаза алапардов возвращается смысл. Звери трясут головами, дрожь прокатывается по шкурам, и каменеют мышцы, как перед рывком, оскаливаются пасти…        — Слушайте меня, — негромко говорит Гриз и вытягивает им навстречу левую руку, ту, что свободна. — Слушайте мой голос. Мы вместе…       Время замирает, и луна, и толпа, и на площади жив лишь её шёпот, в сумерках, наполненных серебром. И она стоит, протягивая руку, у подножия монумента Мальчику из Энкера, а напротив — девять алапардов, и она не может сказать им: «Умрите». Не имеет права.        Алапарды медленно трогаются с места. Напряженные, величественные. Бесшумно ступают по площади — как по извечно своему. И Гриз пытается воззвать к ним, но они будто прислушиваются к другому голосу, который зовёт им, говорит… что?       «Мы вместе, вместе, всегда вместе…» — успевает она уловить, даже не уходя в единение, не прорастая в вечную зелень — прежде, чем первый алапард поднимается на задние лапы и приветливо проходится по щеке шершавым языком.        — М-м-м-мриа-а-а! — высшее расположение, которое обычно выражается лишь в брачный период.        Остальные подхватывают радостную песнь и вскидывают хвосты — девять золотых восклицательных знаков. И трутся боками друг о друга и о постамент, с которого удивлённо глядит бронзове Чудо Энкера — потому что вот оно, настоящее чудо…        — Что ты… как ты это сделала?!        В голосе Петэйра — внезапный визг. Юный Мастер проводит и проводит ладонью над своим артефактом, и кровь в хрустале начинает полыхать алым — но ничего не случается, только два алапарда подходят поближе и с радостным «М-м-м-мриа-а-а!» начинают тереться о ноги Петэйра, о его бока — чуть не сбивая с ног.         — Ты не могла! Без применения крови — ты… не могла! Это за пределами твоих возможностей! — алапарды изнывают от нежности, приподнимаются на задние лапы, чтобы ласково боднуть в плечо или в подбородок, и мальчишка пятится, отпихивает зверей и выкрикивает как-то обиженно, будто Гриз вдруг нарушила правила игры: — Ты не могла, как ты это сделала?        — Никак, — отвечает Гриз спокойно. Возле неё танцует и крутится, изнывая от нежности, Шафран, а остальные разбрелись по площади: встают на задние лапы, трутся друг о друга, перевивая хвосты, и поют, поют всё громче. — Это не я.        — Что?! — выдыхают разом Петэйр и ошалевшая от таких вывертов ночи толпа.        Алапарды запрокидывают голову и приветствуют Луну Мастера как лучшего сородича: «Мриа-а-а-а! Мриэ-э-эй!» Хрустальная песнь летит над удивлённой площадью, а бестии резвятся в лунном свете, как котята — подкидывают лапами старые листья, и катаются, показывая медовое брюхо, и игриво лижут руки зевакам в толпе — те вскрикивают, но каким-то чудом не применяют магию…        — Просто кто-то рассказал им, что они свободны, — поясняет Гриз, осторожно поглаживая Шафрана между ушей. — И что бояться больше не надо. И что люди — не добыча. Что мы все вместе.        — К-кто?!        Мастер выглядит таким несчастным. Пальцы, стиснутые на хрустале, подрагивают, а губы вздёрнулись в оскал, и на миг, когда их глаза встречаются — это почти единение, потому что она понимает… знает… слышит: «Всё было рассчитано, и такого не могло произойти, что угодно могло, но не это, потому что они не могут быть такими, они другие, это ложь, и кто мог сотворить такое?!»        «Тот, кого не может вытеснить из сознаний животных твой артефакт, — отвечает Гриз — взглядом. — Поверь, это не я. Это...».        — Чудо!!!        Вопль накрывает площадь единой, ликующей пеленой, взлетает в высь, и Гриз поднимает голову: там, на фоне серебристой луны, распахивает крылья феникс, процветая пламенем. И переливчатая, свободная песня феникса, вторит песне алапардов.        «Скорее! — зовёт огненная песня с небес. — Вы свободны теперь, и мы вместе! Так скорее, за мной!»        Они слышат и отзываются дружным радостным: «Мри-э-эй!» — «Свободны, идём!» Собираются в стаю, все девять. И идут туда, куда плывёт феникс — к Большой Ярмарочной улице, к той самой, с которой всё началось. А народ пропускает их, торопливо расступаясь, частично запруживая площадь, а частично — давя друг друга… Пока не открывается проход, в конце которого стоит и ждёт единственный человек.        Высокий человек в плаще, и лицо скрыто капюшоном.       «Он…» — прокатывается по толпе судорогой. Но человек не шлет им ни жеста, ни слова. Он только кивает алапардам как старым друзьям — и уходит пружинистым, легким шагом — а они следуют за ним игривой трусцой, извиваясь в сладостном танце, подпирая друг друга боками и всё норовя нырнуть ему под ладонь…        Спокойно уходящий человек, окружённый не свитой, но друзьями. Пастух посреди доверчиво прильнувшего к нему стада.       И надо всем этим алый знак феникса в небесах.        И гаснет позади протяжный стон, смешанный с рыданием. От тех, кто остаётся в неподвижности на Площади Двух Явлений. От тех, кто получил больше, чем ожидал — и вот теперь в толпе праздник, незнакомые люди обнимаются и жмут руки, и все если кто-то не видел — ему торопятся это пересказать, описать чудо в подробностях, и кто-то уже плачет от избытка чувств…        Экстаз. Восторг. У всех.        И ярость — у единственного.        — Хороший ход, варг, — Петэйр теперь идёт к ней навстречу, и Гриз видит его глаза: шальные и весёлые глаза убийцы. — Очень хороший ход. Но мы с тобой ещё не закончили.        Жаль, нет кнута, — успевает мелькнуть короткая мысль, когда Мастер суёт руку в карман. И замирает, услышав тихое, возле уха сказанное:        — Ну, вы уж меня за такое простите.        А потом кулак Яниста Олкеста врезается в челюсть Мастер-изгоя с такой силой, что тот валится, как подкошенный.        — Уф, — ставит точку Рыцарь Морковка. Свирепо сдувает со лба рыжие кудри. — Вы… вы невыносимы, вы знаете это? Вы что, знали, что в нужный момент появится вот этот… кто это был, кстати, а? Тот варг, который заходил к Джемайе? Но если так, то…        Гриз стряхивает с себя оцепенение и борется с желанием вместе с ним отбросить и капюшон.        — Олкест. Вы целы? Как Джемайя? Тербенно?        Рыцарь Морковка машет рукой — вон там, в порядке. У него смешно раздуваются щёки — наверняка там немало слов, которые он для неё приготовил…        — Присмотрите, чтобы он никуда не делся, ладно? — она кивает на Петэйра. — Свяжите чем-нибудь… мне нужно уйти ненадолго.        — Что? Опять?!        Она уже не оборачивается и не отвлекается больше. Бросаясь вслед за огненным знаком в небесах. По большой Ярмарочной — но туда не пробиться, и Гриз вязнет в толпе бурлящего народа, где каждый желает последовать за внезапным чудом — как и она. Её успевают пару раз обнять и поздравить, и она неминуемо опаздывает. Пробиваясь через толпу, наполненную радостным: «Явился!» и «Дождались!» и «Вот это ночка выдалась!» И когда она выныривает из мутного вира энкерцев — бежать уже поздно, но она всё-таки пытается: мчится со всех ног по окованным в серебро улицам, гонится за алеющим пятном там, в небесах — знак феникса всё не гаснет, а песня не смолкает, и этот знак словно ведёт её вперёд…       Но на улицах тоже слишком много народа — и приходится замедляться и выбирать дорогу. На полпути к городским вратам она понимает, что не догонит — и останавливается, выбрасывая из ладони птичку Джемайи, с одним пожеланием: чтобы она нашла варга с девятью алапардами. А потом снова пытается превратиться в ветер, но ветру в людском лесу — не разгуляться. И на Привратную Площадь она выскакивает с опозданием — чтобы увидеть оплавленную дыру в воротах. Ну да, фениксы же мастера проходить через любые преграды…       Возле дыры в воротах толпится народ, и туда не доберёшься. Гриз успевает увидеть только вспышку — рубиновую, яркую, от пламени феникса, только уже не на небесах, а ближе к земле. И ей кажется, что в этом пламени растворяется, тонет человеческая фигура в капюшоне.       Девять фигур алапардов тоже исчезают в ночи — лунными бликами, как полагается самым быстрым существам в Кайетте.        Потом она просто стоит. Посреди Привратной площади Энкера — вновь ставшего легендой. Слушает шепотки, которые льются из каждой крошливой стены: «Феникс, вы видели?» — «Он ходит в пламени!»        Ждёт чего-то — не зная, чего.        На её ладонь опускается маленькая меднокрылая пташка. Теплая, будто её сжимали чьи-то очень горячие пальцы.        — Пока ещё не время, сестра, — говорит пташка весёлым молодым голосом. — Сегодня было не время. Но скоро оно придёт, обещаю. Помни: ты не одна. МЕЛОНИ ДРАККАНТ       «Встряска» нынче полна шуршанием газет — будто «Ковчежец» окопался в каком киоске, а может, в архиве. Виноват в этом Пухлик, который с утра окопался на пути тележки старого Тодда, а теперь вот забрал заказ. И приволок в общую каминную целую пачку дрянных бумажонок с запахом несвежей печати. За девятницу или больше. И не только Вейгордские — вон у Конфетки в руках мелькает Аканторская пресса, а Морковка уткнулся во что-то северно-кайеттское, с профилем короля Крайтоса.       Понятное дело, никаких тебе отчётов и обсуждений. По такому случаю даже Мясник изволил отложить блокнотик и развернуть что-то вроде криминальной хроники (кто б сомневался!).       Я методично кромсаю попавшую мне в руки газетёнку ножом. Рожи на портретах от этого приобретают даже какой-то шарм. Смотрю при этом на Пухлика с намёком — мол, ты же понимаешь, кто меня тут вдохновил?       Пухлик не слышит, он по уши в газете. Листает её, восторженно похмыкивает. И нет-нет да и делится с окружающими.       У окружающих — ни шанса увернуться.       — «Танцующий яприль» — новый сорт вина от господина Вельекта. Старикан не поскупился: тут чуть ли не полоса про эту историю с яприлем… С упором на то, что вино у него такого отличного качества, что и зверь оценил, ха! И премилый слоган насчёт «Заставим даже яприля танцевать». Чует моё сердце, выражение «ужраться до танцующих яприлей» уже вовсю приживается на юге.       Фыркаю носом. Усач может писать что угодно — главное, что яприль Пьянчужка чувствует себя сносно. В первые два дня мы с Грызи и Конфеткой побегали вокруг него с антипохмельным и всякими зельями. Ну, и еще он обслюнявил Дрызгу — говорила ж всем, никому мимо его загона под хмельком не ходить! Правда, может, Дрызга и не под хмельком была. Может, она просто насквозь всей этой дрянью за годы пропиталась.       — Да, и неплохая реклама нашему заведеньицу. Вот тут, про высокий профессионализм. И умение работать с размахом и фантазией — так и написали «с фантазией», поди ж ты! Чует моё сердце, заказы после такого-то косяками попрут…       — Липучка ещё после этого не просох.       Пухлик легкомысленно машет газетой.       — Ну да, я помню насчет инструкций «не брать продукцией», но ты ж сама видела — Вельект хотел нас как-то да отблагодарить. Помимо денег, имею в виду. Между прочим, спрашивал у меня насчёт рецепта того пойла, которым мы приложили нашу свиночку.       — О, — процветает Конфетка, опуская газетные листы, — дивный эликсир, пленяющий яприлей? И ты поделился с ним составом?       — Сама же понимаешь, что такое можно сотворить только от очень большого вдохновения и раз в жизни, — Пухлик вздыхает. — Если бы я хоть сам помнил, что именно туда лил. Хотя… может быть, серия экспериментов…       Они перемигиваются, хихикают и кокетничают, будто парочка подростков. Противно смотреть и слушать, так что с размаху засовываюсь в газету. Тем более, что там есть знакомое имя.       — Эй, Пухлик! Как звали ту сбежавшую невесту? Ну, которую искали эти олухи в «Богатой лозе».       — Лоринда, — выдаёт Гроски без колебаний. Ничего себе, память у Пухлого всё-таки.       — Так вот, она не сбежала от жениха. Нашли её позавчера. Снова Душитель.       — Все тропы Перекрестницы! — подхватывается Конфетка. Выхватывает у меня газету и ищет подробностей. — Несчастная девушка, похищена едва ли не со свадьбы… и тело обнаружили на дороге у отчего дома. Клянусь всеми моими ядами, этот Душитель заслуживает многих из них. Но получается, что она исчезла как раз, когда вы были в той же местности? Значит, вы могли даже видеть его?       — Может, и могли… — неопределённо мычит Пухлик. Его с чего-то слишком уж интересует Нэйш. — А что говорят криминальные сводки?       — Ничего особенного.       Мясник складывает газету пополам и откладывает в сторону.       — Если тебя интересует красочное описание жертвы, Лайл — можешь ознакомиться. Здесь есть трогательное перечисление — привычки, Дар, даже история, как шилось её свадебное платье. И предположения, что Душитель направлен к нам из Айлора. Эвальдом Шеннетским — чтобы сеять панику в души враждебной страны.       Эта версия его здорово веселит, а веселящийся Живодёр — неприятное зрелище. Вон, Морковка уже стискивает в кулаках свою газету.       — А у вас есть версии лучше и правдоподобнее?       Мясник жмет плечами, мол — нет, с чего бы. Морковка, оказавшись на перекрестье общих взглядов, мгновенно буреет. И ищет спасения у Пухлика:       — А что насчёт этого думает Тербенно? Это ведь ему поручено расследование по делу Душителя?       Пухлик радостно хрюкает. Зануда являлся вчера, и убалтывал законника именно Гроски. Ну, тут спасибо — уболтал. Зануда приволокся посередь кормления с твёрдым намерением «всех допросить». Ещё б полчасика — и допросился бы. До полного обеззубливанья рукояткой кинжала.       — Наш дорогой законник самую малость не в себе. Ему, видишь ли, как следует намылили шею за то, что он ошивался где-то там в Энкере, а не искал Душителя. Так что теперь он самую малость в бешенстве. Разорялся насчёт какой-то шумихи в газетах и вашей связи с этим всем, — кивает на старые выпуски, которым как раз больше девятницы. — Это что же, вы сотворили?       Морковка принимается смущённо шелестеть газетами. Он вообще какой-то не слишком разговорчивый после Энкера. Раньше непременно приволокся бы и измучил подробностями. А то ходит и что-то копит, явно же взорвётся не сегодня — завтра.       — Не знаю, почему они с ним так суровы. В конце концов, арест мэра Энкера… да и этого Мастера — тоже немало. Можно сказать — раскрыл дело.       — Только вот мэр — труп, — напоминает Гроски. — Разве не ты нам это сообщил дней пять назад? А Мастер как-то внезапно пропал из-под стражи.       — «Канул», — ласково уточняет Конфетка. — Сегодня во «Взоре Акантора» об этом пишут так.       — Но я же передал его прямо в руки Тербенно! Имеется в виду — когда законник очнулся. Когда они… в общем, оба очнулись. И Джемайя мне не сообщал, что Петэйр… — Морковка в панике окунается в газету. — Погодите… из-под стражи?!       Конфетка и Пухлик разом кивают: ага-ага. И смотрят на Его Светлость одинаково: как папочка и мамочка на дурного сыночка. Того и гляди — усыновят.       — В этой истории и так-то непонятного много, — замечает наконец Пухлик. — Насколько мне известно… из своих источников, так сказать — после прибытия в город королевского кузена там началось вир знает что. Едва ли не полгорода допросили — и можешь ты мне сказать, почему это вас с Гриз ещё не затаскали по допросам.       — Глбрл, — говорит Рыцарь Морковка, до которого внезапно доходит удивительное. Пухлик кивает.       — Вот и я говорю, что-то странновато. Спрашивал было у Тербенно — но тот рычит что-то про секретность. И про то, что вот — была бы его воля, мы бы все уже оказались на Рифах.       — Ну, не для всех это было бы новостью, — всаживает в Пухлика шпилечку Мясник.       — В общем, я понял только так, что допрашивать вас запретили сверху. Непосредственное начальство. И с учетом того, что вы не просто свидетели, а действующие лица всего этого… никто не приходится родственником королям, а?       Морковка начинает коситься на меня (показываю кулак). Бормочет под нос: «Наверное, скорее нет». Откладывает эту газету и берёт следующую. Перелистывает и выдаёт с небрежностью, от которой за милю несёт принуждением:       — Здесь тоже половина всех страниц — о новом Энкерском Чуде. Правда, всё больше домыслы и слухи — вроде стай фениксов. Или алапардов, которые растворились в пламени.       — О, сладенький, — подхватывает его напев Конфетка. — Об этом будут говорить ещё много лун, и с каждой луной воспоминания станут всё чудеснее… А тайна всё удивительнее, не так ли? Кто он такой, этот незнакомец, и зачем скрывался, и почему пришёл на помощь именно в такой момент…       — Потому что он хотел доказать.       Голос Грызи раздаётся как-то внезапно. Я уж и успела привыкнуть за девятницу с лишним, что она всё молчит да молчит. По-моему, это нормально. Сколько её помню, она вечно носилась с этим Ребёнком Энкера и его исчезновением. Так что теперь, когда она его встретила таким вот образом, ей точно есть, что обдумать.       — Что хотел доказать, золотенькая?       — Что они не чудовища. Что мир возможен. Что гармония может быть, — голос у Грызи приглушённый, а глаза уходят в ту самую серебристо-синюю даль. Где в огненном ареоле тает темная фигура. — Как и Петэйр, он ждал нужного момента, чтобы дать знак всем — просто на будущее.       — Новое Чудо Энкера? — фыркаю и киваю на газеты. Грызи качает головой.       — Он не хотел сотворить новое Чудо Энкера. Хотел перечеркнуть старое. Предыдущий раз всё кончилось смертью. Людей и алапардов. А он хотел показать, что это… не обязательно должно кончаться так. Что этого можно избежать. Мощнейший варг, настоящий Пастырь…       — Но это же был один и тот же человек? — переспрашивает Рыцарь Морковка. — Это был тот самый… Дитя Энкера?       Но Гриз уже опять молчит, а взгляд уходит уже не в даль — куда-то в себя. Как молчат не от незнания, а от знания. Или от догадки, с которой не знаешь, что делать.       И от этого молчания на меня веет холодом. Подступающей зимой.       Будто впереди у нас — сплошная Луна Мастера. С безумием пьяных яприлей и внезапными чудесами пополам.