Путь варга-1: Пастыри чудовищ

«Однажды я услышала от одного из прогрессистов-академиков, что мы все прокляты. Отлучены от Камня из-за родового проклятия на крови. Этим и объясняется безумие зверей, когда мы льём кровь: не Дар обнажается, а проклятие выходит наружу. Бывают дни, когда мне легко поверить в это. И тяжелее всего в такие дни — не задавать себе вопросов о том, можешь ли ты не быть одинок, если проклят и обречён. Или рассчитывать на понимание».

Из дневника Гризельды Арделл

ЛАЙЛ ГРОСКИ        — Интересно бы знать, у старого Тодда найдётся комплект рубашек? В деревенской лавке этого добра, вроде как, не водится.        Близкая зима явно обостряла у зверушек постоянное желание поохотиться на мою тушку. А у шнырка Кусаки случилось обострение ненависти к клеткам и злобным тюремщикам, так что он изобрел сорок какой-то способ побега. И был уже на полпути к складу с припасами, когда его сграбастал я. Результат — расцарапанные руки и две прорехи в рубашке с ладонь длиной. Повезло. В смысле, повезло, что струю вонючей жидкости от Кусаки вместо меня получил подбежавший вольерный.        Так что теперь я латал дыру — привычное до боли занятие для вечера. На постирушки одежду можно и в деревню сдать, там отменные прачки. Но вот сразу не чинить что порвано и ждать визита в деревню — себе дороже: через несколько деньков рубашки заканчиваются, ты приобретаешь лихой и экзотический вид, Мел начинает фыркать, Арделл — спрашивать, не выдать ли мне аванс, а ещё в драных рубашках очень сложно очаровывать черноглазых прелестниц-нойя.         — Вроде как, он говорил, что можно сделать заказ, — продолжил я, с оптимизмом принюхиваясь к ткани. — Иначе придётся отпрашиваться в город, а это будет дней через семь… эй, у тебя, случайно, нет каких-нибудь планов в Вейгорд-тене?        — Вы все сумасшедшие.        Не совсем то, что ожидаешь услышать, когда беседа идёт о рубашках. Но, Боженьки, это же человек, который выбрал объектом своих воздыханий Мел, да еще искренне хочет на ней жениться.        — Целиком с тобой согласен, — отозвался я, просунул в прореху ладонь и пошевелил пальцами. — Как подумаешь — кого спасаем? Тварей, святая цель жизни которых — откусить кому-нибудь конечности. Видел этого шнырка? Будь он размером с яприля — он бы пару городов разнес, точно тебе говорю. Понятное дело, есть ещё единороги…        — Не поэтому, — перебил Олкест. Видок у него был малость нездоровый. Бледный вид и горящие глаза. — Из-за того, как вы… относитесь к ней.        Вообще-то, этого следовало ожидать: парня явственно разбирало уже после их недавней поездки с Арделл в Энкер. Восемнадцать дней продержался — можно бы рекордом считать. А сорвался, само-то собой, из-за Мел и вчерашней истории с дохлой волчицей, которую Нэйшу пришлось скоропостижно вскрывать. Я зрелища не застал, но вольерные судачили, что Гриз влетела уже практически в потасовку, и гнев её был ужасен. Во всяком случае, дежурств получили все.         — Ага, мы не делаем книксенов по утрам при встрече с начальством. Или ты не об этом? Так ведь Гриз сама…        — Чем она вас околдовала — вас всех? — перебил парень, вскакивая с кровати. При этом он встал в неосознанную позу оратора, и я понял, что бежать поздно. — Вы… вы будто очарованы ею, вы влюблены в неё все до единого, Мелони смотрит на неё как на какое-то божество, и Аманда, и Фреза, и ты тоже, и вообще, все в питомнике…        — Ну, насчет всех я бы поспорил, — пробормотал я, припомнив ухмылочки Нэйша и взгляды Уны. — Эй, ты хоть меня-то не записывай в воздыхатели Арделл. Мое сердце, знаешь ли, занято кой-кем другим.        Янист как раз вздумал пробежаться по комнате, будто матрос по палубе корабля. Но на этом месте остановился и взмахнул руками.        — Но ты всё же прислушиваешься к ней. Беспрекословно исполняешь, что она тебе скажет и… считаешь её… как это у нойя? Лучшая из людей? Неужели вы все не видите, что она совсем другая, что… эта невыносимая… что она…        Я сделал пару стежков и опустил иголку — все равно тень от Яниста мельтешила и прыгала по рубашке. Парень расхаживал туда-сюда и толковал о том, какая Арделл невозможная, несносная, резкая, недоговаривающая, грубая, раздражающая, неженственная, неподобающая, нескромная, нарывающаяся-на-что-попало, циничная, возмутительная, бестактная…        Я глотал эпитеты, приоткрыв рот, как птенец феникса, который ожидает кормления. Правда, не орал. Зато как следует приглядывался к парню и ловил симптомы.         — Всё это, конечно, отлично, — заговорил, когда Янист малость выдохнул и зарядил финальное «она не желает слушать». — Но ты бы, знаешь… постарался бы хоть это вот «она» произносить не с большой буквы.        Парень замер так, будто ему в спину всадили сотню стрел. И начал менять оттенки — сперва уши, потом щёки, потом шея…        — Боженьки, — уважительно сказал я, рассматривая малинового соседа по комнате. — Что, так сильно стукнуло?        Олкест издал слабое протестующее бульканье и свалился обратно на кровать. Попытался изничтожить меня полным праведного гнева взглядом — мол, ты что это такое предполагаешь, святотатец? Да чтобы я…       Убедившись в моей невоспламеняемости под горящими взглядами, жених Мел тихо уткнулся лицом в подушку.       — Ну, — сказал я, возвращаясь к дырке в рубашке, — если говорить обо мне — мне маловато приходилось встречать таких, как она. Таких, которые отдают всего себя каждому. И кто пытается помогать даже не самым лучшим тварюшкам — возьми хоть Кусаку, ха. Да ладно, ты был с ней на вызове, ты сам видел. Было дело, я встречал тех, кто намеревался, знаешь… творить справедливость, помогать людям — всякое такое. Ещё пока был законником. Видел, что с ними происходит — то есть, с теми, кто выживал, а то у ребят с благими намерениями обычно короткий путь. Если не умирают, так разочаровываются или пачкаются, или…       Превращаются в крыс, способных только грызть и портить, и обращать в труху.       — Ну, и я навидался и меценатов, и благодетелей разных сортов — и как-то не видал у них такой самоотверженности. Они были разумнее, видимо. Понимали, что нельзя сжигать себя вот так, как она, каждый день. Такие люди, как Арделл, будем уж напрямик — не живут долго. И когда ты встречаешься с таким человеком — ну, то есть, с живым таким человеком, не в исторических хрониках, не в книжонках с прилавков, не возле памятника «С глубокой благодарностью от всех-всех-всех»… Производит впечатление, да?       Судя по косому взгляду из недр подушки — латать сердечные раны у меня получается хуже, чем с рубашками.       — Это отвратительно, — подушка малость приглушала негодование, — да, она… производит впечатление. Может быть, ты прав, и при всей своей невыносимости она…       — Обаятельная? Интересная? Притягательная? — подкинул я ещё пару эпитетов. Казалось, подушка сейчас полыхнёт.       — Но это отвратительно с… моей стороны. Мелони…       — Будет посыпать главу пеплом, обрыдает своих ненаглядных керберов и поплачется мантикоре на то, какой ты жестокосердный. Ведь ей так нужно крепкое мужское плечо, ага.       — Но моя клятва…       — Ну да, ну да, священна и нерушима, потому что дана… не знаю, кому ты её давал — небесам? Девятерым? А, ты адепт Единого. По-моему, они бы все хором согласились, что твои попытки затащить Мел в брачный союз имеют столько же шансов на успех, сколько… ну, я не знаю, подойдет «попытки королевы Ракканта наставить Шеннета Хромца на путь истинный»?       Парень засопел недовольно, но не возразил. Мел бывала на диво убедительной, когда хотела.       — Хотя не скажу, что с Арделл у тебя шансов больше, — добавил я и опять взялся за иголку. — Знаешь ли, вряд ли стоить заглядываться на этот бережок. На нём могут ждать кое-какие неприятности.       — Ты думаешь — я его боюсь?!       Это «его» уж точно было произнесено не с заглавной литеры.       — Нет, само собой. Ну, какой идиот станет опасаться мстительного садиста с Даром Щита и умением с одного раза грохнуть виверния. Пусть даже он устранитель, до кучи пусть совершенно чокнутый и от него не знаешь что знать — это же всё несостоятельные мелочи, так?       — Да.       Ну вот, а я о чём говорил. Если ты в питомнике Арделл — у тебя что-то случается с инстинктом самосохранения.       — Не смотри на меня так, Гроски, я не идиот! Но видеть то, как все перед ним трясутся — это не по мне, таким типам надо давать отпор, иначе они теряют границы окончательно и начинают верить в то, что им можно всё! А она… она же ему потакает. Ты не задумывался над тем, что он вообще делает в питомнике?       — Ты имеешь в виду — помимо потрошения зверушек, устранения, препарирования бабочек и обработки местных вдовушек своими улыбочками?       Я уже успел прокатиться с Нэйшем к вдове Олсен и убедиться, что на богатых благотворительниц его манеры оказывают неотразимое воздействие. Очень помогает, если нужно договориться о небольшой помощи «несчастным, обиженным зверушкам».         — Именно. Помимо всего этого. Он не нуждается в деньгах — он вообще хоть что-нибудь получает за вызовы, или всё уходит на штрафы?         — …можешь мне поверить, мы не обсуждаем финансовые дела по вечерам, за кружечкой пивка…         — И он постоянно куда-то исчезает, даже без предупреждения. Куда? В голосе у парня опознался настоящий вопрос. Так что я даже рискнул оторваться от моей попытки отыскать среди оставшихся рубашек что-нибудь, в чём можно появиться на людях.         — Помнится, на прошлых наших посиделках он мне карту своих похождений показывал. С флажочками в виде черепочков. Эй, никому не надобно? Ты уж меня извини, но звучит так, будто я что-то могу знать про нашего любителя траура.        Янист, нужно ему отдать должное, смутился. Нужно отдать ему должное во второй раз — длилось это недолго.        — С тобой он общается больше, чем с остальными. Даже чем с Амандой.        — Это потому, что мы лучшие друзья, — с истовой безнадёгой сказал я рубашке в развесёлую клеточку. Снизу и слева расплылось устрашающее бордовое пятно — кровь раненого грифона. Если бы спрятать всё это дело под куртку — то вполне…        Крыса внутри лениво подняла голову, пошевелила носом — учуяла давнее. От «лучшие друзья» отдавало Гильдией. Заказом с залогом, о котором я старался не думать. В прошлую поездку в столицу мотался к Лу за сведениями, и даже к Милке не завернул. Не захотелось высовывать нос из норы, будто Гильдия вся разом могла подскочить и заорать: «Ой, да мы же там куда-то направляли Лайла Гроски! А ну, давай, давай, отрабатывай наши денежки!»        Всё равно связные вот уже сколько времени не выходили на связь, не интересовались — как оно у меня там, с внедрением. Очень может быть, заказчик просто решил не связываться с питомником, где есть директор питомника, спаивающий свиней, и устранитель в белом… и теперь вот Янист Олкест, который глядит на меня, как на Лортена, решившего заделаться аскетом во славу Единого.        — Ну, или я просто вроде как напарник, который ничего не может ему противопоставить, — и отличное развлечение к тому же, но об этом не будем. — Безобидный такой расходный материал.         — Но ты же законник, — пробормотал парень. Вышло почти обвиняюще. — В прошлом. Неужели ты не заметил чего-то, какие-то улики, моменты… Он ведь был там, да? С вами на вызове, когда пропала та девушка. Лоринда.        Боженьки, и этот. Мало мне Крысолова, который вцепился в меня позавчера со всей законнической страстью и отравил мне ужин неприличным торжеством на физиономии: «Так-так-так, он говорил, что выбрался за бабочками? Ну, надо же, какая глупая отговорка!»         — Ну, знаешь, моим наблюдениям возмутительно мешали. Пьяные свиночки, пьяные Лортены — поверь мне, почти одно и то же — один магнат и дюжины две южан, которые объявили охоту за нашими головами.        Парень попытался выразить на физиономии понимание, но сквозь пелену разочарования и решимости ему пробиться так и не удалось.        — Может, стоит избрать другую тактику, а? — рискнул я. — Скажем, быть к ней поближе, спасать редких щеночков. Охмурить пару-тройку благотворительниц своими манерами и выжать золотницы на корма и вольеры — она счастлива будет, я тебе говорю. А там кто знает, может и…        — Я не о том!        Подскочивший на кровати Янист немедленно влетел макушкой в книжную полку, которую он же сам над кроватью и приладил. Нетерпеливо чертыхнулся и опять принялся изображать матроса на палубе утопающего корабля.        — Если ты хоть на минуту считаешь, что я собираюсь поддаться этому… безумию, наваждению или что это… Это будет нечестно по отношению ко всем — к Мелони, к её тёте, которой я дал слово, наконец — к самой Гриз Арделл, потому что…        Палуба на миг остановила качку, а руки соседа по комнате застыли в воздухе. «Потому что её-то ничем таким не стукнуло, — говорили эти отчаянные руки. — И для неё это будет неловким, да и ненужным».        — Может, это пройдёт, — выдал Янист неуверенно. — Может, это просто ненадолго. Так?        Я изобразил понимающие кивки. От души сожалея, что мне не семнадцать. И даже не двадцать три.         — Но это, — парень ткнул туда, где располагалась комната «клыка». — Это ненормально. Здесь какая-то тайна, он здесь не просто так. Может, он её чем-то шантажирует, но есть какая-то причина, по которой она держит его в этом питомнике, и я…        — А ты сам-то уверен, что Гриз хочет, чтобы её спасали?        Само-то собой, всё равно что останавливать виверния, ухватившись за хвост. Я почти увидел, как захлопнулось забрало морковного цвета: да что ты понимаешь, трус!        — Он же издевается над ней. Понимаешь? Я не знаю, что происходит между ними, но… ему же просто нравится причинять ей боль. И демонстрировать, что она ничего не может с ним сделать. Только не говори, что этого не заметил.        Ну да, ну да. «Мне интересно следить за тем, как Гриз Арделл раз за разом прыгает через огненный обруч».        — И Мелони единственная, кто хоть что-то пытается с этим делать! И она тоже не понимает — почему Гриз… почему Арделл позволяет ему это. Раз за разом. Польза для питомника? Это чушь. Есть причина, по которой она ещё его не вышибла — и я собираюсь до неё доискаться.        Жёстко и с пламенной решимостью — и на свою кровать Янист упал, явно поставив седалищем точку. В кровати и в вопросе. Может, он хотел еще добавить пару фраз о «Да пусть только посмеет причинить ей боль опять» — но посчитал меня достаточно понимающим.        Так что я опять взялся за иголку и погрузился в штопку — искоса поглядывая то на пляску вечерних теней, то на окно, где недобрая погода гнала в небо сухие листья. Луна Перекрестницы во всей своей красе — ступень к зиме, ступень к новому году, к Перекрёсткам.        К времени перемен.         — Как ты сказал, в старые добрые времена я был законником, — чёрные петли ложатся вокруг дыры, стягивают её, и она становится меньше. — Не могу сказать, что хорошим. Но моих скромных способностей как-то хватило на постройку гигантской катапульты из обломков разбитых на Рифах кораблей — знаешь, чтобы «костоломку» перелететь… Хочешь — поделюсь с тобой своими маленькими наблюдениями? Рихард Нэйш — исключительно прагматичная скотина, уж ты мне поверь. Он не стал бы торчать в питомнике, огребать штрафы и потрошить зверей, если бы только его это не устраивало. Или не было бы ему нужно позарез.        — Ты о том, что он от чего-то скрывается, или ему это удобно, или…        — А Гриз Арделл, — продолжил я, орудуя иголкой, — не маленькая девочка. Может, она наивна и слишком верит в людей. Но единственная причина, по которой она оставила бы Нэйша в питомнике, на таких-то условиях — её тоже это устраивает.        — Или он ей нужен — ты это хочешь сказать?        — Хочу сказать, что мы ни черта не знаем, — отрезал я, и парень примолк с удивлённым видом: он-то в основном меня наблюдал в плюшевой ипостаси. — И мой маленький жизненный опыт подсказывает одно: когда лезешь в чужие тайны — будь готов нарваться на что-нибудь неожиданное и не слишком-то приятное. С Нэйшем дело ясное — у этого коллекция скелетов покруче, чем его собрание бабочек. Но ты уверен, что хочешь узнать что-то подобное насчёт Гриз? Такое, знаешь ли, бывает чревато скорбями и разочарованиями.       Парень не ответил — подарил мне короткий и хмурый взгляд, который явно обозначал, что переубеждать его — дело зряшное. Я, вообще-то, и не собирался — само-то собой, у меня снежинка на ладони, но вот охлаждать решимость пламенного Рыцаря Морковки моего скромного Дара явно не хватит.        Так что я мысленно попросил Перекрестницу подкинуть снежку.        Перекрестница явно услышала: белые пушинки с неба полетели к утру.        Вместе с ними прилетела добавочка от Ходящей Перекрёстками — новое дело. ГРИЗ АРДЕЛЛ         — Что скажешь, Лайл?        Своей интуиции Гриз Арделл вполне доверяет. Но иногда хочется послушать чью-то ещё. И Лайл Гроски не обманывает ожидания — лезет ерошить темные с сединой волосы, трёт щетинистый подбородок, подёргивает носом — будто унюхал большие неприятности.        — Дельце-то скверное, я бы сказал. Этот Аграст чего-то боится. Понятное дело, врёт — а кто бы не врал, с его-то профессией…       Гриз коротко вскидывает брови, на ходу поворачивает к Лайлу Гроски разрумяненное холодом лицо.        — Неужели ты успел повращаться в кругах высокой моды?        — По мне не видно, а? — Лайл ухмыляется в предрассветных сумерках. Одергивает порядком заношенную зимнюю куртку. — Да уж, не таллея. Скажем так, крутился в смежных сферах. Так что знаю, что творится среди тех, кто создаёт костюмчики для знати — ну, а Бейло Аграст в этих кругах идёт как особый случай с тремя восклицательным знаками.        Воздух — густой и холодный, а древние каменные ступени, по которым они спускаются к реке — в изморози. Фреза ругается сквозь стиснутые зубы: «Совсем умом рехнулись, столько там сидеть, лошадок мне заморозите!» Гиппокампы, натёртые зельем Аманды на жиру альфина, весело ныряют за льдинками в тёмной воде.        — Почему?        Дом Бейло Аграста, портного влиятельных и богатых лиц, одного из законодателей моды в Кайетте, посвёркивает на холме. Лёгкий снежок на крыше рассыпает рубиновые рассветные искры. Он похож на дорогую статуэтку из кости, этот дом. Присыпанную алмазной пылью — в самый раз поставить на полку, в коллекцию богатой даме… Олицетворение — каждый портрет и ковёр, растение и портьера, ваза или софа… всё, кроме полулежащей в кресле жены хозяина. И самого хозяина, стоящего на коленях.         — Слава того, кто может достать что угодно, знаешь ли. Немало стоит. Таллея и разные там камешки — ладно, не по нашей части. Но про него ходили слухи, что он очень уж плотно завязан с браконьерами. Или с какими-то слишком уж изобретательными охотниками, которые добывают для него шкурки редкой дичи.        Гриз стискивает зубы, прикусывает щёку изнутри. Пух и шкуры, и хвосты, и ворохи бесконечных мехов, которые были живым и думающим, и всё это — каждый раз, как приходит время зимней охоты…        — Какой именно дичи?        — Всё, что так ценится модниками. Перья стимф, мех йосс, кожа виверниев и вир знает, что. Может, нужно было сказать тебе раньше, — это он добавляет уже при взгляде на её лицо, — но я-то был уверен, что ты вообще не возьмёшь этот вызов. Искать пропавших охотничков — не совсем по нашей части, а?        — Может статься, как раз по нашей, — бормочет Гриз, нетерпеливо постукивая по окошку, за которым клубится возная муть, сменяются причудливые картинки. — Дай-ка мне ещё раз глянуть на карту — нужно кое-что обдумать.        И думает. Рассматривая слишком белую карту, соизмеряя расстояние — озеро… лес… зимний охотничий домик… Думает о мужчине с лисьим лицом, в каждую черточку которого вьелось «О, всё для вас, всё для вас, вы будете неотразимы». О стареющей красавице, которая даже в своём доме не снимает серебристого меха йоссы. О запахе страха в безупречно обставленной гостиной, о зове: «Найдите их… верните его…»       И о том, что законодатель мод, Бейло Аграст позвал на помощь не Следопытов Крайтоса. Не сыскарей. Не охотников и наёмников.        Ковчежников под руководством варга. Почему-то с юга, из Вейгорда. Словно до остальных почему-то не смог достучаться.        — Срочный сбор, на выход все, кроме Аманды, — бросает Гриз, едва только зов колокольчика-артефакта собирает ковчежников в здании бывшей таверны. — Идём в Крайтос, местность у Скорпионьих гор, зимние охотничьи угодья, там первая ступень мороза и снег. Одевайтесь теплее. Аманда, зелья от переохлаждения, обморожения, двойное укрепляющее и заживляющее — каждому. Ищем заплутавших охотников, может, придётся их латать, так что бинты тоже прихватите.         — Разве что их задушить, — прилетает от Мел. Встрёпанной после очередной бессонной ночи. И тоже знающей — что такое зимняя охота.         — На сборы полчаса, — добавляет Гриз. «Тело» может собраться и за десять минут, если нужно. Даже в рассветную рань. Но есть ещё последние распоряжения — вольерным. Запас пищи и питья, который нужно собрать на кухне (этим займётся Фреза, этим и гиппокампами, их нужно дополнительно смазать жирной, чёрной мазью с запахом рыбы и болота). И кое-что, что она надеется увидеть в Водной Чаше.        Над Водной Чашей её застаёт Хаата, через четверть часа — но всё, что нужно — уже сделано, и теперь Гриз просто смотрит, как в Чаше гуляют голубоватые разводы. Расходятся и сходятся, медленно переходя друг в друга, будто Огни Снежной Девы на севере.         — Тебе грустно, сестра.        Видеть Хаату в стенах комнаты удивительно. Часть леса, оторванная от корней. Даарду переминается с ноги на ногу, но не уходит.        — Так бывает, когда получаешь дурные вести, — отвечает Гриз, пристально глядя ей в глаза — и взгляд даарду убегает и прячется — в шторы, в углы, за кроватную ширму. — Что ты хотела, Хаата? Ты ведь отлучалась опять. Куда? Что-то не так с общиной?        — Всегда не так, со всеми общинами, — отзывается Хаата, и её взгляд норовит вылететь сквозь окно. — С твоей всё никогда не бывает так. Вы идёте в дурное место. В глухое место. Ийршйя — белая смерть, так зовут его наши. Брат другой смерти, зелёной. Алчнодол — так зовут его ваши. Там не говорят корни. Там иссохла грудь Ардаанна-Матэс. Не ходи туда тоже, сестра.        — Не могу. Может, там ещё кто-то жив. Из потерявшихся детей или из животных. Я знаю, что место дурное, Хаата. И ты можешь не ходить: там холодно и всё вокруг молчит.        — И пещеры, в которых — жала смерти, — бормочет даарду, ёжась. — И снег не белый. Алый, сестра, я была там, у границы. Один раз. Слышала стоны птиц.         — Мы не пойдём к пещерам, — Гриз обновляет зелья в поясной сумке, собирает побольше эликсиров в ту, что на боку. Обязательный бинт, дополнительный шарф, хотя она никогда не мёрзнет. — Вряд ли те, кого мы ищем, двинулись туда. Ты слышала ещё что-то, Хаата? У тебя какое-то предчувствие?        Даарду молчит, покачиваясь на носках. Пытается срастись пальцами с зелеными извивами на обоях, но те — мертвы и немы. И Гриз собирается в молчании, ожидая зловещих пророчеств.        — Всегда много предчувствий, — роняет Хаата едва слышно. — Кровь и снег. Смерть и безумие. Скажи мне, что с твоим племенем, сестра?        Гриз медленно оборачивается — и со стола ей невозмутимо подмигивает голубой искрой Водная Чаша…        — Везде есть свои дурные сосуды, — бормочет даарду, глядя в голубые переливы, — дурные сосуды и хорошие сосуды. Полные до краёв. Или те, кто хочет их заполнить. Кто тоже слышит, что ты слышала.        В памяти вспыхивает недавнее: «Враг живого», поселившаяся в глазах Хааты древняя тень, незримые нити, пахнущие плесенью и безумием, и пронзительный, однотонный вопль: «Освободи! Освободи!»        В чувства её приводит закрывшаяся дверь: даарду Хаата успела ускользнуть. Растворив в хлопке двери:         — И всегда кровь…        Внизу у камина безмятежно дремлет Морвил, и Лайл Гроски рассматривает внутренности наплечной сумки.        — Я что же, только что видел Хаату? — недоверчиво спрашивает он у Сквора: горевестник восседает в своей клетке, невозмутимый и важный.        — Хаата, — отзывается Сквор из клетки. — Кровь. Кровь! Гроски. Гроски. Гроски.        — …не совсем то, что я ожидал услышать от тебя, приятель, — укоризненно вздыхает Лайл. — Остальные уже на пристани, идём?        Гриз кивает и направляется на пристань. Чувствуя себя не крепостью, но сосудом. Хрупким… и наполненным до краёв не самыми лучшими предчувствиями. МЕЛОНИ ДРАККАНТ        В «поплавке» жарко. Ну, ещё б, когда мы собираемся к Скорпионьим горам, а оттуда недалеко до Морозного Нагорья, милой вотчины предков. И Фейхеанта с его вечными ледяными статуями да огнями Снежной Девы. Прею в тёплых сапогах и в кофте под курткой. До смерти завидую Грызи — этой что жара, что холод…        Утешает одно: перед тем, как помру, успею проводить Морковку и Пухлика. Эти, видно, решили, что мы в чертоги к самой Деве подадимся. Обмотаны шарфами по самое не могу, Морковка ещё и шапку не снял. Пытается убить из-под шапки взглядами Мясника. Дело полезное, хотя вряд ли эту дрянь возьмёт: завернулся в лёгкий с виду плащик, тоже белый. Восседает, будто его здорово припорошило снегом где-то в Скорпионьих горах.        А расклад с самого начала кажется дрянным. Пропал сынок какого-то там известного платьеклепателя. Попёрся на пикник с охотой в компании таких же охламонов — кто из знати, кто тоже магнатские. Шесть придурков от шестнадцати до двадцати двух. Вроде дружков Моргойла, того, который Задавака и Враг Живого. Отморозки из «золотой молодёжи».        — По такому случаю наняли специально прогулочный корабль и баржу, — Гриз ведёт пальцем по раскормленной змее реки на карте Крайтоса. — Чтобы можно было взять с собой лошадей, слуг и прочее. И путешествовать несколько дней. С… остановками.       Остановки, надо полагать, включают трофеи. Шкуры и перья. И увеселения. Вроде спаленных домов, изнасилованных женщин и забитых плетьми терраантов. Знатные ублюдки во всех частях Кайетты одинаковые.        — Они продвигались ниже по течению, вот сюда, к угодьям семьи Ошмантов. Собирались поохотиться на керберов. Или на снежных антилоп, если те уже зашли в эти места. Такие прогулки им не впервой, и раньше бывало так, что этот Халлен не откликался на вызовы.        — Но тут, вообразите, у его матушки сработал какой-то вещун в сердце, — подхватывает Пухлик с азартом. — В общем, она кинулась вызывать слуг, а те тоже помалкивают. Аграсты связались с теми самыми кораблями — и вышло, что охота у мальчишечек не удалась, и тут им вздумалось прогуляться не куда-то, а в Заброшье, от которого два шага до Скорпионьих гор с их пещерами. Мило, правда?       Рыцарь Морковка поднимает руку, будто мы на занятии в храмовой школе. И спрашивает:        — А зачем? Там разве много живности? Понимаете, так вышло, что я читал об аномалиях этой местности, — ха, а о чём он не читал? — И разве оттуда не бегут магические твари, как из Алчнодола? Я хочу сказать, ведь аномалии там схожи, а в Алчнодоле из животных — медведи, волки, кабаны и прочее, но не бестии. А ведь немагические животные с точки зрения трофеев не настолько привлека…       Смотрит на меня. И медленно вползает под шапку совсем.        Да ладно, будто я не знаю, что знатным охотничкам подавай «настоящую потеху». «Кабана-то может и «пустой элемент» завалить, — похохатывал отец, любуясь своим атархэ. — А вот яприля — ещё не каждый маг сумеет».         — В Заброшенных лесах не так уж пусто, — говорит Грызи терпеливо. — Животные не размножаются там и не живут. Не строят нор. Но временами забредают за пищей: там безлюдье, можно поживиться корнями. Ягоды, грибы, шишки. Снежные антилопы и яприли приходят за ягодами. Хищники — за зайцами и кабанами. Кое-где в окрестностях серные источники — к ним собираются раненые звери. Да ещё Тёплое озеро. В общем, туда даже одиночные альфины забредают время от времени.        Ну, если там альфин, то охотнички — фаршик. Я такого красавца видела только раз, издалека: огромный, погладить — в прыжке вряд ли достанешь, пушистый… и кисточка на хвосте. Может, хоть сейчас удастся поближе посмотреть.         — Профессионалы? — если с этими придурками серьёзные охотники и егеря, животным может и не поздоровиться.        Но Грызи качает головой. Ну да, ехали-то развлекаться, а не на настоящую охоту. Каждую зиму кучу трупов таких вот развесёлых охотничков откапывают из снегов.        Пухлик поясняет дальше. Что свора собак у недоохотничков была, и даже неплохая. А вот слуг при них было мало — и то, больше обслуга, чем егеря. Да ещё получается, что половину обслуги они оставили на этих самых кораблях, когда двинули искать приключений на всякое. В Заброшенных лесах.        — Не зная местности, — уточняю. Тоже уже почти радостно. Похоже, тут и работы всего ничего: добраться до тел и дать сигнал тем, кто их погрузит.        Пухлик цветёт всеми цветами. Потому что на нём три шарфа, и все — то в пламени, то в кувшинках. А вон на том беспамятники. Нойя его, что ли, собирала?        — А вот здесь готовьтесь куда-нибудь да повалиться от изумления. Оказывается, единственный, кто знает местность — это тот самый сыночка. Халлен Аграст, ага. Потому что, видите ли, это вот уже четыре года как — земли его папашки. Охотничьи угодья, вернее. Ну, знаете, как у аристократов Крайтоса водится: ты там, где потеплее, а угодья — где у зверей мех получше. И купил он эти земли, надо полагать, за бесценок. Не могу представить, чтобы кто-то драл нормальные деньги за Заброшье…        Пауза обозначается разве что тем, что Мясник перестаёт изображать истукана. Поворачивает лицо и начинает кушать Пухлика взглядом. Неспешно. По кусочку.        Морковка выныривает из-под шапки — и как он еще не задохся?         — Может, конечно, я повторяюсь… но зачем? У Скорпионьих гор дурная слава. Ну, вы знаете. Все эти легенды о белых скорпионах. О тайных орденах, которые ютились в той местности и убивали каждого, кто сунется. Ну, и сама Катастрофа Обнищания…        Дай волю Его Светлости — он про это самое Обнищание в красках распишет. Ещё и иллюстрации намалюет. Руками в воздухе. Он-то про это поэмы в своё время писал. И мне на мозги капал теориями в духе: оу, пы-пыщ, посмотри, из Кайетты уходит магия, рождается всё больше «пустых элементов», и нет сильных Целителей или Стрелков, да и из земли магия вытекает тоже — всё, нам конец, катастрофа, помрём.        Правда, пока это самое Обнищание коснулось только Алчнодола, который непонятно почему лет пятьсот назад так обнищал, что теперь вот магию прямо-таки жрёт. С Заброшьем всё не так гадко. Там только что-то не так с водами — связь то сбоит, то её нет совсем, и в виры лучше не соваться, точно не туда вынесет. Ещё Дар на Печати использовать тяжело: тоже сбоит.         — Может, конечно, Аграст решил подлечить косточки в источнике, — будто невзначай замечает Гроски. — Или вдохновиться видом гор и дымов с озера — для пары нарядов, которые произведут фурор при дворце.         — Трудная местность, — шелестит Нэйш. — Неровный рельеф. Испарения, гул и Обнищание. Там теряют нюх ищейки. Сбиваются артефакты поиска. И не могут работать Следопыты. Верно, Мелони? Ты же там…         — Полезнее некоторых.        Вылез, тоже, знаток. Я его и без Дара уделаю. Грызи тоже так думает: когда Морковка начинает своё «кудах-тах-тах, но как же Мел тогда…» — она поднимает глаза от карты и чеканит:         — Мел отлично читает следы и ладит с животными, Господин Олкест, за вас я вполовину не так спокойна.        И по свисту хлыста в её тоне я понимаю, что ситуация совсем паскудная. Вся эта история с охотничками тянет не на «напились, попёрлись куда-то, заблудились, а связи нет, потому что местность такая». Это тянет на «нарвались на что-то серьёзное, о чём мы — ни слухом ни духом».        Морковка дуется, Пухлик — цветёт. И добивает аудиторию:         — Да, а я ещё не говорил, что поведение нашего клиента — выше всяческих похвал? Он, знаете ли, на коленях ползал, чтобы мы нашли его сыночку. При этом не обронил ни полсловечка о том, что у него там в угодьях — хотя уж поверить можете, мы пытались.        — Нужно было не брать дело, — хором выдаём мы с Его Светлостью. И удивлённо глядим друг на друга.         — Нужно было, — соглашается Грызи. — Тем более, что он явно искал группу не из Крайтоса. Это тоже подозрительно.        Как и то, что он позвал варга, а не направил слуг или наёмников узнать — что это с сыночком такое.         — В Крайтосе же тоже ковчежники, — вспоминаю, — две группы.        Грызи отвечает коротким, раздражённым жестом.        — Я пыталась с ними связаться, но они не очень-то желают делиться сведениями.        Ну да, ну да, у Грызи нелады со своими. И с теми, которые в общинах — там её считают предательницей из-за побега. Другие ковчежники нашу группу тоже недолюбливают. Потому что, видите ли, мы перехватываем у них заказы. И потому что в группе устранитель.        В «поплавке» повисает мрачноватая тишина. Задание — тухляк, ясное дело.         — Понимаю, — отвечает Грызи на мой взгляд. — Но там счёт может идти на минуты. Может, кто-то ещё жив.        По тону её ясно, что она сильно в этом сомневается. И что сейчас начнёт своё вечное: «Идут только добровольцы, остальные сидят на подстраховке». Нет уж, подруга, выкуси.        — Что с местностью?        С местностью просто. Речная пристань. От неё по прямой на запад — десять миль до Скорпионьих гор. Между горами и пристанью — в основном лес. Гуще и реже. С валунами, зарослями терна и кустами кровяницы. Не хватало влезть в такую дрянь — вся одежда с кожей в клочья будут. Последние три дня там были снегопады, ночью тоже порошило. Стало быть, следы могло скрыть.        Есть несколько виров, но это без толку. Да ещё Тёплое озеро — это за две с лишним мили от пристани на юго-запад.        — Вот здесь, — отчёркивает Грызи пальцем, — на берегу Тёплого озера стоит зимний охотничий домик Аграста. Строился специально для таких поездок. Там припасы, спиртное и прочее. И очень может быть, что охотники свернули именно туда. Это нужно проверить. Лайл и господин Олкест, этим займётесь вы.        Рыцарь Морковка открывает рот, чтобы возмутиться начальственными решениями. И тут Грызи добивает:        — Нэйш, присмотри. Мы с Мел пойдём по следу.        Мясник отвлекается от окна и ухмыляется так, будто Грызи притащила ему давно желанный подарочек в честь Перекрёсточных дней. Рыцарь Морковка давится возмущением.        Пухлик оглядывает их лица и завершает всё коротким «Боженьки».        То ли о прогулке, то ли о разделении сил, то ли о том, что сейчас начнётся.        — Что?! Но… госпожа Арделл, я прошу прощения… вам это кажется удачной идеей? Мы же понятия не имеем, что там — и идти по следу, который может привести в ловушку, только вдвоём, вооруженными кнутом и атархэ…        Шум воды — это «поплавок» всплывает из реки. Бурчит в своей кабинке Фреза: «Вечно понесёт их вир знает куды. Вон, лошадушки-то аж мимо пристани промахнулись». Грызи молча открывает дверцу и взлетает на пристань. Выхожу за ней — и утреннее небо, падает, наваливается на плечи. Будто пыльный балдахин, который повесили над чистыми простынями. Вокруг всё в снегу, за лесом поднимаются вершины Скорпионьих гор — сейчас ужалят. Пар валит изо рта: первая ступень холода. Не то что в Вейгорде, где разве что по ночам лужи замерзают.        Снег до щиколотки - лёгкий, рыхлый, недавно нападал. А под ним другой слой, плотный и затвердевший. В него можно и до середины икры провалиться. Кое-где - заносы до колен - следы снежной бури.        Хорошо бы, охота далеко не ушла.        — Корабли, — говорит Гриз, оборачиваясь. Кивает на два судна, которые бросили якорь ниже по течению реки. Одно прогулочное, с богатой резьбой и отделкой, и одно — баржа с широкой палубой, по ней нервно расхаживают два единорога. Придурки что — ещё и единорогов потащили туда, где снег и мороз?!         — Опросим, — соглашается Пухлый. Уже усмотрел на палубах растерянные рожи команды и слуг. — Могли что-то видеть и слышать, конечно.         — …я не навязываюсь, Единый упаси, но это же просто безрассудно, то есть — я хотел сказать — даже для вас безрассудно, и я рад был бы выступить страховкой для вас или Мелони…        Рыцарь Морковка всё не умолкает, и Грызи наконец-то к нему поворачивается.        — Господин Олкест, — мягко, но твёрдо, — счёт может идти на минуты. Вы за нами просто не успеете: мы идём по следу на максимальной скорости.        — Но если там опасность…         — То Лайл и вы — наименее защищены, вы понимаете это? Вы не ориентируетесь на местности, не читаете следы и пока еще слишком мало разбираетесь в повадках зверей. К тому же в этой местности могут быть проблемы с Даром, — деликатное макание мордой в снег. Напоминание, что Пухлик с Даром Холода вряд ли пригодится, а у Морковки Дар так и так сбоит. — Поэтому…        Взгляд-напоминание летит в сторону Нэйша. Мясник взгляд перехватывает и принимает вид образцового работника.         — Не беспокойтесь, госпожа Арделл. Вы же знаете, со мной они в безопасности.        Морковка молча доходит от рубинового оттенка до почти гранатового.         — Да какого… я не о своей безопасности думаю! — у него чуть ли не фальцет прорезается. — Но если там разбойники, или хищники, или что-то друго…         — Значит, у нас с Мелони останутся те, кто нас вызволит, — отрезает Гриз. — Господин Олкест, у нас есть маск-плащи и Дар Следопыта. И если там животные, то я варг, вы же не забыли?        — Но, кажется, у вас нет способа контролировать с десяток тварей, как у Петэйра?        Мгновение Грызи смотрит на него и будто колеблется. Потом отвечает коротко:        — Не волнуйтесь об этом, — и поворачивается ко мне. — Мел, уходим в поиск.        Давно бы ушла, если б Морковка перестал орать. Кручусь у пристани: снег истоптан, воняет людьми. Слуги топтались сапожищами, понятно. Но вон там — ямки от копыт, навоз от коней. А вон кобель пометил дерево. Следы не выдохлись за ночь, и снегом их прикрыло только слегка. Можно поохотиться.       Позади раздаётся:        — Нэйш, если господин Олкест вздумает последовать за нами — выруби его и передай Фрезе, пусть позаботится. Всё, не тратим времени. Напоминаю всем: идём осторожно, без шума.        Его Светлость что-то там ещё бурлит на пристани, но Грызи уже оказывается рядом со мной, легко подхватывает ниточку следа и переходит на бег. Выравниваю темп: мы бежим теперь там, где снег протоптали лошади охоты. Приглядываемся: кто-нибудь отбился? Может, кто свернул? Четверть часа бега по утреннему лесу, разодетому в снежный траур. Теперь посторонние звуки не должны мешать. Замедляемся, ещё пять минут — и я останавливаюсь и взываю к Дару.        Криков нет, и голосов, и зова. Нет лая собак. Где-то далеко вскрикивает лошадь — на границе Дара, это мили четыре. Но крик размывается, будто его занесло ветром. Вслушиваюсь опять, и кажется ловлю что-то там же… тягучий остаток будто бы знакомой песни. Вой? Игольчатый волк?        Долго вслушиваться не получается: небо настырно давит на голову. Глушит Дар, будто завесой. Трясу головой, показываю: ничего, давай ещё побежим. Несёмся с Грызи дальше.        Бежится ничего себе, главное — выбирать, где снега поменьше. Холода не чувствуется совсем. Плохо, что и ветра нет — ни звука, ни запаха не донесёт. Ещё лесная тропа неровная. Стволы, сучья и прочая дребедень, так что приходится замедляться. Россыпи ягод кровяницы повисли на кустах. Кровью на белом. Вынюхиваю след, а на ум лезут сказочки про Снежную Деву, которые мне рассказывал папашка. О том, как Дайра Ледяная как-то раз запуталась своим подолом в колючих кустарниках, изрезала белые руки — и ветки кустарников украсились сперва каплями крови, а потом они уже переродились в красные ягоды с солоноватым привкусом. Надо бы набрать, как справимся. Конфетке пригодится для зелий, да и гарпиям вместо лакомства будет.       Охота бодро мчит вперёд и оставляет столько следов, что и под снежным покровом легко разобраться. Вот тут остановились — отхлебнуть из фляг. Есть следы сапог. Хорошо, Грызи захватила галстук этого потерянного сыночки. С трудом, но унюхиваю, что он точно был с ними. Топтался у своей лошади — то ли показывал дорогу, то ли ещё что.        Люди, собаки, кони. Слуги — позади. Собаки ищут добычу. Кони спотыкаются. Вспахивают поляны копытами.        — Встревожены, — показываю на следы. — Не слушали седоков.        Гриз молча кивает: кони, точно, вздымались на дыбы. А собаки, наоборот, не хотели искать добычу и жались к охотникам. Может, на них тоже давило здешнее проклятущее небо. Или горы, которые выставили пики-хвосты. Что вообще должно случиться, чтобы какое-то место так действовало на магию? Магию тебе при ритуале Посвящения дарит Каменюка в Башне Кормчей. Так с чего бы Дар теряется, если ты поживёшь в Алчнодоле, или сбоит, если ты оказался возле Скорпионьих нор?        Каждые четверть часа — перерывы. Отдышаться и призвать Дар. Слушаю. Потом нюхаю. Потом смотрю. Через час пробежки откуда-то с юга начинает нести кровью. След мечется туда-сюда, потом заворачивает в том же направлении.        С метаниями ясно: пытались науськать собак, чтобы начать охоту за добычей. Только добычи-то не было. Один белый лес вокруг — зимний сосновый лес, и временами — угрюмые ели, как сторожа. И повсюду ягоды кровяницы — алые на белом. Свихнуться можно от такой картины. Так что всадники кружили там и сям, и дергались всё раздражённее, а кони уставали и боялись, проваливались в прикрытые снегом ямы.        — Сворачивают к озеру, — говорит Гриз.       Точно. Охотнички опять спешились, потоптались, дали отдохнуть лошадям. Явно переругались друг с другом. Наверняка решили завернуть к зимнему охотничьему домику и то ли продолжить гуляние, то ли переждать ночь.         — Этот аграстов сынок топчется в стороне от всех, — киваю на след. — А едет позади. Похоже, размолвка была с ним. Могу атархэ поставить — он сюда всех и позвал. Из-за неудач на охоте. Пообещал им богатую дичь. А тут ни шнырка. Ну, они и разозлились.        Грызи задумчиво кивает, не снижая лёгкой пробежки. Я уже выдыхаться начинаю, а она ещё и говорит ровно. Хорошее дело — организм варга.        — У двоих хромают лошади. Да ещё и вечер. Неудивительно, что они решили возвращаться.        Вслушиваюсь ещё раз — разбираю где-то вскрик, а может, рыдание. Потом — но это куда дальше — опять вой, и опять не успеваю разобрать — чей. Может, конечно, вообще скрогги-пересмешники балуются. Они в такие места ещё как залетают. Или даже снежные совы — с них станется.        Вот только запахом крови впереди начинает нести всё гуще. Так что скоро мы что-нибудь да найдём, только вряд ли это будет что-то хорошее.        Заворачиваем вслед за охотниками к Тёплому озеру. Теперь они движутся медленно, и им до озера — неплохой такой крюк. Мы с Грызи бежим себе и бежим по их неровному следу. Отмеченному навозом, кривыми прыжками испуганных собак и ещё двумя падениями всадников: лошади их скидывали.        И не проходит получаса такого бега, как мы начинаем находить. Будто весь лес пророс кровяницей, и её ягоды раскатились по снегу. Алые брызги, давно схватившиеся. Где-то присыпанные снегом, а где-то — выступающие над ним. Клочки шерсти на колючих кустах. И потом тела. Вернее, то, что было телами. Собак и лошадей, которые пытались сбежать от чего-то страшного. Метались вслепую, наверное, в темноте — и налетали на это страшное, безжалостно выпускавшее из них красный сок — в снег. А потом…       Грызи останавливается у бугра, возле которого весь снежный покров примят и перекопан. Осторожно начинает разгребать рукой в перчатке снег. Совсем немного — показывается лошадиная голова. Под снегом угадывается нога. Туловище слева, под сосной. Там другой бугор, побольше.        — Йоссы, — можно и не говорить, уже всё ясно. Ручьи крови тоже закопаны. Заботливо, в снег. И всюду следы — в длину как моя ладонь, а в ширину я две ладони могу положить. Йоссам нужны толстые лапы — ходить по снегу.        Они сначала и водились-то только на севере, а потом их начали истреблять. И йоссам пришлось перебраться жить подальше на юг, даже к Акантору. И всё равно их продолжали убивать. Из-за меха. А мех у них — чудо, чаще — чёрный или белый, реже — медный или золотистый, серебристые вот совсем редкие. Густой и пушистый, непременно с переливами.        — Стая, — бормочет Грызи. — Четыре… пять. Шесть, похоже. Серебристые.        К царапучей коре пристал маленький клочок живой шерсти. Искрится маленьким слитком серебра на ладони.        Серебристые… они вроде альфинов. В дикой природе, может, пара колоний осталась. Всё больше одиночки, пары, иногда стаи-семьи. До стаи в дюжину особей дело обычно не доходит: где столько пищи взять? Йоссы — не охотники. Они всеядные. Корни, ягоды, грибы, падаль — сколько угодно. Любят лакомиться яйцами птиц.        Только вот не нужно обольщаться и думать, что они такие мишки-миляги в серебристой опушке. Йоссы — звери бесстрашные и хитрые. Могут быстро бегать, хоть и не очень-то долго. Влезают на деревья. Плавают.        И за мили чуют кровь — это у них пунктик. Как у алапардов — гибель сородича, а у яприлей — боль или клетка. Если йоссы слышат теплую кровь — они идут на добычу, где бы она ни была. И раздирают на своём пути всё. Особенно если оно в крови.        И да, именно в такие моменты они и могут быстро бегать. Чтобы добраться до крови. Прыгают они тоже хорошо, хоть и выглядят малость нелепо: длинные задние лапы, полусонные мордахи и препушистые хвосты. А весят где-то как я, иногда и больше. И роста у йоссы хватит, чтобы укусить Пухлика в пупок. Серьёзно так укусить: челюсти у них толстые кости прогрызают.        Перетряхиваю свои знания о красавцах-йоссах, пока мы с Грызи пробираемся по кровавому лесу. По брызгам алого и взбитому в пену снегу. От одного траурно-белого холма к другому. Йоссы убивают то, в чём чуют тёплую кровь, так. Это называется «метка добычи». И пока «метка» не остынет — йоссы не остановятся. А когда тёплой крови больше не слышно рядом — вот тогда наедятся. И запасут побольше впрок. Закопают в снег, в листья, в землю: чем больше кладовых, тем лучше.        Так что понятно, почему мы с Грызи натыкаемся на части закопанных тел. Пока что это собаки и ещё две лошади. Но уже и так ясно — что нас ждёт туда, куда идём.        К Дару больше не взываю: кровью вокруг пропах весь лес, сладковато-солоноватый душок кружится под деревьями. А я всё-таки — не йосса, чтобы отличить теплую кровь от мёртвой.       Ещё где-то через милю начинают попадаться другие холмы. Когда Грызи разгребает снег над одним из них — оттуда высовывается сапог. Стоптанный и недорогой — наверное, слуга. И, вроде бы, уже понятно, как тут всё кончилось — но Грызи всё-таки прикрывает глаза и три секунды просто стоит, под давящей тишиной леса. Потом делает жест — идём дальше, нужно увидеть, как началось.       Иду молча, стараюсь не проваливаться. Подсчитываю следы на снегу. Они разные. Побольше и поменьше. Тут самцы, самки и годовалые подростки, и некоторые следы примелькались. И получается, что йосс точно было не шесть. И даже не десять.        Лес впереди редеет. А траурные холмики начинают теперь встречаться чаще. Похоже, их тут много вокруг, и под ними — все охотнички, и их слуги, и лошади с псами. Бедняги. Собаки, конечно, сначала пытались хозяев защищать, только встать на пути йоссы, когда он опьянён кровью…        А лошади испугались, понеслись по лесу. Исцарапались или влетели в кусты кровяницы (на кустах — клочки грив и хвостов). И стали добычей. Бедняги.        Если же говорить о придурках-хозяевах…       Полянка небольшая, очищена от снега магией воздуха. И ясно, что происходило всё именно здесь. Всё истоптано и перемешано, никакой снег не прикрывает луж крови. Костёр в середине раскидан и затоптан, головни разбросаны и зарыты. Кусты опалены: кто-то пытался бить огнём. Вот чёткая взрезанная полоса: воздушный удар. Брошенный арбалет, рассыпанные болты. Шапка валяется — прокушена, разодрана. Под ней лежит меч-атархэ — красивая игрушка с богато отделанной рукоятью. Поблёскивает рубинами. Золотая цепочка повисла на кустах, через которые кто-то пытался уползти. Вот ещё сапог — полузарыт в снег. Кинжал, уздечка. Если покопаться — найдётся много чего. Оставляю Грызи смотреть окрестный лес и считать холмы. Сама распутываю следы. Это сложно: всё понамешано и затоптано. Небо давит на затылок, но всё равно взываю к Дару. Приёмчик, которому я научилась, пока шарахалась по Вольной Тильвии: подхватить цепочку следов Даром и пытаться с его помощью восстановить — что случилось. Чтобы удобнее было подхватывать, отхожу назад. Туда, где все были живыми: и слуги, и лошади, и собаки. Петляю по тропе, нахожу ямку со следами падения коня, подхватываю следы и запахи и «веду» обратно к поляне. И здесь словно снимаю слой за слоем с коры дерева. Добираясь до сути того, что было ночью.       Отметаю след за следом. Вглядываюсь в перемешанный снег, подхватываю то одну вещь, то другую. Поднимаю огрызок лепёшки, треснутую бутылку, выброшенную салфетку. И мечусь по поляне, и шепчу Дару: «Веди давай, кому сказано…»       Когда Грызи отрывается от своего пересчёта холмов и тел — мне уже есть, чем поделиться.       — У них упала лошадь. С этого всё началось. Провалилась в яму, переломала ногу, да и ушиблась сильно. А уже наступали сумерки. В общем, они дотащили лошадь до этой поляны и тут начали решать — что делать дальше. Слуги расчистили тут малость и развели костёр — накормить хозяев и собак. Похоже, две лошади шли гружёные припасами. Слуги поставили переносные столики. А эти... закусывали, пили и ссорились. Торчали тут долго. Точно больше часа. Двое каких-то играли в снежки.        Голос сипнет, мотаю головой — вот ещё, в вир болотный. Пусть себе играли, идиоты. Охотники — все паскуды, как Оттон.        — Лошадка была вот тут, видишь. Может, стонала или они просто так решили её добить. И кто-то — то ли из них самих, то ли из слуг — ударил кинжалом или мечом по шее. Как мясник. Видишь, сколько крови? Йоссы такое миль за десять учуять могут. Только вот на этот раз они были точно не за десять миль. А эти идиоты даже не вздумали бежать.        Песнь Крови уж точно была слышна. Значит, эти… слышали как йоссы приближались. И с какой-то радости остались на месте. Может, поохотиться думали. Может, не вычислили, сколько их будет. Может, вообще — обрадовались, кто ж там знает, что в голове у этих…        В голове всё звенит и плывёт: перестаралась всё-таки с Даром. «Тебе надо больше спать, Мелони», — квохчет в памяти Морковка, но я мотаю головой, отгоняю память. Просто тут слишком много крови всюду. Даже на стволах деревьев.        И кажется, что крики замёрзли в воздухе и вот-вот обрушатся сверху.        — Больше дюжины, — говорит Грызи задумчиво. Киваю — ага, я бы так сказала, пятнадцать, может — и двадцать. Даже дюжина голодных, бесстрашных йосс, летящих на кровь — это вполне себе смерть даже для хороших охотников. А тут — в ночи.       — Что хуже — они попытались отбиваться. Лупили вон магией, атархэ, амулетами. Собаки тоже влезли. Раззадорили их. А это уже…        Йоссы бесстрашные, но соображают небыстро. И не слишком-то умеют действовать сообща. Если бы охотнички встали в круг, убрали собак, начали бы бить по команде, организованно… сами бы при этом не поранились… кто там знает — вдруг бы и выжили. Замедлили бы их. Может, даже отпугнули.       И точно они выжили бы, если бы просто побежали. Все, на ком не было крови бедной лошадки. И все, кто не влетел бы в кусты кровяницы по пути.       — Нескольких йосс они точно положили, но скорее случайно. Они тут орали, метались и попадали друг в друга. Паника. Мало что видели и понимали в темноте. Понятно, кто поранился, кто поцарапался, кто перемазался. Двое слуг пытались бежать, влетели в острые кусты, им тоже конец. Лошади оборвали поводья, разбежались кто куда. Я слышала ржание. Наверное, одна далеко убежала.       Нужно будет найти лошадоньку, если живая, конечно. И собак поискать — вдруг тоже кто-то уцелел.        Грызи коротко кивает и выжимает через бледные губы короткое:       — Халлен?       — Похоже, был не с ними. Уехал верхом раньше. Только не совсем к Тёплому озеру. Куда-то дальше на запад. Но оттуда и йоссы пришли. Так что вряд ли они разминулись.        Подруга задумчиво поглядывает на следы лошади этого Халлена. Приметные подковы с витиеватым «А» — ну да, модный дом Папеньки Аграста.         — Там три тела охотников и двое слуг. Может, я кого-то не нашла…       А может, кто-то всё-таки сбежал. Нужно опять смотреть следы, только там, где меньше натоптано.       Вспоминаю ещё кое-что странное:       — Помнишь, я сказала — они несколько йоссов положили? Следы и кровь есть. А тел не видно.       — Потому что они под снегом, — хмуро откликается Грызи.       — Под снегом — в смысле…       — Как остальные.       По частям, значит, как мясо в кладовочке. Только это бред. Йоссы не едят человечину, своих тоже не едят. Человека сгоряча ещё прикопать могут, пока в крови. А вот мёртвых своих просто обходят. Разве что они посчитали мёртвых своих тоже за добычу, только с чего кому-то приучать йоссов быть каннибалами?       И тут я понимаю, почему Грызи так неотрывно смотрит туда, на юго-восток. Куда уехал сынок Аграста и откуда пришли йоссы. Случайная такая стая в два десятка особей, ага. Притом, что и пару штук найти бывает сложно.       Обдаёт пониманием — что мог прятать в своих угодьях урод-Аграст. И зачем вообще купил эти угодья. Что там Живодёр насчёт тайника говорил?       Но неужели йосс держали на свободе? Если так — откуда стая? Почему они поедают своих?       Кручу эти мысли так и этак, пока мы с Грызи опять уходим в поиск. Просматриваем снег между деревьями, вглядываемся в следы йосс, и собак, и лошадей. И почти одновременно говорим:       — Вот.       Потом Грызи во что-то всматривается, качает головой и идёт ко мне.       — Слуга. Мы как раз пришли в том направлении, так что это его мы нашли самым первым. Следы те же. Что у тебя?       — Двое охотничков драпанули, — и прямо по направлению к горам, и скорость отличная. С этими есть шанс.       Но Грызи сразу по следу не кидается: останавливается и встревоженно глядит на меня.       — Мел… тебе их слышно? Можешь сказать, куда они ушли?       Тревогу в голосе Грызи можно руками потрогать. Так что пинаю Дар. А он в ответ пинает меня. Невидимой коленкой в висок. Крючусь и ругаюсь шёпотом. Вроде, разбираю что-то такое вдалеке… далёкие звуки сытой стаи.       А потом гораздо ближе различаю ворчание, повизгивание и испуганный человеческий вскрик.       — Стая ушла ещё больше на юг, чем было раньше. — мысленно прикидываю по карте. — От Теплого Озера — больше пяти миль. Может, разделились или разбежались по всему лесу. А там, похоже, кто-то живой.       Грызи кивает. И срывается с места: бежит на запад. Туда, откуда донесся человеческий скулёж.       Бегу следом, и это правильно. Там кто-то живой. Вряд ли больше мили. А до йосс мили три, а то и пять. И от второй группы они пока далеко.       Остаётся надеяться, что у Пухлика и Его Светлости хватит ума не уходить от озера, сидеть в этом самом охотничьем домике и изображать наше прикрытие.       И ни обо что при этом не порезаться. ЛАЙЛ ГРОСКИ       Если уж начистоту — это дельце не понравилось мне с самого начала.       Для меня оно ещё и началось в безбожную рань. Со стука в дверь нашей с Янистом спальни, потом с короткого: «Ну, я вас предупредила».       А потом меня сходу затрясла за плечи Гриз Арделл, приговаривая: «Я очень извиняюсь, Лайл, правда, но у нас дело, клиент несёт какую-то дичь, нужно, чтобы ты сгонял со мной в Крайтос, одевайся, пять минут на сборы. Доброе утро, господин Олкест, вы можете продолжать спать, извините, что потревожила, нет-нет, я на вас не смотрю».       Механизм побудки, отточенный за время учебки Рифов до остроты даматского клинка, сработал на славу. Бедолага Олкест только-только с ужасом вперился в закрывающуюся дверь — «Это что, Арделл?! Ну что за…» — а я уже впрыгнул в штаны и застёгивал тёплую рубаху. На ходу поучая парня:       — Я тебе не говорил, что о начальстве не надобно говорить перед сном? Так же и накликать можно. И скажи-ка мне просто на будущее — ты, случаем, не мечтал об этом самом начальстве, ну, скажем, в интимной обстановке? Потому что мне кажется, что это сбывается как-то не в ту сторону.       Судя по треску, который раздался за моей спиной — Олкесту нужно всё-таки перевесить несчастную книжную полку. Так же можно и череп проломить, в самом-то деле.       Может, Янист не отказался бы составить мне компанию. Но угнаться за Арделл было непросто: она сходу запихала меня в «поплавок», и ещё через полчасика мы обретались в Крайтосе, где господин Аграст принялся со вкусом развешивать по нашим ушам ложь, оформленную по последним меркам высокой моды.       Тогда-то мне не понравилось это дельце ещё больше. И это был даже не вечный грызун, а чутьё законника (кузен Эрлин уверял, что оно у меня — что надо). В прежние времена я слишком хорошо чуял тех, кто использует своё горе, чтобы не давать ни крупицы лишней информации.       Бейло Аграст был как раз из таких. Может быть, его жёнушка, обмякшая в кресле под мехами йосса, могла бы что-то прояснить — только вот он не давал ей и слова вставить и исправно топил нас в потоках своего горя. Заливал кружевной платок правдивыми слезами и протирал колени костюмчика из фиолетовой таллеи (с искрой). Ползая в собственной гостиной по дорогому ковру (даматский, эпохи шестой Кормчей, чудесная вещь). И простирая руки, унизанные перстнями.       С ног до головы — олицетворение горя и лжи. С этаким игроком нам было не равняться: тут подрастерялся бы целый отдел законников. Но я всё-таки попытался на пару с Арделл выцедить из портного-модельера-стилиста что-нибудь более существенное.       — Господин Аграст, успокойтесь. Почему вы с вашей супругой так встревожены? Возле Скорпионьих гор часто возникают проблемы со связью…       — Говорите, вы пока не оповестили родственников остальных охотников? Но почему?       — Вы ведь могли попросить слуг на барже и корабле поискать вашего сына. У них ведь след перед глазами, не так ли?       — Можно ли вообще узнать, почему вы не направили свою охрану или охотников… у вас же есть охотники? Или не нашли кого-нибудь… поближе, чем в Вейгорде?       Без толку. Аграст ломал руки, повторял, что мы теряем время, теряем время, и вообще, он не знал, к кому обратиться, а о нас он прочитал в газетах. И его сын, его милый сын, его сердце говорит, что что-то не то с мальчиком… как? А кому-то нужно сообщать? Или просить? Ой, а он не подумал. Но не могли бы мы всё-таки взяться за дело и не терять время, пожалуйста, его сын, его мальчик, он чувствует…       Душераздирающие излияния прерывались обещаниями выдать отличный аванс, вот прямо сейчас («Хотите сотню золотниц? Половина вперёд, конечно, конечно!») А в глазах тем временем извивалась тень страха, и я мог месячное жалованье поставить: Арделл тоже уловила эту тень. Гриз даже всерьёз колебалась перед тем, как взять дело. Только вот я был уверен, что она его возьмёт. В полном соответствии со своей натурой, которую я обрисовал Янисту не далее, как вечером.        Так что, когда выяснилось, что нам придётся всё же прогуляться в Заброшье — я только отмахнулся от крысиных повизгиваний внутри. Мол, попридержи голосовые связки, детка. Нет сомнений, на месте Гриз разделит команду (потому что не могу же я носиться со скоростью Мел). И в напарники мне пропишет «лучшего друга», который и привнесёт в нашу грызунью жизнь ярких красок.        Арделл сделала даже лучше и приписала в группу мечты страдающего Олкеста. Кажется, у неё были какие-то свои идеи насчёт волка, козы и капусты.        У меня была куча идей насчёт меня, молота, наковальни и «да за что ж мне такое» — но делиться уже было не с кем: следы Арделл и Мел остывали на морозце, Янист полыхал негодованием и был готов кинуться вслед, Нэйш с воодушевлением отслеживал метания новичка. В кои-то веки — готовый следовать приказу: вырубать Олкеста и закидывать в «поплавок».        — Боженьки, — выдал я, уныло созерцая корабли у берега, — да я там всех до полудня опрашивать буду.        Олкест приостановил метания. Скрипнул зубами, рассмотрел мою растерянную физиономию и рыцарственно пришёл на помощь: первым двинул опрашивать слуг на кораблях.        — Прямо скажем, они знают маловато, — подвёл я итог через часик, когда мы вернулись на пристань. К неподвижной белой фигуре, замечательно сливавшейся с местными пейзажами.        — Ещё точнее — они не знают ничего, — уточнил Янист. — Во-первых, половина перепились с радости, что хозяева не появляются…        А остальных нам пришлось будить, ага. И все искренне не понимали: чего это мы сюда вообще заявились. Ну да, ну да, молодые хозяева (тут я выжал из слуг имена и статусы охотников) поехали на охоту, а та возьми да и окажись неудачной. Тогда Аграст приказал плыть вниз по течению — мол, в его угодьях поохотятся. Здесь оставили единорогов, сели на лошадей, взяли свору. Сказали — заночуют у Тёплого озера.        — Аграст-старший с ними не связывался, — подытожил я, отдуваясь. — И даже после того, как выслал сюда нас. Никаких, понимаешь ли, «О, у меня тут сыночка пропал, к вам направляются специалисты, не могли бы вы оказать им всю доступную помощь». Наверное, не подумал, ага.        Нэйш ожидаемо не отозвался и вообще как-то чересчур уж углубился в созерцание пейзажей. Физиономия у «клыка» была скрыта капюшоном, так что я видел только подбородок да плотно сжатые губы с чёткими полукругами — следами от улыбочек. Но смотрел он куда-то на чёрные, слегка позолоченные солнцем пики Скорпионьих гор.         — По всему получается, что всё равно придётся идти к Тёплому Озеру. Искать этот охотничий домик и выяснять — были ли они в нём вообще. Слуг Аграста на корабле нет, так что идти придётся по карте, если, конечно, ты не собираешься остаться и достичь полного единения с природой.        Белый капюшон с серебристой опушкой слегка качнулся в мою сторону. Потом «клык» неторопливо повернулся и двинулся на юго-запад. Напрямик, по снегу.        Янист молча посмотрел сперва на удаляющуюся фигуру в белом, потом на уютненькую, протоптанную, с вехами тропу, проложенную от пристани.        — Чудненько, — выговорил новенький вполголоса. — И с ним так всегда?        Я в ответ принял мученический вид, который должен был ответить: «Да вот ты мог бы и догадаться».        — А мы можем просто…        — Нет.       Нет, мы не можем послать устранителя ко всем водным чертям и пойти по тропе. Потому что Арделл была самую малость права: у нас не хватает опыта и магии, а значит — нам тут нужна нянька. Желательно — чтобы у неё были Дар Щита и дарт.        — Отличная такая прогулочка, — выдохнул я, догоняя «клыка». — Не то чтобы я пытался указывать или спорить — Девятеро упаси — но ты не рассматривал возможность хотя бы что-нибудь делать, ну я не знаю — как все люди? Тут, к слову, есть неплохая такая тропа — понимаю, что тебе никто не указ, но всё-таки…       Мои слова с размаху ухнули в холодную пустоту, как в снега. Я почти физически почувствовал, как позади заполыхал Олкест.        — Эта дорога проложена для лошадей, Лайл, — сподобился всё-таки Нэйш. — Для лошадей и повозок. Так что она идёт вдоль реки и потом заворачивает к озеру. Избегая леса и неровностей. Можно скостить две мили, пройдя напрямик.        Ну да, ну да, безопасный, но длинный путь или короткий, но непонятно какой. По рыхлому, чтоб его, снегу - а ведь не все из нас совершают пробежки по утрам! И к слову, есть у меня малость подозрений по поводу того, насколько уверенно наш «клык» перемещается в этой местности. Притом, что на карту он, помнится, и не взглянул.        — Знакомые места? — тут же озвучил мои подозрения Янист за спиной.        — Приходилось бывать здесь… несколько раз, - долетело спереди.        — Настолько часто, чтобы просто вот так спрямить путь по лесу? Без тропы?        Олкесту явно меньше нужно общаться с Тербенно. И не перенимать у него тон.        — Охота на бабочек, само-то собой? — попытался было я, и в ту же секунду Олкест выдал своё:        — Ты охотился здесь? Устранял?        Эффект от фразы был таким, как если бы парень потянул Нэйша сзади за плащ. Устранитель остановился на полушаге. И под внутренний визг крысы я опять пронаблюдал, как к нам разворачивается белый капюшон с серебряной опушкой.        Из-под капюшона глядела смерть, пусть даже я не видел её глаз. Остро захотелось увеличить расстояние между Нэйшем и моей драгоценной тушкой, закопаться в снег и повторять: «Эй, эй, он же ничего такого не спросил…»        — Думаю, можно это назвать и так.        Губы под капюшоном чуть-чуть стронулись: наметили улыбку. Потом Нэйш развернулся и продолжил торить тропочку в снегу.        Олкест смотрел ему вслед с хорошо различимым «Что это было?» на усыпанной веснушками физиономии. Я пожал плечами да жестом призвал к благоразумию (оно же молчание, оно же золото). И поспешил следом за "клыком" — играть роль то ли козы, то ли капусты. Насчёт того, кто здесь волк, у меня сомнений не было.        Лес вокруг стал погуще, отовсюду полезли кусты с ягодами кровяницы — алое и белое, как в детстве, когда ходили с ребятишками за ягодой для пирогов. Как-то даже сразу вспоминается: «Хэ-эй, в ямку не провались!» — «А у меня тут снег глубокий!» — «Лайли, дружище, ты в гущу-то самую не лезь, весь исцарапаешься!»        Точно, Лайл, не лез бы ты, куда не просят. Там, в гуще памяти, те ещё заросли кровяницы, кожу — в лоскуты, верно же? Только вот нужно припомнить — что-то я такое точно слышал насчёт Скорпионьих гор… или Заброшья? Какие-то легенды, нет, легенды — это в детстве, про снежных скорпионов, которые когда-то жили здесь, напитали округу холодом, а пещеры — ядом, а истребил их великий Стрелок Линнэл, тот, который совершал подвиги в каждой вотчине… Но я слышал что-то потом, когда уехал в учебку. О том, что в той местности пропадают люди, думали даже, что там работорговцы или разбойники обосновались. Проклятие, опять не то. Кто-то вёл расследование — вот что. Так, всплывало что-то, когда я уже работал. Было на какой-то посиделке: «Да это юнцы, ты понимаешь? Он набирает детей!»        — Кто набирает? — спросил я, изрядно окосевший. А старина Орлок наклонялся и дышал в ухо ромом и новыми подробностями: это секта, а не банда, вот это что такое. Какой-то урод набирает детей и промывает им мозги, а потом отправляет «на промысел» — грабить и убивать.        — Учитель, прикинь? Этот пацанёнок говорит — учитель у них там… а где? Мы его зельями жали… команда по допросу упарилась… парню шестнадцати нет ещё… четверых наших на задержании положил…        — С каким же это Даром? — поразился я, потому что положить четверых спецов-оперативников в шестнадцать лет — невиданное достижение, даже спьяну ясно.        — Без Дара, — сказал старина Орлок и засмеялся.        И вот теперь я продираюсь через колючие кусты памяти, пытаюсь ухватить, доспросить… Без Дара — так чем? Спросил я его об этом? Ответил ли он? И почему — Скорпионьи горы… близкое название? Нет, это уже после того, как я освободился: довелось перекантоваться у старины Орлока пару ночей. Он тогда уже вышел на пенсию и отнёсся ко мне сносно, только всё твердил: «Гроски, ну, твой-то кузен понятно, а ты чего в это влез?» — и я не смог ему ответить.        Так вот, мы тогда набрались в честь встречи и начали вспоминать старые деньки и старые расследования. И Старина Орлок говорил насчёт этой секты — вроде бы, они называли себя Скорпионами или как-то так. Только вот я не особенно верил старику: он рассказывал довольно фантастические вещи. Вроде того, что у этих самых Скорпионов были ячейки по всей Кайетте. И что эта самая секта малолеток проворачивала нехилые такие дела.        — А я их… почти нашёл, да! Там… у Скорпионьих нор… гор… — старикан вис у меня на плече и бубнил, бубнил, и домашняя наливка в белой кружке казалась — кровью. — Я по следу… наших вызвал уже… только там такое! Ты слыхал, да? А, тебя же тогда судили…       Не слыхал, нет. Я-то как раз рассиживал в уютной такой камере и дожидался приговора. А потом был год на Рифах, и новость о телах в пещерах Крайтоса успела померкнуть, да и руководство сделало всё, чтобы не просочилось в прессу… А старину Орлока выперли на пенсию — он мне жаловался в тот вечер, под славные пироги с грибами от его жены. И отговаривался тем, что давал клятву и не может рассказать: сколько там было тел в тех пещерах, и что это были за тела, и каким способом их превратили в тела.        — Кто-то был там раньше, — он наливал и наливал алую наливку в кружки, прихлебывал — и она засыхала на белых усах. — Когда наш Следопыт… нашел это всё… мы тогда поняли, что совсем чуть опоздали. Следы-то замести не успели, да? То бишь, свои успели, а тела не успели, да и на стенах там… было. Мне потом сказали — молчать, всё верно. А какое там верно, когда… там лет по восьми были… а их всех, понимаешь? До одного!        Сироты и «пустые элементы», — вспомнилось из его рассказа. Бездомные бродяжки. Никаких родителей. Склад драгоценностей и артефактов в подземелье — тут я подумал, что старик и впрямь перебрал. И что-то ещё — важное, свербит в голове и отдаётся в копчик. Что-то о том, что Дар — это слабость… Навестить, что ли, старика, расспросить поподробнее? Или съездить к Лу? Или, может, хоть Яниста спросить? Ясно, что тринадцать-четырнадцать лет назад ему было всего ничего, но может, что-то говорил отец… или Дракканты потом. Тут же недалеко их охотничьи угодья.        Тёплое озеро показалось как-то внезапно — тихий водный младенец в уютной пелёночке дымов. Пришлось стянуть шапку и убрать пару шарфиков из тех, которыми в приступе милой заботы укутала меня Аманда. Снежок вокруг озера подтаял, и ботинки шлёпали по грязи. Блеклое солнце оценивающе поглядывало с низкого неба, и вода в озере отдавала постыдной желтизной.        До охотничьего домика пришлось топать ещё с полмили вдоль кромки воды. Сам дом подкрался почти к самому озеру на широких каменных ножках-опорах, а вокруг солидного строения теснились друзья-прилипалы: конюшни, места для собак, пара сараев, рыбачья хижина.        Ночное покрывало снежка было нетронутым. Дом пустовал (я для очистки совести заглянул в окна и насладился тремя видами гардин, залом оружия и залом трофеев). Замок и магическая охранка. Ключ нам Аграст дать не сподобился, а взламывать клиентские замки — не совсем то, чем я хотел бы заниматься без крайней необходимости.        — Здесь пусто, — с сердцем выдал Янист, оглядев конюшни. — Нужно идти к ним навстречу. Если вдруг… понимаешь, если они что-то нашли.        Я очень даже понимал — и тревогу парня за Мел и Гриз, и его разочарование. Понимал даже подозрительные взгляды в сторону Нэйша, который неспешно прогуливался то вдоль кромки озера, то возле домика.        Не понимал я только коротких, резких взвизгов грызуна. Да того, что что-то в этой картине дома на озере кажется мне непоправимо лишним. Если вдруг речь идёт о том, чтобы приятно поохотиться…        — Скажи-ка, Янист, ты слышал что-нибудь о том, что Аграст — страстный любитель рыбалки?        Ведь, если вдуматься — нужна же какая-то причина, чтобы присобачить возле своего охотничьего дома отдельную хижину с лодкой и сетями?        Хижина оказалась ещё и сторожкой — и у неё-то как раз вид был обжитой. Запас дров возле печки, в котле недавно варили похлёбку, на столе — склад грязной посуды… теплые одеяла на кровати, в углу — куча пустых бутылок. Янист нырнул под стол, выволок ящик виски и удивлённо присвистнул.        — Дешёвое пойло, — принюхался я к бутылочке. — Крайтосское. Какая, однако, милая забота о местном стороже.        — Ну, если он тут жил постоянно… — Олкест малость позабыл хандру и теперь горел охотничьим азартом. — Можно же предположить, что хижину построили, чтобы сторож добывал себе пропитание, да? Если вдруг придётся долго присматривать за хозяйским домом. Ему подвозили выпивку и провиант, сейчас взгляну… так, тут есть сухари, соль, табак, мёд. Картинки развратные, хм, мерзость какая. Да, так вот. А рыбу для основного пропитания он ловил себе сам.        — На лодочке да с удочкой, — подхватил я, запихивая бутылку виски в сумку. — Ловля на молитву или сухари, потому что я что-то не вижу здесь наживки. Да и удочек, если уж честно.        То, что заменяло удочки, нашлось частью в крошечной подсобке, частью — возле лодки. Хорошие рыбацкие сети и ловушки: расставить, собрать…        — Контрабанда рыбы? — Олкест запустил пальцы в рыжие кудри. — Ничего не понимаю. Здешний сторож этим промышлял? Или Аграст так переживал из-за редких видов рыб?        Он перехватил мой взгляд и оттарабанил с некоторой гордостью:         — В Тёплом озере обитает пять видов рыбы, все приспособились к тёплым водам. Самая крупная и вкусная — рубиновая форель, её тут много, но вылов разрешён только с королевского разрешения, а оно стоит немало. Так что если Аграст наладил тут её незаконный лов, продаёт на сторону — он мог бы опасаться, что мы об этом узнаем.        Хорошая версия, мне даже хочется, чтобы всё было именно так.        — Только вот это никак не объясняет — куда делся рыбак. И куда отсюда девалась рыба. Как думаешь, её просто складывали в сарайчике или вывозили на лодке?        Потому что ловушками пользовались сутки назад, может — двое, на дне вон ещё осталась всякая мелочь. А сетки-то растянуты — улов каждый раз был немалый. И что-то я сомневаюсь в прожорливости здешнего сторожа.        — А если на тележке? — осчастливил меня Янист. Нырнул в подсобку ещё раз и ткнул мне в нос вместительное деревянное изделие о четырёх колёсах. — Правда, в неё вряд ли можно лошадь запрячь…        — Сомневаюсь, что в этих краях легко прокормить лошадь, — пробормотал я и склонился над тележкой. Олкест исчез — явно рванул искать дальше. — Вряд ли она продержится зимой на диете из шишек и кровяницы. А вот если вручную…        Похоже, тележкой несколько дней как не пользовались: об этом говорила кромка засохшей и примерзшей грязи. Нет, стоп, что я за олух: тут снегопады в последнюю девятницу, искать нужно санки.        — Тут тропа!        А парень-то умеет мыслить на диво стремительно, ну надо же.        Когда я подошёл — Янист указывал на хорошо заметную тропинку, ведущую от хижины в лес. Тропинку присыпало, припорошило снегом, но заметно было, что ходили по ней не раз и не два.        И вот при взгляде на эту тропиночку меня прохватил жестокий озноб, который никакого отношения не имел к почти неощутимому морозцу. Крыса внутри словно включилась — и разошлась не на шутку: не сметь туда, не сметь, не сметь…        — Это не к реке! — Олкест уже успел свериться с артефакторным компасом. И прямо-таки сиял от обилия догадок. — Это где-то там, в лесу, прямо в гуще леса, и они туда увозили рыбу. Вручную, на себе, так что это не может быть далеко. Давай же, пошли, ну?        Клятый устранитель ничего не добавил. Я стоял, клубы пара летели изо рта куда-то в сторону дымки над озером, внутри заходилась крыса — до одури, до медного звона в ушах. Появилось и нарастало знакомое чувство — мятный холодок под ложечкой, мерзкий, крысиный страх.        — А надо ли? Нашего парня здесь не было. Видно же по следам. А? Гриз чётко сказала: посмотреть здесь. Может, разумнее вообще их с Мел отыскать, чем…         — Но ведь мы можем узнать, — Олкест моргал недоуменно, — раскрыть, что он тут прячет, этот Аграст. Это почти наверняка вне закона, и…        — А я — не законник! — ух ты ж, вот и взвизг в голосе. Надо бы его задавить, пока совсем не раскрыл парню свою истинную натуру. — Больше не законник, во всяком-то случае. Что бы или кого бы он там ни прятал — это дело Тербенно и прочих с ним. А нам соваться втроём — если там вооружённая охрана…         — Но ведь это может быть связано, — Янист на всякий случай донёс истину до несмышлёного малыша сорока пяти годиков. — То, что Аграст скрывает там… и пропажа этих охотников — это может быть связано, и… ты что, действительно собираешься просто остаться здесь?        Я перевёл взгляд в зрительский зал: «клык» бросил наблюдения за пейзажами и начал наблюдения за нами. Судя по виду — собрал богатый материал.        — Да, Лайл, — заботливо подхватил устранитель, — если вдруг ты опасаешься слишком сильно — не беспокойся. Мы с господином Олкестом справимся сами. Думаю, его отвага и мои небольшие навыки…        — Ох, да ради Девятерых…!        Ладно, в любом случае было ясно, что Янист так или иначе полезет по тропочке, а Нэйш не получил на этот счёт никаких распоряжений и сам тот ещё специалист по части «пойти и нарваться». Отправлять же их с Олкестом вдвоём…        Крыса внутри на миг приглушила симфонию визга и ужаснулась воображаемому.        По тропе мы шли в обратном порядке: Нэйш изящным жестом вручил лидерство Янисту, Олкест отозвался презрительным взглядом, но шагнул первым, я опять оказался средним — этакая бутербродная начинка, печальная ветчина меж двух враждебно настроенных друг к другу булочек. К слову, надо было прихватить что-нибудь пожевать в рыбацкой хижине — а то мои мысленные метафоры явно начинали приобретать какой-то обеденный характер.       Или, может, мне просто хотелось заесть волнения. Тут был слишком уж густой лес — там и сям украшенный валунами, а кое где — непролазным кустарником. Ягоды кровяницы слишком мрачновато лежали повсюду. С чего-то припоминались прощальные выкрики Сквора. Насчёт меня и крови, крови и меня. Да верещала внутри крыса.        Янист шёл по тропочке и моих душевных терзаний не замечал. Нэйш поступил в своём духе: сначала я ловил себя на том, что не слышу его шагов, пару раз нервно оборачивался и ловил издевательски-удивленный взгляд — мол, что за нервы, напарник? Потом обернулся — и посередь тропочки уже действительно никого не было.        — Да такую ж…        — И куда он пропал? — осведомился Янист, который наконец-то заметил, что нашего полку убыло.        — Туда, куда его увели голоса в его голове, и если ты вознамерился спросить — да, это с ним всегда так!        — То есть, он просто решил нас бросить? — уточнил жених Мел самым врагоизучающим тоном, который я в принципе слышал. — Или поразвлечься таким вот образом?        — Или то, или это, а может, решил нас опередить и всё выяснить сам, или что-то заметил, или всё вместе, — я опять сдёрнул шапку, чтобы малость охладить голову. — И если ты хочешь задать мне сейчас вопрос типа «Чего от него можно ждать?» — я понятия не имею!        Янист выглядел малость удивлённым моей горячностью — но всё-таки кивнул. Он вёл себя довольно спокойно — особенно на моём фоне. Даже вон — рука дернулась, похлопать внезапно истеричного напарника по плечу.        — Ладно. Думаю, нам надо надеть маск-плащи, да? И идти осторожнее.        И разговаривать шёпотом. Так что этим мы и занялись: крались по тропочке и шептались-перекликались. Под плащами. Время от времени становились спина к спине и озирали окрестности.        — Думаю, вам стоит кое-что увидеть.        «Клык» возник неожиданно и уже впереди нас — причём, с таким видом, будто ожидал нас полчасика. Сделал короткий жест — за ним.        — Осторожно, здесь кустарник. Не пораньтесь.       Причину такой милой заботы я понял почти сразу, как увидел следы.        Они начинались шагов за сорок от тропочки, петляли между деревьями и кустами — толстые следы лап. Чуть-чуть неуклюжие следы, будто животное идёт переваливаясь. Видел я такую походочку у нас в питомнике.        — Йосса? — голос осип, в памяти словно развернулась законническая ориентировка: пополам рассказы Мел, Гриз и знакомых контрабандистов. Бесстрашные твари, чуют тёплую кровь с больших расстояний, одиночки, но могут быть и в стае… Не оставляют добычу, если только она в крови. Пока не загонят.        — И не один, — мягко подтвердил Нэйш. — Вон там следы самки. Серебристые, — он выложил на чёрную кожу перчаток клок серебряной шерсти. — Впутались в кровяницу, но с такой плотностью шкуры им, конечно, кусты нипочём. Ты же знаешь, как их мех ценится у модниц.        Сказал тот, у кого этим самым мехом капюшончик оторочен. Я медленно кивнул, почти даже не слыша, что какие там знания о йоссах извергает из себя Янист (рост, вес, возможности, привычки, ага, очень важно).       - ...считается, что человечину не едят.       Так, стоп, это и правда важно.       - Неужто? - уточнил я с недоверием к такому подарку судьбы.       Олкест малость смутился и стоял теперь, тяжело дыша и комкая шапку.       - Ну... да, если только в голодные годы, мертвечину... Но если человек нападает или он в крови - тогда раздирают, конечно.        Очень утешительно. Крыса внутри повизгивала и жалась куда-то — будто спасалась от непременного падения в пропасть.        — Охотились за кем-то? — выжал я через силу. Нэйш с готовностью повёл рукой (сюда, Лайл, только смотри, не поранься).        Следы добычи отыскались чуть левее. Неверные, шатающиеся, со следами падения. Кто-то в дорогих сапогах брёл и падал, петлял и метался, то ли что-то искал, то ли просто пытался сбежать — по временам окрашивал снег в нежно-розовый.        — Влез в кровяницу? — кивок Нэйша я почувствовал спиной.        — Не слишком сильно. Несколько царапин или порезов. Во всяком случае, достаточно, чтобы стать объектом охоты.         — Он мог искать именно тропу? — вмешался Олкест. — Если так, то это сын Аграста.        Нэйш пожал плечами — может быть. Или это один из охотников, шарахался по лесу наугад. Пытался выйти к реке или к озеру и заплутал.        — Насколько свежий след?        — Конец ночи или предутренний час. Во всяком случае, несколько часов.        — Убираться бы нужно, — заметил я. — Этих тварей тут явно не две.        Янист молча указал на следы. Каждой своей веснушкой он так и кричал: «А это? А следы?! Мы же можем узнать — откуда он пришёл и что с ними стало! А если это вдруг наш Аграст?»        «То он мёртв, и мне не хотелось бы составить ему компанию», — ладно хоть вслух не выдал. Показал жестом: хорошо, поиграем в следопытов. Куда там уводят следы?        Играть в следопытов пришлось осторожно: перемещаться между зарослями, стараться не набрать снега в сапоги и одергивать Яниста (иначе он три тысячи раз влез бы в кровяницу). Уповая при этом на охотничьи инстинкты Нэйша. Тот вскоре отыскал и второй след: здоровая нога, грубые сапоги, грузный бег.        — Слуга или лесничий, — предположил Янист. — Получается, что этот первый бежал не один? Или этот второй просто шёл ему вслед? А вот, следы пересеклись — они встретились?         — Или просто один случайно пересёк след второго, — отозвался Нэйш. — У них слишком небольшая разница во времени, сложно сказать.        Вскоре после перекрестья следов разыгралась кровавая драма: снег был раскопан и перепахан, усеян брызгами крови.        — Поцарапался или был ранен, — подтвердил Нэйш. — Возможно, столкнулся с одним из йосс и попытался ударить его магией. Так или иначе, тут кровь. Йоссы, которые были недалеко, как видите, присоединились к охоте.        Из одной пары количество йосс подросло до трёх пар — и с любителем дешёвых сапог всё кончилось быстро. Один сапог нашёлся почти у тропы. Прочее было заботливо прикопано сразу по трём полянкам.       На этом месте Рыцарю Морковке пришлось сделать пару глотков укрепляющего. Парню явно стало не по себе, когда Нэйш принялся с любопытством анализировать — на какие части разделали первую жертву.       — Второго они… тоже?       На это ответ нашёлся через пять мучительных минут — в основном они ушли на попытки обойти проклятые колючие заросли. Меньшие следы объявились опять: кто-то провалился в овраг, выкарабкался, опять метался среди деревьев, а потом ударился в бега по направлению от озера.       — Живучий, — выдохнул я почти что восхищённо.       — Кажется, он как раз бежит туда, куда мы шли, — пробормотал Олкест. — Наверное, совсем утратил направление… и вернулся. Наверное, мы ещё можем…       Тоже вернуться, подумал я, прикрывая глаза. Вот, что надо сделать. Прислушаться к грызуну внутри. И вернуться к домику у озера.        — Тихо, — заметил устранитель безмятежно. — Если йоссы и есть, то они где-то далеко.        Или не подают голосов, потому что они сыты.        Янист подождал от меня или Нэйша ещё каких-нибудь действий, вздохнул и решительно зашагал к тропе.        Идти пришлось ещё около мили. Потом огибать особенно густые и высокие заросли.        Частокол открылся внезапно. Вернее, то, что было частоколом, потому что ворота теперь торчали нараспашку — весьма гостеприимно, если учесть, что перед этими самыми воротами снега не было видно из-за следов.         — Не менее двадцати особей, — подтвердил мои опасения Нэйш, — от года до двух, самки и самцы. В основном ушли на север. Бежали, очень быстро. Следу не меньше десяти часов.        Стало быть, всё могло случиться вечером или ночью… и одна створка ворот оказалась чуть ли не сорванной с петель. Заклинило намертво, это сообщил уже Янист. И артефакты защитные не активировать, а они есть.       Значит, ломились с такой вот неистовой силой. Девятеро и Единый, как же не хочется внутрь. Наплевать на всё, сказать Олкесту и Нэйшу, что я прикрою их отсюда…        — На твоём месте, Лайл, я бы опасался тех, кто снаружи, — посоветовал Нэйш на ухо, проходя мимо меня. — Внутри живых уже нет. Ну, помимо мальчика.        Точно, Янист уже оказался внутри и вовсю махал рукой: «Гроски, иди сюда, тут…»        Что — тут? Ясное дело, милая такая фермочка господина Аграста. А то контрабандисты, знаете ли, дерут на меха серебристых йосс жуткие цены. Жутче цены дерёт только древний и жадный король Крайтоса, которому наплевать на моду и не наплевать на свою мошну. Так что лучше всего выбрать укромненькое место (к примеру, Заброшье: стоит копейки, а Следопыты тут теряют Дар). И самому разводить зверей. Только вот укрыться от досужих взоров за снегами и деревьями, приспособить пару маскирующих и защитных артефактов… глушащие наверняка, ага. И ещё нужен крепкий частокол, железные клетки (вон, виднеются у стены, четыре штуки, по пять особей держали, что ли?). И жилые помещения для охраны-прислуги. А то кому-то нужно присматривать за тем, как подрастают будущие воротнички и шубки. Кормить их рыбкой — отличное средство для меха, а?        А ещё обдирать с них красивые серебристые шкурки. Бережно, чтобы не попортить. Вот в этой уютной подсобочке, полной хороших таких инструментов, Нэйш умиляется и цокает языком: тонкая работа, да? Чтобы шкурочку-то не попортить.        — Как они их убивали? — пробормотал я, поглядывая на пропитавшийся кровью верстак.        — Ядом, — легко отозвался «клык». Он со знанием дела взвешивал в руках какой-то ножичек. — Нужное животное переводится в отдельное клетку, ему дают яд в пище. Мгновенный. А то шерсть может утратить искру. А потом…        Он совершил плавное, изящное движение ножиком. Вернул тот на место, улыбнувшись нежно, как старому знакомому.        — Думаю, тушки они после этого отдавали на прокорм остальным. Как тебе такое нравится, Лайл? Безотходное производство. Видел такое пару раз… в разных местах. Конечно, у йосс от такого портится характер — всё же кровь… Но между собой они почти не сражаются. Особенно если сыты. А эти были сыты, так?        Ну да, ну да, сыты телами своих же сородичей. Главное — Мел это не рассказывать. Взвоет громче почуявшего кровь йоссы. Возможно, даже перегрызёт Аграсту горло примерно с той же результативностью.        Янист на улице стоял, опираясь рукой о стену деревянного сарая. Пытался отдышаться — тут всё ясно, в сарай вели кровавые следы. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять: зверушки ухитрились вырваться, местные сторожа пытались их остановить и загнать обратно. Двадцать разъярённых йосс, ну да. Может, были под хмельком? Точно, были: в жилых помещениях стояло четыре койки, и бутылок там было навалено гуще, чем в рыбацкой хижине. А ещё на полу валялась опрокинутая Водная Чаша с разлитой водой: вызвать помощь никто не успел.        На полу тоже было порядком кровавых брызг: кого-то йоссы утащили прямо отсюда, разворотив хлипкую дверь. Мощные лапы, ну да… Наверняка тела остальных из обслуги где-то тут же, поблизости. Только вот кто из них выпустил зверей? Надо бы взглянуть на клетки — неужели сразу все четыре…        — Гроски! Здесь кто-то есть! Может быть, ещё живой!       Янист всё-таки добрался до клеток первым.        А парнишка лежал, скорчившись, неподвижно. Он собрал всю грязную солому с пола клетки — и закопался в эту кучу, распластался, будто груда грязного тряпья. Неудивительно, что мы не заметили его от входа. Даже подойдя вплотную, нельзя было сказать, как он там: спит, умер, ранен?        — Господин Аграст? — Янист торопливо возился с мощной щеколдой. — Господин Халлен Аграст? Это вы? Гроски, постой тут, я сейчас внутрь… Послушайте, вы ранены? Не бойтесь, мы пришли вам помо…        Стоило Янисту сделать пару шагов внутрь, как оказалось, что парень даже очень даже живой. Он подскочил разом и метнулся на выход, в обход Олкеста — и влип в меня на входе. И завизжал громче крысы у меня внутри.       — У-у-у-йдите! Нет! Закройте, закройте, закройте! Они сейчас придут, пу-пустите меня, закройте, закройте!       Лет ему, наверное, было около восемнадцати — а казался он безумным стариком, с выпученными глазами, перекошенным лицом и слюнями изо рта. Ещё и в лохмотьях: дорогая охотничья куртка порвалась, штаны были располосованы, на голове — солома, перемешанная с такими же соломенными волосами. И визг напополам с рыданиями — тонкий, пронзительный, тревожащий звук:         — У-у-у-йдите! Нет! Они всех, всех, всех! Закройте!        — Господин Аграст? — пытался в это время Янист. — Вот, вам нужно выпить это зелье… скажите, вы ранены. Послушайте, нас послали к вам… Нэйш, какого чёрта, ты можешь его придержать?!        Устранитель подошёл с полуудивлённым видом — «Надо же, а думал — и не попросите». И молча закатил парню две полновесные оплеухи — справа и слева. Пациент охнул, выпучил глаза и вытянулся в струнку.        — И я не это имел в виду, — отчеканил Янист, заливая в болезного успокоительное. — Эй… эй… послушайте, мы вам поможем. Господин Аграст? Да?       Парень наконец-то обмяк и стал стремительно сползать на землю. Прихватив при этом меня за отвороты куртки — так что я невольно его придерживал, когда он наконец-то прошептал:         — Вы от папы, да? — и после этого разрыдался, повторяя только: «Уведите меня, уведите меня скорее, уйдем отсюда, уйдём, а то они вернутся», — и больше от Халлена Аграста ничего добиться не удалось.        — К реке долго, нужно уходить к озеру, вызывать «поплавок», — пробормотал Янист. Парень стремительно брал на себя качества лидера. — Здесь ведь чаша разбита? Значит, оттуда вызывать. Господин Халлен, вы идти сможете? Ну…       Паренёк, давясь воздухом, только кивал: уйдем, да, давайте быстрее уйдем. И размазывал сопли о мою куртку. Нэйш жестом показал, что — почему бы и нет, можно и к озеру.        А вот мне полагалось бы обрадоваться тому, что мы покидаем бывшую ферму. На которой полно клеток и останков бывших служащих. И на которой мы в опасности, потому что если вдруг вернутся йоссы — только их клетки и годятся как укрытие. Однако крыса внезапно орала всё громче и злее. Чуяла опасность, откуда бы только?        На обратном пути Олкест опять пошёл впереди, а Нэйш — замыкающим. Посередине выступали мы с добычей: я подставлял плечо трясущемуся и всхлипывающему Аграсту и едва сам удерживался от того, чтобы не подвывать.        Утешало одно: как только мы отошли на сто шагов по тропе — парнишку понесло так, что и спрашивать не надо было.        — Я не виноват, это всё отец, это… я говорил, что плохо кончится, и что они опасные твари, и что они вырвутся, я знал, что это плохая идея, а он говорил — меха, и охота, всё вместе, а я не виноват, я всегда ему говорил: надо больше охранников, и ещё они пьют, а он… не слушал, и я… не виноват… а лошадь, у меня убежала лошадь…       Триста шагов. Мы остановились и дали глотнуть парню воды из фляжки. А потом и из бутылки виски, которую я прихватил. Я тоже на всякий случай глотнул - отвернувшись от Яниста. Вроде бы, полегчало, вот только из парня слова так и лились, через воду и спиртное.        — А мы с охотой сюда… я не виноват, а все слышали — тут дичи много… решили — сюда с охотой… а я предупреждал, я знал, что будет что-то не то… и я боялся, что они найдут, и я просто хотел проверить, я не виноват — я хотел проверить, чтобы спрятали крепче, замаскировали артефактами. А сторожа, они постоянно пили, всё время виски, и я не знаю, кто это сделал, кто из них мог такое сделать, только было уже поздно, было совсем поздно…        Он выстанывал это своё признание мне в ухо — обвивая, как вьюнок, за шею, повисая всем невеликим весом. О том, как он поскакал к ферме, не доезжая до неё — услышал шум, а потом вой йоссов. Сторожа подрались и открыли клетки, так уже бывало, только раньше зверей удавалось собрать, а теперь всё было иначе. И лошадь…        — Лошадь… у меня убежала лошадь. Я хотел скакать назад, предупредить остальных… а она испугалась, убежала. И я не успел… только крики…       Я хотел было спросить — с чего йоссам нестись на охотников в ночи. Кровью там кто-то, что ли, перемазался? Потом спохватился, что парень вряд ли и знает — и вообще, он же не может ответить, потому что плачет.        Он плакал не меньше ста шагов — потом заговорил опять. О том, как он пытался найти лошадь, влез в кусты кровяницы и разодрал руки. Как побежал обратно к ферме (понятно, что за ним не сразу вышли на охоту — хватало другой крови). Укрылся в клетке, пересидел. Потом ещё пытался… к озеру, но в темноте не нашёл тропу, а за ним погнались йоссы, он слышал их сзади, и потому опять свернул, залез в клетку, закрыл защёлку…        — А второй? — спросил я. — Сторож, который тоже бежал?       Последнее слово перечеркнул короткий полулай-полувой: «Харруоуу!» шагов за пятьсот от нас к северу. И парнишка задохнулся, стиснул пальцы у меня на плече… или это он на миг раньше?        Я оглянулся на Нэйша: устранитель стоял с откинутым капюшоном, вытянувшись в струнку. Вслушивался и вглядывался — всей белоснежной натурой.         — Разведчики, пока что далеко, — он провёл пальцем направление. — Думаю, где-то там может быть вся стая.        — Нужно дойти до озера, — припечатал Олкест решительно. — Мы уже почти на полпути!        — И ветер дует от нас, — обозначил «клык» невиннейшим тоном.        И снова мне показалось, что парень вскрикнул и вжался в меня раньше, чем услышал эти слова. Словно осознал — раньше. Что на нём пусть вполне затянувшиеся ранки — но всё-таки кровь. Так что если вдруг нас учуют…        Могут предпочесть свежую добычу закопанной. Так, как это случилось с тем вторым, который тоже пытался сбежать. И тоже, видимо, нарвался на кусты, как Халлен Аграст, а он же…        — Я не виноват…       Вот только на того охотника внезапно накинулись и сожрали, а сынка модельера не поймали. Редкое везение, если вдуматься.        — Я не виноват… я бежал, а он… он тоже сначала выжил… там, когда они все выскочили из клеток… он спрятался, они пробежали мимо… И он бежал за мной, а они… гнались…        Здесь с опозданием — но я понял, что не даёт покоя внутреннему грызуну прямо вот сейчас. Не повизгивания стаи йосс вдалеке. А рассказ парнишки, в котором, если подумать, что-то уж слишком многое не стыкуется.        Примерно всё.       — Я не виноват, — слабо шептал парнишка мне в ухо. — Я просто… простите. Так вышло, я не хотел, простите, простите…        Наверное, я недопустимо промедлил. Или был невозможно доверчив. И уж точно — непростительно туп.        Нет, честно, когда внутри полоснуло болью — я сперва подумал что-то вроде: «Виски, что ли, не пошёл впрок?» Потом проводил взглядом парня: он отскочил от меня на диво шустро для такого ослабленного создания, лаской шмыгнул между заснеженными деревьями.        Потом я опустил взгляд вниз и понял, что уж лучше бы все-таки виски.        Доложу я вам — ну и неприятно же обнаружить у себя в животе кинжальчик! Секунду назад его не было — а теперь он вполне себе органично дополняет твой гардероб серебреной рукояткой. И, судя по ощущениям, эта штука не очень-то короткая.        — Твою же мать, — почти ласково сообщил я рукоятке. В очередной раз успел подумать уныло: Гроски, твою Судьбу при рождении уронили из колыбели головой вниз на что-то тяжелое. Нет, правда, откуда у мальца на охоте взялся кинжал, каким мужья добивают неверных жен на подмостках театров?!        Крысы не любят кинжалов. Предпочитают яды, которые можно переварить.        Нэйш и Олкест, надо подумать, были мал-мальски озадачены. Только что на мое плечо трагично опирался сын местного магната, а теперь позади них только я, ухмыляюсь самым идиотским образом и виновато хриплю:        — Что-то мне нехорошо, понимаете. Видать, надо было осторожнее с остреньким.        А потом в лучших традициях драмы медленно оседаю в снег, пытаясь дышать.        Дышать получалось отвратительно. Глаза порошило несуществующим снегом, в животе поселилась жаровня Дарителя Огня, шипела и разгоралась с каждой секундой. Ладонь была какой-то алой — смешно и красиво, алое с белым…        Потом я моргнул, а когда открыл глаза, я уже был в положении полусидя, прислонен к сосне, а Янист лупил меня по щекам и шипел сквозь зубы:        — Гроски, открой глаза, какого…        В руке он держал кинжал, окровавленный и длинный, как ножичек, которым мой папаша нарезал колбасу.        — Ага, — слова булькали и переливались в горле, — есть кинжал, зачем по морде?       Олкест еще что-то прошипел, попытался зажать чем-то рану, то ли носовым платком, то ли шматом ткани, откромсанным от собственной несчастной рубашки. Из его восклицаний ясно было, что в мозгу у него от всей этой чехарды здорово прояснилось.        У меня почему-то тоже. Внутри на полную катушку трудились жерла вулканов, органы заливала расплавленная лава, а мозг был ясен как никогда. Кажется, он даже решил, что теперь-то самое время поведать мне историю примерного сыночка своего примерного отца.        Спьяну он решил все это учудить? Или обидели перепировавшие дружки? А может, они сами его и попросили — чтобы для охоты?        Я-то уж точно не узнаю, почему он отправился открывать клетки. И как пересидел в этой самой клетке кончину своих товарищей. Может, и впрямь пытался сперва добраться до них, да потерял лошадь. А потом пытался выйти к озеру, от страха сбился с пути, услышал за собой погоню. Как петлял по снежному лесу, осознавая себя дичью в полной мере, по горло. Как наткнулся на выжившего сторожа. И решил отвлечь погоню более ярким запахом крови. И в ход пошёл кинжальчик, вот как теперь со мной.        Наверное, я бы его даже пожалел, да времени как-то мало, вроде как пора изыскивать последние в жизни слова.        — Ладонью прижми, — вот тут, — цедил сквозь зубы Янист, я послушно прижимал и думал об идиотском. Почему-то всегда думается об идиотском, как только приходит смертный час — сколько раз пытался перебороть, и бесполезно. В голову упорно лезла досадная мысль о недоштопанном носке. И о том, что нужно было все-таки зайти к Милке на той девятнице. Еще почему-то думалось о супе. И что бывшая-то была не права, и прикончила меня вовсе не склонность к дурацким каламбурам. И да, жаль, я так и не знаю, получила ли обещанную куклу девчонка в платье с рюшками — та, которой сейчас уже, должно быть, шестнадцать или даже больше.        — Единый и ангелы! — этот вопль души Яниста оборвал течение дурацких мыслей и вернул меня к еще менее разумной действительности. — Мы его отсюда не унесем.        Всегда считал, что жрать все же нужно меньше. Особенно когда брал себе добавку жареной курятины. Я попытался скроить покаянную мину, но лежа в снегу, с кинжалом в животе (хотя нет, кинжал теперь у Яниста, у меня — замечательные последствия) — такое еще попробуй, проверни.         — В самом деле, — долетело оттуда, где должен был стоять Нэйш.        — Нужно попытаться… если дотянем обратно… клетка…        Вы не дотянете меня до частокола. Сказать это не получилось: вулканы внутри заработали вовсю. Хуже я себя не чувствовал, даже когда бывшая накормила меня рыбой с соусом по рецепту ее матушки.       Не дотянете, потому что они уже слышат. Мою жизнь, она сейчас выплеснулась на снег, не вся, но достаточно, чтобы учуяли. Они слышат, они сейчас… все, кто есть…        Крыса внутри орала истошно, пыталась процарапаться наружу.        Нэйш наконец подошел, наклонился, стаскивая перчатку, коснулся шеи.        — Огорчительно, Лайл, — то самое слово, которое я никак не мог подобрать. Вот уж точно, огорчительно. Надеюсь, он хоть донесет до младшего — насколько. А то мне как-то неудобно, у меня, кажется, рот кровью наполняется.        — Горло… — прошипел я, понадеявшись, что этого будет достаточно. У них еще будет время уйти — а мне гораздо приятнее будет помереть от того же кинжала, чем от зубов пяти-шести бестий.        Для Олкеста оказалось недостаточным — отмахнулся от меня с досадой.        — Нужно остановить кровь или перебить каким-то другим запахом, время еще есть, дотянуть до частокола, все зависит от того, насколько далеко они были, когда учуяли…         — Нет, — бархатно перебил Нэйш, — все зависит от тебя. Того, насколько быстро ты найдешь Арделл. Она сейчас где-то вон в том направлении. Лучше будет, конечно, если ты будешь погромче кричать. Есть шанс привлечь внимание Мел.        — Я не собираюсь…        — Понимаешь, нужно донести до Гризельды одно небольшое послание.        Боженьки, он и правда ненормальный. Прав был Лортен в самый первый день. Я собрался было выхрипеть что-нибудь эпохальное, но ничего лучше «Бегите, глупцы» на ум не шло, а это на эпохальность не претендовало.        Наконец-то я почувствовал снег, в котором сижу. Морозило отчаянно, холод крался от ног, и неясно было — то ли это от раны, то ли от решения, которое я угадал…       В снегу шустро крался бордовый ручеек, Янист стоял на его бережку и тяжко дышал, съедая вздохами секунды, за которые мог бы спасать себе жизнь.        — Послание?        — Чем быстрее она будет здесь, тем больше из оставшейся колонии останется в целости. Думаю, — тихий смешок, — она поймет.        — Почему не…        — На твоем месте я снял бы куртку, она пропиталась кровью. И избегал бы колючих кустарников. Но если ты вдруг хочешь присоединиться…       Олкест выкрикнул что-то невразумительное. Кажется, кто-то должен был скоропостижно Нэйша побрать, или что-то в этом роде. Правда, выкрикивая, Янист сдирал с себя куртку, которую отшвырнул в сторону. Крикнул еще на прощание: «Гроски, не смей на тот свет!» — и шастнул меж деревьев в том направлении, куда указывал Нэйш.        С хорошей скоростью малец ушел. И дальновидно было — отправить мальчишку. Чтобы не видел. Не мучился совестью.        И не рассказал.        — Знаешь, — чувствовал я себя как пирожок, завернутый в мороженое. Внутри огонь, снаружи лед. Почему-то течет из носа, обидно, а шмыгнуть сил нет, — я-то когда-то мечтал — в восемьдесят помру. Не дотянул чуток, да?       Ну, я не знаю, как иначе забалтывать того, кто тебя вот-вот прирежет! Нормально сказать или нет: «Валяй, я полностью все одобряю, ты только кровушкой-то не запачкайся и смыться успей».        «Клык» опять наклонился надо мной. Выглядел, пожалуй, сосредоточенным: с приподнятыми бровями, сжатыми в узкую короткую линию губами и глазами, холоднее здешних снегов. Где он там прячет этот свой палладарт, которым с одного раза можно грохнуть виверния?        — Мел… рада будет, — слова выходят горячими, сухими сгустками. — Зверушки-то сыты…        Нэйш вдруг хихикнул. Прозвучало настолько по-дурацки, что я обреченно подумал: всё, вот это последнее, что слышал в жизни. Идеально подытоживает мой жизненный путь.        — Как самоотверженно, Лайл, — тихо обронил Нэйш, отворачиваясь и расстегивая плащ, — как… героически. Не знал, что это значится в законах Гильдии.       Плащ соскользнул в снег — белый на белом. Блеснула цепочка, в несколько раз обвитая вокруг правой ладони. На конце цепочки серебрилось лезвие в полторы пяди, хищное, отточенное, идеально предназначенное для того, чтобы прошивать шкуру и плоть.       Переливчатые крики прорвались сквозь шум в ушах — йоссы. Ликующие, радостные.        — Терраанты называют это «Песнь Крови», — сообщил мне сумасшедший, обозвавший меня героическим, — занятно, правда?       И лезвие подмигнуло — отразило бликом снег. Который скоро очень станет похож на закат. И на многие сорта роз, и на вино, и с чем там еще сравнивают эту чудесную жидкость, которая покидает мой организм с неприличной прямо скоростью.        Которой придется как-то помогать. Потому что у меня уже не особо-то есть голос, и не получится спросить у «клыка»: «Тебе-то это зачем?» Или сообщить ему, что я ни на грош не верю в его вселенское человеколюбие.        А вот в то, насколько самоубийственной окажется его игра с этими тварями — я вполне себе верю. И от этого берет меня досада лютая, потому что и помереть же спокойно не дают. Полежать там, помечтать напоследок о пиве и солнечных деньках, о пухлых рыбачках в портах торговых городов.        Все самому делать приходится.        Печать пришлось поколоть занемевшими пальцами — отозвалась с неохотой, но отозвалась. Нет, милочка, сегодня нам уже нечего отдавать. Сегодня я — скряга, трясусь над каждой крупицей холода, принимаю все в себя. До чего же это омерзительно, кто бы знал: впускать в себя свой собственный холод, удерживать под кожей и заставлять просачиваться в кровь…        Зато результат будет — в самый раз: вмерзший в сосну я, вместе с извиняющейся миной, а вокруг — моя кровь, тоже замерзшая, так что она перестанет пахнуть так остро. Станет мёртвой, а на холодную кровь йоссы не идут. Кажется, Мел говорила… или Аманда?        И никому больше не придется умирать. Одной причиной меньше.       Кожа загорелась, зато внутри на вулканы вдруг обрушилась лавина. Затряслись пальцы, потом будто вообще пропали, но печать была тут, и я шептал Дару: держать!        Перед глазами настойчиво летали белые и алые мошки. Потом они вдруг прояснились в лицо Рихарда Нэйша.        — Знаешь, Лайл, — проговорило лицо, — думаю, тебе лучше поспать.        Потом что-то теплое легко надавило на шею, а потом воющие пятна в отдалении расплылись белым и алым.