* * *
Крайтос ещё называют Траурным Краем. Из-за того, что тут снег бывает чаще, чем ещё где в Кайетте. Оно и понятно — вотчина Ледяной Девы и Дарителя Огня, Дайенх Пламеннольдистый в древности. Знания лезут из меня. Фонтанируют. Напоминанием о клятом хорошем образовании. И паре часов, которые пришлось провести в доме у этого самого Вирда. Посреди древних карт и прочего антикварного барахла. Господин Вирд оказался под стать своей коллекции — пыльным реликтом в толстенных очках и с дребезжащим голосом. Могла б я догадаться, что тетушка кого-нибудь ушибленного выберет в поверенные. Мы с Янистом сидели и пытались делать вежливые рожи. И лакали чай со вкусом древности и цитруса. Пока Реликт распинался о том, как тетушка меня любила и до черта желала мне добра. О том, что молодо-зелено. И что мне стоит поразмыслить о том, чтобы всё равно принять Право. Он, мол, специально мне оставил для этого путь: когда захочу — тогда и приму, и поместье и «кровная доля» сокровищ всё равно отойдут мне. — Если только вы, конечно, не напишете отречение от Рода, а потом не умрёте, мхых-мхых-мхых… «Мхых-мхых» заменяло старикашке смех — мшистый, подвальный звук. Будто некормленный призрак чихает из-за книг. Нет-нет, мхыхал Реликт, и не просите. Нет-нет, он на такое не пойдет. О полном Отречении и речи быть не может (я в рожу ему заявила, что давайте, мол, со всем сразу покончим). Нет-нет, он — душеприказчик дражайшей Ималии, он обязан предусмотреть всё… А если что-то случится с Лэйси? Если она — не приведи Девятеро — захворает и не доживет до вступления в Права? Тогда два Рода останутся без возможных наследников, ну уж нет — такого он на себя брать не будет… Он был даже слишком предусмотрителен — этот старикашка. Крутил тяжелые опаловые перстни на пальцах и тянул в нос: молодо-зелено… ну, подождите три года, потом напишете Отречение. О, в любой форме, лишь бы с кровавым оттиском Печати и фамильного перстня. После передачи протекторства и вступления Лэйси в официальные права — это уже легко… Правда, «кровная доля» всё равно за вами, да-да, что тут можно говорить, вы же знаете историю поместья Лис? О вейгордском поместье Лис я слышала только, что там жил какой-то Шеннет. Предок нынешнего первого министра Айлора, Шеннета-Хромца. Предок, вроде бы, как раз в Айлор и сбежал, уже после принятия Хартии Непримиримости. Так что замок чуть ли не два века торчит под чарами магической консервации. — …кровные сокровища Рода так и сохраняются по сей день: они могут выданы только Главе Рода. Но, понятное дело, никто не позволит, чтобы их истребовал министр враждебной страны… И ещё сорок пудов такой вот поучительной чуши. Под конец я махнула рукой — где подписывать? Раз восемь поставила подпись. Выслушала, какие права получает кузина Лэйси (управлять землями и финансами рода Драккантов, кроме «доли крови», да еще доступ к родовому поместью). Под взглядом Морковки выдавила «спасибо», от которого сквасило орду стряпчих, что понатащил к себе в дом Реликт. Получила напоминание о том, что надо выполнить тётушкину последнюю волю. Сижу, выполняю. Морожу зад о низкую и широкую каменную ограду храма. Этим самым задом к храму Хозяйки Вод и повернувшись. Посреди траурной, сияющей белизны. Назойливой, приставучей. Храм за спиной должен бы быть голубоватым, но зима выбелила в траур и его. Смыкаешь веки — под ними тут же скапливается что-то белое. Открываешь — и снова: отяжелевшие от снега кусты, скрючились ивы — старухи в траурных уборах — белая каменная ограда, на которой сижу… Будто из мира выжрали краски. Обратили в полный ноль, в смерть и саван, как в день, когда я в последний раз была в Храме Глубинницы. Засовываю руки в рукава, шмыгаю носом: холодно. Стараюсь смотреть вправо, на не-белое. За лавкой собрались местные. Дюжины три деревенских, которые решили именно в это время наведаться в храм — попросить у Глубинницы, чтобы родичам в Водной Бездне было полегче. Только не повезло. Тут, понимаете ли, похороны Ималии Венейг. Местные не особо расстроились. Нашли темы — Дар доносит даже за сто шагов. — Ну, помогай ей в Бездони Глубинница и Аканта Всеспасающая… ничего тетка была, да… только уж под конец рехнулась. — Да с такой-то племянницей и не рехнуться. Про племянницу её слышали? Пригрели сиротку, а эта змеища… — Пираткой, говорят, стала! Аж в Велейсе Пиратской! — Да не — я слышал, в Тавентатуме её на рынке рабском продали! — Ты, что ль, покупал?! — А Ималия-то эта, слышали, с муженьком покойным разговаривала. И в воды кидалася: всё там его видела уже… — Так… того… говорят — потому и померла! Подошла то ли к ванной, то ль к озеру -да головой туда и сунулась, а слуги не углядели… — Да в кровати она померла, у меня вон кузен — садовник там! — Дык… простудилась, горячку схватила — и померла! — Да я доподлинно знаю, что закололась в безумии! — Серебра-то хоть отсыплет наследница? За-ради Корабельного дня? Вяло раздумываю — что там сейчас творится. В храме. Наверное, фразу, которую тетушка выбрала для Малой Книги Утекших Вод уже огласили. И фраза на дюжину строк — в одно предложение тетка могла уместить кучу всего, а оно всё не кончалось. Первого числа Луны Дикта все Малые Книги из всех храмов Глубинницы привезут в Акантор — а там уж жрецы перепишут всё в Великую Книгу Утекших Вод. Годы, имена-фамилии по алфавиту — и прощальная фраза, с которой остаёшься в вечности, когда тело уходит в воду. У нас был сборничек прощальных фраз великих людей. Одно время Морковка повадился эту дрянь цитировать. Пока я его не отлупила первым томом энциклопедии Кайетты. После зачитывания фраз идут песнопения жрецов, потом церемония заворачивания тела в расшитый жемчугом белый саван. И отправления рыбам на корм, в прихрамовый вир. Такими вирами не пользуются для переходов: считается, они ведут прямо в Водную Бездонь. Всегда было интересно — откуда эта самая Бездонь взялась. С незапамятных времён предков хоронили в земле. В охотничьих владениях Драккантов в Морозном Наделе есть особое место — Усклепище. Древнее кладбище с холмами и плитами, надписи и знаки на которых не прочесть. Я в детстве допытывалась у Морковки: если испокон веков магов брала к себе земля — откуда взялась вера в Бездонь и прочее с ней? Морковка чесал конопатый нос и принимался за древние сказочки. По ним выходило, что будто бы раньше люди были как-то получше нас. Настолько, что особо чистых (или особо безумных) и пламя не брало: они ходили сквозь огонь, потому что виров у них не было, «воды молчали». Только люди расплодились, выродились в полных мразей, перестали почитать богов и уважать друг друга. Девятерым это пришлось не по вкусу. Время от времени они пинали людей — взять хоть историю с Ледяной Девой, когда она чуть всех не заморозила, так что пришлось народ бабочке спасать. Люди притихали, потом опять плодились и были упорными в своей мразотности. Под конец Девятерым надоело, и они решили извести «нечистых» вконец. Поручили работку Дарителю Огня — и Йенх Огнетворец сотворил Пламенный Мор. С расчетом, что «чистых» не возьмет, а остальных не жалко. Морковка рассказывал, что Даритель Огня будто бы наслал на людишек своих подручных — огненных элементалей в виде птиц. — Фениксов? — спрашивала я. — Они ж не вредят людям. — Ну… они были огромные, — мялся Морковка. — Может, это были какие-то неправильные фениксы. В общем, кто бы там ни был, драконы, огромные неправильные фениксы или другие какие твари — но людей они извели как следует, да и Кайетте досталось. Тогда появились Горелые Пустоши — те, что в Дамате, и Чёрные Льды — на окраине Крайтоса. Так что о прекращении Мора взмолились сразу все: и оставшиеся люди, и Травница, и Ледяная Дева, и Целительница… Даритель Огня отозвал своих тварей, но земля приняла уже столько пепла от тел и столько горя, что больше вынести не смогла. И тогда-то вмешалась Кормчая Камня (интересно, где она была до того). Кормчая уговорила Хозяйку Вод дать людям новые пути и новое посмертие. И тысяча пятьсот девяносто семь лет назад «воды обрели голос» — возле камня забил родник, а вода в Кайетте наполнилась магией. Появились «водные окна» — порталы-виры, сначала россыпью и повсюду, потом уже маги с Даром воды обнаружили, что некоторые из них тоже могут открывать порталы. После Мастера обнаружили, что через воду теперь можно ещё и общаться — если туда кинуть нужный артефакт. А ещё в воде начали хоронить. Тело уходит в воду, магия — обратно к Камню, который дал её… душа — в водную Бездонь. Об этой самой Бездони в сказочках говорилось по-разному. Будто бы те, кто при жизни вел себя по божеским заветам, там чувствуют себя неплохо. Его Светлость цитировал всякое — про «вернуться в материнскую утробу», «словно купание в теплой лагуне» ну и так далее. Но мне не светит. Я точно огребу, как в книжках для непослушных детей: крутиться в своих грехах и черноте мыслей, как в чёрном зловонном омуте. А может, Аканта, которая заведует загробным судилищем, решит, что мне мало полоскаться в моих собственных помоях. Так что меня выдернут и наделят особой жуткой участью. Быть жёнушкой Морковки, к примеру. Визг сверлит уши, дробит воздух на мелкие осколки. Деревенские явились с детьми. Теперь этих бестий не унять: носятся, швыряются снежками. Катаются по замёрзшим лужам и скачут вперегонки с прихрамовыми собаками. «Да что ж опять! — квохчут мамашки. — Илай! Дейрик! Уймитесь уже! При храме стыдно-то!» Возня затихает минут на пять — потом опять расходятся. Наверное, их вопли уже и в храме слышно. Там, где белый саван на ледяном помосте отталкивают от «последней пристани». Помост тает, тело уходит под воду. Всякие троюродные голосят, Реликт скорбно мхыкает, Рыцарь Морковка понуривает голову. И Лэйси плачет. Если приказать Дару — я могу это услышать. Плач кузины, песнопения, тихий плеск вод. Но я болтаю ногами и слушаю деревенских. Визг детей и лай собак. Его Светлость настаивал, что мне надо увидеться с кузиной. Вроде бы, он полагал, что мое присутствие её развлечет, а может, утешит. Я отказалась и подождала, пока Лэйси зайдёт в храм — тут, за оградой, под маск-плащом. Надеюсь, Морковка не проболтается, что я здесь. Кузина точно захочет «увидеть Мелли», а я ни шнырка не знаю — что можно говорить человеку в Белый День, когда у него забирают последнее. Две дворняги подходят помахать хвостами и поинтересоваться — нет ли у меня чего интересного. Роюсь в наплечной сумке, кормлю дворнях ломтями сушёного мяса. Теплые слюнявые языки щекочут ладони. Преданные глаза — карие и золотистые. Совсем немного потерпеть тут, на границе белизны. Потом будет питомник, где всё живое. Там даже снег трауром не кажется. И не лезут в голову дурацкие воспоминания. Об охах и вздохах, и огорчениях, и постоянном поминании родителей — ну вот как же так запустили девочку?! И вышивка, тесные корсеты, учителя танцев — «Всё хорошо, дорогая Мелли, ты будешь прекрасно танцевать», и заколки и шпильки в волосах, «Ах, этот ужасный нож, отдай его пока дядюшке, ну как же так, додуматься подарить девочке атархэ». И рыдания, и мокрые поцелуи — «Так похожа на отца глазами, ну, обними же меня перед сном», удушающий запах гвоздики. Книксены, обязательное «хорошее образование», и «Не думай об этом своём друге, Олкесте, он всего лишь воспитанник, он теперь на подобающем ему месте». Список пишется и пишется: запахи, звуки, пудра на коже, обязательные походы в часовню Круга в замке и раз в девятницу — поездки в храм, и подонок Оттон, и лесничий Олли, которого выгнали, потому что он брал меня с собой на Морозный Надел… Я силюсь остановить внутреннее перо, а оно всё строчит. Несётся по невидимой бумаге похлеще алапарда. И мне ещё холоднее. От этой его скорости. И от сознания того, что этот список нужно будет как-то скомкать внутри меня. Разодрать и отпустить по ветру, как снежинки. Потому что она уже мертва. Ималия Венейг, сестра моего отца. Отправилась за обожаемым муженьком, и мне нужно махнуть ей вслед, чтобы шла, куда себе вздумается. Обмануть себя и сказать, что она же мне вроде как добра хотела. По своему разумению. Взять каждый пункт в списке, покрутить так и этак, сказать: прими, вода. Только вот я не могу, потому что на каждом пункте меня трясёт от волн мутной дряни, которая может меня отравить хуже варева нойя. И внутри перо носится по строчкам: «Ох, ох, несчастный Альбрехт… госпожа Оттон, расторжение помолвки, позор, улаживание скандала… ох, ох, Мелли, я же хотела тебе добра, за что ты так со мной? Что станет с Родом, Мелли, почему ты молчишь, Мелли? Я не хотела верить всему дурному, я полагала, что любовь и добро способны исправить твою натуру… но теперь ты наказана, ступай в комнату». Она слезами заливалась, когда говорила мне это. По горошине слёзы — проедали дорожки в пудре. Она вечно плакала и охала, даже когда дядюшка тем вечером пыхтел про «порченную кровь» и «особые снадобья», «проверенных лекарей»… — Тебе… м-может х-холодно? Овации и поздравления. К Следопыту подкрался деревенский пацан. Мог бы при желании варежками задушить. Которыми он в меня тычет. — Х-холодно? В-вот, на. А у м-меня ещё есть. А ты м-может есть ч-чего х-хочешь? Т-так вон, п-пошли к моим… Варежки жуткие. Слепят оранжевым и зелёным вперемешку. Но я беру, потому что не взять в Корабельный День нельзя. И кругломордый пацан чем-то неуловимо напоминает Морковку двенадцатилетней давности. Может, веснушками. Или тем, как он на меня таращится с приоткрытым ртом. Или тем, что никому он особо не нужен, этот пацан: родители в его сторону не смотрят, остальные дети лупятся в снежки. А этого с чего-то понесло к ограде со мной поболтать. — У н-нас там есть еда. П-поделятся. Х-хочешь? Н-нет? А т-ты… странник? Странников положено привечать. Обогревать-кормить-радовать. Особенно в Корабельный День, особенно у храмов или перекрестков. Потому как странники — глаза Перекрестницы Кратейи. Деревенскому заике, видать, так и зудит сотворить доброе дело во имя Перекрёстков. — Я м-мешаю, да? Из-звини, да? Просто… ну… со мной не иг-грают. А ты… г-г-грустный. Шерстяные варежки жуткой расцветки греют ладони. Пахнут свежим хлебом и немного — имбирём. И тухлый дух поместья Венейгов растворяется в этом запахе. — День сегодня такой. Чтобы остановиться и подумать. И вспомнить… всякое не самое лучшее. — И от-тпустить, — уточняет малой. — Э-это не страшно. Скоро же уже… це-це-церемония П-провожания. К-корабли уплывут, а с ними всё злое, что было. У меня корабль, знаешь какой? Во такой, с батей делали! Ни у кого в деревне нету, кого хошь спроси, у меня батя — по дереву мастер… Надо же, заикаться перестал. Обрадовался, что с ним заговорили. — На что такой большой корабль? Год не задался? Ужатая вширь версия Морковки кивает: о-о-о, как не задался. За младшей сестрой не уследил, чуть в лес не ушлёпала, из школы прихрамовой сколько раз сбегал, да пять медниц у отца стащил, да бабка померла, да с огненным Даром не сладил и чуть батину мастерскую не пожёг… — …забот — как в Хороводный год, вот! — и немного лучится рыжиной, потому что сразил пословицей. — А у тебя корабль большой? Ага, наверное. Где-то в порту Крайтоса стоят два торговых судна и два рыбацких — наследство Драккантов. Если не сгнили и не разбились за годы. Взять бы всю эту флотилию — может, хватило бы на поганый список, который так и наливается тяжестью внутри. — Нету корабля? — удивляется малец. — А как ты… церемонию… В вир болотный церемонию и традиции. Я перестала блюсти с побега из Венейге-касла. В питомнике тоже их не срослось. Может, я просто не верю, что можно отпустить по воде всю накопленную за год дрянь. А совать в реку кораблики за просто так, ради обычая — не вижу смысла. Пацан пыхтит и роется в кармане, бормочет: «Ща, вот… точно, тут». Вытаскивает кораблик — мелкий, на половину моей ладони. Но хорошо вырезанный, и даже с парусом — голубым лоскутом. — Это я сам, без бати. Хозяйке Вод думал… Д-держи, да? Он не оч-чень ровный п-просто… Ну, ты в-возьми. Чтобы… ну… чтобы плохое ушло. В мокрой красноватой ладони лежит деревянный кораблик. А в храме позади меня больше не поют и рыдания поутихли. Там всё кончилось, и скоро подоспеет Морковка… И ещё я знаю теперь, что делать. — В-возьми, да? Это… от сердца. Сгребаю с детской ладони кораблик. Попутно замечаю, что у пацана на руке — Знак Мечника. Вот и отлично. — Держи, — протягиваю ему один из своих метательных. Дымчатая даматская сталь, отличная балансировка, и всё равно мне больше нечего подарить. — Если спросят, откуда взял — скажешь, что получил от Странницы на Перекрёстки. — От С-с-с-с-с… — Ш-ш-ш-ш! — хмурю брови, подпускаю таинственности. — Теперь иди к своим и не оборачивайся! Моргает, разворачивается, припускает во всю прыть. Может, и не обернётся, но подстраховаться надо. Перебрасываю ноги через ограду, спрыгиваю внутрь, пригибаюсь. Накидываю маск-плащ. Мне будто снова двенадцать. И я охочусь на Морковку в заснеженном саду. Только этот садик мелкий — прихрамовый. Вон, кстати, и добыча — Его Светлость выскакивает из храма раньше всех. Крутит головой, ищет меня. Выпрыгиваю из кустов и уволакиваю Яниста в обход здания. — Молчи! Нас не должны видеть, ясно? Дар доносит обрывки взволнованных голосов: «Да, сидел тут какой-то… или какая-то… куда подевалась?!» — «Неужто — правда…» — Мелони… я, конечно… отчасти понимаю твоё состояние и нежелание общаться с роднёй. Но маск-плащ — это как-то уже немного чересчур, тебе не кажется?! — А, что? — волоку его между кустами и под прикрытием храма перелезаю через ограду. — Это не поэтому. Просто я сегодня Странница. Морковка явственно полагает, что я малость пересидела на морозе. Даже начинает заикаться. Как деревенский пацан. — С-с-с-с-транница? В смысле… Перекрестница? То есть, Кратейя?! Мелони, а… ты хорошо себя чувствуешь? Ничего не болит, или… Тропа сразу же за храмом ныряет в рощу, так что нас не увидят. Придётся, правда, попетлять, пока выйдем к виру… но так даже лучше. Скидываю с плеч маск-плащ. — Я хорошо себя чувствую. Как-то даже легко. Словно не плащ — пару альфинов с плеч скинула. Под ногами — лёгкий снежок на кромке льда. Разбегаюсь и чуток по льду проезжаю. Перед глазами мелькает оранжевое с зелёным. Варежки, от которых тепло рукам. Янист сейчас перестанет давиться и ляпнет что-нибудь. Так что надо успеть первой. — Что ты теперь будешь делать? Я выполнила последнюю просьбу тётки. Проводила её в Бездонь. Вроде как, это освобождает тебя от слова, которое ты ей давал. Насчёт меня. Получается, что у тебя теперь нет резонов оставаться в питомнике. Друг детства косится на меня и тоже проезжает немного по ледку. Выдыхает белый клубок пара. Сдвигает тёплый капюшон назад, открывает рыжие вихры. — Только от одного слова. Как это я забыла, что мы всё ещё обручены. — Только не начинай это самое, насчёт женитьбы, Рода Драккантов… и прочей этой дряни. — Не начну. На рябинах качаются прощальники. С ярко-малиновыми сердцами на всё пузо. Разбрасывают ягоды и купаются в снегу. Под громкое: «О-яй! О-яй! О-о-ощай!» Рыцарь Морковка идёт со мной бок о бок и явно собирается выложить что-то, что готовил уже давно. — Знаешь, за это время… я многое увидел и понял. О питомнике и тех, кто в нём. О том, чем вы занимаетесь. О том, что ты нашла здесь. И я понимаю, почему ты хочешь быть в этом месте — вы делаете благородное и нужное дело… но ты уверена, что хочешь всегда делать это таким способом? Это он к тому, что я ошиваюсь в питомнике как рядовой Следопыт, а иногда беру работу вольерных. Мотаюсь по вызовам, общаюсь с мразями вроде Нэйша, зашиваю гнойные раны и получаю укусы. Хотя могла бы… — …принять Права, помочь Грызи деньгами и спасти куда больше зверей. Ты про это? Быть Великой Устроительницей Приютов или типа того. Может, лет через шестьдесят. Когда колени будут плохо гнуться. Или через семьдесят. Когда начну кряхтеть на каждом шагу. Впаду в маразм и приму Права. И завещаю все деньги на нужное дело. Как тебе, а? Про себя надеюсь, что не доживу до того времени. «Проща-а-ай! Проща-а-а-ай!» — голосят прощальники над рябиной. И игриво кидаются в нас ягодами. Отмахиваюсь и говорю почти весело: — Понимаешь, это просто не моё. Наверное, я могла бы кучу всего переделать. Что-то там исправить, принести пользу, просто сидя в поместье и ворочая денежками. Только это была бы не я. Я выбрала быть в питомнике не потому, что тут нужное дело делают. Выбрала то, что мне нравится. То, где я могу быть счастлива. Морковка напряжённо и как-то тускло улыбается. — Понимаю. Это — твоё. И ты можешь о себе позаботиться. Я же видел. — Точно. Так что тебе нет никакого смысла меня опекать. — Хочешь, чтобы я уехал? Высовываю руку из варежки и ощупываю в кармане резной бочок корабля. — Да не то чтобы. Персонала недобор, ты уже почти обучился. И ты точно не хуже Мясника, или Дрызги, или Плаксы. Просто давай начистоту — тебе же нет дела до зверей. И у тебя же были какие-то планы — вроде… возглавить общину чокнутых адептов Единого в Алчнодоле? — Я не… — Да помню я, что ты хотел плавать, — достаю и показываю кораблик. — Ты ж мне весь мозг вынес морем в своё время. Проплыть за Рифы, увидеть Неведомые земли. Сирены, гиппокампы, морской простор, шторма и прибои. У Морковки это страсть, вроде как книги. Когда мы выезжали к морю — он наглядеться не мог. Бредил этим делом, особенно землями за пределами Рифов. Перечислял мне поимённо всех стукнутых, которые решили поплавать и полетать за Рифской Чертой: «Ну и что, что никто не вернулся? Не может же быть, чтобы там была сплошь вода! Может, они доплыли куда-то, нашли что-то такое, что… ну, не Благословенные Земли из легенд, конечно, а просто что-то такое, из-за чего не захотели возвращаться!» Вот только Его Светлость задумчиво бредёт рядом со мной. Поглядывает на кораблик в моей ладони без «морского» блеска в глазах. И что-то не рвётся чемоданы паковать. — Не настаиваю я, чтобы ты отчаливал, — говорю ему. — Но если уж ты понял кое-что про питомник — я добавлю. Это — не твоё. И твоим не станет. Ты один чёрт будешь здесь как в клетке. И гробить свою жизнь на то, что тебе не слишком-то по душе — думаю, тут нужен какой-то дополнительный веский резон. Что-то получше этого твоего «благородного дела». Морковка останавливается и пристально пялится на прощальников. Выдыхает едва слышно: — Или кто-то. Наклоняюсь, чтобы сгрести побольше снега. И запечатать суженому пасть, прежде он начнёт загибать про долг, род и «да я от своего слова не отступлюсь». Но Его Всерыжейшество втягивает в себя воздух, зажмуривается и выпаливает единой строкой: — Мелони-мне-нужно-тебе-кое-что-сказать-боюсь-я-нарушил-своё-слово-и-у-меня-чувства-к-другому-человеку. Слова падают, как облетающая на снег рябина. Дальше идёт невнятно, но очень виновато. Что-то вроде «простияпонимаюэтонедопустимо». Может, с Даром можно было бы разобрать, но я не взываю к Дару. Стою, смотрю, как Морковка равняется цветом с рябиновыми ягодами. Жду, пока в женишке кончится воздух. — Ты это о Грызи? — уточняю потом и закидываю снежок в кусты. Симфония звуков. Насыщеннее, чем у прощальников. Морковка делает жесты утопающего. Ещё немного — и его нужно будет охлаждать в снежке. — Серьёзно — «откуда узнала»? Тоже мне, тайна для Следопыта. Окстись! Ты на неё с Энкера пялишься, как Дрызга — на выпивку! Небось, Конфетка с Пираткой уже ставки делают! «Проща-а-а-ай!», — издеваются прощальники над Морковкой. Того сейчас хватит карачун. И мне придётся сплавлять по воде не кораблик, а его. То есть, храм-то близко, конечно… — Ты… ты думаешь… все знают? — Кроме Грызи, это точно. Тут будь спокоен — она твой секрет разгадает, когда ты её в храм брачеваться потащишь. И то — большой вопрос! Видок у Яниста настолько оглоушенный, что я не выдерживаю и начинаю хохотать. Над ним, его секретом, Грызи, которой такое вот счастье подвалило, а она и не догадывается. Я хохочу и не помню — сколько лет назад смеялась вот так же, почти что без причины и до слёз. И вообще — смеялась ли. Морковка стоит и пучит глаза — его порядком пришибает моим весельем. Потом отмирает и оттаивает, улыбается несмело: — Совсем забыл, как ты смеёшься. Но… ты точно не сердишься? — Да чуть ли не счастлива! Ты же в кои-то веки от меня отстанешь с этой дурью насчет пожениться. Да, и для Грызи ты уж точно будешь получше Мясника. Размотай его кишки мантикора. Позволяю себе помечтать насчёт Грызи, которая с грозным видом отвешивает Нэйшу пинка от ворот питомника. Со словами: «Ты мне тут теперь никто!» Морковке явно видится что-то менее радостное. Он зажмуривается и трясёт головой, будто хочет вытряхнуть из неё эту картину. — То есть, постой… ты думаешь, что я собираюсь… Мелони, ты не так меня поняла! При всех моих чувствах к госпоже Арделл — я не думаю, что какие-то ухаживания с моей стороны будут уместными, и… я едва ли в её вкусе, и я точно не думаю, что я ей симпатичен, и я уж точно не собираюсь ставить её в известность… То есть, конечно, я полагаю, что она заслуживает счастья, но… Останавливаюсь и сгребаю больше снега. Так, чтобы с одного удара вышибить из Морковки романтическую дурь. — Поправь меня. Ты собираешься остаться при питомнике, на который тебе плевать. Страдать по морю, кораблям и Зарифью. Ломать себе жизнь и при этом просто вздыхать по Грызи издалека?! Ну там, портреты её рисовать, вызывать на дуэль Нэйша, жрать её глазами и обеспечивать ей счастье с кем-то другим?! Морковка открывает рот, меряет мое лицо глазами и рот закрывает. Видать, в его мыслях это звучало немного более возвышенно. — Думаешь, насчёт дуэли — хорошая идея? — спрашивает малость нервно. — Я хотел сказать — мой Дар, его Дар, да ещё боевые навыки… Всё, кончились слова. Молча залепляю в физиономию бывшего женишка снежком. Янист пригибается и снежок провожает взглядом. — … и если ты не поняла — это была шутка, — и чуть не встречает челюстью второй снежок. — Эй, а этот за что? Ау! В приличном обществе туда не целятся! За приличное общество награждаю его четвёртым и пятым. Олкест — мишень трудная, уворачивается, пригибается и прячется за деревьями. Но руки-то с детства помнят: подхватить, слепить, запустить, да и Дар Следопыта помогает… — А ну иди сюда… рыцарь драный! Я из тебя твою книжную премудрость ща как вылуплю! Какое-то время Морковка носится между деревьями и прикрывает рыжую шевелюру. Скачет между рябинами, распугивает прощальников. И верещит, как в старые времена: «Это нечестно! Я не могу тебе ответить! Мне нельзя швыряться снежками в мою нареченную и вообще, в Даму!» Отправляю в ответ снежки пополам с фразочками: «За Даму отдельно огребёшь! Сидеть он в питомнике решил! Вздыхать по уголочкам! С Пухликом квасить!» Бах! Особо меткий снежок прилетает Морковке в лоб, и Его Светлость растягивается на снегу. Машет шапкой, сдаваясь: всё, ранила-убила-перемирие. — Меня очень трогает такая твоя забота, — поднимает палец, нажимает на лоб, куда прилетел снежок. — О-о-чень трогает, да. Но можно спросить — с чего ты так… В горле ещё прыгают искристые пузырики смеха, а может, детства. Машу рукой: сам как думаешь? Животные хорошо понимают, как важно быть там, где тебе хорошо. Люди напридумали себе миллионы условностей и делают себя несчастными. Грызи мне друг, и раз уж ей не сидится в одиночестве — она точно заслуживает кого-то получше Мясника. Морковка тоже мне друг. И раз так вышло, что для него питомник — это как для меня аристократическая жизнь, то я не хочу, чтобы он сидел здесь вечно. И вздыхал по Грызи или по мне. В вир условности. — Видал сегодня церемонию? Мы не знаем, когда нас возьмёт вода. И где мы будем после этого. И будем ли где-то. Так что какой смысл тратить своё время на лишнее или чужое? Найди своё. Не трать время. Мы с Морковкой идём по лесной дороге бок о бок — ступаем не спеша, и прощальники поют нам в спины. Я отряхиваю от снега оранжево-зелёные варежки. Рыцарь Морковка пытается отряхнуть всего себя и косится — готовит речь. — Я решу, — выжимает наконец из себя. — Может, правда уйду в море. Или вернусь в общину к учителю Найго. Или… другое. Наверное, даже скоро. Хочешь — могу тебе пообещать, что решу… Но думает он явно не об этом. И в голосе у него улыбка. И ухмыляется он как-то странно, когда смотрит на меня. — Чего? — Ничего. Рад, что нашёл тебя, — будто он не полирует мне мозги уже пару лун. — Не пропадай опять, ладно? Из-под ног выпархивает целая стая прощальников, облопавшихся рябиной. Пожимаю плечами и сообщаю Его Светлости, что я вообще-то и не собиралась никуда. Ну, разве что Грызи вызовет на какую-нибудь оказию с Пухликом. ЛАЙЛ ГРОСКИ — После познакомитесь, мантикорьи дети! Таннен, ноги в руки — за закуской! Сидр куда сныкали?! Быстро тащите что есть, у нас тут Корабельный день. А сами валите хоть к Дикту с Акантой! Эрли распоряжался совсем по-старому — задорно, от души награждая помощничков лёгкими пинками, помощнички похмыкивали, уворачивались и тащили на стол съедобное. Попутно подмигивая мне как дорогому гостю. — Сурово ты с ними, — посетовал я. — Так не из Корпуса же народ. Поверишь, нет — я уже по муштре соскучился. В смысле, раз сказал — и поняли, а тут — пока вобьёшь… — Так ты, похоже, не в то место вбиваешь. — В сидяче-думательное, — отозвался кузен и наподдал под зад последнему подчинённому: здоровенный парень торчал на пороге и с разинутым ртом на меня пялился. — Ладно, сойдёт. Небогато, но уж как есть. Насчёт небогато — Эрли прибеднялся. Коридоры замка обжитыми не выглядели, а вот комнатка, где мы сидели, была обставлена с шиком и любовью к красоте. Пара даматских ковров по стенам, отменная коллекция оружия мечей, ножей, кинжалов, пол — сплошь в пушистых шкурах… Мелони удар бы хватил. Несомненный почерк кузена: всегда любил принарядиться и прикупить что-нибудь невиданное — хоть бы и пришлось потом на месяц пояс затянуть. Вот и сейчас щеголял в куртке из чёрного виверния, штаны небрежно наползают на сапоги с искрой — явно что-то из драккайны, я эти чешуйки теперь за милю различу. Посеребрённый пояс раккантской работы — как ты там говорил, Эрли? «Настоящий мужик должен выглядеть опасным хищником, тогда красотки сами в объятия валиться будут?». Спорим — и сейчас вовсю валятся: тебе возраст к лицу. И не скажешь, что ты на два года меня старше: выглядишь от силы на сорок, тёмно-рыжая грива и не думает седеть, разворот плеч, прищур глаз… — Лайли, все виры Кайетты! Ты на меня смотришь, будто сейчас в храм потащишь брачеваться. Мне можно бояться уже? — Я смотрю так на всех, кто меня кормит. Боженьки, немедленно отдай мне эту ветчину. Вот с ней бы я побрачевался… — Будто ты сам её не утащишь… да куда ж ты так-то… во оголодал. Кузен, ты что, мимо таверны, что ли, прошёл? — Ну-у-у, не то чтобы совсем прошёл… но заходил я туда не за питанием. — Так ты хоть запивай, запивай, а? Меня утаскивало в вир памяти — пьяноватый и развесёлый, а в кружке всё прибывало яблочного сидра — любимого напитка кузена, и внутри становилось тепло. Тепло и запах яблок, да, как дома. Помнишь — вечер, лето, тебя опять спихнул к нам в деревню отец-законник, мой старик ворчит — мол, мало своих охламонов, теперь братец-выскочка еще этого на три луны подкидывает, что ж там, в Аканторе девать некуда? А мать вздыхает и суёт нам пирожки с яблоками, а ты подмигиваешь — спокойно, кузен, разберемся — и киваешь: да что там папаша с мачехой думают, ух-х, аканторские заразы, вот приеду и ка-а-ак выскажу, от всей крайтосско-деревенской души! И старик прыскает — я даже не могу припомнить — мог ли его ещё кто-то рассмешить. Кроме столичного племянника, искренне полагавшего, что он местный, крайтосский и деревенский, а какой-то там Акантор — пфе, понимаешь ли. — Огненные войны… нет, что нам тогда взбрело? — Братские войны. Ты ещё был Вейгордом Аловолосым. — Ага, а за войско Айлора было стадо коз. И этот козёл. Он мне, кстати, знаешь ли, снится. Ребята вот спрашивают — чего я с криком вскакиваю… — Ну-у, можно сказать, что Вейгорд тогда потерпел разрушительное поражение. Ты, помнится, хотел шугануть его Даром. — Не я один об этом подумал, заметь. — Ну, я же должен был тебя прикрыть. И вообще, эта тварь даже простуду не подхватила. Порождение болотных чертей... По-моему, деревенские так рады были. — Ага. "Только у нас и только сегодня - статуя ледяного козла!" За столом мы сидели втроём — Эрли, я и память, память благоухает яблоками, сеном, жареным мясом, дымками — деревенскими запахами. Из вира всплывает одно за другим: на спор лазали в старый колодец, раз как-то удрали поисследовать руины замка, ночью. А лодки и плоты, и маленькие парусники? Это вообще было — без счёта: ты же хотел в Велейсу Пиратскую податься, на вольные хлеба. Стоять на капитанском мостике, захватывать трофеи — шикарная жизнь! Что я буду твоим ближайшим помощником — это разумелось само собой. «Э-э-эй, Лайли! — босоногий парнишка болтает загорелыми ногами в воде. — А если я в этот вир старый сигану — за мной прыгнешь?» Я расчёсываю комариный укус на ноге, поглядываю на заросший вир с опаской: «Зачем?» «Ну, а я за тобой сигану. Не думая. Вот». «Можно же сразу не лезть, чтобы никто не куда не сигал». Вир издалека ощеривается неровными зубами камышин: ну что, готов сигануть в неведомое? Крутится тёмная вода, закручивается спиралькой сидр в кружке. Отдаёт весёлым запахом попоек в учебке, беззаботным: «Да завтра вызубрим», и всё отлично, всё по плечу… — Мой старик? О, он мне все мозги выжрал нравоучениями — ну, про мачеху не будем, тут ты помнишь, это печальное. «Усилия, ум, дисциплина!» — папаша всю жизнь нос драл, что пробился до Аканторского корпуса своими силами. «Да я! Без связей!» Ты знаешь, что он сказанул, когда я уже уволился? Что он к вам в деревню меня подкидывал, чтобы я как следует испугался. Ну. Посмотрел, стало быть, кем я могу стать, если не буду вкалывать как следует. — Прямо-таки даже почти лестно. Признавайся, пугал мной или всё-таки моим папашей? Или был какой-то обобщённый образ? Что-то среднее, видимо — младший брат-неудачник, промотавший папино состояние и осевший в деревушке Крайтоса. Или его же младший сынок — обалдуй с Даром Холода, чтобы не учиться — ладонь с Печатью заложит… — Вот насчёт тебя не надо, — поднимает палец Эрли. — Старикан говорил, из всех его племянников — ты самый способный. Быстро усваиваешь. В пример мне тебя ставил… Я благополучно давлюсь — потому что что-то не помню такого благоволения от дядьки Текра: вечно затянутого в законническую форму, зыркающего из-под бровей: «Остолопы!» А уж если вообразить, что меня могли ставить Эрли в пример… — Что? Ты пей давай. Когда мы бодались насчёт Корпуса… а я собирался уходить после первого года… я ляпнул ему это условие, насчёт тебя. А он, вроде, обрадовался. Сказал, что я буду под присмотром. Кашель мешается со смехом, я хватаюсь за сердце и перхаю. Эрли тоже хохочет, пока заботливо лупит меня по спинке кулаком. Обдавая запахом дорогой кожи и цитруса. — Ага, ага… в общем, он прямо от души надеялся, что ты будешь за мной шпионить. И ему докладывать каждое словечко. За его-то великое благодеяние… а ты что тогда — так и не понял?! Да скорее уж — и не думал. Знатно обалдев от такого выверта судьбы: сперва учебка сыскарей, потом Аканторский Корпус. Потомственные законнички, снобы из Ирмелея, заучки типа Крысолова — и всё это на мою деревенскую голову. И Эрли — уже второгодка, который словно протягивает руку тонущему с берега. Блестящий, сияющий Эрли, которому некоторые четверокурсники в рот заглядывают, потому что — это то, что он умел всегда. Быть душой компании, привлекать к себе и раскрывать таланты. «Лайли, слушай… ребятам надо подсобить, ты в деле?» — Вообще, он был прав. Старик. Что, скажешь — нет? Он бы меня убил, если бы ты не отвирался так усердно. Тебе он верил уж куда побольше. Чуть ли не до конца учебки считал, что на меня клевещут. Так что ты, выходит, за мной присматривал, Лайли. Так? — Ха. Без тебя меня сожрали бы ещё на первом курсе. У многих, знаешь ли, были нехорошие вопросы — что я делаю в сыскарском с моими данными… — Да ладно, на второй год они уже все… — А я сейчас и не про второй год. К концу первого я выбился в середняки по учёбе — не хуже и не лучше других, может, поэтому на меня так окрысились некоторые из «потомственных» — те, у кого показатели были пониже. И тут уже спасибо Эрли и компании. «Лучше б ты шевелил мозгами, а к нашим не совался, — уговаривал кузен, устраивая «тёмную» самым рьяным…» — Ой, только не надо этих вот влюблённых глаз, я ж сейчас слезу пущу — так по ним скучал, — кузен рассеянно усмехается, подливая сидра. — Ну. Мы все друг за другом присматривали — нет, что ли? Весь Круг — все девять. Если бы не так — мы бы и не досидели до конца учебки, с нашими-то делами. Мне это даже на выпускном выдал наш старший по группе… Неудивительно: в последний год Эрли мы раскрутились так, что учиться стало малость некогда. Дела торговые (кто сказал, что в учебке нельзя разжиться спиртным или ещё чем интересным?), решение проблем за звонкие монетки (первогодки платили особенно щедро за покровительство), я подчищал хвосты и убалтывал тех наставничков, кого больше интересовало золото, чем знания. В мой последний год было уже потише: не хватало лидера, но мне это сыграло только на руку — я выторговал себе приличную характеристику и пришёл на место, уже имея кое-какие связи — с которыми можно проворачивать дела. — …нет, погоди… я вспомню… как же оно… «Клянусь жизнью служить Закону и Кормчей Акантора, Стражу Камня… что-то там ещё… и магии…» Сотня вонючих шнырков — не сблевать бы. Проклятый пафос, высокие словечки, из папаши так и сочился весь этот гной. Он всерьёз полагал, что это вроде как священное призвание: носиться по ночам, вынюхивать тайники контрабандистов, хватать уродов вроде Душителя, разбираться с пиратами… глядишь, лет через пятнадцать — следующий ранг дадут или медальку добавят. Можно будет продать на старости лет, когда в карманах засвищет. Ты вот понял правила игры ещё в учебке — а он до старости не осознал… Понять было просто, даже если бы мне и не пояснили наглядно. Всё поделено и выстроено. Сыночки знатных законников отсидятся в кабинетах и пойдут в верха. Те, у кого поперёк лица клеймо «Честный служака» — будут тянуть лямку и помирать на работе. А те, кто сумеет ухватиться, поднакопить связей и держать по ветру нос — тем везёт. Простая игра: не отсвечивать, смотреть в оба, замалчивать что попросят, выполнять приказы тех, кто знает расклад. У меня это всегда получалось неплохо. — Принципы, — сидр с чего-то загорчил — прямо-таки как пиво в таверне у Злобной Берты. — Знаю одного такого… из молодых. Не думаю, что хорошо закончит. С учетом того, что у Тербенно ещё и поведение в духе «Пришибите меня, пожалуйста, кто-нибудь» — он ещё и не продержится долго. — Как старина Жейлор? — усмешка у кузена прорезалась — короткая и злая. — Как он суетился-то, как рыл… принципиальный. Выслуживал себе Алмазный Знак — а вот посыпался-таки, сперва он с его репутацией, потом и остальные из Тайных и Внутренних. Тот клятый год… Вир памяти качнул, поманил темной, сырой глубиной. Сидр отдался пряным запахом бирюзовой жидкости — «Истины на ладони», померещился брезгливый взгляд старикашки Жейлора в комнате дознания. — Хороводный год, Лайли. Почему так? Почему вся дрянь копится одиннадцать лет, а на двенадцатый вылезает? Дело в этих трёх дополнительных днях, которые на него налипают? Длинные Перекрёстки? Столешница чуть раскачивалась — будто мы предавались воспоминаниям на корабле. — Слышал от одной нойя — мол, Девятеро и их дорогие родители завершают круг покровительства над Кайеттой. Одиннадцать лет… Хоровод. А двенадцатый свободный. Вроде как, никто особо не приглядывает. Ну, и случается всякое. Да ещё эти три дополнительных дня… Хотя если вспомнить рассказы Лу — то там же где-то шатается этот самый Десятый, Керрент-Первоварг, любимец матушки и покровитель зверушек. Интересно бы знать, может от этого каждый двенадцатый год в Кайетте считается годом хлопот и неудач? Эрли решительно отставил бутылку в сторону. Помотал головой, отбросил со лба длинные волосы. — Не спрашиваешь, братишка. Мог бы и разболтать меня по старой памяти. Слово за слово — чтобы я рассказал, почему не попал на Рифы… — Просто вспомнил присказку про молодчика, который сунул нос в коробку, полную шнырков. Там, вроде, были какие-то печальные последствия. И не для шнырков. И вдруг ты захочешь ответной любезности, Эрли, а врать тебе я не умел никогда, а мне не хочется рассказывать — почему я попал на Рифы. И не только я. — Старик меня отмазал, — Эрли неопределённо махнул куда-то в окно. — Уж и не знаю — какой ценой, но вскоре после этого он ушел в отставку. Законопатил меня в дальнее имение подальше, велел не высовываться. Я просил его насчёт тебя… но он не смог, а наши контакты в верхах… Наши контакты в верхах помалкивали: пусть себе хватают шелупонь, отмажем тех, кто имел выход на нас, кого-то притопим с концами, лишь бы на нас не вышли. Что ты, Эрли, будто я в Корпусе не работал. — Расклад всегда один, а? — Один, братишка, ага… Когда я узнал насчёт Рифов — думал тебя вытаскивать. Поругался со стариком — он настаивал, чтобы я не высовывался. Деньги почти все ушли, чтобы уволиться без последствий, пришлось лезть в Велейсу — ха, мечты сбываются. Ввязался в серьёзные дела, опять пришлось отсиживаться. Там, куда не слишком-то хорошо новости доходят. Сперва и внимания не обратил — ну да, беглец с Рифов, потом уже имя назвали. Кстати, а как ты… — Копили объедки, приманили на них гигантский косяк трески… — начал я привычно, потом вспомнил — с кем говорю, но было поздно: Эрли уже хохотал, красиво встряхивая волосами. И уверял, что за это надо выпить, особенно — за то, чтобы потом услышать всё это в подробностях. — На подробности у тебя выпивки вряд ли хватит, — заикнулся было я, но кузен отмахнулся: — Докупим, ради такого можно все кабаки Трестейи скупить. Ты как вообще додумался до такого финта, в суде? Обратить эти их буквы закона против них? — Ну-у-у-у, я же всегда был образцовым законником… Сидр пошёл у моего кузена носом. Продолжить он смог далеко не сразу: — А потом куда рванул? Приношусь в Акантор через три вира, чтобы не засекли. Подметки стираю, так несусь… и ты уже смылся непонятно куда. Пытаюсь найти — шиш без масла. Кидаюсь в нашу деревню, получаю от твоего старшего братана в нос… — Мерьельд у нас всегда был характером в батюшку… — …узнаю, что ты и у родни не светился… — Ну, просто потому что Мерьельд-то характером в батюшку! — В общем, я по старым знакомствам… и ни шнырка! Лайли, ты что, к своим и не наведывался? Ты хоть знаешь, что твои… — В курсе. Мать — два года назад, тоже был Хороводный год, вот они с папашей и опрокинулись в лодке — с ярмарки, что ли, плыли. Папаша ещё год покашлял, немилосердно гоняя невесток и отказываясь принимать зелья из чистого упрямства. Братья, вроде, здравствуют, хотя кто там знает… Эрли вглядывался пристально — будто искал за потрёпанной шкуркой кого-то. То ли мальчишку из деревни, то ли парня из учебки… может, не особо-то честного законника, кто там знает. По виду было ясно: сейчас кузен поинтересуется — где меня носило. Да так, Эрли, много где, и всё под чужими именами, это всё длинная история, которая включает одну визгучую, голохвостую тварь, которая всё повторяла, что мне нельзя останавливаться, потому что кто там знает — вдруг Жейлор всё-таки проболтался кому-то, а в восемьдесят четвертом ведь взяли не всех… — А… наши? Знаешь что-нибудь о них? Эрли потянулся за обжигающим сливовым соусом, кивнул понуро: узнавал. Большинство с концами: бывшие законники на Рифах… — Навидался. Вир памяти завертелся, забил уши злорадным хохотом: ага, навидался, сколько способов выжить на Рифах у законника? В перевальной тюрячке утверждали, что три: сбиться в компанию, держать оборону, сбежать на скалы и примкнуть к обществу «крабов», пойти в прислугу к стражникам — может, срок скостят… А ты вот выбрал четвёртый: помалкивать о том, кто ты. Стать своим. Везёт, что вам присваивали номера — и оставалось только молиться, что тебя не узнают в лицо те, кого ты сам на Рифы и отправил. Везёт незаметным, да, Гроски? — Строуби вон и года не протянул, ты помнишь Строуби, братишка? Сообразительный такой паренёк. …на Северных Рифах все смертники, на Восточных четверо живы, но у них ещё сроки не кончились… Помню, помню кивал я и досадовал на то, что в кружке всего-то сидр, а не коктейль, который я не так давно сварганил для одной пьющей свиночки. На месте юного Строуби (два года из учебки, перспективный был паренёк, с выдумкой) мог быть я. Просто его прирезали в бараке ночью. А тот, кто узнал меня, позлорадствовать малость решил. «Я тебя узнал, — придушенный сип, дух рыбы и немытого тела. — Узнал… видал у контрабандистов. Ты из ищеек. Из Корпуса». Мир был окрашен алым: закатное небо, и бескрайнее водное поле терпенеи, и немного — морская вода, которая доходила нам до середины бедра. И этот — безымянный и тощий с оловянными глазками — тоже казался слишком уж красным, он сделал только один взмах — короткий, резкий выпад остро заточенной ракушкой, я вывернул ему кисть, опутал руку с заточкой колючими путами терпенейи — и толкнул вниз, в воду, бережно придавив корзинкой — чтобы не барахтался… Уже потом, после Рифов, он пару раз гостил в моих снах — мой первый "выведенный в ноль". Обмотанный алыми водорослями, с выпученными глазами и безумным прозрением на лице. «Сколько на твоей совести Лайл? — шелестит память голосом напарничка. — Пять? Больше?». А Эрли вскакивает и суетится: что, Лайли? Память? Так, быстро пей, пей и закусывай, всё, не будем о Рифах, в вир их совсем. Я тебе про остальных наших потом расскажу — кто вернулся с Рифов, кто детишек настрогал… может, ещё к кому наведаемся. По делам. — По делам? — И по делам тоже. Ты слышал про чистку рядов после восемьдесят четвёртого? Старый маразматик Холл Аржетт испугался за свою шкуру и наворотил такого… На физиономию крысиными шажками вкралось вежливое сомнение. Глава Аканторского Корпуса Закона, может быть, малость начал скатываться к маразму, но до конца оставался эталонным Мечником: кристалльно-принципиальным, честно-суровым, бескомпромиссно-недальновидным. Думаю, у Крысолова Тербенно на стене висит портрет старины Хола Аржетта. В минималистичной серой рамочке. — Так вот, наших покровителей это тоже затронуло. Кто-то усидел, но затихарился, кто-то ушёл на понижение, а кто решил тихо уйти и работать без присмотра нюхачей вроде Жейлора. Ну, а поскольку своих они помнят… Скромный жест. И лукавый наклон головы, и намёк на подмигивание: ты ж догадливый, братишка. Эрлин всегда любил эффекты. И поиграть в «давай, угадай» — тоже. — Так ты связей-то не терял? — Ты ж сам говорил: связи — это наше всё, ну так вот, я тебя очень внимательно слушал. Думаешь — почему я так много о наших знаю? Предпочитаю работать с проверенными людьми. Меньше риска. Хотя всё равно бывают проколы. В этой местности мы встряли, конечно — но тут Девятеро услышали мои молитвы, послали тебя... Воображение ни к селу ни к городу явило мне Арделл, со скептическим видом влезающую на пьедестал. В девяти экземплярах. — …так что, раз уж ты с нами — успех предприятию обеспечен, а? Камин потрескивал и изо всех сил лучился. Эрли тоже лучился — прежней улыбкой, обворожительной, со щербинкой. Я всё ещё полоскался в вире, где было слишком много всего: деревня с яблочными пирогами, учебка с похождениями, Рифы — а потому туповато моргал. — Какому… предприятию? Кузен поморгал за компанию. С опаской подтянул к себе мою кружку — проверил: точно сидр? Вперился в меня почти что с испугом. — Лайли… братишка, а ты что — не помнишь, кем пришёл сюда наниматься?!* * *
Я смотрел на дверь. Дверь взирала в ответ, в общем, довольно благодушно. Она напоминала старомодную матрону в пышных металлических оборочках и завитушках. Немаленького роста и изрядную в обхвате. Матрона-дверь зачем-то схоронилась в подвалах замка Шеу. И теперь, похихикивая, ждала, пока откроются таящиеся за ней сокровища. Сюрприз нам с дверью слегка портили помощнички кузена. Им что-то срочно от него понадобилось, когда мы были уже в подземельях — так что теперь худой и подозрительный молодчик отчитывался в коридоре шепотом. Доносилось громкое «цык, цык, цык» и похмыкивания Эрли: «Да неужто…» Ещё с полдюжины торчали у меня за плечами, нежно ощупывали взорами, дышали в ухо и, подозреваю, хотели ангажировать меня на ужин. Во всяком случае, из-за плеч донесся вопрос: «А вы правда сбежали с Рифов?» — с неприличным прямо придыханием. — А то как же, — отозвался рассеянно. — Притворились мы утопленничками во время работ, схоронились среди зарослей терпенеи — дышали, ясное дело, через соломинки. А как ночь наступила — рванули к пристани… Дверь ласково поглядывала на меня — зелёными глазками запирающего артефакта в вычурной ковке. Я болтал и болтал, голова была на диво лёгкой, и от странного ощущения покалывало кончики пальцев: будто подхватило и уносит вдаль. Блаженное, забытое ощущение — всё уже решено, только отдайся течению, теперь всё будет как нужно… — Сейчас, — сказал Эрли, который закончил разборки в коридоре. Жестом выпроводил из комнаты лишних, привычно наподдал коленом последнему. — Ну, готов? «Не подглядывай, Лайли, сюрприз…» Губы невольно поползли в улыбку. Кузен повернул артефакт, рванул дверь на себя — улыбка пропала, в лицо остро дохнуло прошлым. Земляным и серным духом с приправой из пламени. — …понимаешь, Лайли? Они запечатали не все проходы! Сейчас из Велейсы перекрыты морские пути, в Ярмарочный город не добраться. И никто не верил — а я таки нашёл ход, о котором никто не знает. Так и думал, что он тут будет. Триграничье, Братские Войны…. Замок из рук в руки переходил, был военной крепостью. Здесь должен быть выход, но не просто куда-то подальше. К ним! Рукотворный тоннель, укреплённый камнем, шёл шагов на двадцать вперёд — а дальше начинались они. Оплавленные, ровные стены, своды смыкаются над головой, десять шагов — и первая развилка, пальцы привычно потянулись, нащупали едва заметную стрелку, черточки рядом, птичку… — По этому мы прошлись, — махнул Эрли на левый тоннель, — он без развилок, короткий. Ведёт за пределы замка, так… пробежаться, путь отступления. Выход в лесу, в овраге — отменная маскировка. А вот правый… — Четыре ветви, — шепнул я. Пальцы не отрывались от стены, поглаживали и ощупывали её, и я взглянул удивлённо — вы чего? Не забыли? Через столько-то лет… Эрли улыбался в прохладной полутьме — как тот, кто нашёл пещеру с сокровищем. — Потом идут другие ответвления. Понимаешь, Лайли? Какие дела тут можно делать! Если, конечно, у тебя есть проводник. Проводник с Даром Холода или Огня, да… И чуйкой, в точности по заветам старого Нирва. — Мы пытались сами, — пожал плечами Эрли в ответ на мой взгляд. — Что? Не без головы лезли — с артефактами, осторожно, как положено. Прощупали мили на две каждый. Потом потеряли двоих. — Как? Я знал — как. Тоннели сказали сами. Слабый серный запах — и далёкое дыхание тепла, которое ощутила Печать. И внутренняя чуйка, которая так удачно засела внутри в правильном, хвостато-клыкастом виде. «Они ещё там, — шептали тоннели. — Может, их стало меньше, но они не ушли». — Хозяева. Сюда они подходят, а там уже встречаются. Эрли махнул рукой: пошли назад, успеешь набродиться. — Чёртовы твари, нет чтобы передохнуть за годы. Опять расплодились. Кинулась из бокового ответвления, без звука. Одного сразу, ребята ударили магией… ломанула в ответ так, что чуть тоннель не осыпался. Ещё одного насмерть, целым из отряда вообще никто не ушёл. Значит, у них там и логова есть. Выжженные, оплавленные стены впитывали голос, он падал и не взлетал — эхо зазвучало только когда мы вышли в каменный тоннель. — В общем, мы быстро поняли, что не справимся, прочесали Трестейю — ни шнырка… Поставщик ещё спихнул партию товара — хоть на стену лезь, а переведи. Я уже готов был сам туда нырять с караваном — авось, и пронесёт. Эрлин безошибочно увернулся от моего холодового подзатыльника. Хмыкнул — ну да, ну да, по твоей осторожности-то я и скучал. — Тебя я все годы искал… да без толку, знал же, что если не захочешь объявиться… А вот было, обратился даже к своим знакомым в Гильдии Чистых Рук. Был один мой поставщик оттуда — Джерк, так вот, он уверял, что знает кого-то похожего на тебя — «делец», сидел на Рифах… Обещался тебя найти — и с концами, ни выхода на связь, ни… — Джерк… погоди… Джерк Лапочка?! Эрли остановился у самой двери. Поднял светильник повыше — полюбоваться моей физиономией. — Он самый. Знаешь… смешной говорок и здоровая орясина — дружок с арбалетом. Вот же труселя Мечника — не вспомню его имя. Баки, Бетси, Боунси… — Берти, — подсказал я, вконец ошалев. — Правда знакомые, что ли? — Что-то вроде этого. В последний раз мы с Лапочкой и его дружком виделись в болотах в Вольной Тильвии. Где они исполнили неподражаемую роль — сначала идиотов, которые пытаются повязать Нэйша из засады с арбалетом (связав ему руки спереди, что б им по десять шнырков в тыл каждому!), а потом — приманки для кровожадной гидры. — А я-то уж думал, этот Джерк попросту болтал. Не знаешь, кстати, куда они делись с дружком? Мои контакты в Гильдии выдали что-то невнятное — мол, оба рехнулись вчистую и своих не узнают. Я соорудил на физиономии конструкцию из недоумения и удивления. Не объяснять же кузену, что у Джерка и Берти состоялась приятная встреча с замечательными цветочками — беспамятниками. За которую нужно в основном благодарить меня. А ведь если припомнить тот выезд как следует — Лапочка же упоминал тогда, что меня ищут. Ещё и разговорчик мне пообещал. Можно считать — состоялся разговорчик-то. Так, припозднился месяца на три. — Погоди-ка… — Эрлин добрёл до стола в углу и пристроил светильник-мантикорку в компанию дюжины таких же. — Так ты что, правда в Гильдии? Да как тебя туда-то угораздило? — Если вкратце — лет пять назад один «делец» из гильдейских сделал мне предложение, и я не смог отказаться. Может, я просто устал бежать и отыскивать себе новые убежища. Тогда это казалось простым: ты снова часть единого целого, выполняешь приказы, а если вдруг случайно кого отправишь в Водную Бездонь — рука руку моет, всё схвачено, неотразимый девиз. А может, тот «делец» просто напомнил мне кое-кого давнего — искорками в глазах и заразительным смехом: «Да ладно тебе, ты создан для Гильдии, ты чего?» — Вот уж кем-кем тебя представлял… Думал даже: небось, ты сменил имя, купил доходный дом где-нибудь в Тильвии, детей штук восемь нарожал. Кузен весело тряхнул головой, уселся на стул, привычно развернув его — так, чтобы опираться подбородком на спинку. — Рехнуться можно… И кто ты? Нет, дай угадаю — «делец», да? А ранг? Лайли, чего молчишь, я сейчас лопну от любопытства! Дай-ка глянуть бляху, а? Рука дёрнулась к внутреннему тайному карману в куртке. Остановилась. — Не могу, Эрли. Тут дело такое — я сейчас на контракте. Контракт с залогом — это когда… — Я знаю, что это. Пальцы Эрли вцепились в спинку стула с такой силой, что дерево затрещало. — Длань Целительницы, во что влип, Лайли? Что-то серьёзное?! Пожал плечами, уселся на другой стул. Сейчас бы нажаловаться братцу на хулиганов из злобной, ужасной Гильдии, которые навязали такое вот бедному мне. А он их пойдет и отлупит. Непременно же отлупит. — Ты не поверишь, но… в общем, я теперь обретаюсь в королевском питомнике. Со зверушками, ага. И ещё… кой-какими занимательными личностями из ковчежников. — Этих ковчежников случаем не возглавляет какая-то Гриз Арделл? Степень моего изумления можно было приблизительно обозначить в «восемь внезапных пьяных яприлей из десяти». -?! Эрли полюбовался изумлением — оно уже заполнило не только моё лицо, но и всего меня. Откинул волосы и выдал тоном, каким сообщают о сюрпризе на день рождения: — Понимаешь ли, эта самая Арделл сидит сейчас наверху. Под присмотром моих ребят. Степень изумления взлетела до десяти яприлей. И, по-моему, я забыл закрыть рот. Очень может быть, в моей кружке плескался не просто сидр. — Мои ребята забрали её во дворе, возле клеток. Раз уж она вроде как твоё начальство — может, ты обозначишь, что ей было нужно, а? И впрямь, что это Гриз дёрнуло сорваться в канун Корабельного дня, когда в питомнике столько дел? Был вызов по сквознику, а я не отозвался, да. Но это же не повод, чтобы так вот нестись в замок Шеу. Что-то в питомнике? Или что-то узнала про Эрли с его партнёрами? Невовремя-то как. — Хороший вопрос, но ты сейчас мне предложил ответить за варга, который каждый день в мозгах у бестий полоскается. Ну что, вернёмся к истокам, прикинемся законниками? Как ты там сказал? Взяли у клеток. Припоминаю — ей было интересно, что у тебя тут с животинками творят. А у тебя во дворе занимательная такая коллекция. Один мой знакомый всецело одобрил бы. Эрли задумчиво переставлял по столешнице фонари. Отодвигал задвижки на пробу - и по комнате начинали кружиться отсветы: солнечные, огненные, тёплые оранжевые. Он всегда любил смотреть на то, что светится или горит - несмотря на свой Дар Воды. — Да мы зверей специально брали таких. Позлее, подешевле. Там у меня списанные бойцовые, сторожевых малость, цирковые… вперемешку, короче. Выпускаем на патрулирование, чтобы не сунулись местные или кочевники. — Я-то уж думал, ты такими зверушками и торгуешь. Эрлин усмехнулся ускользающей кузенской улыбкой — мол, почти угадал, но это потом, дополнительный сюрприз… — Хм. Зверушки. И как только эта ваша варгиня через стенку перелезла. А делать мне с ней что? Я хрустнул пальцами и изобразил на физиономии неотразимое: «Лайл Гроски, решение ваших проблем». — За это не волнуйся: я её как-нибудь уж да уболтаю. Объясню насчёт зверей… может, она у вас кого купить решит — и только. Ей дела нет до контрабанды или Кошачьих Ходов, у неё самой-то с законом не то чтобы тёплые отношения. Особенно с одним его представителем — неким Крысоловом. В любом случае, сперва надо донести до кузена, что для его дел Арделл не помеха. И самое трудное: — …так что мы с ней потихоньку вернёмся в питомник, к распрекрасным зверюшкам. А как только я рассчитаюсь с Гильдией — сразу к вам, ясное дело. Даже как-то и заманчиво: сдать бляху совсем. Милка вон говорила — «Уходил бы ты» — почему б не уйти? Заняться привычным делом, показать себя как следует, искупить проклятый восемьдесят четвертый, да наконец за Эрли присмотреть — я ж его знаю, увлекается и перегибает, словом, у меня тут отличный подарочек на Корабельный день в виде наконец-то ясного пути… Где же твоя радость, Гроски, — тихонько осведомился внутренний голосок. Тряхнул головой: заткнись, появится. Сперва договориться с кузеном — а то знаю я этот прищур. Острый, с зеленоватым отблеском на дне взгляда. — И когда это примерно будет? — Что? — Когда ты собираешься с этим развязаться? С питомником и Гильдией? — фыркнул, тряхнул тёмно-рыжей гривой. — Так… погоди. Сколько ты уже на этом задании? — Да как-то… — я посчитал мысленно сам, обомлел, подумал: так, быстро соврать! — С Луны Стрелка. Нужно всё-таки язык изредка узлом завязывать. Эрли вскинул брови, потом помотал головой: — Извини, я, может, не расслышал… Ты там полгода?! Да что ж у тебя там за заказ такой? Как будто я об этом не думал. Планировал даже вот: пойти, что ли в «Честную вдовушку» да поинтересоваться: эй, не забыли? Или вызвать кого из связных Гильдии по сквознику. А потом как-то завертелось: питомник-выезды-кинжал в пузико, и я махнул рукой и подумал: да какого чёрта. Не стану я хватать таясту за хвост, пусть идёт как идёт. Эрлин внимал моим объяснениям молча. С обескураженным и слегка огорчённым видом. Тут я его вполне понимал: вроде как нашёл потерянного кузена — а он тащит за собой ворох проблем, отыскивал надёжного проводника — снова провал… — Ты не знаешь, когда с тобой свяжутся, — наконец выговорил он. Щёлкнул бронзовой фонарной задвижкой. — Может, что и вообще никогда не свяжутся. — Ну, это вряд ли уж чтобы так… — А может, про тебя просто забыли. Но в любом случае ты собираешься сидеть в клятом питомнике до смены Кормчей или чуть подольше, я верно понял? Лайли, слушай, у меня же тут пожар. В Дамате какой-то идиот вздумал поссориться с шишками из Велейсы. Морские пути наполовину перекрыты, а на каналах, которые остались — такие суммы нужно отваливать, что… — он провел ребром ладонью по горлу. — Все сроки проходят, поставщики давят, скупщики требуют… Дверь посматривала на меня от каменной стенки. Усмехалась ласково и призывно — сюда, сюда, Лайл Гроски, ты тут кое-кому очень нужен, тут без тебя — вот просто никак, тебя-то и ждали… — Понимаешь, братишка? Наверху сидят не те люди, которых можно вводить в убытки. Нужно вести караван как можно быстрее. — Быстро всё равно не получится: разведка ходов… — Да понимаю я! Кузен досадливо отбросил прядь со лба. — Хоть бы девятницы в две вложиться. Иначе товар сдохнет, понимаешь ли. Припасы на исходе. Внутри тоненько зазвенел колокольчик. Наверное, замена крысе — та так и не явилась, её время ещё не пришло, оно ждало там, за дверью, в тоннелях… Джерк Лапочка упоминал, да. Когда они повязали Нэйша — они же не убить его собирались. Он упоминал… — Во что ты влез, Эрли? Получилось слишком глухо, да и Эрли как раз соединил ладони с невнятным ругательством. Поднялся и принялся шагать по залу: высокий, чуть-чуть только погрузневший. Чёрная куртка, тёмно-зелёные чешуйчатые сапоги. — С другой стороны — контракт с залогом. Это серьезно, Лайли, очень серьёзно, а вешать нам на хвост Гильдию — тоже не дело. Это ребята мстительные… а чем бы делу помочь? Как ты говорил — что у тебя там в контракте? Сорвать одно задание, именно вот это, на которое укажут, так? А методы? Так, слегка или как угодно, лишь бы чисто? Помнится, в наставлениях Стольфси было что-то насчёт: «Можешь развалить хоть весь питомник» — но это точно не то, что нужно озвучивать вот прямо сейчас. Хотя можно уже ничего не озвучивать: Эрли ещё не разучился читать у меня по физиономии. — Ну, тогда в чём вопросы, Лайли? Для тебя же будет лучше, если эта варгиня отсюда не выйдет. Ты сам руки пачкать не любишь, я помню, но я скажу ребятам — они сделают. А дальше — по старой схеме, а? По старой схеме: замести следы, построить правдоподобную байку, чтобы и концов не нашли, прикрыть хвосты — старое ремесло, памятное по Корпусу и Гильдии… — Пожалуйста, скажи мне сейчас, что ты пошутил, — истово попросил я. Эрли слегка пожал плечами и выразил движением брови, что нет, он серьёзен, он очень серьёзен, потому что — какие проблемы вообще? — Думаешь, там кто-то встанет на её место, и тот самый заказ они всё равно возьмут? — Нет, но… — Ого, Лайли — у тебя что, что-то есть с этой варгиней? — Нет. Вернее… Чёрт, Эрли, это — в любом случае не выход, и для нас с тобой уж — прежде всего, потому что вслед за ней сюда явятся её сотруднички, и как бы это поточнее выразиться — по местной речке вместо кораблей поплывут кусочки от нас, а кусочки от всех твоих ребят поплывут следом. Эрлин почесал шрам на брови и уважительно крякнул. — Ничего ж себе, проблема. Ну так сколько их? — Чего сколько? — Этих самых ужасных сотрудников Арделл. Которые вроде как разнесут это место в случае чего. — Я не… Эрли, сюда их явится пятеро — но уж поверь ты мне, они будут брать качеством, а не количеством. Я, знаешь ли, навидался. Кузен взирал на мою горячность, малость оторопев. И делал искренние попытки не расхохотаться. — Пятеро? — повторил наконец и для точности показал растопыренную пятерню со Знаком Воды. — Лайли, на тебя что — так Рифы подействовали… Ты серьёзно считаешь, что здесь решают пятеро ковчежников? Притом, что у меня — тридцать парней, местность за нами… Я открыл было рот, чтобы снова спорить, но тут Эрлин добавил небрежно: — И главное — с нами ведь ты. Что? Ты ж наверняка знаешь — какие у них слабости, кто самый опасный, кого как отвлечь ну и так далее. Дашь расклад как в старые времена — а мы подтянемся, ты не беспокойся. Всё будет чисто. Чисто будет… полыхнуло где-то внутри: Мел сверхчувствительна, у неё из оружия атархэ да отравленные трубки, Янист вообще почти без магии, как и Хаата… опасных всего двое, но Дар Нэйша явно поддаётся истощению, я же это видел, да и зачем истощать — просто заманить, запереть, а Аманда… Вир болотный, о чём думаю вообще?! — Слушай, Эрли. Правда в том, что я не хочу их убивать. А Арделл — меньше всех. Она, знаешь ли, хороший человек. Так что это не выход. Изначально — не выход. Кузен шумно выдохнул. Взъерошил шевелюру. Щелкнул задвижкой фонаря, погладил стекло, за которым разгоралось сияние. Щёлк. Щёлк. Щёлк.... — Ладно. Понял. Но и ты меня пойми: мне до зарезу нужен этот ход. Вот что… Если сможешь уболтать эту Арделл — давай. Отправь её хоть в питомник, хоть куда угодно — лишь бы здесь больше не появлялась. Пусть уходит, но без тебя, Лайли, ты мне слишком нужен, у меня тут уже не просто дело на кону, понимаешь? Давай… хотя бы попробуй разведать ходы. Хотя бы девятницу побудь тут с нами. Мне бы хоть направление знать — вдруг там всё обвалилось, или клятые кошки всё перегородили, или я ошибся, а они вообще ведут не туда. Обучишь хоть немного моих ребят — и можешь, если хочешь, опять в питомник. А если тебя вызовут из Гильдии до этого — все мои парни в твоём распоряжении. Сорвём какое угодно задание — ну? Когда Эрли просил — глаза у него становились бездонными. В глубине шальной зелени появлялись золотистые искорки, к которым вас будто мотылька тянуло. Со мной было ещё проще — всегда плоховато умел ему отказывать. Так что я коротко кивнул — ладно, чего уж там, гляну, что можно сделать. И забытая шкурка поднялась, прильнула, обволокла. Здравствуй, старый-добрый Лайл Гроски, немножко законник, немножко — обстряпыватель делишек, чуть-чуть — проводник по Кошачьим Ходам. Эк ты раздобрел за годы-то — тесновато… — Ну, и хвала всему Хороводу, — выдохнул Эрли. — Ну что, пошли, увидимся с твоей варгиней? Соскучился по твоему мастерству, знаешь ли. Уже знаешь, что ты ей наплетёшь? Мы шли по подвальному коридору — и позади оставалась дверь, и серное дыхание опалённых тоннелей. Рука Эрли лежала на моём плече, и всё было по-прежнему, а значит — просто отлично. — Ну, ты ж меня знаешь: я страшен своей импровизацией. Соображу что-нибудь в своём духе — если, конечно, ты не станешь неуместно ржать у меня над ухом. Вообще-то, конечно, лучше бы уж совсем наедине… — А если ты ей что-нибудь не так скажешь, и она решит тебя пришибить, братишка — мне это как потом пережить? Нет уж, я уж лучше тихохонько на всякий случай подежурю с ребятами… — Но ты хоть в беседу-то не лезь, а то я тебя знаю: увидишь симпатичную женщину, перебежишь мне дорогу, начнёшь завлекать — мне потом что делать? — О, ещё и симпатичная? Так я тебя туда вообще не пущу — может, у меня ещё и шанс есть… — Ну-у-у, я бы так сказал — вряд ли. Там уже… хватает претендентов. Да. Мы перебрасывались шуточками, перекидывались жестами и взглядами. И вир прошлого отступил. Прошлым стал я сам. Четырнадцать лет развеялись где-то — по пути между лестницами и коридорами, и всё было просто и закономерно: договориться, разведать, обучить, и Гильдия и её задание перестало казаться чем-то давящим и тяжелым, даже восемьдесят четвёртый отступил, и Рифы уплыли в глубину. Разговор с Гриз Арделл и вовсе казался пустяком — мне всегда удавались разговоры… Поднялись на второй этаж, и Эрли кивком указал на дверь. — Ладно, братишка, я тебя прикрою. Главное — донеси до неё, что это в её интересах. Не стоять у нас на пути. Колокольчик внутри вкрадчиво звякнул во второй раз. Я как раз открывал дверь и предпочёл не услышать звона.