* * *
— Минус два, — повторяет Грызи задумчиво. — И есть способ отловить остальных. На «встряску» мы собрались в глухой предутренний час. В комнате возле спальни Дамы, где Конфетка и Грызи развернули оперативный штаб. Я натираю нос противоожоговкой — Конфетка сказала, должна помочь и от ожогов холода. Нойя вытанцовывает вокруг банки с тельцем веретенщика. Его Светлость очумело крутит головой — у Яниста такой вид, будто его мантикора семь раз прожевала и выплюнула. Сражение с Водной Чашей далось нелегко. Шипелка шипит в одном углу, Плакса трясётся во втором, Грызи перешла в режим «не сказать лишнего». Ни слова — насчёт догадок про Пухлика. Обозначает только насчёт этого самого состава. Способа подманить веретенщиков. — Хорошие новости — способ рабочий, плохие новости — способ опасный. Мел, в следующий раз — ради Девятерых, без попыток суицида. Аманда, из тел веретенщиков что-то удалось выжать? Нойя цокает языком и пялится в банку влюблённо. Почти как Мясник на своих бабочек. — В лейрах поют — спешка хороша для воровства и побегов. Быстро не получится, сладкая. Замысловатые твари, очень искусная магия — проявляющие артефакты рядом с ними с ума сходят. Почти уверена, что выводили их при помощи кого-то из Мастеров… — Аманда! — Да-да-да, кровь и яд… интересная реакция на холод. Как их доставили сюда — во льду? Вялость нападений и медленное восполнение яда отсюда, я почти уверена — вы же заметили, нападений слишком мало для шести веретенщиков. В наших песнях и одного хватало, чтобы за сутки погрузить замок в чёрный сон. И мурлычет песенку, уставившись на ящерицу в банке. В песенке что-то про милых тварей, которые замёрзли и хотят тепла, как всякая порядочная нойя. И вот, когда они согреются, то начнут охотиться вовсю. Тоже как нойя, видимо. Гриз трёт переносицу и ворошит в камине угли. Косясь на полумрак за окном. — По противоядию новости есть? Конфетка качает головой и поёт дальше — стало быть, дела плохи. Будто мы не знали. — Плохи, сладкая моя, — выпевает Конфетка. — Мне не поднять Касильду Виверрент: я, конечно, сделаю все, чтобы замедлить действие яда и дать тебе больше времени, но лучше бы нам найти того, чувства кого горячи. Или того, к кому склоняется ее сердце. — Легче сказать, — бормочет Гриз, — у госпожи Виверрент, знаете ли, много поклонников, к тому же знатных. Эвклинг Разящий, Йелт Нокторн, Джонар Эмерин, Ирлен Харрдоу… это для начала, и сходу не поймешь — кто волочится за ней просто так, а к кому там склоняется ее сердце. Так, сходу, я могу придумать только одно: притаскивать их к ней по очереди для поцелуев. Только вот сомневаюсь, что это одобрит сама Касильда… — …или ее муж, который в последнее время так часто появляется в коридорах? Это еще что за новости? Новости объясняет Гриз: мол, Хромцу с чего-то очень понадобилось повидать свою женушку. И вряд ли для того, чтобы ее облобызать. Скорее уж, ему не терпится ее добить — ну там капельку яда на губы, заправиться противоядием, а потом — ах-ах, как это мой поцелуй ее не спас, а совсем даже наоборот. На удивление, Шеннета не пугают даже веретенщики, которые пока что крутятся где-то неподалеку. И вряд ли при таком раскладе он допустит, чтобы к одру его жены притаскивали кучу ее любовников. Мантикора их жри, эти аристократические нравы. — Не будет же он все время там торчать, — бурчу я. — Можно же протащить хоть кого-то, наверное. Гриз кивает — ага, можно. Несмотря на то, что мы не в курсе — кто из слуг шпионы Шеннета (или там вообще все его шпионы?). Можно, наверное, прошмыгнуть, или внимание отвлечь, или еще что состряпать, только вот — как узнать, кого тащить, спрашивается? Взгляды обращаются на Плаксу. Плакса трясется как в лихорадке и занавешивается волосами пуще прежнего. Из волос доносится неуверенное, ноющее: — Ну, я… я не знаю. Туда очень непросто погрузиться, это же даже не совсем сон… Я… я пыталась, но получается перехватывать какие-то урывки. Она видит… она сейчас не в этом доме, в совсем другом поместье, ветхом, пыльном каком-то, и там приём, и мужчины тоже есть, и как будто ее муж… только не этот, а старый… вот. Спасибочки за сто пудов ненужной информации. — А, еще я видела… было как воспоминание, что какой-то мужчина ее целует, в коридоре. — Как выглядел? — настораживается Грызи. Плакса совсем тушуется. — Ну, я не знаю, волосы светлые, длинные… лет двадцать пять, может, немного больше, высокий, красивый, немного похож на… И начинает краснеть, хотя по кончику носа, который выглядывает из прорвы волос, особо не уследишь. Ага, конечно, можно и не говорить, на кого похож этот самый из снов. Сон вообще точно был с участием Дамы? Рыцарь Морковка выходит из художественного оцепенения: он последние минут пять шатался разумом невесть где, пялясь на Грызи с самым идиотским видом. — Это Йеллт Нокторн — поспорить могу. Тот самый, с которым у Шеннета должна быть дуэль. Так и думал, что там дело нечисто — Гроски еще советовал про него расспросить… — Рассказывай. Его Светлость счастлив по самое не могу. Явно мечтает поразить Грызи в самое сердце. Сохрани меня Перекрестница — может, он и впрямь на нее теперь переключился. — Йеллт Нокторн — из второго круга знати Айлора. Богатая семья, приближенная ко двору — правда, богатство сильно поуменьшилось за последние годы, потому что сам Йеллт швыряет его направо-налево. Что еще? Слывёт дамским угодником и дуэлянтом. Дар Мечника — состоял в королевских мечниках-стражах… А это значит, что мечом он владеет будь здоров — успевай отмахивайся. — …но его оттуда убрали после нескольких дуэлей. Но вот зато на любовном поприще сделал себе еще очень громкую славу — разбитые сердца, измены, знатные любовницы… Вполне себе как обычно при проклятущих аристократских дворах. — Так вот, где-то месяц назад стали ходить слухи о том, что он в фаворе у Касильды Виверрент. Слухи были слухами, но пару недель назад на одном из приёмов Нокторна вместе со своей супругой застал Эвальд Шеннетский. Не знаю, были ли там поцелуи, служанки как-то молчат… Но уж наверняка положение было достаточно щекотливым, чтобы бросить вызов на дуэль. Грызи кидает вопросительный взгляд, и Рыцарь Морковка тут же краснеет и кидается объяснять: — Представьте, например, что я аристократ и застал свою жену с другим. Что мне, спрашивается, делать? — Нойя в таком случае могут зарезать, — мечтательно выпевает Конфетка, немного думает и добавляет: — Обоих. — Бракоразводный процесс, — предлагает Грызи. — По закону возможен. — На деле — в аристократической среде редкость, — подхватывает Его Светлость. — Высокородные стараются не выносить сор за порог: потеря репутации, раздел состояния… Насколько я знаю, аристократические кодексы чести во всех странах примерно одинаковые, так вот: в таком вот случае у меня остается только два выхода. Первый — объявить жену виновной в измене, ославить ее, добиться этого самого процесса… в случае Шеннета это значит потерять добрую половину состояния и ославить себя самого и собственный род. И второй — представить это насилием со стороны любовника и вызвать его на дуэль. Что-то наподобие: «Ты оскорбил мою жену, ты заплатишь за это кровью» — «Но она была не против» — «Но ты всё равно заплатишь». В общем, Шеннет остался верен кодексам и бросил вызов, как полагается аристократу первого круга. Не думаю, что он этого хотел — он, наверное, вообще бы дорого дал, чтобы в ту минуту подальше оказаться. — Пф! — говорю я презрительно. — Мог бы сделать вид, что ему мошка в глаз залетела. Ничего не видал, да и все тут. Кажись, Рыцарь Морковка только что вспомнил, что я тут тоже есть. Он отрывает от Грызи взгляд и медленно, прямо на глазах наполняется виной до краев. — Мелони… я бы поспорил. Представь: моя жена целуется с любовником, а я просто делаю вид, что ничего не происходит… — Позор, — тихо говорит Гриз. — И сомневаюсь, чтобы сам Нокторн не припомнил тогда такого бы Хромому Министру. Слухи, сплетни, репутация интригана, который не смог жену удержать, презрение высшей знати за несоблюдение кодексов… Я вообще сомневаюсь, чтобы Нокторн молчал и не нарывался на вызов в открытую: он опытный дуэлянт, перед ним — калека… — Так и случилось, — истово кивает Рыцарь Морковка. — Нокторн принял вызов с радостью. Одна из благотворительниц, эта… госпожа Тильер… говорила, что он прямо смаковал будущую дуэль. Особенно когда жребий определил им поединок на мечах, правда, без применения Дара. Аристократов, конечно, все равно учат фехтовать с детства. Но шансы Шеннета… Он отмеряет между пальцами микроскопическое расстояние. — Самое смешное, что после того, как вызов брошен и принят, противники не очень-то могут отказаться. Величайший позор. После такого ни в одном приличном доме тебя больше не примут. И вот поединок назначен на седьмое число Дикта — девятницу назад, значит. Все предвкушают будущее зрелище и похороны Эвальда Шеннетского… и тут за два дня до дуэли Нокторна разбивает тяжкая болезнь. Да такая, что он закрывается у себя в замке, отрубает все связи с внешним миром и… сейчас вообще непонятно, жив он или нет, к слову. Однако похорон не было, так что… Я фыркаю носом, воздавая должное наивности Йелта-как-его-там-дамского-угодника. Он-то, само собой, полагал, что Хромец выскочит с ним на поединок и за милую душу даст зарубить себя. Конфетка тем временем восхищённо прищелкивает языком и бормочет под нос: — Двух ворон одной стрелой. А местный хозяин отменный стрелок! Тут уже доходит и до Рыцаря Морковки: — То есть, ты считаешь, что он пытался не просто избавиться от этого поединка, но еще и от жены — вот таким вот способом? Нойя на это не говорит ничего — просто мило усмехается и прижимает пальчик к губам, напоминая — у кого мы в доме. Его Пресветлость замолкает, но пыхтит крайне выразительно — вот-вот пар из ушей пойдет. — Так, — говорит Грызи, возвращаясь из раздумий. — Тут есть, над чем поразмыслить. Как, говоришь, называется поместье Нокторнов? ГРИЗЕЛЬДА АРДЕЛЛ По пути к «поплавку» она мурлычет под нос песенку. Та прицепилась, заскочила в мысли — нипочем не отстает. Ярмарочная и дурацкая, с мелодией, под которую так хорошо притопывать и прихлопывать.У Джейни муж некрасив и прост — Хей, Джейни, Джейни, хей! Косые глаза да малый рост — Хей, Джейни, Джейни, хей! Он самый нелепый из всех мужей — Хей, Джейни, Джейни, хей! Кого же, скажи нам, ты любишь Джейн? Хей, Джейни, Джейни, хей!
Аманда, которая шагает рядом, косится удивленно, потом лукаво. Она знает десять тысяч песен нойя, так что, наверное, могла бы выбрать что-то более подходящее. Но Гриз выбрала эту — и теперь не может отвязаться, в память как по заказу просятся слова:Быть может, бродячего любит певца? Хей, Джейни, Джейни, хей! Тот сладкие песни поёт без конца. Пой, Джейни, Джейни, хей! Иль, может, торговцу душой отдана? Хей, Джейни, Джейни, хей! Ведь лавка шелками да мёдом полна — Хей, Джейни, Джейни, хей!
Список длинный, может даже — бесконечный. Перебираются и жрецы храмов, и моряки, и разбойники. Список вьется и вьется, скачет каждой рифмованной строчкой и дразнится — потому что Гриз не может вспомнить, чем там заканчивается эта песенка и есть ли в ней ответ. Почему-то кажется очень важным вспомнить. — Сладкая моя, не решила ли ты занять место первой певуньи питомника? — наконец не выдерживает Аманда уже в «поплавке». Но Гриз только машет рукой, показывает — просто прицепилось, не претендую. И Аманда умолкает, пока перед ними не вырастают ворота, за которыми притаилось, скукожилось под одеялом из плюща поместье. У поместья вид обглоданный и уставший, как у должника, который еще совсем недавно прохлаждался на балах — а потом его вдруг на части растащили кредиторы. Неприютный, несмотря даже на весеннее солнышко. У пожилого привратника с вислыми усами — усталые глаза. Госпожа Нокторн никого не принимает, — говорит он. Господин Нокторн — тоже. Больше ничего не могу сказать. — Нужно было все же взять с собой Мел, медовая моя, — тревожно шепчет Аманда, на которую привратник бросает хмурые, подозрительные взгляды. — Или кого-нибудь из слуг Касильды — всё же в этой стране… — Это ничего, — отвечает Гриз углом рта. — Передайте госпоже Нокторн… нет, лучше господину Нокторну, что мы явились от Касильды Виверент. Доказательство — её печать. Привратник не удивляется — у него глаза человека, который решительно всему перестал удивляться. Он только спрашивает — как доложить. Потом отсылает кого-то передать сообщение — и так же не удивляется, когда их приказывают немедленно впустить. В нем будто жизнь иссякла, думает Гриз, упруго шагая по дорожке к поместью. Остановилась, как во всем здесь. Совсем недавно подстригалась трава и выпалывались цветы — но всё уже успело зарасти, и такие модные фигуры из кустов ветками торчат во все стороны. Прислуги не видно. Родственники Сквора — серые горевестники — перелетают с дерева на дерево, перекликаются зловещими голосами. Откуда-то слышится ржание голодных единорогов, далекое рычание виверния в зверинце — никому нет дела… Дом — недавно отремонтированный, с прекрасной лепниной, смотрит подслеповато тусклыми от горя окнами. У дома забрали душу. Вынули. Как у госпожи Нокторн, на лице которой — следы иступленного горя. — Она вас послала, она, да? — кричит госпожа с крыльца, забыв даже о приветствии. Она маленькая, хрупкая, и когда взмахивает руками — исчезает под своей старушечьей шалью, как под крыльями. И она изо всех сил пытается удержать себя от того, чтобы не броситься к ним навстречу. — Она узнала, она знает средство, вы поможете ему?! Аманда за спиной поёживается: на нойя Энешти нечасто смотрят вот так: со всепожирающей, безумной надеждой. — Мы постараемся помочь, — говорит Гриз. — Но нам нужно знать — как всё случилось. Госпожа Нокторн просит называть ее просто Эльдой. Госпожа Нокторн проводит их внутрь — в холл, где глухо отдаются шаги, где застоялся запах успокаивающих средств. И ломает руки, и пытается блюсти традиции и предложить им чаю, и говорит, что сейчас кого-нибудь позовет, и если у них только есть какие-то пожелания — все, что угодно… — Нам нужно будет увидеть вашего сына, — говорит тогда Гриз. — Но сначала расскажите вы — что произошло. — Я говорила ему, что его погубит этот поединок, — отвечает тогда госпожа Нокторн тихо. Она не плачет. Она рассказывала это уже сотню раз — врачам. Может, другими словами — но тем врачам, которых она приглашала сюда. И теперь только садится на софу, и ломает пальцы, и кутается в шаль, состаривая себя на десять, двадцать лет — хотя неизвестно, насколько ее и так состарило горе. И говорит монотонно и тихо, что ее сын был весел и готовился к поединку… да, к тому самому поединку. И когда сказали, что его ждет молодая женщина — он не испугался и вышел ей навстречу. А та закричала, что он разбил ей сердце и сломал жизнь, и бросилась на него с кинжалом, но он — опытный мечник — перехватил ее руки. Тогда она начала пинаться и царапаться, и кусаться как безумная, потом прибежали слуги, скрутили ее и вытолкали вон. — Ваш сын знал ее? — спросила здесь Гриз, и госпожа Нокторн опустила глаза и прошептала, что он не был уверен… что может быть… наконец — что такое не в первый раз. У Йеллта Нокторна слишком насыщенная любовная жизнь, чтобы помнить все победы. — А к вечеру он занемог, — говорит несчастная мать. — Началось… это. Лекари говорят — это яд. Яд, от которого нет противоядия… но вы сможете, да? Вы же сможете? Раз вас прислала она… — Я взгляну, сладенькая, — говорит Аманда в ответ на взгляд Гриз. — Я попытаюсь. Потом они идут по поместью, где у слуг — испуганные и изнуренные лица, где обитает дух лекарств. Где еще бродит призрак юного веселья: вот коллекция оружия на стене в зале, белый платок, подаренный кем-то, лежит в углу. Портрет юноши с золотистыми вьющимися локонами, в костюме охотника. В последнем коридоре благовония не могут скрыть тяжкий запах гниющей плоти. Гриз бросает предупредительный взгляд на Аманду — гляди в оба — и спокойно входит. В комнату, где зашторены окна. Слабо жужжит какая-то муха. Слышится тяжелое, свистящее дыхание. И лежит что-то разбухшее, фиолето-багровое на кровати, истекает гноем и по временам сипло кашляет, и глаз не видно из-за треснувших щёк. Остатки потускневших локонов пристали к подушке — вылезают клочьями. Рядом, хмурый и недоуменный, обретается лекарь с даром Травника — разгоняет тяжкий запах отварами и вздыхает с облегчением, когда хоть кто-то входит. — Кажется, удалось замедлить процесс, — скучно говорит он. — Но пока что заметных улучшений не видно. И из него это страшное место выпило жизнь. Он немного пробуждается, только когда Аманда бросает на него заинтересованный взгляд и воркует ласково: «Господин травник, ах, как хорошо, что вы здесь, вы же мне расскажете о симптомах, да-да-да?» Лекарь сдается безмолвно, даже осмеливается подкрутить усы, бормочет: — Я, собственно, предполагаю, что это может быть как раз что-то связанное с ядами нойя, так что ваше присутствие… я бы, конечно, не осмелился пригласить вот так, напрямую… И удаляется с Амандой под ручку в коридор, и оттуда начинают звучать вопросы и ответы, термины и названия трав. — Все хорошо, — воркует госпожа Нокторн тому, который лежит и умирает на кровати. — Смотри, это она прислала, госпожа Виверент прислала, они тебе помогут. Пришли за помощью туда, где нужна помощь, — думает Гриз. В который раз. Йеллт Нокторн прерывисто дышит, рассматривает ее щелями глаз. — Собственно, я достиг успехов лишь в обезболивании, — доносится из коридора. — Но основные симптомы… — Эльда, — говорит Гриз мягко. — Мне нужно поговорить с ним наедине. Мать не спорит, мать подчиняется тут же. Механические движения. На грани безумия от горя. Готова на все, все, все, только бы хоть кто-то, что-то… — Вы… не от нее. Голос у умирающего высокий и сиплый. Слова выходят невнятными: за губами в язвах нет некоторых зубов. Но он смотрит с таким отчаянием, будто ждал именно этого визита и обдумывал, что скажет. — Не от нее. Она бы не прислала. Вы от него. Гриз молчит и смотрит, не делая ни утвердительных, ни отрицательных жестов. — Скажите, что я… я умоляю, я сделаю, что он скажет, я… что угодно, только пусть… пусть он прекратит это, пусть… Я отказался от поединка, я же писал ему. Что он еще хочет? Чтобы ты мучился, — думает Гриз. Неужели неясно? Эвальд Шеннетский подослал к тебе ту женщину с ядом не чтобы ты откупался от него. Даже — не чтобы ускользнуть от рокового поединка. Он просто хочет, чтобы ты умер медленно и в мучениях. Но бывший дамский угодник Йеллт — обезображенный, измотанный болью и гниющий заживо — так и не понял этого. И все еще надеется откупиться. — Любые условия… что угодно, что угод… — Господин Нокторн. Мы не посыльные Эвальда Шеннетского. И мы постараемся вам помочь. Но сначала — я хочу, чтобы вы ответили на мои вопросы. Честно ответили на мои вопросы. — Что угод… Умолкает, издавая страшные, клокочущие звуки — вот-вот захлебнется рвотой и гноем. Но Гриз — лечащей больных животных, перевязывающей гнойные раны — не привыкать. Она подходит и помогает Йеллту перевернуться, и подносит к его губам небольшой медный тазик, который стоит у кровати. Потом дает отвар — прополоскать рот. Промокает губы. И спрашивает между делом: — Вы любили Касильду Виверент? Йеллт Нокторн, задыхаясь, мотает головой. Что угодно, что угодно, да. — Просто… ухаживал. При дворе так… часто. Да, при дворе так часто — роман с такой труднодоступной добычей, как жена Хромого Министра может придать блеска в глазах других придворных. Любовные приключения — просто еще одна разновидность охоты. Так сказал бы один устранитель. — А она вас как-то выделяла? Не отвергала, но и не выделяла. Это он успевает сказать между двумя приступами удушья. Принимала его ухаживания — как и остальных, у нее же было много поклонников. Соглашалась танцевать и отвечала улыбками на его шутки. — А в тот вечер? Когда Эвальд Шеннетский бросил вам вызов? В тот вечер он перешел черту. Танцы, игристые вина, восхищенные взгляды женщин и благосклонность Касильды, чувство собственной неотразимости (и неубиваемости — добавляет Гриз мысленно — он же пока что выигрывал все свои дуэли). Перешел черту, потому и стал целовать ее тогда в коридоре. Она пыталась оттолкнуть его, но он не слушал — думал, это она просто ломается, последние капли стыдливости, может — еще страх перед мужем. «Замужние дамы так часто», — сказал он тоном обиженного мальчика, который так привык брать препятствия с разбега, что не понимает — что же на этот раз пошло не так. Не так пошел Эвальд Шеннетский. — Я вижу, вы здесь хорошо проводите время. Гриз кажется, что она слышит стук тросточки — а может, это горевестники ходят по крыше. Мог Хромой Министр сделать вид, что ничего не заметил? Кто знает — в любом случае, после этих слов все могло кончиться только поединком. — Кажется, ваша жена была совсем не против моего общества, господин министр. В любом случае, если вы вдруг считаете, что я оскорбил вашу честь — знаете ли, с радостью… предоставлю вам со мной рассчитаться по всем правилам дуэльного кодекса. Не хотите ли бросить вызов? Или, может, желаете поразмыслить — это же в ваших правилах, размышлять… Златоволосый любимец дам шутливо раскланивается перед невысоким человеком, опирающимся на трость. Жаль, воображение отказывается подсказывать — как смотрит на глупого любителя поединков Эвальд Шеннетский: с иронией? Может, с удивлением или с жалостью? Зато воображение с готовностью рисует выражение лица Касильды. С ужасом глядящей на мужа. Тот, что еще десять дней назад был златоволосым красавцем, тяжко сглатывает — говорить дальше тяжело. И не нужно: дальше была подготовка к беспроигрышному поединку, ощущение самого себя самым умным и удачливым, женщина, метящая когтями в глаза — и конец. Размышлять действительно в правилах Эвальда Шеннетского. Как и разить исподтишка. У заносчивого юнца вряд ли осталось много шансов. И у нее вряд ли осталось много шансов — если она решит дважды пойти против Хромого Министра: в случае с его женой и в случае с его жертвой. Но пойти придется. — Мы сделаем, что сможем, — говорит Гриз, наклоняясь над неподвижным, распухшим телом. — Все, что сможем. И отходит, впуская Аманду — оживленную, заинтригованную разговором с лекарем. Аманда бросается осматривать больного: «Хорошо, что взяла проявилку, да-да-да». Берет слюну, набирает побольше крови, бормочет: «Свертывается худо». Поит какими-то антидотами и поясняет, ничуть не смущаясь состоянием больного: — В целом, дела скверные, сладенькая. Этот травник верно представил себе, что это медленный яд, и верно представил себе, что это работа кого-то из нойя. Лейр Ядовитого Жала и тамошние мастерицы — я думаю так. Их яды словно песня: каждый отличается от другого действием, а некоторые обладают свойствами, какие попросит заказчик. Иной может изуродовать и оставить в живых, иной убивает мгновенно, а иной — медленно… Гриз кивает на больного, но Аманда только пожимает плечами, вглядываясь в хрустальный шар проявилки под сине-багровыми пальцами. — Пусть слышит, золотая, у меня нет желания заливать ему уши медом. Если у него хватило глупости, чтобы вызвать на поединок Хромого Министра — едва ли он даже после моих слов поймет, насколько плохи дела. — Можно ли найти противоядие? — спрашивает Гриз. Нойя пожимает одним плечом, переходя на родной язык. — Кто знает все пути Перекрестницы? Я взгляну, что можно сделать… если ты полагаешь, что стоит спасать этого дурня. Может он нам помочь? Гриз качает головой, и Аманда недовольно фыркает носом. Пальцы её выплясывают страстный и ядовитый танец над пробирками с отравленной кровью. Мы на службе у Касильды Виверрент, — говорит эта пляска пальцев. Мы на службе у Дамы Цветочного Дворца, так с чего нам тратить время на этого олуха? На пустышку, которая нам — не в помощь? Рискуя навлечь на себя гнев Эвальда Шеннетского? — Потому что ты тоже этого хочешь, — отвечает Гриз тихо — она хорошо различает в танце пальцев над пробирками страстное нетерпение. Желание поднять пациента с кровати, исцелить, позаботиться… впрочем, Аманда скажет — это желание найти разгадку яда. — Как скажешь, сладенькая — тем более, что это так таинственно, — она опять говорит на общекайетском, и каждое слово сочится густой отравой. — Только как бы нам не потратить усилия зря. Ты же помнишь, кто дал ему этот яд. Скажи, как по-твоему: стал бы этот человек посылать врагу яд, который имеет противоядие? С кровати доносится тяжкий стон: Йеллт Нокторн, бывший красавец и дамский угодник, наконец-то осознал, к чему его приговорили. Извивается на кровати, хрипло, задушенно воя, пальцы в язвах терзают простынь. — Что угодно… что угодно… что угодно… Прибежавшая на жуткие звуки Эльда начинает плакать, лекарь-травник тоже вбегает — и растерянно суетится вокруг. Так что они уходят почти незамеченными и не прощаясь. Не разбрасывая ложных надежд напоследок. И всю дорогу обратно к «поплавку» Гриз молчит и думает — слушая трели горевестников. Думает о человеке, облачённом в ненависть и во всемогущество. О том, кто любит котов и удары в спину. Кто разит ядами и недомолвками. О человеке с тремя гербами и вечно скрытой ладонью. Об Эвальде Стимферелле, который годы назад не бросил вызов — когда дело касалось его сестры, но сейчас… Словно собирает в ладони всё, что скопилось — его слова и смех, движения и взгляды, и вышвыривает перед собой, перемешивает со слухами, и статьями в газетах, и рассказами Яниста — и пытается соединить во что-то цельное. В единый образ, словно именно этот образ — разгадка всех тайн и ответ на все вопросы. Она отвечает Аманде, когда они вместе ступают в туманную завесу перед Цветочным Дворцом. — Может быть. Если говорить об этом человеке… может быть всё, что угодно.* * *
Песня ведёт её. Ярмарочная песенка, в которой тридцать три куплета — и бесконечность догадок о том, кого же любит Дженни. Благородного Мечника? Пирата, а может, разбойника? Жреца, рыцаря, короля? Тридцать три куплета — и только две строки после них, как ответ. Вот только никто обычно не допевает до последних строк длинные песни. В песнях и в сказках важнее история. Поиск достойного. Прекрасного принца. Но мы нынче — не в песне, не в сказке. Пусть себе — вокруг сказочное, увитое цветами поместье, пусть себе — спящая дева. Перед глазами — иное поместье. Угасшее. С вырванным сердцем. И в ушах звенят две последние строки ярмарочной песенки. Вызывающе задорные и весёлые. Насмешкой. Над бесконечностью догадок. Аманда прислушивается — и не может уловить, что Гриз напевает себе под нос. Но ловит её изменившуюся походку, спрашивает: «Догадалась о чем-то, сладенькая?» Гриз мотает головой: какие уж тут догадки, в этом сказочном мирке? Просто пара прицепившихся строк да немного варжеского безумия. В коридоре у комнаты Касильды Виверрент прогуливаются люди с неприметными лицами. Уважительно кивают и не покушаются на дверь. За дверью — первая линия обороны. Дремотно-вялые служанки с вышивкой, книгами, сплетнями… — Вы все свободны, — сообщает Гриз. — Можете возвращаться к своим обязанностям. В самой комнате Касильды ей навстречу вскакивает Янист, весь его вид так и кричит: «Узнали что-нибудь?» — Я потом подойду, расскажу, — отвечает Гриз. — Мел, займитесь пока остальными веретенщиками. Следопытка фыркает: «Давно пора!» — и уволакивает Олкеста с собой. Аманда мягко ступает вокруг столиков, уставленных индикаторами и разного рода проявилками. Всыпает по щекотке того и этого в мензурку, разминает, взбалтывает, осаживает. Добавляет каплю крови Йеллта Нокторна, смотрит на просвет. Лицо Касильды Виверрент бледно и спокойно. Дышит ожиданием. — Что-нибудь можно различить? — спрашивает Гриз у Уны. Закутанной в волосы, печальной, тонкоголосой. Напоминающей растрёпанную утреннюю пташку. Сноходец отворачивается привычно прячет глаза. — Я не… не очень. Она бродит… кажется, среди оранжерей. Огромных, только тёмных… там повсюду цветы, фонтаны, зеркала… а выхода нет, и она совсем в них запуталась. И там как будто есть голоса. Зовут её, манят… Они… вроде как ласковые, такие усыпляющие… Голос Уны становится дремотным — сколько девочка уже использует свой Дар без перерыва? — Да… а ещё там ответвления, и иногда в них как будто кто-то стоит. Там была девушка — такая, с золотыми волосами… — Королева Арианта. — Да, то есть, наверное… и этот… Йеллт Нокторн? И Хорот Эвклинг Разящий — я… я его портрет в газетах видела… и ещё остальные… и все её зовут, но она… в общем, кого-то ищет. Только она как будто не помнит, кого, я и не знаю — кто это может быть… — Лучший из людей, — отвечает Гриз тихо. — Спасибо за всё. Тебе нужно поспать, Уна. Пока не нужно больше смотреть чужие сны. Можешь пойти к себе. Уна недоверчиво глядит из-за завесы волос, выходит нерешительно, с оглядкой. Гриз ей вслед выстукивает всё тот же приставший развесёлый мотивчик: «Хей, Дженни, Дженни, хей!» — Понадобится барьер целителя, Аманда. Аманда ничуть не удивляется. Извлекает артефакт из неизменного кофра, помогает установить — по комнате словно растекается лёгкая бирюзовая дымка… Полная непроницаемость от магии. В том числе от всех видов прослушек. — И мне нужно, чтобы ты была в соседней комнате. Присмотрела бы… если что. Травница деловито кивает. Собирает нужные ингредиенты, баночки, складывает в кофр. Пощёлкивает пальцами: так-так, ещё листья подлунницы, они вон там были, в пакетике… — Мне сказать тем, в коридорах? — вопрос звучит мимоходом и совсем невинно. Аманда встречает взгляд Гриз и сочно улыбается алым ртом. — Я знаю все тридцать три куплета этой песни, утренняя моя. И две последние строки тоже. Гриз приподнимает брови — посылая немой вопрос: и что скажешь обо всём этом? — Нойя любят риск, любят безумие. Ты идёшь на безумный риск, сладкая, — разве я могу это не одобрить? И выходит, посмеиваясь и напевая ту самую ярмарочную песенку. Откуда-то с середины. Гриз слышит, как открывается, потом закрывается дверь в коридор. Вздыхает, прислоняясь лбом к стене — к жемчужно-кружевным обоям. Осталось совсем немного времени. Совсем немного — чтобы протрубить сбор в своей внутренней крепости. Объявить жильцам — чтобы были готовы ко всему. Потом она стоит, вглядываясь в бледное лицо Касильды Виверрент и прислушиваясь к медленным, томным, ленивым звукам: опасливым шорохам служанок, печальному звону певчих птиц в отдаленных комнатах и тихому напеву Аманды из-за двери. Стук трости за дверью — неожиданный и быстрый, будто старинные часы. Раз, потом два, три — стук разбавляется быстрыми, неровными, почти неслышными шагами. — Госпожа Арделл, — насмешливо говорит Шеннет от двери, — как поживает моя драгоценная женушка? — Вы сами видите, — отзывается Гриз, плотно прикрывая дверь и бросая в щелку Аманде: «Смотри», — становится хуже. Мы ведем поиски тех, кто… был близок к ней. Взгляд Хромого Министра скользит по лицу жены, задерживается на бледных, плотно сомкнутых губах. — Ее любовников, госпожа Арделл, к чему все эти недомолвки. И…? — Думаю, поиски в этом случае окажутся не слишком действенными. Сон уже вошел в ту стадию, когда требуется поцелуй человека, чувства которого взаимны. — Иными словами — вам нужен не просто тот, кто любит ее, но кого еще и она любит? — Шеннет встряхивает седой головой. — Это все так напоминает древние баллады. Что же вы предпринимаете, госпожа Арделл, чтобы вернуть мою дражайшую супругу к жизни? — Предприняла, — быстро и тихо отвечает Гриз. — Дверь закрыта, на комнате барьер целителя. Никто ничего не увидит и не услышит. Осталось последнее. Улыбка в глазах Эвальда Шеннетского гаснет разом. — Последнее? — Последнее, — шепчет Гриз Арделл и делает шаг в сторону с его пути. — Ваша жена умирает. Торопитесь. Маска лжи сползает с лица Хромого Министра еще до того, как она произнесла это слово. Стирается, опадает прахом, оставляя бледность и волнение. Взмах ресниц — и у него другие глаза, короткое сжатие губ — и на лице проступают тревога, смятение… и другое, более глубокое чувство. Чувство, в котором нельзя заподозрить Эвальда Хромца. Если, конечно, вы не безумная Гриз Арделл. Тихо стучит трость, которую Шеннет поставил у кровати, опускаясь на колени рядом с изголовьем жены. Словно перед киотом с изображениями древних божеств — и ее волос он касается с таким же благоговением. Пальцы, в которые вдруг вселилась дрожь, осторожно гладят ее щеку. Наверное, сказочники сказали бы — все неправильно, — думает Гриз Арделл, глядя, как он поднимается, чтобы прижаться губами сначала ко лбу жены. Они сказали бы — прекрасная принцесса должна быть более юной. Более хрупкой. Облаченной в бальные одежды и возлежащей на хрустальном ложе. А тот, кто преклонил перед ней колено — он не может быть презираем, не может носить трость, не должен быть седым, будто старец. А я сказала бы — это правильная сказка. Пусть ее губы бледны. Зато его — горячи. И дрожь пальцев, и мелькнувшие в глазах слезы — настоящие. И разве не важнее всего то, что в ответ на его поцелуй на ее щеки медленно, по капле возвращается румянец? И с покрасневших губ медленно, тихо слетает то, что чуть не запечаталось на них навсегда: — Эв… — Я, Касси, — шепчет самый могущественный министр Кайетты, улыбаясь вымученной улыбкой. — Я здесь. Пора просыпаться. — Эв, там было… — она опять прикрывает глаза, но тут же приподнимается с усилием, затрепетав ресницами, пытаясь сделать так, чтобы лицо мужа не расплывалось перед ней. — Такие странные сны. Они манили… звали… Только среди них не было тебя. — Это потому, что я здесь, Касси, — он берет жену за руку и подносит к губам ее ладонь. — Просто я ждал тебя здесь. — Эв, — она только сейчас видит Гриз Арделл и вздрагивает, тревожно приподнимается, — как же… — Все хорошо, дорогая, не волнуйся. Тихо… тихо. Тебе нужно отдыхать. Голос Шеннета мягок, но Гриз чувствует вдруг усталость. Думается вяло: найти бы веретенщика, вложить ему палец между челюстей. Да, госпожа Виверрент — вам нужно отдыхать. А мне нужно придумать, как избежать смерти от рук вашего мужа, чью тайну я так случайно раскрыла. — Поцелуйте ее еще раз, — тон сухой и лекарский, комок в горле лучше всего растворяется именно в таком. — Я отвернусь. Думаю, у вас есть минут десять, пока ни у кого не возникли вопросы. Ей приходится созерцать дверь минут семь, прежде чем из-за плеч не раздаётся бодрый голос Эвальда Хромца. — Госпожа Арделл, думаю, нам с вами нужно побеседовать ещё раз. Может быть, чаю?* * *
— Как вы узнали? — Шеннет. Его глаза кажутся даже чересчур синими — потому что Гриз вместе с Хромым Министром сейчас сидят в Сапфировой гостиной. Взгляд выражает заинтересованность и легкое восхищение. Гриз предпочла бы разговаривать с тем Эвальдом Шеннетским, которого видела минут десять назад. Но по пути в Сапфировую гостиную от мужа, измученного тревогой за жизнь жены, в нем не осталось больше ничего, и беседовать приходится с Хромым Министром. — Господин Шеннетский… — О, можно просто Эвальд. Если правду говорят, что близкий человек — тот, кто знает твои секреты… то вы внезапно стали мне ближе, чем половина моих так называемых друзей. Так я настолько плохо скрываю чувства? Гриз Арделл пожимает плечами. — Если хотите — назовите это интуицией. И потом, вы скрывали свои чувства даже слишком хорошо. Но тогда зачем вы хотели остаться с женой наедине? Вы ведь не могли не понимать, что она умирает. И если бы вы хотели ее смерти — вам было бы достаточно отойти в сторону. Эвальд. — Да, — говорит Хромой Министр с легким сожалением, — я-то полагал — вы не обратите внимания. Скажите, жизнь Касси теперь… — Думаю, вне опасности. Если, конечно, веретенщик не нанесет еще один удар, но и в этом случае у нас ведь есть надёжное средство. Однако Касильде в любом случае безопаснее под присмотром… — она встречает вопросительный взгляд Шеннета и добавляет тихо: — Я отвечаю за Аманду, она… будет молчать об обстоятельствах выздоровления Касильды. — Молчаливая нойя, честная нойя, верная Диаманда Энешти… госпожа Арделл, вы так странно влияете на людей. Гриз протягивает руку. Берет кружку — тонкую, с искусно выписанными синими птицами. Вдыхает травяной аромат и задумчиво глядится в насыщенные коричневым глубины чашки. Напоминает себе — если вдруг захочется спать или вдруг сведет тело… ну что ж, ты сама приняла этот вызов. — Нет, я проще отношусь к противоречиям человеческой натуры. Например, допускаю, что тот, кого считают бездушным, может любить. Удивительно, да? Чаю хочется нестерпимо, но жить хочется еще больше. Парок от кружки невинно поднимается в воздух. Дразнит ароматом. — Там нет яда, — смешок у Эвальда Шеннетского — мальчишеский, заливистый. — Честно. Хотите — могу отпить первым. Послушайте, я не собираюсь устранять вас, или нойя Энешти, или кого бы то ни было из вашей группы, хотя, может, кое-кого и стоило бы — исключительно ради вашего блага. Но я не разбрасываюсь людьми, и выбор останется за вами. Я скорее имел в виду, что вам придется обсудить с нойя Энешти — как мы объясним внезапное выздоровление моей супруги. Под его испытывающим взглядом Гриз Арделл делает осторожный глоток. Терпкий вкус багульника проливается внутрь теплом, дарит силу. — Думаю, объяснение найдется. Вы, конечно, полагаете, что слухи о веретенщиках и смертях слуг всё равно просочатся… — Более половины персонала замка эвакуирована, и не на всех есть кровный обет тайны. — Значит, вы считаете, что при дворе могут узнать и о том, что Касильда тоже была укушена. Тогда… скажем, во дворце отыскался кто-нибудь из тех, кто любит Касильду по-настоящему, и мы сумели тайно привести его в замок. Воспользовавшись вашим… ну, не знаю, отсутствием. — Зыбко, — отзывается Шеннет, откидываясь в кресле. — В то, что вы сумели обставить меня — двор поверит в последнюю очередь. Вы уж извините, но я тут вроде как вселенское зло. Ладно, думаю, я смогу организовать что-нибудь приемлемое… Чашка звякает о блюдце, Хромой Министр поднимает глаза и обнаруживает, что Гриз Арделл смотрит на него трудноопределимым взглядом. — Хотите спросить о чем-то? Ах да — почему… И делает глоток, и начинает с такой непринуждённостью, будто он в любимом клубе или салоне: — Никогда не думали, что таким, как я, лучше не жениться? Или жениться по расчету — это я о том сорте браков, когда на похоронах жены муж натирает глаза луком, чтобы не было видно, как у него душа поет. Одно время я даже подыскивал себе такой вариант. А Касси… Касси просто пришла. Думаю, против меня сыграло то обстоятельство, что подлецы, оказывается, тоже могут любить. Особенно забавно получается — если мы вдруг влюбляемся в тех, кто на нас разительно непохож. Прекрасных и чистых душою дев… вдов, в моем случае… которые нас презирают за то, чем мы являемся. — Презирают? — О, вы же понимаете, вынужденный брак не слишком-то способствует пробуждению горячей любви. Касси и впрямь видела во мне отъявленного мерзавца и окончательно изменила мнение только после Ночи Искупления, — Шеннет барабанит пальцами по трости. — Если точнее — когда в Храм Целительницы в Айлор-тэне доставили то, что от меня осталось. Думаю, сжалилась надо мной, а может, рассмотрела во мне что-то… и всё осложнилось ее ответными чувствами. — Осложнилось? — Гризельда… можно по имени, так ведь? Думаю, вы сами понимаете. Любая женщина, которая окажется рядом со мной, будет в опасности. Если, конечно, она не та, кто меня ненавидит. — Значит, с той поры вы и разыгрываете этот спектакль? Эвальд Шеннетский разводит руками, показывая: да, выходит как-то так. — Весьма удачное представление, за которое известнейшие драматурги душу бы продали. Я вовсю делаю вид, что супруга мне требуется для далеко идущих планов. Касси заводит тех, кто считается ее любовниками в свете… И каждый ухажёр полагает, что вот-вот достигнет желаемого, а пока что — счастлив его соперник. И, конечно, интриги против меня, — он усмехнулся, — иногда это помогает узнавать об очередных кознях придворной знати. Ух, если бы вы знали, сколько покушений жены на мою жизнь мне якобы удалось пресечь. Осуждаете? Гриз Арделл задумчиво поглаживает тёплый, расписной бок чашки. С синими узорами. И напротив — синие, слишком юные глаза. На незапоминающемся лице человека средних лет. Под волосами, которые словно иссеребрила Ледяная Дева. — За что? За желание быть рядом с любимой женщиной? Или за желание уберечь её? Тут не за что осуждать, а я… надо признаться, не люблю судить. Но у меня остались вопросы. Эвальд Шеннетский дарит ей ободряющий благосклонный кивок. — Хотите спросить меня, почему я медлил? Зачем дал вам эти сутки, рискуя при этом жизнью жены? Риск был не так уж велик — если бы Касси стало намного хуже… Гриз качает головой. Медленно ставит чашку на столик со сложной деревянной мозаикой: дуб и тейенх. — Нет. Хочу спросить: зачем вам понадобилась моя группа? Синие глаза на бледном, тусклом лице словно искрятся. Подначивают — решишься сделать ход? — Идея пригласить нас в поместье исходила не от Касильды, верно ведь? У неё было полно возможностей обратиться к любой группе — ковчежников или кого бы то ни было. Раз уж по-настоящему она вас не опасается. Но Касильда вызвала нас, из враждебной страны, выказала нереальное доверие и говорила со мной так, будто давно меня знает. И потом, Линешенты… Эвальд Шеннетский только чуть прищуривает глаза — а в комнате слышится эхо аплодисментов. — Та история, с геральдионом, была три месяца назад. Но Джиорел Линешент уже тогда обмолвился о друге из Айлора, который дал мне самую лестную характеристику. А его племянник Диммок писал потом о могущественном покровителе, которого обрёл. Я было подумала, что это может быть Касильда, но ведь… — Чудесные люди, — светло улыбается Хромец. — Передавали, к слову, горячие приветы. Навещаю их время от времени — у Джиорела замечательная деловая хватка. Сейчас, правда, он больше занят с сыном, маленьким Янистом… Но зато Диммок делает успехи. Понятливый юноша, не сомневаюсь, что из него выйдет отличный Глава Рода — и в вир болотный все эти предрассудки насчёт происхождения. Не знаю, можно ли это назвать покровительством– просто мне нравится… знаете, работать с… подобным типом людей, что ли. Возможности у меня немалые, и если я что-то могу сделать — почему бы и нет? В чашке тончайшего фарфора остывает чай. Манит терпким ароматом. За этой чашкой так удобно укрыться — и сделать вид, что не понимаешь. Намёков и интонаций. — Итак, вы следите за моей группой с Луны Глубинницы как минимум. — Чуть подольше, но предлагаю услать в вир болотный ещё и календарь. Тем более что следующий ваш вопрос будет явно не о сроках. Верно. Следующий вопрос будет об Энкере. Как там говорят про Хромого Министра — пролезет там, где шнырку не протиснуться? — Энкер и то, что случилось там на Луну Мастера… Служба Закона вдруг как-то слишком внезапно забыла о нашем существовании. Дзынь-дзынь — это чашка встречается с блюдцем. Приветствует собрата фарфоровым смешком. — А, не благодарите. Я сам недолюбливаю все эти допросы, протоколы… наверное, сказывается печальный опыт — как-никак, я побывал под следствием. Если ещё учитывать — сколько бравые законники могут создать проблем своим ненужным любопытством… В общем, я решил, что надо бы вас от этого избавить. К тому же, у сыскарей и без того работы хватало — там же куда-то исчез этот, как его… юный Мастер со странными идеями. Лукавый прищур ненавязчиво сообщает, что фанатик Петэйр исчез не просто так, а в нужном направлении. — Значит, вы просто воспользовались моментом. Когда на территории объявились веретенщики — вы увидели в этом возможность… — Завязать наконец знакомство с вашей группой и с вами в особенности — да, безусловно. Нужно сказать, тот, кто начал эту пляску с веретенщиками, сыграл мне на руку. Очень непросто, знаете ли, сводить знакомство с кем-то из Вейгорда при Хартии Непримиримости. Здесь же… Касильда разыграла карту «О нет, мой коварный супруг явно подкупил уже всех, кроме вейгордцев» и получила возможность пригласить вас к себе — вполне оправданно, заметьте, и даже если вас попытаются обвинить в работе на вражеское государство, вы тут же можете сообщить, что занимались разрушением моих козней против жены. Возможно, король Илай в своей неизмеримой доброте даже выдаст вам награду… впрочем, о ваших гарантиях чуть позже. Тем более, что у вас ведь есть ещё вопросы? Гриз прикрывает глаза, плавая в синеве. В комнате слишком много синего: обивка кресел, и хризантемы в вазах, и по обоям разбегаются синие волны. Из-за этого ты словно в июльских небесах или в «Балладе о васильковой деве». Тонкая кружка остывает в пальцах. — Один вопрос. Эвальд. Зачем вам понадобился варг? Зачем… понадобилась я? Синь плывёт и безмолвствует, а Хромец слишком хорошо сливается с местностью: у него темно-синий костюм, только волосы серебрятся, да ещё белый лис подмигивает глазками-изумрудами с трости. Гриз смотрит в эти глаза — лукавые и настоящие. Те, что полны искусственной, отражённой синевой — сейчас слишком честны. — Вы наблюдали за группой и вызвали всех. Это понятно — всё-таки веретенщик. Но эти сутки… вы очень тревожились за жену — я видела своими глазами, чего вам стоило ждать. Но вы рискнули. Неужели вам настолько важно было меня испытать? — Я был вполне уверен в вашей проницательности — я же все-таки наблюдал за вами. Но понять, с кем ты по-настоящему имеешь дело, увидеть, как человек мыслит и действует, легче всего в сюжете. — В сюжете? — Выражение, конечно, не очень, но суть… — Шеннет поднимается, даже не прихватывая трость. Лезет за пухлые тома в книжном шкафу, достаёт слегка запылившуюся коробку. — Во что вы играли в детстве, Гризельда? В Айлоре в годы моего детства постоянно… вот. На плоской коробке — потускневшая витиеватая надпись «Сказка о Великом Созидателе». Внутри — пухлый том, карта Кайетты, несколько листков бумаги, перья. Разные фигурки — Мечника, Стрелка, короля, Дарителя Огня. И карточки с правилами. — В моё время в моду вошли игры, прививающие детям аристократов литературный вкус. Эта одна из таких. «Сочини сказку о Великом Созидателе — собери Кайетту воедино!» Фигурки распределялись по жребию, и вы становились персонажем сказки. Героем или злодеем. У героев была задача соединить то, что было разделено в древние времена. Айлор и Вейгорд — в Таррахору Сияющую. Крайтос и Ничейные Земли — в Дайенх Пламяннольдистый. Тильвию, Раккант и Ирмелей — в Эллейсалин Благословенный, Дамату и Велейсу — в Ирвилию Полноводную. И всё вместе — в единый корабль. В единый ковчег. Он обводит пальцем государства на карте, рисуя стародавние вотчины божественных пар — Мечника и Целительницы, Дарителя Огня и Снежной Девы, Стрелка и Травницы, Глубинницы и Мастера. Древние государства, которые вместе — Кайетта, разбитый в незапамятные времена Ковчег. — А злодеи должны были им мешать… в рамках заданных правил, конечно. Всё это требовалось излагать высоким литературным языком — какой-нибудь слуга всегда записывал. Мы часто играли с сестрой — к слову, у неё отлично получалось завоёвывать Вейгорд. Найра мечтала, что однажды по-настоящему его завоюет — с клинком в руках, во главе армии. На лице Эвальда Шеннетского — печальная нежность, чуть снисходительная, словно говорит о ребёнке. В пальцах медленно поворачивается изящная костяная фигурка — мечник, только слишком тонкий, изящный… юноша, наверное. — А я вот был отвратительным сказочником. И мне вечно приходилось быть Тёмным Властелином — другие-то роли быстро расхватывали. Братья и соседские ребятишки смеялись, знаете ли… — И неужели вы проигрывали? — Ну, злодей же должен быть повержен, — Шеннет жмёт плечами. — А если он не будет повержен — тебя же потом отлупят как следует. Когда ты в сказке и в окружении храбрых героев… вариантов концовки не так много, верно? Я быстро усвоил, к чему идёт, и принялся развлекаться на свой лад. Мне, например, нравилось смотреть, как сочиняют другие. Хромец бережно ставит фигурку Мечника на карту Кайетты. Подталкивает пальцем — куда пойдешь? — Да… пышные описания подвигов, храбрость и учтивость… но одна фраза, маленькая фраза — и храбрые рыцари уже сражаются друг с другом. Очень подходит к старинным сказкам, не находите? Зато со временем становится так просто предвидеть повороты истории для каждого персонажа. Нигде человек так не раскрывается, как в творчестве, особенно когда пытается спрятать свою физиономию под сияющим забралом, да… А когда начинается настоящий сюжет… становится отлично видно — кто жаден, кто упрям, кто непостоянен… кого можно взять в союзники. Едва заметный нажим на последнем слове — и непринуждённый шелест страниц. Какие победы над Тёмным Властелином записаны в пухлом томе? И собрал ли кто-нибудь в своей сказке полный Ковчег? — В союзники? — повторяет Гриз. — В союзники, да. Вас это удивляет, наверное. Как там меня изображают в слухах — армия наёмников, куча продажных людишек на службе, да ещё те, которые дрожат под моей ужасной хромой пятою, — Шеннет укоризненно смотрит на правую ногу. — Будь я идиотом или законченным циником — я бы так и поступал. И моя история оказалась бы на редкость короткой. Понимаете, трусы, лжецы и продажные людишки — крайне полезные существа, спорить не буду. Когда их используешь. Но работать по-настоящему с ними решительно невозможно — сбегут, предадут или будут перекуплены, ну или всё вместе. Вы знаете историю Даггерна Шутника, конечно? Вот он делал ставку на такие кадры. Льщу себе надеждой, что я-то уж немного поумнее этого покойного монарха, а потому я предпочитаю людей верных. Нет, не лично мне, а… идее, что ли. Своим принципам, если хотите. Если человек не умеет предавать, если по-настоящему служит какой-то идее… — Тогда он может от вас отвернуться. Если вдруг увидит, что вы слишком жестоки, к примеру — разве нет? Гриз изо всех сил старается, чтобы её голос не зазвучал мелодией горевестников — из погибающего поместья Нокторнов. — Оправданные риски, я считаю, — Шеннет разводит руками, подкупающе улыбается. — К тому же даже в этом случае такой человек не станет втихомолку перебегать на сторону противника. И если уж плюнет в твою физиономию — сделает это честно, от всей души. Я ценю эту породу породу людей — если позволите так обозначить. Породу верных. Чистосердечных и желающих действительно что-то изменить в этом мире. Может, вам покажется, что это сентиментальщина — ну, я всегда полагал, что лучшие правители получаются из романтиков, которые со временем поднабрались цинизма. Из романтиков неизменных получается в лучшем случае Илай Вейгордский, а из изначальных циников — м-м-м… Даггерн Шутник подходит к этому сравнению? Гриз кивает, показывая, что услышала. И неявно высказанный комплимент («Вы из той породы, которую я так ценю»). И приглашение в союзники. И то, что как-то потерялось за жизнерадостной болтовнёй первого министра Айлора. — Это еще не ответ на вопрос — зачем вам варг? Пустое, конечно. Ясно, что Шеннет приготовил по три ответа на каждый ее вопрос. Ложь, ложь поменьше, псевдоискренность. Вот бы хотя бы знать, что он ей выдаст. — Гризельда. Гриз. Вы ведь, наверное, слышали о том, что я самый могущественный человек в Кайетте? О том, что я решаю судьбы ее мира, нависая зловещей тенью над тронами королей? — …а стук вашей трости приходит в кошмарах к другим министрам. Я слышала, Эвальд. К чему был вопрос? — Ну так вот, я — не самый. Наверное, это очевидно не для всех, — Шеннет беспечно жмёт плечами, задвигая коробку с игрой на место. Но Гриз замечает, что он больше не улыбается. — Но понимаете… чем выше взбираешься, тем сильнее осознаешь свою ничтожность. Тем ближе оказываешься к силам, с которыми не можешь совладать. И тем яснее видишь, насколько иногда бесполезна и беспомощна наша… возня. То, что мы считаем великими интригами. Дворцовыми переворотами, войнами. Какой смысл писать любые истории — к примеру, хоть и о Великом Созидателе… К чему собирать корабль, который в ближайшем же будущем ждет крушение? — Крушение? Эвальд Шеннетский возвращается в кресло. Погружается в синь, словно в мягкие, лазурные волны. — Вы же сами не раз говорили, что мир идёт к катастрофе. Не скрою, меня очень заинтересовала эта ваша теория. Более того — местами она, кажется, оправдывается. Говорила… не раз и не два, и в основном — когда приходилось выступать перед важными шишками — вроде тех же благотворительниц. Когда доказывала — насколько нужен питомник. Или рассуждала о тех же прогрессистах — они-то явно тащат Кайетту в вир болотный со своими теориями! Только вот она не бросается такими высказываниями на каждом шагу, и невольно возникает вопрос — сколько же за ней следили по-настоящему?! — Вы выражаетесь довольно туманно, Эвальд. — Это потому, что я не знаю всего. Зачерпнул из колодца горстью и не вижу дна… пока что не вижу. Но в Кайетте назрели… перемены. Что-то, что, возможно, отразится на всех нас. Может быть, разрушит все, что я создал. Что вы делаете, когда сталкиваетесь с угрозой, в которой ничего не смыслите, Гриз? Думаю, идете к тому, кто в ней хоть сколько-нибудь разбирается. Или к тому, у кого есть возможное оружие. Сапфир в серебре — кольцо на левой руке Хромого Министра. Подмигивает и смеётся, рассыпая зимнего цвета искры. Гриз сглатывает, закрывая глаза. — Оружие? Голос Эвальда Шеннетского доносится теперь словно через толщу каменных стен. — Я думал, между нами притворство уже и ни к чему. Мне известно, что вам удалось найти, Гриз. Мне назвать это вслух? Не нужно? Так и думал, что это ни к чему. При вашей догадливости вы уже могли представить себе, что это лишь вопрос времени — когда союза с вами будут искать и остальные. В Кайетте, я так полагаю, полно проницательных людей — а к Энкеру и без того было приковано излишнее внимание. Так что я не единственный, кто обратится к вам, Гриз… я просто хочу быть первым. Оружие, оружие… Гриз подавляет дурноту, потирая искромсанную шрамами ладонь — нервный жест, выработался после ухода из общины. Оружие — проклятый приговор, с которым хочется спорить — и не получается. Не после того, что она видела и помнит. — Если вы знаете о том, что я нашла… вы понимаете, что я не могу этим управлять. — Пока что — да, — улыбается ей мальчик, который так удачно просчитывал — куда свернёт чужая история. — Но я, как-никак, вырос в семье Мечников. Я лучше других знаю, что тот, у кого есть при себе меч, рано или поздно вынет его из ножен. Поверьте, я счастлив буду оказать вам любую помощь в ваших исканиях — а мои возможности… ну, может, не так велики, как твердит молва, но кое-что я всё-таки могу, не так ли? К примеру, помочь с теми, кто захочет… хм, продолжим нашу метафору и скажем — отнять у вас найденное. И использовать по своему усмотрению. Выглядит так, будто мы можем оказаться друг другу исключительно полезными, Гриз. Когда то, что приближается — а мы же понимаем, что что-то приближается, верно? Когда оно начнётся. Если совсем немного прикрыть глаза… вдохнуть воздух с ароматом цветов и дымка от камина… можно вообразить себя на крепостной стене. Глядящей сверху на далёкие пылающие цветочные поля… Можно ли крепости выстоять в одиночку перед штормом, о котором ничего не знаешь? — Вы, значит… предлагаете своё покровительство? — Именно так. Вашей группе и вам лично. Защиту, деньги и немаленькие возможности в будущем противостоянии. Информацию. И… возможно, наводки на какие-либо случаи, которые могут пролить свет на все эти тайны — я имею в виду всю эту чертовщину с варгами крови, прогрессистами, новопровозглашенным Первоваргом, терраантами и вир знает, с чем ещё. Какая-то часть Гриз хочет рвануться — и улететь из комнаты, прильнуть к родному питомнику, сбежать в коридоры и помочь Мел с поимкой веретенщика. Эта часть говорит голосом Яниста Олкеста. Что такой человек, как Хромец, не может предложить ничего достойного. Что он из Айлора, что Хартию Непримиримости никто не отменял. И союзников из враждебных стран не выбирают — тем более таких союзников. Другая часть голосом Лайла Гроски нашептывает: «Вот ещё предложение, от которого нельзя отказаться». — Мне кажется, вы предлагаете слишком много, Эвальд, — говорит Гриз осторожно. Словно по шагу нащупывая путь назад. — Это неоправданная щедрость… или же неоправданные ожидания. Я слабый варг, и вам, конечно известно… — она поворачивает ладонь, — остальные меня не жалуют. Те же силы, о которых мы говорили… очень возможно, что разобраться с ними не удастся вообще никому. Так что причины оказывать мне такую честь… — …в вас самой, я же говорил это раньше. Понимаете, Гризельда — конечно, я мог бы стать на сторону той стороны, которая предлагает более выигрышную программу…. Только вот таких сторон нет. Прогрессисты, даарду, Кормчая, Гегемония Равных и эти варги, которые учиняют повсюду террор на своей крови… Сдаётся мне, что каждая из сторон будет действовать в точности по кодексу Мечников. Не удивляйтесь, я с такой роднёй его наизусть выучил в детстве, сестра вообще через раз цитировала. «Щит для одного — меч для другого» — кодекс полон банальностями, но эта кажется… подходящей. Защищаешь себя — убиваешь противника или, иными словами… — «Щит для одной стороны — всегда меч для другой». «Я клялся, что меч мой будет щитом, — говорил он ей, — для невинных и обиженных, для поругаемых и беззащитных. Это не просто слова, понимаешь? А на дворцовой службе я… о чём ты думаешь?» — «О тех, для кого твой меч будет мечом», — ответила она. — Отличное знание Кодекса Мечника — впрочем, кажется, у вас были знакомые, которые носили этот знак… По сути, фраза крайне странная и расплывчатая, но она отлично отражает то, как мыслят Мечники — и увы, не только они. Философия силы и слабости. Сожри, чтобы жить. Столкни, чтобы возвыситься. Убей, чтобы достигнуть цели. Так вот, в случае катастрофы — какой бы она ни была — все прочие стороны попытаются опрокинуть тех, кого они назначили противником. Прогрессисты — варгов и тех, кто ратует за бережное освоение природы. Гегемония — магов, впрочем, сомневаюсь, что эти выступят в открытую, силы не те… Не знаю, кого выбрали себе противником даарду и варги крови — но не удивлюсь, что и эти хотят кого-то прикончить ради достижения великих целей! Вы же слышали, да? «Освободи! Освободи!» В тонких серебристых узорах обоев мерещатся слепые бельма. Звук биения тел о решётку. Слитные голоса, твердящие одно. За безмятежным, дружеским тоном Шеннета, который словно о погоде рассуждает. — Вы же, Гриз… вы попытаетесь спасти всех. Виновных и невиновных, вейгордцев, айлорцев, ирмелейцев, варгов, даарду, жителей Гегемонии, бестий и вир знает — кого ещё. Так что, знаете ли, если на кого-то и ставить, то… «Всех не спасти», — глядит на Гриз из памяти истина. Глазами всех зверей питомника, которые ушли из него «третьим путём». Но в ответ — поднимается изнутри, толкается упрямое, варжеское: «Всех не спасти, но нужно попробовать спасти как можно больше». — Кого попытаетесь спасти вы, Эвальд? — Ковчег, — просто отвечает Эвальд Хромец и снова смеётся своим заливистым, мальчишеским смехом. — Ковчег из детской игры — слегка разбитый, малость перегруженный не самыми приятными созданиями, но уж как есть. Понимаю, как это звучит в моих устах — такие устремления… Но видите ли, в чём дело, Гриз. Меня устраивает этот мир таким, как он есть. Он щедро охватывает рукой Сапфировую гостиную — и оранжереи за ней, и всё, что за оранжереями. — Нет, он, конечно, несовершенен, куча всего руки чешутся подправить, но когда это катастрофы доводили до добра. И сдаётся мне… можете спорить, если не верите… сдаётся мне, что каждая из сторон — чего бы они там не хотели… по-своему тащит этот мир к катастрофе. Вы не спорите, Гриз? Я не спорю, кивает Гриз. Я только думаю — что ты всё-таки знаешь по-настоящему. О том, что на нас надвигается. Ведь ты действительно знаешь что-то или о чем-то догадываешься, Эвальд Шеннетский, просто держишь при себе… потому что ты всё до последнего привык держать при себе. Даже поцелуй для собственной жены. — Так вот, я признаю, что мантия спасителя этого грешного мира мне чертовски не идёт, а моя слава и девиз… ну, вы понимаете… но если уж Кормчая, Девятеро или кто там есть не торопятся спасать миропорядок от нового великого катаклизма… то стоит попытаться, как вы считаете? Ворота должны быть на замке… на замке, чтобы не дать прорваться резким, непоправимым словам. О лжи, тайнах и недосказанностях. — Что, конечно, не помешает вам в случае этого катаклизма попытаться развернуть ситуацию в ту сторону, которая будет выгодна Айлору… или вам. Верно? — Ну, глупо было бы не попытаться, — легко признаётся Шеннет. — Но если вы думаете, что я предлагаю вам союз только ради Айлора… нет — и вы тому лучшее подтверждение. Я же говорил, что вы попытаетесь спасти всех. Поверьте, меня ваши намерения вполне устраивают. Гриз, — он ставит чашку на столик и наклоняется вперёд, приглашая посмотреть в глаза. — Я… наверное, не лучший человек в Кайетте, может, конечно, и не худший, но всё-таки… Можете считать, что я обратился к вам ещё и поэтому. Потому что вы стараетесь оставлять шансы даже тем, которым едва ли нужно рассчитывать на милосердие. Если хотите — я прошу вас оставить мне шанс, Гриз. Небольшой шанс… скажем, выйти за рамки написанной для меня истории. Глаза у него блестят, голос давно скомкался, соскользнул в шёпот, пальцы сжимают трость с головой белого лиса — словно ищут поддержки. И Гриз вдруг чувствует там — под бронёй всесильности и интриг — страх. Перед чем-то, что сильнее тронов, перед великим и неизбежным… Таким, что в попытке остановить это — протянешь руку даже варгу-на-крови. — Эвальд… — О, ну и само собой — я готов платить, — он уже снова безмятежен. — Нет-нет, Гриз, не поймите неверно — я вижу, что вы не ответите мне сейчас. Не в ваших правилах… да и информации у вас маловато. Это был разговор на будущее, если хотите. Возможно, когда-нибудь, когда вы убедитесь, насколько реальна и близка опасность… я, конечно, подброшу кое-какую информацию, но, как я сказал — мало что смыслю. Нет, я готов платить уже за то, чтобы вы подумали. Не деньгами — Касильда и без того собирается неплохо оплатить вашу работу, а сверх вы вряд ли возьмёте… но, скажем, услугами? Число три кажется вам достаточно сказочным, а? Три услуги от не самого последнего человека в Кайетте. Три ваших желания — Девятеро и Единый, в какой это сказке было, про девочку и чёрного кота? Нет. Это было в сказке про девочку и белого лиса. Девочка заблудилась в тёмном лесу и избавила от капкана белого лиса с зелёными глазами — и он предложил ей три желания, на выбор… И Эвальд Шеннетский прекрасно знает эту сказку. — Три желания за одну фразу, Гриз. Простую фразу — «Я подумаю над вашим предложением». Давайте же. Даже нойя Энешти сказала бы, что это отличный торг. Да. Это отличный торг. Для тех, кто застрял в поместье, полном веретенщиков. И зависит от Эвальда Шеннетского и его жены. Аманда бы сказала не так. Мурлыкнула бы: «Глупо отказываться от таких возможностей». — Я подумаю над вашим предложением. Эвальд. Хромой Министр сияет, вскакивая из кресла. Так, будто всерьёз предполагал, что она скажет что-то другое. — Замечательно, чудно! Тогда… до следующего раза. Думаю, представится возможность побеседовать, как только вы выполните контракт — я, конечно, имею в виду этих оставшихся веретенщиков, да ещё того типа, который придумал протащить сюда этих тварей. Ах да, там же ещё этот странный состав, приманивающий веретенщиков. И лазутчик в вашей команде — право, мне очень интересно, кем он может оказаться. Я попытаюсь выяснить, конечно, — и ещё посмотрю, как можно обставить в глазах общественности пробуждение Касильды… — Понимаю, — говорит Гриз и не торопится покидать кресло. — Тысяча дел. Всё равно Шеннет получил от разговора что хотел. И не собирается его продолжать. Но когда он, насвистывая под нос что-то задорное, открывает дверь — Гриз всё-таки не выдерживает. — Вы хотели, чтобы я позвала вас к ней, верно? Догадалась и позвала вас к ней сама. Была бы свидетелем её пробуждения. И поняла бы, что вы… не чудовище. Эвальд Шеннетский с ослепительной улыбкой салютует ей тростью из дверного проёма. — Три желания, Гризельда. Не сомневаюсь, что вы распорядитесь ими дальновидно. Мягкий звук прикрытой двери — и удаляющийся стук трости. Гриз остаётся в сплошной синеве Сапфировой гостиной. Наедине со своим обещанием подумать, рассуждениями Шеннета о катастрофе и тремя желаниями. Чувствуя себя персонажем в сказке, которую пишет искусный автор.